Главная страница | Хирургия | Гражданин Доктор

Гражданин Доктор
Михаил Израилевич Перельман


Классика медицинской литературы
Выдающийся советский и российский хирург, главный фтизиатр России Михаил Перельман с предельной откровенностью рассказывает о своей работе. Проводит читателя за кулисы легендарной «кремлевской медицины», где его пациентами нередко становились многие руководители советского государства. Рассказывает о своем непростом профессиональном пути длиною в 60 лет. Став одним из ведущих специалистов по торакальной хирургии не только у нас в стране, но и в мире, Перельман одним из первых начал проводить успешные операции на сердце. Перед Вами одна из самых ярких книг в жанре «врачебные мемуары».

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.





Михаил Перельман

Гражданин Доктор



© Перельман М. И., наследники, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022


* * *


Поражающе стремительно протекает настоящее и с той же скоростью приближается будущее.

    Джордано Бруно (1548–1600), итальянский философ

Чтобы иметь отношение к будущему, мы должны отдавать себе полный отчет о прошлом.

    Норберт Винер (1894–1964), отец кибернетики

Посвящается учителям и наставникам в медицине – отцу И. М. Перельману, В. В. Кованову, А. Е. Рабухину, Е. Н. Мешалкину, Б. В. Петровскому







Истоки



Глядя назад, шагаем вперед.

    А. И. Герцен (1812–1870)

Родители Школа • Война • Через много лет




Родители


Даже в те памятные времена, когда генетику в нашей стране считали лженаукой, биографические справки начинали с родителей.

Мой отец – врач-хирург Израиль Мойсеевич Перельман родился в городе Минске в семье лесника, окончил реальное училище. Во время учебы подрабатывал уроками по математике. Медицине начал учиться в Швейцарии. Хорошо знал немецкий и французский языки. Рассказывал, что в Бернском университете слушал лекции самого Теодора Кохера – первого лауреата Нобелевской премии по хирургии. В 1917 году окончил медицинский факультет Московского университета. Служил врачом в Красной армии. После демобилизации был ассистентом кафедр анатомии и хирургии в Белорусском университете (Минск), заведовал хирургическими отделениями в небольших белорусских городах – Борисове и затем в Гомеле. В 1932 году был удостоен степени кандидата медицинских наук и звания доцента по совокупности работ – без защиты диссертации. В 1937 году защитил докторскую диссертацию о кишечной непроходимости и был избран на должность заведующего кафедрой хирургии Витебского медицинского института. В 1938 году утвержден в звании профессора по специальности «Хирургия». Во время Великой Отечественной войны работал в ряде крупных госпиталей и на кафедрах хирургии в городах Орджоникидзе, Новосибирске и Ярославле. После окончания войны заведовал кафедрами хирургии в Ярославле. Основные работы относятся к неотложной хирургии живота и лечению огнестрельных ранений. Моя мать, Перельман Гита Владимировна (урожденная Боришанская), специального образования не имела.




Школа


Я родился 20 декабря 1924 года в Минске.

Когда мне было лет 9–10, отец посчитал школьное изучение одного немецкого языка недостаточным – нужно изучать также французский с частным учителем (английский язык в моде не был). Однако после 1–2 месяцев начатой учебы скучные уроки французского, к моей детской радости, закончились. Спустя много лет я узнал, что отца вызывали в ГПУ и выясняли, зачем он учит сына французскому языку. Времена были суровые, и страх перед «органами» возымел свое действие.

Об этом страхе запомнился реальный случай, который теперь воспринимается как анекдот. Один из наших школьников спросил учительницу, с большой или малой буквы нужно писать слово «конь», если речь идет о белом коне самого Климента Ефремовича Ворошилова на параде в Москве.

– А вы как думаете, ребята? – задала встречный вопрос учительница.

Мнения разделились. Наша любимая Лидия Николаевна обвела глазами весь класс и, глубоко вздохнув, сказала:

– Лучше пишите «конь» с большой буквы.



В итоге мое языковое образование, к величайшему сожалению, ограничилось русским, белорусским и немецким языками по программе обычной средней школы. Учили нас, правда, очень хорошо.

В обучении русскому языку и умении грамотно писать (ведь мы учились в Белоруссии!) в 10-й средней школе Витебска большую роль сыграла замечательная учительница Бася Моисеевна Снитко. Она, кстати, активно способствовала развитию литературного таланта у двух наших ребят – будущих русских писателей Александра Тверского и Лидии Обуховой. Поощряла она и детскую журналистику, в которой особенно выделялся способный автор, редактор и издатель рукописного журнала «ГУМ» («Гениальный ум») рыжий Борис Гинзбург. Прочно запомнился припев юмористического гимна класса:

«Слава гениям восьмого»
Раздается там и тут.
«Слава гениям восьмого»
На планете все поют!

Недавно узнал, что Борис Львович Гинзбург прошел все тяжкие испытания и здравствует в Витебске, а журнал изменился и продолжает жить.

Во второй половине тридцатых годов, во время гражданской войны в Испании, стало модным изучать испанский язык. У нас в школе даже появился такой кружок.

Однако вскоре он распался, оставив в моей памяти десятка полтора испанских слов и куплет из песни собственного сочинения:

Ой-ой-ой, заболела «ля мано» мне,
«Эль папель» я пять тонн исписал.
Несмотря ж на все эти старания,
Я пока ничего не узнал.

(По-испански «ля мано» – рука, «эль папель» – бумага.)



Математику преподавала легендарная в Витебске Анна Григорьевна Блау. Все ее ученики запомнили яркий образ этой умной, образованной и строгой учительницы, которую одновременно любили и боялись. Ее сын, Юра Блау, также учился в нашей школе. В последующем он стал кардиохирургом высокой квалификации. В 1960-е годы мы с ним работали в Новосибирске у Е. Н. Мешалкина, а затем Юрий Иванович Блау в ранге видного профессора продолжил свою хирургическую деятельность в Красноярске.

Немецкий язык преподавала Ольга Евгеньевна Неразик – обаятельная и в то же время требовательная учительница. Ее сын Юра тоже учился в нашем классе и был моим товарищем.

Любимых предметов в школе у меня не было – были любимые учителя. Почитание учителя распространялось не только на математику – она была приоритетной, но и на географию, физику и три языка: русский, немецкий и белорусский.

Все мы были убеждены в том, что жизнь в Белоруссии обязывает к хорошему знанию местного языка и белорусской литературы. Чисто из спортивного интереса я выучил наизусть длинное «Письмо белорусского народа великому Сталину», значительные части которого помню до сих пор и, к удивлению белорусских коллег, могу цитировать.

Шокирующим было известие, что после захвата Витебска гитлеровской армией учитель истории из нашей 10-й школы Александр Львович Брандт перешел на службу к оккупантам и стал редактором их местной фашистской газеты. Получил он по заслугам – его убили белорусские партизаны.

Перед началом войны, кажется, в мае 1941 года, я в Витебске впервые увидел молодого хирурга Бориса Васильевича Петровского. В составе какой-то комиссии он приезжал на несколько дней в город и познакомился с местными врачами, в их числе с моим отцом.

Наши школьники-старшеклассники по вечерам играли в волейбол, и к площадке подошел незнакомый взрослый человек.

– Можно с вами?

– Становись! Как звать?

– Борис!

Помню, что после игры Борис Васильевич разговаривал с отцом и через день-два уехал. Фамилию его я не знал. А вскоре началась война.



Среднюю школу № 34 в Витебске я окончил 21 июня 1941 года. В выборе профессии отец не оказывал на меня никакого давления. Все мальчишки нашего класса стремились в авиацию, хотели летать «дальше всех, выше всех и быстрее всех». Имевшаяся у меня близорукость исключала профессию летчика, и дома было решено избрать для продолжения образования Ленинградский авиационный институт.

Днем мы в школе получили аттестаты и сфотографировались.

На традиционный выпускной вечер я, однако, не пошел. Дело в том, что во время учебы в старших классах я около трех лет занимался в секции бокса детской спортивной школы. Поднимаясь по спортивной лестнице вверх, дошел до первого юношеского разряда и готовился поехать на республиканские соревнования в город Брест – на западную границу нашей страны. Соревнования должны были начаться в понедельник, 23 июня 1941 года. Поезд уходил вечером в субботу, 21 июня, и наш тренер собрал отъезжающих ребят на короткую последнюю тренировку. Во время разминки с тренером на ринге я вошел в азарт. Вероятно, сказалось возбуждение после получения выпускного аттестата. Запомнились коричневая перчатка и темно-синее небо с яркими вращающимися звездами. Нокаут! Открыв глаза, я увидел стоящих кругом товарищей, огорченного тренера и нашего врача. Мне объявили, что вывих нижней челюсти уже вправлен. Я быстро пришел в себя, но все попытки доказать полную готовность участвовать в соревнованиях были безуспешными.

«Нокаут – это сотрясение мозга. Тебе нужно отлежаться, а не выходить на ринг», – твердо сказал неумолимый врач.

Я проводил всю нашу витебскую группу на вокзал, дождался ухода поезда и, огорченный, вернулся домой. Родителям сказал, что на соревнования меня не взяли. Нужно поступать в институт. В мои 16 лет я с полного одобрения отца быстро собрался, взял аттестат и вновь на вокзал – на этот раз в Ленинград, где жили две его сестры, брат и другие родственники.




Война


На Витебском вокзале Ленинграда я со всеми пассажирами вышел из поезда и на перроне сразу же увидел массу людей. Они столпились у громкоговорителя и слушали выступление Молотова. Весь мир уже знал о нападении Германии на СССР.

В понедельник, 23 июня 1941 года, я сдал документы в Ленинградский авиационный институт. Благодаря аттестату с отличием, был принят без экзаменов на факультет моторостроения. Директор авиационного института сказал, что в случае задержки с началом занятий мне сообщат в Витебск по почте. Все годы я вспоминаю этот эпизод. Ведь даже директор авиационного института не знал, по-видимому, о соотношении вооруженных сил СССР и Германии и совершенно не представлял, какой будет эта война.

В Ленинграде я провел несколько дней. События развивались неблагоприятно. Имея твердое советско-комсомольское воспитание, я был убежден в победных оперативных сводках в ближайшие дни. 28 июня я вернулся в Витебск. Надежда не оправдывалась – город эвакуировался. О ребятах, уехавших в Брест, никаких сведений не было. После окончания войны о них также ничего узнать не удалось. По всей вероятности, они погибли где-то между Минском и Брестом, так как германская авиация ночью и рано утром громила на этой линии все поезда. Поневоле вспомнишь судьбу, роль нокаута и твердую позицию спортивного врача.




Через много лет


В 1965 году я неожиданно получил по адресу Института Петровского письмо из Йошкар-Олы от нашей любимой школьной учительницы – Лидии Николаевны Емельяновой. В начале тридцатых годов она вела первые классы в гомельской средней школе имени 5-й годовщины Октябрьской революции. В одной из газет Лидия Николаевна прочитала об операции, которую выполнил профессор Михаил Перельман.

– Так это же наш Миша! – воскликнула она, написала трогательное письмо и прислала свою фотографию с подписью на обороте.

К великому сожалению, наших школьных учителей уже нет. Но когда в любой компании провозглашают традиционный тост «За учителей», я всегда вспоминаю не только профессоров и коллег, у которых учился медицинским наукам и врачебной практике. Огромное спасибо тем, кто научил читать, писать и считать, преподал основные школьные предметы, воспитал нас и дал путевку во взрослую жизнь!

После окончания войны мне несколько раз довелось быть в Белоруссии. В мае-июне 1981 года в Минске я был участником Всесоюзного съезда хирургов, а вскоре в Витебске небольшая группа наших «ребят» трогательно отметила 40-летие окончания средней школы. С довоенного времени остались лишь единичные друзья и знакомые. Узнать город, свой дом и даже нашу школу было нелегко. Гуляли, посещали памятные места. Самая частая фраза начиналась типично: «А помнишь?..»

Летом 1988 года в Витебске состоялся расширенный пленум нашей проблемной комиссии по торакальной хирургии совместно с республиканским семинаром по внедрению достижений науки в практику здравоохранения. Программа была интересной и насыщенной. Нас тепло принимали руководители области, медицинская общественность, ректор Витебского медицинского института хирург Михаил Григорьевич Сачек, проректор Владимир Владимирович Аничкин и их коллеги.

В декабре 2006 года по приглашению директора Белорусского НИИ туберкулеза Геннадия Львовича Гуревича я посетил Минск и прочитал лекцию о ситуации с туберкулезом в России. Удалось связаться и встретиться с близким школьным товарищем, с которым мы сидели за одной партой в витебской школе, – Олегом Романом. Он окончил Ленинградский политехнический институт и стал ученым с мировым именем, профессором, академиком Национальной академии наук Белоруссии по специальности «Композитные материалы и порошковая металлургия», обладателем высоких званий и престижных премий. 21 сентября 2005 года было торжественно отмечено его 80-летие. Теперь Олег Владиславович Роман – советник Белорусского научно-производственного концерна порошковой металлургии. Наша встреча была очень теплой и на какое-то время вернула обоих в предвоенные школьные годы.

20 октября 2007 года было торжественно отмечено 70-летие 10-й школы Витебска, в которой я учился. К большому сожалению, приехать не смог – у меня была командировка в Берлин. Однако удалось наладить связь с Борисом Гинзбургом и получить от него дружественное подробное письмо с художественным описанием юбилейного вечера в здании областной филармонии – в наши времена это был театр имени Якуба Коласа. К письму была приложена вырезка из газеты о юбилее школы с фотографиями.




Северо-Осетинский и Новосибирский медицинские институты



Забудутся печаль и письма от кого-то,

На смену миражам приходят рубежи,

Но первая тропа с названием РАБОТА

Останется при нас оставшуюся жизнь.

    Юрий Визбор (1934–1984)

Экзамены «Галопом по Европам» • Первые шаги в хирургии • Больница в Белово • Переезд в Ярославль




Экзамены


К сентябрю 1941 года отец с госпиталем оказался в городе Орджоникидзе (теперь Владикавказ), и наша семья после эвакуации в Киров (Вятку) приехала к нему. Аттестат об окончании средней школы остался в Ленинграде. В возрасте 16 лет можно было пытаться поступить в институт. В Орджоникидзе их было лишь три – педагогический, сельскохозяйственный и основанный только два года назад медицинский. Как и нескольким другим шестнадцатилетним выпускникам школ, оказавшимся без аттестата, мне поверили (!) и приняли заявление о поступлении в медицинский институт. Однако внезапно выяснилось, что приема на первый курс в связи с войной не будет. Выручил проректор института Тимофей Титович Глухенький. Он согласился дать мне разрешение учиться на втором курсе и сдать экстерном экзамены за первый курс: «Сдашь к концу семестра экзамены за первый курс – будешь зачислен, не сдашь – нет». Смею полагать, что на такое решение повлияли мой мужской пол и «иконостас» из 5 популярных значков на видавшей виды футболке. На одном из них был изображен боксер в стойке с надписью «Первый разряд». Таких абитуриентов всегда очень ценят в медицинских институтах. Близорукий Тимофей Титович внимательно рассмотрел значки и выдал мне экзаменационный лист. К слову сказать, с той поры у меня на всю жизнь утвердилась любовь к значкам на груди, которая часто представляется смешной.

С экзаменационным листом в руках пришлось начать сдавать экзамены. Первым я избрал марксизм-ленинизм, рассчитывая на знание наизусть некоторых абзацев Манифеста коммунистической партии. Зачем я их в школе выучил – одному богу известно. Вероятно, из какого-то спортивного интереса. По программе мы учили наизусть только стихи. Но мне почему-то захотелось выучить начало Манифеста («Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»), а также начало «Золотого теленка» Ильфа и Петрова («Пешеходов надо любить»). Вопросов в билете не помню – но при ответе на первый из них я начал устно цитировать Манифест. На словах «папа и царь, французские радикалы и немецкие полицейские» в экзаменационном листе появилась пятерка. Затем я решил сдавать немецкий язык. Школьная подготовка позволила по-немецки спросить, можно ли войти в комнату преподавателей, извиниться и поздороваться.

– Где вы учили язык? – с явным удивлением спросила по-русски пожилая сотрудница кафедры.

– Только в советской средней школе, – по-немецки ответил я. – У нас была очень хорошая учительница.

После второй пятерки я по-настоящему оценил педагогический талант и старания нашей школьной «немки» – Ольги Евгеньевны Неразик.

Третьим экзаменом была физика. Здесь сработала моя фамилия. В то время, как, впрочем, и сейчас, были популярны книжки ленинградца Я. И. Перельмана по занимательной физике, арифметике, алгебре, геометрии, астрономии, механике. Впервые пользу от своей фамилии я почувствовал при подаче документов в Ленинградский авиационный институт, а второй раз здесь, на кафедре физики. Экзаменатор выразительно кивнул на полку со своими любимыми книжками и сказал, что спрашивать меня по физике ему даже неудобно. Воодушевленный ходом дел, я попытался сразу же сдать химию. Здесь все было значительно хуже, но психологическая роль трех пятерок помогла получить четверку, хотя и очень натянутую.

Из предметов первого курса наибольшие трудности представлял экзамен по нормальной анатомии. Кафедру возглавлял профессор Алексей Николаевич Геннадиев. У студентов он пользовался большим уважением, но многие считали его чудаком. Создавалось впечатление, что он работает на кафедре круглые сутки. Заниматься со студентами любит, спрашивает по-особому. Как и многим другим студентам, экзамен после напряженной и добросовестной подготовки мне пришлось сдавать ночью. Не ответил я на один из пяти вопросов билета – чем образован свод плечевого сустава. Однако ощупыванием через полу халата мне удалось определить пяточную кость, по-латыни назвать вдавление для гассерова узла на пирамиде височной кости и перечислить в обратном порядке 12 пар черепно-мозговых нервов. После экзамена возвращаться ночью по Шалдону – неспокойному району города – было опасно, и я в хорошем настроении остался спать на кафедральном диване.

После сдачи нескольких экзаменов 24 октября 1941 года мне за подписью Т. Т. Глухенького выдали первый студенческий билет, действительный до конца года. Дата поступления в институт в нем не была указана.




«Галопом по Европам»


Глубокой осенью последовал приказ Наркомздрава РСФСР об ускоренной подготовке врачей. Они остро нужны фронту и тылу. Программу второго и третьего курсов необходимо было пройти за один учебный год. Сразу же появились новые предметы. Все программы стали сокращать, началась учебная гонка.

Заниматься в институте было очень трудно, но интересно. Лекции по топографической анатомии блистательно читал талантливый преподаватель Виктор Христианович Фраучи. Трудно поверить, но в военное время на его лекции по этому сухому и, казалось бы, скучному предмету приходили студенты разных курсов – да еще пораньше, чтобы занять место в небольшой аудитории.

Двое заведующих анатомическими кафедрами Северо-Осетинского медицинского института – профессор А. Н. Геннадиев и доцент В. Х. Фраучи – пожизненно привили мне в 16–17-летнем возрасте уважение и любовь к нормальной и топографической анатомии человека. Хорошо запомнились и некоторые другие яркие преподаватели – заведующий кафедрой нормальной физиологии Владимир Евгеньевич Робинсон (мы называли его «Робинзоном»), патофизиологи профессор Борис Михайлович Брин и ассистент Нина Николаевна Пронина, ассистент кафедры микробиологии Валентина Давыдовна Беликова. До сих пор помню выразительную лекцию о туберкулезе заведующего кафедрой патологической анатомии молодого доцента Николая Сослановича Гурциева.

Мы очень интенсивно занимались до августа 1942 года, когда фашистские войска начали марш на Северный Кавказ. Оперативные сводки Совинформбюро были весьма туманными, и объявление 7 августа о немедленной эвакуации стало для нас громом среди ясного неба. Документы оформляли во дворе медицинского института. Несколько секретарей печатали на желтой бумаге справки об экзаменах, которые мы сдали или должны были сдать. В конце справки была запись «Переведен на 4-й курс», хотя важные экзамены по пропедевтике внутренних болезней и общей хирургии мы к тому времени еще не сдали. Организованной эвакуации не было. Отец остался в Орджоникидзе, а я с матерью, сестрой и моей справкой отправился через Махачкалу и Ташкент в Новосибирск, где жили наши близкие родственники.

Воспоминания о Северной Осетии остались хорошие, несмотря на очень тяжелые времена. Всю жизнь я глубоко благодарен Тимофею Титовичу Глухенькому. Если бы не он – мое будущее было бы совершенно другим.

В мае 2008 года во Владикавказе по нашей инициативе состоялась важная конференция фтизиатров Южного федерального округа с участием многочисленных гостей. В ее организации принимали активное участие уроженцы Северной Осетии: мой заместитель по научной работе Батарбек Малиев, заведующий легочно-хирургическим отделением НИИ фтизиопульмонологии Тамерлан Агкацев, представитель ВОЗ Ирина Абаева. Москвичи были встречены с кавказским гостеприимством и удостоены почетных званий и наград. В свободное время удалось проехать по памятным местам.




Первые шаги в хирургии


В Новосибирске я пришел в медицинский институт с желанием продолжить учебу на четвертом курсе. Однако проректор по учебной работе, известный педиатр Василий Антонович Леонов (кстати, земляк – из Минска), взглянув на мою справку, удивленно спросил:

– Молодой человек, а сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– А ты когда поступил в институт?

– В прошлом году.

Далее стало ясно, что о четвертом курсе не может быть и речи. Я был принят на третий курс.

С началом зимы большие трудности представляла дорога из центра в городскую больницу. Транспортным средством была крытая брезентом грузовая машина, которую приходилось ждать на морозе и затем брать штурмом.

Учебный процесс в Новосибирском медицинском институте был организован хорошо. Занятия по терапии на кафедре профессора Карасева и особенно по хирургии на кафедре профессора Савелия Мироновича Рубашова были интересными и полезными. Другие лекции и практические занятия я не посещал, так как согласно моей справке из Орджоникидзе экзамены были уже сданы.

С. М. Рубашов в двадцатых годах работал в Минске и знал отца. Он обратил внимание на мою фамилию, поговорил со мной и посоветовал войти в студенческий кружок, которым непосредственно руководил опытный новосибирский хирург Сергей Алексеевич Цветков. Я стал дежурить, ассистировал на операциях, сделал первый в жизни доклад о патогенезе механической желтухи, ездил с С. М. Рубашовым в госпитали и помогал ему в операционных. С. М. Рубашов устроил меня также помощником дежурного хирурга в больницу скорой помощи, которая принимала больных со всего города, разросшегося в связи с эвакуацией населения из европейской части страны.

В больнице скорой помощи было очень мало врачей, и особенно – оперирующих хирургов. Благодаря хирургу Борису Александровичу Вицину я получил первый практический опыт в диагностике и лечении травм и острых заболеваний органов брюшной полости.

Осенью 1942 года Вицин разрешил мне сделать под его контролем первую большую операцию – ушивание прободной язвы желудка. Затем меня оформили врачом-травматологом станции скорой помощи.

Другая справка со станции скорой помощи от 26 июня 1943 года была оправдательным документом в случаях частого пропуска лекций и практических занятий, так как для получения зимней одежды, рабочей продовольственной карточки и заработка денег я одновременно устроился грузчиком на военный завод имени В. П. Чкалова.

В числе студентов Новосибирского медицинского института и моих друзей были Иосиф Фейгенберг и Борис Табачник. Первый из них стал физиологом, неврологом и специалистом по педагогике с мировым именем. Его книги изданы в России, США, Китае. В конце 1960-х годов мне довелось его два раза оперировать по поводу паховых грыж с хорошим результатом, прослеженным более 30 лет. В настоящее время Иосиф живет в Иерусалиме, где нам удалось повидаться. Недавно я получил от него письмо с выражением добрых чувств:

Вчера друзья собрались к нам,
И было их немало,
И пили водку «ПЕРЕЛЬМАНЪ»
Из гербовых бокалов.
Лишь я не пил (какой дебил!),
Но Мишу помнил и любил.

Борис Табачник стал популярным гинекологом-онкологом, жил в Риге и успешно руководил соответствующей службой в Латвии. Недавно мне сообщили, что он скончался.



В 1943 году в Новосибирский медицинский институт был откомандирован мой отец. Он работал на кафедре хирургии у Бориса Федоровича Дивногорского, которая базировалась в крупном госпитале на главной улице города – Красном проспекте (теперь в этом здании областная больница). Некоторое время я как студент-практикант помогал в этом госпитале на операциях ассистенту кафедры Раисе Николаевне Вьюковой и врачу Марине Александровне Карпековой, ответственной за переливание крови. Позже Р. Н. Вьюкова стала фтизиохирургом, в 1967 году защитила на базе Новосибирского городского противотуберкулезного диспансера докторскую диссертацию, затем работала в Казахстане.




Больница в Белово


Весной 1943 года студентов распределяли на производственную практику. Я искал и нашел «самостоятельную работу» в больнице, где не было хирурга. Это была городская больница в промышленном городе Белово Кемеровской области.

Приняли меня хорошо, поселили в небольшой палате и зачислили как больного на питание. Естественно, что отсутствие врачебного диплома и мой молодой возраст были серьезным препятствием к желательному доверию. Не способствовал ему и внешний вид приехавшего «доктора», на котором были темная рубашка с расстегнутым воротником, изрядно мятые старые брюки и поношенные ботинки. Однако деловой и симпатичный главный врач внимательно прочитал привезенную из Новосибирска характеристику, положил ее в ящик своего стола и зачислил меня по приказу и.о. ординатора хирургического отделения. Затем он сказал о необходимости установить хорошие отношения с сестрами и санитарками и хотя бы первое время быть максимально осторожным в хирургии. Ситуация резко улучшилась уже через 1–2 часа. В приемный покой (так почему-то часто называют это самое неспокойное отделение) доставили женщину с четкой клинической картиной внутрибрюшного кровотечения при внематочной беременности. Показания к срочной операции были очевидны. Масочный эфирный наркоз провела пожилая акушерка, ассистировала врач-стоматолог. Типичное удаление разорванной маточной трубы прошло достаточно быстро и благополучно. Позже мне рассказывали, с каким любопытством вся больница следила за происходящим в операционной.

Самый тесный контакт удалось установить с опытной старшей (и единственной) операционной сестрой Марией Даниловной Кокотовой. Отношения с ней наладились по типу «мать и сын». Ранее Мария Даниловна работала в Томске с известным хирургом Андреем Григорьевичем Савиных. Она многое знала, умела и учила меня. В качестве ассистентов удалось привлечь врача-стоматолога Галину Санухину, врача Остер и двух студенток-медичек, одна из которых была дочерью главного врача. Первое время мы делали только срочные операции, но затем перешли и к плановой хирургии.

Сохранились многие протоколы операций, записанные на листках блокнота. Бумага за 62 года пожелтела, чернила частично выцвели.

Среди произведенных операций апофеозом была резекция желудка по поводу рака у больного, фамилия которого четко запомнилась – Тошманаков. У него была клиническая картина стеноза привратника. Рентгеновский аппарат в больнице не работал. Мы предположили очень частую в то время рубцовую причину стеноза и планировали сделать наиболее простую операцию – наложить передний желудочно-кишечный анастомоз с дополнительным межкишечным анастомозом.

Однако после вскрытия под местным обезболиванием брюшной полости был выявлен рак пилорического отдела желудка.

Послеоперационный период у этого больного прошел без осложнений, и он был выписан из больницы.

Работа в беловской больнице позволила получить клинические навыки и ощутить роль организационного начала в хирургии. Для последующей учебы и работы особенно важным было осознание роли медицинских сестер и санитарок для лечения больных. Стало ясно, что врачи не только всегда должны учить медицинских сестер, но и сами могут у них многому учиться.

В последние дни августа 1943 года необходимо было возвращаться из Белово в Новосибирск – начинались занятия в институте.

Отъезд пришлось несколько раз откладывать из-за неотложных операций и тяжелых больных. В итоге я уехал лишь в середине сентября. На вокзале долго обнимались и целовались. К сожалению, фотографий на память не осталось. Фотоаппаратов ни у кого не было. Да и вообще в 1943 году никому в голову не могло прийти фотографировать на железнодорожной станции военно-промышленного города.




Переезд в Ярославль


Осенью стало известно, что в Ярославле на основе разбросанного по всей стране профессорско-преподавательского состава Минского и Витебского медицинских институтов будет создан Белорусский медицинский институт. Мой отец принял приглашение заведовать кафедрой хирургии и в августе уехал в Ярославль. Во время ноябрьских праздников в этот незнакомый город последовал и я. Перед отъездом простился с Савелием Мироновичем Рубашовым, который по своей инициативе написал мне характеристику. «Может, когда-нибудь пригодится», – сказал он.

В больницу скорой помощи заехать или позвонить не успел – телефонная связь была крайне плохая.




Ярославль



Juvenes dum sumus.

Пока мы молоды.

    Вторая строка старинной студенческой песни «Gaudeamus igitur»

Студент Кафедра нормальной анатомии • Врач • Кафедра топографической анатомии • Кологрив • Наука • Операции на боталловом протоке • Кафедра госпитальной хирургии • Нейрохирург • На пути к докторской диссертации • Идеологический буран • Новый шеф • Уход из клиники • Современность




Студент


При зачислении абитуриентов в открывающийся институт учитывали их генетическую связь с Белоруссией и близость проживания к Ярославлю. Меня в порядке перевода из Новосибирска приняли на четвертый курс.

Директором Белорусского медицинского института был работавший до войны в Минске видный гигиенист профессор Захар Кузьмич Могилевчик.

Профессоров и преподавателей, ранее работавших в Минске и Витебске, собирали со всей страны. Удивительно, что некоторых профессоров специальным постановлением демобилизовали из действующей армии. Вот как относились к медицинскому образованию и подготовке врачей! Занятия начались на всех курсах. Теоретические кафедры создавали буквально на пустом месте в условиях крайней бедности и фантастического энтузиазма. Клиническими базами стали городские больницы. К преподаванию широко привлекали наиболее опытных и авторитетных ярославских врачей.

Через год, после освобождения территории республики, Белорусский институт вернулся на родину, а мы продолжили учебу в новом институте – Ярославском. Официальная дата его организации – 15 августа 1944 года. Соответствующее распоряжение Совнаркома СССР подписал заместитель председателя К. Е. Ворошилов. Директором института был назначен энергичный организатор и великолепный педагог, ленинградский интеллигент профессор Владимир Георгиевич Ермолаев. Одновременно он заведовал кафедрой болезней уха, горла и носа. Владимир Георгиевич запомнился отеческим отношением к студентам, интересными лекциями и непременным условием для допуска к зачету – удалением волоса из муляжа гортани под контролем гортанного зеркала. Ярким преподавателем был приезжавший из Москвы патофизиолог А. Ю. Брановицкий, который читал лекции для студентов трех старших курсов. Брановицкий проповедовал идеи А. Д. Сперанского и сделал нас убежденными сторонниками теории нервизма.

Из наших студентов хочу вспомнить учившегося на год моложе меня Азария Кабанова. Он активно участвовал в художественной самодеятельности, блестяще играл Платона Кречета в широко известной пьесе Корнейчука и некоторое время подумывал о театральной карьере. В последующем Азарий Николаевич Кабанов работал в руководимом мною отделении Института экспериментальной биологии и медицины Сибирского отделения Академии наук СССР в Новосибирске. Затем он стал профессором хирургии в Омске и был широко известным общим и торакальным хирургом. После его кончины имя А. Н. Кабанова присвоено крупной клинической больнице Омска.

Курс факультетской хирургии мы проходили под руководством белорусского хирурга профессора Николая Титовича Петрова и доцента Владимира Павловича Матешука.

Владимир Павлович готовил к защите докторскую работу по применению в желудочно-кишечной хирургии однорядного серозно-мышечного шва с узлами внутрь. Несмотря на многих противников, результаты широкого применения этого шва в хирургии желудка, тонкой и толстой кишок были хорошими. А ведь до современного шовного материала было еще очень далеко!

В клинике был острый недостаток врачей. Я получил статус ординатора и одновременно как-то успевал работать в одном эвакогоспитале, о чем свидетельствует прошедшая огни и воды справка с оригинальной формулировкой: «Дана врачу Перельман М. И. в том, что он, будучи студентом V курса, работал бесплатно в госпитале 5365, участвовал в операциях, самостоятельно оперировал, проводил занятия с сестрами в период с октября 1943 г. по октябрь 1944 г.».

В клинике Н. Т. Петрова я написал свою первую научную статью – наблюдение разрыва травматической аневризмы общих подвздошных сосудов. Работа была направлена в журнал «Хирургия», затерялась в редакции и вышла в свет только через несколько лет.



На пятом курсе лекции по госпитальной хирургии читал мой отец. Практические занятия в нашей группе вела опытнейший ассистент Аврелия Яновна Нейдорф, которая после армии работала в госпитале для раненых в грудь, хорошо знала вопросы лечения военной торакальной травмы и одновременно была сотрудницей кафедры. Много лет спустя мы стали коллегами, друзьями и даже вместе оперировали с дочерью Аврелии Яновны – Татьяной Федоровной Петренко. Она профессор и заведует кафедрой в Ярославской медицинской академии. Ее по праву считают одним из лучших ярославских хирургов.




Кафедра нормальной анатомии


В октябре 1944 года в связи с недостатком преподавателей меня, студента пятого курса, зачислили на должность и.о. ассистента кафедры нормальной анатомии.

Заведовал кафедрой доцент И. М. Турецкий, под контролем которого я начал вести занятия со студентами. Примерно через месяц вечерние занятия с первокурсниками я вел самостоятельно, стараясь в меру возможностей подражать моим северо-осетинским учителям.

Методика практических занятий по нормальной анатомии человека на нашей вновь созданной кафедре была совсем не той, которую пришлось видеть через много лет. В те годы совсем не было наглядных пособий – учебных препаратов, таблиц, атласов, рисунков, диапозитивов. При изучении мышц, сосудов, органов грудной и брюшной полости все заменял очень доступный в то время трупный материал. Фактически мы часто сочетали наглядное преподавание нормальной анатомии с анатомией топографической. Было интересно и нередко даже увлекательно. Еще важнее и полезнее было сравнивать пройденное со студентами с тем, что приходилось видеть в клинических условиях. Оправдывалась известная пословица о том, что «нет худа без добра».



Одновременно с кафедрой нормальной анатомии я дежурил, исполняя обязанности хирурга в городской больнице им. Н. В. Соловьева и в областной больнице. Узнал и увидел работу самых известных и уважаемых ярославских хирургов. Главным хирургом областного отдела здравоохранения был высокоинтеллигентный и очень скромный Алексей Александрович Голосов, имевший большой авторитет в городе и области. Одновременно он исполнял обязанности доцента на кафедре госпитальной хирургии в областной больнице. У Алексея Александровича не было ученой степени кандидата наук, и попытки утвердить его доцентом не увенчались успехом. Несколько позже я познакомился с дочерью Голосова – Таней, которая была студенткой 3-го Медицинского института в Москве. Позже Татьяна Алексеевна Голосова (Корзина) стала моим многолетним добрым другом. Главным врачом областной больницы был Евгений Аполлонович Кацюцевич. Он носил большие и колоритные «буденновские» усы, много курил, умел удалить аппендикс из маленького разреза и благосклонно относился к моему студенческому рвению в хирургии.




Врач


В конце 1944 года у нас, студентов пятого курса, учеба была прервана. В качестве зауряд-врачей (врачей без дипломов) мы были направлены на месяц в район действий 1-го Белорусского фронта на производственную практику для борьбы с эпидемией сыпного тифа. Я попал в группу из 10 человек, которую возглавил Николай Титович Петров. Из Ярославля мы приехали на один день в Москву. В большой и холодной аудитории Центрального института усовершенствования врачей на Баррикадной улице нас вакцинировали против сыпного тифа. Собралось около сотни человек. Раздевшись до пояса и дрожа от холода, все один за другим подходили к медицинской сестре, которая после двух мазков спиртом вводила под лопатку вакцину Кронтовской. Я решил, что одной инъекции мало – прошел второй, а затем и третий раз. Поздно вечером с Белорусского вокзала направились на запад, в сторону Смоленска. Уже ночью, лежа на третьей полке переполненного вагона, я почувствовал головную боль, разбитость, подъем температуры. Возникла легкая форма тифа, от которой вскоре я оправился. Холодной зимой, без бани и дезинфекционной камеры нам пришлось перевозить в кузовах грузовых автомашин десятки сыпнотифозных больных. Но, в отличие от многих других, тифом я не заболел. Этот факт крепко врезался в память. Он обусловил уважительное отношение к великой науке, которую удалось узнать позже, – к иммунологии. По возвращении в Ярославль первыми пунктами после вокзала были городская баня и дезинфекционная камера для одежды. Название этой камеры четко запомнилось – «Гелиос». В ней я навсегда расстался с педикулезом – бичом военных лет. А в «Медицинской газете» за 2 августа 2006 года прочитал, что ученые из Бристольского университета в Великобритании покупают вшей у населения для научных исследований – по 20 фунтов стерлингов за штуку. Трудно представить, какое богатство погибло в дезинфекционной камере!



Сохранилась одна страница характеристики, которую Николай Титович Петров написал мне по своей инициативе. Вскоре он уехал в Минск. В последний раз я случайно видел его летом 1949 года на Рижском взморье, в Булдури.

Разговору, казалось, не будет конца. Николай Титович без труда называл по именам и фамилиям студентов нашей белорусской «сыпнотифозной» группы, отмечал более смелых, подсмеивался над трусливыми. Вспоминал деревню Езерище, в которой мы должны были обеспечить безопасную с точки зрения санитарно-эпидемиологического режима ночевку наших солдат и офицеров.

Далее последовало его предложение переехать в Минск и перейти к нему на работу в качестве доцента.

– Ведь ты родился в Минске и даже здорово знаешь белорусский язык. Минск – столица республики, твой родной город. В нашем институте тебя многие знают. А в хирургии будешь подальше от отца – это тоже хорошо. Иначе в Ярославле нормальной жизни у тебя не будет. Мой адрес у тебя есть?

– Большущее спасибо, Николай Титович. Мне, конечно, необходимо подумать и посоветоваться. Так или иначе – напишу обязательно.

Письмо действительно написал. Но в Минск не переехал. Почему? Объяснение у меня только одно: был увлечен работой в Ярославле.



По возвращении из Белоруссии в Ярославль мы окончили пятый курс. А далее – всеобщее ликование в связи с победой над фашизмом. На этом фоне шесть государственных экзаменов прошли легко. Заветный диплом врача был получен.

Через много лет четко представляется, что после окончания института умений у нас было значительно больше, чем знаний, – в настоящее время у абсолютного большинства выпускников наоборот.

Я был оставлен в институте на уже занимаемой мною должности ассистента кафедры нормальной анатомии.



За хорошую учебу и работу меня премировали ордером на длинное, с поясом кожаное коричневое пальто американского производства. Оно надежно служило долгие годы.

Отдыхали крайне редко, но по случаю окончания института использовали для спорта выходной день.




Кафедра топографической анатомии


На кафедре нормальной анатомии я работал меньше года. В 1946 году директор института по запросу военкомата дал мне следующую характеристику:



ХАРАКТЕРИСТИКА

ПЕРЕЛЬМАН Михаил Израилевич работает ассистентом кафедры анатомии Ярославского Медицинского Института со дня окончания этого же института, с сентября 1945 года.

Тов. М. И. ПЕРЕЛЬМАН является чрезвычайно способным молодым специалистом. Еще в студенческие годы он активно занимался хирургией, а в настоящее время успешно производит полостные операции.

В период избирательной кампании тов. М. И. ПЕРЕЛЬМАН успешно работал агитатором.

Директор Института

Профессор В. Г. Ермолаев



Вскоре со мной переговорил новый заведующий кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии профессор Александр Владимирович Тихонович. В двадцатых годах он был ведущим хирургом губернской больницы и деканом медицинского факультета Ярославского университета. Александр Владимирович предложил мне место ассистента на руководимой им кафедре. Я обрадовался возможности подняться с кафедры нормальной анатомии на следующую ступень и без раздумий согласился. Тихонович сам провел все переговоры и организовал перевод.

Представления о хирургических операциях в грудной полости спустя год-два после окончания института были у меня весьма смутные. Однако скоро произошел эпизод, который стимулировал интерес к торакальной хирургии.

В очередной раз я приехал в Москву на заседание Хирургического общества. Как и обычно, оно происходило в пятницу, в большой аудитории акушерско-гинекологической клиники 1-го Медицинского института. Сидя на галерке с молодежью (мест всегда не хватало), узнал, что очень стоит посмотреть работу хирурга Петровского – он оперирует «на Бауманской», в госпитале для инвалидов войны. Вскоре мы еще с одним хирургом сумели получить разрешение посмотреть операцию, которую будет делать Борис Васильевич. В этот день нам здорово повезло: Петровский успешно выполнил одну из своих первых трансторакальных резекций кардии и пищевода по поводу рака. Ассистировал на операции доктор Кубасов. Операция под местной анестезией продолжалась более пяти часов, представилась технически трудной, но проходила слаженно и произвела сильное впечатление – я впервые увидел большое хирургическое вмешательство в грудной полости.

После операции Петровский угостил нас чаем с бутербродами, подробно ответил на вопросы и показал фотоальбом по оригинальной технике резекции желудка. А я подумал, что необходимо научиться принимать гостей и чувствовать себя в грудной полости так же, как в брюшной.

Во время разговора с Петровским мне все время казалось, что я его где-то видел в неофициальной обстановке. Перед уходом спросил:

– Борис Васильевич, Вы в Витебске не бывали?

– Был давно, еще перед войной!

Выяснилось, что он помнит моего отца и игру в волейбол со школьниками. Позже Борис Васильевич неоднократно вспоминал «витебский эпизод». Смею полагать, что его остаточное влияние имело какое-то значение в моей будущей судьбе.



В Ярославле отдыхали мы эпизодически. Летом изредка гуляли по ярославской набережной, иногда посещали театр им. Ф. Г. Волкова. Два раза я ездил по туристической путевке на 7–10 дней в Крым и на Кавказ – в Красную Поляну.



С моим ярославским другом, врачом-рентгенологом Всеволодом Алябьевым мы купили саратовский подвесной лодочный мотор ЗИФ-5 и ездили по Волге в Кострому и Красное. Для этого понадобилось сдать специальный экзамен в водной инспекции.

Недавно с Всеволодом Николаевичем Алябьевым – высокоуважаемым врачом-рентгенологом деткой травматологической больницы Москвы – с удовольствием вспоминали поездки на лодках и автомобилях. Было это во время его юбилея в новом «институте Рошаля».




Кологрив


Летом 1947 года меня направили в больницу города Кологрива руководить производственной практикой четырех студенток четвертого курса – Немцевой, Пошехоновой, Щукиной и Клюевой.

Город расположен в северо-восточной части Костромской области, на реке Унже, население его было около 3,5 тысяч человек. До ближайшей железнодорожной станции Мантурово – километров 80, дорога грунтовая, с колеями и ухабами. Проехать можно только в сухую погоду на лошади или грузовой машине. Больница на 90 коек находилась в двухэтажном доме. Первый этаж частично кирпичный, второй деревянный. Хирургическим отделением больницы, как мне рассказали, раньше заведовали Василий Васильевич Успенский и Николай Федорович Березкин, которые затем стали широко известными профессорами хирургии. Ко времени нашего приезда хирурга в больнице не было уже в течение двух лет, и я был временно оформлен на две врачебные ставки – заведующего хирургическим отделением и ведущего прием амбулаторных больных хирургического и гинекологического профиля.

Воду в больницу приносили из колодца во дворе. Электричества летом не было. Для стерилизации белья, перевязочного материала и инструментов пользовались автоклавом на дровах, плитой и примусами. Все операции производили в перчатках. Из-за отсутствия в течение месяца спирта перчатки обрабатывали раствором сулемы. Штат хирургического отделения состоял, кроме заведующего, из операционной сестры (она же старшая сестра отделения), четырёх палатных сестер и пяти санитарок. Все они имели большой стаж и отличались исключительным трудолюбием, добросовестностью и честностью.

Больных в хирургическое отделение мы направляли из амбулатории, где ежедневно принимали всех приходящих и приезжающих. Многие нуждались в хирургической помощи. Списки операций на каждый день, включая субботу, в условиях Кологрива того времени кажутся фантастическими. Удивительно, но факт! С 17 июня по 22 августа 1947 года мы произвели 154 операции.

На голове и на шее были сделаны по 7 операций, на груди – 2, на брюшной стенке и в брюшной полости – 119, на конечностях – 19 операций. Десять детей оперировали под масочным эфирным наркозом, у 6 взрослых применили спинальную, а у всех остальных – местную анестезию. Средняя продолжительность пребывания больного на койке составила 6,5 дня. Умерли 2 больных, оперированных в крайне тяжелом состоянии. У одного из них были нагноившиеся эхинококковые кисты печени, у второго – заворот тонких кишок недельной давности. Нагноений операционных ран и пневмоний после операций не было.

Истории болезни были недопустимо краткими – по типу амбулаторных карточек. В то же время операционный журнал вели аккуратно и достаточно подробно. Операционные препараты исследовали на кафедре патологической анатомии в Ярославле, а заключения позже вклеивали в журнал.

Перед отъездом из Кологрива мне вручили дорогие сувениры, которые бережно хранились 60 лет, – справку о работе, приказ по районному отделу здравоохранения, характеристику и почетную грамоту.

В июне 2005 года мы вместе с начальником Департамента здравоохранения Костромской области В. И. Пришвиным, главным врачом областного противотуберкулезного диспансера М. Ю. Петруниным и профессором нашей московской кафедры И. В. Богадельниковой посетили Кологрив. Приехали на легковых автомашинах по более короткой асфальтированной дороге. Главный врач больницы Л. B. Шевченко работает в городе уже 20 лет. Она активна, в спортивной форме. Разумеется, есть электричество. Во дворе больницы стоит высокая водонапорная башня. Вывеска «Хирургическое отделение» сохранилась без изменений. Наша операционная переехала с первого этажа на второй, отремонтирована, с подвесной лампой. Из старых, хорошо знакомых мне сотрудников нет никого. Погуляли по городу, получили удовольствие от вида нового моста через Унжу и посещения школы творчества детей.




Наука


Во время учебы на пятом курсе, которую я совмещал с хирургической работой в больницах и преподаванием на кафедре нормальной анатомии, отец настроил меня работать над кандидатской диссертацией. Представлялось ясным, что тема должна быть анатомо-клинической или клинико-анатомической. Выбор пал на «Анатомические и клинические материалы к операции Лериша на бедренной артерии». После окончания института работа над диссертацией активизировалась. Бедренную артерию и ее нервы мы со студентами-кружковцами препарировали по вечерам и ночам в морге больницы им. Н. В. Соловьева, в которой я часто дежурил.

Клиническая часть работы была основана на опыте 100 периартериальных симпат-эктомий у больных с различными заболеваниями нижних конечностей, в основном с трофическими язвами после огнестрельных ранений. В процессе анатомических исследований и клинической работы был предложен новый оперативный доступ к бедренной артерии через влагалище портняжной мышцы.

Художественно выполненные зарисовки всех препаратов для моей диссертации сделал талантливый художник, в то время наш студент Юра Стовичек. В последующем профессор Георг Викторович Стовичек стал крупным анатомом-нейроморфологом, заведующим кафедрой нормальной анатомии. С 1968 по 1977 год он был ректором Ярославского медицинского института, а в настоящее время является профессором кафедры анатомии в Ярославле.

Подготовка к защите кандидатской диссертации не прошла мимо партийной организации института. Последовало предложение вступить в ВКП(б). Для меня это представлялось закономерным и естественным. Воспитан я был в пионерской и затем в комсомольской организациях, всегда добровольно и активно участвовал в общественной жизни, полностью разделял доктрину Коммунистической партии. Посоветовался с беспартийным отцом. Он в восторге от предложения не был, но и не возражал. В 1946 году я был принят в кандидаты, а еще через год – в члены ВКП(б).

В 1947 году в центральных медицинских журналах опубликованы две мои статьи – о кишечных узлообразованиях и об операции Лериша на бедренной артерии. Значение публикаций в журналах «Хирургия» и «Вопросы нейрохирургии» в то время было несравненно выше, чем в наши дни. Особенно велико оно было в небольших городах. Коллеги-врачи, родственники, знакомые передавали журналы из рук в руки. Статьи внимательно рассматривали, обсуждали, автора поздравляли.

24 ноября 1947 года я защитил кандидатскую диссертацию на заседании Ученого совета санитарно-гигиенического факультета 1-го Московского медицинского института (в Ярославле Совета по защите диссертаций не было). Моими оппонентами были профессор И. С. Жоров, имевший большой опыт военного хирурга, и профессор Ф. М. Ламперт – специалист по хирургии вегетативной нервной системы. Защита прошла гладко. Вскоре в мое удостоверение вписали «кандидат мед. наук», и сразу же возникли мысли о второй диссертации – докторской.

Мне казалось, что тем для докторской диссертации могло быть две. Первая из них относилась к боталлову протоку, вторая – к ваготомии при язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки.

Первая тема возникла во время работы над кандидатской диссертацией в Центральной медицинской библиотеке в Москве, на площади Восстания (теперь это Кудринская площадь). По письму из Ярославского медицинского института я получил разрешение на пользование иностранными журналами – в то время свободно получать их было нельзя. Неудивительно, что в этих журналах было много нового и интересного. И вот случайно вижу статью американца Роберта Гросса из Бостона об успешной операции по поводу врожденного порока сердца – открытого боталлова протока. При этом пороке очень часто развиваются тяжелые осложнения со стороны сердца и легких, возникает инфекционное поражение легочной артерии. Взял англо-русский словарь, все внимательно прочитал, вгляделся в рентгеновские снимки и рисунки. Операция представилась мне выполнимой в условиях Ярославля. Вместе с членами научного студенческого кружка, которым я руководил, мы провели обследование ярославских школьников, выискивая систолический шум и «кошачье мурлыканье» над легочной артерией.



Одновременно для выявления больных с открытым боталловым протоком связались с педиатрами. Помогали также друзья – терапевты E. Л. Тынянова и А. Н. Фурманова (кстати, обе – близкие родственницы широко известных советских писателей).

На кафедре топографической анатомии мы планировали изучение оперативных доступов к боталлову протоку. Мой шеф – Александр Владимирович Тихонович – настоятельно советовал: «Для подготовки к такой операции тебе нужен консультант из Москвы». Это предложение поддержал и отец. Так я попал в 1-й Московский медицинский институт к заведующему кафедрой оперативной хирургии и топографической анатомии профессору В. В. Кованову.

Большую Пироговскую улицу и переулок, в котором стоял памятник А. И. Абрикосову, нашел быстро. Открыл массивную дверь в старинное здание. В нем, согласно вывескам, располагались кафедры патологической анатомии, топографической анатомии и оперативной хирургии, судебной медицины.

К Владимиру Васильевичу Кованову я приехал с одним только кратким письмом от A. B. Тихоновича – без телефонных звонков и какой-либо предварительной договоренности. Пока я, волнуясь, ждал приезда профессора, осмотрел в коридоре многочисленные стенды и почувствовал столичный уровень науки. Владимир Васильевич быстро принял меня, одобрил анатомо-экспериментальные старания и предложил продолжить работу совместно с аспиранткой кафедры Наташей Добровой (позже профессор Наталья Борисовна Доброва работала в Научном центре сердечно-сосудистой хирургии им. А. Н. Бакулева). Вскоре экспериментальная часть начатой в Ярославле работы была завершена, а ее результаты опубликованы.

Осенью 1948 года состоялась встреча врачей, окончивших Ярославский медицинский институт в 1945–1948 годах.




Операции на боталловом протоке


В июне 1949 года в больницу им. Н. В. Соловьева из городской детской больницы в довольно тяжелом состоянии была переведена 14-летняя девочка с диагнозом незаращения боталлова протока, осложненного септическим эндартериитом. После консилиума с участием главного врача больницы Николая Михайловича Крашенинникова, который руководил больницей с 1943 по 1952 год, было решено больную оперировать. Способствовало такому решению успешное ушивание колото-резаной раны сердца, которое мне незадолго до этого удалось сделать у молодого парня Соколова во время дежурства. Однако за день до назначенной операции состояние девочки резко ухудшилось, и она умерла. На вскрытии диагноз подтвердился, а полученный патолого-анатомический препарат был широко демонстрирован. Всем стало ясно, что таких больных необходимо оперировать раньше.

2 июля 1949 года в Ярославской городской клинической больнице им. Н. В. Соловьева 8-летней Тамаре под масочным эфирным наркозом в сочетании с местной анестезией была успешно сделана операция двойной перевязки открытого боталлова протока. Больную перевели в палату. Убедившись в благополучном состоянии девочки, я вскочил в трамвай и поехал к Александру Владимировичу Тихоновичу. Ведь именно он активно поддержал небезопасную инициативу своего молодого ассистента, направил меня к Кованову и дал ряд разумных советов. В связи с этим было важно, чтобы он узнал об операции и всех ее деталях именно от меня.

– Только сам поменьше рассказывай об операции и не вздумай где-нибудь хвастаться успехом, – сказал старый профессор. – Пусть это делают другие. Понял?

– Понял, Александр Владимирович, большое спасибо за все!

Мудрому совету старого интеллигентного хирурга я стараюсь следовать всю жизнь и понимаю, как это правильно и важно со многих позиций.



Мать Тамары работала кондуктором на трамвайном маршруте, который пересекал почти весь город и проходил мимо больницы имени Н. В. Соловьева и областной больницы. Как разговорчивая женщина, она играла роль надежного средства массовой информации. Об успехах хирургии быстро узнал весь город. Вскоре было сделано несколько аналогичных операций на боталловом протоке. Они оказались пионерскими хирургическими вмешательствами по поводу врожденного порока сердца в стране.

Наша первая пациентка Тамара была представлена на научной сессии Института хирургии им. A. B. Вишневского АМН СССР по ходу моего доклада о хирургической анатомии боталлова протока в Москве 14 ноября 1949 года. Сессия была посвящена памяти Александра Васильевича Вишневского в связи с годовщиной его смерти.

После доклада и демонстрации ко мне подходили многие хирурги, завязывались разговоры и знакомства. Больше других я запомнил A. C. Харнаса и В. М. Сергеева, с которыми затем был дружен многие годы.



На тему диагностики и хирургического лечения незаращения боталлова протока мною была подготовлена в черновом виде докторская диссертация. Однако визит к лидеру советской кардиохирургии А. Н. Бакулеву не дал оснований для оптимизма. Причинами, как я понял, были моя молодость, работа на периферии, отсутствие входившей в практику ангиографии и, наконец, подготовка самим Александром Николаевичем руководства по хирургии врожденных пороков сердца. От дальнейшего продвижения этой работы как диссертационной я отказался и ограничился итоговой статьей, которая открывала раздел оригинальных исследований в третьем номере престижного журнала «Клиническая медицина» за 1952 год.




Кафедра госпитальной хирургии


В 1948 году я по-доброму расстался с основной должностью ассистента на кафедре топографической анатомии. Александр Владимирович Тихонович считал закономерным мое желание полностью перейти в клинику на освободившуюся должность ассистента кафедры госпитальной хирургии на базе областной больницы. Заведовал кафедрой мой отец.

Работа ассистента в областной больнице сочеталась с многочисленными дежурствами и большим числом экстренных операций. Во время дежурства мне пришлось оперировать по поводу острого аппендицита свою родную младшую сестру. Нередко вечером и ближе к ночи производили даже плановые операции, которые не было возможности сделать днем. В качестве помощников широко привлекали студентов – членов научного кружка.

Врачи областной больницы часто вылетали в районы области самолётами санитарной авиации. Я был в числе активных бортхирургов, которые охотно консультировали и оперировали в городских и районных больницах области. Это были Брейтово, Некоуз, Большое Село, Углич, Пошехонье, Арефино, Песочное, Владычное, Кукобой, Давыдково, Пречистое, Данилов, Норское. Некоторые районы были, конечно, любимыми. Там работали хорошо знакомые, симпатичные врачи и операционные сестры, было удобно оперировать, радушно встречали, принимали и провожали. Для меня такими районами были Любимский, Мышкинский и Тутаевский.



В Любиме было хирургическое отделение, которым руководил наш бывший студент-фронтовик Михаил Сергеевич Сковородкин. Теперь его сын занимает мою бывшую должность – заведует хирургическим отделением Больничного городка в Рыбинске. В Мышкине работал типичный земский врач и хирург высокой квалификации Д. Л. Соколов. У него была изобретательская жилка, и он сделал из деревянных брусков и фанеры удобный дополнительный инструментальный столик. При операциях на брюшной стенке и в брюшной полости этот столик ставили над тазом и бедрами больного, а затем накрывали простынями. Операционные сестры и хирурги считали столик Соколова очень удобным, и мы в Рыбинске широко пользовались им.

В Тутаеве (это районный центр в 35–40 км от Ярославля) нам вместе с моей бывшей студенткой Олей Колчиной (Ольга Вениаминовна Неклюдова, недавно скончалась в Ярославле) удалось с успехом сделать под местной анестезией экстренную резекцию желудка у совершенно обескровленного больного с язвенной болезнью. Помогала отличная операционная сестра тутаевской больницы, а кровь для прямого переливания дали дежурный терапевт и две палатные сестры.



За время работы под началом отца я хорошо прочувствовал преимущества и еще лучше – недостатки «семейственности», с которой в здравоохранении и медицине партийные и административные органы в то время развертывали активную и непримиримую борьбу. Она происходила на фоне поощрения потомственных династий шахтеров, сталеваров, трактористов, ткачих и других рабочих профессий. Однако в среде врачей семейственность считалась недопустимой. Ситуация особенно обострилась после нашумевшей статьи в газете «Медицинский работник» о вредной семейственности в Институте хирургии Академии медицинских наук СССР, где работали вместе отец и сын – выдающиеся хирурги Александр Васильевич и Александр Александрович Вишневские.



Агрессивная кампания борьбы с семейственностью привела многих врачей, находившихся в родственных связях, к своеобразному изменению поведения и менталитета. Так, я старался не подчеркивать значение отца в моем развитии. В присутствии других не пользовался его советами и консультациями. Воздерживался от ассистенции ему на операциях. Иногда не ставил в докладах и статьях гриф с его фамилией. Изменение менталитета оказалось чрезвычайно стойким. Лишь спустя десятилетия я внятно ощутил особенности своего поведения и порочную недооценку роли отца во всем, что было успешного в последующие годы. Полагаю, что такое просветление среди моих коллег – детей одной эпохи – совсем не редкость.




Нейрохирург


Областная станция санитарной авиации получила вызов из города Тутаева – просят срочно направить невропатолога и хирурга к больному с черепно-мозговой травмой. Мы выехали на машине с опытнейшим невропатологом, замечательным человеком Валентином Николаевичем Ключиковым. Во время войны он заведовал неврологическим отделением эвакогоспиталя в Рыбинске, затем стал ассистентом кафедры нервных болезней, будущим профессором, заведующим кафедрой нервных болезней Ярославского медицинского института. Как нам рассказали местные врачи, молодой человек после травмы был в сознании и жаловался на головную боль. Однако его состояние прогрессивно ухудшалось. К моменту нашего приезда он был без сознания. Пульс и дыхание редкие, зрачки разной ширины. Валентин Николаевич диагностировал внутричерепное кровотечение и сдавление мозга.

– Скорее всего, – сказал он, – порвана средняя артерия мозговой оболочки, ориентировочно на стороне более широкого зрачка.

Состояние больного ухудшалось на наших глазах и приближалось к агональному. Мы приняли решение немедленно вскрыть череп. Необходимых фрез в операционной не оказалось, и трепанацию пришлось сделать желобоватым долотом, молотком и кусачками. Через отверстие сразу же стали под давлением выделяться сгустки крови. Сторона была определена правильно! Эффект был потрясающий – у больного вскоре восстановилось сознание, и он даже пытался что-то сказать. В итоге парень выздоровел без каких-либо неврологических последствий и затем долго отказывался от закрытия довольно большого дефекта костей черепа.

Этот эпизод получил в Ярославской области широкую огласку. Вспомнили, что в облздравотделе давно лежит путевка для специализации по нейрохирургии в Ленинградском нейрохирургическом институте им. А. Л. Поленова. Явных кандидатов для специализации не было, и после переговоров с руководством медицинского института я был направлен в Ленинград.



В двухместной комнате общежития ленинградского Института усовершенствования врачей моим соседом оказался хирург из Брянска – молодой, крепко сложенный и энергичный человек. Познакомились. Он представился: Саша Шалимов. Да, это был будущий известный советский и украинский хирург, Герой Социалистического Труда, академик и главный хирург Украины Александр Алексеевич Шалимов. Мы добросовестно учились у профессоров И. С. Бабчина, A. B. Бондарчука, Е. Ж. Трона, но нейрохирургами не стали. На память о нейрохирургии у меня остались запись в военном билете («нейрохирург») и приказы Минздрава об участии в разных нейрохирургических конференциях.

С Александром Алексеевичем Шалимовым мы по жизни много раз встречались в самых разных ситуациях, не раз поминали нейрохирургию и слушали исполняемые им украинские песни.

Осенью 2005 года я опять вспомнил о нейрохирургическом прошлом. Приближалось 80-летие Российского нейрохирургического института им. A. Л. Поленова, и меня, как учившегося в этом институте и бывшего нейрохирурга, пригласили в Санкт-Петербург на юбилейную конференцию «Поленовские чтения».




На пути к докторской диссертации


В научном плане с прицелом на докторскую диссертацию напрашивалась вторая тема, которая представлялась новой, актуальной и интересной в анатомо-хирургическом, клиническом и физиологическом плане. Этой темой была ваготомия при язвенной болезни, которую после американцев начал производить А. Н. Филатов в Ленинграде. В нашей клинике ваготомию стали делать в конце 1946 года. Оперировали, как правило, при язве двенадцатиперстной кишки с выраженным болевым синдромом. Эффективных методов консервативного лечения в то время не существовало, из лекарств была лишь питьевая сода. В то же время чрезбрюшинная стволовая ваготомия под спинальной анестезией у худых мужчин представлялась относительно простой и высокорезультативной операцией. Изучение литературы закончилось написанием обзора, который позже был опубликован в журнале «Хирургия» № 12 за 1948 год. Для выполнения анатомической части работы я решил пойти по уже испытанному пути – обратиться за помощью в Москву, к Владимиру Васильевичу Кованову. По его предложению к этой работе подключилась ассистент кафедры Татьяна Борисовна Богуславская. Она была военным хирургом на фронте, а после демобилизации активно работала на кафедре и имела большой опыт в препарировании нервов и приготовлении анатомических препаратов.

Во время моих приездов холодной зимой в Москву мы на трамваях ездили в морг психиатрической больницы им. П. П. Кащенко, в котором были условия для получения анатомического материала. Одновременно с моим товарищем по Новосибирскому медицинскому институту физиологом и неврологом Иосифом Фейгенбергом мы в электрофизиологической лаборатории НИИ психиатрии в Сокольниках стали разрабатывать электрогастрографию. Эксперименты с заглатыванием в желудок электродов проводили на себе и моей двоюродной сестре. В Ярославле продолжали оперировать больных, предложили способ «мнимого кормления» для определения радикальности ваготомии в клинической практике («Хирургия», 1950, № 5, с. 29–31). Работа продвигалась, но моя неудача с диссертацией по хирургии боталлова протока подсказывала необходимость солидной столичной шлифовки и поддержки. В мае 1950 года, собрав весь имеющийся материал, я приехал к Владимиру Васильевичу Кованову. Кратко изложил результаты полученных анатомических, физиологических и клинических исследований. Реакция Кованова была мгновенной – пиши заявление и с осени приезжай ко мне, будешь работать ассистентом кафедры. Листа хорошей бумаги под рукой не оказалось. Я вырвал лист из школьной тетради и написал заявление. Владимир Васильевич его тут же подписал:

– Передай или перешли моему секретарю в дирекцию вместе с пакетом необходимых документов, – сказал он.




Идеологический буран


Течение дел расстраивали бурные политические события. Неблагоприятную атмосферу в преподавании студентам и в научной работе мы реально стали ощущать с 1948 года, когда в печати началась борьба с «морганизмом-вейсманизмом». Вскоре добавилась резкая и грубая критика генетики с закрытием ряда кафедр. Затем – шквал борьбы с космополитизмом, раболепием и низкопоклонством перед иностранщиной, запрет на свободное пользование зарубежной медицинской литературой, требование о минимальном цитировании иностранных авторов в статьях, книгах и диссертациях. В июне-июле 1950 года состоялась объединенная «Павловская» сессия Академии наук и Академии медицинских наук СССР, посвященная проблемам физиологического учения И. П. Павлова. Сразу же после сессии вышли приказ Министерства высшего образования СССР об учебной и научной работе по физиологии в высших учебных заведениях и приказ Министерства здравоохранения СССР о реализации постановления объединенной сессии.

В Ярославском медицинском институте под председательством директора О. В. Кербикова состоялось бурное заседание Ученого совета, на котором был весь профессорско-преподавательский состав. Закончилось оно поздно вечером и оставило тягостное впечатление. Даже совсем молодые преподаватели понимали разрушительное влияние принятых решений на подготовку будущих врачей и перспективы научной работы. Из Москвы поступали грозные вести об увольнении с работы известных академиков и профессоров. Восхвалялись сельскохозяйственный биолог Т. Д. Лысенко и биолог О. Б. Лепешинская, имевшая революционное прошлое. Она доказывала возникновение клеток организмов из неклеточного живого вещества и продолжающееся самозарождение жизни из неживой материи.



В Ярославле вслед за многочисленными партийными, административными и организационными решениями последовала ревизия научной тематики института. Заведующие кафедрами в основу научной работы должны были положить идеи Павлова и их дальнейшее развитие. Все операции пересечения нервов, в том числе ваготомия, были признаны «антипавловскими», подверглись жесткой критике и, естественно, были прекращены.

В областном комитете партии сдерживающую позицию занимал только заведующий одним из отделов Александр Николаевич Яковлев – но он был бессилен против указаний из центра. Начались бесконечные и тенденциозные проверки кафедр, ряд профессоров и преподавателей под разными предлогами были освобождены от работы или переведены на пенсию. Моего отца перевели с кафедры госпитальной хирургии (преподавание на пятом курсе) на кафедру общей хирургии (третий курс).




Новый шеф


Кафедру госпитальной хирургии возглавил ранее приехавший из Москвы профессор Алексей Андреевич Бусалов, у которого я продолжал работать в должности ассистента.

В Ярославль A. A. Бусалов принес столичный административный опыт и стиль работы хирургической школы С. И. Спасокукоцкого. С учетом служебной биографии Алексея Андреевича – а он в возрасте 35 лет стал в Москве начальником кремлевской медицины – все его серьезно побаивались. От московской молодежи из клиники Бакулева я имел сведения о том, что Бусалов (в бакулевской клинике – «Лёша») будет требовать безоговорочного подчинения, дискуссий не любит, носит операционные штаны самого Спасокукоцкого, во время операций очень потеет и интересуется легочной хирургией, но операций сделал мало.

Своим первым заместителем Бусалов сделал нашего доцента Абрама Григорьевича Броуна, через которого вводил в практику жесткие «установки» или, по-современному, стандарты, принятые у Бакулева. В ногу со временем наш новый шеф организовал в клинике лечение язвенной болезни модной в то время сонной терапией. Были отремонтированы и специально приспособлены для длительного лечения сном несколько палат. В них лечили также больных с сосудистой недостаточностью нижних конечностей. Ассистент Антонина Семёновна Баландина – аккуратный, добросовестный и исполнительный врач – курировала это направление. Доцент Татьяна Арсентьевна Зайцева изучала состояние больных после резекции желудка и готовила докторскую диссертацию. Я, кроме обычной педагогической и хирургической работы ассистента, после специализации в Ленинграде заведовал небольшим межобластным нейрохирургическим отделением, был межобластным нейрохирургом и руководил студенческим научным кружком.

Общая политическая атмосфера в стране была настолько напряженной, что новыми и рискованными операциями заниматься было опасно. Однако однажды, да еще во время короткого отсутствия шефа, я нарушил это правило. У тяжелого больного мы вскрывали абсцесс нижней доли легкого. Такую операцию, как у нас было принято, производили в гнойной перевязочной. Разрез сделали со стороны спины под местной анестезией в сидячем положении больного – его голова и рука лежали на плече стоявшей напротив сестры. По ходу операции выяснилось, что сращения плевральных листков относительно рыхлые, границы пораженной доли достаточно четкие. Я решил не вскрывать абсцесс, а удалить долю, т. е. сделать лобэктомию. Ввиду малого опыта и плохого оснащения операция проходила трудно и длительно, но осложнений в послеоперационном периоде не было. Приезд шефа предвещал грозу, так как в клинике это была несанкционированная первая успешная радикальная операция при абсцессе легкого (а в моей хирургической практике – первая операция удаления доли лёгкого!)

Я заранее составил план поведения и первым встретил Бусалова у входа в больницу. Сразу же рассказал, что мы в перевязочной планировали обычное вскрытие абсцесса и больного даже не взяли в операционную. Однако вариант операции пришлось изменить, так как менее опасным представилось удаление доли легкого.

– С больным сейчас все нормально, но я понимаю необходимость строгих порядков и субординации в хирургии. Специально встретил Вас первым и сразу же докладываю об этом больном во избежание возможной неправильной информации.

К удивлению моему и многих сотрудников клиники, опытный в таких делах Бусалов воспринял все сказанное очень спокойно и даже сказал:

– Ладно. Молодцы. Но в будущем так не делайте.

Больше никаких разговоров об этом случае не было.

О дальнейшем изучении ваготомии после «Павловской» сессии не могло быть речи, и Алексей Андреевич предложил мне заняться диагностикой и хирургическим лечением рака головки поджелудочной железы и фатерова соска. Эта третья для меня докторская тема была актуальной и трудной, но казалась перспективной в диссертационном плане. По заданию шефа я подготовил обзор литературы по физиологии поджелудочной железы с акцентом на работы И. П. Павлова по пищеварению. Совместно с группой студентов мы начали анатомические эксперименты и опыты на животных, нашли в терапевтических и инфекционных отделениях больных с желтухой и увеличенным желчным пузырем. Алексей Андреевич сделал с относительным успехом несколько операций.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/mihail-perelman/grazhdanin-doktor/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.