Фабрика поломанных игрушек

Фабрика поломанных игрушек
Гера Фотич
Не первый год в Ленинградской области насилуют и убивают девочек-подростков. Руководитель отдела по раскрытию убийств подполковник Червонцев каждую такую смерть воспринимает как гибель собственной дочери, поскольку самому стать отцом ему не суждено. В это же время генерал-полковник МВД в ранге замминистра возвращает в страну тайно вывезенную когда-то из России приближенную к царской семье молодую графиню Марию Апраксину и требует найти ее похитителей. Розыск поручается нерадивому сотруднику майору Щербакову, который в первую очередь мечтает на графине жениться. Маньяк неуловим, и выманить его можно только на живца. Мария Апраксина соглашается в этом помочь, но у девушки имеются на сотрудников милиции свои планы, ведь она собирается снова вернуться в Израиль, но уже не одна и с полным портфелем денег! Роман основан на реальных событиях.

Гера Фотич
Фабрика поломанных игрушек

© Фотич Г., 2021
© ООО «Издательство «Вече», 2021
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Когда ты чувствуешь,
что жизнь не бесконечна
и вокруг сгущается мгла,
только ребёнок становится спасением!
Ты открываешь ему мир
будущей любви и счастья… продолжая жить.


Глава 1. Тревога
Вдоль старой панельной пятиэтажки осторожно крался подросток, скрываемый пожухлой листвой невысоких кустарников, высаженных под окнами. Периодически он озирался по сторонам и делал знаки своим приятелям, выглядывающим из-за угла дома, чтобы те не слишком шумели, наблюдая задуманную проказу.
Было трудно понять, мальчик это или девочка – лысая светлая голова едва торчала из-за поднятого воротника телогрейки, висевшей на нём точно мешок и доходящей до бедер. Широкие спортивные штаны и заношенные кеды тоже не могли помочь определиться с полом.
Под одним из окон он уцепился левой рукой за подоконник, встав на выступ, подтянулся и ухватил стоящую на деревянном ящике наполненную тарелку, опустился с ней вниз – аккуратно поставил на землю. Затем повторил свой маневр ещё раз и, согнувшись, бросился бежать с добычей в двух руках к своим друзьям.
Те уже дико хихикали, подскакивая на месте, хлопая в ладоши, улюлюкали.
В этот момент окно со звоном распахнулось, в него выглянула крупная пышущая здоровьем женщина, наклонившись, посмотрела вслед убегающей фигуре, погрозила металлическим половником, зажатым в руке. Начала кричать так громко, что Вениамин Щербаков, стоя у окна на восьмом этаже и видя всю картину, смог расслышать красноречивый отборный мат. Усмехнувшись, он вспомнил, как много лет назад кто-то таким же образом утащил остывающий в тарелках холодец, выставленный матерью на подоконник. Но вечером пустые тарелки были принесены под окно и аккуратно поставлены одна в другую.
Щербаков подумал, что ничего не меняется, и пошёл на своё рабочее место.
На потолке служебного кабинета потрескивали и лениво подмигивали лампы дневного света. Завхоз давно обещал их поменять, но теперь ссылался на то, что завод, их производящий, закрылся, и надо было ожидать ремонта всего помещения, чтобы переделать электрическую проводку. Оперативники ждать не могли – надо было работать: писать планы, справки по делам, докладные записки руководству. Купили за свой счёт настольные лампы, но свет на потолке продолжали включать уже по привычке.
Щербаков оглядел своих коллег, занятых делами, и повернулся к сейфу, привычно открыл дверцу, чтобы достать полученные накануне документы…
В этот момент дверь кабинета неожиданно резко распахнулась, с грохотом ударилась о старый деревянный стеллаж. На мгновенье лампы на потолке вспыхнули ярким светом и снова продолжили мерцать. Сотрудники вздрогнули, разом обернулись на шум и вскочили, вытянувшись по стойке «смирно».
В дверном проёме стоял исполняющий обязанности начальника отдела подполковник Червонцев – круглолицый, маленького роста, глядел исподлобья, набычившись, точно борец сумо. Коричневый пиджак обтягивал выпуклый живот, и казалось, тот едва не выпадал благодаря единственной застёгнутой в центре пуговице.
Стопки бланков на деревянных полках за дверью, не ведая устава и дисциплины, продолжали качаться, готовясь упасть. Несколько протоколов сползли и с тихим шорохом лихо спикировали на пол, не успев расправить крылья.
Начальник обвёл всех сотрудников цепляющим взглядом. С недоумением и ужасом в лице воззрился на Щербакова, застывшего у открытого сейфа. Выпученные округлившиеся глаза шефа стали буравить подчинённого, полные губы кривились, едва сдерживая рвущуюся брань:
– Б-ты ч-чо, щё з-здесь?… – Дрожащей куцей ладонью, не отводя взгляда от оперативника, он похлопал себя по карману брюк. Не глядя вынув платок, стал нервно вытирать мгновенно вспотевший лоб, лысину, красное распаренное лицо. – СОБР аэропорт оцепил, самолёт на посадку идёт!.. Зарезать меня хочешь?!
– Успеем, Виктор И-ва-но… – точно кролик, выходя из оцепенения, убаюкивающе выдавил из себя Вениамин. Машинально поднял левую руку к лицу, но стрелок на командирских часах не рассмотрел – циферблат дрожал. Неосознанно потирая правую ладонь об угол стола, попытался улыбнуться, но, разглядев капли пота, стекающие по лицу шефа, редкие слипшиеся седые волосики на темечке, ощутил в теле пугающий озноб. Мгновенно захлопнул сейф, провернул в замке ключ и, забыв опечатать дверцу, быстро направился на выход, ускоряя шаг. Точно получив импульс, передавшийся от начальника, стремглав проскользнул мимо него, в коридор. Бормоча на ходу, словно успокаивая себя:
– Там ещё таможня…
– Какая таможня? – расслышал Червонцев, вскинул руки, мысленно вопя. Под конец выругался, шлёпая губами и выходя из кабинета: – П-т-м-ть, сам заместитель министра везёт!!
Опустевший дверной проём позволил оперативникам вздохнуть и, успокоившись, сесть продолжить работу.
Грузно покачиваясь, начальник проследовал за Щербаковым на лестничную площадку. Увидев, как тот нервно жмёт кнопку лифта, упёр кулаки в боки, вскинул косматые брови, сморщив лоб, в крайнем возмущении зашипел:
– Веня, ты ещё здесь, заср?… – не закончил – сдержался: – Бе-гом вниз, ма-ши-ну к подъезду! Попробуй сказать, что не заправлена…
– Полный ба-а-ак!.. – обрадованно крикнул Щербаков уже с пятого этажа – хоть так угодив начальству, опрометью бросившись вниз по лестнице, попутно недоумевая – как он умудрился забыть? Чувствовал, как ощущение вины замещается деловитостью, и был этому несказанно рад.
Восемь этажей дореволюционного дома под гулкое пристукивание каблуков по стёртым мраморным ступеням – не шутка! Но всё же быстрее, чем старая скрипучая кабина, неторопливо сползающая по ржавым вертикальным рельсам.
Дом на Лиговском давно ожидал капремонта – трещал по швам, внутри на стенах и потолке крошилась штукатурка, отваливалась лепка, обломки падали прямо на пол. Сотрудники за работой не замечали – давили мел, чиркали его подошвами, отчего старый коричневый линолеум с затёртым узором приобретал новые орнаменты в виде многочисленных пересекающихся белых штрихов разной толщины.
Уборщица вечно болела – ходили слухи, что кто-то из хозяйственного подразделения получает за неё деньги.
Дежурный сотрудник после суток к утреннему совещанию кое-как веником разметал мусор по углам, чтобы начальство не поскользнулось.
В прокуренных кабинетах отклеивались обои. В оконных рамах от старости и высотного ветра лопались стёкла, трещины летом зеленели от забившейся пыльцы, которая к холодам плесневела. Табачный дым дезинфицировал все микробы, витающие в воздухе, и лёгких сотрудников – болеть было некогда.
Областной отдел по раскрытию умышленных убийств Управления уголовного розыска размещался именно здесь – на самом верху здания, переданного на баланс Главному управлению внутренних дел по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.
Уже толкая дверь на улицу, Щербаков вспомнил, что в окошке охраны на первом этаже не увидел лица милиционера. Удостоверение требовалось предъявлять в любом случае. Ожидая грубого окрика, сунул руку в карман, вынул корочки и обернулся, показывая – из приоткрытой будки на него смотрела… толстая задница постового, выразительно обтянутая галифе с лампасами. Судя по всему – тот на карачках искал что-то, упавшее на пол.
«Жопа – похоже – в тему, надо быть осторожней», – подумал Вениамин.
С утра за сейфом он увидел большого паука – к доброй вести. Но пока радости на горизонте не наблюдалось.
Лето 1995 года стояло жаркое, дождик своим присутствием не баловал, так что в августе листья на деревьях уже начали желтеть. Пыль, взметаемая автомобилями, ровным слоем покрывала стоящие вдоль обочин тополя, придавая листве серый оттенок землистости, маскируя стволы под бетонные столбы. Поливальных машин никто не видел, но каждый вечер в новостях мэр города Анатолий Собчак торжественно отчитывался – сколько машин выехало на дороги культурной столицы, сколько улиц помыто.
Рабочая «шестёрка» «Жигулей» стояла на парковке во дворе.
За углом здания Вениамин мельком увидел дворничиху с метёлкой и ведром. Скосил взгляд – порожнее! Вот же блин – досадно! По телу прошла неприятная дрожь, выругал себя – зачем глядел? В голову заползло – дороги не будет!
Надежда, конвульсивно трепетавшая в душе, бессильно опустилась на самое дно, тоскливо заныло под ложечкой. Огорчённо шмыгнув носом, он почесал затылок – две плохие приметы против одной хорошей!
Запрыгнул в салон, быстро завёл машину и выжал сцепление. Точно неприятности, брезгливо толкнул от себя рычаг передачи, подкатил к подъезду. Вынув из-под сиденья мигалку, открыл окно, водрузил её на крышу. Магнит с резким стуком прилип к металлическому кузову, точно подтвердил готовность к предстоящей борьбе – задорно щёлкнул каблуками, безуспешно пытаясь подбодрить Щербакова.
Начальник только вышел из подъезда. Плюхнулся на переднее сиденье – машина качнулась. Буркнул:
– Жми!
Щербаков привычно сдвинул на проводе тумблер – раздался пронзительный писк сирены, над машиной засверкал проблесковый маячок. «Шестёрка» рванула вперёд с проворотом колёс.

Глава 2. Червонцев
Раскачиваясь на крутых поворотах, Червонцев хмурился и незаметно для себя сопел. Ему было жарко – волнение уходило не торопясь. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и слегка опустил галстук. Каждый раз, прикладывая платок к вспотевшему лбу, он автоматически поглядывал на часы. Но опустив руку, сразу забывал который час – мысли затмевали реальность, отодвигали её на задний план.
Негодование на подчинённого прошло. Но продолжала жечь та давняя неприязнь, что испытал он при первой встрече, когда Щербаков появился в отделе. Рапорт на должность он ему не подписывал, работать к себе не приглашал. Непонятно каким образом вышел приказ за подписью генерала, и всё тут – нате вам работничка, принимайте! Видать, чей-то протеже. А этого Червонцев не любил, ой как не любил. За это терял к человеку доверие, не мог на него надеяться, поручить что-то важное. Хотя поводов к этому Щербаков не давал – работать старался ответственно.
Машина летела по Лиговскому проспекту, обгоняя попутный транспорт, огибая его слева и справа, легко уклоняясь от касаний, объезжала выбоины асфальта.
Червонцев углубился в себя. Накатила тягучая тоска, душевная многолетняя надсадность. Это происходило всегда, стоило машине, преодолевая ухабистость дороги, начать укачивать его, точно заботливой мамаше в своей железной скрипучей люльке.
Он снова ощутил неприятный укол в левой половине груди. Вспомнил, что пропустил консультацию профессора, куда его записал знакомый кардиолог. Ну а что ходить-то? Ведь человек – тот же робот, управляемая изнутри машина. И как узнать, отчего искра в карбюраторе периодически пропадает? То ж – периодически! Едет ведь! Значит – движок тянет. Как говорит знакомый автомеханик: каждый шум должен вылезти наружу, тогда сразу станет ясно – что требует ремонта. Так и с людьми: увезёт «скорая» – в реанимации разберутся.
Он сдвинулся на сиденье назад, постарался выпрямиться и глубоко вздохнул. Колоть перестало, но к горлу подкатила тошнота – замутило. Приоткрыл окно, хлебнул несколько раз встречный поток воздуха – отошло. Что за жизнь? Доктор говорит – сахар! Да откуда ж он здесь возьмётся, этот сахар? От сладкой жизни? Вчера в очередной раз побывал на ковре у начальства по поводу серийного маньяка. И кто вызывал-то? Этот хлыщ, женившийся ради карьеры на дочке генерала. Теперь и сам руководит вместо тестя, точно власть в ГУВД стали передавать по наследству! Молодой, голубоглазый, губастенький – что он понимает? Что повидал за свои тридцать лет? Сидит в кабинете, коньяк втихаря попивает – морда с утра красная. Жаловался, как его ругали в Москве, ставили на контроль. А что это за контроль – карточка с красной полоской? Езжай вон да посмотри в лесу на изуродованное окровавленное тело маленькой принцессы в задранном школьном платьице, порванных колготках. Как через дырки пучится нежное тельце. Да ещё горло! Тоненькая шейка разрезана поперёк – красный ободок, точно ленточка праздничная, кожица – прозрачный пергамент, на ключицах – голубой орнамент из вен. Зачем? Как рука не отсохла? Неужели иначе ребёнка не убить, чтобы – как уснула? Да и за что? За что же можно лишить ребёнка жизни? Что он мог такое совершить?
Распущенные бантики в волосах точно заплести не успела – мамы рядом не оказалось, вывернутый кармашек испачканного платьица с запутавшимися в нитках хлебными крошками. Портфель с тетрадками тут же. Туфельки расстегнуты – в сторонке стоят ровненько, как родители требовали. Ремешки целы – сама снимала. О чём она думала, что вспоминала в тот момент, какой ужас переживала, когда пальчики с обкусанными ноготками нервно теребили металлическую застёжку? Когда убийца стоял и смотрел, ожидая…
Молодой стажёр-судмедэксперт ходит вокруг трупика, примеряется, в руках градусник, ещё не ушло стеснение – вот так, при всех, всё же – девочка! Лицо парня бледное, как у покойника, – дома, может, тоже маленькая дочка ждёт с температурой, и мерить надо, но не так, как здесь – по-другому… да – по-другому…
Седой фотограф тут же – точно на детском утреннике: щёлк-щёлк! Ходит, ракурс выгадывает, чтобы явственней показать не улыбку, не радость в лице или праздничный наряд, а кровь, застывшую, как желе, каждую рану линейкой измерить. Лицо мужчины хмурое, измождённое – непросто в окуляр детские увечья рассматривать, увеличивать, на бумагу переносить. Не в альбом на память, а фототаблицу в уголовное дело – последнее портфолио ребёнка.
После – сотрудники берут на руки холодный трупик, под головку держат – доктора так велят новорождённых перекладывать. А здесь уже и жизни-то нет, наоборот, причина другая – горькая причина, человеческому уму и сердцу непонятная. Обёртывают в белую простынку, несут к машине, в морг везут. Не ждать же труповозку, да и не проедет она сюда…
А личико ребёнка уже перед глазами Червонцева стоит. Вроде не рассматривал, а всё равно запомнил и представляет себе – живым, курносым, розовощёким.
Вот тебе и весь контроль – беседуй потом с малышкой по ночам, слушай весёлое хихиканье, любуйся озорной улыбкой, в перерывах просыпайся – кури на кухне перед окном. Вспоминай – что она тебе сказала – ищи подсказку, чтобы найти убийцу.
И сколько уже этого контроля за службу – как шрамов на сердце! Но приходится слушать начальство, презирая, глядеть в оплывшую хмельную физиономию на толстенькие слюнявые губки, кивать, извиняться, точно нашкодивший бездельник, разводить руками, обещать раскрыть:
– Есть, товарищ генерал… так точно, виноват! Разрешите идти исполнять?
Червонцев тяжело вздохнул, через думы прорвалось завывание милицейской сирены, точно воздушная тревога, предупреждающая всю страну.
Трагическая история тянулась уже несколько лет. Неизвестный насиловал и убивал девочек в лесопарке. Растерзанных жертв находили спустя несколько месяцев. Следы смывались, свидетелей не было. Что малышкам понадобилось в этом неухоженном лесу? Как они туда попадали? Может, их свозил в одно место убийца-язычник? Эти вопросы постоянно крутились в голове, буравили мозг, заставляли во время поездок рыскать взглядом по сторонам – искать зацепку.
Не прекращались в области и другие убийства, их тоже надо было раскрывать, сотрудники работали круглосуточно, по неделям сидели в командировках, но здесь-то – ребёнок! Ребёнок…
Жил Виктор Иванович в старом родительском доме на берегу озера. Деревня – в том же районе, где совершались преступления. И по дороге на службу неустанно внимательно глядел в окна машины: на встречных велосипедистов, выходящих из лесу грибников, стоящий на обочине транспорт. Кто? Был готов поверить и в Бога и чёрта, лишь бы что-то подсказали – направили.
Последние убийства случились в прошлом году и… неожиданно – перерыв! У маньяков – свои закономерности. А может, что почуял: он ведь как зверь лютый – горлышко ребёнку режет, точно грызёт.
За прошедший период много убийств раскрыто, преступники в тюрьме. Но кто за девочек ответит? Маньяк не успокоится – откуда его ждать?
Сотрудники продолжали работать – расставляли засады, привлекали добровольцев, инструктировали агентов. Ни-че-го…
Лето подходило к концу. И проверяя работу подчинённых на территории, Виктор Иванович с тревогой смотрел на детей и подростков, внутри колотила дрожь – кто из них будет следующий, кто? Быть может, вот эта светленькая девочка на остановке в полосатом платьице с алым воротничком – точно будущая метка пореза… ох уж эта память… Почему гуляет одна, где её родители, чем таким важным заняты? Всех же предупреждали!
Или та, что на детской площадке с куклой сидит, укачивает?
Дети казались все на одно лицо – милы и непосредственны, с доверчивыми красивыми любознательными глазками. Ему хотелось собрать их всех в кучу, обнять, прижать к своему большому животу, и пусть карбюратор внутри замрёт от нежности, никуда не отпускать, если бы это было возможно…
Вечерами Червонцев выходил покурить к забору, смотрел на озеро, хотел любоваться закатом, но такая тоска и безысходность накатывала от этой красоты. И чем прелестней ночь – тем хуже жгла своим очарованием до самых пяток! Ненависть вскипала до шума в ушах. Хотелось достать наградной пистолет, взвести курок и броситься на поиски маньяка. Мчаться по лесу, из кожи вон вылезти – обернуться ветром, зверем лютым или птицей стремительной, чтобы всё слышать и видеть, чуять. Найти и стрелять, стрелять, стрелять в подонка. Упереть ствол в его ненавистное тело, чтобы насквозь, чтобы дыру…
Сотрудники неоднократно проверяли здешних ранее судимых, освободившихся из мест заключения и психбольниц. Их напряжённые физиономии с фото в картотеках уже стояли перед глазами. Конечно, гадёныш попадётся, но… когда? Сколько малышек успеет загубить?
Работа шла полным ходом, но одолевала горечь беспомощности, удушливая боязнь – опять не успеем, не убережём… Не убережем… И снова видеть эти маленькие асбестовые трупики, кукольные личики, тусклые открытые глазки, раскинутые ручки, запекшуюся кровь… кровь… кровь…
А если взять по всей стране? Сколько малышей – покалеченных, брошенных, потерянных, убитых? Точно Фабрика поломанных игрушек. И бродят по свалкам-могильникам горе-милиционеры, пытаются спасти, собирают останки, складывают неживое… Не жалея, режут свои души, надрывают сердца-карбюраторы.
Господи, сколько же можно. Сколько чужого горя в силах вместить человек? Да разве бывает горе чужое, если эти люди ждут от тебя помощи? А ты должен, просто – должен… Ты сам согласился, выбрав такую работу. Сам! Теперь – неси. Поэтому не радует солнце, голубое небо, не любуешься пейзажами, как остальные люди, а высматриваешь убийц. Идёшь в лес и не слышишь задорного щебетанья птиц, а только детский крик старается уловить напряжённое ухо. Лица детей мерещатся в сплетениях веток, глядят из-под листьев, молчаливо смотрят с укором.
И, кажется, что живёшь ты совсем в другом мире – среди выродков, монстров и вурдалаков, где нет пощады, нет жалости. Этот мир затягивает тебя всё больше, убеждая, что он единственный, пытаясь свести с ума, ожесточить, приспособить. Сделать из тебя чудище, чтобы сердце стало каменным, а кровь в жилах заледенела.
И только мысли о родных, близких, о друзьях останавливают на полпути, убеждают, что жизнь прекрасна, что в ней много любви, доброты и сострадания.
Сколько крови Червонцев видел за свою милицейскую жизнь? Ни один маньяк столько не убил! Вот только если доктор… Хирург. Да, у него тоже работа несладкая, а бывало – и ребёнок гибнет! Но врач-то лечит, спасает. Хотя… не все… Не все…
Вспомнил, как вёз жену на аборт… Молод был и ничего страшного в этом не видел – все женщины в стране так делали – с родителей повелось. Только слегка беспокоился о её здоровье – срок поздний.
Оба улыбались, шутили. Вместе решили, что пока рановато рожать: надо дом купить, хозяйством обзавестись. Приезжал прямо со службы к жене в больницу.
Она в коридоре встречала, такая полненькая, розовощёкая, с насмешливой лаской, лукавинкой в глазах спрашивала:
– Ну шо, сысчик, сыскал ли ты своё счастье? Аль нет?
Обнимал жену, вдыхал нежный влекущий аромат ландышей – её любимых духов, целовал:
– Ты – моё счастье, любимая! – если бы понимал тогда…
После – медсестра сказала – двойняшки были… девочки…
Вот так и Червонцев в работе Фабрики поучаствовал.
Не месть ли – это теперь, растянувшаяся на всю жизнь? От кого – если Бога и чёрта нет? Судьба специально притягивает к нему девчушек-бедолаг за то, что своих загубил, не подарил им жизнь, любовь, не выдал замуж, не получил взамен внуков, чтобы миловаться на пенсии. На вот тебе теперь – служи: собирай по лесу чужих неживых!
Быть может, поэтому и не думал Червонцев об отставке, хотя чувствовал, что становится невыносимо. От людских несчастий, что накапливались с каждым днём, и душа от тяжести такой проваливалась всё глубже – становилась чёрной зловонной ямой. И уже кидай туда всё подряд – не заполнишь.
А вот теперь эта похищенная графиня…
Можно было возмутиться – при чём здесь областной отдел? Но с генералами не поспоришь, приказали – иди работай.
Машина резко свернула, и резина колёс неприятно завизжала, подражая сирене, точно в ответ на его мысли.
Червонцев вздохнул – надо было выполнять приказ.

Глава 3. Щербаков
Вениамин Щербаков привычно крутил баранку, обгоняя попутный транспорт, периодически косился на шефа – не вспылит снова? Но тот был занят своими мыслями.
Червонцев не вызывал у Щербакова добрых чувств: вечно ходил угрюмый, недовольно сопел, всегда чем-то раздражён. Постоянно сотрудников воспитывал, учил жизни – лучше б за своими детьми и внуками смотрел! Есть ли они у него?
Щербаков ничего не знал о своём начальстве, да и не было это интересно. Со своими бы проблемами разобраться.
Ну, приедем в аэропорт попозже – не рассыплется генерал. Есть там начальник транспортной милиции! Посидят – чайку попьют! А с таким животом и одышкой – давно пора на пенсию к бабке на печку, огород копать, а он всё засады выставляет, сотрудников гоняет. И то ему не так, и это! Видать, и руководство недолюбливает его – очередное звание не дают, начальником не назначают. Три года уже исполняет обязанности. Скорее бы подыскали в отдел нового шефа.
Вот его заместитель Олег Сергеевич Башмаков – дружит со всеми, никуда не суётся, ни с кем не спорит. Если какой вопрос ответственный, закроется в кабинете и всем говорит, что на совещании, подчинённые к Червонцеву идут за решением, а он потом появляется и с ехидцей шутит:
– Сидел под корягой!
Или поедет в командировку с подчинёнными убийство раскрывать, а сам – рыбку ловит или на охоту, за грибами с корзинкой. Зато никого из своих подчинённых не ругает, добычей делится – уху на берегу под водочку, грибки с картошечкой или кабанчика на вертеле.
Был Щербаков немолод – почти сорок. Жил отдельно от матери – в общежитии – и внимательно относился ко всем приметам – знакам судьбы. Может, поэтому выглядел молодо – седина ещё не намечалась. С чёрными густыми усами и смоляной гривой волос, в нарушение устава частично покрывающей уши и шею, походил на гуцула. Росточка небольшого, да и сам не особо приметен – на службе ярко себя не проявлял. Вскоре могли и в отставку отправить. Но стыдно как-то при нынешней ситуации уходить на пенсию майором. В районах – сотрудников не хватает, в управлении – текучка. Недавно в отделе снова освободилась должность Оперативника по особо важным делам, и начальство решало – кому её предложить. Претендентов много, резонансных раскрытий тоже – этот год пока рекордсмен по количеству убийств. Что будет дальше?
Вениамин неосознанно потирал правую ладошку о кожаный обод руля – чесалась, когда волновался. Ненавидел возить начальство – что он, прислуга? Но изредка приходилось, когда машина Виктора Ивановича была в ремонте или проходила техосмотр. В этот раз штатный водитель получал новый форд-эскорт, который на днях выделили управлению, оформлял, регистрировал номера. Синяя с отливом иномарка вызывала всеобщий восторг и особенно хорошо смотрелась на фоне потрёпанных бандитских мерседесов.
Щербаков с обречённой грустью подумал, что серьёзный разговор о повышении снова откладывается на неопределённое время. Он уже давно хотел напомнить шефу, что по срокам перехаживает очередное звание. Пора бы примерить следующую должность, от которой готов официально отказаться сразу, как только получит подполковника, – такие варианты в управлении случались частенько.
Сделать что-то выдающееся не получалось. Героические поступки обходили Щербакова стороной. Не то чтобы он отказывался ехать в командировку устанавливать убийц – просто не посылали, а он инициативы не проявлял. Кто-то же должен сидеть в отделе связующим звеном. Проверять по учётам выявленных лиц, писать и отправлять запросы, озадачивать другие службы. Вот для этого начальство и держало его при себе, да ещё и лично поручения давало – какой отчёт составить или документы отвезти в штаб.
В принципе Вениамина всё устраивало. Премиями его не обделяли – поскольку в каждом раскрытии маленькое участие, да принимал. А чего он в этих убогих деревнях не видел – покосившихся изб? Или одиноких баб, брошенных кавалерами, подавшимися в криминальные группировки? Хватало и вдов, готовых приютить оперативников, которые в своих костюмах с галстуками и питерской галантностью казались им подарками судьбы, сошедшими с небес. Было время – насмотрелся Веня на тёток в глубинке и даже женился там три раза. Вспоминать не хотелось.
А поскольку по сёлам Щербаков не рыскал, командировочные не получал. Да особо в деньгах и не нуждался – в очередной раз был в разводе. Если точнее – в четвёртый. А из детей только сын имелся у первой жены. Той, что свела его с ума ещё до армии и родила, пока он действительную службу нёс на первом году – охранял северную границу страны.
В армию Щербаков напросился сам. Школу закончил с медалью, и была ему прямая дорога в институт. Но хотелось Вениамину как-то себя проявить, показать невесте, что не простого парня берёт в мужья, а настоящего героя – попросился в погранвойска. Помнил, как отец рассказывал о китайских захватчиках. Заявил в военкомате, что хочет служить на острове Даманский. Но комиссар оказался человеком подозрительным и отправил Веню в противоположную сторону – на Кольский полуостров.
В связи с рождением сына отпуск дали недельный. Приехал Щербаков к тёще в дом – жена там с ребёнком жила. Посмотрел на своё потомство – ручки, ножки, голова – точно кукла живая, назвали Сашкой. Рассказал жене, что в военное училище агитируют поступать. Будет офицером, жильё получит и заберёт их к себе. На том и порешили. Наталья согласилась: жить с родителями – небольшая радость.
Вениамин школьный аттестат зрелости с медалью забрал – и обратно в часть укатил!
Его отец с матерью были против брака с самого начала. Говорили – надо в институт поступать, профессию осваивать. Да разве можно рассуждать, когда тебе восемнадцать? Невеста Наташка тогда только школу окончила, жила по соседству, влюбилась до беспамятства – забеременела. Пришлось разрешение на брак получать в учреждении. Все друзья завидовали – жена красавица: белокожа, коса русая ниже пояса, сама стройна, готова хоть на край света за суженым.
А как вернулся после отпуска дослуживать – вслед от матери письмо. Мол, ребёнок не твой – у него яички тёмненькие и сам смуглый, точно отец кавказец какой или цыган. Как ей не поверить? И друзья начали писать, что ходит молодая жена по дискотекам, в машине разъезжает с чернобровыми незнакомцами.
Знал Щербаков, что и раньше бывало, любила она кататься на повозках. В Гатчине, где они жили, большой табор всегда стоял, и оседлых «ромалов» хватало. Задумался. Чтобы отвлечься как-то, записался в армейскую библиотеку. Стал книги читать в свободное время. И попался ему на несчастье сборник народных примет. Всё оказалось там верно. Вспомнил, что жена сидеть любила нога на ногу, носком качала постоянно, нечистую силу привлекая. В день его отъезда затеяла уборку – пол намыла, а перед этим вымела как следует. Да видать – вместе с ним!
Не помнил Веня, как и дослужил. Военное училище из головы вылетело. Всё копил обиду в себе, копил, а под конец написал жене злобное письмо и заявление приложил на развод в суд.
Закончил службу, получив на руки характеристики и другие причитающиеся документы, прямо из армии подался с приятелем в рыбацкую артель – благо недалеко, на том же Белом море. А через несколько месяцев увидел, что зарплату ему урезали на четверть. Стал интересоваться – оказалось, пришёл с родины исполнительный лист. Возражать или утаивать доходы не стал – махнул рукой. О сыне вспоминал раз в месяц – когда в ведомости за получку расписывался. Государство не забывало алименты высчитывать. А вскоре и свидетельство о разводе по почте пришло наложенным платежом.
Вениамин снова покосился на шефа. Странно, что тот не похудеет – пашет как чёрт! В командировки мотается, сотрудникам спуску не даёт – все разработки знает назубок, а всё такой же. В управлении шутят, что он «вечный заместитель» – не с теми дружит.
Из-за этого и отделу достаётся – кидают на все мероприятия, точно штрафбат. Если саммит в Питере организуют – значит, Червонцев старший по безопасности. Какой министр заявится или президент – отдел ставят в оцепление на выходной день. Смотр проходит – Виктора Ивановича с подчинёнными – в первую шеренгу. Точно ожидают, что он где-то проколется… А ему везёт. Но начальником – всё равно не ставят. Медаль или грамоту дадут за образцовые показатели в работе и… до свидания!
Щербаков снова посмотрел на озабоченное лицо шефа, вспомнил о том, что перехаживает звание и начальнику это давно известно, – недовольно сжал руль, потер об него правую ладонь.

Глава 4. Встреча графини
В аэропорту ожидали сотрудники СОБР. Четверо – ростом под два метра, командир-маломерка казался пацанчиком с тонкими усиками. На всех бойцах – камуфляж, полная экипировка, бронежилеты с разгрузками, на голове черные шапочки, в руках короткие автоматы, из кобур – рукоятки пистолетов.
Вокруг них топтался толстый щекастый майор в помятой милицейской форме, шепелявил с картавинкой, прикрывая ладонью рот:
– Ребятхи, ребятушки родненьхия, шлучилось-то шо? – спрашивал он плаксиво, подходя то к одному, то к другому бойцу, таращил свинячьи глазки. – Я шё зесь в аэропорту начальних линейнохо отделу, мне нихто не дохладывал, тревоха щоль ожидаетси, ученья?…
Он перебирал в памяти все ориентировки и телеграммы за последнюю неделю, голова раскалывалась, но какой-либо важности не находил. И надо же было ему вчера перед сутками сходить к стоматологу и вырвать два зуба. Как теперь отдавать приказания личному составу, если проверка? Просто смех!
Громилы в доспехах беседовали между собой, не обращали внимания, их командир, выпятив грудь, стоял в центре.
– Кто старший? – строго спросил Червонцев, приближаясь, чеканя короткие быстрые шаги.
– Капитан Филатов, – отозвался из середины малец, раздвинул великанов, отдал честь, – сказали, задание секретное, кого брать будем?
Его подчинённые встали в ряд, готовые по команде вытянуться.
– Брать не надо, – улыбнулся Виктор Иванович, уважительно похлопал командира рукой по автомату, – будем не давать! Похищенную наследницу встречаем.
Незаметно подкрался майор:
– Нашледница-то кохо?
Червонцев недовольно обернулся, увидев погоны, молящие глаза и прикрываемый рукой рот, смягчился:
– Да хрен её знает, сообщили, что похитили в России лет пять назад, вот только нашли. Из приближённых к царю или родственница. Генерал за ней летал в Тель-Авив.
– Хинера-а-л?… – теперь наступила очередь потеть начальнику милиции Пулково. Глаза расширились, наполнились ужасом, щёки задрожали. – Ках же тах? А мне не шообщили? Я б хоть больнишный взял!
Он чуть присел от ужаса и тяжести свалившейся информации, стал озираться по сторонам. Сорвал с пояса радиостанцию, приблизил её к губам и, переваливаясь на коротких ногах, двинулся в центр зала, громко отдавая распоряжения.
С разных сторон, точно тараканы из щелей, появились несколько прапорщиков и старших сержантов – таких же неухоженных и помятых, как их начальник. Словно потревоженные, спали, свернувшись в закутках, и пришлось неожиданно вылезать.
– Шо за вид? – набросился на них майор, – оправитьша, шмир-рно!
Подчинённые недоумевали – чего от них хотят? Переглядывались – что с начальником?
В этот момент с эскалатора в зал ожидания начал выходить народ, в основном – иностранцы.
– Ша мной, вштать в штрой, – выкрикнул майор, семеня ногами, подбежал к выходу с движущейся ленты, вытянул в сторону руку.
Десяток его подчинённых поспешили туда же и встали по ранжиру – как указал начальник, руки по швам. Тихо переговаривались, с опаской крутили головами:
– Кохо ждём-то?
– Шо не предупредили?
– Поверка шоль? Министр Куликов?
– СОБР здесь, а хде оркестр?…
Иностранцы с недоумением проходили мимо, с улыбкой рассматривая «жёваных» милиционеров, а когда видели с другой стороны прохода горстку вооружённых до зубов громадных подтянутых бойцов в пятнистых комбинезонах, прибавляли шаг, торопясь к выходу, с опаской оглядывались.
Неожиданно над очередью прибывающих граждан взметнулась высокая тулья генеральской фуражки, блеснули золотые погоны на ядовито-зелёном кителе.
– Шмиррр-но! – скомандовал майор и выпятил живот.
Его сотрудники последовали примеру.
Когда генерал поравнялся с шеренгой, его глаза уже метали молнии:
– Что за клоунаду устроил, майор? Я приказал встретить оперативно! – подумал, что Питер как был деревней, деревней и остался.
Майор сильнее прогнулся назад:
– Тах тощно, оперативно и вштретили, – услужливо улыбнулся тот, частично обнажив отсутствующие зубы, кивнул на бойцов СОБР, – тольхо шо узнали!
– Оперативно – значит скрытно, болван, – озлобленно прошипел генерал. Загорелое холёное молодое лицо исказилось гримасой: – Учи милицейскую терминологию!
Подумал, что это слово, конечно, имеет двоякий смысл, но надо же этому беззубому придурку указать на место – нашли кого послать встречать!
Генерал держал под руку маленькую стройную девушку в чёрной одежде свободного покроя длиной в пол, из-под подола выглядывали острые алые носочки туфелек. Гордо поднятую головку несколько раз охватывал белый шёлковый платок, оставляющий открытой только смотровую щель – походило на дот. В его амбразуре с тревожным любопытством зыркали по сторонам большие голубые глаза.
На согнутом локте свободной руки висела кожаная лакированная сумочка под цвет туфелек.
Ещё с эскалатора генерал заметил СОБР и, отругав майора, сразу направился к ним. Навстречу выскочил Червонцев, на ходу застегнул пуговицу под горло, подтянул галстук, в волнении отдал честь, громко зашептал:
– Товарищ генерал-полковник, исполняющий обязанности…
– Кто по званию? – недовольно прервал генерал.
– Подполковник…
– Подполковник, к пустой голове руку не прикладывают, что за маскарад устроили, хватило бы пары грамотных оперативников с охраной, – подумал: специально этих толстяков в аэропорту держат? Надо бы им ГТО устроить, направить проверку из министерства.
Он поморщился и посмотрел бойцов. Указал пальцем на Вениамина:
– Вот этот твой?
Щербаков стоял, прислонившись к стене, тёр правую ладонь – та неприятно немела, размышлял – стоит ли высовываться? Памятная встреча с бабкой и задница в галифе продолжали настораживать.
– Так точно, – подтвердил Червонцев, махнул рукой, чтобы Вениамин подошёл. Тот осторожно приблизился, хотел представиться, но начальник не дал. – Будет ответственным, майор Щербаков – старший оперуполномоченный…
Генерал снова ощутил внутри нарастающее возмущение, резко наклонился к Червонцеву, чем прервал речь. Гневно уставился прямо в круглое мгновенно вспыхнувшее лицо подполковника, вскинул брови:
– Майор?…
– …по особо важным делам, на звание подали! – скороговоркой закончил Червонцев.
Услышав о повышении, Вениамин засиял, стал поедать начальство глазами, вытянулся по стойке «смирно», точно ему уже вручали новые погоны подполковника, подумал – всё ж таки паук пересилил.
Физиономия генерала слегка подобрела:
– Соображать же надо, кому поручаешь? Наследница!..
Червонцев согласно часто закивал. Снова достал из кармана платок, стал вытирать взмокший лоб, недовольно косясь на торжественное лицо Вениамина.
Видя нервозность начальства, Филатов шепнул бойцам, и те рассредоточились по залу, приняли деловой вид. Сам незаметно придвинулся к старшим офицерам.
– Принимай, – обратился генерал к Вениамину, кивая на девушку, – Маша… Мария Ивановна Апраксина. Историческая личность, можно сказать. Не обижай, натерпелась в плену… в смысле в рабстве… Уж постарайся злодеев найти, если помощь понадобится – мне лично звони!
Посмотрев на подопечную, генерал слегка смутился под устремившимся на него вопрошающе строгим взглядом девушки, укоризненно качавшей головой, скривил извиняющуюся улыбку, отдал честь. Достал из нагрудного кармана визитку и протянул Червонцеву.
Мария Ивановна перевела взгляд на Вениамина, повернулась к нему и сделала подобие книксена, плавно подала руку.
Щербаков в изумлении от услышанного имени и движений особы остолбенел, по инерции пожал ладонь девушки, затем, обхватив двумя руками, резко сломавшись пополам, ткнулся носом и губами в тонкие холодные пальчики. Распрямляясь, осторожно жал, слегка подёргивая, тряс чёрной шевелюрой волос:
– Очень рад, очень рад, да… графиня… я знаю… Апраксин двор…
Девушка ухватилась другой рукой за отворот платка и сильнее прижала его ко рту, чтобы не расхохотаться. Сумка на локте предательски задрожала. Искрящийся взгляд выдавал вспыхнувшее внутри веселье.
Глядя на Вениамина, генерал покачал головой, обернулся к Червонцеву:
– В общем, давай, подполковник, принимай дела. Раскроешь – будешь полковником! У меня через час самолёт на Москву – семья заждалась. Устал, больше недели разбирался там с международной мафией, да ещё это лечебное Мёртвое море… такая жара, я тебе скажу, не приведи Господь! – в горле стоял сушняк, он хотел быстрее закончить церемонию, чтобы выпить винца… опохмелиться.
– Есть, товарищ генерал! – Виктор Иванович кивнул Вениамину, порхнул бровями.
Тот понял и обернулся к Филатову:
– Капитан, давай за нами – до управления, и свободны, – угодливо улыбнулся девушке: – Разрешите, графиня, – Щербаков забрал сумку, взял её под руку и чинно повёл к выходу.
О том, что Апраксины были графья, он где-то читал и теперь был неслыханно рад этому знанию. Чувствовал себя причастным к историческим событиям, захватывало дух от важности поручения. Мельком подумал, что с яркой женской сумкой он выглядит дурашливо, но мысли легко растворились в ощущении грандиозности момента.
Девушка обернулась к генералу. Сверкнула глазами, заговорщически с задержкой моргнула длинными ресницами. Чуть приподняв руку, помахала ему одними пальчиками, точно прошлась по клавиатуре.
Зелёный китель с золотыми погонами напоследок раздулся от глубокого вдоха и опустился с облегчением. Генерал выдохнул и покачал в ответ головой с надеждой, что Мария не будет особо болтливой.
Графиня, ведомая под руку смущённым кавалером, быстро освоилась:
– А как вас зовут? – спросила она провожатого.
– Вениамин Алекс… просто Вениамин, – Щербаков решил сразу уйти от официальности, раз уж придётся расследовать похищение государственной личности и добиваться доверия. Снова вспомнил о пауке за сейфом – силён, бродяга!
«Вот бы на ней жениться, – думал Щербаков, крутя баранку автомобиля, – ходили слухи, что свергнутым в революцию князьям и графиям могут вернуть недвижимость. Целый Апраксин двор! С ночным клубом, мастерскими и магазинами! Ничего менять не надо – оформить в собственность и просто сдать в аренду. Вот это да!.. Сиди себе – кури бамбук. Да ещё, наверно, где-то поместья с земельными угодьями имеются! Но нет – из милиции уходить нельзя – бандиты не дремлют: сразу начнут крышу предлагать…»
От таких мыслей настроение Вениамина поднялось выше некуда. Он с восторгом посматривал в зеркало заднего вида на охраняемый объект, усмехался про себя: девчонка, похоже, молоденькая, глупая, поэтому и в плен попала.
Размышлял – у кого денег занять на свадьбу. Справить мальчишник в ночном клубе, их сейчас много расплодилось, – хоть разок там побывать, стриптиз посмотреть!
Оставалось только завлечь желаемую кандидатку. Решил, что на этот счёт опыт у него достаточный. И, видать, судьба выбирала – ждала подходящего случая. Пятого по счёту! Наконец-то будет последний, зато – какой! Может, и графский титул получит. А что такого? Вон начальник ГУВД женился по молодости на дочке генерала – и сразу карьера в гору! Может, и здесь новые родственники подсобят. Не всё же ему в адъютантах крутиться. Пристроят куда начальником штаба. Подчинённые будут планы писать, а он – резолюции ставить.
Почти каждый год из Москвы приходил приказ о сокращении. Оперативники себе места искали, а штаб только расширялся. Как это могло происходить? Ну, теперь-то указ не для него – сам генерал, заместитель министра, поручение дал и визитку оставил Червонцеву. Надо бы позаимствовать – сделать ксерокопию.
За размышлениями Вениамин не заметил, как зелёный уазик сотрудников СОБР, сначала подав сигнал, отстал, а потом и вовсе затерялся среди городского транспорта.
Червонцев молчал, результаты успешного мероприятия успокаивали – генерал остался доволен – не уволил, даже полковника обещал дать. Москва уже давно обещала. За арест прошлогодней банды приходило звание из министерства, и до этого не раз. Но кадры решают всё – отсылают обратно, видать, кто-то из руководства неровно к нему дышит! Да и Бог с ними – не за это служу. Правда, странно будет ходить с Веней в одном звании, а ответственность нести разную. Да начальству виднее. Вон по телевизору девочка из пресс-службы МВД в погонах полковника кукарекает. Так и до генерала недалеко… Может – заслужила? Я-то не девушка…
Мария сидела на заднем сиденье, крутила головой, подсаживаясь то к левому окну, то к правому – с интересом смотрела на всё, пыталась припомнить знакомые места, сориентироваться по местности.
Вениамин не заводил разговор, боясь попасть впросак – по музеям, выставочным залам и театрам он не ходил, книг давно не читал. Терялся в раздумьях – как общаться с графской особой, что бы такое уважительное исполнить, чтобы произвести впечатление? Может, что-то по-французски? Они ведь все с детства этот язык учили. Стал напрягать память, пытаясь припомнить школьную программу, где данный предмет давался ему легко.
Когда подъехали к управлению, Щербаков выскочил первым и услужливо открыл дверь Апраксиной:
– Мария Ивановна, же ву при де сартир! (прошу выходить) – произнёс он торжественно громко, слегка в нос. Улыбнулся во весь рот, вскинул брови, тряхнул волосами, ожидая похвалы.
Глаза девушки расширились в настороженном недоумении.
Когда на асфальт ступила её тонкая ножка в красной туфельке, Веня мысленно представил: ЗАГС, радостные возгласы, разбросанные по асфальту лепестки роз, подкинутые вверх мелкие монеты…
Червонцев, приоткрыв дверь, расслышав последнее слово, округлил глаза – опять Веня чудит – о туалете спрашивает? В ужасе посмотрел на подопечную, но та была невозмутима, и он тут же успокоился – решил, что послышалось.
Девушка с улыбкой выпорхнула из машины, чуть приподнимая пальцами подол платья, и огляделась. Увидев на противоположной стороне улицы, за оградой парка сверкающие купола Крестовоздвиженского собора, осенила себя крестным знамением, прижав руки к груди, низко поклонилась. Выпрямившись, повернулась и вопросительно, с ожиданием посмотрела на Вениамина.
Но тот сделал вид, что занят облобызанием начальства, подумал, что может ошибиться – как правильно креститься, он не знал.
Червонцев тоже выбрался и захлопнул дверь:
– Давай, Веня, глазки не строй. Машину на стоянку и в кабинет. Надо протоколы писать, дело готовить к возбуждению.
Девушка прижала платок ко рту и скромно потупилась.
Прохожие оглядывались на её непривычный наряд, строили догадки.
Вениамин снова сел за руль и заехал во двор, чтобы оставить машину. Подумал, что на пути к богатству начинают возникать трудности. Эти приближённые ко двору всегда были боголюбцы. Надо хоть запомнить движение руки при крещении: слева направо или наоборот?
Но пока он поднимался на восьмой этаж в старом скрипучем лифте, пронзительное неприятное скрежетание шестерёнок снова явило из памяти галифе постового и бабку с пустым ведром, а за ними и подленькую мыслишку – может, фамилия похищенной пишется через «О» или как-то похоже. Хотя генерал и говорил об исторической личности, да вряд ли он в документики-то заглядывал – не тот калибр. Не зря же она развеселилась, когда он ей руку целовал. И чего тогда расшаркиваться?
Решительно направился в кабинет начальника.

Глава 5. Павлуша
– Пава, Павочка моя, иди же быстрее сюда. Я тебя согрею, – мама протягивала свои белые пухлые руки, обнимала маленького сына, затаскивала к себе в постель, тискала, целовала в розовые щёки и беленькую шею, – миленький мой, хороший, вот и снова мы с тобой одни остались! Папка не скоро придёт. Станем по нему скучать и вместе ждать. Будем любить друг друга, да?
Шестилетний Павел бежал к материнской кровати, во рту пересыхало от волнения – наконец-то! Он с долгожданной истомой прижимался лицом к упругой женской груди, едва прикрытой тонким шёлком комбинации. С упоением вдыхал разгорячённый, подслащённый цветочными духами, плотский аромат родного тела, обнимал его, чувствовал тёплые ласковые ладони на своей спине. Вымученно плаксиво лепетал:
– Я так по тебе соскучился, он очень долго не уезжал. Почему он не разрешает мне спать с тобой? Мне ужасно холодно без тебя и страшно бывает по ночам. Я так люблю, когда ты меня обнимаешь и целуешь.
С тайным предвкушением наслаждения думал – наконец-то он остался вдвоём с мамой, и можно будет каждый вечер забираться к ней в постель и там засыпать в её объятиях.
Скучать по отцу он так и не научился, тот был груб и прямолинеен. Прощаясь с ним, Паша привычно закрывал глаза, вытягивая губы для поцелуя, ожидая неприятные колючие влажные прикосновения, терпел, лелея внутри мстительное ехидство – наконец-то несколько месяцев мама будет только его… только его одного…
Отец появлялся дома редко и бывал недолго. Паша знал, что тот ходит в море на корабле, видит много диковинных стран, о которых по возвращении рассказывает за праздничным столом. Он привозил много удивительных экзотических вещей и сувениров в подарок родственникам, которые с нетерпением ожидали каждой встречи.
На стенах большой кооперативной квартиры висели искусственные бельгийские ковры с яркими геометрическими узорами. Диковинные ритуальные маски в полумраке пугали открытыми беззубыми озлобленными ртами и выпученными безумными глазами. Ванная комната сверкала белоснежным чешским кафелем.
Серванты в гостиной светились изнутри, переливаясь и вспыхивая многочисленными гранями хрустальной посуды, так что в солнечный день, когда распахивались плотные бархатные шторы с бахромой, по сумрачной гостиной водили хоровод многочисленные зайчики.
Мама работала школьным учителем и к встрече с отцом готовила Павлушу заранее: в многочисленных книгах находила длинное стихотворение про море, по выкройкам из журнала шила сыну красивое девичье платье, на голове завязывала пышный розовый бант…
Брак родителей Паши был счастливым. В те времена всё было по плану. После института давали работу, ставили на очередь, через десять лет брака вручали ключи от квартиры, еще через десять возможность купить машину.
Молодые мечтали о рождении девочки. Ещё проживая с родителями, приобрели на валюту фиолетовую коляску, поставили в уголок детскую кроватку, заправив алым покрывалом с рюшами, посадили к пирамиде подушек иностранных кукол. Затем всё это убранство перекочевало на новую отдельную квартиру, но продолжительное время оставалось ненужным. Наконец, когда они уже потеряли надежду, возраст перевалил за сорок – родился мальчик.
Надевать девичье платье, стоять на стуле с бантом в волосах, декламировать стихи для Павла было естественным, сколько он себя помнил. С искренней радостью и блеском в глазах смотрел он со своего пьедестала, видел, как улыбаются родители и гости, хлопают в ладоши. А затем все вместе кружились в хороводе – это казалось счастьем. И только обида, что его не пускают в такой праздничной одежде во двор, огорчала необычайно ранимое детское сердечко. Родительский запрет был странен и непонятен. В этом крылась какая-то тайна. Пашу заставляли надевать брюки, которые тёрли ляжки и были не такие удобные, как воздушные гипюровые юбочки. Он капризничал, но под суровым взглядом отца беспрекословно подчинялся, ластился к матери, обнимал:
– Я как балерина, да, мама?…
Мама молча кивала, светилась счастьем, любовалась сыном, гладила по головке.
Паша смотрел ей в лицо снизу вверх:
– Значит, тоже могу на сцене танцевать?
– Конечно! – она поправляла бант на голове сына.
– Прямо в этом платье?
– Ну, нет, у мальчиков свой наряд! Вот такие же колготки, как тебе папа привёз из-за границы!..
Паша рос болезненным, часто простужался и оставался дома. А поскольку, кроме кукол, иных игрушек в квартире не было, он ими и забавлялся. Строил для них домики, менял наряды, лечил, кормил с металлической посуды из детского набора.
В подготовительной группе сада он неожиданно понял, что мальчики не разделяют его увлечения – возятся с машинами, бегают по игровой комнате с ракетами, стреляют из пластиковых автоматов. Эта шумливость, граничащая с агрессией, страшила Пашу, и он продолжал несуетливое общение с девочками: играл в семью, в доктора, в магазин. С наслаждением ощущал внимание к себе со стороны противоположного пола, был этому несказанно рад. Мог свободно рассказывать подружкам о своих новых импортных куклах, которые привозил отец, их ярких нарядах, отличительных чертах и возможностях. Видел в глазах собеседниц откровенную зависть.
Манипуляции с переодеванием Павла на праздники продолжались. Павел взрослел, но родители, видя, что машинки и солдатики сына не интересуют, продолжали дарить ему плюшевых зверушек и новые коллекции Барби.
Со временем, толкаемый любопытством, он стал тайком раздевать и внимательно рассматривать подаренных новых кукол, получая очередное разочарование от примитивных пластиковых округлостей, скрытых под их трусиками.
Во дворе Паша гулял нечасто. Сражения мальчишек на палках и драки за территорию интереса не вызывали, и он выходил, только когда видел у подъезда девочек. С удовольствием прыгал с ними через скакалку, чертил на асфальте классики, а, придя домой, снова разглядывал своих Барби, заглядывал им под юбочки, вспоминая прыгучие ножки уличных подружек.
Своим куклам он присваивал имена знакомых девочек и самую красивую назвал Настенькой по имени соседки, которая ему нравилась больше всех. Та была небольшого росточка с длинными жиденькими волосами, утончёнными чертами лица, хранившими в себе что-то трогательное, беспомощное и печальное. Говорила девочка слабеньким дрожащим голоском, точно готовилась заплакать. Вылитая Настенька из детского фильма «Морозко», который мальчику сразу запал в душу.
Паша у девочек пользовался авторитетом, и они с удовольствием принимали его в свои игры, даже приходили за ним домой.
Мать одобряла выбор сына, в оправдание твердила соседкам:
– Зато Павлуша не свяжется с дурной компанией!
Отец приходил с моря улыбчивый и загорелый, в бушлате с блестящими металлическими пуговицами. Шитая мерцающая кокарда, опалённый орнамент на козырьке фуражки, золотистые полоски на чёрных рукавах – точно шрамы от ожогов африканского солнца.
Раздевшись в прихожей, он оказывался в полосатой тельняшке, проходил в комнату, сажал сына на колени и, видя внимательный изучающий одежду взгляд, шутил:
– Это, Павлуша, наша судьба океанская: чёрная полоска – ныряем в пучину морскую, белая – к небесам взлетаем! – затем негромко грустно добавлял, с прищуром глядя на мать: – Да и в обычной жизни то же самое. Темная полоса неприятностей сменяется светлой радостью, а потом снова мрак…
Павлушу в тот вечер укладывали пораньше. Отчего он долго не мог заснуть, заранее затыкал простынёй уши, накрывался с головой одеялом, укутывался со всех сторон, чтобы звуки не проходили. Ожидал, когда за стенкой начнётся вакханалия с мужским рычанием, женскими вскриками, стонами, ударами в стенку. Белые и чёрные полосы сплетались, путались в сознании. Он мысленно нырял в мрачную отцовскую пучину, с нетерпением ожидая грядущего рассвета, незаметно засыпал.
Утром на немой вопросительный взгляд Паши мама нежно гладила его по головке, стыдливо улыбалась, ласково успокаивала:
– Не бойся, Павочка, ничего страшного. Это всего лишь выяснения отношений – за всё приходится расплачиваться, вырастешь – узнаешь.
«Выяснение отношений» навсегда запало в душу маленького мальчика как возмездие – расплата, справедливый гнев отца за их счастливую жизнь, за любовь с мамой.
Отец также не видел в играх Паши с девочками ничего зазорного. Когда сын расстраивался, что не может выйти в платье на улицу – показать его Насте, он басил командным голосом:
– Не мочи нос, юнга, ну что платье – это проходящее! Вот пойдёшь в школу, наденешь форму, и всё станет на свои места, все тебя будут уважать, – улыбался, ободряюще подмигивал, – форма – всему голова!
Со временем эта «школьная форма» начала представляться Паше как панацея от всех неприятностей. Ему казалось, что именно с неё начнётся какая-то новая жизнь, к которой его готовили с рождения. В форме он станет вровень с мальчишками во дворе, и те не смогут уже его прогнать или обидеть.
И это действительно оказалось так.
Рано утром первого сентября Паша надел привезённые отцом из-за границы яркие эластичные колготки, и не надо было возиться – как в детский сад прилаживть пояс с чулками. В новенькой синей школьной форме с эмблемой книги на рукаве и блестящими пуговицами он чувствовал себя совершенно другим. Даже подружка Настя, сидя рядом за партой, глядела на него с восторгом и смущённо вспыхивала, как только он ловил на себе её взгляд.
С рождения Павел был очень аккуратным и теперь старательно ухаживал за своей формой-защитницей. Каждый вечер отпаривал её и вешал в шкаф, начищал гуталином ботинки.
Учился он посредственно, но преподаватели Пашу любили за то, что не хулиганил, в драках не участвовал, окон не бил, девочек за косы не дёргал.
Но в пятом классе он неожиданно стал проявлять излишнюю активность, когда среди мальчишек пошло увлечение заглядывать девочкам под юбки. На перемене озорники собирались в коридоре и линейками подкидывали вверх платьица проходящих мимо одноклассниц. Те смущались, краснея, обзывались, возбуждая у охальников восторг.
Расхрабрившись, сорванцы заталкивали кого-то из приятелей в девичий туалет и запирали дверь. А затем, дождавшись, когда в коридоре появится учительница, отпускали. Частенько жертвы не очень-то и сопротивлялись, а вырвавшись в коридор, сразу окунались в укоризненные нравоучения подошедшего педагога.
Однажды, выскочив из женского туалета, Павел оказался перед учителем физкультуры.
Тот усмехнулся:
– Чего это ты там не видел, Шувалов? Вон у тебя под брюками такие же колготки, как на девочках!
Это вызвало среди мальчишек шквал задорного смеха. И на очередном уроке физкультуры во время переодевания в тренировочные костюмы они схватили Пашины импортные колготки и стали дразниться, тянули их, отбирая друг от друга. А когда надорвали в промежности – надели Паше на голову и так вытолкнули в спортивный зал, где уже построились для занятий девочки.
Испытанное унижение запомнилось мальчику на всю жизнь. Красный через капроновую сеточку школьный спортзал, смех одноклассниц и хохот педагога, показывающего на него пальцем, поразили, точно удар молнии. Соседка Настя, содрогаясь всем телом, смеялась вместе со всеми, сев на корточки, держалась руками за живот. Её нежные кроткие линии лица исказила гримаса презрения, рот кривился надменной усмешкой. А тонкий носик расползся, вывернув наружу отвратительные широкие ноздри.
Паше стало плохо, он чуть не потерял сознание. Окружающие предметы поплыли вокруг, и чтобы не упасть, он опустился на четвереньки, пополз обратно в раздевалку, не чувствуя, как голые колени сдираются о старенький деревянный пол. Стал биться в дверь, пытаясь её открыть, забыв освободить лицо. Вокруг продолжал звучать хохот…
Придя домой, Паша отыскал любимую куклу, ухватил её голову в кулак и, сжав, изо всех сил рванул в сторону. Голова с треском оторвалась, оставив зияющую дыру на горле. И этот чёрный провал внутрь поразил Пашу осознанием пустоты в теле из дешёвого пластика, собственной наивности ожиданий и бесполезности поисков чего-то интересного под платьем кукол, как и других, но живых и таких же бездушных лживых подруг.
Родителям Паша ничего не рассказал, но после случившегося стал приходить в школу заранее. Снимал колготки в туалете и прятал их в портфеле, а по окончании занятий снова надевал и шёл домой. Был уверен, что неприятность случилась, когда он оказался без формы. Вспоминая свои детские платья, решил, что именно в них таилась его слабохарактерность. Форма – дисциплинирует, придаёт уверенность в себе, уважение и почитание окружающих.
Окончив школу, Павел долго не раздумывал. Форма отца давно стала символом решительности и благополучия. А поскольку в знаниях парень был не силен и аттестат оставлял желать лучшего, – поступил в ПТУ на Обводном канале, где готовили судовых поваров. Это училище было в городе одно, а в перспективе – походы за границу, хорошая зарплата и валюта.
Морская форма была Паше к лицу, чтобы соответствовать – отпустил усы. Он знал, что мундир привлекает внимание девушек, видел их горящие глаза. На танцах чувствовал, как женские руки гладят его фланку и гюйс. Не противился оставаться наедине с противоположным полом. Но, кроме лёгкого презрения, ничего не испытывал. Все девицы казались одинаково похожими, точно сошли с конвейера. Он помнил ту зияющую пустоту, что обнаружил внутри куклы, и чувствовал её, когда с надменной усмешкой глядел на целующихся и тискающихся однокурсников, с иронией слушал их пошленькие байки.
Форма – вот что стало его истинной страстью. Каждый раз надевал её с трепетом, испытывая непередаваемое сладостное волнение. Чтобы ещё сильнее ощутить её магическое влияние на окружающих, он с помощью маминой швейной машинки приталил фланку, а низ брюк распорол и вставил клинья, увеличив клёш, нашил яркие шевроны и знаки отличия. Даже вне училища ходил в морской одежде – в магазин или на прогулку в парк, где гуляли девушки и молодые мамы с детьми.
В форме он ощущал колдовскую всемогущую силу, которая морально возвышала над большинством окружающих людей. В ней ощущалась мистика, принадлежность к избранным.
Призыв в армию на два года прервал полёт мечты. Но оказалось, что служба во внутренних войсках по охране заключённых снова подтвердила правило о волшебстве формы, её всесильности. Раболепство в глазах осужденных, их покорность, готовность к унижениям подтверждали – да, в форме он бог! Он властвует над этими сотнями пресмыкающихся рабов, ловящих каждое его слово, каждый намёк или взгляд. Он понял, что с помощью формы можно подчинять себе и коллег. Получив звание старшего сержанта, упивался властью над своими подчинёнными. По мнению руководства батальона, являлся самым ответственным и исполнительным младшим командиром. А когда по окончании службы ему предложили пойти работать в милицию, Павел не сомневался ни минуты. Вот цель, к которой он стремился – принадлежность к высшей касте, осуществляющей надзор за всеми гражданами страны.
Призрачная заграница с валютой и модными шмотками были тут же забыты.
Паша с гордостью получил в Комитете комсомола путёвку в милицию и после обучения в центре подготовки стал нести службу на станциях метрополитена.
Больше пяти лет службы пролетели как один день. Уважительное отношение руководства к семейным сотрудникам заставило Павла с первых дней службы жениться, и на следующий год у молодых появилась очаровательная дочка.
Родители Шувалова были в восторге от внучки, помогли купить квартиру.
В управлении Павел был на хорошем счету – не пил, дисциплинарных проступков не совершал, регулярно получал премии, был опрятен в одежде. Павел знал о форме всё, он продолжал чувствовать её. Ему не нравилось видеть коллегу в помятой рубашке или неотпаренных брюках. Каждая непредусмотренная складка, определённым образом пришитая нашивка или пуговица сообщали Шувалову очень многое. По внешнему виду он легко определял характеры своих сослуживцев. Иногда Паше казалось, что чужая форма сама с ним говорит, жалуется на хозяина, тайком рассказывает, кто из милиционеров разгильдяй, педант, кто алкоголик или карьерист. Начальство шло навстречу своим сотрудником и старалось определить на пост поближе к дому. Так Шувалов попал на станцию метро Ломоносовская.
И когда тут впервые столкнулся с откровенным неуважением к себе, был ошарашен, подумал – так ли он одет? Форма ли на нём? В недоумении посмотрелся в стеклянные двери, но всё было в порядке. Негодование Павла вызвало поведение бесцеремонных девочек-подростков. Эти нахалки не признавали ни порядка, ни дисциплины, игнорировали самое святое, то, чем он дорожил больше всего на свете, – его форму! Такие случаи на службе Шувалова особенно возмущали, выводя из равновесия. Недалеко от метро располагалась школа-интернат для несовершеннолетних. Воспитанницы частенько доставляли беспокойство своей наглостью и озорством. Они преодолевали турникет бесплатно, перепрыгивали ограждение, сверкнув трусиками, или, выбрав момент, когда контролёр отвлечётся, проскакивали рядом с будкой.
Их совершенно не смущало нахождение здесь блюстителя порядка. Мало того, оказавшись на эскалаторе, они оборачивались и насмешливо улыбались Шувалову, махали ладошками, посылали воздушные поцелуи, тем самым подавая пример и скромным домашним детям, идущим за руку с родителями.
Это поведение напомнило Павлу о давнем разочаровании в Насте, её душевной пустоте, безликости и вероломном лицемерии.
Он ещё помнил целомудренные игры в классики, прыжки на скакалке, красные, распаренные от бега лица подружек, их прерывистое дыхание после озорных подскоков, румянец на щеках. Но здесь в улыбках девиц сквозила вызывающая чудовищная наглость, они уже не принадлежали детям, а несли в себе нечто развратное, грубое, пошлое. Их насмешки казались безобразными, гадкими и отвратительными.
Пару раз Павел успевал схватить нарушительниц. Проводил с ними беседы в опорном пункте, но чувствовал, что его слова не доходят до них, не проникают к порочным сердцам. Он думал о дочери. С ужасом представлял, как через несколько лет она сможет заразиться этой бациллой безнравственности. А там и остальные дети подхватят распущенность и аморальность, сделают их нормой жизни.
Необходимо было основательное воспитательное внушение, как говорила мама – «выяснение отношений». Чтобы эти фурии почувствовали уважение к порядку, а особенно к милицейской форме Павла. Для этого надо было выбрать время, и он придумал, как это сделать.

Глава 6. Эстя
– Э-э… брат, теперь ты должен жениться на Эсте! – смеялись рыбаки, когда высокая дородная девушка перекинула промокшего Щербакова обратно в карбас, точно пёрышко. Держала за ворот телогрейки, словно мокрого котёнка за холку. С одежды, как с половой тряпки, ручьями стекала вода.
– Ты хлянь, коку комбалу я из тони словила! – смеялась спасительница. Её полная грудь под прорезиненным плащом мощно вздымалась от глубокого дыхания. – Не зря к Обетному кресту-то на кряж ходила! А тож бы мужчонку но корм – без домовище.
Команда смеялась.
Бригадир махнул рукой, чтобы продолжали опускать сеть.
Вениамин не мог произнести ни слова – изо рта и носа текло, стоял ошарашенный, придерживаемый девушкой, не веря в своё спасение, ноги подкашивались. Когда она отпустила ворот, Щербаков сполз на дно лодки, дрожал, пытался растирать голые ступни. Мысленно он ещё продолжал барахтаться в море, путаясь в сети, переворачивался, цеплялся за ячею, подтягивался, чтобы как-то ухватиться за деревянный борт. Но дель[1 - Разновидность сетеполотна. (Примеч. ред.)] дрожала как натянутая струна, тянула за сапоги, а солёная водяная пена плескалась у лица, заливала глаза, затекала в рот, ноздри и уши.
– Шо резинки потерял, так то ж не бахилы, купишь в продмаге! – улыбался бригадир. – Ступай в козёнку, к печке притулись, не воротиша из-за тебя! Скоро взводень начнётся.
Вениамин, хватаясь за упруги, на карачках пробрался под полог к маленькой буржуйке на носу лодки, обернул голые ступни тёплой ветошью.
Лов продолжался. В промежутках короткого отдыха рыбаки поочерёдно заглядывали под брезент, пили чай, усмехались, и только Эстя, присаживаясь рядом, расстёгивала плащ, прижималась большим телом, точно пыталась защитить от скабрезных шуток мужиков, успокаивала, гладила по голове – прямо как мать в детстве.
Это был первый выход на промысел. По воде, точно белые конверты, ещё плавали ледышки – послания ушедших морозов, но уже можно было раскидывать сети. Погода стояла ветреная. Вышли двумя бригадами на глубину. Начали выкидывать трал. Только доски скрылись под водой. Тут-то Вениамин и попал каблуком ботфорта в ячею. Дёрнуло его, запутало, повалило, да и за борт смайнало. Хорошо, скорость была небольшая – приходилось дель распутывать. Эстя у самого края стояла. Уцепилась за сеть, так что карбас чуть не закрутило, закричала что есть мочи. Ну а там и другие подоспели – вытянули через борт.
Так Щербаков прошёл крещение, но сильно простудился. В бараке холодно было, а из лечения один спирт. Пожалела его Эстя, одна жила – забрала к себе в тёплый дом, уложила в постель, поила молоком с морошкой, настоями трав из старинных рецептов. От жара давала клюквенный морс. С моря приходила, готовила еду на весь день.
В сладкой полудрёме слышал Щербаков, как потрескивают стены, видел до блеска вымытые окна, подоконники с цветами в горшках, вдыхал запах мыла и берёзовых веников, идущий от белых полов. По вечерам видел, как Эстя кряхтя забирается на печку, поджимает свои большие ноги, что-то бормочет.
А когда слабость у Вениамина ушла – не утерпела спасительница – рухнула к нему на перину, обхватила, точно куток, набитый рыбой. Стала ёрзать, скидывая сапоги, цепляя носком один за другой, пока те не грохнулись об пол, как чугунные утюги. Прижала голову Вени к груди, будто накормить хотела, задрожала огромным телом, заохала со стоном, затискала точно ребёнка, залюбила до самого утра. Да так что и на работу утром не вышла в первый раз.
Через день пришла на смену Эстя в блестящих вымытых сапогах, яркой косынке под шерстяной шапкой. Ремнём телогрейку стянула, обозначив талию. По счастливому просветлённому лицу, девственному румянцу да улыбке, которую она не в силах была скрыть, поняли рыбаки – свершилось что-то с их напарницей…
И была бригадиром прощена.
С тех пор в окнах её дома засветились беленькие в цветочек занавески в сборку…
Пару месяцев назад сослуживец привёз Щербакова в этот рыбхоз на побережье Белого моря. Приняли их с удовольствием, накормили, поселили в барак. Подобрали на складе тёплые штаны, сапоги с мехом внутри и телогрейки. На первых порах определили в подсобники. Надо было сети латать, судёнышки готовить, подносить смолу, битум топить в бочках. Сильно уставали демобилизованные, с нетерпением ждали тепло, когда пойдёт рыба, подскочат заработки. Вот и дождались.
Но денег оказалось не так много, как хотелось, и пока Вениамин выздоравливал, сослуживец подался дальше за длинным рублём. Перед отъездом зашёл навестить больного:
– Ну, Веня, свезло тебе – так свезло! Лучше б я вместо тебя в сети упал. Лежал бы сейчас на твоём месте, девку ожидал. Ты теперь за ней как за каменной стеной! Счастливый!
«Что за счастье? – думал Щербаков. – То, что не утоп – это да. А баба – так они все одинаковы, прилипнут – не оторвёшь. Уж наслушался в армии рассказов – каждой своё надо. Эта хоть ничего не просит, кроме любви. Всё сама делает. А что мне, жалко? Хотя с ней не поспоришь – вон лапищи какие! Привыкла метрового лосося из сети выдёргивать! Шлёпнет – мало не покажется. Даже мужики её побаивались. Только бригадир молча зыркал да при дележе рыбку подбрасывал что послаще…»
Так и остался Щербаков на промысле, окружённый заботой влюблённой поморки.
– Винюш, а Винюш, дородно тобе со мной? – ласково спрашивала Эстя у Щербакова, возвращаясь с промысла. Старалась голос делать мягче, сглатывала, чтобы хрипотцу убрать, вспоминала, как в девчатах к матери ластилась. Обнимала «мужчинку» огромными руками, точно ковшами экскаватора. Не обращая внимания на приготовленную им еду, тянула за полог, на ходу сбрасывала пропахшую рыбой телогрейку с прилипшей чешуёй. Шептала: – Дитятко хочу от тобе умного токого – кок ты. Посторайся ж. Оть сыну иль дочу. Всё одно полюблю, кок тобя… Ну, довай же… довай…
А потом долго гладила Вениамина, нашёптывала ласковые слова, половину из которых Щербаков не мог разобрать, а только чувствовал в них какую-то древнюю вековую похоть и сладостную истому, от которой голова шла кругом, ни о чём думать не хотелось. Рассказал о своей первой любви, о сыне. Сам интересовался:
– Откуда имя у тебя такое?
– Ботюшка нарёк, – улыбалась Эстя, – як родилась, он здесь поможил гидрологам. Слыхал про эстуарий. Эт устье реки, что в прилив утопляется. Вот в душу-то и зопало слово. Ток сразу порешил нозвать. Но пришлось укорочить – власти не регистрировали. А чо, тобе не кажется? Так кликай по-другому… А я всё одно как эстуарий – тобою ласкою заполняюсь!
Щербаков спрашивал Эстю:
– Почему ты говоришь, что пойдёшь по воду? Надо говорить: пойду за водой!
Эстя удивлялась:
– Як же я за водой пойду? Позади неё шоли? – смеялась, обнимала, – сынок у тебя есть, рожу тебе девочку-клюковку!
Первые дни видел Вениамин, что не отличается девушка красотой – лицо круглое, точно луна, глазки маленькие, зубки мелкие, неровные, с червоточинками. Но со временем замечать перестал – принимал её всю целиком единой волной, захлестнувшей его плоть и куда-то несущей. Окунался в тепло ласковое, женское, чувствовал свою зависимость, её благодарность. Нравились её руки-лопаты, которыми она могла поднять чан с горячей водой для помывки или отнести распаренного Веню в постель – чего девушка особенно ожидала и любила!
Никогда не испытывал Вениамин такой заботы, ни в детстве, ни после. Эта любовь обрушилась на него лавиной, не принимая протестов. Точно под паровоз попал – переломала всего до косточки, а потом вновь собрала, как заново родила. Лаской затмила все мысли и чувства, заставляя подчиняться своей мощи и объёму.
Солнце не заходило – катилось по кругу, точно не могло определиться с местом отдыха, где залечь, отдышаться. В комнате было светло. И сутки начинались у Щербакова с приходом Эсти. Хотелось сделать ей что-то приятное – услужить такой большой и могучей. И казалось чудным, что такой великанше ещё что-то требуется от него, щуплого заморыша.
В оправдание пытался важничать – рассказывал девушке всякую ерунду: про ленинградское метро, разводные мосты, картины в музеях. Видел её удивлённо поднятые брови, распахнутые доверчивые глаза, открытый от изумления рот. Слышал сладкий шёпот:
– Умницка моя, любушка…
Научился Вениамин кухарничать и дом в порядке держать. Изучил поварскую книгу – единственную хранящуюся в доме – и стал готовить деликатесы из рыбы и консервированных овощей. Прикатил железные бочки, соорудил коптильню. Собирал плавник для печки да костра. Вспомнил, как в армии старшина на мангале мясо готовил, – соорудил нечто подобное. Да так вкусно стало получаться, что вся бригада с промысла шла к нему на ужин. Сидели, спирт пили, первый заплыв вспоминали – подначивали.
А как уходили, Эстя точно с цепи срывалась – тащила Вениамина в постель, обнимала, руки целовала:
– Милёнок мий, не беднись на их! Не слухай, что я сыми балакаю! То ж сыми, а то с тобой, славний! Красной сорофан для тебе ряжусь, пусть вси обзавидкаются! И не нужо тобе это море треклято, дома сиди! Шо знаишь, моне рассказывай, а я тобе ласкать буду! На Покров распишемся! Свадебку справим! К матушке поедем за благословением! Ой, то не слухай, шо я мелю! Это я так, шоб тобя рядом чуять!
Но до осени не утерпела. В первых числах августа на праздник Поморской козули вышла Эстя в красном сарафане, вынесла поддон с пряниками, стала всех угощать.
Народ из деревни подтянулся, стал веселиться:
– Девка в красном сорофане – пора сватов зосылать! – кричал бригадир.
Остальные поддакивали:
– Рюши-то кокие, от нечистой силы!
– Не теряйся, Щербоков, а то опоздаш!
– Вездеходом до Лопшиньги, там и зарегистрируетесь!
Так и случилось. Женился Щербаков на поморке. Регистрация была в здании администрации, а в соседней комнате – приёмная комиссия Архангельского морского рыбопромышленного техникума набирала абитуриентов.
Давно Эстя мечту согревала о том, чтобы технологом стать по рыбе. Насмотрелась, как приезжают к ним на закупку специалисты, все как один – в чёрных кожаных плащах, да всё норовят обмануть – категорию продукции занизить. Но понимала, что экзамены не осилить – учиться не любила. А у Щербакова льготы армейские, да ещё медаль – сдай на тройки, и пройдёшь! Уговорила.
В тот же день подал Вениамин документы на заочное отделение, и вернулись домой дожидаться вызова на экзамены.
Эстя всему промыслу рассказала, что скоро будет у них свой технолог – её муж. Рыбаки радовались вдвойне.
Щербаков в техникум поступил. Жил с Эстей, учебные задания выполнял, регулярно летал в Архангельск на сессии, проучился сколько положено. Рыбу не ловил – хозяйствовал по дому. Приметы помнил! Зорко смотрел, чтобы в тарелках куски не оставались, ножи на столе не забывал, колотую посуду сразу выбрасывал в помойку!
Жена нарадоваться не могла. Одна печаль её томила – никак детишки не получались. Вроде и берегла себя для замужества, да всё никак. Частенько жаловалась мужу, грустила.
От её волнения и Щербаков стал вспоминать сына своего от первого брака. Мыслями не делился. Пытался представить – как он растёт, сколько ему лет? Как в школу пойдёт?
Может, исполнилась бы мечта Эсти, но прибыл на государственные экзамены в Архангельск директор рыбокомбината из Новой Ладоги. Требовался ему позарез грамотный главный технолог. Обратил внимание на Вениамина – тот на красный диплом шёл. Пообещал ему квартиру и машину служебную с водителем.
Стал Щербаков уговаривать жену на переезд. А та ни в какую – поморка я, родители здесь уродились, не брошу Белого моря.
Подумал Щербаков – может, со временем уладится. Что с жены-дикарки взять? Вот получит квартиру со всеми удобствами, привезёт в гнёздышко, покажет, как цивилизованно жить – не устоит!
Уехал по приглашению под Волхов Ленинградской области.
Директор свои обещания по жилью выполнил, машину дал и зарплату положил хорошую.
Закрутился Щербаков в новом деле, почувствовал себя начальником! Сначала часто писал жене письма. Эстя ответами не баловала – почерка своего стеснялась. Вскоре совсем письма приходить перестали.
Через пару лет выбрался Вениамин навестить жену. Шёл к избе на берегу и не знал, что скажет. Хотел, как лучше. Прощенья просить – за что? Её ругать – а она-то в чём виновата? Солнце в спину светило, и чудилось, что пинает он свою тень, а вместе с ней тот неприятный осадок в душе, гадливость собственного ощущения – вот так отплатил девушке за её любовь и спасение!
Увидел, как большая чёрная кошка шмыгнула под рыбацкий барак. Сплюнул три раза через плечо, но чувствовал, что не поможет. Уж больно тяжёлую ношу тащил на плечах – трудного разговора ожидал.
Да всё случилось наоборот.
Эстя уже не одна жила, а с бригадиром. Тот на промысле был, а она хозяйством занималась, люльку качала с двойняшками. Пригласила, чаем напоила. Сама светилась, точно и не муж её законный пришёл, а родственник дальний. Рот не закрывался: о детях болтала – не остановить. Как забеременела, да вертолётом в больницу летала, как всей бригадой крестины справляли. Смущения никакого. Даже каша убежала из кастрюльки – детям готовила.
Не понял Щербаков таких перемен, толком сказать ничего не мог, за чай поблагодарил и в обратный путь.
Кто здесь виноват, он и не знал. Может, чёрная кошка беду накликала или убежавшая каша? Все приметы – к одному! Хотя и до них уже всё было решено – только предупреждали. А в чём беда-то, если в доме все счастливы?
Понимал в душе – не его это женщина, и чего тогда обижаться? И чем дольше бы он жил с ней, тем глубже опускался в трясину собственных сомнений. Смог ли выдержать такую ответственность?
Рад был – может, нашла Эстя своё настоящее североморское счастье, раз детишками разродилась. Видать, Господь не позволил кровь поморскую пустить по ветру.

Глава 7. Разоблачение
Червонцев распахнул дверь своего кабинета, приглашая вперёд графиню. Успел заметить за столом второго заместителя – Башмакова. Тот, как обычно, разглядывал на свет свою авторучку, недавно подаренную знакомым бизнесменом. Поднимал её на свет к окну и переворачивал. Изображение обнажённой девушки заполнялось чернилами – надевало купальник. Затем снова переворачивал ручку, и одежда исчезала.
Красная физиономия заместителя похотливо улыбалась, узкие татарские глазки блестели, левой рукой приглаживал свои чапаевские усы, подкручивал кончики. Увидев входящих, смутился, убрал авторучку, молча поднялся из-за стола и вышел. Червонцев не успел его представить, облегчённо вздохнул, – может, это и к лучшему, пусть лезет под свою корягу.
Кабинет был небольшой. Из мебели только длинный стол для совещаний да шкаф для одежды, в углу – металлический сейф. Занавески на окнах копили пыль, залетавшую с улицы, – трогать их было небезопасно. Через постоянно открытую форточку доносился стук трамвайных колёс по рельсам, нетерпеливые сигналы машин, стоящих в пробке на Лиговском проспекте.
Мария Ивановна скромно села на стул сбоку, стала крутить головой, с удивлением разглядывая потрескавшийся потолок помещения, вздутые от протечек выцветшие обои, замазанную толстым слоем краски изящную старинную лепнину резного карниза.
Виктор Иванович поморщился:
– Извините, обстановка не царская, всё же госучреждение! – потрогал чайник и, убедившись, что тот горячий, начал разливать кипяток. Поставил на стол тарелку с печеньем, достал из шкафчика две разнокалиберные цветные чашки и сахарницу с единственной ложкой.
Вошёл Щербаков, сделал озабоченное лицо:
– Товарищ подполковник, разрешите паспорт у графини Апраксиной взять. Начну протокол составлять, чтобы не задерживать – небось, родные заждались!
– Молодец, – похвалил шеф, но затем, поморщившись от недавно пережитых волнений, смущённо добавил: – И… рапорт напиши мне… что с предложенной должностью Старшего оперуполномоченного по особо важным делам согласен.
Червонцев подумал, что опять Вене повезло – сидит себе в отделе серой мышкой, в засадах не парится, в командировки не ездит, а скоро подполковника получит. Так может и в начальники выбиться!
– Есть, Виктор Иванович! – Щербаков вытянулся по стойке «смирно», засиял.
Девушка откуда-то из складок одежды достала документ и передала Вениамину.
Тот убрал в карман:
– Может, родителям позвонить обрадовать, или сами? – слегка нагнувшись, услужливо спросил он.
Гостья неожиданно потупилась, осунулась плечами, съежившись – ещё уменьшилась в размерах. С тяжёлым вздохом, не торопясь опустила платок с лица вниз к подбородку и стала походить на обыкновенную русскую девушку из глубинки.
Сотрудники впервые увидели её узкое бледное личико, маленький носик, тонкие сомкнутые губы, края которых слегка вздёргивались вверх, придавая лицу выражение лисьего ехидства. Но небесная синь распахнутых глаз, грустные опущенные брови обескураживали выражением беспомощности и безмерного доверия.
Косметики на лице практически не было, и от этого оно выглядело свежим и даже девственно нежным, точно у подростка.
Светленькие ресницы часто-часто заморгали, в глазах появился блеск, подбородок покрылся мелкими вертикальными морщинками, стал подрагивать:
– Я ещё не знаю… Как… Адрес не помню, может, пока в гостиницу? – теперь она казалась совсем ребёнком с тонким плаксивым голоском.
Мужчины недоумённо переглянулись, затем нахмурились и вопросительно воззрились на подопечную.
Девушка всхлипнула:
– С памятью что-то… – Свела брови. – В Тель-Авиве даже лежала в больнице… но так и ничего…
– Не помните родных и адреса проживания? – с недоверием поинтересовался Червонцев, покачал головой.
– Помню, что Ленинград… Петербург, а родителей – только в лицо! Мамочка перед глазами стоит… ну прямо вот так, моя милая, круглолицая, как луна, щёки её в румянах, взгляд ласковый, я так её люблю… – Она шмыгнула носиком и стала поочерёдно прикладывать ушко платка к глазам, затараторила: – Зрительно вот помню, а как зовут – нет, и папу тоже… постоянно об этом думаю, вспоминаю, вся извожусь, дёргаюсь. Но доктора советовали так делать. Стараюсь представить, как это было: то в нашей квартире, то в саду, где мы гуляли, или в парке на аттракционах. Кажется, вот каждую морщинку на лице помню, все-все родинки наперечёт, имя – на языке… и нет, никак…
Виктор Иванович откинулся на спинку кресла, во рту запершило, жалость заполнила душу. Сглотнул несколько раз. Как чувствовал – бедная девочка! Вот тебе опять бедолага – разбирайся. Ну и времена: кто-то детей теряет, кто-то родителей. Прямо как пятьдесят лет назад. Ну, так это ж война была, отечественная… А здесь что? Бомбы не падают, блокады нет. А всё стреляют, похищают, сволочи…
Сердце предательски забилось с перебоями. В душе снова поднялась ненависть к маньяку – убийце девочек в лесопарке. Как же это возможно? О чём он думает, что в душе у него, когда ножом по беленькому детскому тельцу? Ох уж эта Фабрика поломанных игрушек – никого не жалеет, свалка нескончаема… Внутри закололо. Он кулаком потер левую сторону груди – вроде отпустило. Осторожно дотронулся до платка на голове девушки, погладить не решился, расправил складку:
– Не расстраивайся, дочка. Что-нибудь придумаем. Найдём мы твоих родителей, вот увидишь – найдём!
Подумал, что вот его девочки-двойняшки тоже могли бы быть такими же милыми. Да уже, поди, и мамами. Какая благодать окружала бы его на пенсии! Сидел бы у камина, ноги на табурет. А внучки: «Дедушка, дедушка, что тебе принести? Подушечку под голову… пивка из холодильника?…»
Горечь проникла в душу – сами всё творим, а когда приходит время расплачиваться – удивляемся!
Душу заполнила сладкая истома, снова вспомнил, как жена при встрече обнимала его, окунала в пьянящий аромат ландышей, целовала в губы, в глазах зайчики прыгали, с усмешкой спрашивала:
– Ну шо, сысчик, сыскал ли ты сегодня своё счастье, аль нет?
Червонцев прижимал к себе супругу, улыбался:
– Ты моё счастье, родная…
Супруга делала огорчённый вид:
– Опять не нашёл… иди тогда ужинать…
Теперь уже за шестьдесят, и никого родного. Только служба эта треклятая – точно полюбовница тайная женила на себе незаметно, отбила своей ревностью всех друзей и подруг, жену в могилу свела, родственников отвадила. Куда же теперь от неё, сварливой, денешься. Всегда со мной!
Щербаков увидел, как нахмурилось лицо начальника, непривычно болезненно заблестели глаза, решил срочно ретироваться на всякий случай:
– Ничего, ничего, сейчас по паспорту что-нибудь узнаю, – обнадёжил он девушку. Постарался, чтобы слова звучали с оптимизмом. Вышел из кабинета. Пожал плечами – что это шеф так расстроился? Привычное дело. В милицию на радостях не идут, только с бедой. Чего переживать – не первая девчонка и не последняя. Сколько их ещё будет – бестолковых, брошенных, загубленных! Эта хоть цела осталась, а вон тех, что в лесу находят, – уже никто не приголубит, по головке не погладит.
Сев за свой рабочий стол, Щербаков наклонился, чтобы посмотреть за сейф. Но паука там уже не было. Паспорт оказался заграничный, убедился, что фамилия действительно графская.
Подошли коллеги, с интересом стали расспрашивать:
– Ну что… встретили?
– Успели?
– Кого?
Щербаков важничал:
– Успели, да, девчонку одну… – отвечал с деланным разочарованием.
– А чего генерал-то её сопровождал?
Вениамин стал рыться в столе, доставая бумагу и ручку, отвечал показушно безразлично:
– Вроде графиня… похищена была.
Сотрудники заинтересованно не унимались:
– Ничего себе, везёт тебе, Веня!
– Теперь точно подполковника получишь!
Щербаков небрежно усмехнулся:
– Уже!
– Что уже? Присвоили?
– Не… Рапорт пишу, что согласен, – генерал дать приказал. Вот только не знаю, как похитителей искать – не помнит она ничего, даже своих родителей только в лицо, и что сама из Питера… То ли по голове получила от бандитов, то ли от стресса…
– Вот так да… дела! – посочувствовал кто-то из коллег. Стали расходиться по своим местам.
Вениамин открыл паспорт девушки, пролистал – день рождения в начале ноября семьдесят шестого года, совершеннолетняя, по знаку – «скорпион». Как там, в брачном гороскопе, он со мной сочетается? Решил посмотреть позже.
Позвонил в информационный отдел и сообщил данные девушки. Обещали поискать сведения по всем базам.
Неожиданно зашёл Червонцев – привёл подопечную:
– Давай разбирайся с девушкой, прими заявление, объяснение – что помнит, и гостиницу закажи нашу. Пока родственников не найдём и не решим, что делать дальше.
Графиня села напротив, окончательно стянула с головы платок и, скрутив в руках, сунула в складки платья на боку, с интересом посмотрела вокруг. Жиденькие светлые волосы скользнули на плечи.
Сотрудники сделали вид, что углубились в свои дела. Стали греметь ящиками, перекладывать папки, шуршать документами.
Когда начальник вышел, Вениамин достал справочник и стал звонить в гостиницу ГУВД. Администратор сообщила, что свободные номера имеются, а когда услышала фамилию и титул поселяемой, обещала выбрать самый лучший. Напомнила о ходатайстве от начальника управления и гарантийном письме об оплате.
Вениамин тут же оформил необходимые документы и отнёс начальству на подпись.
Вернувшись, достал бланк заявления и заполнил данными из паспорта Марии. Начал записывать объяснение от имени потерпевшей, произнося вслух:
– Прошу принять меры к неизвестным лицам, которые похитили меня… – вскинул на графиню глаза: – Когда?
Мария нахмурилась:
– Я не помню… года два, а может, три назад… – промямлила еле слышно.
Глаза её снова налились слезами. Оглянулась на сидящих за столами сотрудников и опустила голову. Достала платок и начала усердно накручивать его на ладонь.
Оперативники решили, что девушка стесняется. Переглянувшись, стали по очереди выходить из кабинета.
Щербаков продолжил писать, повторяя:
– …около трёх лет назад… – Неожиданно встрепенулся от пришедшей в голову мысли: – Ты же несовершеннолетняя была! Пятнадцать лет? Вот гады! Получат по полной! Откуда?
– Что откуда?
– Похитили откуда?
– Я не помню… – Мария пригладила волосы руками. А затем, раскинув их на две стороны головы, разделила на пряди. Быстро перебирая пальцами, стала плести коротенькие тощие косички, плаксиво кривя рот, поджимая и покусывая губы. Начала осторожно укорять Вениамина. – Вот вы, наверно, не представляете даже, как мне тяжело. Быть может, мама с папой ещё надеются меня найти, да. Потратили все свои деньги на поиски. Каждый вечер бегают по городу, ищут дочку, пишут объявления, клеят на столбы, заглядывают в грязные притоны… Как представлю – так их жалко становится, слёзы подкатывают…
Коллеги Щербакова вышли.
Вениамин прикинул, что охмурить такую наивную простушку труда не составит, хорошо, что невзрачная – в глаза не будет бросаться! Задумался – как это графья объявления приклеивают на столбы? Откуда такие навыки? Может, успели освоиться в СССР – забыли о благородных корнях? Или у девочки что-то переклинило в мозгах?
Неожиданно умная мысль пришла Щербакову в голову. Он неторопливо пролистал паспорт, внимательно изучая страницы, но штамп пересечения границы был только один, на сегодняшний въезд в Россию – странно!
– Интересно, – задумчиво произнёс он, – видимо, похищали тебя по другому документу… Ничего, сделаем запрос на границу и там выясним, когда и откуда тебя вывозили за рубеж.
– Не выясните… – замотала головой девушка – кривенькие косички задрожали. В глазах снова навернулись слёзы, стали капать, исчезая в черноте материи. – Мне имя дали в российском консульстве Израиля… точнее, я сама выбрала, когда паспорт оформляли, и… фамилию… придумала…
Она опустила повинную голову.
Щербаков несколько секунд в тупом недоумении смотрел на затылок девочки, молча соображал. Затем его прорвало:
– Как? Так ты… не графиня? – воскликнул Вениамин, не сдержался, захлебнувшись от благородного негодования, почувствовал, как мир переворачивается, все мечты летят прахом. – Как же так? Не Апраксина?…
– Нет… просто на ум пришла первая попавшаяся… – слёзы девушки полились ручьём.
Гневное возмущение клокотало внутри Щербакова. Он не мог найти нужных слов и только учащённо дышал, бросив ручку, обхватив голову, уперев локти в стол. Его будущее рушилось на глазах. И кто в этом виноват?
Задница в галифе и пустое ведро внезапно одержали окончательную бесповоротную победу.
Вениамин вспомнил, как лебезил перед «графиней» в аэропорту и мечтал жениться, пока ехали в машине, мысленно разбрасывал у ЗАГСа цветы и денежную мелочь. Стриптиз откладывался на неизвестный срок. Что же теперь, получается – зря старался, ручку целовал, французский язык вспоминал: «Же ву при де сартир… же ву при де сартир!..» Вот тебе и сортир…
Немного успокоившись, Вениамин потёр немеющую правую ладонь.
Появилась злость на эту наглую пигалицу, задурившую мозги не только ему с начальником, но и московскому министру. Захотелось обидеть:
– Петрова или Сидорова тебе на ум не пришли? Графиней стать решила? – с явной издёвкой подначил он. – А генерал что, тоже не знал? Исто-ри-че-ска-я ли-чность! Бе-ре-ги-те е-ё!
Мария вскинула голову и смахнула последние слёзы, стала оправдываться:
– Я и не хотела графиней становиться, это вы сами так решили, придумали. Я и генералу говорила, но ему всё некогда было, – девушка достала платок, стала снова прикладывать к глазам, – он каждое утро на Мёртвое море ездил, твердил, что военные раны лечит, а по вечерам трезвым не бывал… Так что?… – Голос её неожиданно окреп: – Раз я теперь не графиня, вы мне и помогать не будете? На улицу выгоните из гостиницы? Давайте, давайте, пойду милостыню просить или в проститутки…
Вениамин растерялся – в голосе подопечной к концу речи зазвучали стальные нотки. Это было так неожиданно, что пришла мысль – не затягивают ли его в какую хитрую игру? С опаской посмотрел на дверь, точно кто-то мог подслушать. Появилась настороженность – вдруг она с генералом успела сдружиться, и это – элементарная провокация, проверка? Хотят посмотреть на профессионализм питерских сотрудников? Он вспомнил свою третью жену Раду, последующие от неё неприятности. Снова подстава? А может, жена-прокурорша из Кировска вспомнила? По коже пробежал холодок – не такая уж эта девочка простушка. Но стоило из-за этого так глубоко маскироваться – летать в Израиль?
Зарёванное лицо перед ним, невинные глазки в обрамлении слипшихся ресничек отметали любой дурной умысел.
Вениамин вздохнул. Стало жаль девушку просто по-человечески, обида ушла, уступив место совестливости. Подумал, что на Мёртвое море и он бы не отказался съездить.
Повернулся и придвинулся стулом ближе, протянул руки, положил Марии на плечи, успокаивая:
– Ладно тебе! Не расстраивайся, я пошутил. Но как же мы будем искать твоих родственников? – интерес к наследству иссяк бесповоротно. Щербаков увидел перед собой обычную гражданку – потерпевшую, каких в стране тысячи, каким помогал каждый день, работая на территории и здесь, в главке.
Мария пожала плечами. Закрыла ладошками глаза, согнулась, упёрла локти в колени, но всхлипывать перестала.
– Вот так да… – Вениамин задумался, почесал макушку. Похоже, дело упростилось. Если сообщить генералу, что она никто, так и вовсе забудут, разрешат материал списать в архив. Но что-то неприятное коробило по душе. Девушка права. Как-то это гаденько получается: если графиня – стараемся, ищем, а просто девушка, так иди себе с Богом, жива-здорова – не мешай работать. Всё же решил долг милиционера выполнить до конца, быть беспристрастным: – Ну хоть что-то ты помнишь? А в Тель-Авиве что делала?
Девушка подняла лицо от ладоней, помотала головой и неожиданно затараторила:
– Конечно, помню, что делала, конечно, – в голосе зазвучала обида, она с отвращением передёрнула плечами, – что похищенные девушки делают в рабстве? Может, пирожными с мороженым объедаются? Неужели непонятно? Эти мерзкие физиономии, они так и стоят у меня перед глазами, грязные волосатые ручищи под юбку лезут. Фу… Каждую ночь приходят во сне, подкрадываются, окружают, болтают на своём мерзком языке, начинают лапать… А потом вроде ссора, звон посуды, крики, что-то случилось – очнулась в больнице, даже не знала, где я.
– Так, может, ты в Израиле и родилась? Упала с велосипеда и головой стукнулась? Там же бывших русских полно.
– Не… я помню, что в Ленинграде жила, друзья – все русские. В центре – река большая, мосты…
Щербаков горько вздохнул и покачал головой.
– Пойду начальству доложу, – подытожил он с грустью и вышел из кабинета.
Выслушав подчинённого, Червонцев недовольно засопел, тоже задумался. Было видно, что с пропажей графского титула ему стало немного спокойней, предложил:
– Может, её к врачу? Положить в наш госпиталь. Пусть доктора сначала разберутся – может, у неё крыша поехала? Подлечат и… – умолк, задумался.
– Виктор Иванович, – встрял Щербаков, – так, может, и криминала никакого нет? Поехала девушка за границу на отдых. Упала там головой, потеряла паспорт, пролежала без сознания в коме, а все ужастики про похищение ей приснились. Создадим материал и откажем в возбуждении уголовного дела, скинем в архив.
Червонцев недовольно нахмурил брови:
– Не… как-то некрасиво получается. Генерал сказал, что похитили – значит, дело возбуждать и расследовать! – Неожиданно накинулся на подчинённого: – А ты что, должность новую получил, звание на днях присвоят, а голова так и не варит? Привык бумажки развозить! Скоро уж двадцать лет, как в ментовке служишь, а всё не знаешь! Ориентировку дай, свяжись с розыскным подразделением. Где девушки пропадали? Сфотографируй её, разошли фото по районам, повози по городу, успокой – может, свой дом узнает – там родители живут. Сведения по крохам собирай – тогда что и прояснится! Давай иди, не мешай работать!
– Так генерал же не знал, что она никто! – попытался возразить Щербаков.
Червонцев выпучил глаза:
– Что значит никто? Она же наша, русская девочка – на твоём языке говорит! Может, он и не знал, – согласился начальник, – но ты-то знаешь теперь, что она в беде, а генералы своих приказов не отменяют. Даже если сообщим, что она от нас сбежала, окажемся виноваты!
Когда Вениамин уже выходил, шеф совсем успокоился и снова позвал его:
– Слушай, Веня, а может, она вообще не из Питера? Ты позадавай ей наводящие вопросы. Вот если вспомнит что про Москву – купим билет, и адью… Заявление следом пошлём, даже дело можем возбудить! Пусть в министерстве разбираются – сами привезли!
– Да я уже намекал ей…
– Ещё раз намекни, да поконкретней!
– Есть ещё раз, – озадачился Щербаков. Звание он почти получил, а с девушкой предстояла морока. Графиней здесь и не пахло. И как только вернулся, с порога спросил: – А почему ты решила, что жила в Ленинграде? Может, в Москве? Вон там какая река большая, мосты такие же, мавзолей есть Ленина и Кремль, где сейчас президент заседает!.. Помнишь?
– Нее… – покрутила Мария головой, улыбнулась. – Я Москву совсем не помню, никогда не бывала. Помню Ленинград, белые ночи, корабли на реке. Как бегали с девчонками смотреть разводные мосты. Я с подружками часто у Апраксина двора встречалась. Поэтому и фамилию взяла такую.
Провокация не удалась, и Вениамин с трудом изобразил на лице радость.
– Да, это уже зацепка! – Обречённо добавил: – Тогда сейчас поедем оформляться в гостиницу и заодно погуляем по городу. Может, чего ещё припомнишь…
– А можно я в гостинице сегодня останусь, – жалобно попросила девушка, – устала очень. А завтра начнём…
– Хорошо, – согласился Вениамин. Он тоже был рад такому предложению – надо было многое обдумать.

Глава 8. Выяснение отношений
Ту первую девочку Шувалов помнил очень хорошо. Её звали Ира, двенадцать лет, худенькая, точно тростиночка, длинные светлые волосики, продолговатое личико с узким курносым носиком и тонкими губками.
Под джинсовой курточкой – школьный передник и коричневое платьице, из-под которого тянулись щупленькие ножки в белых колготках, точно неказистые веточки берёзки. На шее – серый шарфик.
Павел ещё тогда подумал – какая светленькая, точно птичка. А душа чёрная – нельзя так оставлять. Надо срочно принимать меры – выяснять отношения. А то запустили девчонку. Нет в ней уважения к старшим и даже к нему – служителю закона, к его милицейской форме.
Девочка сразу перестала улыбаться, как только Павел задержал её перед эскалатором. Стоило схватить за руку – издевательская наглая ухмылка сошла с её лица. Голова понуро склонилась, девочка начала плаксиво сопеть, поджимая губы, – точно готовилась хныкать не произнося ни слова.
В пикете милиции Ира тоже молчала. Расспросы не подействовали, и тогда он стал делать вид, что выписывает штраф на большую сумму. Только услышав об этом, девочка вскинула голову, с ужасом посмотрев на Павла, начала говорить. Её глаза расширились, заблестели, в уголках стали копиться слёзки и выкатились на реснички. Но не упали, а так и остались дрожать росинками на нижних веках.
Он делал вид, что заполняет протокол, записывая на каком-то бланке её данные, уточнял адрес проживания, места работы родителей. В пикете они находились вдвоём – так было заведено – коллега выходил, когда кто-то приводил гражданина для досмотра или беседы. В какой-то момент девочка вся сжалась, задрожала и попросилась в туалет. Павел понял, что пора наступила. Проводил в соседнюю комнату, а когда она вернулась, смущённая, с красными пятнами на лице, вместо штрафа родителям назначил ей встречу для воспитательной беседы. Он так и сказал, на что школьница сразу согласилась, успокоилась, хотя продолжала смотреть недоверчиво.
Шувалов понял, что она придёт, просто почувствовал это своим нутром, – по телу прошла дрожь, дыхание перехватило, но лишь на мгновенье, зарождая в душе предчувствие чего-то давно желанного, вымученного.
Многие провинившиеся девушки обещали прийти на встречу, доверительно улыбались, кивали, глядя в глаза, записывали номер его телефона и пропадали. Больше он их не видел, а может – просто не узнавал. Но этот случай оказался подходящим. Можно было заняться воспитанием.
С Ирой он встретился на следующий день, тут же у метро. Она пришла сразу после школы, за спиной висел ранец.
Её первые слова удивили Шувалова.
Она криво улыбнулась и тихо произнесла:
– А я думала, вы не придёте.
Шувалов не понял:
– Почему не приду?
– Я думала, вы специально не придёте, чтобы отправить моим родителям штраф. Ведь так проще! Зачем какие-то беседы проводить?
Павел возмущённо покачал головой:
– Если сотрудник милиции что-то пообещал, то обязательно выполнит, – с лёгкой обидой укоризненно пояснил он, нахмурился. Голос его звучал глухо, без эмоций, точно произносил заученное нравоучение. – Ты должна понимать, что я представляю в нашей стране закон, и об этом говорит моя форма. Как это я не приду – если сказал? Значит, подведу всю милицию! Да и честно сказать – думаю, штрафом здесь не поможешь. Ну уплатят твои родители штраф, а что в следующий раз – в суд подавать? Ведь дело не в деньгах. Речь идёт о человеке! Как можно сравнивать деньги и воспитание гражданина страны? Это даже стыдно представить. Нельзя же мерить всё деньгами. Ведь если упустить воспитание ребёнка с самого начала, такое может случиться потом, что и представить сложно. А вот беседа – это то, что очень важно. Просто не у всех милиционеров есть время воспитывать, гораздо проще выписать штраф и забыть. Но я так не могу.
Павел видел, как глаза девушки стали серьёзными, в них мелькнуло уважение. Почувствовал гордость за свои слова. Потрогал пальцами усы, пригладил их в стороны.
Беседовать, стоя на одном месте, он не хотел. Несколько раз к нему обращались с вопросами граждане – где какая улица находится или остановка транспорта, и он отвечал что знал. В какую сторону прогуляться – он не планировал, инстинктивно направился по Народной улице к дому. Подумал, что времени вполне хватит, а на перекрёстке с проспектом Большевиков отпустит девочку, завернёт к себе.
– Пошли! – он двинулся вперёд, краем глаза не упуская Иру из виду.
Она резко погрустнела, нехотя двинулась следом.
Заметив перемену в лице девочки, Шувалов стал успокаивать:
– Далеко не пойдём, просто надо время, чтобы ты всё поняла, а здесь народ мешает – отвлекает вопросами. По дороге расскажешь, как ты живёшь? Почему у тебя такое плохое воспитание? Кем работают твои родители? Какие у них отношения.
Ира начала говорить сначала отрывисто, прерываясь на длинные паузы, ожидая дополнительных вопросов, но постепенно, как в школе у доски, предложения стали складываться ровно. Она рассказывала всё, что помнила из своей недолгой жизни.
Павел с нескрываемым интересом слушал рассказ, просил уточнить. Основываясь на своём милицейском опыте, старался понять – когда в этом милом создании появилась червоточина гнили. Откуда зародилось это неуважение. Переспрашивал непонятное, пытаясь проникнуть как можно глубже в сознание девочки, ощущая себя психологом, хирургом, орудующим скальпелем в мозгах покорного подопытного существа.
«А как же иначе, – думал он, подбадривая себя, – служить в милиции и не быть психологом? Это говорили ещё на курсах подготовки сотрудников – все милиционеры хорошие психологи».
Ему хотелось найти ту ниточку, потянув за которую он мог бы понять, когда произошёл тот порочный сдвиг в психике Иры.
Девочка шла нехотя, опустив взгляд себе под ноги, негромко бубнила, отвечая на дотошные вопросы, периодически замолкая, отставала.
Тогда Павел приостанавливался и, взяв её за локоть, слегка тянул за собой, снова рассказывал об уважении к старшим, о необходимости слушаться и выполнять требования представителей закона. Пояснял, что всё начинается с малого. Стоит только один раз не послушать мать – и дальше всё покатится по наклонной плоскости…

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/gera-fotich-8972541/fabrika-polomannyh-igrushek-66072432/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Разновидность сетеполотна. (Примеч. ред.)
Фабрика поломанных игрушек Гера Фотич
Фабрика поломанных игрушек

Гера Фотич

Тип: электронная книга

Жанр: Современные детективы

Язык: на русском языке

Издательство: Автор

Дата публикации: 29.04.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: Не первый год в Ленинградской области насилуют и убивают девочек-подростков. Руководитель отдела по раскрытию убийств подполковник Червонцев каждую такую смерть воспринимает как гибель собственной дочери, поскольку самому стать отцом ему не суждено. В это же время генерал-полковник МВД в ранге замминистра возвращает в страну тайно вывезенную когда-то из России приближенную к царской семье молодую графиню Марию Апраксину и требует найти ее похитителей. Розыск поручается нерадивому сотруднику майору Щербакову, который в первую очередь мечтает на графине жениться. Маньяк неуловим, и выманить его можно только на живца. Мария Апраксина соглашается в этом помочь, но у девушки имеются на сотрудников милиции свои планы, ведь она собирается снова вернуться в Израиль, но уже не одна и с полным портфелем денег! Роман основан на реальных событиях.

  • Добавить отзыв