Главная страница | Стихи и поэзия | Аутодафе

Аутодафе
Николай Иванович Евдокимов


В настоящий сборник включены стихи разных лет без хронологической систематизации. В стихах отражены чувства, впечатления, любовь, реакции на жизненные ситуации, историю страны, а также некоторые пародии и художественные вымыслы. Жанр – лирика.

Содержит нецензурную брань.





Николай Евдокимов

Аутодафе





«Неужели это возможно…»


Неужели это возможно —
Тот ребенок издалека
Озабоченностью подкожною
Появился вдруг у меня.
Эти детские полутрусики,
И касания в полутьме,
Невоздержанность и распущенность,
И любовь, что плыла во мне.
Что-то тонкое, дружба и призраки
В этом доме с моим приездом.
Моя ревность, измены и признаки
Невосполненности при отъездах.
Это было всегда неизменно,
Это чувство не прерывалось,
Неприязненность и измена
Лишь налетом больным оставалась.
Это имя как звук при ударе
Джека-Жека – как посвист в пролете.
Это пятнышко в ровном загаре,
Это зов утонувших в болоте.







«Как из сказок камины…»


Как из сказок камины,
Как из юбок колени,
Выползаем на льдины
Наших встреч в понедельник.
А глазища, как рыбы,
Недоверчиво, жутко,
Вечер зимний осипло
Вырастает под юбкой.
Что-то делают ноги
В перекресте неровном,
И замерзшие боги
Оживают в капроне.







«А букеты, как сигареты…»


А букеты, как сигареты,
Дымно в вазе, спившись, стоят,
И пожарищем ржавым жабою
Помидорно смотрят из ваз.
Прикоснувшись к ним, отшатнувшись,
С тихим стоном в гнилых зубах
Удаляешься вглубь и тихо,
Смотришь нагло, как беглый раб.
Как в кино, экранно, капризно
Будешь мне потом долго пенять.
Сопричастная грубым софизмам,
Головою качать, укорять.
Надышавшись от сигареты,
Насмотревшись кина и цветов,
Будем ждать, будем в зиму и лето
У порогов чьих-то торчать.







Аутодафе


Ты в желтом вся и вся в пуху.
Какая скатерть в клеточку!
Невыносимо. Пьем. В паху
Чего-то бьет и вертится.
Сегодня, может быть, за все,
За все воздастся фатумом.
И кружка звякает и льнет,
И клеточки и атомы.
Но это все – рояль, кафе —
Шокирует и радует.
В пухово-желтом аутодафе
Часы, иссякнув, падают.
И снова пусто, чистота
Зальет, захватит, слопает.
Ее здесь нет, надрез листа.
И двери, хмурясь, хлопают,
И я, как еретик изнеженный,
В остроконечной шляпе зонтиком,
С потушенной свечою бежевой
Вступаю на сожженье желтенькое.
И двор, и чернь, и королева
Прощаются со мной, позевывая.
Сползаю с раковины влево,
Захлебываясь и сплевывая.







«Клавиатура – кладбище звуков…»


Клавиатура – кладбище звуков,
Вытянувшись, выпившись жадно и хмуро,
Следим за потрескавшимся лицом у печки
Со сложенными руками. А печка
Не греет, а за окном ветер.
Это праздники зимние.
Сейчас будем пьяны.
Дом деревянный старинный,
Пианино, вялость, шаги, зябко.
Бодрящий голос сыплет
И пьяный ком – на снег, в мороз.
Трубы мягкие охапки дыма
Раскладывают на холодной синеве горизонта.
Теплые комочки женских движений
Выпадают из санок, касаются рук,
А из теплых дверей выплывают тени
Стульев, музыки, мягких звуков.
Через день в электричке, в сонной вате
Кто ж отважится вспомнить – а были пьяны —
Невнятные потные губы. Пропахшие платья
Завернуты, сложены в поля и карманы.







«Как негоже быть лысым…»


Как негоже быть лысым,
Как нерадостно – старым.
Даже здания крыши
Носят чубом кварталов.
Даже руки-морщины,
Как броню от желанья,
Даже озеро льдины,
Даже женщины платья,
Даже грешные слухи
Недомолвки, молчанья,
И ворчливо старухи
Носят в платьях желанья.







«Танцовщица беременеет грустью…»


Танцовщица беременеет грустью,
И мягко ноги – продолженье трусиков —
Выплескиваются на партер, тревожный и измученный.
Вытягиваются губы
К призрачному снадобью,
Натягивают, как пуловер грубый,
Как хлесткий выстрел
В статую дробью.
И вертятся девчонки холеные,
Танцовщицу умершую охаивая.
Глаза судей намокли злобной болью
Бабьей.







«Цветные линии дождя…»


Цветные линии дождя
Надел на плечи сквер осенний.
И тихо падают, скрипя,
Машины у подножья теней.
На Трубной площади огни
Глядят под юбки магазинов.
Колени их удлинены
И удивительно красивы.
Смешные девочки в плащах,
Немного пьяный, неуклюжий
Ждут под обвалами дождя
Трамвай, спускающийся в лужи.
Сырые стены площадей
В короткой юбочке асфальта
Глядятся в призрачных людей
Сердитым переплетом альта.
А руки голые дождя
Ласкают каменные ноги,
Но оголяясь нехотя,
Они насуплены и строги.
В подъезде девочки смеются,
Спадают тонкие чулки,
И у подъезда отдаются
Дождливой прихоти тоски.







«Не управившись, отказавшись…»


Не управившись, отказавшись
На ровном месте, неустойчиво
Во славу всем павшим
Завсегдатаем покойницкой,
И даже не отвлечешься,
И даже игры проигрываются хмуро.
В рабочую тогу сухонькую
Залезаешь,
Как в постель любовницы.
И люди, подражая и запутываясь,
Хмуреют, влезая в общение,
Неожиданное, тяжелое и искусственное,
Как капроновые изделия.







«Ты гримируешься устало и безвольно…»


Ты гримируешься устало и безвольно,
Садишься в кресло, грустное, как прошлость.
Слова и звуки падают довольно,
Как в песнях умирание мелодий.
С женой, смотрясь, как из колодца, на виденья,
Невольно грим твой надеваю белый,
Невольно запрещенность и свирепость
Я приношу, как в лепрозорий лепру.







«Покойники сродни невестам в платьях…»


Покойники сродни невестам в платьях.
Сегодня дождь и мокрая земля,
Цветы несите на мою могилу,
Их головы склоните на меня.
Красиво будет пусть, пусть будет мило.
Холодные и мокрые кусты
Раздвинут руки, мы вопьемся в небо
Через глаза и мокрые цветы,
Которых нет, и не было, и было.
Но не было поминок обо мне,
И ты не плакала, стихи качая днями.
Я умер тихо, замирая в сне,
А не болтаясь на оконной раме.
Цветы не принесут на мокрую траву,
Следы не смоет дождь, и не растают
Духи в цветах и темень на мосту,
И колокольни нас не обласкают.
Хочу цветы, о как хочу цветы.
Хоть обманите, будто бы с цветами,
Я буду думать – это вы пришли,
А не осенний дождь над головами.
А дождь, и дождь, и мокрая земля.
Возможно, принесли, а их украли,
А небо смазали соленые глаза,
Ресницами дождей запаковали.
Сегодня дождь и мокрая земля,
Цветы несите на мою могилу,
Я буду думать, платьем шелестя,
Ты приходила, и вернусь в квартиру.
Надежды у покойников легки:
Они, как дети, знают – нет, и верят,
А в черных ртах шевелятся стихи.
Из глаз, ввалившихся, как в выставленные двери,
Выходят звезды – мокрые дожди.







«Начиналось в Обвале…»


Начиналось в Обвале
Неожиданной мягкостью слов,
Ты все время все знаешь:
Я как заяц в облаве,
И томящийся запах духов.
Пыльный город, клоповые койки,
Серый бред, липкость линий и снов,
И наплывом усталость и скованность
У углов.
Даже резкость движений,
Угловатость, неправильность, всю
Я впервые люблю,
И бесцельно броженье,
И бравадою слов не удержишь из сказки мечту.
Я люблю – это пошло и, верно, избито,
Ты практична, спокойна, умна,
Только смотрится зайчиком, наскоро кем-то убитым,
Отскочившее сердце, и в серых подпалах стена.
Только боль и бессилье,
Только скованность, бред и игра,
Сигареты и линии
Продолженьем тебя.
Только сухость во рту, как с похмелья,
Над Провалом красива, как стон.
У мгновения нет продолжения,
Только отзвуки за окном.
Ты прекрасна, и ты королева,
Тривиально звучит, но душе не звучанье, а мгла.
Я впервые любил, был впервые смешным и нелепым,
Будь же проклята жизнь, бред надежды и я.
Разбежались, ну прямо лужайка поп-арта,
И цветочком взлетающий ТУ.

Это я все придумал, гадая на картах,
А любить, не влюбляясь, надо,
К черту мечту!
Только все же щемящее что-то,
Только все же и бред, и мечта,
Только снится и видится кто-то
За границею серого сна.







В Одессе


В зеленой церкви
Серенький ублюдок,
Заутреню стоял я
Среди юбок.
Иконы целовал,
Как бешеный
Впивался
В живую кровь и плоть
Причастия,
Цеплялся
За юбку девки
С красной мордой сна,
В подтеках синеньких,
С узлами на ногах.
А церковь-колокол
Грубей, чем патефон,
Как баба, с криками
Рожала гуд и звон.
Церковный запах,
Специфичный запах
Стелился по полу,
Мы им пропахли.
Холодный пол
Сминался, как штаны,
И красный грех
Окрашивал хоры.
Тогда притихшие,
Запомнившие стон,
Мы уползли
В мелькание колонн.







В больнице


Восковые фигуры в бойницах,
Тонкие, как слова,
Ты грустишь, тебе хочется близкого,
Тихого, сладкого,
А воздетые по больницам
Руки, сестры, врачи
Тебя мучают, пачкают.
На кровати, в углу,
В белом, нечистом, рваном
Подчиняешься ультиматуму —
Посетителей нет еще, рано ведь.
И глаза как снежинки, как капельки
Застывают на стенке на кафельной
С умывальником.
А кровати на ножках-прутиках
Составляются, тикают, шамкают,
Но придут ведь, сотрут их в прах,
И больницу выследят, сцапают.
Но никто не приходит – рано ведь,
А больница хозяином, деспотом
Разжигает тяжелую раны медь,
Как детство зло.







«Проваливаясь в небытие…»


Проваливаясь в небытие,
Я узнаю черты оседлости
Среди знамен, усталости и серости,
Как среди красок черное лицо.
Подрагивая на ходу, выдавливая взгляды,
В мгновения запаздывающие вглядываясь,
Как люди по трамваям в ватниках,
Я и в движении на якоре.
Разросшееся раньше убираю,
Сворачиваю устремленья, как газеты
И скверы, пыльные, как лето,
Тоскливо спят в кольце трамвайном.
Лишь движется твое лицо, и руки, как две ленты
В пределах скверов и трамвайных остановок,
И эти ощущения как новость,
Как одичалость, счастие и верность.







В Риге


Орган, чередующий муки,
И вроде совсем любовь.
Кафе и соборы, как мухи,
И трески разорванных слов.
На этих старинных проулках
Застывшая статуей сна,
Ты вяжешь притворство из звуков,
Созвучное вязкости дня,
Косые проулки в просветах,
Негрубая яркость цветов
Одежды, пропахшей рассветом,
И руки длиннее мостов.
Как музыка тонкие тени
И шевеленье шагов,
Белья кружевное движение,
Спадающего с куполов.
Разъезды всегда, как похмелье,
И было иль не было все,
Быть может, за замкнутой дверью
Свершалось притворство мое.
Звонков отрешенных гуденье,
Спокойствие вязкое слов.
Как глупо искать продолженье
Истории прошлых веков.







«Так много ртов и так немного пищи…»


Так много ртов и так немного пищи.
Во ртах, как ролик, катится напев,
За окнами пурга, в ней бьется пепелище,
И в окна кто-то смотрит, отупев.
Я брошу все и выйду, и присяду,
Обступит окнами глаза слепящий снег,
Я буду сине и смешно из сада
Глядеть в глаза за окна, спрятав смех.
Грешно подумать, я хотел отмщенья,
Себя измучить, вывернуть и сдать
Им, как пальто. Так только отпущенье
Приходит в комнаты, и музыка под стать,
Она обсела все углы и плачет
Пьяниссимо и тонко, как фарфор,
Я с ней уйду, не глядя, наудачу,
И в спину нам уставится укор.







«Разрезы листьев, бульканье воды…»


Разрезы листьев, бульканье воды,
Смешение и резкость, как усталость.
Мне ничего в гостиной не осталось.
Удары клавиш, как удар судьбы.
Притворство, и натяжка, и привычка
Тянуться без желания достать,
Дотронуться без влажности и встать,
Уйти, как вынырнуть, и соскользнуть вторично,
И в слякоть лечь, и в жиже умереть,
Прислушиваясь к долгим мукам плоти.
А вычурность во мне черней дыры полотен,
Замызганных от сотни раз глядеть.
И снова резкость, как охрип зевка
Усталостью, венчанием конца.







«В лиловом, быть может, от теней лиловым…»


В лиловом, быть может, от теней лиловым
Казавшимся платье, в лиловых чулках
Играла чего-то, казавшимся долгим
И нежным отрывком из розовых фраз.
И паузы были тихи и покорны,
Как платье лиловы. Высокая трель
В коробке тяжелых и низких аккордов,
Тяжелые фразы, холодный апрель.
Но май будет жарким и солнечным, нежным,
И будем лежать, загорать и стеречь,
Но больше не будет лиловых и прежних
Под мячики музыки тоненьких встреч.
Покорно и нежно, глядясь в эту память,
Чего-то надумаем, вспомним, зачем,
То потянемся к центру, как лен —
Та,
Как сель.
Но там будет черный, пустой и тревожный,
Рассудочный, ложный и душный апрель.







«Столько зелья, и цветов, и звуков…»


Столько зелья, и цветов, и звуков,
Как в импрессионистских маленьких картинках,
В этом имени, как обостренье слуха,
В этом неожиданном – Марина.
Столько отражений, боли, счастья,
Столько неожиданных сомнений,
Столько – обострение напастья —
Новых чувств и новых вожделений.
Столько стертых, так недавно нужных,
Разных рук, гостиных и каминов,
С этим новым милым полукружьем,
С этим миром – именем Марина.







«Мне преподали в школе безразличья…»


Мне преподали в школе безразличья
И равнодушья. Я спокоен сам.
Прощай, Марина, все пройдет отлично,
Я все же благодарен Вам
За эти дни тревоги, боли, счастья,
За возмужание мое.
Замкнулись рассужденья и запястья —
Все.







«Я люблю тебя, чудесная, родная…»


Я люблю тебя, чудесная, родная,
Не боясь пустых и глупых слов,
Милая Марина, дорогая,
Новой складкой правится любовь.
Я ревную, я тащусь, мне больно,
Всю неделю жду на уик-энд,
Ты же равнодушно и покойно
Одного бросаешь в этот энд.
Ты все время разная, другая,
В полутьме твой профиль так хорош,
Как полуживые изваянья
Сказочных богинь и складки тонких кож.
То ты в фас довольно резко, броско,
Как в октаве третьей нота си,
Смотришься немного сине-жестко,
Как следы в снегу у Дебюсси.
Все ж ты всех прекрасней и чудесней,
Я в тебя влюблен, как носорог,
Но еще не начинались «Вести»,
Ты явилась вдруг. Спасибо. Кончен срок.







«Все кончилось, почти и не начавшись…»


Все кончилось, почти и не начавшись.
Тоска тоскливей скисшего вина,
Греховная, конечно, воля к счастью
В который раз опять вела меня,
Но в этот раз так мило и обманно,
Почти что идеал, чудесна и легка,
Растягивая голосом забавно —
По…ка
Зачем я влез, ненужный и картонный,
Волнуясь и картавя свысока?
Прощание с любовью однотонно —
Пока.







«Все эти волоски и мягкость, нежность кожи…»


Все эти волоски и мягкость, нежность кожи,
Гулянье с Нэдой, пьянство и заря,
Мне ничего с тобою не поможет —
Влюбляться так не умно, да и зря.
Зачем-то музыка все ночи шумом вялым.
Высокая, красивая, – больна?
Я брошен так спокойно и устало,
Как кошка у закрытого окна.







«А вправду ль любовь была…»


А вправду ль любовь была?
Библейским горним сказаньем,
Как пепел упала на
Пушистый ковер с цветами.
Дохнул – и нету строки:
Чернила как люди бренны,
Касания так легки,
И память о них мгновенна.
Ты ходишь, сидишь, и пьешь,
Целуешь, и любишь, и плачешь.
Что ж, нам не столкнуться вновь,
Обрадовавшись по-собачьи.
Болтаясь по сквознякам
Ненужных больных сказаний,
В бреду почудится: нам
Не сладко ведь. С опозданьем
Семья, телевизор, вино
И горький кофе – не нам ведь.
Устало, ритмически, зло
Твержу запретную заповедь.
Но нет, лишь тебя люблю,
Ты – идеально-горькая,
Из-за тебя не сплю,
Боясь раздраженья невольного.
Так трепетны отраженья,
Тревожные и невнятные,
И так холодят раздраженья,
Забавные и внезапные.
Уже не люблю ничего?
Уже не любишь и память ты?
Из прошлого из всего
Лишь расставанья остались нам.

И вправду ль любовь была,
А не касанья мерные?
Как пепел упало б все на…
И верное, и неверное.
Но нет, лишь тебя люблю,
Надеюсь и жду, и падаю.
Тебя и себя сотворю
Правдою и неправдою.







«Марина – взбаловошность котенка…»


Марина – взбаловошность котенка,
Непредсказуемость стези.
Как игры взрослого ребенка,
Капризы легкие твои.
Я упорядочен и нервен —
Рефлексия и полутон,
И потому-то так, наверно,
Я увлечен.
Но куклой быть довольно больно —
Объектом игр.
Невольно и непроизвольно
Я переигрываю мир.
Готовый даже подчиняться,
Подыгрываю, как тапёр.
Готов, все смыв, запеленаться
В Маринин флёр.
Я заворачиваюсь рьяно
В него – забыть,
Не замечать, не знать изъянов —
И лишь любить.







«Руки тонкие, как струны…»


Руки тонкие, как струны,
Плечи острые с утра,
Кисти сильные и губы
Огоньками у костра,
И немного тяжелее
Ноги, бедра и спина
Диссонансами белеют,
Опушенные с утра.







«Моя последняя подружка…»


Моя последняя подружка,
Прости, прощай.
Мне дали поиграть игрушку
Так, невзначай,
И как нарочно, так красива,
И дорога
Вдруг неожиданно ворчлива
И так строга.
Что бы ни сделал – распиздяйство,
Коснись не там – опять не так,
Смотреть нельзя и гладить пальцы,
Куда ни кинь – не целовать.
Я, маленький игривый мальчик,
Все поломал,
И только оцарапал пальчик




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66790283) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.