Главная страница | Социальная фантастика | Дети Света

Дети Света
Лейна Шак


Земля погибает… Солнце изменилось и выжигает планету день за днем. Уцелевшее человечество, ведомое таинственным Диктатором и запертое под защитным куполом, выживает, как может, и пытается найти спасение от надвигающейся катастрофы. Юный Герд, обычный житель под куполом, открывает в себе сверхъестественные способности, ищет незнакомку из снов и ответы на происходящее. Почему именно он? Есть ли другие выжившие со способностями и кто такая девушка-солнце, хранящая знания Великого Света? Только огненная пустыня и новые друзья, борьба за существование и с самим собой помогут Герду ответить на все вопросы и подготовиться к решающей битве за спасение людей.





Лейна Шак

Дети Света



Посвящается моему Богу







Книга первая


Как тысячи солнц сияешь Ты

В оправе из света и хвалы.[1 - Стихи на русский Межетова М.А.]

Hillsong “A million suns”





Часть 1. Под куполом





Глава 1. Новый дом


За окном шел дождь. Капли скользили по стеклу с одной стороны, мальчик вторил их пути пальцем с другой. Когда очередная капля достигла оконной рамы, тем самым подведя черту под этой странной игрой, он вздохнул и перевел взгляд на происходящее за ней. Пейзаж открывался унылый. Поезд мчал по равнинной голой местности в начале осени. Изредка попадались одинокие деревья без единого листочка, очевидно, подкошенные какой-то болезнью. Вид был настолько печальный, что мальчик сосредоточился на своем отражении в окне и раздраженно тряхнул головой, хотя ничего особенного его взгляду не предстало.

Мальчик как мальчик, четырнадцати лет отроду, худ, сутул, с каштановыми волосами, которые не мешало бы постричь, серыми глазами и такого же цвета мешками под ними. Он вздохнул и подпер щеку тощей рукой. Думы были под стать погоде, чувствовал Герд себя одиноко и неуютно, впрочем, ему не привыкать. Зато в новинку было беспричинное беспокойство, частенько овладевавшее им в последнее время. Герд смутно предчувствовал беду, но объяснить этой тревоги стороннему человеку, конечно же, никогда бы не смог. Да и не стал бы.

Вот и сейчас он почувствовал знакомое щекотание в груди – первые ласточки паники, и начал сидя выполнять дыхательные упражнения, мысленно призывая на помощь все свое благоразумие. Лучше всего было сфокусироваться на чем-то простом и отвлеченном, поэтому он снова уставился за окно, где черные голые силуэты деревьев начали мелькать чаще. Герд стал гадать, какая напасть могла приключиться с таким большим количеством деревьев, да еще и на таком расстоянии друг от друга. Паразиты? Вряд ли огонь.

Он до рези в глазах вглядывался в воздетые к небу костлявые пакли, и зрелище это пугало все больше. Герд отвел взгляд и прислушался к гулко бухающему под ребрами сердцу, стараясь унять его похолодевшими руками. Начиная от горла, по телу пробежал легкий спазм. Герд по опыту знал, что это было только началом, поэтому, чтобы снять напряжение в мышцах, стал расхаживать по купе и разминаться. Главным было – как сообщали проштудированные им от и до медицинские справочники, и как он сам себе сейчас повторял – не допустить приступа удушья. На минуту он отвернулся от окна, а когда снова повернулся, то бросился к нему, уперся в стекло ладонями и приоткрыл рот. Дыхание участилось, глаза полезли из орбит.

По небу плыли касатки. Мощные тяжелые туши, с белыми брюхами и овалами по бокам, прямо как в учебнике по окружающему миру. Они плыли по небу, медленно, величаво вздымая и опуская свои плавники, словно крылья. Их было с десяток, и они летели, как птицы, закрывая собой тусклое солнце. Герд обернулся, ища кого-нибудь в свидетели и прекрасно помня, что в купе он едет один. Неужели галлюцинации? Но ведь раньше их у него никогда не было! В отчаянии он снова повернулся к окну, надеясь и одновременно боясь, что видение исчезнет, но касатки продолжали плыть по небу, ошеломляя его.

– Это какой-то бред! – выдохнул на стекло Герд.

И в этот момент все изменилось. Время замедлилось, почти застыло. Касатки в последний раз взмахнули плавниками и замерли в воздухе. Это длилось всего мгновение, Герд во все глаза таращился на них, не дыша и предчувствуя ужасное. А дальше все произошло слишком быстро, Герд не был к этому готов. Время будто сошло с ума, сначала затормозив, а потом устремившись вперед, нагоняя то, что упустило. Животные каменными глыбами рухнули вниз. И падая, насадились на задранные вверх ветви тех самых покалеченных деревьев. Ни одна касатка не коснулась земли, все повтыкались в деревья, напоминая теперь еду, нанизанную на вилку. Обезображенные туши застыли в сюрреалистичной картине. Кровь струилась по стволам, капала на черную землю. Герд беззвучно кричал. Поезд качнуло, и его отбросило на пол.

От удара Герд проснулся. Он лежал в купе на полу, его била дрожь, а из носа текла кровь. Герд медленно сел и стал ощупывать себя – никаких видимых повреждений, только рубашка насквозь мокрая от пота. Заткнув протекшую ноздрю носовым платком, предусмотрительно хранимым для этих целей в заднем кармане джинсов, он попытался вернуться на сидение, на котором заснул, скорее всего, еще во время выполнения дыхательной гимнастики и с которого соскользнул во время толчка. Ватные руки и ноги плохо слушались, но через пару минут у него получилось – он улегся на жесткое сидение и обхватил голову руками.

– Это всего лишь сон, только сон, успокойся и не будь дураком! – вслух для пущей острастки наставлял себя Герд. – Все это навеяно жуткими корявыми деревьями, и только! Ты задремал, глядя в окно, и ничего на самом деле не было!

Но дикая картина так и стояла перед глазами, и теперь он боялся снова заснуть. А ведь, вообще-то, Герд любил спать. Ему все время грезилось, что он летает. Гера сказала, что с детьми такое часто происходит, это значит, они растут, но сам Герд считал, что его сны отличаются от простых детских, хоть возражать ей и не стал. А летал он буквально каждую ночь. То плавно погружался в облака, а затем выныривал из них, осторожно балансируя, стараясь удержаться в потоке воздуха и не свалиться, то пропарывал облакам брюшины стремительными ликующими фигурами. Водяной пар, вопреки его ожиданиям, зачастую был сухой и острый. Герд чувствовал, как он холодными колючками впивался ему в кожу, хотя сама она при этом почему-то всегда оставалась такой горячей, будто Герда лихорадило.

Ему нравились эти сны, они были чуть ли не единственной отрадой прошедшего удушливого городского лета, ведь только в них он чувствовал себя свободным. Свободным, как птица, с той лишь разницей, что глупое животное не могло уразуметь величину своего счастья, а он мог. Мог бы, если бы летал. Герд в тысячный раз размечтался о том, каково это, парить высоко над землей, над людьми, над обрыдлым государством, и незаметно для себя все-таки задремал.



На железнодорожной станции Герда встретила тетя. Узнать ее было нетрудно по причине того, что она там была одна. Они погрузили в старый пикап его единственную сумку и выдвинулись в довольно утомительное путешествие по ухабистой, размытой дождями проселочной дороге к ее дому.

– У тебя машина, – удивился Герд.

Тетка пожала плечами:

– Я езжу-то не на бензине, а на той бурде, что бодяжат деревенские.

– Это же незаконно!

– Ага, – она усмехнулась.

Герд прикусил язык, и около получаса оба хранили молчание, что было только на руку Герду, ибо его начало укачивать на кочках.

– Послушай, я-то понимаю, все это малоприятно, – женщина резко вывернула рулевое колесо, объезжая яму, и машину занесло на колее, – но давай постараемся поладить. Я-то не хочу, чтобы твоя или моя жизнь превратились в кошмар, правда.

Герду показалось, что тетке эта не слишком длинная реплика стоила немалых усилий, она тяжело перевела дыхание и сильнее сжала руль.

– Да все в порядке, тетушка, – еле выдавил он, тошнота все сильнее подступала к горлу, – я, на самом деле, ничего не жду. Твой дом в деревне ничем не хуже маминой квартиры в центре Цивилы.

– Как бы это сказать-то, – тетка нервно побарабанила пальцами по рулю, – я не в деревне живу. Я-то живу в полном одиночестве в получасе езды до ближайшей деревни. На моей ферме-то никого кроме нас и не будет, – выдала она, не отрывая глаз от дороги.

– Пожалуй, это даже к лучшему, – задумчиво ответил Герд.

– Как же ты будешь без друзей-то, без школы, без…кхм, семьи?

Герд бы даже, наверное, улыбнулся, если бы ему не было худо, так его позабавил ее вопрос:

– Это не проблема, тетушка, не переживай. Друзей у меня нет, а заниматься я буду самостоятельно, мы с моими школьными учителями основательно подготовились к обучению на дому.

– Что ж, ладно, поживем – увидим. – Она пожала плечами, но было видно, что ее отпустило. – И называй-то меня просто Олва, лады?

– Хорошо, Олва. – Герду действительно так было проще. – Только мне бы хотелось жить в отдельной комнате с дверью, – он заерзал на сидении, – мне необходимо личное пространство.

Олва-таки отвлеклась от дороги и посмотрела на племянника:

– Конеш, у меня достаточно места для нас обоих.

Герд кивнул, и больше они не разговаривали. Насладиться видами по пути у него не получилось, пришлось запрокинуть голову, плотно сжать губы и веки и старательно дышать, притворяясь спящим и пытаясь сохранить содержимое своего желудка при себе.

Но ему снова выпало удивиться, когда качка наконец закончилась, и он смог открыть глаза и увидеть перед собой небольшой одноэтажный деревянный коттедж, по виду новый и крепкий. Такую роскошь себе мог позволить, пожалуй, что только верхний эшелон.

Дом находился на самой кромке леса, самого настоящего леса, которого Герд никогда до этого вживую не видел, только в книгах и по визору. А перед домом лежало огромное поле, в котором стоял, кажется, трактор. Чуть позади коттеджа Герд увидел загон. Судя по блеянию, Олва держала овец или коз. Еще дальше – большой амбар для хранения зерна. Как только тетка заглушила мотор и вылезла из пикапа, ей навстречу бросилась собака. Эту породу по старинке продолжали называть овчарками, хотя у нее уже имелись некоторые отличия, например, на ржавых спине и боках полностью отсутствовал черный мех. Герд, успевший было приоткрыть дверцу машины, в ужасе захлопнул ее обратно. Животных он не любил.

– Не боись, вылезай, – Олва захохотала, – своих не тронет!

– Очень обнадеживает, – прошипел сквозь зубы Герд, но больше являть на свет трусость был не намерен, поэтому решительно распахнул дверцу и шагнул наружу. И увяз по самые щиколотки в какой-то жиже.

– Эт моя Матильда тебе подарочек оставила. – Олва довольно хмыкнула. – Кедам-то хана.

Герд резко задрал голову в небо и постарался придать лицу равнодушное выражение.

– Кто такая Матильда? – надтреснутый голос предательски его выдавал.

– Знамо кто, корова моя!

– Ясссно. – Герд позволил себе закатить глаза прежде, чем направиться к крыльцу и разуться.

Пока тетка отрывисто рассказывала ему о том, что поле с комбайном тоже ее, и управляется она со всем фермерским хозяйством одна, Герд украдкой за ней наблюдал. Олва была высокой, широкой в кости голубоглазой блондинкой. Носила высокие сапоги, джинсы и рубаху из грубой ткани с закатанными до локтей рукавами. Руки обветренные, красные. Длинные волосы собраны в конский хвост. Она так не походила на Геру – свою родную сестру, что только этим одним вызывала симпатию Герда. И пока он со ступенек крыльца уже босиком созерцал место своего нового обитания на ближайший год и размышлял о том, что, по сути, не знал о своей родственнице ничего, впрочем, как и она о нем, та легонько коснулась его плеча:

– Задумался, ага? Говорю, из развлечений-то в лесу есть озеро.

– Я не умею плавать. – Герд засунул руки в карманы.

– Во как. – Олва пожала плечами. – Ну, там красиво.

– Здесь везде красиво. – Герд неопределенно мотнул головой.

– Эт верно, – фермерша расплылась в улыбке. – Пойдем в дом-то, я тебе все покажу.

Гостиная с камином и круглым разноцветным лоскутным половиком посередине; кухня с самой настоящей печью и кладовой; спальня Олвы и маленькая комнатка, которая теперь принадлежала Герду. Мебели в доме было мало, но почти вся она была деревянной. Герд чувствовал себя странно, словно в музее, вот только музеев таких он не видел. Хотя, возможно, что раньше, еще до коллапса, таких домов и было больше. Он еще раз осмотрелся: все очень чисто и стоит на своих местах, сразу видно, его тетка – минималист и педант, даже на кухне ни пятнышка, а в кладовой банки с соленьями-вареньями расставлены на полках по линеечке, и бусы из лука, чеснока и сушеных грибов свисают с потолка симметрично.

Олва проводила Герда до его закутка, распахнула дверь и рукой пригласила войти. Герд шагнул внутрь, а Олва осталась стоять на пороге, признавая, что теперь это его вотчина, и никто сюда не сможет зайти без его на то дозволения. «Это хорошо, просто замечательно», – констатировал про себя Герд, расслабляясь.

Напротив входа, почти во всю стену – окно, что странно. Герд предположил было, что раньше здесь был чулан, но никто не делал чуланы светлыми и уютными. Перед окном – стол со стулом, принесены для его занятий, за окном – поле, а за полем – лес. Слева у стены – комод, а справа – узкая кровать. Все.

Герд простоял минуту, рассматривая убранство и откровенно наслаждаясь им, а потом обернулся к тетке.

– Здесь здорово, мне нравится, – он улыбнулся, – но я никогда не видел столько дерева сразу.

– Эт да, дороговатый вышел домик-то, – Олва развела руками, – но государству оказалось проще построить дом из подручных материалов, чем тащить бетон и технику по бездорожью за тридевять земель. Тебе-то, правда, нравится? А то, я-то сомневалась, насколько жилище старой отшельницы подходит для… мм… молодежи.

– Все прекрасно, ты зря переживала, – все так же улыбаясь, заверил ее Герд.

– Ну вот и славно. Располагайся, я пока что чаем займусь. – Она поставила пожитки Герда на пол у входа и вышла в кухню, притворив за собой дверь.

Герд повалился на кровать и сладко зажмурился. Наконец, он мог позволить себе расслабиться по-настоящему. Идея переехать к тетке, чтобы больше никому не мешать, принадлежала ему, но, высказав ее от безысходности вслух во время очередной сцены, которую устроила Гера с легкой руки Хама, он тут же пожалел. Герд встречался с Олвой всего пару раз в детстве, последний из которых был перед похоронами отца шесть лет назад, и никогда у нее не гостил. Они могли так же не сойтись характерами, как Герд не сходился со всеми, это была чистой воды лотерея с его стороны. Но Герд рискнул и, кажется, выиграл. Олва вполне ему подходила в качестве соседа.

Остаток дня прошел тихо, Олва улетучилась по каким-то делам, а Герд слонялся по дому и блаженствовал. Он впервые с тех пор, как осознал самое себя, чувствовал, что над ним никто не довлеет, за ним никто не наблюдает. Неужели свободен? Герд громко расхохотался, чего с ним не случалось никогда. Ответило ему только эхо пустого дома. Сво-бо-ден.



Спал он из рук вон плохо: ему мешали звуки. В городе-то какие могут быть звуки? Стены толстые, окна всегда плотно закрыты, извне ничего не доносится. А внутри все привычно и понятно: вот Гера, ее шагов никогда не слышно, только шелест платьев и легкое придыхание, она не ходит, порхает над землей; а это Хам, его можно узнать по одышке и тяжелой поступи, к своим сорока годам он уже имеет порядочное брюхо; а если заслышишь недовольное бормотание и противное шарканье, значит, экономка делает обход своих владений. Шум визора, звон посуды и смех вообще не считаются. Раздражала всегда только ругань, только визгливые истерики Геры, на них Герд всегда реагировал, как животное на ультразвук, паникой и желанием отрезать себе уши. А теперь из-за гормонов истерики с ней приключались ежедневно.

Здесь же, за городом, все было совсем иначе. Пока окно оставалось приоткрытым – Герд помнил, как полезен свежий воздух, – складывалось ощущение, что он спит не в доме, а прямо посередь леса на траве. Местная фауна понятия не имела, что ночью всему сущему приличествует спать. Жизнь продолжала кипеть: она шуршала, свистела, стрекотала, чавкала, вздыхала, сопела, храпела, пищала, ухала, перелетала с ветки на ветку, ползала, переминалась с ноги на ногу и невесть что еще делала, сводя Герда с ума. И все это только вокруг дома. Самым неприятным стало заключение, что вся эта какофония не могла принадлежать только скотине в загоне. Лес кишел живностью разного рода и размера, о которой Герд мало что знал, особенно его беспокоил вопрос размера этой самой живности. И ее шансы проникнуть в дом. И крепость дома. И большое окно больше Герду не нравилось. И как, вообще, Олве удалось прожить столько лет в диких условиях и ни разу не стать чьим-нибудь обедом? Или ужином. Кстати, кем в этих краях можно быть съеденным?

Голова пошла кругом, Герд не выдержал и закрыл окно, стараясь в него не смотреть – сразу стало легче. Но наступившая тишина оказалась мнимой, дом тоже жил своей собственной ночной жизнью. Вот где-то скрипнула половица, вот что-то поскреблось и пискнуло. В доме что, мыши? Вот взвизгнула пружина в кровати. А вот – Герд чуть не подскочил – кто-то громко захрапел. Олва? Нет, ее комната находилась в другой части дома, а этот звук был совсем близко, почти у двери. Старта, догадался Герд, треклятая овчарка. Вот и шла бы спать к хозяйке! Герд беззвучно выругался.

Он только-только начал дремать, как собака заворчала, поднялась, и сразу же послышались шаги – Олва босиком куда-то шлепала. В туалет, наверное. Но нет, входная дверь не скрипнула – удобства-то располагались на улице, – зато что-то громыхнуло в кухне. Жажда, видать, замучила. Герд глянул на наручные часы с зеленоватой подсветкой – прощальный подарок Геры – четыре утра. Через некоторое время все стихло.

Он уже почти заснул, как снова услыхал теткины шаги. Да что ж ты будешь делать, что на этот раз? Опять на кухню пошла. Да возьми ты уже, наконец, кружку воды с собой! Но Олва не собиралась пить, вместо этого она затопила печь. Сначала вышла во двор за дровами – Герд слышал, как хлопнула дверь. Затем укладывала поленья в печь и разводила огонь – Герд различил характерные скрежет и чирканье. Потом что-то лязгнуло – вероятно, печные заслонки. А потом раздались шлепки. Олва размеренно шлепала по чему-то упругому и громко зевала. Потом все опять стихло.

Когда через полчаса все повторилось сначала, Герд пришел в бешенство. Он не спал ни минуты, а чокнутая тетка бродила по дому, бесконечно скрипя, лупцуя что-то и никак не желая уняться. На этот раз она еще и неспешную беседу со своей псиной завела. Что-то ей проворковала, а та с порога – в кухню вход ей был воспрещен – в ответ подмела пол хвостом и зевнула. Да чтоб вас всех вместе с этим домом и лесом! Герд застонал. Блаженная тишина.

А через полчаса все по новой. Герд уткнулся лицом в подушку и зарычал. Ничегошеньки он не выиграл в лотерее, проиграл. У него отняли последнее в жизни – сон. На этот раз тетка осталась на кухне, принялась что-то готовить. На часах – без пятнадцати шесть. Совсем, очевидно, рехнулась.

Когда Олва начала напевать себе под нос, Герд не выдержал. Он вскочил и стал судорожно натягивать на себя штаны. От злости запутался в них и грохнулся на пол. Олва замерла – услышала его. Да неужели?! Он, вот, ее всю ночь тут слушает, и ничего, теперь и ей можно послушать немного. Он угрюмо отворил дверь и, жмурясь, шагнул в полосу света.

– Чего не спишь-то? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Олва.

Герд аж задохнулся от возмущения.

– Не спится, – как можно более беззаботным голосом ответствовал он. – Тебе тоже? Чем занимаешься?

– Видишь же, тесто раскатываю. – Она вытерла руки о передник.

– Зачем? – Герд спросил с нажимом, не удержался.

– Хлеб печь буду. – Олва, занятая смазыванием противня, не заметила его выпада.

– Так рано? – теперь голос прозвучал слишком высоко и звонко.

– А потом-то мне некогда будет, скотину надо выгонять. – Она выложила тесто на лист и отправила его прямиком в печь.

– Выгонять? – на этот раз Герд просипел.

– Ну да, на пастбище. – Олва вытерла пот со лба. – Я-то уйду работать в поле, зато у тебя на завтрак будет свежий хлеб.

– Что? – Герд тупо уставился на нее.

– Ну, я это… – Олва замешкалась, – хотела порадовать тебя. Ты-то такого хлеба-то и не едал никогда. – Она потеребила передник белыми от муки руками. – Стресс как-никак и все такое. И худой ты, как щепка… а тут хлеб.

Герд продолжал таращиться на нее, не понимая:

– Ты, что же, встала сегодня в четыре утра, чтобы испечь хлеб специально для меня?

– Ну дак, вчера-то я не успела. – Она убрала глиняную латку со стола в мойку и начала ее скрести.

Герд остолбенел. Он и представить себе не мог, чтобы кто-то ради него мог пожертвовать своим комфортом. Особенно родственники. Родная мать для него ни разу палец о палец не ударила. Конечно, Олва уже проявила неслыханное великодушие, приняв его под свою крышу, но его присутствия она в будущем даже не заметит, он будет ниже травы, тише воды. Герд не обрадовался ее широкому жесту, разозлился. К чему эти излишества? Это же глупо. Встать не пойми во сколько, причинить себе и ему заодно столько ненужного беспокойства ради деревенского хлеба? Да лучше б он черствый грыз, нежели не спал всю ночь, а теперь еще, ко всему прочему, был ей обязан.

Этого Герд пуще остального не мог стерпеть. Быть кому-то обязанным. И чего она теперь за этот хлеб, интересно знать, от него ждет? Чтобы он тоже вставал по ночам и дрова колол, да печь топил, да поле копал? Герд засунул руки в карманы и только тогда позволил себе их сжать в кулаки, хотя Олва этого бы и так не увидела. Во-первых, она стояла к нему спиной, а, во-вторых, их разделял стол, высота которого как раз закрывала его запястья – роста Герд был небольшого.

– Не стоило, тетя, так себя утруждать, – еле выдавил он из себя слова. – Я не хочу тебя ничем обременять. По возможности.

Герд развернулся на пятках и быстро зашагал обратно в комнату, не увидев удивленного лица Олвы и не услышав ее рассеянных слов:

– Дак ты и не обременяешь.

Несколькими часами позже, когда он совершил свой туалет, так и не сомкнув больше глаз, и вышел в гостиную, на столе его ждала завернутая в полотенце свежая булка. Рядом стояли плошка с маслом и такая же плошка с медом. Не густо, недовольно подумал он, оценивая разнообразие стола, а развернув хлеб, решил уже диаметрально противоположное – он что, должен осилить всю эту буханку? Да за кого она его принимает?! Герд налил себе чаю и сел. Побарабанил пальцами по холщовой скатерти, потер виски. Голова болела, глаза щипало, мешки под ними набрякли еще больше.

– Отличное начало, – буркнул он, отрывисто намазывая масло на еще теплый хлеб и прихлебывая из кружки. Чай оказался травяным, вкусным. Герд вздохнул и решительно откусил от ломтя. Глаза сами собой распахнулись.

Спустя десять минут на столе оставались только крошки. Герд сидел, отвалившись на спинку стула, не в силах подняться и, не смея дышать. Проглоченный хлеб в желудке отзывался резью. Нельзя было столько есть, особенного мучного, но ничего вкуснее, как и предсказывала Олва, он не едал. Тетка была прощена.



За несколько недель Герд освоился в доме. Условия, надо сказать, были спартанскими. Электричества как такового не было. Был генератор, но его не включали без особой надобности, поэтому все уроки необходимо было успевать выполнять засветло. Деревенский туалет представлял из себя для жителя городского сооружение диковинное и крайне неудобное. Герд им откровенно брезговал и каждый раз, заходя, задерживал дыхание и прикрывал глаза, только бы ненароком не заглянуть в выгребную яму. Умывался он в тазу, стирал свое белье там же. Зато у Олвы и в мыслях не было привлекать его, как он было в сердцах подумал, к какой-либо работе в поле или обращаться к нему за помощью со скотиной. Несколько раз в неделю Герд сам вызывался сделать что-нибудь по дому, и тетка поручала ему натаскать воды, вымыть полы, или они вместе готовили.

Олва вставала еще затемно, а возвращалась домой, когда уже темнело. Несмотря на то, что в ее распоряжении был новейший мультифункциональный автономный комбайн, который требовал минимум человеческого присутствия и работал в поле сам, только задай нужную программу, а Олва, скорее, выступала в качестве оператора и по необходимости механика, у нее было еще много забот. Она держала корову, пасла овец, копалась в огороде на заднем дворе и, самое главное, ездила в районный центр улаживать вопросы о поставках.

Фермерша поставляла зерно государству. Без этого она не имела бы ничего: ни домика, ни самостоятельности. Если смотреть правде в глаза, то своего имущества у нее и не было, разве что одежда, и была она всем обязана государственному субсидированию. Именно государство предоставило ей все потребное для ведения сельскохозяйственных работ на благо выжившего человечества. Взамен Олва добилась для себя маломальской самостоятельности и не голодала. А это при нынешних условиях считалось более чем завидным существованием.

Герд принадлежал тонкой прослойке с достатком выше среднего, но даже он знал, что такое голод. После смерти отца им с Герой пришлось нелегко. Она тогда работала секретарем судебного заседания и получала за это скромно. А вот жить по средствам его мать никогда не умела, да и не желала. Герд хорошо помнил те несколько страшных месяцев, когда есть было совсем нечего, а снимали они замызганную комнатушку два на два метра. Гера же те крохи, что зарабатывала, тратила не на еду, а на поддержание, как она выражалась, приличествующего ее положению внешнего вида.

Как-то в день получки вместо продуктов – они не ели на тот момент уже несколько дней – Гера принесла пару новых капроновых чулок и тут же принялась их примерять. Герд сидел на грязном, кишащем клопами матрасе, обхватив руками острые коленки, пока мать крутилась у зеркала, и не мог поверить в то, что еды он еще долго не увидит. Когда же она в отражении увидела немой укор в глазах сына, то резко обернулась и накинулась на него.

– Ты что же думаешь, это я для себя стараюсь? – взвизгнула она. – Я для тебя стараюсь, неблагодарный! – Гера скрестила руки на груди и драматично запрокинула голову. – Я, в отличие от тебя, думаю не только о том, как набить пузо сегодня, я забочусь о дне грядущем! Мне нужно как можно скорее найти себе нового мужа, а с таким приданым, как ты, – она ткнула в него коротким пальцем с длинным лакированным красным цветом ногтем, – это не так-то легко, как ты себе возомнил! Я должна выглядеть лучше всех этих смазливых вертихвосток, – Гера в отвращении скривила губы и опять обернулась к зеркалу, – которые, может, слегка и помоложе меня, но уж точно никак не красивее. – И снова погрузилась в созерцание себя, не замечая, что продолжает вслух бормотать. – Я им всем еще покажу, этим пигалицам, когда отхвачу лакомый кусок в виде того нового помощника прокурора.

Олва же, пока она работала на государство, о еде не переживала. Она ни в коем случае не могла сбывать зерно куда-то на сторону в частные руки – за это ей грозила казнь, – но могла выращивать овощи на закрепленной за нею территории для себя, а не на продажу, и держать корову, опять же без права на реализацию молока, сметаны, масла и творога, получаемых от нее, – за этим и следили, и наказывали строго. Зато все это она досыта ела.

Встречались новые соседи каждый день только за ужином, а разговаривали и того реже, что вполне устраивало Герда. Здесь в глуши и одиночестве он наконец-то мог позволить себе стать собой. Мышцы лица за ненадобностью постоянно носить маску вежливой заинтересованности постепенно расслаблялись и принимали естественную форму – спокойной отстраненности. Мало-помалу даже в присутствии тетки он начал позволять себе не играть ролей, этого от него больше не требовалось. Олве было все равно, что он не интересуется тем, как прошел ее день, и что нового у ее овец. Она, как выяснилось, тоже была человеком замкнутым и немногословным. Да и со словами была не всегда в ладу, иногда могла и сбиться, и запутаться в них. Речь ее изобиловала деревенскими жаргонизмами, к которым Герд долго привыкал и от которых внутренне морщился. Но, в общем, они жили, можно сказать, душа в душу, хотя бы потому, что ни один из них в эту самую душу к другому не лез.

Интроверсия их роднила, но присутствовали и черты, сильно отличавшие. Например, Олва была неутомимым, деятельным человеком, она трудилась с утра и до вечера и, насколько Герд мог судить, это доставляло ей, если не удовольствие, то, как минимум, удовлетворение. Сам же Герд был пассивен. А теперь, когда он мог позволить себе весь день проваляться на кровати, читая – Герд тоннами поглощал литературу самой разной направленности, – то ловил себя на том, что не чувствует ни малейшего позыва к каким-либо действиям и не испытывает угрызений совести по этому поводу.

Эта их разница на совместной жизни, впрочем, не сказывалась, а вот брезгливость Герда по отношению к животным, о которой он до приезда на ферму и не подозревал, мешала куда более заметно. Присутствие собаки в доме, и отходы жизнедеятельности прочего крупного и мелкого рогатого скота вокруг дома вызывали досаду, а порой и отвращение, особенно если в эти отходы угодить, как то случилось сразу по приезде. А когда Герд освоился в доме и начал помогать Олве на кухне, то познакомился и с еще одними обитателями фермы. Знакомство это произошло внезапно, без предупреждения, и было настолько неприятным, что он потом еще несколько недель не мог успокоиться.

Дело было в том, что Олва не выбрасывала в мусор пищевые отходы, как это делали городские жители, а сортировала их и после переработки использовала в качестве удобрения в огороде. Для этих целей на заднем дворе у нее имелась компостная куча. Герд представлял себе, что удобрения получаются путем простого, хоть и длительного перегнивания продуктов, но все оказалось несколько сложнее. Во-первых, не все продукты годились для переработки. В кухне Олва специально для него повесила список того, что можно было выбрасывать в компостную кучу, а что нет. Герд не понимал, почему отходы растительного происхождения и скорлупа относятся к ним, а остатки рыбы и мяса или, скажем, хлеба, нет, но в подробности не вдавался, а просто делал то, что от него требовалось. А, во-вторых… Сначала все было хорошо: Герд выносил остатки из списка на задний двор, слегка кривился, приближаясь к компосту, и, как в случае с выгребной ямой, старался не смотреть, когда бросал в него мусор, а потом быстро ретировался в дом.

Но однажды после дождя во дворе царило грязевое месиво. Герд, гордо вышагивавший в резиновых калошах, дабы не наступать в лужу неизвестной глубины прямо перед ящиком с компостом, просто швырнул луковую шелуху издалека, но, к сожалению, не докинул. Легкая, как пух, она, издеваясь над ним, мягко спланировала на поверхность лужи и легкомысленно поплыла. Герду пришлось присесть на краю лужи и начать выуживать злополучную шелуху голыми руками. Сначала он ничего не замечал, но потом вдруг боковым зрением уловил какое-то движение сквозь щели в ящике. Герд слегка повернулся и наклонился к нему, чтобы получше рассмотреть. Напротив, в нескольких сантиметрах от его лица в компосте копошились огромные жирные красные черви. Герд побледнел, дернулся назад, и поскользнувшись, полетел спиной в лужу поверх все еще плававших там очистков. Как потом выяснилось, именно эти черви и перерабатывали отходы в биогумус.

Олва категорически отказывалась даже пробовать обойтись без них. Герд, в свою очередь, не мог поверить в то, что черви, имея такую возможность и полную свободу, не расползаются по всей округе. На протяжении нескольких недель он подтыкал все щели в своей комнате, внимательно смотрел под ноги, совершая каждый шаг или присаживаясь на стул, и повторно мыл посуду перед ее использованием. Омерзение перед повторной встречей с червями, но уже в собственной постели, не давало ему проветривать помещение и отравляло жизнь, но Олва оказалась настолько упряма, что поделать с этим Герд ничего не смог.

В остальном же они жили мирно. Вечера коротали за чтением у камина, Олва качалась в кресле, а Герд, когда его отпустила паранойя, стал ложиться прямо на половик. Кресло в доме было только одно, а от стула он со временем отказался, посчитав, что в том, чтобы растянуться с книгой на планшете у огня, есть нечто, нет, не романтичное, – самобытное.

Иногда Олва учила его готовить. Она потрясающе стряпала и кормила племянника очень вкусно, утверждая при этом, что ее заслуги в том нет, просто Герд никогда до этого не питался настоящими продуктами. Это была сущая правда: ни такого молока, ни такой рыбы, ни таких овощей, ни даже таких грибов Герд, действительно, прежде не ел. Особенно его поразили грибы, их он любил больше всего.

К еде как таковой он был равнодушен, хотя, переехав, стал серьезно подозревать, что так получилось только в виду того, что всю жизнь ему приходилось довольствоваться продуктами на редкость безвкусными. Синтетическими, поясняла Олва. Натуральные продукты с фермерских хозяйств на прилавки обычных магазинов не попадали. Герд вспомнил, как Гера, характерно кривя губами, неоднократно хвасталась, что на светских приемах пробовала блюда не чета тем, что дома ели они. А когда она сама давала обеды, то разоряла Хама, желая не ударить в грязь лицом перед высокопоставленными особами тем, чем там она их угощала. Сам Герд никогда на таких мероприятиях не бывал, да и, когда они проводились в их доме, в гостиной не появлялся, чтобы, как оправдывалась Гера, не пугать гостей своими жуткими манерами, поэтому и судить о качестве пищи высшего общества не мог. Впервые поесть «по-человечески», по заявлению Олвы, ему довелось только в ее доме. Случилось это в то самое первое утро, и продолжалось потом на протяжении всего времени его нахождения у нее.

Как-то, когда Герд уже совсем к ней привык, Олва приготовила знатный ужин: на столе среди прочего были и грибы. И не просто грибы. В городе за всю жизнь Герд пробовал только одну их фабричную разновидность, которая так и называлась – «грибы», а на вкус они были еще безвкуснее, чем вся остальная продукция питания, и почти свято уверовал, что кроме них никаких других грибов на свете не встречается. Единственным опровержением служил учебник по окружающему миру и мнение его учительницы, которая вряд ли сама эти другие разновидности когда-либо видела своими глазами. Но именно с того дня в школе, когда учительница поведала классу, что существует три царства: растений, животных и грибов, началась странная, почти нежная привязанность Герда к последним.

Учительница, если бы ей в какой-то другой жизни позволилось быть самой собой, была бы натурой весьма возвышенной, меланхоличной, с фантазией, даже с чудинкой, и, наверное, писала бы романы. Но в этой жизни ей такого никто не разрешал, поэтому нутро ее было упрятано так же, как и все остальные нутра, под толстым слоем предписаний и норм поведения в здоровом социуме. И большую часть времени она вела себя совершенно приемлемо, только очень редко, когда, например, ученики писали проверочные работы, впадала в дискредитирующую ее задумчивость.

В тот день ее тонкая, почти прозрачная фигура как обычно неслышно скользила между партами, касаясь их кончиками пальцев, и мелодично повествовала о трех царствах. Кто-то из одноклассников Герда спросил, почему грибы, какие-то несчастные грибы, которых в мире и всего-то один вид, вдруг выносятся в третье царство, а не принадлежат к царству растений, где им и место. Учительница – Герд теперь уже не мог припомнить ее имени – пустилась в пространные заверения ошибочности данного суждения. С потусторонней улыбкой она объявила, что до коллапса их по разным оценкам существовало, как минимум, более нескольких сотен тысяч видов. Сколько же их осталось на планете после коллапса доподлинно было неизвестно, ибо подсчетами уже никто не занимался. Далее она долго и для восьмилеток утомительно объясняла, что у грибов имеются признаки как растений, так и животных, но они, между тем, ни на растения, ни на животных не похожи.

Из этих разглагольствований Герд ничего не запомнил, но он запомнил другое, на что кроме него в классе никто больше не обратил внимания. Учительница подошла к окну, подышала на стекло и, проведя пальцем по запотевшему участку, тихо произнесла:

– Грибы вообще-то очень странные организмы. Они, несмотря на свою схожесть с остальными живыми организмами, в то же время и совершенно иные. Им нет подобных, они не имеют аналогов. Грибы как будто не от мира сего, будто инопланетяне, случайные гости, так и не сумевшие покинуть Землю. – Тут же она опомнилась и вздрогнула от собственной дерзости. Нельзя делиться такими неуместными для официального учебного процесса мыслями вслух, такие мудреные, оторванные от жизни мысли вообще нельзя иметь. Хорошо еще, что никто не заметил, не то непременно бы донес. Прочистив горло и отвернувшись от окна, учительница продолжила вести урок.

Герд же не сумел выбросить из головы ее слов. Он вдруг тогда отчетливо осознал, что и он, и учительница просто притворяются, будто они такие же люди-растения, как все остальные в классе, в городе, в государстве. На самом деле, они оба – инородные, чуждые обществу организмы. Они – инопланетяне. Грибы. Только об этом кроме них никто не знал и знать не должен был, иначе это вызвало бы подозрения и ненужные вопросы. Герду и без дополнительных странностей было несладко. Когда он, только что лишившийся на тот момент отца, переступил порог третьего класса, то был немедленно отчитан заблаговременно осведомленной по поводу его семейной ситуации заведующей по воспитательным работам за излишне растерянный вид и разлагающее учебную атмосферу рассеянное поведение. Какое уж тут может быть место еще и дополнительным чудачествам, когда тебе даже смерть близких оплакать не дают? Видите ли, это нарушает заведенный в школе порядок вещей! Герд, разумеется, внешне сразу же подобрался, придав выражению лица более благопристойный вид. А потом, уже сидя в классе и неотрывно следя глазами за размышлявшей вслух учительницей, он внутренне ухватился за эту в каком-то смысле успокоительную мысль, что он просто не от мира сего, он гриб в мире враждебных растений-людей, и, обретая новое взамен потерянного родство, почувствовал к грибам особую любовь.

Так вот, когда Олва выставила на стол в качестве закуски соленые грузди, а на горячее подала жареные лисички с картошкой и луком, Герд испытал восторг. Потом он перепробовал еще много видов грибов и даже научился их собирать и отличать съедобные от несъедобных, поражая Олву своим маниакальным интересом к данному вопросу. За ужином же под тяжестью нахлынувших от обжорства чувств Герд развеселился как никогда, стал словоохотливым и приятным собеседником, каковым, на самом деле, не являлся.

– Вот и представь себе, – придавался воспоминаниям от первой проведенной под одной крышей с теткой ночи он, – спать невозможно с открытым окном, спать невозможно с закрытым окном, да я это окно почти возненавидел, а тут еще ты бродить по дому начала! Я думал, с ума сойду!

Они дружно расхохотались.

– А я-то так старалась с этим окном, – утирая слезы, вставила Олва.

– В каком смысле «старалась»? – отдышавшись, спросил Герд.

– Ну, это ж чулан был без окон, без дверей, а у меня до твоего приезда только месяц оставался, пристройку-то я бы сделать не успела, там только разрешение на нее получать полгода бы пришлось. Вот я экстренно и переделала чулан: дверь в пустой проем вставила, да окно прорубила, только с ним малек перестаралась, во всю стену вышло. – Она снова рассмеялась.

Герд же больше не смеялся. Он сидел, неподвижно выпрямившись на стуле и вперив в тетку глаза.

– Просто изначально дом-то я строила для себя одной, – начала оправдываться, заметив его реакцию, Олва. – Я же не собиралась заводить семью. В смысле, не то, чтобы ты моя семья теперича… – она смешалась еще больше и покраснела. – Эээ в смысле, ты-то, конечно, и так моя семья, просто я имела в виду, что… что… – нервничая, она начала приглаживать и без того гладко зачесанные волосы. – В общем, ты это…извини, что я тебя в чулан-то засунула, я как-то не подумала, что ты из-за этого расстроишься. – Она поднялась и начала старательно собирать тарелки.

– Я не расстраиваюсь из-за этого, – Герд жестом остановил ее, – я так и понял с самого начала, что это был чулан. – Он замолчал.

Олва замерла с посудой на весу и вопросительно вскинула брови, Герд же облизал пересохшие вмиг губы, раздумывая, может ли он, а главное, хочет ли откровенничать с ней:

– Я просто удивлен, что ты ради меня решилась на такие перемены.

– Да как же шь без окна-то жить? Это ж не тюрьма, чтоб как в камере-то.

Герд порывисто запустил пальцы в волосы, взлохмачивая их:

– Просто ты уже столько всего для меня сделала.

– Чего я сделала-то? – Олва отступила назад и недоуменно развела руками. Тарелки угрожающе звякнули в них.

– Я не хочу тебя обременять.

– Да с чего ты это взял-то, я все никак понять-то не могу? – Она опустилась обратно на стул и прижала к груди грязную посуду. – Не обременяешь ты меня нисколько, я только рада, что ты приехал.

– Почему? – неожиданно выпалил Герд, сам дивясь своей наглости. – Почему ты решила пустить меня к себе? Ты ведь не хотела заводить семью, сама сказала.

Олва открыла рот, потом закрыла его и сглотнула. Повисла неловкая пауза. Не надо было спрашивать, Герд, конечно же, понимал, что это было верхом бестактности. Он отвернулся, сжал под столом кулаки и, злясь, стал лихорадочно придумывать, как бы загладить собственную выходку. Олва снова встала и на этот раз понесла тарелки в кухню. Чем-то громыхнула. Герд вздрогнул, поднялся и последовал за ней.

– Я все хотел спросить, – резко сменил он тему, ероша себе затылок, – а по чему ты лупила тогда утром?

– Лупила? – тетка, не мигая, уставилась на него.

– Ну, ты несколько раз вставала, заходила в кухню, а потом раздавались шлепки.

– Шлепки? – она нахмурилась. – Ааа, это я била по квашне.

– Квашне? – теперь пришла очередь Герда хмуриться.

– Квашня – это забродившее тесто. А бьют по нему, ну, для того, чтоб, это, углекислый газ выходил, который замедляет, процесс брожения-то, – она улыбалась во весь рот.

– Понятно. – Герд кивнул и тоже улыбнулся. Ему было совершенно не понятно. Он уже выходил, когда вспомнил и обернулся. – Мне бы интернет для учебы-то.

– Хорошо, завтра возьму тебя с собой в город, в библиотеке-то он есть. Только встать придется рано.

Герд повторно кивнул:

– Спасибо. Спасибо за все.

Олва в ответ пожала плечами.




Глава 2. Открытие


Первые несколько недель лил дождь, поэтому Герд почти не выходил из дома – боялся простудиться. Но потом метеорологи смилостивились и прояснили погоду, предоставив ему возможность прогуляться по округе. Герд не очень понимал, зачем впадать в такие крайности, когда можно было бы установить оптимальную температуру и просто поддерживать ее весь год. Так было бы, на его взгляд, намного практичнее и экономичнее, поделился он с теткой в один из тех пасмурных дней, надеясь в кухонное окно разглядеть просвет в затянутом тучами небе. Олва пожала плечами и пробормотала что-то про необходимость отдыха для земли и о привычности смен времен года для людей. Но о какой привычке могла идти речь, если с тех пор, когда эти ярко выраженные переходы от зимы к лету и наоборот еще существовали в природе, миновала уже не одна сотня лет и те, кто их мог помнить, давно умерли? Но спорить он, разумеется, не стал, давно отучил себя от этой опасной наклонности.

В первый же погожий день Герд натянул резиновые сапоги и дождевик и бодро зашлепал по лужам по направлению к загону с овцами. На пороге в нос ему ударил едкий запах фекалий, от которого защипало в носу и глазах, запершило в горле. Герд поморщился и заходить внутрь не стал.

– Сегодня я хочу пойти посмотреть озеро, – громко воззвал он в полумрак хлева.

– Возьми собаку-то, – отозвалась Олва откуда-то из глубин, – чтобы не заблудиться. Еще там есть лодка. Только если будешь кататься, опосля обязательно выволоки ее на берег и привяжи, чтоб не уплыла.

– Понял. Вот только про собаку не уверен. – Герд почесал себе подбородок.

– Возьми ее только в первый раз, чтоб дорогу-то запомнить. – Олва уронила железное ведро, которое с гулким грохотом выкатилось из загона и брякнуло о ногу Герда. – Мне так спокойнее будет, эт все-таки лес, там водятся рыси.

– Лаадно, но только в первый раз, – он наклонился за ведром, поднял его и протянул Олве, вышедшей следом, – коли уж рыси…

– Старта, ко мне! – Собака вынырнула из-за угла, завиляла хвостом и, склонив голову на бок, услужливо посмотрела на хозяйку. – На озеро!

Тут же овчарка не менее бодро, чем до этого Герд, потрусила по тропинке, то и дело прижимаясь к ней носом, а Герд, уже не такой довольный, двинулся за ней.

Совсем скоро он ступил в лес. Ничего подобного слышать, вдыхать, осязать и видеть ему еще не приходилось. Высоченные сосны, ели и лиственницы подпирали собой серые небеса и, казалось, стояли здесь много веков, хотя Герд прекрасно понимал, что этого быть не могло. Запах влажных палых иголок и их мягкость под ногами, поглощавшая звуки шагов, кружили голову. Деловитая дробь дятлов, шелест крыльев, даже шероховатая грубость стволов создавали ощущение нереальности, мистичности. Герд остановился и выдохнул. Температура в лесу оказалась ниже, чем на ферме, меньше девяти градусов Цельсия, Герд понял это по облачку пара, которое вылетело у него изо рта и повисло в воздухе. Он протянул руку вперед и осторожно попробовал его коснуться – пар рассеялся. Герд огляделся. Лес его больше не пугал, он завораживал. Своей нетронутостью, дикостью, своим величием и таинственностью. Своим глубоким приглушенным цветом. Тишиной и нерушимым покоем. Герд глубоко вдохнул и пошел, опираясь на стволы деревьев, пораженный красотой. Поминутно задирая голову или устремляя взгляд под ноги, разглядывая, запоминая, впитывая в себя каждый сучок, каждую былинку на пути.

Старта все время бежала впереди, но время от времени останавливалась и терпеливо поджидала своего спутника. Умная тварь, беззлобно дивился ей Герд. Спустя пятнадцать или двадцать минут – он потерял точный ход времени – деревья расступились, и дорога пошла резко под уклон. Неожиданно и как-то сразу взору открылось великолепное озеро. Голубое стекло без малейшего изъяна ряби на поверхности в сердце хвойного леса смотрелось, как драгоценный камень в дорогой оправе. Герд замер, пожирая глазами эту картину. Он вдруг понял, что голодал, ужасно голодал, лишенный возможности созерцать прекрасное. Для человека, всю жизнь проведшего в черте города и знакомого с природой только по фотографиям и передачам по визору, это было, как если бы заключенного наконец-то отпустили на свободу. Именно так себя сейчас Герд и чувствовал – будто его амнистировали. Больше никаких стен, никакого регламента, никакого давления. Только свобода, пространство и покой.

Он закрыл глаза, потянул ноздрями свежесть, и гнев свел ему челюсти. Герд ведь до этой минуты даже не знал, что был заключенным. Или на самом деле знал, просто не хотел себе в этом признаваться? Правда же состояла в том, что он арестантом и был. Правда в том, что он ненавидел столицу с ее безликими серыми домами-коробками и такими же людьми. Правда в том, что он ненавидел этих самых людей. И ему не стыдно, его ненависть обоснована. Герд сжал кулаки и усилием воли заставил себя не думать об отце.

Он открыл глаза и начал спуск, наслаждаясь своим одиночеством. Вот бы это навсегда! Герд с величайшим трудом переносил любые скопления людей. Едва терпел болтовню одноклассников и матери. Если быть до конца честным, он презирал мать. Считал ее легкомысленной, падкой на роскошь, глупой праздной женщиной, которая даже имени сыну нормального дать не смогла, а просто подобрала созвучное ее собственному – Гера. Вот бы его сменить! Но, кажется, имя нравилось отцу, точно Герд, к сожалению, не помнил. Да и запрещено у них в Баби?ле менять имена – он уже выяснял. А повторного брака Герд матери вообще не смог простить. Гера вышла замуж только ради высокого положения в обществе и красивой жизни. На него ей всегда было наплевать, что бы она там ни говорила. А теперь, когда она была беременна… Герд тряхнул головой, отгоняя дурные мысли прочь, не хотелось ими портить прогулку.

Он спустился на песчаный берег, без труда нашел лодку, завиденную им еще издалека, и после некоторых колебаний решил попробовать в ней прокатиться. Но как это сделать, не замочив ног? Он столкнул лодку в воду настолько, насколько ему это позволяла высота голенищ сапог, чего было явно недостаточно, потому что тяжелая неповоротливая деревянная лодка продолжала сидеть на мели. Чтобы сдвинуть ее глубже в воду, нужно было и зайти глубже. Герд, уперев руки в боки, стал оглядываться по сторонам – не найдется ли какой-нибудь палки поблизости, достаточно длинной и толстой, чтобы сдвинуть лодку с места. Но поблизости были только куцые кусты и Старта, разлегшаяся на берегу и безразлично наблюдавшая за его потугами. Герд брезгливо поморщился – придется разуваться. Не хватало еще пораниться и подхватить какую-нибудь инфекцию! Но делать нечего. Разувшись и закатав штанины так высоко, как только смог, он боязливо ступил на прохладный песок и невольно испустил вздох удивления и облегчения. Кто бы мог подумать, что песок окажется таким приятным, несмотря на холод! Герд инстинктивно закопался пальцами вглубь песка и закрыл в упоении глаза. Даже дома из-за проклятых червей он был вынужден все время ходить в обуви, и это порядком начинало его нервировать.

Когда он достаточно столкнул лодку в воду и неуклюже в нее забрался, то обнаружил, что штаны на нем, несмотря на все усилия их не замочить, мокрые. А на днище лежат весла, которые вполне бы сгодились в качестве упора, додумайся он раньше их использовать, чтобы оттолкнуться от дна. Его губы изогнулись в презрении к самому себе, и он начал прилаживать весла, когда овчарка занервничала и начала скулить.

– Ну уж нет, дорогуша, в лодку я тебя не возьму, этого только мне не хватало, еще перевернешь ее! – Герд уселся на сидение и начал грести. – Жди там!

Большого успеха он, однако, не добился. Где-то когда-то, то ли по визору, то ли в сети, он видел, как рыбаки управляются с лодками, но на практике этого оказалось недостаточно, техники гребли он совсем не знал. Единственное, в чем он в итоге преуспел, так это в кручении на одном месте. Спустя полчаса и множество попыток Герд, весь взмокший и обессиленный, рухнул на днище лодки. Сердце бешено колотилось, в ушах пульсировало.

Назвать Герда спортивным никто бы не решился, в первую очередь, он сам. Хотя бы потому, что спорта, как такового, в государстве не было. Спортивные игры считались бесполезной тратой времени и баловством, чего, конечно же, ни один уважающий себя и окружающих человек позволить не мог. Тем более что любой соревновательный дух пресекался на корню, как разжигающий необоснованную вражду и противостояние между людьми. А этим, как выражался Диктатор, человечество сыто по горло. Что ж, может, в этом он и был прав, думал Герд, в любом случае, спорт – последнее, чем он мог бы заинтересоваться. Хотя физические упражнения все же в Бабиле приветствовались, ибо помогали гражданам поддерживать здоровье в надлежащем виде, но ими Герд в силу по большей части лени пренебрегал, поэтому-то так быстро и выбился из сил.

– Даа, подготовка у меня что надо, чуть не сдох. – Он вдруг безудержно расхохотался, дергаясь всем телом. – Чувствую, гребец из меня не выйдет.

Смех разнесся далеко над водой, спугнув нескольких курочек в камышах. И тут Герд услышал всплеск. Совсем близко. Он резко поднялся, замотал головой по сторонам, а потом перегнулся через борт лодки, со стороны которого донесся всплеск, посмотреть на рыбу, настоящую живую рыбу, которую он напугал. Герд был слишком возбужден, его движения – слишком порывисты. Центр тяжести сместился, лодка накренилась, а затем перевернулась. Герд плюхнулся в воду, а лодка накрыла его сверху, больно ударив по голове. Он ушел под воду.

Ледяная вода раскаленным железом обожгла тело. Герд задохнулся от боли и ужаса, одновременно с этим его свела судорога – горло перехватило, а конечности парализовало. Не в состоянии ни вздохнуть, ни пошевелиться, он плавно шел на дно. Широко распахнутыми глазами Герд ясно видел, как лодка и солнечный свет постепенно ускользают от него, но ничего не мог поделать. Невидимые иглы повсюду пронзали непослушную плоть, а сам он низвергался не только в толщу воды, но и отчаяния.

Мысленно Герд понукал себя к движению. Но напрасно. Тогда он зажмурился и постарался успокоиться, сосредоточиться на сердцебиении, сильном, частом. Паника отступила. Герд приказал ногам пошевелиться, превозмочь спазм. Безрезультатно. Страх нахлынул с новой силой – наступало удушье. Герд внутренне забился, пытаясь вздохнуть, чем только усугубил бы ситуацию, наглотавшись воды и приблизив свой конец, но спазм не позволил ему этого сделать. Он снова и снова бессмысленно рвался, запертый в собственном теле, когда неожиданно почувствовал искру тепла в районе солнечного сплетения, а потом его неожиданно подбросило. Шевелиться он по-прежнему не мог, но Герд либо определенно сдвинулся вперед по направлению к поверхности, либо сошел с ума. Он опять напрягся, что есть мочи, и… Произошел новый толчок – его еще раз подбросило.

Секунда облегчения – он спасется, непременно спасется, – а затем снова бездна отчаяния, зрение заволокло черной пеленой – кислород в легких закончился. Герд предпринял последнюю тщетную попытку вздохнуть, и на него накатила волна спокойствия – он терял сознание. Последнее, что он запомнил, как что-то мягкое коснулось его руки.

Это была Старта. Она выволокла его на сушу. Уже на берегу Герд задергался в конвульсиях, закашлялся, подавившись воздухом, завалился на бок, и его вырвало. Когда завтрак вышел из него, но конвульсии продолжились, настал черед желудочного сока. Озерной воды не было, ее он не сделал ни глотка. Наконец все закончилось, Герд с облегчением отвалился на спину и забылся.

К действительности его вернула все та же Старта, она старательно вылизывала ему лицо. Герд сел, на этот раз почувствовав холод. Лес вокруг него вальсировал, перед глазами плыли разноцветные пятна, а во рту было горько. Нащупав рукой крепкую шею собаки, Герд потянул ее на себя и зашептал в самое ухо:

– Старта…ты такая умница. Ты – умница…ты меня спасла, – он обнимал воняющую мокрой псиной овчарку как никого и никогда прежде.

Потом долго одеревеневшими руками натягивал сапоги и стаскивал с себя изодранный в клочья собачей пастью дождевик и куртку. Одежда мертвым ледяным грузом тянула его к земле. Поднявшись на ноги, он прохрипел:

– Веди меня… веди меня, Старта. Домой!

Дорога показалась Герду адом, и ад этот продолжался вечность. Его шатало из стороны в сторону, как пьяного. Однажды Герду довелось лицезреть подобную картину на улице, и то всего минуту, нарушителя тут же подобрал патруль гражданского правопорядка. Его бросало то в жар, то в холод, с него ручьями лил пот, он стучал зубами. Если Герд спотыкался и падал, то встать было подвигом. Единственное, что помогало ему переставлять ноги, за что цеплялось упрямое сознание, было не то, что если он останется в лесу, то погибнет, нет, смерть сейчас была бы чудесным избавлением, его поддерживало то, что если он сам не дойдет до дома, то Старта приведет к нему Олву. А лучше уж умереть, чем позволить тетке тащить его домой на руках.

Как только они вышли из леса, Старта подняла лай. Олва откуда-то выскочила наперевес с ружьем, но, оценив ситуацию, прислонила его к стене сарая и спокойным шагом направилась к ним. Без единого вопроса она помогла Герду войти в дом и уложила его в постель. И только тогда он позволил себе снова потерять сознание, успев подумать при этом, что хорошо было бы попросить тетку не раздевать его догола, стыдно ведь.



Следующие две недели Герд провел в городской больнице, и еще две после этого пролежал дома. Ему диагностировали пневмонию. Как только температуру хоть немного удалось сбить, он настоял на домашнем лечении. Уколы от Олвы, безусловно, унизительны, но все равно лучше, нежели оставаться в палате с другими инфекционными больными. Мало ему своей заразы, чтобы еще чужую подхватить. Олва как его представитель написала отказ от дальнейшего стационарного лечения с полным взятием ответственности за состояние здоровья Герда на себя и увезла его обратно на ферму. На самом деле, провернуть это удалось только благодаря тому, что главный врач больницы – старый знакомец Олвы и чем-то был ей обязан. Ибо тетка Герду – не близкий родственник, да и взять и отказаться от лечения в Бабиле гражданин попросту не мог. Но Олва, тем не менее, как-то смогла все уладить. Герд понадеялся, что не доставил ей этим проблем, просто оставаться в больнице больно уж не хотелось. Зато Геру долго отговаривать приезжать не пришлось. Она в сущности не была злым человеком, лишь свой покой и удобство ценила много выше, особенно сейчас во время токсикоза.

Весь этот невероятно долгий мучительный месяц Герд каждый день раз за разом прокручивал в голове все, что с ним приключилось. Он тысячу раз спрашивал Старту, она ли тогда толкала его в воде. Старта в ответ только многозначительно вздыхала и укладывалась поудобнее рядом. После пережитого они стали лучшими друзьями, брезгливость Герда на овчарку больше не распространялась. Теперь она жила в его комнате и спала на коврике рядом с кроватью, днем стерегла овец, ночью – его сон. А Герду каждую ночь снились полеты.

К моменту своего выздоровления Герд сделал несколько умозаключений. Первое, Старта никак не могла его тогда толкать. Она бы просто не успела до него так быстро доплыть. Наверное. Хотя, сколько он провел под водой, Герд в точности не знал. Да и отгрести далеко от берега он не сумел. Но ведь дна он так и не коснулся! Хотя, может, озеро просто глубокое. И все-таки, Старта тащила его за ворот куртки – тот был порван, – а не пинками под зад. Хотя вдруг она сначала просто не могла сообразить, как получше к нему подступиться?

Нет, никто к Герду не прикасался, он бы почувствовал прикосновение, как почувствовал собачью шкуру под рукой. Эти толчки стали результатом его личных усилий! А вдруг все это ему только померещилось, он ведь тонул? Так ведь, на самом деле, не бывает, люди не двигают силой мысли объекты, тем более самих себя. Скорее всего, от шока и удушья у него просто помутился рассудок, и все толчки ему пригрезились.

Но, чем больше Герд над этим думал, тем упрямее отказывался признавать, что мог спятить. Со смерти отца и последующей демонстрации Геры своей полной несостоятельности в качестве матери Герд быстро усвоил, что в этой жизни он может рассчитывать только на собственные мозги и силы. Это хоть и заставило его преждевременно повзрослеть, зато и научило твердо держаться на ногах. Поэтому, если теперь он больше не мог себе доверять, значит, все теряло смысл. И значит, он просто не имел права оказаться сумасшедшим!

В конце концов он так извелся сомнениями, что пришел ко второму умозаключению: чтобы понять, что произошло на самом деле, и обрести покой, погружение необходимо повторить! Решение сильно походило на попытку суицида, учитывая пневмонию и наступающую зиму, да и осуждающий взгляд Старты говорил о том же, но ждать до лета Герд просто не мог. Не мог и все тут. Правда, пока его не выпускали на улицу до окончательного выздоровления, осуществить это все равно было невозможно, приходилось быть паинькой и вести себя осмотрительно. Поэтому Герд всячески старался отвлекаться от навязчивых мыслей на учебу, собаку и невинную болтовню с Олвой.

Когда он уже достаточно окреп, чтобы беспрепятственно разгуливать по дому и даже немного помогать тетке на кухне, та одним вечером после долгих уговоров позволила ему начистить картошки к обеду следующего дня. Сидя, разумеется. Сама Олва занималась форелью, которая планировалась у них на ужин. Тетка была рыбачкой, отсюда и злосчастная лодка, но сегодня рыбу она готовила пойманную не ею. Кто-то из деревенских принес ее в благодарность за помощь, так как Олва одолжила им комбайн. В законности ее действий Герд сильно сомневался, но почел за благо не спрашивать об этом, дабы не быть лишенным милости продолжать восседать на треногом табурете, склонившись над ведром с очистками.

Пока тетка возилась с тушками, Герд молча строгал. Ему хорошо был виден сосредоточенный профиль фермерши. Строгий, прямой. Волевой подбородок, резкие скулы. Сила и уверенность сквозили в каждом движении. При этом большие почти прозрачные глаза смягчали общее впечатление грубости, напоминали, что перед ним женщина. Герд смотрел на нее и думал о том, как она не похожа на свою сестру, его мать. Маленькая, тоненькая, шустрая, черноволосая и кареглазая Гера была полной противоположностью сестры не только внешне.

Что общего могло быть у этих женщин? Одна любила землю, ручной труд и уединение, другая почитала верхом блаженства сиять в какой-нибудь роскошной антикварной гостиной. Гера так и предстала перед его внутренним взором во всей своей красе: нитка жемчуга на шее, слишком глубокое декольте и сияющая улыбка в обрамлении неприлично красных губ. Несколько раз в детстве Герд подглядывал, когда вечера давались у них. Как же Гера флиртовала! Со всеми подряд мужчинами высшего чина, не чураясь даже откровенных стариков, которых уже не могла трогать ее красота. Герд невольно усмехнулся, он не мог себе представить, чтобы Олва умела флиртовать. Она была проста и незамысловата, как топор на ее заднем дворе. Его мать – жеманна. Олва умела, кажется, все на свете, его мать – пожалуй, только стенографировать.

– Как ты оказалась здесь? – Герд сильно удивился, услышав свой собственный голос со стороны, открывать рот он не планировал.

– М? – не отрываясь от рыбьей чешуи и кишок, уточнила Олва.

– Я имею в виду на ферме, на работе с землей.

– Да вариантов-то особо и не было. – Она завернула выпотрошенные тушки в фольгу и отправила их на чугунной сковороде в печь, там еще тлели угли. – Мы были беднота, а в аграрный брали всех. – Теперь она принялась за нарезку овощей.

– А чем ты хотела заниматься?

Олва пожала плечами:

– Такого вопроса мне никто не задавал. Я старшая, я должна была делать то, что лучше для семьи. – Она съела с ножа кругляшек моркови. – Мужиков-то помимо отца у нас не было, а кормить-то семью надо.

– А Гера?

– А что Гера?

– Ей не нужно было делать то, что лучше для всех?

Олва помолчала, прикидывая, что ответить.

– У Геры-то как-то никогда не было…ээ чувства долга, что ли, – медленно выговорила она. – Зато она всегда заботилась о себе и всегда собиралась удачно выйти замуж. Что и сделала.

– Дважды, – уточнил Герд.

Олва ткнула в воздух кончиком ножа, изображая поднятие указательного пальца.

– Ты не жалеешь? – спустя минуту снова спросил Герд, покончив с картофелем.

– О чем? – не поняла та. – Теперича режь ее кубиками в чугунок.

– О том, чем занимаешься. – Герд кивнул и послушно начал резать.

– Шутишь, что ли? Покажи мне человека-то счастливее меня.

Герд вздохнул. Это было сущей правдой. Олва находилась в своей стихии и была в ладу с собой. Самому ему, конечно, не очень импонировало всю жизнь проковыряться в земле, чего стоили одни только черви… Герда передернуло. Зато ему нравились здешние простор и красота. Синева неба и воды. Небо над Цивилой было всегда серым. Цивила, вообще – целая палитра серого. Множество оттенков, но всегда одного и того же цвета. В детстве Герд даже считал, что глаза у него серого цвета только потому, что они всегда смотрели на серое, и это было просто отражением того, что он видел вокруг.

Еще ему нравился ветер. Сильный, своевольный. В столице никогда не бывало ветра. Наверное, так задумано метеорологами. И, конечно, ощущение свободы. Это он оценил больше всего. Только тут он почувствовал отсутствие цепей, которые в столице сковывали его не по рукам и ногам, но стискивали голову и грудную клетку так, что становилось невозможно дышать, думать. Они змеиными кольцами сжимали самое сердце. Туда не ходи, того не делай, так не смотри, этого не думай. И, конечно же, не спрашивай, никогда не задавай странных вопросов – не ищи причин, не пытайся понять последствий, просто даже не пытайся что-то понять. Это лишнее, это подозрительно. Лучше делай, что тебе говорят, и все будет в порядке. И вежливо улыбаться, пожалуйста, не забывай. От воспоминаний Герду стало тошно, захотелось выйти хотя бы во двор глотнуть свежего воздуха и размяться, но он только крепче ухватился за нож и яростнее начал им орудовать.

Герд точно знал одно – все его существо восставало против мысли жить, работать, стареть и, в конечном счете, умирать в Цивиле. Он одинаково ненавидел и тоскливый быт заводчан, и слепящий лоск высшего эшелона. Но, самое главное, он ненавидел контроль. Диктатура. Но диктатура не просто открытая и жесткая, но еще и изощренная, жестокая.

Когда Герду было около пяти, он отбился от матери в центре города. Отвлекся на что-то, но не упустил ее из виду: дорогое дефицитное ярко-желтое платье то и дело мелькало впереди – но, чтобы нагнать его, необходимо было перейти дорогу. До пешеходного перехода пришлось бы далеко бежать, а, значит, потратить время, и, может быть, совсем потеряться. Машин на проезжей части, как обычно, не было, путь казался открытым и безопасным. И вот, маленький Герд занес ногу, чтобы шагнуть с тротуара.

В этот же момент кто-то цепко ухватил его за запястье и потянул назад. Дорожный инспектор. Женщина. Она присела рядом с ним на корточки, заглянула ему в глаза и очень ласковым вкрадчивым голосом стала увещевать Герда, что он уже совсем большой и должен знать правила дорожного движения. Переходить улицу можно только в специально отведенных для этого местах.

Герд доверчиво ткнул ей на желтое пятно, размеренно удалявшееся от них и не замечавшее пропажи сына. Инспектор покачала головой, заметив, как бы про себя, что подобных «мамаш» нужно ставить на учет в соответствующие инстанции, но ему ответствовала, что это совершенно не повод для грубого нарушения правил общественного поведения и порядка. Потом она выпрямилась и с чувством выполненного долга отошла от Герда, оставив его одного решать свои маленькие детские проблемы. В конце концов, она была дорожным инспектором, а не социальным работником, и неблагополучные семьи не входили в ее юрисдикцию.

Герд, поняв, что помощи от тети в форме не будет, развернулся и упрямо шагнул с тротуара на проезжую часть. Реакция последовала незамедлительно. Инспектор снова ухватила его за запястье и вернула на прежнее место. Потом она все тем же елейным голоском начала повторять свою речь о правилах поведения на дороге. Голос ее был приторно сладким, как сироп к оладьям на завтрак по воскресеньям, но из глубины черных глаз на Герда взирала чистая злоба. Женщина с каждым следующим словом все сильнее и больнее сдавливала его запястье. Герд дернулся, но закричать не посмел, на глазах выступили слезы. А инспектор продолжала сдавливать ему руку, пока за ее спиной не возникло желтое платье.

Запыхавшаяся Гера сумбурно благодарила инспектора за спасение ее нерадивого сына, пока та медленно разжимала руку. Женщина холодно ответила, что это ее работа, и записала себе их имена и адрес. На следующий день к ним явилась социальная служба. У Геры после их визита случился припадок, и она целую вечность по детским меркам не разговаривала с сыном. Синяк с руки Герда не сходил неделю. Так он впервые познакомился с тем, как работает диктатура на практике.

С тех пор Герд многому научился. Например, научился не показывать своих чувств, не высказывать желаний, вообще не говорить того, что думает – это все равно никого не интересовало. Зато в совершенстве овладел искусством вести себя непримечательным образом. Быть по середке всегда и во всем. Просто для того, чтобы на него не обращали внимания. К нему не приглядывались. Его персоной не интересовались. Чтобы больше ни одна женщина или мужчина в мире не сделали ему больно. Правда, когда вырос, он стал подозревать, что между его болезненностью и постоянным подавлением эмоций имеется определенная связь, но такому направлению как психосоматика в медицине Бабила уделялось непростительно мало внимания, поэтому и почерпнуть сведений о ней в своих медицинских справочниках Герд практически не мог.

Герд, покончив с картошкой, уставился в окно невидящим взором. В следующем году он выпускался из школы, ему пора было определяться с будущим. Но тут он мог выбирать в отличие от Олвы, ведь Геру и Хама не волновала его карьера. По счастью. Беда лишь в том, что Герд не знал, кем являлся и чем хотел заниматься. На профессиональном ориентировании у него вышли средние баллы по многим профилям. Он нигде особенно не отличился, но мог стать вполне сносным специалистом в разных направлениях. Государство предлагало ему ряд профессий, которые были наиболее востребованы им.

К ним, в первую очередь, относились сельское хозяйство и научная деятельность. Но земля Герда – он покосился на Олву – не прельщала. А наука для него была закрыта как раз по причине баллов. Она находилась на пике популярности вот уже столетие, и середнячков в нее не брали, только выдающиеся умы. Медицина из той же категории, только чуть ниже рангом. Идти по стопам отца и деда и строить военную карьеру Герд не собирался. Быть пешкой или пусть даже ладьей в руках Диктатора он не хотел, и так все сосредотачивалось в кулаке того. Правда, когда Герд был маленьким, и эта стезя казалась ему возвышенной, он собирался пополнить ряды бравых гвардейцев Бабила и даже выпросил себе энциклопедию по военному делу в подарок на день рождения. Штудировал ее целыми днями, заучивая воинские звания и представляя, как дослужится минимум до генеральского чина. Но потом отец ушел со службы, а затем и вовсе погиб, и Герду пришлось расстаться со всеми своими детскими восторженными представлениями о жизни.

Еще была педагогика. Пожалуй, в принципе, это бы ему подошло, это было бы не сложно. Но почему тогда от одной мысли о преподавании на душе становилось так паршиво? Потому что такая профессия предполагала работу с людьми и у людей на виду. Нет, педагогика – табу. Ежедневной пытки пристальными взглядами на протяжении сорока-пятидесяти следующих лет Герд просто не вынесет – он даже от ужаса испариной покрылся. На худой конец, всегда оставался завод. Герд плотно сжал губы. Нет, на завод он тоже не пойдет. Там он, как Натан, не сдохнет. Что же тогда? Техническая и информационная безопасность? Не вариант, он не станет ни сам непрестанно следить за людьми, ни помогать это делать другим. Мерзость какая – Герд поморщился. Ну и какой из всего этого следовал вывод? Он покачал головой.

– Хорошо, когда точно знаешь, чего хочешь, да? – И снова Герд себе удивился – если он не вернет контроль над собственным языком, то попадет в беду.

– А? – Олва залила картошку холодной водой и убрала чугунок со стола. – Завтра я буду поздно, сам поставишь вариться.

– Угу, – Герд кивнул. – Ну, как Гера, которая знает, чего хочет, и уверенно идет к своей цели.

Олва хмыкнула:

– Наверное.

Говоря о сестре, она заметно замыкалась, и ее лицо принимало отстраненное выражение. Видать, тоже от нее была не в восторге, подумал Герд, решаясь разрядить обстановку:

– А вы точно от одних родителей?

Вообще, с чувством юмора у Герда дела обстояли напряженно, он об этом знал, и поэтому редко к нему обращался.

– Чего? – Олва уставилась на него немигающим взглядом.

– Ну… в смысле… вы так не похожи с Герой, – краска пунцовыми кляксами начала расползаться по его скулам и шее.

– Мм.

Шутка не прошла. Пылающий Герд смотрел прямо перед собой на испещренную ножом столешницу, клянясь больше никогда даже не пытаться подобное повторить – позориться он ненавидел.

– На самом деле, это-то без разницы, – тетка задумчиво посмотрела на свои загрубевшие руки.

– Что? – Герд с трудом оторвался от столешницы, чтобы украдкой взглянуть на нее.

– Все мы друг другу братья и сестры, – грустно ответила Олва и отвернулась к печи проверить рыбу.

– Ты приверженка секты всеобщего братства людей? – Герд снова пошутил и снова об этом пожалел, с силой впиваясь зубами в губу, чтобы заставить себя уже наконец заткнуться.

Движение распространилось после коллапса и последовавших за ним войн, в результате которых погибло абсолютное большинство людей на планете, но в государстве оно было под запретом. Герд считал, что его последователей можно понять, учитывая, что в живых осталось шиш да маленько. Отчего бы и не побрататься, когда вас так мало?!

– Типа того. – Олва достала форель и кивнула Герду на тарелку с овощами. – Накрывай на стол, юморист.



В конце концов одним ноябрьским утром, когда Герду великодушно разрешили покидать дом, он, прихватив с собой полотенце и запасное исподнее, в сопровождении Старты снова отправился на озеро. Олва только что отчалила на рынок в город, соответственно помешать задуманному не могла, как, впрочем, и помочь в случае чего.

На этот раз наслаждаться видами Герд не мог, все его мысли были поглощены предстоящим безумством. А лес, между тем, представлял собой картину сказочную – накануне вечером выпал снег, украсив деревья белым сверкающим на солнце покрывалом. Но Герд смотрел только себе под ноги, не замечая ни его белизны, ни скрипа, даже несмотря на то, что в городе такого не увидеть. На берегу он сходу начал раздеваться – боялся передумать, поэтому действовал быстро. Старта, почуяв неладное, громко заскулила, нарушив звонкую тишину вокруг. Герд вздрогнул, но темпа не сбавил. Не обращая на собаку внимания, он уверенно зашел в воду, поднимая брызги. Старта залаяла. Герд обернулся и пригрозил ей пальцем:

– А ну-ка цыц! Сам все знаю. Жди!

Зайдя в воду по пояс и трясясь всем телом, но не замечая этого, Герд обернулся на Старту еще раз, словно умоляя в случае чего снова его прикрыть, а потом со словами «что же ты, болван, делаешь» набрал побольше воздуху в легкие и нырнул на глубину.

Тут же его охватила знакомая паника, ледяная вода сковала движения, от неожиданности Герд выпустил изо рта ценный пузырек воздуха и тут же разозлился на себя за оплошность. Это помогло собраться, в голове прояснилось, Герд подавил страх и сконцентрировался. На этот раз он был готов.

Герд мысленно отдал приказ своему телу переместиться. Ничего не произошло. Что ж, ожидаемо. Он покрепче зажмурился и как можно громче внутренне повторил приказ. Ничего. Стараясь не замечать нарастающий по новой страх, Герд стиснул кулаки и уже собирался опять начать приказывать, как вдруг остановился и прислушался. К себе. Он ощутил всей поверхностью кожи холод и давление воды. Почувствовал оцепенение ног и рук. Бешеный стук сердца, судорогу в желудке и горле. Пустоту в голове. Герд вспомнил ту самую искру в районе солнечного сплетения и мысленно ухватился за нее. Он сосредоточился на воспоминании и призвал тепло. И он его ощутил. Маленький огонек тепла внутри него самого. Герд представил, как тот расширяется и упирается ему в ребра изнутри – тепло наросло, и произошел толчок. Самый настоящий реальный толчок. У него получилось!

От радости Герд вскрикнул, последние пузырьки воздуха вырвались на свободу и медленно потянулись к поверхности. Герд, не отрывая от них взгляда, потянулся вслед. Новый толчок подбросил его прямо вверх, в животе стало жарко. Еще один толчок, и голова оказалась на поверхности. Задыхаясь и отплевываясь – он-таки умудрился хлебнуть воды – смеясь и маша рукой заливающейся лаем на берегу овчарке, Герд торжествовал. Заветный глоток воздуха, и он снова ушел под воду.

И вновь толчки, сначала импульсивные, несуразные, но постепенно все более и более осмысленные и подконтрольные. Не прибегая к помощи рук и ног, Герд двигался в воде. Это было невероятно, он плыл только усилием воли. При этом организм напрягался и вырабатывал энергию, кровь разливалась по всему телу, кончики пальцев пульсировали, а лицо горело.

Потом это стало похоже не просто на резкие стихийные колебания под водой, а на серию более слабых, но плавных толчков, сливающихся в один непрерывный и двигающий тело по заданному вектору. Теперь Герду казалось, что в животе у него мини-мотор, который он учится правильно заводить. Примерно через час он уже хорошо плавал, извиваясь в воде всем телом так, чтобы создавать наименьшее сопротивление.

Восторг. Бурный, первобытный восторг наполнял каждую клеточку его естества. Торжество и ощущение всесильности, собственной мощи и несокрушимости. Все происходящее с ним было невозможным, но, тем не менее, происходило на самом деле. Над этим предстояло еще крепко поразмыслить. Герд выбрался на берег и подхватил полотенце. Старта нарезала вокруг него круги, издавая то ли стоны, то ли визги, пока он вытирался и одевался, на ходу рассказывая ей о только что полученном опыте.

Никогда еще мозг Герда не работал так напряженно, как в те минуты по дороге домой. От усердия он жевал нижнюю губу, анализируя всю полученную им информацию, пытаясь ее систематизировать и сделать хоть какой-нибудь вразумительный вывод. Что с ним произошло, почему, откуда? И могут ли так другие люди? Неожиданно Герда осенило, он вспомнил свои сны. Резко остановившись посреди запорошенной тропы, он замер, закрыл глаза и сконцентрировался. В районе солнечного сплетения возникло тепло, затем произошел толчок. Герд потерял равновесие и упал. Быстро вскочил и повторил все еще несколько раз.

Адреналин жаркими волнами накрывал его с головой, пот заливал глаза и струился по спине, но оторвать себя от земли у Герда не получалось. Его просто бросало из стороны в сторону с огромной силой. Упав в очередной раз и ободрав колени о корни, Герд остался стоять на четвереньках перед собакой, поглощенный думами, почему в воде у него получалось намного лучше. Может, потому, что в воде по-другому ощущался вес? Если так – а он верил, что это было именно так – то, как следует приноровившись двигаться в воде, он сумеет поднять себя в воздух. Герд тяжело выдохнул, поднял усталое лицо на овчарку и сказал:

– Знаешь, что все это значит, Старта? – Та завиляла хвостом и наклонила голову набок. – Это значит, я буду летать! Обещаю тебе, во что бы то ни стало я буду летать!




Глава 3. Фамильные байки


Всю зиму Герд посвятил тренировкам. Первую половину дня он прилежно занимался учебой – крайне важным было самостоятельно и в полном объеме усваивать тот материал, который остальные его одноклассники проходили с учителями. Он не мог позволить себе завалить выпускные экзамены, даже если еще не знал, чем займется по жизни, ему и так стоило огромных усилий добиться разрешения на домашнее обучение. Во второй же половине дня, когда быстро темнело, и заниматься становилось невозможно, Герд брал с собой Старту – работы у нее почти не было, овцы больше не выгонялись на пастбище, а зимовали в хлеву – и уходил на якобы прогулки для укрепления тела и духа.

Олва лишних вопросов не задавала, поэтому он спокойно приходил на озеро в сумерках и тренировался по несколько часов кряду. Сначала как следует приноровился плавать в воде, а затем перенес тренировки на сушу. И вот тут уже все пошло не столь гладко. Сразу поднять себя с места в воздух у Герда так и не получалось, сколько он ни тужился – его просто продолжало раскачивать на месте, но дальше этого дело не двигалось. Герд долго ломал себе голову, как быть, нарезая вокруг деревьев круги, пока ему не пришла очередная гениальная, она же смертельная идея. Он решил попросту не оставить себе выбора – лететь или не лететь. Прямо как когда у него не было выбора плыть или не плыть. Решил, что вновь повиноваться его нерадивое тело заставит только экстремальность ситуации.

Он нашел сосну, до нижних веток которой смог дотянуться, и вскарабкался верхом на одну из них. Передохнул, встал на ноги, а затем потянулся к следующей ветке над своей головой. Проделав эту процедуру несколько раз и порядком подустав, Герд обнаружил, что взобрался на довольно приличную высоту. Он посмотрел вниз и ему немедленно поплохело – если он не взлетит, а просто рухнет оттуда камнем, то костей уже никогда не соберет, и никакая Старта ему не поможет, и даже сугроб вряд ли смягчит падение. Голова пошла кругом, желудок скрутило в тугой узел. Герд беспомощно огляделся. По соседству в нескольких метрах от его сосны стояла другая точно такая же сосна. На ней сидела белка.

– Привет, – сказал ей Герд.

Белка мигнула и скрылась из виду. Герд хихикнул – нервы определенно сдавали. Он задрал голову и не придумал ничего умнее, чем взобраться еще повыше. После этого посмотреть вниз и вовсе не хватило духу. «Ну и не надо», – буркнул про себя Герд, уже и без того трясясь от страха. Он, как последний дурак, стоял на тонкой, поскрипывающей под его весом сосновой лапе, прижимаясь спиной к стволу, и уговаривал себя не дрейфить. Но это ни капли не помогало. И чем дольше Герд так стоял и понукал себя, тем яснее понимал, что ни ступит дальше ни шагу.

И вдруг он разозлился. Разозлился, что сам себя загнал в ловушку. Что не может отважиться и осуществить свою мечту. Даже на то, что под деревом неотступно скулит Старта, а с соседнего дерева за ним подглядывает глупая белка и смеется – смеется ведь! – над ним. Тогда Герд плотнее сжал челюсти и кулаки, зарычал и, оттолкнувшись от ствола, бросился вперед.

Ветка под ним жалобно взвизгнула и обломилась. А Герд, пролетев несколько метров вниз, и глядя широко распахнутыми глазами, как неумолимо приближается земля, спохватился, что пора бы что-нибудь предпринять, и тут же почувствовал знакомый рывок. Вот только не вверх, а в сторону. Мощный такой рывок.

Дальше он почувствовал уже сильную боль. От удара. Болели ребра и лицо. В щеку, казалось, навсегда впечатались ошметки коры. Герд застонал и отодрал лицо от древесины, но рук и ног, опоясывавших ствол, не разжал. Он не упал на землю, нет, его толчком отнесло на соседнюю сосну, а точнее, прямо в нее. Герд осторожно посмотрел вниз и с облегчением увидел под собой ветку, на которую без дальнейшего риска для здоровья можно было спокойно спуститься, что он и сделал.

– Таак, хорошо, – на нетвердых ногах, он снова повернулся к стволу спиной и более внимательно осмотрелся, – что дальше?

Совсем рядом с одного дерева на другое мягко спланировала белка-летяга. Герд проследил за ней взглядом, а потом еще долго таращился на то место, где она исчезла, затем медленно произнес:

– Кажется, я тебя понял.

Раз сил и сноровки нормально летать у него пока не хватало, он решил просто повторять за белками. Остаток этого и всех последующих вечеров Герд планировал с дерева на дерево, постепенно увеличивая расстояние и учась лавировать между ветками таким образом, чтобы не напороться на какой-нибудь сук и не ободрать себе бока.

А еще через пару месяцев Герд уже, действительно, летал. Он не взлетал высоко – не выше верхушек деревьев, – чтобы его не засекли государственные дроны, если таковые здесь водились, но ему уже и не нужны были сами деревья в качестве перевалочных пунктов на пути его следования. Он их просто огибал, как препятствия, и захлебывался счастьем. Самым настоящим, подлинным, концентрированным счастьем.

Конечно, не обходилось без инцидентов: то Герд разорит пару гнезд, то напугает до полусмерти рысь, а несколько раз он чуть сильно не покалечился, – но, в общем, тренировки, можно сказать, проходили терпимо.



Как бы ему ни хотелось, тренироваться каждый день у него не всегда получалось. В лесу заблудиться даже в дневное время суток ничего не стоило, не говоря уже о ночи, поэтому Герд всегда держался озера. А оно, как оказалось, было популярным у местных настолько, насколько это возможно в такой глуши. Причиной тому служила форель, в изобилии водившаяся в кристально чистой, не перемерзающей даже зимой озерной воде. Форелевого хозяйства, по счастью, не держали, но Олва и другие деревенские нередко наведывались туда порыбачить. В такие вечера Герд не летал и пребывал в дурном настроении – чувствовал себя обокраденным.

В один из вечеров ему как раз выпал несчастливый жребий. Он мрачно взирал на то, как Олва собирала снасти, мурлыкая что-то себе под нос. Ее настроение было явно не в пример его. Глядя на нее, снедаемый безысходностью, Герд решился на авантюру:

– Олва, а могу я пойти с тобой, мне все равно нечего делать?

Тетка задумалась, а потом задорно – Герду показалось наигранно – сказала:

– Да без вопросов. Ты-то когда-нибудь рыбачил?

– Нет, конечно, – Герд невесело усмехнулся. – Где бы?

– Ага, глупо с моей стороны как-то… – Она снова задумалась, потом вздохнула. – Ну что ж, одевайся, вторая-то удочка у меня есть.

Как только они ступили за порог, Олва принялась его учить:

– Форель очень осторожная, пугливая рыба-то, поэтому нужно вести себя очень тихо, понял?

Герд промычал в ответ.

– Ловить ее можно самыми разными снастями, но я-то предпочитаю поплавочную удочку.

Герд неопределенно хмыкнул, вертя бесцветный легкий круглый корпус поплавка между пальцами. Тетка продолжала его наставлять, но ему так быстро стало скучно, что слушать ее он перестал.

– Ты-то все понял? – вдруг резко спросила Олва, возвращая племянника к действительности.

Герд брякнул первое, что пришло ему на ум:

– А ловим-то на что? – невольно передразнил ее он, рассматривая пустой крючок. Это ее извечное «то» бесило его больше всего.

Олва подняла на уровень его глаз прозрачный пластиковый ящик, полный навозных червей. Герд шарахнулся.

– Ясссно, – стойкая неприязнь к ним никуда не делась.

– Чем они краснее, тем оно лучше, – притворяясь, что не заметила его реакции, продолжила тетка. – Форель любит яркие цвета-то. Насаживать на крючок лучше крупного целого червя, а не половинку. Крупная-то рыба на таких лучше клюет. – Она потрясла ящиком перед носом Герда. Черви заерзали еще оживленнее.

– Да понял я, понял, – отмахнулся он от коробки.

– Но самое главное, – Олва стала очень серьезной, – не отпугнуть рыбу-то! Ее может насторожить все, что угодно: голос, силуэт рыбака, любые звуки и шорохи. Именно поэтому-то я никогда и не беру с собой Старту.

– Хорошо. – Герд зевнул.

Не доходя до берега Олва остановилась и стала раскладывать снасти, по ходу объясняя, как забрасывать удочку.

– Э, а почему мы остановились именно здесь? – проигнорировал ее рассусоливания Герд.

– Потому что именно в этой-то запруде и водится форель. Я давно ее присмотрела.

– Какой запруде? – Герд недоуменно озирался.

– Там, – Олва махнула рукой в сторону озера, она заметно нервничала.

– Я не понимаю.

– Я же тебе объяснила, – тетка грозно посмотрела на Герда, – форель очень осторожная рыба, ты ее спугнешь, и тогда вся рыбалка-то насмарку. Давай поменьше болтай и слушай, чего тебе говорят-то. – Она открыла коробку с червями и ловко выудила одного пожирнее. – Насаживать его нужно так, чтобы жала крючка-то не было видно, иначе рыба-то его не возьмет. Чего скривился-то? Давай пошустрее, пока они не расползлись!

– А можно попросить тебя насадить червя и на мой крючок тоже? – Герд заискивающе улыбнулся.

– Чевой-то? – Олва гордо выпрямилась. – Давай-давай, время-то уходит!

Герд набрал воздуху в легкие и, плотно сжав рот, будто переживая, как бы червяк не заполз ему туда, сунул руку в ящик.

Кралась Олва к воде так, словно, там ее ждала не рыба, а государственные агемцы. Герда распирало от смеха:

– Может, лучше ползком?

– Может, и лучше, – сквозь зубы ответила та. – Цыц.

Опять же, не доходя до воды, они остановились в прибрежных кустах. Олва двигалась бесшумно, как большая кошка. Она ловко, далеко и точно, без всплеска забросила свою удочку, переложила ее в другую руку и потянулась за Гердовой.

– Я что, не сам это сделаю? – он машинально шагнул назад, не давая ей ухватить удилище.

– Ш-ш, – шипела она тоже не хуже кошки. – Ты разгонишь мне всю рыбу! С первого раза без всплеска-то не получится, так что пока просто смотри, – губы шевелились практически беззвучно.

Она нетерпеливо поманила его отдать удочку. Герд обиженно протянул ее:

– Как червей насаживать, так это пожалуйста, а как до дела доходит, так это «пока просто смотри».

Олва сверкнула на него глазами, и он умолк. Также мастерски забросив и вторую удочку, тетка одним легким движением головы подозвала Герда принять из ее рук удилище. Он осторожно, но крепко сжал его обеими ладонями, и они застыли.

Так прошло пять минут. Абсолютно ничего не происходило. Герд медленно наклонил голову к Олве:

– Что дальше?

– Жди.

Прошло еще минут пять.

– А долго ждать-то?

– Скорее всего.

Несмотря на тренировки, с непривычки руки Герда постепенно стали затекать, а потом и неметь.

– Но ничего же не происходит! – не выдержал он.

– И не произойдет, если ты будешь все время трещать! – Олва злилась. – Рыба-то затаилась, выжидает.

– Да чего ей выжидать? Хватай червяка, да и дело с концом!

Олва стиснула зубы и закрыла глаза. Герда хватило еще только на несколько минут:

– По-моему, тут рыбы нет.

Тетка издала какой-то неопределенный гортанный звук, но вслух ничего не ответила.

– Ну или ты неважный рыбак, – себе под нос снова проворчал он, однако Олва его прекрасно расслышала.

– Что?! – она крикнула так, что вздрогнул не только Герд, но и живность в окрестных кустах. Потом зарычала и начала судорожно сматывать свою удочку. – Ну все, клева-то сегодня не видать! Стоит тут, дышит, как медведь, не затыкается ни на секунду, а потом я-то еще и виновата! Ууу, кулёма! – Олва обессилено села, положила подбородок себе на колени и обхватила их руками.

Герд, поняв, что на этом их рыбалка закончилась, начал кое-как вытаскивать свои снасти. Его леска зацепилась за прибрежные кусты. Он потянул. Леска оборвалась, а грузило и крючок канули где-то в кустах. Олва закрыла глаза и шумно несколько раз вдохнула. Герд присел рядом с ней и начал разминать негнущиеся руки.

– Я не думал, что это так долго и муторно, – оправдывался он. – Прошла целая вечность.

– Двадцать минут, Герд, прошло только-то двадцать минут!

Теперь уже тяжело вздохнул Герд.

– Ладно, чего уж там. Сама виновата, – она чуть смягчилась. – День-то у меня был не ахти какой, вот я все и успокаивала себя, что буду в тишине да покое рыбачить. Но не случилось.

– Нужно было сразу тогда сказать, чтобы я не шел с тобой. И никаких проблем бы не было, – обиделся Герд.

– Пошлепали домой. – Олва поднялась. – Нам еще на ужин надо что-то сообразить. Рыба-то на сегодня отменяется. – И неожиданно рассмеялась.

Обратно Герд какое-то время шел по тропинке позади тетки, рассматривая ее со спины. В общем-то, у нее была не такая уж и плохая фигура, довольно стройная, даже не лишенная грации.

– Олва, а почему ты одна? – Герд зажмурился. Ну, в самом деле, пора уже завязывать открывать рот, не подумав.

– Чего?

– Почему ты не замужем?

Олва ему не ответила. Просто промолчала, как тогда, когда он спросил ее, почему она его взяла к себе. Герд тоже ничего говорить больше не стал. Так они молчком и дошли до дома, а в коридоре разошлись в разные стороны: Олва – на кухню, Герд – в свой чулан. Через полчаса она позвала его ужинать. На столе ожидали овощи, хлеб и холодная буженина. Жевали в тишине. Было чрезвычайно неловко.

– Я всю жизнь любила только одного мужчину-то, – резким тоном сказала Олва. Герд поглядел на нее исподлобья. – Но у нас с ним ничего не вышло. Он женился на другой. Вот и вся история-то.

Герд сглотнул, ему мучительно хотелось сменить тему. Кто его вообще за язык тянул? Какая ему разница?

– Я тут вспомнил, – он, правда, обрадовался неожиданному воспоминанию, – что видел, как другие рыбачат с лодки.

– Да, – Олва кивнула, – ловить форель можно-то по-разному. Именно для этого лодка-то там и пришвартована. Но я не рыбачу с лодки, снасти неподходящие, да и не понравилось мне с нее удить-то.

Герд наморщил лоб:

– Кажется, рыбаки еще что-то бросали в воду.

– Это называется прикорм, – Олва снова кивнула. Она несколько повеселела, маневр Герда удался. – Чтобы рыба лучше клевала, ее привлекают чем-нибудь вкусным.

– Почему мы так не сделали? – Герд изобразил яростную заинтересованность, видя, как тема увлекает Олву, но ответа уже не расслышал. Очнулся он, только когда она встала и начала собирать пустые тарелки. Он тоже поднялся и пошел на кухню ставить чайник, на ходу придумывая, о чем бы таком еще поговорить, чтобы окончательно развеять неловкость.

– Слушай, а разве для рыбалки не нужна лицензия? – спустя несколько минут возобновил разговор Герд, сунув ложку с медом за щеку. – И как ты вообще работаешь, мне, вот, кажется, что ни шаг, то ты вовсю нарушаешь закон? Не думаю, например, что у тебя имеется разрешение на то же самое ружье.

Олва лукаво прищурилась:

– Это-то как раз у меня имеется, – она улыбалась, – вот только охотиться с ним я не имею права. Как и без него. Оружие-то мне разрешено использовать только для защиты себя и скота от дикого зверья. Но, понимаешь ли, в чем штука-то, – тетка окончательно расслабилась, тон ее стал доверительным, – государству очень нужны фермеры. Кто-то ж должен кормить страну. А вот разбогатеть на этом не получается. Ты пашешь, как комбайн, а все что имеешь, так эт только то, что не голодаешь. Хотя в наших-то реалиях и эт немало уже. Вот и получается, что фермеры-то хоть и нужны, но не сказать прям, чтоб эта профессия больно уж была популярна среди молодежи-то, все ж в науку рвутся, хотят спасти планету! – она криво усмехнулась. – Но один плюс-то все-таки имеется. – Олва подняла указательный палец вверх и выдержала эффектную паузу.

– Свобода, – догадался Герд.

– Истинно! – она кивнула. – Свобода-то, конеш, относительная, но тем не менее. Особенно, если ты выбираешь жить-то, как я, в полном уединении и осваивать новые территории. Ничего своего-то я хоть и не имею: и пикап, и технику, и дом, – она загибала пальцы, – поле, овец, даже корову, – все-все-все, в случае чего, у меня отберут. Кроме Старты, – она похлопала овчарку под столом. – Государство на все выделило мне денег, и теперича ничем другим я не имею права заниматься. Зато за фермерами-то и не такой жесткий надзор ведется. Не в плане, конеш, количества зерна или поголовья скота там, тут все строго, чуть что и тебе хана, – она провела ребром ладони себе поперек горла, – а в плане послаблений того, как можно управляться с хозяйством. Если, скажем, я заправляюсь топливом подешевше или разок-другой в сезон дикую утку укокошу себе на обед, так этого-то никто и не заметит. Такие дела, брат, тем и живем, – закончила она свой монолог и потянулась.

– Это, конечно, вообще занятно, что в нашу эпоху ограниченности земли и Искусственной Атмосферы еще есть неосвоенные территории и так много лесов. – Герд внимательно ее слушал и понимающе кивал, тема была интересной.

– Это-то как раз и неудивительно. Когда возвели купол, то стали насаживать под ним леса без устали прямо-таки. Первые лет сто угрохали на это. Не мудрено, что в просветах между ними много бесхозных полей образовалось. А за пределами-то Искусственной Атмосферы, поговаривают, лесов уже с гулькин нос осталось, а еще лет через сто их, говорят, и вовсе не станет, но кто ж наверняка-то знать может?! В любом случае, леса – эт, во-первых, единственный наш естественный источник кислорода, а, во-вторых, источник бесценной древесины. Нам-то ведь даже для топки разрешается брать дерево очень ограниченно, и только не пригодную ни для чего остального, пораженную древесину, а ее, кстати-то, несмотря на все старания ботаников чегой-то многовато. Но хоть так, а то вообще уголь бы пришлось возить. – Она зевнула. – Пошли спать че ли.

– Да, конечно. – Герд спохватился. – Уже совсем поздно. Спасибо за ужин.

– Ага.

После этого Герд еще не раз ходил с теткой на рыбалку. Он научился определять места, где могла прятаться рыба, даже прилично закидывал удочку, но в остальном ему не везло. Форель наотрез отказывалась у него клевать, а часами простаивать с удочкой в руках и таращиться на поплавок в гробовой тишине – сомнительное удовольствие. Один-единственный раз у него клюнуло, но он зазевался и упустил момент. Подлая форель почувствовала крючок и выплюнула наживку, оставив его ни с чем. В итоге Герд признал, что рыба умнее него, и не стоит с ней связываться. А уж терпения ей было точно не занимать. Хотя кое-что общее у форели с Гердом все же имелось – рыба ни в какую не желала жрать мерзких червей. И за это ее было трудно винить. А на то, что на червей у Олвы все же клевало, Герд не обращал внимания. Так вышло, что за все время жизни на ферме Герд ни разу не поймал рыбы. Ни одной. Даже самой малюсенькой.

А вскоре Герд освоил и еще один навык. В один из морозных солнечных дней он никак не мог сосредоточиться на уроках, мысли помимо воли все время устремлялись высоко – в небо. Герд мерил свой чулан по периметру шагами, заложив руки за спину и поджав губы, пока не сдался и не решил выйти освежиться, а заодно и постараться отвлечься. Во дворе Олва заканчивала возиться под капотом своего пикапа: она как раз захлопнула крышку и теперь вытирала руки от масла, окидывая машину критическим взглядом.

– Ты еще и автомеханик? – Герд, руки в карманах, медленно спускался по ступенькам крыльца.

– Не. Так… – Олва неопределенно пожала плечами. – Кое-чего могу.

– Иногда кажется, что ты умеешь прямо-таки все.

– Ты смеешься надо мной че ли? – она нахмурилась.

Герд задумался:

– Наверное, нет. Ты, правда, умеешь много всего, чего обычному человеку и не снилось.

Олва снова пожала плечами. Герд остановился рядом и провел рукой по крышке капота:

– Я вот, например, не умею вести хозяйство или водить машину.

– Разве ж это проблема. – Олва тыльной стороной ладони отерла пот со лба. – Я могу тебя научить. Садись за руль-то.

– Да мне это без надобности. У меня все равно никогда не будет своей машины. – Герд шагнул назад и снова сунул руки в карманы, но Олва успела заметить, его замешательство и интерес.

– Садись, садись. Никогда ж не знаешь, что может пригодиться в жизни. – Она уверенно обогнула пикап и села на место пассажира. – Может, на службе там понадобится, если ты пойдешь по стопам отца, или еще где. Долго тебя ждать-то?

Герд помедлил еще мгновение, собираясь возразить, но потом передумал. В глазах метнулся огонек, и он решился.

– Готов? – спросила тетка, когда он оказался на водительском сидении.

– Будем считать, что да.

– Тогда ставь левую ногу на крайнюю левую педаль – эт сцепление будет, и выжимай его полностью.

– Чего? – растерялся Герд.

– Дави до упора, говорю. – Олва заулыбалась, а Герд запыхтел, почти вслепую тыкая ногами педали.

– Хорошо. Теперича заводи мотор. – Она достала из козырька над головой Герда ключи и протянула ему. – Вставляй в замок зажигания, выжимай сцепление и поворачивай.

Герд аккуратно вставил ключ в замок и повернул. Приборная панель загорелась огнями.

– Теперича выжди секунду, – Олва коснулась плеча Герда, – чтоб ток-то успел пройти по цепи. А теперича поворачивай дальше.

Мотор послушно заработал, индикаторы на панели погасли, Олва довольно улыбнулась:

– Слышишь, как урчит? Музыка. Можешь плавно отпускать сцепление.

Герд медленно убрал ногу с педали и шумно вздохнул. Они только начали, а он уже весь взмок.

Через пару дней он вовсю рассекал по ферме. Герду нравилось водить, конечно, не так как летать, но то были и разные вещи. Одно дело управлять своим собственным телом и совсем другое – механической махиной, которая даже непонятно как и по каким причинам подчинялась тебе. Герд от души развлекался.

– Это оказалось не так сложно, как я предполагал, – заявил он Олве.

– И правда, не сложно, когда попривыкнешь-то. Осталось только правила подучить, и тебя можно будет выпускать на большую дорогу, благо, они у нас пустые, и шансов-то натворить делов у тебя будет не больно много.

Но потом в их занятиях наступил перерыв, ибо у Олвы выдались несколько недель, заполненных хлопотами и волнениями. У овец шел окот, и она была настолько поглощена процессом, что даже не заметила, как Герд где-то разбил губу и прихрамывал. То были молчаливые, но яркие свидетельства его сальто в воздухе – он напоролся лицом на сук и грохнулся о землю.

Герд как раз упрямо хромал мимо хлева по направлению к лесу, намереваясь повторить свою выходку, когда его глазам предстала весьма необычная сцена. Посреди загона прямо на покрытом соломой земляном полу, широко раскинув ноги, сидела Олва и заливисто хохотала. Вокруг нее нарезала круги и отчаянно блеяла овца. Олва же нежно прижимала к груди новорожденного ягненка, зарывалась в него лицом и продолжала смеяться. Опешивший от столь странного поведения тетки Герд машинально шагнул внутрь:

– Эээ… у тебя все в порядке?

– Ага! Да я знаю, я веду себя, словно дитятя малая, но ничего не могу с собой поделать. – Она снова уткнулась носом в ягненка. – Души не чаю в новорожденных ягнятах, они таки мягкие, таки кудрявые. Они пахнут молоком! Хошь, я дам тебе понюхать? – ее неподдельный энтузиазм не оставлял сомнений в серьезности вопроса.

– Н-нет, спасибо, я не фанат овец, да и жалко бедную мать, смотри, как ты ее нервируешь.

– Ага, я сейчас его отпущу. – Она прижала ягненка к щеке и потерлась о него. – Еще в детстве-то, когда мы, городские, проездом оказались в деревне и я в первый раз держала ягненка, я заявила своим старикам, что буду разводить овец хоть бы только ради этого.

Герд усмехнулся, это было одновременно и очень забавно, и трогательно. Картина запала ему в душу.



К концу зимы Герд окончательно освоился: и на ферме, и в небе. Сам он очень изменился, полеты благотворно повлияли на его физическое состояние. От былой болезненности не осталось и следа: прекратились кровотечения из носа, не беспокоили больше мигрени, не повторялись приступы паники. Он вообще перестал болеть. Тело Герда пришло в тонус, обрело хорошую форму, он окреп и возмужал. Но если все это он еще вполне мог объяснить тренировками, ведь во время полетов в напряжении находились все мышцы: и рук, и ног, и спины; то было и одно обстоятельство, которое не поддавалось объяснению. У Герда сильно увеличилась грудная клетка, ребра буквально разъехались в стороны, превратив его торс в нечто наподобие бочки. Герд также ощутил, как увеличился объем его легких, раза так в два-три, точно. Можно было бы и это списать на тренировки, в конце концов, его полеты требовали большого запаса кислорода в тканях, но не до такой же степени, чтобы за несколько месяцев подвергнуть изменениям скелет?!

Была у него и одна серьезная проблема: в полете тело вырабатывало неимоверное количество тепла, и если в ледяной воде это спасало от переохлаждения, то на суше Герду становилось невыносимо жарко. Он летал в одних шортах, и это его даже зимой не спасало, а что будет летом, ему было страшно представить. Он обливался потом и пытался взять под контроль процесс теплообразования, но пока толку было больше от снега, которым он регулярно обтирался. Зато он больше не поминал худым словом метеорологов, которые усиленно имитировали под куполом зиму со всеми ее былыми снегопадами и низкими температурами.

Тем были заполнены его будни, на выходных же Олва частенько брала его с собой в город, где она отправлялась на фермерский рынок, а Герд пропадал в местной библиотеке в интернете, отправляя свои работы учителям, получая новые задания и пытаясь найти информацию о людях, обладающих необычными способностями, например, к левитированию. Очень осторожно. Совершенно безрезультатно.

В самом начале весны за одним из ужинов Олва долго и пристально наблюдала за тем, как Герд методично сметал все со стола, заливая это кувшином молока – тренировки отнимали у него уйму энергии.

– У тебя-то, как я погляжу, аппетит наладился, я б даже сказала, что ты стал уплетать за двоих. – Олва довольно оскалилась.

– Да, твоя стряпня творит чудеса. – Герд подмигнул ей. – Живот совсем перестал меня беспокоить, впрочем, как и все остальное.

– О как! Отличная новость, Гера-то как раз надежилась, что свежий воздух и натуральные продукты исцелят тебя.

– Ну что ж, ее план удался, – он сделал упор на слове «ее», но Олва, кажется, не заметила его иронии.

Они немного помолчали, но потом Олва снова заговорила:

– Да и вообще, ты подтянулся, кажись, даже сутулиться перестал. – Она испытующе на него посмотрела.

– Да? Ну, может быть. Все-таки я каждый день гуляю, а это физическая нагрузка.

– Мм, ну лады. – Олва наклонила голову на бок, совсем как Старта, когда пыталась понять, о чем ей толкуют. – Знаешь, а еще ты стал более… жизнерадостным че ли.

Герд закатил глаза.

– Ну, что ты хочешь услышать? Что мне здесь лучше, чем дома, и что я рад, что приехал сюда? Что здесь я чувствую себя живым? Ну, так знай, что так оно и есть! – Герд встал из-за стола, сгреб еще недоеденный ими ужин и понес его в кухню. По дороге он чуть замешкался и бросил через плечо. – Мне хорошо у тебя.

Герд не увидел, как Олва зарумянилась.

А через несколько дней случилось непредвиденное. Герд как обычно упражнялся среди верхушек деревьев, пока Старта ждала его внизу. Он никак не мог совладать с температурой тела, от жара у него разболелась голова, не позволяя сосредоточиться на маневрах. Герд сделал несколько ошибок, разозлился, из-за этого сделал еще несколько ошибок, и в итоге кубарем скатился по склону к озеру. Он вскочил на ноги и в ярости закричал на весь лес, в который раз распугав птиц, но спустя время, успокоившись, снова поднялся в воздух. Взял высоту, затем завис, закрыл глаза и сконцентрировался на своем сердцебиении, понукая его замедлиться. Когда же ему это, наконец, удалось, и жар немного схлынул, Герд открыл глаза и победно посмотрел вниз, ища глазами единственную свидетельницу своего триумфа. И тут он чуть было не упал от неожиданности и испуга – рядом с собакой с выпученными глазами и ружьем в руках стояла тетка. На силу совладав с собой, Герд как можно спокойнее спланировал на землю. Несколько мгновений они молча таращились друг на друга, пока Старта жалобно поскуливала и заискивающе виляла хвостом.

– Я увидела, как птицы в лесу сорвались в небо с криком, и решила, что что-то случилось. – Олва вытянула вперед руку с ружьем в подтверждение своих слов.

– Да? – Герд сглотнул, во рту было сухо.

– Пойдем-ка домой от греха подальше. Я тебя подожду в сторонке. – Она кивнула на одежду Герда, что лежала невдалеке.

– Да. Конечно. Хорошо. – Герд бросился одеваться, попутно соображая, что бы такого правдоподобного соврать. Вот только что тут соврешь?

До дома шли молча: Олва впереди, потом Герд, и позади всех трусила ни в чем не повинная, но чувствовавшая себя кругом виноватой Старта. Не оборачиваясь, Олва прошла к себе, а Герд остался ждать ее в гостиной и сходить с ума от неизвестной участи, которая теперь его ожидала. Через несколько минут Олва вернулась в гостиную и опустилась в кресло у камина. Отблески огня танцевали на ее сложенных замком руках. Невозмутимость женщины восхитила бы Герда, если бы сейчас так не нервировала.

– Ну и чего эт было? – тихо спросила она.

Герд вскочил со стула, обошел обеденный стол кругом и снова сел. Он категорически не знал, что сказать. Нужно было заранее предположить такой исход событий и подготовиться к нему. Но было уже поздно, деваться некуда. Герд крякнул с досады, стукнул кулаком по столешнице и выложил всю историю от снов к яви и с начала до самого конца. Олва слушала его, сохраняя, по крайней мере, внешнее спокойствие. Потом воцарилась тишина, ужасно тяготившая Герда, но нарушить которую он не решался. Наконец Олва поднялась, подошла к столу, села напротив, и, подперев кулаком голову, тяжело вздохнула. Тут уже Герд не выдержал:

– Что, и это все? Это вся твоя реакция?

– Ну, в детстве-то бабушка рассказывала нам, будто бы в нашем роду были летуны, так она их кликала. – Олва замолчала, подбирая слова, в то время как челюсть Герда медленно отвисала. – Она говаривала, будто они появились в нашей семье незадолго до коллапса. А потом, когда возвели купол-то и восстановили равновесие, эта способность так же загадочно исчезла, как и появилась. Ну, в смысле, что после смерти этих братьёв-то, а не сама по себе. Летунами были братья-близнецы, – пояснила Олва, видя ступор Герда, – и прожили-то они, по ее словам, недолго, там какая-то темная история приключилась, но бабушка ее сама толком не знала. Сама-то она их не видала, конеш, только слыхивала про них от своей прабабки. Но в семье никто не воспринимал ее россказни всерьез, Гера называла их фамильными байками, – Олва пожала плечами. – Видать, мы-то все неправы были.

Герд был потрясен. Оказывается, он унаследовал свою способность! Да еще выяснялось, что она каким-то образом связана с коллапсом, последствия которого до сих пор не преодолели – большая часть мира так и лежала в руинах.

– Расскажи еще, расскажи все, что сможешь вспомнить! – чуть не закричал Герд, подаваясь вперед к Олве через стол.

– А это, так-то, все и есть. Никто не придавал значения ее сказкам, мама-то говорила, что бабушка просто тронулась умом, потому что и рассказывать-то эти байки она начала только под старость, уж не знаю, почему.

Герд откинулся на стуле, вцепился в волосы руками. Он пытался переварить услышанное и придумать, как быть дальше. Первое, решил он, необходимо найти как можно больше информации о всемирной катастрофе, а второе, заняться семейной генеалогией.

– А почему ты летаешь нагишом? – прервала его размышления Олва.

– А? Что? Да, понимаешь, вырабатывается целая тонна тепла, мне так жарко, я прямо не знаю, что и делать, это прямо сводит меня с ума. Вообще не понимаю, зачем оно так устроено.

– Я-то думаю, чтобы не замерзнуть, – задумчиво ответила Олва.

– Я, как видишь, не мерзну, – хмыкнул Герд.

– Ты меня не понял, чтобы не замерзнуть в атмосфере. Чем выше ты поднимаешься, тем холоднее воздух. Без тепла-то ты околеешь на большой высоте. И задохнешься. – Она прищурилась, глядя на торс Герда. – Теперича понятно, чего приключилось с твоей грудной клеткой, я-то все гадала, чего тебя так разбарабанило, ажо все футболки полопались по швам, а теперича вижу, кислородом запасаешься.

– Олва, это гениально! – Герд засмеялся, запрокинув голову, решение загадки оказалось простым. – Раз ты такая умная, может, заодно подскажешь, где корни нашего родового древа искать?

– Знамо где, – Олва пожала плечами. – В архиве в Цивиле.




Глава 4. Даяна


О глобальном коллапсе Герд знал ровно столько же, сколько и все остальные рядовые граждане государства, а именно, очень немногое. Школьные учебники утверждали, что вот уже сто девяносто восемь лет назад как на солнце произошел коллапс. Одномоментно и без каких-либо видимых на то причин температура и давление внутри звезды возросли, что привело к ее расширению. Этот системный кризис привел к тому, что с поверхности их родной планеты стала испаряться вода, а солнечный ветер начал сдувать земную атмосферу. Из-за внезапности природного катаклизма, который ни один ученый на свете не смог спрогнозировать, человечество оказалось к нему не готово. Все, что было ближе к экватору, погибло, превратилось в абсолютно необитаемую выжженную пустыню. Все, что было ближе к полюсам, тоже было стерто, а точнее, смыто с лица Земли растаявшими ледниками. То человечество, что не умерло от наводнений и засухи, погибло в течение следующих нескольких лет от голода и в разразившихся войнах за оставшиеся ресурсы. По итогу, выжила небольшая, по сравнению с тем, что было, группа людей, находившаяся на узкой полоске между, как говорили в простонародье, огнем и водой, и сумевшая захватить контроль над скудными ресурсами.

Уже после этого, когда было образовано единое государство с общим для всех языком, тем, что пользовался наибольшей популярностью в прошлом и на который было переведено большинство книг, и абсолютной диктатурой в качестве режима, удалось восстановить некое подобие равновесия. Ученые разработали, а инженеры возвели защитный купол, так называемую Искусственную Атмосферу, состоящую из нанороботов, которые частично пропускали, а частично отражали солнечный свет и тепло. Куполом ИА звалась упрощенно, ибо хоть она и покрывала всю территорию государства, но ощутимых материальных границ не имела. В нее нельзя было упереться лбом, дойдя до рубежей государства, как в стеклянный барьер, ИА просто постепенно рассеивалась, если покинуть его пределы. По идее, человека можно было бы даже не останавливать, задумай он подобное, ибо далеко уйти у него все равно не получилось бы, – вне зоны покрытия ИА человек оставаться не мог, прежняя атмосфера больше для жизни не подходила. Купол призван был не дать людям задохнуться, в нем, гласили все официальные, впрочем, иных и не было, источники, «мы нашли спасение».

Введение же диктатуры объяснялось необходимостью борьбы с паническими настроениями и анархией, а также для контроля стремительно уменьшавшихся ресурсов. То есть, опять же спасало род людской от неминуемой гибели, которая в противном случае все равно ожидала бы его, несмотря даже на купол.

Инженеры и по сей день продолжали поддерживать жизнь на планете, а ученые искать ответы на вопросы: почему все это произошло и что теперь делать. Но за двести минувших лет они навряд ли продвинулись в поставленных перед ними задачах – все выглядело так, будто температура на Солнце поднялась беспричинно. Следующее, с чем столкнулись ученые, – это загадка о том, чего ожидать от звезды в дальнейшем, и тут их прогнозы звучали на редкость единодушно, хотя и неутешительно. Солнце постепенно должно было расширяться и расти вплоть до орбиты Земли, а планета для начала должна была как следует разогреться, а потом прожариться. Ну и в довершение ко всему Землю захлестнул бы какой-нибудь солнечный протуберанец.

В связи с этим одни ученые предлагали человеку отступать на следующие за нашей планеты или искать жизнь в других системах, остальные же надеялись на такое же беспричинное затухание звезды. Правда, если бы звезда потухла, то лучше от этого никому все равно не стало бы, как и в случае с отступлением, скажем, на Марс, или куда там человечество хотело отступать, ибо Солнце не ограничилось бы поджаркой Земли. Но пока все это должно было произойти еще не скоро, и у людей имелось в запасе какое-то время. И надежда. На практике же все ученые государства занимались поддержанием искусственного климата под куполом, непрерывной модернизацией этого купола и освоением космоса.

Это была почти вся информация, которой располагал Герд, которой располагали все в их государстве. Называлось оно Бабил и было единственным государством постколлапсового периода. Больше, как сообщалось, на планете никто не выжил. Вся остальная информация для простых смертных находилась под запретом и являлась государственной тайной. Объяснялось это шпионажем со стороны Противостояния с целью дезинформации и распространения пресловутой паники в массах. Считалось, что государство позаботится о своих гражданах, а много знаний умножают печали. От граждан требовалось лишь полное доверие и безоговорочное послушание в эти нелегкие для человечества времена. А потом, когда в мире все устаканилось бы, тогда все и изменилось бы. Может быть. Когда-нибудь потом. Пока же все оставалось так, как есть. Так спокойнее. Правда, как все могло наладиться на фоне тотального умирания планеты, Герд не представлял.

Он перечитал заново всю доступную ему литературу по этому вопросу, прошерстил весь интернет, но едва ли узнал хоть что-то для себя новое, и уж точно никак не смог увязать солнечную аномалию со своей собственной. Для разрешения этой загадки нужно было больше информации. И информацию эту нужно было как-то добыть. Проблема заключалась в том, что это являлось незаконным и грозило арестом. В лучшем случае. А в случае признания его шпионом и государственным изменником – казнью. Мучаясь толпившимися в голове вопросами и не находя на них ответы, Герд продолжал жизнь, учебу и тренировки, вкладывая в последние всю свою терзавшуюся душу.



Тогда же, в начале искусственной весны, Герду приснилась она. Она сидела на коленях, склонившись над ним. Ее лицо было так близко, что кудри касались его лба. Она улыбалась ему и что-то говорила, но слов он не разбирал. Зато хорошо ее видел и был поражен красотой. Копна светлых кудрявых волос львиной гривой ниспадала ей до плеч. Орехового цвета с искоркой глаза, веснушки по коже, белоснежные зубы и губы, изогнутые в легкой улыбке – она всем своим существом источала свет и тепло. Засмеялась. Музыка, а не смех. Герда будто ударили, так он был ошеломлен. Никогда ни одна девушка не производила на него такого впечатления. Прежде он их вообще не замечал.

Она что-то продолжила ему говорить, потом поднялась с колен и поманила за собой. Герд, только теперь осознавший, что лежит, приподнялся на локте и посмотрел туда, куда она ему показывала. А указывала она на солнце, видневшееся из-под полога. Герд осмотрелся: его окружали кожаные стенки какого-то шатра, а в их прорези – огромное ослепительное белое солнце и бесконечные пески. Они были в пустыне. За куполом.

– Понимаешь? – спросила она.

Герд вздрогнул, впервые различив слова.

– Нет, – выдохнул он.

– Почему я не удивлена? – Она снова рассмеялась, запрокинула голову, кудри каскадом посыпались ей на лопатки. – Невозможно управлять светом! Мы ведь не можем управлять солнцем, правда? – Она лукаво на него прищурилась. – Вон какие последствия для всех нас от его света и тепла. Но к свету можно воззвать! – ее глаза сияли. – Эх, ладно, мы еще вернемся к этому разговору. Сейчас мне нужно идти. Отдыхай, Герд.

– Нет, прошу тебя, не уходи! Останься со мной. – Герд так испугался, что она уйдет, исчезнет так же внезапно, как появилась, что непроизвольно дернулся, инстинктивно ища своей рукой ее руку. И тут же смутился своего порыва.

– Ну что ты, я же буду здесь, за стенкой. – Она едва коснулась кончиками пальцев его лба.

Сердце Герда дрогнуло.

Снаружи кто-то позвал: «Даяна». Она отдернула руку и повернула голову на звук.

– Ну все, меня уже второй раз зовут. Это ты виноват, – без укора, улыбаясь, сказала она. – У нас не принято заставлять ждать старших. – И выпорхнула наружу.

А Герд, откинувшись снова на спину, остался лежать в шатре, беззвучно повторяя ее имя. Даяна. Даяна… Даяна!

Утром, когда видение давно исчезло, не рассеялось лишь впечатление, которое оно произвело. Герд лежал в кровати, руки по швам, пальцы слепо шарили по грубой белой простыне, стеклянные глаза распахнуты и устремлены в беленый потолок. Он шептал ее имя.

– Герд, вставай! – голос Олвы беспардонно вырвал его из мира грез наяву, резко, пощечиной возвращая к реальности. – Ты что-то сегодня залежался!

Герд, еще не до конца придя в себя, одеревенело сел на кровати и начал машинально натягивать одежду, не обращая внимания на Старту, ожидавшую у его ног привычной ласки – своеобразного пожелания доброго утра.

«Что это было? – спрашивал он себя за завтраком, без аппетита ковыряя кашу и стараясь придать своему пустому выражению лица хоть какую-то осмысленность, – Что на меня нашло?» В этот день Олва осталась дома, но, пожалуй, Герд чуть ли не впервые не был этому рад. Ему хотелось остаться наедине с собой и как следует поразмыслить – свидетели ни к чему. Отвечать на вопросы – ни сил, ни желания, быть вежливым и предупредительным – тоже. Он слишком растерян, слишком разбит. Сон выбил его из колеи, мало ему проблем, так еще и это. Герд еле впихнул в себя несколько ложек, выдержал озабоченный взгляд тетки и решил спешно ретироваться. Одновременно с ним из-под стола вынырнула Старта, Герд запутался ногами в ее хвосте и чуть не упал.

– Ты не заболел? – Олва постаралась, чтобы вопрос прозвучал непринужденно, но лишь вызвала им у Герда еще большую досаду.

– Все путем, – не глядя на нее, он скрылся в своей комнатушке, нечаянно захлопнув дверь прямо перед носом трусившей следом собаки. Старта, прижав уши и ища утешения, вернулась в гостиную. Олва сочувственно похлопала ее по бочине.

Герд был раздражен. Его раздражали внимательность тетки и неповоротливость Старты, но, главным образом, его раздражала собственная персона. Ну приснилась ему какая-то девица, ну и, собственно, что из этого? Какое ему до нее дело? Он их на дух не переносит, помешанных на внешности, глупых, кичливых сорок. Все их будущее у него, как на ладони – все до единой станут копиями Геры! Аж мороз по коже. Так какое ему дело до еще одной, тем более, выдуманной?

И откуда только подсознание почерпнуло ее черты? Лицо девушки помимо воли всплыло перед глазами и задорно ему улыбнулось. Герд нахмурился. Никого с подобной внешностью он не припоминал. В этом он был уверен, он бы запомнил. И имя-то еще какое чудное, никогда раньше не встречал. Даяна. Герд тряхнул головой, гоня ее образ прочь. Пора было браться за ум.

Он вяло соскреб со стола планшет, открыл какой-то учебник и стал уныло его просматривать, не понимая, какую дисциплину изучает. Откинувшись на спинку стула и оторвав его передние ножки от пола, Герд начал раскачиваться. В школе он терпеть не мог, когда кто-то из задир так делал, пока учитель отворачивался к доске: ишь, бунтари какие! А диалог-то какой дурацкий у них вышел, сущая бессмыслица! Управлять солнцем? Светом? Взывать к ним? Что она вообще там городила?!

На следующую ночь сон повторился до мельчайших подробностей. А потом еще раз. И еще. Даяна стала сниться ему почти каждую ночь. Герд потерял покой, не находил себе места. Напряжение внутри нарастало с каждым днем и требовало хоть какого-то выхода. А ему как назло всю последнюю неделю никак не удавалось полетать, деревенские будто сговорились и поселились на озере. Герд был взвинчен до предела.

Бесцельно прогуливаясь по двору, заложив руки за спину и сцепив пальцы, он раз или два пнул полено, попавшееся ему на пути. Потом поднял голову и огляделся: перед ним стояла накрытая брезентом незаконченная поленница, тут же кучей валялись чурбаки, около них лежали два топора. Видимо, Олва рубила дрова, хоть ее нигде сейчас и не было видно. Герд уже несколько раз видел, как она это делает, с виду занятие не представляло из себя ничего сложного. «Любой дурак справится, если только есть сила», – подумал он. А она у него с некоторых пор имелась. Нерастраченная сила.

Герд прищурился, оценивая топоры, и для удобства взял тот, что был легче и острее. Плевать на руки, как Олва, не стал, этот ритуал был выше его понимания. Он подошел к поленьям и, ничтоже сумняшеся, выбрал то, что было больше всех остальных. Установив его на колоду, он, метя в середину, как Олва, со всей дури рубанул по нему топором. Чурбак не раскололся. В придачу, в нем намертво застрял топор.

Сначала Герд усиленно тряс за топорище, надеясь, что полено само слетит. Потом он поставил бревно на землю, уперся в него подошвой сапога и потянул на себя топор. Но и это не помогло. Герд покраснел от натуги и порядком уже разозлился, когда во время особенно яростного рывка его нога соскользнула с чурбака. Полено, не встречая больше сопротивления на своем пути, вместе с торчащим из него топором взметнулось в воздух, а Герд, увлекаемый силой инерции, повалился на спину. Чурбак упал на землю в нескольких сантиметрах от его головы. Топор преспокойно продолжал торчать, не сдвинувшись ни на миллиметр.

Кряхтя, Герд поднялся на ноги, потер ушибленный копчик и только тут заметил, что рядом стоит Олва, напуганная и одновременно с этим еле сдерживающаяся, чтобы не засмеяться. Кажется, у нее вошло в привычку подкрадываться к нему в самые неподходящие моменты.

– Чего творишь? – весело поинтересовалась она.

Герд от злости и стыда залился краской.

– Ничего, – он остервенело принялся отряхивать себе колени.

Олва преспокойно подошла к валявшемуся на земле полену, играючи ухватила топорище и направилась к колоде. Затем она повернула топор и с силой ударила обухом о колоду. Злосчастное полено пало к ее ногам. Такого унижения Герд перенести не мог. Он развернулся на каблуках и зашагал прочь, пылая, словно факел.

– Кулёма, – шепнула себе под нос тетка и уже громче добавила: – Герд, поди-ка сюда!

– Чего тебе? – недовольно буркнул он, но все же остановился.

– Поди, поди, чего-то покажу.

Нехотя Герд поплелся назад.

– Ты взял не тот топор-то. Этот, – она повертела многострадальный топор перед глазами Герда, – я-то в основном использую, чтобы щепу колоть для растопки. А вот этот, – она взяла в руки второй топор, – зовется колуном, он хоть и тяжелый, и тупой, но все же лучше подходит для колки-то дров. Его лезвие не застревает в древесине, а работает, как клин.

– Понятно. – Герд снова повернулся, чтобы уйти.

– Эт еще не все, – как ни в чем ни бывало продолжила Олва. – Чурбак-то ты выбрал толстючий. Чтоб его разрубить, нужно метить не в сердцевину, – она ткнула туда, откуда еще недавно торчал топор, – а по краям, откалывая от них плахи. Но начнем-то мы не с него, конеш. – Она ловко откинула полено в общую кучу и извлекла вместо него другое. – Бери, ставь давай на колоду.

Герд замер в нерешительности, но потом, все еще недовольный, потянулся за поленом.

– Видишь, трещина на торце бревна-то? – Олва провела по ней пальцем. – Меть в нее. – И подала ему колун.

Герд долго целился, пыхтел, но в конце концов вложив всю силу в удар, рубанул по чурбаку и расколол его на две части. По спине градом катился пот, но он был рад, что больше не опростоволосился.

– Не нужно так тужиться, опуская колун-то на чурбак, – будничным тоном прокомментировала его успех тетка. – Просто подыми его над головой и опускай с разгоном. Тяжести самого колуна-то и будет довольно, чтоб расколоть бревно. И еще одно. – Она подошла к Герду сзади, просунула свой сапог между его ступнями и легонько постучала носком ему о лодыжку. – Ноги-то расставь поширше, а то без них, того и гляди, останешься. – И легкой походкой удалилась со двора.



– Неужели я влюбился в собственную фантазию? Как же это глупо, Старта, это бесконечно глупо! Влюбляться само по себе дикость, но зацикливаться на том, кого вообще не существует, это прямо-таки ни в какие ворота! – признаваться себе в этом Герду было нелегко, особенно вслух.

Он нервно жевал губу и раскачивался на стуле, смотря в потолок и заложив руки за голову. Перед ним на столе лежала незаконченная работа по квантовой механике.

– Или все-таки существует? Летать-то ведь я умею, а это мне тоже сначала только снилось. Вдруг и она тоже существует, а? – Теперь он расхаживал кругами вокруг стула. – Может, она где-то там, в пустынях, за куполом…

Старта наблюдала за ним, не высказывая своих соображений на этот счет.

– Но это же невозможно! – вспылил Герд. – Вне Искусственной Атмосферы нет жизни! Земля слишком нагрета, атмосфера не пригодна для дыхания! – Он в отчаянии плюхнулся на кровать, свесил руку и механически начал гладить овчарку. – Во всяком случае, так нам говорят. – Он прикрыл глаза свободной рукой. – И, если это правда, значит, я сошел с ума. – Герд сжал челюсти. – Только в прошлый раз проверить, так ли это, было относительно легко, а теперь что?

Он стремительно сел на кровати:

– Я слишком мало знаю, Старта, мне нужна информация! И я должен ее добыть, даже не сколько ради Даяны, понимаешь, а ради себя самого!

– Все готово, – позвала из-за двери Олва. – Руки-то мыть иди!

Герд вздохнул – он снова плохо ел – но послушно поплелся на кухню.

– Олва, расскажи еще что-нибудь о нашей семье, – уже сидя за столом и вяло ковыряясь вилкой в тарелке, в сотый раз просил ее Герд. – Может, что еще было необычного. В смысле, способности у кого какие-нибудь.

– Неа, – с ходу ответила тетка. – Ты уже спрашивал, а я уже все мозги себе перегрела, вспоминая. Только эти братья-близнецы со способностями, да с придурью и все.

– С придурью? Ты не говорила про придурь! Почему с придурью? – Герд замер, не донеся вилку до раскрытого рта. Неужели сумасшедшие? Зрачки глаз в ужасе расширились. Тогда, что же, получается, он тоже?

– Да видения у них, вроде, какие-то были. Бабка говаривала, что они конец света заранее предвидели. Кто их знает, может, и предвидели, ей жешь никто не верил, думали, она это уже опосля коллапса придумала.

– Что же ты раньше-то молчала?! – взревел Герд, сердце его бешено колотилось.

– Ты чего орешь-то, как оглашенный? – Олва поперхнулась и закашлялась.

Герд влажной от волнения рукой протянул ей воды. Мысли в голове набегали одна на другую, как волны. Он не псих, нет, это просто тоже часть его дара, его способностей! Какое облегчение – это был не сон, а правда! Видение, пророчество, называйте, как хотите, но суть в том, что Даяна существовала. Голова закружилась от эмоций. Она жила где-то там, как-то дышала раскаленным воздухом и ждала. Ждала, пока Герд ее найдет! Ну, может, не прямо так, но все равно. А найти ее он был просто обязан, иначе как еще сбыться сну?! Зрачки снова сузились. Хватит сидеть, сложа руки – Герд решительно сжал челюсти – пора действовать!

Последний вопрос. Как?




Глава 5. Предстояние


Сомнений в том, что девушка из его снов реальна, у Герда больше не было. Кто она и как ее найти, он не знал, но то, что это необходимо сделать, было для него таким же очевидным, как и то, что если у тебя есть способность летать, то, будь уж добр, летай. А значит, он возвращался к тому, с чего начал – ему нужна информация. И чем дольше он не мог ее получить, тем сильнее этого желал.

Сначала, учитывая свой новый гений – предвидеть будущее, Герд решил запрограммировать себя на то, чтобы во сне выйти из шатра, в котором он там находился, и прогуляться вокруг, посмотреть людей, послушать их разговоры. Но все было без толку, сколько Герд не занимался самовнушением на ночь глядя, видения не менялись ни на йоту. И никаких других снов того же порядка он не видел. Отчаявшись, Герд решил попробовать пойти другим путем.

Все было не просто так, рассуждал про себя он, не просто так тайна вокруг коллапса, не просто так загадочные способности. Не просто так ему приснилась девушка-солнце. Все это как-то связано между собой, Герд чувствовал. Но ниточки в его руках никак не желали связываться в единый узор, концы терялись, обрывались где-то там, где и начинались – двести лет назад. А значит, туда Герду и была дорога. После нескольких дней без покоя и ночей без сна он все-таки решился. Решился попробовать обойти систему и нарушить закон.

В том городишке, куда его возила Олва, хоть и была библиотека, но раздобыть в ней сколько-нибудь ценную информацию не представлялось возможным, ее там просто не было. Взломать интернет Герд не мог, хакер из него был такой же, как и гребец, если не хуже, да и вычислили бы такого умельца на раз-два – самые лучшие специалисты работали на государство. Необходимо было действовать по старинке, ища информацию в ее бумажном эквиваленте. А для этого Герду нужно было попасть в Главную библиотеку Бабила, которая находилась в Цивиле. И тут Герд первый раз не пожалел, что родился в столице. Он подумал, что, может быть, мучился этим городом, который душил его всю жизнь, именно ради этого деяния, ради информации. Ради Даяны.

Искать повода для поездки долго не пришлось. Герд возжелал поехать в Цивилу на Предстояние. Конечно, саму процедуру причастия можно было пройти в любом месте, в котором ты жил, лишь бы ратуша была поблизости, но он решил заодно навестить беременную мать. Когда Герд невозмутимо объявил об этом Олве, та удивилась, но возражать не стала. Ни про свои сны, ни про план Герд тетке ничего не рассказал. Ради ее же блага: как говорится, меньше знаешь – крепче спишь. Внутренне он усмехался, что поступал прямо как государство, скрывавшее правду от населения, но, в конце концов, это было сугубо его дело и его жизнь, а значит, он имел полное право поступать по своему усмотрению, ни с кем не советуясь.

– Предстояние-то на носу, надо б торопиться с билетами, раз уж ты порешил ехать. И позвонить Гере, – поймала его на следующий день после объявленного им решения в прихожей Олва.

– Нет-нет, никому звонить мы не станем, я хочу сделать маме сюрприз, – елейным голоском ответил Герд и ухватился за дверную ручку, намереваясь выскользнуть во двор.

– Но как жешь это, Герд, так жешь не делается… – Олва растерялась. – Ты ж всех смутишь так, вдруг планы чьи-то расстроишь…

– В том-то и дело, что своим приездом я расстрою чьи-то планы. Разумеется, меня никто не ждет, никому я там не нужен, – уже совсем другим тоном парировал Герд, сдавать позиции он не был намерен. – И если сейчас сообщить им о моем приезде, то и у Геры, и у Хама найдется с десяток причин, почему я не могу этого сделать, а так, им просто некуда будет деваться.

Олва помолчала с минуту, тщательно обдумывая ответ. Герд продолжал нетерпеливо сжимать дверную ручку.

– Твоя правда-то, конеш, но вот чего я не разумею, так это с чего б тебе-то вдруг втемяшилось свидеться с ними? Счастливы они не будут, сам сказал…

Герд насупился.

– Чегой-то не верится мне, что б ты-то прям-таки истосковался по матери, или что б тебе так обрыдла жизнь в лесу-то. Эт, конеш, если судить по твоему цветущему виду и замкнутости.

Герд молчал.

– Друзей у тебя там нет, – осторожно, но настойчиво продолжала Олва. – Город ты ненавидишь. Я-то просто хочу понять, чего происходит-то?

Герд, наконец, отпустил ручку, дерзко задрал подбородок и посмотрел тетке прямо в глаза:

– Мне нужно там в библиотеку.

– Ну, конеш, куда ж еще. – Олва закатила глаза.

– Я говорю правду. – Герд сжал кулаки.

– Зачем бы тебе туда?

– Мне нужна информация.

– Кака-така информация?

– Этого я не скажу. Это мое дело.

Повисла тишина.

– Слушай, Герд, ты меня знаешь, у меня-то и в мыслях нет лезть тебе под шкуру, – Олва не знала, куда деть руки. – Надеюсь, за больше чем полгода жизни-то вместе, я эт доказала. Но прям щас эт твое решение ехать, да вся эт скрытность вкупе с твоими эээ дарованиями-то…я прям не знаю, чего и думать.

Герд судорожно сглотнул, ему поскорее хотелось закончить бессмысленный неловкий разговор:

– Олва, спасибо тебе, я тебя очень ценю, это тоже чистая правда. Но, как я уже сказал, это мое дело, и я не стану о нем распространяться.

Олва закусила губу, но на этот раз промолчала. А Герд развернулся к ней спиной, потянул ручку на себя и наконец-то покинул дом.



Сказано-сделано. Герд снова сидел в купе, смотрел в окно. Снова один. В такую глушь никто не ездил, и из нее никто не уезжал. На столике перед ним лежал билет и стоял стакан чая – Герд коснулся его ободка – в прошлый раз он чая не брал. Под сидением лежала сумка с вещами. Все было почти так, как в его первую поездку. Герд вздохнул. Изменился лишь он сам. Теперь он – здоровый, подтянутый, с еще более отросшими волосами, закрывающими глаза так, что их приходилось все время поправлять рукой либо дергать головой, словно у тебя тик, и с еще более угрюмым взглядом. Еще бы, он задумал нешуточное дело.

Поездка ничем не была примечательна, единственное, Герд обратил внимание на те самые деревья, что так напугали его в прошлый раз. Несмотря на то, что стояла уже середина апреля, на них не было ни листочка, ни даже почек. Картина все так же удручала. Он поморщился. Земля вокруг деревьев была голой и безжизненной, как и они сами. Хотя это, скорее, уже были и не деревья вовсе, а просто черные палки, торчащие из земли на фоне мрачного неба. Герда передернуло от воспоминания.

– Надеюсь, то был не пророческий сон, – тихо произнес он. – И куда только смотрят ботаники, неужели нельзя что-нибудь сделать с этим?!

Он раздраженно откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Открыл их только, когда объявили о прибытии поезда на конечную станцию. Цивила. Герд нащупал под собой сумку, тяжело поднялся, помедлил секунду и, наклонив корпус вперед, будто борясь против сильного ветра, вынырнул из купе.

– И снова-здорово, – процедил он сквозь зубы, ступая на перрон.

Герд шел, не оглядываясь по сторонам, он точно знал, смотреть ему не на что, ничего за прошедшие полгода не изменилось и измениться не могло, облик города оставался прежним: чуждым и отталкивающим. Здание вокзала, как и вообще все административные сооружения, представляло собой скопление стекла и бетона, по большей части стекла – как олицетворение прозрачности, честности государства по отношению к своим гражданам. Жилые массивы – по большей части бетона, в качестве символа того, что что-то еще в этой жизни могло оставаться частным, личным. Герд дернул уголком рта и дунул носом – чушь, конечно.

Все постройки однотипные, или чуть более или менее разных форм и размеров. Выделялись только дома в центре, где проживали госслужащие высокого ранга, ученая элита и передовая инженерия, в общем те, у кого водились деньги. Эти постройки, представлявшие собой подчас несусветную мешанину стилей разных эпох, сразу бросались в глаза. На это они и были рассчитаны. Герд считал смехотворными эти жалкие потуги на оригинальность, уж лучше бы все дома оставались бесцветными строгими коробами. Но разве ж человеческую гордыню унять в стремлении хоть как-то выпятить свое эго и утвердить его, обозвав при этом самовыражением?!

Изначально город был выстроен в единообразии, но, когда цвет и вкус нового общества сконцентрировались в его центре, они возжелали как-то себя обозначить, и тут уж, как говорится, понеслась у каждого душа, во что была горазда. К примеру, на пути Герда когда-то стоял и стоял себе обычный трехэтажный блочный дом, ан нет, на последнем его этаже вдруг обосновался какой-нибудь, скажем, генерал. Занял собой весь этаж и рассудил, что его квартиру должно узнавать издалека. Так вот, все его карнизы, балконы и прочие выдающиеся части ныне покрывала античная лепнина, изображающая давно ушедших в небытие греческих богов и богинь. Для чего? Почему? Генерал и сам ответа не дал бы. «Выпендрежник», – в который раз помянул его Герд, искоса бросив взгляд на расфуфыренный подъезд. А это было чем-то новеньким, генерал еще и крыльцо переделал: вместо обычных столбов теперь красовались аполлоны, подпирающие козырек, на котором громоздились не иначе как венеры безрукие.

Герд понуро брел, стараясь смотреть только себе под ноги, но и это его не спасало. Теперь он думал о том, почему в городе в целом и конкретно по ходу его движения не попадалось ни одного деревца или хотя бы кустика. Ни клумбы тебе, ни газона. Принципиально лишь серый шероховатый бетон вне зависимости от времени года. Раньше Герда это не интересовало, он никогда просто не обращал на это внимания. Теперь же такое положение вещей казалось ему не только странным, но противоестественным. Герд всматривался в стыки бетонных дорожных плит: по идее, сквозь бетон то тут, то там все равно должна была пробиваться какая-то жизнь, ну хоть одна малюсенькая, пусть даже жухлая травинка, но нет, куда там. Полют они их что-ли? И парков нет. Как вообще можно жить без зелени? Глазу просто зацепиться не за что! Он невольно поежился.

Пока Герд шел с вокзала, который располагался в самом центре города, до дома, что составляло от силы минут двадцать, он отметил про себя, что не изменились и жители. Те же лица, пепельные и шероховатые, как с примесями бетон, окружавший их. Другого он и не ожидал. После жизни в глуши на лоне природы город с удвоенной силой навалился на него. Герд и сам не заметил, как ссутулился и еле плелся, не поднимая головы.

Миновал реку. Раньше ему всегда казалось нормальным, что единственная река в Бабиле, протекавшая, в том числе, и через Цивилу, была полностью замурована и скрыта от глаз, а о ее наличии свидетельствовали только разделительные столбы, расположенные в местах, соответствующих ее берегам под землей. Это объяснялось тем, что пресная вода была в большом дефиците, и власти опасались ее несанкционированного использования, поэтому, дабы не искушать население, свободный доступ к ней полностью заблокировали. Окопали и пустили по трубам, как канализацию. В спальных районах воду включали на час утром, чтобы умыться перед работой и приготовить завтрак, принимать ею душ каждый день не дозволялось – во всех квартирах стояли специальные приборы учета; и на пару часов вечером, чтобы, опять же, приготовить пищу и умыться перед отходом ко сну. По выходным ее давали еще на несколько часов – можно было помыться и выстирать белье. В центре вода текла постоянно, но и ее потребление контролировалось. Даже в самых богатых домах, насколько Герд знал со слов Геры, стояли счетчики. Пресная вода являлась огромной ценностью, ее берегли. Река Бакарра была единственной рекой нового цивилизованного мира.

Но когда в сентябре Герд, получив разрешение на выезд, впервые в жизни покинул пределы столицы, то обнаружил, что реку запечатали только внутри городов, а за их пределами, в сельской местности она текла совершенно открыто, местами широко и спокойно, местами узко и бойко. Сначала он даже потерял дар речи и не мог отвести глаз, так был изумлен ее красотою, своеволием и горделивостью. Герд смотрел, пока у него не зарябило в глазах от солнечных бликов на речной поверхности, все более и более преисполняясь восхищением и гневом, что от людей пряталось такое великолепие. Потом уже, обжившись в лесу, Герд позабыл об этом чувстве, но сейчас гнев вспыхнул в нем с новой силой, желваки заходили ходуном. Ему пришлось напомнить себе, что он не дома, не в безопасности, и вести себя необходимо соответствующим образом. Нельзя давать волю эмоциям. Снова.

Переходя дорогу, он не посмотрел по сторонам. Сбивать его все равно было некому, транспорт почти не водился даже в столице. Бензин стоил баснословных денег, автомобиль могли себе позволить лишь немногие из избранных. Герд различил бы его приближение в привычных звуках города издалека. Абсолютное большинство пользовалось общественным транспортом, который работал на электрической тяге, перемещался по рельсам и во время движения характерно гудел – тоже ни с чем не спутаешь. Именно поэтому он так удивился, когда обнаружил, что у его тетки имелось личное авто.

К моменту, когда Герд достиг до боли знакомое крыльцо, выполненное в устрашающе-величественном готическом стиле – прямо над ними квартировался десять лет как без пяти минут министр каких-то там дел, жена которого решила, что именно такое впечатление должен на простых смертных производить ее дражайший супруг, – его уже мучили головная боль и тошнота.

Встретили его так, как Герд и ожидал. Дверь открыла экономка. Она одарила его самым свирепым из своих взглядов, и самодовольно хмыкнула. «Ох, и влетит же тебе, щенок», – явственно читалось на ее морщинистом лице. Старуха молча развернулась, оставив дверь распахнутой, и зашаркала в гостиную доложить о его приезде. За что она его так ненавидела, Герд никогда не понимал, может, за разбитую в детстве ее любимую вазу, может, за то, что вопреки ее замечаниям, он продолжал класть локти на стол и бегать по лестнице, а может, она просто не любила детей, кто ее знает. «Конечно, этой торжественной минуты ты не пропустишь, карга», – Герд резко, но бесшумно закрыл за собой парадную дверь и, не снимая куртки, по памяти двинулся вслед за экономкой по темному даже днем коридору. В столовой за стенкой кто-то откашлялся. Герд узнал Хама – нового мужа Геры.

Хам считался обеспеченным человеком. Их квартира, не столь безвкусно обставленная, как у многих других из их круга – не такой уж он все-таки был и богач, – но достаточно, чтобы не ударить в грязь лицом перед знакомыми, и так обошлась ему недешево. Объяснялось это тем, что ни один завод Бабила не производил бесполезной рухляди, тем более под старину. Все, чем украшались такого рода дома, были либо самые настоящие реликвии прошлого, канувшего при гибели старого мира и невесть как дошедшие до своих нынешних хозяев, либо было делом рук ремесленников, копировавших антиквариат. Такие мастера ценились почти так же, как и сам раритет, который они подделывали, ибо было их очень немного – профессии старинных дел мастера в Бабиле не существовало, а тунеядство запрещалось. Всех редких умельцев нужно было или изловчаться и как-то вносить в налоговые реестры, или укрывать, позволяя и поощряя заниматься незаконным трудом. А все, что незаконно, то дорого.

Герд вывернул из мрака прихожей в ярко освещенную гостиную и зажмурился. Времени оглядеться у него не было, но насколько он успел подметить, все оставалось на своих местах. В их апартаментах по-прежнему царил стиль буржуа с его парчовыми занавесками, обитым бархатом диванчиком с шелковыми подушечками на нем и звонким хрусталем на тонких ножках в видавшем виды буфете. Даже напольные маятниковые часы имелись в наличии, правда, не ходили – механизм был неисправен, а найти часовщика, который бы смог починить такую древность, не удалось. Самому Хаму такая роскошь была не по карману, часы ему подарил какой-то намного более влиятельный человек, нежели он сам – покровитель, выхлопотавший для него заодно и нынешнее место службы.

Из гостиной, следуя по пятам за экономкой и утопая ботинками в мягком с длинным ворсом ковре – Гера убила бы его, если б увидела, что он прошелся по нему в уличной обуви – Герд плавно скользнул в столовую. Время было обеденное. С его появлением за столом воцарилась оглушительная тишина. Достопочтенные супруги остолбенели, глаза их выпучились, а ложки с супом повисли в воздухе.

– Сыночек ваш пожаловал, – прокаркала очевидную вещь старуха и, не сдерживая ехидной улыбки, шагнула в сторону, чтобы не загораживать гостя. Уходить не стала, предвкушая свое наслаждение от грандиозного скандала, который, по ее прогнозам, неминуемо должен был сейчас разразиться.

– Что ты тут делаешь? – Хам так опешил, что позабыл и о приличиях, и о ложке в руке – с нее уже капало ему на брюки.

– Приехал на праздники, – беззаботно ответил Герд.

– Почему без предупреждения? – рявкнул тот.

– Сюрприиз! – выпалил Герд счастливо, глупо разведя руки.

Гера первая пришла в себя, выскочила из-за стола, насколько это позволяло ее новое положение, и, переваливаясь с боку на бок на утиный манер, бросилась обнимать сына. Она сильно поправилась, близилось время родов. Лицо – оплывшее, руки – толстые настолько, что перстни перетягивали пальцы, как бечевка праздничную ветчину, живот – необъятный, как земной шар, и ноги – две колонны, которым позавидовал бы любой архитектурный ансамбль. Герд невольно задумался, так ли Гера выглядела, когда была беременна им, но тут же, отбросив эту мысль, как вздорную, сосредоточился на главном. Мать не стала устраивать сцен, а предпочла разыграть восторг, что ж, ему это было только на руку, считай, полдела сделано.

– Как ты вырос, Герд, дорогой! – защебетала она. – И выглядишь прекрасно! Мешки под глазами пропали, и цвет лица здоровый! Только зарос совсем, надо будет тебя постричь. Совсем себя запустил! – пожурила она его и скуксилась. – Это я тут всегда за тобой присматривала, а там некому. Олве-то, конечно, ни до кого дела нет кроме своих коз.

– Овец, – на автомате поправил ее Герд.

– Чего? – не поняла Гера и, не дожидаясь ответа, затараторила дальше: – Ах, какой ты крепкий, какие мускулы! Хам, ты только посмотри, он настоящий атлет!

Хам ей подыгрывать не собирался, вид он имел угрожающий, но пока что хотя бы молчал. Герд и этому был рад.

– Как ты себя чувствуешь, мама, как там моя маленькая сестричка поживает? – Он натянул на себя самую приторную и фальшивую улыбку, на которую только был способен и, бережно взяв Геру под руку, препроводил ее обратно за стол.

Гера, радостная возможности поговорить о себе, посвятила битых полчаса рассуждениям о том, как невыносимо быть женщиной вообще и беременной женщиной в частности. Герд сочувственно поджимал губы и так активно кивал, что можно было подумать, у него припадок. Гера же настолько растрогалась его реакции, что обильно оросила свою салфетку слезами, по счастью, кратковременными. Остаток обеда прошел мирно и без новых потрясений: Гера охала и ахала, изображая заботливую мать, Герд почти дал согласие на стрижку, Хам угрюмо молчал. Ни к супу, ни ко второму – жирной свинине – он больше не притронулся, а после, в отвратительном настроении, удалился на службу. Сильно переволновавшаяся Гера объелась мясом и, сославшись на изжогу, отправилась наверх отдыхать. Экономка, обманутая в ожиданиях, громко и презрительно фыркнула, с грохотом собрала посуду со стола и гордо удалилась в кухню. А Герд оказался до вечера предоставлен самому себе.

Его проделка застала всех врасплох и вызвала глубочайшее неудовольствие Хама, но, в общем-то, сошла ему с рук. Неприятного объяснения не последовало, домашним пришлось удовлетвориться заявлением о совершенно неожиданном порыве юной души навестить милую матушку перед разрешением от бремени и пожелать ей наилучшего исхода дела. Сама Гера не усомнилась в словах сына ни на секунду, Хаму же, хоть и верилось с трудом, оставалось лишь смириться, ибо других видимых, но не столь возвышенных причин для приезда пасынка, он, сколько ни искал, не находил. А когда Герд сообщил, что каждый из отведенных ему в городе пяти дней собирается готовиться к выпускным экзаменам в библиотеке, все окончательно успокоились. Неизбежными оказались только встречи по вечерам за общим столом, но и их можно было постараться пережить без потерь, главное, проявить максимум такта. Гостей в эти дни не ждали: сама Гера уже перестала выходить, а от посетителей так быстро уставала, что никого не звала. Предстоящая неделя под родительским кровом обещала быть почти что безмятежной.

Когда вечером того же первого дня Герд возвращался из ванной в свою прежнюю комнату укладываться на ночь, он, минуя спальню Геры и Хама, случайно подслушал в приоткрытую дверь часть их разговора.

– Ну а чего ты ожидал от подростка? – увещевала Гера мужа. – Это так естественно для его возраста, все эти внезапные порывы и экстраординарные поступки!

Хам недоверчиво хмыкнул. Мальчишка всегда казался ему слишком скрытным – очевидно, пошел в отца. С другой стороны, он все же являлся и сыном своей матери, а значит, вполне мог перенять ту часть ее характера, которая была склонна к драматизму и широким жестам.

– В конце концов, это меньше, чем на неделю, потом он вернется только к экзаменам, – снова заговорила Гера, не удовольствовавшись реакцией мужа.

– Пять дней, пять дней. – Хам вздохнул и заворочался на постели.

Щелкнул выключатель. Полоска света из-под двери погасла. Герд, оскалившись, на цыпочках прошмыгнул к себе.



Главная государственная библиотека не поражала размерами. После всемирной катастрофы почти все печатные издания были утеряны, да и современность диктовала свои условия: древесина ценилась столь высоко, что бумагу из нее уже никто не делал, а производство синтетической бумаги для покрытия всех книжных нужд не оправдывало себя по затратам, поэтому в обычной жизни все старались пользоваться электронными носителями информации. Но что в библиотеке было действительно примечательным, так это то, что большая ее часть размещалась под землей и была закрыта для населения. Эта часть представляла собой бункер-архив, который находился под особой защитой государства, а хранились в нем различного рода секретные материалы в их бумажном эквиваленте. По какой прихоти эти самые «секреты» нужно было обязательно распечатывать, будто специально подвергая их дополнительной опасности рассекречивания, Герд не понимал, но так оно было, и было это ему сейчас выгодно.

Как и во всех остальных государственных учреждениях, в бункере на каждом шагу охранники не стояли. Все было автоматизированным, работала целая система электронных пропусков и видеонаблюдения. Двери в хранилище открывались только для госслужащих, которые в зависимости от своего ранга имели доступ к разным уровням информации – чем выше ранг служащего, тем выше уровень секретности информации, который ему доступен. Архив по большей части пустовал, ибо вся документация имелась и в электронном виде, пользоваться которым было намного удобнее. К бумажному ее варианту прибегали только в случаях редких сбоев системы.

В этом же здании в левом крыле располагался и другой архив, открытый для граждан. В нем-то Герд и пытался узнать свою родословную. Большой сложности само по себе это не составляло, переписи населения проводились регулярно и скрупулезно, данные по ним были доступны любому гражданину Бабила. Другое дело, что процесс этот отнимал у Герда слишком много времени, и к экзаменам он почти не готовился. Просиживая перед компьютером по полдня, пролистывая бесконечные списки, выписки и ссылки, прокручивая мегабайты информации в поисках следов своих предков, Герд периодически даже впадал в ступор, забывая, где он вообще находится и зачем проделывает весь этот рутинный труд.

Способности передались Герду по материнской линии, соответственно именно ею он и занялся, хотя при иных обстоятельствах ему бы и в голову такого не пришло. И вот что по итогу ему удалось раскопать. Выяснилась весьма загадочная подробность: у него в роду по матери в принципе были одни женщины. Мужчины привносили в него только свои фамилии и семя, а рождались от них одни девочки. Исключение составили сам Герд и те самые братья-близнецы, о которых упоминала Олва. Выходило, что несмотря на то, что способности передавались по женской линии, проявлялись они именно у мужчин. Герд с грустью подумал о том, что по его линии гены уже не передадутся, ибо он – это было решено, едва ему исполнилось двенадцать – жениться и заводить детей категорически не намеревался. А значит, единственной надеждой удивительных генов их семьи оставалась только его еще не рожденная сестра.

Герд сосредоточился на братьях. Звали их Мика и Габор, и представляли они собой тупиковую ветвь – ни жен, ни детей. Известно о них было непростительно мало. Они упоминались уже в первой переписи Бабила наряду с их матерью, а вот отец был неизвестен. Родились они еще до коллапса, и на момент катастрофы им стукнуло по пятнадцать лет. Герда бросило в жар от такого совпадения, в начале июня ему самому исполнялось пятнадцать. А на момент образования государства и проведения переписи им уже было по тридцать три, и тут они неожиданно исчезали со сцены. Совершенно. Как корова языком слизала, сказала бы Олва. Их мать, вышедшая в Бабиле во второй, а, может, и в первый раз замуж, родила после них еще только одного ребенка – дочь, которая впоследствии стала прабабкой бабки Олвы и Геры и прожила до глубокой старости. Эта линия дальше отслеживалась без проблем, но вот близнецы… О них сразу после поступления на учет больше не было никаких данных. И никаких намеков на их способности, в личных делах упоминалось только, что до коллапса, еще в школе, один из братьев, который Мика, увлекался единоборствами, а другой, Габор соответственно, тяготел к истории и литературе. Все.

Но куда же они могли подеваться? Герд точно знал, никто просто так из Бабила пропасть не мог. Если только в самом начале, пока диктатура не успела разгуляться? Или все-таки они каким-то образом обнаружили себя и свои способности, их поймали и что-то с ними сделали? Об этом история умалчивала.

Ах да, Герд не сразу заметил, но в их личных делах еще упоминалось, что имена, Мика и Габор, не были их настоящими именами, полученными при рождении. Братья сменили свои имена при получении гражданства Бабила. Но это была частая практика того времени: новый мир, новое государство, новый ты; так что сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил. Прежние имена в анналах не сохранились. Герд нервно жевал губы и барабанил пальцами по клавиатуре, размышляя обо всем этом и терзаясь плохими предчувствиями, или как это назвать по отношению к тому, что уже давным-давно произошло.

В остальном же, генеалогия его матери ничем не привлекала внимания. Все чин чином. Герд на всякий случай перерисовал дерево, подписал кто кем был, чем занимался и где жил, пересмотрел все портреты. Кстати, фотографий близнецов тоже не было, в переписи они числились, как прикрепленные к делам, но там их не оказалось. Герд даже обратился за пояснением к библиотекарше – вдруг он чего-то не понял или пропустил – но та лишь пожала плечами и предположила, что фотографии могли для чего-то изъять в свое время, а потом забыть вернуть. Но это объяснение показалось Герду притянутым за уши. Зачем изымать информацию, если ее можно просто скопировать? Все выглядело подозрительным. Герда мучило любопытство: похож ли он на братьев? Может, между ними были и другие сходства помимо общего дара? Вообще-то, внешне он был похож на отца, но его бабка Лакура – мать Геры и Олвы – любила говаривать, что глаза у него ее. Премерзкая, надо отметить, была старушенция, Герд ее терпеть не мог. Гера пошла в нее.

Вот собственно и все, что удалось добыть. Не густо, подвел итоги Герд, загадочно и ничего не объясняло, только новых вопросов добавляло. А главное, все эти поиски и часы, проведенные в архиве, ни на шаг не приближали его к главной цели – Даяне. Предстояние неумолимо надвигалось, праздники заканчивались, а он ничего толком еще не нашел. Герд нервничал – у него был только один шанс успеть провернуть свое очередное безумство.

То, что помещение бункера пустовало, было благоприятным фактором, как и то обстоятельство, что новый муж его матери был довольно высокого ранга госслужащим. Уже во второй раз Герд приходил к выводу, что все в жизни к лучшему. Теперь он был готов благословить Геру за ее выбор – Хам служил старшим помощником прокурора Цивилы.

Еще на ферме у Герда родился нехитрый план: он собирался выкрасть пропуск Хама так, чтобы тот его не хватился, тайком проникнуть в бункер и перелопатить тонну информации. Имелось, правда, несколько проблем. Во-первых, Хам с пропуском не расставался. Универсальная пропускная система работала во всех госучреждениях, а значит, Хам своим пропуском пользовался ежедневно, если не ежечасно. Во-вторых, в библиотеке везде круглосуточно работали камеры, по которым Герда могли опознать. Не мог же он туда заявиться в маске среди бела дня? В-третьих, ему нужно было много часов на поиски информации, учитывая, что внутри бункера он не ориентировался и что конкретно искать, не знал. Но все эти проблемы можно было решить одним махом – проникнуть в библиотеку ночью.

Идеальный план, если не считать того, что в городах был введен комендантский час, а уличные камеры прекрасно снимали в темноте и без задержки передавали сигналы о несанкционированном движении в инстанцию, регулирующую уличный правопорядок. Расправились бы с Гердом быстро и сурово.

Комендантский час отменялся только раз в году – в ночь на Предстояние, главный праздник страны, когда абсолютно все граждане обязаны были покинуть свои дома, явиться на площадь в ближайший населенный пункт с ратушей для участия во всенощном бдении и причаститься, то есть принести ежегодную публичную клятву верности своему Диктатору и государству. По сути своей, это напоминало религиозное богослужение с той лишь разницей, что религий больше не существовало. Герд, как и все остальные дети от пяти лет, был также обязан участвовать в процедуре. И, тем не менее, он решил действовать именно в праздничную ночь, ибо другого выхода просто не видел.

Накануне Герд планировал сказаться больным и не пойти на причастие, как и в предыдущие годы, когда у него случались приступы. А Гера бы потом раздобыла ему справку задним числом у какого-нибудь знакомого врача. Болезнь пока еще являлась уважительной причиной для пропуска процедуры.

Итак, утром перед праздником Герд не вышел к завтраку. Экономка ехидно доложила, что господа изволят болеть и подозревают у себя вирусное, поэтому просят маменьку не подниматься к ним и не подвергать себя опасности заразиться. Хам и сам не разбежался его навещать. А Герд, и в самом деле, чувствовал себя больным, весь день его знобило от возбуждения. Проснулся он рано и уже к полудню успел нафантазировать таких концовок своей затеи, что дергался от каждого шороха. Сценарии в его голове мелькали разные, но вот развязка всегда была одна и та же: он попадал в руки агемы – службы, занимавшейся борьбой с внешними и внутренними врагами государства. Будучи не в силах на чем-то сосредоточиться, Герд метался по комнате, как животное по клетке, хватался то за спинку стула, то за голову, а потом бросался лицом на кровать. Переживал он буквально за все: что не сможет раздобыть пропуск или попадется на его краже; даже с пропуском в руках не сможет проникнуть в бункер или потеряется там; не сможет сориентироваться в огромном количестве информации, не найдет нужную, или найдет, но у него не хватит времени с ней ознакомиться, и прочая, прочая, прочая. Герд поднимался с кровати, подходил к окну, окидывал невидящим взором улицу и стонал. Нервы не выдерживали.

К вечеру ему стало совсем худо. Когда на ужин принесли грибы – Гера решила его порадовать, она, оказывается, знала, что он их любит – Герда вырвало. Уже через полчаса у него в комнате был врач, а за дверью дежурил Хам, его шаги по коридору туда и обратно нервировали Герда. Врач, с выражением совершеннейшей скуки на лице и не издав ни единого звука, измерил Герду пульс, температуру, давление, послушал его сбивчивое дыхание, заглянул в рот и глаза, потом черканул что-то у себя в бумагах, удовлетворенно кивнул сам себе и вышел из комнаты. Дверь за собой он прикрыл неплотно, поэтому какое-то время Герд мог слышать его удаляющиеся шаги и их с Хамом голоса. Ему вменялось общее переутомление.

– Оно нередко встречается у подростков при сильных умственных нагрузках, – монотонно бубнил доктор. – Перед экзаменами это обычное дело.

Через несколько минут Хам вернулся. Он заглянул в комнату, положил какую-то бумажку на письменный стол, постучал костяшками по столешнице и, не глядя на Герда, произнес:

– С этого года пропускать Предстояние без осмотра и заключения специальной инспекционной комиссии нельзя. – Потом развернулся и вышел.

Герд потянулся за бумажкой. Это была справка, освобождавшая его от бдения в этом году за подписью штатного врача-инспектора, фамилии он не разобрал. На лбу выступили капли холодного липкого пота, Герд не сдержал вздоха. Он еще даже не приступил к выполнению самой опасной части своего плана, а уже чуть не попался. Все, конечно, обошлось, но то ли еще будет впереди – так много всего, что могло пойти прахом. Например, он мог грохнуться в обморок где-нибудь по пути в библиотеку.

В десять вечера, когда в любой другой день уже никто не посмел бы выйти из дома, все, включая прислугу, покинули квартиру. Герд остался один. Действуя, как во сне, он натянул на себя старую серую тренировочную школьную форму, которая была ему уже мала: щиколотки и запястья торчали наружу, ветровка на молнии трещала по швам, не давая продохнуть. В руках Герд сжимал импровизированную маску, загодя сшитую им из куска старой мешковины, позаимствованной у Олвы в кладовой. Герд осторожно выскользнул из комнаты и, прекрасно сознавая, что услышать его некому, на цыпочках прокрался в гостиную. Было темно и тихо. На ощупь он добрался до прихожей. Перевел дыхание. Теперь ему предстояло найти пропуск.

Хам всегда носил его во внутреннем кармане делового пиджака. На Предстояние же он отправился в парадном, следовательно, деловой пиджак должен был остаться висеть на вешалке. Вместе с пропуском. Пропуск на причастии Хаму был ни к чему. Теоретически. Герд облизал губы, сжал и разжал кулак, заставляя кровь прилить к непослушной холодной конечности, и протянул руку к тому, что по очертаниям напоминало пиджак. Пальцы, подрагивая, медленно ощупали ткань. Потом замерли. Герд извлек из внутреннего кармана тонкую легкую пластиковую карточку и переложил ее себе. Это и был пропуск. Герд сглотнул и покинул дом.

Город обрушился на него гулом многотысячной толпы и почти сбил с ног. Герд стоял на крыльце, вцепившись в перила так, что побелели костяшки, и смотрел на реку людей, проплывавшую мимо него. Улицы были наводнены населением, стекавшимся на главную площадь для того, чтобы ровно в полночь предстать перед своим Диктатором. Герд не мог ступить ни шагу. У него была агорафобия. Именно от страха перед толпою на ночных бдениях у него случались приступы, которые позволяли ему избегать процедур до этого самого момента. Но сейчас все было иначе, сейчас ему нужно было преодолеть себя и присоединиться к общему движению. Герд отчаянно призывал все свое самообладание, всю волю, чтобы просто разжать руки, отпустить перила и спуститься со ступенек. Но он не мог. Глаза его бешено вращались, рот был разинут.

И тогда он стал думать о Даяне. О ее чудесных волосах. Улыбке. Веснушках. В ушах зазвенел ее смех. Она снова, как и во сне, стояла под пологом шатра и манила его рукой. Герд потянулся ей навстречу, сделал несколько неуверенных шагов с крыльца и влился в человеческий поток, не замечая, что так и продолжает сжимать в руке маску.




Глава 6. Бункер


Двигаться ему нужно было в одном направлении с толпой – библиотека находилась как раз на площади имени Диктатора. Настоящего имени которого никто не знал, оно хранилось в строжайшей тайне и считалось священным, а произнесение его вслух – святотатством. Употреблялись только его титулы: чаще всего Великий Диктатор или просто Диктатор.

По пути следования Герда повсюду встречались растяжки с лозунгами и транспаранты в честь праздника, но не было ни одного изображения Диктатора. Как он выглядел, тоже никто не знал. Во всяком случае, Герд таких людей не встречал. Может, Хам их знал, но тогда, он никогда не распространялся об этом даже Гере, иначе она бы уже давно проболталась о таком знакомстве. И вообще, любые изображения Великого Диктатора, будь то фотографии или сделанные каким-то иным способом портреты, а также догадки на эту тему, были категорически воспрещены. Также на всем протяжении обоих столетий никто не знал и того, как, когда и по какому принципу один Диктатор сменял другого на столь высоком посту. Уж не по итогам всенародного референдума точно.

И ни на каких общественных мероприятиях Диктатор самолично никогда не появлялся. Даже на Предстоянии, посвященном всецело ему одному. Во-первых, считалось, что будет несправедливым, если только жители столицы смогут наслаждаться его благостным присутствием на процедуре, а остальные граждане государства по причине удаленности – нет. Порождать таким образом зависть и взаимную неприязнь среди населения было бы слишком жестоко. На это Диктатор пойти не мог. Во-вторых, банально ради его безопасности. Иногда на бдениях толпа так неистовствовала, что власти благоразумно опасались, как бы она его в экстазе не растерзала. Было бы глупо допустить подобное. Ну и, в-третьих и самых главных, этим достигался эффект того, что Диктатором мог оказаться кто угодно, когда угодно и где угодно, только он при этом остался бы неузнанным, а, значит, «всегда нужно бодрствовать», гласили в эту ночь вывески, и «ты никогда не можешь быть в безопасности», добавлял про себя Герд.

Конечно, при таких условиях можно было бы вообще усомниться в существовании этого самого Диктатора, но почему-то Герд был уверен, что он существовал. Он был реален. И от одной мысли об этой личности его начинало знобить.

Помимо воли Герда общий поток подхватил и понес за собой не только его тело, но и сознание. Сопротивляться этому оказалось крайне сложно. Людьми вокруг владело такое возбуждение, почти восторг, что оно безотчетно передавалось и ему. Герд вспомнил с детства позабытые им ощущения, когда, будучи еще совсем ребенком и до смерти отца, он несколько раз ходил на причастие. Ничего конкретного Герд не запомнил, только радостное чувство, которым заряжался, заражался от окружающих его людей без видимой на то причины. Оно завладевало, захватывало и возносило на вершины блаженства, и вот, ты уже не ты, но единый живой организм с другими совершенно незнакомыми людьми. И все у вас общее на эти несколько часов: и мысли, и воля. Правда, по прошествии времени от чувства полноты и сопричастности не оставалось и следа – лишь ужасающая пустота и усталость, будто кто-то выпотрошил тебя до основания и выбросил, как мешок. Но этого тогда Герд по малости лет не понимал, а сейчас уже и не помнил.

Разумеется, население заранее готовили к Предстоянию. Уже за месяц по визору начинали крутить различные патриотические ролики, воспевающие славу и силу Диктатора, а по выходным проводились митинги и раздавались агитационные листовки. К самому празднику вся эта подготовка достигала апогея. Тем не менее, Герду всегда казалось, что одной пропагандой такого эффекта добиться нельзя, он предполагал, что населению давали наркотики, распыляли что-то в воздухе или делали нечто другое, но в этом же роде для того, чтобы к нужному времени довести его до исступления. Не могли же, в самом деле, физически здоровые люди, находясь в трезвом рассудке, все, как один, падать на колени, воздевать руки и биться в истерике?!

Оказывается, могли. Теперь, находясь внутри всего этого, став его частью, Герд понял. В воздух ничего специально не распыляли. Наркотики людям для того, чтобы так себя вести, были не нужны. Они, уже подготовленные, запрограммированные визором, скандируя титулы Диктатора, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и распевая в его честь, сами гипнотизировали себя, доводя до кондиции. И тогда в полночь, когда из репродукторов раздастся голос их предводителя, они испытают оргазм и со стонами повалятся на землю, выкрикивая самые невероятные клятвы и давая обеты. Будут готовы сию же секунду и умереть, и убить ради него.

Это было каким-то чудовищным наваждением. И теперь это наваждение имело силу и власть над Гердом. Пока он вместе со всеми шествовал к площади, он не скандировал и не пел, но незаметно для себя успокоился, расслабился и позабыл, куда на самом деле держит путь. Гул и настроение толпы резонансом отзывались у него внутри. В какой-то момент он опустил глаза вниз и удивился тому, что держит в руке маску. Зачем бы она ему была нужна? Герд решил тотчас же выбросить ее в урну, но, не имея возможности добраться до тротуара в такой толчее, просто засунул маску в карман. А к тому моменту, когда Герд ступил на площадь, он уже раскачивался из стороны в сторону с остальными в такт и бессвязно шептал слова хвалы.

Та часть процессии, в которой он двигался, пришла на площадь одной из последних, поэтому Герду пришлось расположиться на самом краю обширного плаца. Он практически упирался спиной в здание библиотеки, но категорически не был способен его сейчас узнать. Мысли сосредоточились лишь на том, что вскоре должно было произойти.

Без четверти двенадцать атмосфера на площади стала накаляться. Выкрики стали резче, яростнее, страстнее. Кто-то даже рвал на себе волосы и одежду. Рядом с Гердом завязалась драка. Сам он тоже сердился и что-то кричал, потрясая в воздухе кулаками, а после, как ни старался, не мог вспомнить ни что кричал, ни почему злился. Когда часы на ратуше стали отбивать двенадцать, напряжение достигло наивысшей точки, толпа пришла в исступление. Герду стало невыносимо тяжело, желание, нетерпение сдавили грудь, ища разрешения, выхода, удовлетворения. Но с последним ударом курантов все вдруг стихло, люди перестали дышать.

И они услышали его. Глубокий, грудной, во сто крат усиленный голос разнесся над площадью, неся облегчение, даря блаженство. Толпа взревела и повалилась на плац в изнеможении. Вместе со всеми упал на колени и Герд. Он уперся лбом в асфальт, закрыл руками лицо и разрыдался от счастья, что слышит голос своего Диктатора. Что этот голос ему говорил, он не слишком понимал, да разве это было и важно? Главное, что он был прекрасен, сладок, упоителен. Герд больше ничего не желал, жизнь его была преисполнена.

Неожиданно перед его внутренним взором возникло лицо Даяны. Герд ее даже не сразу узнал, настолько ее исказила гримаса ужаса и страдания. Он еще не вышел из охватившего его оцепенения, когда в следующее мгновение в ушах раздался ее пронзительный, душераздирающий крик. Крик отчаяния и невыносимой боли. И тут же наваждение прошло. Герд задохнулся, похолодел и пришел в себя. С минуту он еще оставался на коленях, собираясь с мыслями, успокаивая сердцебиение и попутно озираясь вокруг, а потом медленно на карачках стал отползать из света прожекторов в тень, отбрасываемую библиотекой.

Не без труда огибая тела распластанных по асфальту сограждан, ему удалось выбраться на обочину, слиться с черной стеной и выпрямиться. Герд огляделся: никто на него не обращал ни малейшего внимания, каждый человек на площади был поглощен собственным катарсисом. Герд посмотрел на часы – половина первого, и еле сдержал стон, он нелепо потерял столько драгоценного времени. Потом, прижавшись спиной к стене, приставными шагами он начал двигаться вдоль нее в поисках первого попавшегося служебного входа. Нащупав дверь рукой и не оборачиваясь, Герд достал пропуск и приложил его к терминалу. Никакой уверенности, что он сработает, у него не было – в конце концов, служебный вход мог быть предназначен только для технического персонала. Раздался негромкий щелчок и дверь приоткрылась. Герд скользнул внутрь.

Немедленно зажегся свет – сработали датчики движения. Стоя спиной к камерам, Герд осторожно затворил дверь и прислонился к ней. Сердце билось у него в горле, свет резал глаза, а наступившая мертвенная тишина била по ушам. Он простоял так несколько минут, собираясь с духом, а потом достал из кармана маску и надел ее. С усилием сжав губы и расправив плечи, Герд заставил себя отвернуться от двери и начать движение. Каким бы непростительным ни было его поведение, убеждал он себя, у него в запасе все же имелось несколько часов. Ночное бдение продлится до самого утра, может быть, он еще успеет вовремя закончить, вернуться домой вместе с последними запоздалыми прохожими, и проникнуть в дом незамеченным. Если только, конечно, его не схватят прямо здесь.

Герд двигался медленно и очень тихо. Его пугал свет, который загорался впереди него и гас позади, его пугало гулкое эхо собственных шагов и непрестанный шум в ушах – кровь бушевала в голове. Ему было жарко и крайне неудобно в мешковине. Как и в начале тренировок, пока он совсем не умел контролировать терморегуляцию, пот заливал ему глаза, лицо пылало. Герд почти ослеп и был вынужден придерживаться за стены рукой, чтобы не упасть, оставляя на них влажные следы от ладоней. Он понял, что дальше так идти не сможет, когда начал задыхаться. Пришлось выбирать: либо оставить маску, но свалиться на пол, не ступив больше ни шагу, либо снять ее, самоубийственно подставив лицо видеокамерам, но зато продвинуться вперед. Герд стянул маску. Сразу стало легче, в голове прояснилось. Оставалось только надеяться, что наблюдать сейчас за ним некому, так как все без исключения должны быть на церемонии.

Теперь он смог быстро сориентироваться и найти вход в бункер. Лестница уходила круто вниз и упиралась в глухую дверь, не похожую на все предыдущие, встретившиеся ему на пути. Герд приложил к терминалу пропуск, тот его не подвел и на этот раз, но дверь не открылась перед ним ни наружу, ни вовнутрь, а с шорохом отъехала в углубление в стене. Герд переступил порог и услышал, как она за ним с тем же шуршанием вернулась на прежнее место. Ему вдруг почудилось, что гробницы в древности должны были затворяться именно так. По спине побежали мурашки.

Бункер представлял собой длинный коридор с дверьми по обеим сторонам. На каждой двери висела табличка, гласившая, какого рода информация хранилась за ней. Герд прошелся до конца коридора, попутно читая подряд все таблички и вернувшись в начало, остановился напротив секции с научными разработками. На самом деле, подземный архив оказался не таким уж и великим, слухи о нем были явно преувеличены, что, в общем-то, обнадеживало Герда. И снова терминал при соприкосновении с пропуском загорелся зеленым, а дверь поддалась. Герд вошел в просторное помещение, только половина которого была заставлена стеллажами с папками. Видимо, строили бункер на долгие годы вперед.

«Научные разработки» – Герд толком не мог себе объяснить, почему решил начать именно с этого отсека. Наверное, потому что его способности даже близко больше не подходили ни под один из заголовков. Может быть, его дарования – это всего лишь результат чьего-то старого эксперимента? Герд покачал головой и приступил к поискам.

Уйму времени он потратил только на то, чтобы понять, как искать информацию: документооборот был организован безобразно. Папки группировались не по тематикам и даже не по годам, а просто ставились на полки как попало, во всяком случае, Герд никакой системы так и не увидел. Весь этот бардак, на его взгляд, вообще имел отношение к науке очень опосредованное, скорее, это можно было назвать свалкой самых различных отчетов и рапортов, причем, далеко не всегда научных сотрудников. То и дело Герду попадались вырезки из донесений гвардейцев агемы, в которых речь напрямую шла о шпионаже, и касались исследований они лишь очень косвенно.

Например, благодаря одному такому рапорту Герд узнал, что за пределами Искусственной Атмосферы можно было дышать. Значит, это была все-таки правда, а ведь их старательно учили обратному. Каждый гражданин Бабила, хоть ночью его разбуди, мог повторить непреложную истину: только наличие купола помогало сохранить жизнь на Земле, за его пределами человека ждала неминуемая смерть. Теперь же выяснялось, что это было не так. Ну, или, как минимум, не совсем так. Оказавшись на задании по ту сторону ИА, гвардеец, подавший рапорт, следующим образом описывал свои ощущения: «Воздух был горяч и сух, дышать было очень тяжело, но все-таки возможно».

Через некоторое время Герду в руки попался другой отчет, правда, более ранних годов, и уже специалиста центра химических экспертиз, который на протяжении нескольких лет брал пробы воздуха за пределами купола. Герд не смог понять всего, что там говорилось – в химии он никогда не был силен – но уяснил для себя главное: качество воздуха с годами ухудшалось, и ученый выдвигал гипотезу, что он непригоден для дыхания на постоянной основе без дополнительного увлажнения. В конце своего доклада химик добавлял, что его гипотеза требует продолжения исследований и подтверждения путем проведения экспериментов, на что он, собственно, и просил финансирования. Герд, уставившись в одну точку – на фамилию ученого Беппе – и не видя ее, судорожно соображал. Так или иначе, с увлажненными легкими или нет, но за пределами ИА можно было дышать, а следовательно, и жить. Этим горячим, сухим воздухом где-то там дышала Даяна.

Далее Герду дважды на глаза попались упоминания о людях с аномалиями за совсем ранней датировкой – начала образования Бабила. Оба раза его желудок делал кувырок, но оба раза его ждало разочарование. Сообщалось, что повсеместно разыскивались и подлежали задержанию люди с какими-либо мутациями или ненормальными отклонениями для их дальнейшего изучения и использования во благо человечества. Всех задержанных доставляли в Генетико-Научно-Исследовательскую Лабораторию. Но за любой дополнительной информацией о деятельности этой ГНИЛ сотрудник отсылался в секцию «совершенно секретно». Герд понял, что в этой комнате ему больше делать нечего и нужно торопиться в упомянутую секцию.

Он стремительно поднялся с пола, на котором сидел, перебирая папки, и ударился головой об угол одной из полок стеллажа. Стеллаж качнулся, и на Герда сверху свалился толстенный фолиант. Сдавленно выругавшись, он подобрал его с пола и уже собирался водрузить на место к остальным, как что-то вдруг привлекло его внимание – документ смутно показался ему знакомым, хотя он был уверен, что такой толщины папку держал в руках впервые.

Раздосадованный сам на себя за потерю времени, Герд начал судорожно листать документ, дабы убедиться, что ничего в нем полезного для себя он не найдет, и неожиданно замер. Едва не выронив бумаги, он медленно опустился с ними в руках обратно на пол. В глазах потемнело, стеллажи поплыли. Прикрыв на минуту глаза и внутренне крепясь, Герд вернулся к чтению. Волоски на его руках и загривке встали дыбом.

Папка представляла собой сборник отчетности по результатам проведения опытно-экспериментальных работ о влиянии солнечного излучения на живые организмы. Начиная с растений и заканчивая человеком. Герд перелистнул сразу половину страниц и попал на эксперименты над людьми. С фотографиями. Насколько он уловил, перед учеными была поставлена задача определить, как на среднего рядового физически здорового гвардейца Бабила повлияло бы солнце, окажись он за пределами Искусственной Атмосферы без специального снаряжения. Какое влияние оказала бы солнечная радиация, инфракрасные и ультрафиолетовые лучи на его кожу, слизистые оболочки и весь организм в целом. Также ученым ставилось в задачу выявить, какие факторы могли усугубить, а какие смягчить это воздействие, и, соответственно, разработать эффективную защиту от первых и научиться использовать в свою пользу вторые.

В качестве подопытных брались, разумеется, не сами гвардейцы, а некие «нежелательные элементы общества», именуемые в дальнейшем просто подопытными или образцами под конкретными номерами. Исследования проводились как в искусственных лабораторных условиях, так и в естественных, под нужды которых приспосабливались так называемые «лаборатории на колесах». Но чаще опыты все-таки проводились в закрытых стационарных помещениях, где применялось специальное оборудование, имитирующее солнечное излучение – различные галогенные, ультрафиолетовые, инфракрасные лампы.

А дальше брались подопытные и, например, облучались разными дозами ультрафиолета. Ученые же производили замеры того, какой дозы было достаточно для появления ожогов той или иной степени, как лучше всего их было потом лечить, и при каком процентном соотношении пораженных участков кожи к общему кожному покрову подопытного еще можно было спасти, а при каком уже нет. Или вычисляли, сколько требовалось времени, чтобы у образцов развился рак, который потом у одних его лечили, а у других нарочно обостряли. Или облучали лампами глаза и наблюдали их реакцию на свет: при каком уровне облучения подопытный частично терял зрение, а при каком наступала полная слепота. Выясняли, можно ли было потом это зрение восстановить.

Также проводились эксперименты по обезвоживанию организма и выяснению того, сколько человек способен провести без воды под открытым солнцем, а сколько в лаборатории. В естественных условиях подопытные всегда погибали быстрее, несмотря на все старания ученых подогнать лабораторные условия под естественные. Задавались вопросом, как лучше реанимировать жертву, подвергшуюся обезвоживанию, и при какой максимальной степени обезвоживания человека еще возможно спасти. Исследовали, как излучение влияло на артериальное давление, провоцировало тахикардию, гипертонический криз и даже инсульт.

К каждому подразделу прилагались фотографии. Герд понимал, что их смотреть не стоит, но ничего не мог с собой поделать – смотрел. Наконец, на фото, демонстрирующем вид обожженных легких после вскрытия образца под номером 2872, он не выдержал и захлопнул папку.

Герд блуждал взглядом по обложке сборника за именем профессора и заведующего кафедры, под началом которого проводились все эти эксперименты. Беппе. «Странно, – подумал он. – Что-то знакомое». Герд сконцентрировался. С чего бы ему знать эту фамилию, таких знакомых у него нет. Он пошарил вокруг себя руками и извлек из кучи уже просмотренных документов тонюсенький отчет специалиста центра химических экспертиз с пробами воздуха. Беппе. Вот почему он узнал фолиант, из-за фамилии. Герд сравнил даты, разница составляла пять лет. Всего пять лет понадобилось человеку, чтобы сделать гигантский карьерный скачок от простого лаборанта к профессору, возглавившему целое направление исследований. И всего пять лет ему понадобилось, чтобы превратиться из человека в мясника. Герд машинально открыл последнюю страницу сборника, изображавшую самого профессора. Человек с фотографии улыбался ему.

Герд еле поднялся на ставшие студнями ноги и негнущимися руками стал методично расставлять папки обратно на полки. Закончив, зажмурился. О том, что он сейчас узнал, он подумает позже. Сейчас думать об этом он просто не может себе позволить. Ему нужно продолжать двигаться дальше. Не бежать, сломя голову, из бункера вон, а идти в следующие секции. Что бы ему еще ни предстояло узнать, ему придется это узнать. До конца. Герд расправил плечи и покинул отсек научных разработок. Посмотрел на ходу на часы – половина четвертого. Вздохнул. Следующей остановкой была дверь с табличкой «Совершенно секретно».

Когда он ее достиг, дверь не поддалась. Сюда старшему помощнику прокурора путь был заказан. Герд раз за разом тупо прикладывал пропуск, но терминал неизменно горел красным. И тут нервы у него сдали, он стал дергать ручку, барабанить кулаком в дверь, даже пнул ее несколько раз. Потом, не понимая, что делает, стал беспомощно озираться кругом в поисках помощи. Пустой коридор оставался глух к его немой мольбе. На него смотрели только одноглазые камеры – здесь и сейчас его главные враги. Полчаса Герд охранял дверь, за которой хранилась столь вожделенная, но абсолютно недоступная для него информация. Если такие ужасы творили с людьми и даже не стеснялись оставлять это в общем доступе для госслужащих, то что же творилось в ГНИЛ? Герд остервенело терзал нижнюю губу. Его прадедов, наверняка, вычислили и пленили, именно поэтому никакой информации о них ему больше не удалось найти. Они канули в лабораторных застенках. Эта же участь ждала и его.

Он заставил себя отойти от двери и бесцельно побрел по коридору. Случайно взгляд упал на табличку, гласившую «Противостояние». Герд машинально приложил пропуск. Дверь отомкнулась. Строго говоря, сюда ему не нужно было, но, если Даяна была частью движения сопротивления, здесь он мог бы узнать, где и как ее искать. Для пущей мотивации Герд напомнил себе, что именно она являлась целью его визита сюда, и вошел.

Комната была идентичной предыдущей, только заставленных стеллажей в ней было несколько больше. И хаос в документах царил так точно такой же. Среди протоколов допросов и обысков никакой системы Герд не находил и склонялся к выводу, что бункер служил просто бумажным складом, которым никто не пользовался вот уже много лет, ибо ни одного свежего документа ему в руки не попалось. Он нехотя, будто по принуждению бродил среди полок и безнадежно перебирал все бумаги подряд. А информация, которую он по крупицам выискивал, была сумбурной и отрывочной. Тем не менее, он уяснил для себя несколько важных вещей.

Во-первых, за куполом располагались основные силы Противостояния. Где находились их локации и какого размера они были, Герд так и не узнал, но ему удалось понять, что численность движения многократно превосходила ту, что официально заявлялась в новостях. И это была для него совершенно новая информация. С экранов визоров регулярно сообщали, что очаги движения сопротивления официальной власти практически уничтожены. Говорили, что в пределах купола еще оставались отдельные его островки, но и они таяли с каждым годом. Система безопасности страны работала оперативно и безжалостно, в скором времени от «шайки анархистов и террористов» не должно было остаться и следа. Население могло жить спокойно, но обязывалось сохранять бдительность и о любых подозрительных личностях или действиях незамедлительно сообщать куда следует. О том, что движение могло существовать за пределами ИА, разумеется, вообще речи не велось. А Герд тем временем на руках имел свидетельства противоположного. И не какие абы свидетельства, а рапорты самих гвардейцев агемы. Так-то работала главная служба безопасности государства!

Во-вторых, Герд вычитал о каких-то людях, не нашедших себе места в новом цивилизованном обществе и просто живущих за куполом, но не имеющих при этом никакого отношения к Противостоянию. Почему-то их гвардейцы в основной своей массе не трогали и, вообще, обращали на них не слишком много внимания. Сколько таких людей, как они умудрялись выживать под палящим солнцем, чем питались и занимались, осталось для Герда загадкой. Может быть, Даяна не была активным повстанцем, а просто жила за пределами купола вместе с другими такими же отщепенцами?

Также Герду пришлось перелистать множество протоколов допросов, их он просматривал мельком и невзначай, чтобы не акцентировать внимание на тех методах дознания, что практиковались в Бабиле. Они по жестокости мало чем отличались от экспериментов над людьми. Но как он ни старался игнорировать будничный тон дознавателей, повествующих о том, как они выколачивали показания из обвиняемых, подозреваемых или просто свидетелей, когда на одном из листов он наткнулся на ржавое пятно засохшей крови, очевидно, брызнувшей на протокол во время допроса, Герд снова не выдержал. Он в отвращении отбросил от себя папку и скорчился: у него свело желудок. Несколько минут он потратил на борьбу с подступавшей к горлу рвотой – здесь на полу он ее оставить не мог – и в итоге победил.

Потом Герд предпринял еще несколько попыток найти что-нибудь ценное, обходя на этот раз протоколы допросов стороной, только ему все равно мешали фокусироваться навязчивые мысли. А как же Хам? Он знает, что творится на самом деле, ведь ему доступны все эти сведения? Хам просто не может не знать! Как же он тогда спит по ночам? Или он и сам не раз проделывал такое с людьми? А Натан? Его отец, состоя на службе у государства, тоже все знал? Делал сам? Или, может, именно по этой причине он ушел в отставку? Может, он предпочел горбатиться на заводе, чем участвовать во всем этом кошмаре? Хотелось бы верить.

В конце концов Герд наткнулся на упоминание еще одной категории людей – неких кочевых народностей начала постколлапсовых времен, которые бродяжничали по территории пустынь в поисках оазисов и держались еще более обособленными племенными союзами, чем отщепенцы на задворках современной цивилизации. Для государства они никакой опасности не представляли, поэтому агема ими также мало интересовалась. Все равно они все были обречены на смерть под солнцем. Но что показалось Герду особенно странным, так это то, что одно время ими интересовались, пока искали людей с аномалиями. Согласно одному отчету, нескольких из бедуинов в свое время доставили в ГНИЛ, а «остальных уничтожили на месте». За более подробной информацией об этой операции шла отсылка в секцию «Совершенно секретно».

Это и было тем, что надо, Герд был уверен. Его сердце забилось глухо и тяжело: Даяна принадлежала кочевым племенам, ведь во снах он кроме песка ничего не видел в той местности, где они находились. Он посмотрел на часы – без пяти шесть утра. Как бы ему ни хотелось – хотя ему отнюдь этого не хотелось – времени копаться дольше у него не было. Пора было уходить. Хоть это и бесполезно.

Как во сне он покинул библиотеку. На улицах было уже почти пусто, только кое-где еще встречались прохожие, возвращавшиеся с бдения. Двигались они замедленно со остекленевшими глазами и бледными лицами. Герд среди них совсем не выделялся.

Как добрался до дома, он не помнил, но помнил, что чуть не забыл положить пропуск на место, а потом, не скрываясь, пошел в свою комнату, правда, по пути никого все равно не встретил, и, не раздеваясь, повалился на кровать. Сомкнуть глаз так и не смог. Он жил в страшное время, мир катился к своей гибели, но виновато в этом было отнюдь не солнце, а сами люди, которые хуже зверья терзали других людей. У Герда не было сомнений, что его найдут, что за ним придут, его будут пытать и под конец убьют. Но сейчас он даже ничего не чувствовал по этому поводу, ему вообще казалось, что после всего пережитого в эту ночь он больше никогда ничего не сможет почувствовать.

В девять утра пришла экономка с завтраком. Под глазами у нее залегли тени, лицо было землистым и осунувшимся – в ее возрасте уже трудно проводить всю ночь на ногах и тем более переживать сильные эмоциональные всплески. Сегодня она шаркала даже противнее обычного. Герд укрылся одеялом с головой и попросил оставить его в покое. Когда она ушла, оставив поднос на столе, он машинально вылез из постели, сходил в душ, сменил белье и съел завтрак. На вкус тот был, как песок. Герд собрал свои вещи в сумку и в тупом оцепенении стал ждать. Ждать, когда за ним придут гвардейцы. Про себя он отстраненно и достаточно рационально рассудил, что ему было бы лучше во избежание пыток и препарирования покончить с собой до того, как за ним явятся. Это логично и много более гуманно, убеждал он себя, но с места так и не двигался, продолжал прямо сидеть на стуле и, смотря в одну точку, ждать.

Ровно в одиннадцать за ним пришли. Это были не гвардейцы – ему пора было на поезд. Потом Герд ждал, что его снимут с поезда. Но его не сняли. Потом он ждал, что его встретят на платформе, но там была только Олва. Потом он ждал, что его схватят в ее доме, но там к нему бросилась только Старта.

В ожидании визита агемы Герд провел месяц. Он плохо ел, совсем не готовился к экзаменам и почти не выходил из дома. По ночам ему снились пытки, замученные полунагие люди, бункер и Хам, предлагавший ему признаться в шпионаже в пользу Противостояния и, тем самым, облегчить свою смерть. Герд снова похудел, почти заболел и больше не летал. Олва, сколько ни спрашивала, ничего от него не могла добиться. Но за ним так никто и не пришел.

На сердце у Герда полегчало только один раз, когда Олва передала ему новость, что у него родилась сестра, назвали Эвой. Он и сам не понимал, почему такой теплотой и нежностью отозвалась в его душе эта новость о сестренке, но, думая о ней, он улыбался.

Все изменилось тогда, когда Герду приснился сон, что Даяна попала в руки агемы. Герд с криком проснулся, а вопль Даяны все продолжал звенеть у него в ушах, даже когда его собственный уже замер. Он словно очнулся от анабиоза. Неважно, что будет с ним, ее мучений он не перенесет. Он не позволит ее пытать. Он найдет ее и спасет.




Глава 7. Противостояние


Наступил пятнадцатый день рождения Герда. Начало лета, первый его день. До экзаменов оставалось чуть больше двух недель. Герд сидел на крыльце дома и одною рукой чесал Старту за ухом, а другой оттягивал прядь своих волос и пытался дотянуться кончиками до рта – длины не хватало совсем чуть-чуть. Уже в который раз он говорил себе, что так дальше продолжаться не может, что он больше не может делать вид, что готовится к экзаменам, сдавать которые не собирается. Не может больше делать вид, что все в порядке. Не может жить этой жизнью, принадлежать этому государству, этому обществу. Он больше не является частью него. Точнее, он никогда по-настоящему и не являлся частью него. Просто не может и не хочет быть частью мира – жуткого мира под куполом.

Герд чувствовал себя загнанным в ловушку. Но он собирался из нее вырваться. Бежать. Для начала в Противостояние, а дальше видно будет. Но как это сделать? Как связаться с повстанцами? Затея выглядела неосуществимой, у Герда не было ровным счетом ничего для побега: ни информации, ни связей, ни денег. И посоветоваться ему тоже было не с кем. В целом свете у него имелась только его фермерша тетка. Герд вздохнул. Ему давно пора было действовать, а вместо этого он протирал штаны на крыльце и вздыхал, как красна девица в темнице. А ведь он пока еще был на свободе. Пока еще…

Герд бросил попытки поймать ртом волосы. На горизонте замаячила фигура Олвы, она возвращалась с поля. Сегодня тетка казалась ему особенно грузной, а ее лицо особенно уставшим. «Я попусту теряю время, пока на Даяну, может быть, уже началась охота», – успел подумать он прежде, чем Олва поравнялась с ним, остановилась, но ничего не сказала.

– Дурацкий день, – ляпнул Герд, чтобы не затягивать молчание, – ненавижу его.

Фермерша не ответила. Герд недоуменно поднял на нее глаза и успел заметить, как, отворачиваясь и скрываясь за дверью, она украдкой смахнула слезу. «Жалеет меня», – со злостью решил он.

Когда Герд вернулся в дом, Олва уже накрывала на стол. Его пожелания были учтены, еще с утра он предупреждал, чтобы она не вздумала готовить праздничный ужин – еда стояла самая что ни на есть обыкновенная. Из необычного в сервировке была только бутылка спирта. Герд никогда не видел, чтобы Олва пила.

Они молча сели и начали есть. Герд внимательнее присмотрелся к тетке. Взгляд у нее был отсутствующий, погруженная куда-то внутрь себя, она вообще не замечала его присутствия. Может быть, Герд ошибся, когда отнес ее слезы на свой счет? Может, что-то случилось? Он уже было собрался открыть рот и спросить об этом, как Олва протянула руку к бутылке, откупорила ее, плеснула спирта себе в стакан и, разбавив его водой, залпом опрокинула в рот. На секунду лицо ее перекосило от отвращения, но потом она откусила кусок от вареной картофелины и снова налила себе. Когда Олва опорожнила третий стакан, Герд понял две вещи. Первое, он к ее слезам не имел никакого отношения, ей вообще было все равно, здесь он или нет. Второе, тетка собиралась напиться.

Герд понаблюдал за ней еще какое-то время, а потом протянул руку к бутылке и тоже развел себе в стакан ее содержимое. Олва никак не отреагировала. Герд поднял стакан на уровень глаз, изучающе посмотрел на мутную жидкость – он еще никогда прежде не пил – взболтал ее и решил, а гори оно все огнем!

– Только пей все сразу, – хрипло сказала Олва, глядя мимо него, – иначе не сможешь проглотить.

«За тебя, пап», – мысленно произнес Герд и выпил все одним махом. Глотку, пищевод, а затем и желудок обожгло пламенем; казалось, он его, как дракон, изрыгнет наружу. Герд задохнулся, из глаз градом покатились слезы. Он пошатнулся на стуле, но не упал, уцепившись за край стола. Спирт мгновенно ударил в голову: стены вокруг запрыгали, словно козы.

– Теперича ты и взаправду полноправный член общества. – Олва ни с того ни с сего расхохоталась.

Герд долго фокусировал на ней взгляд, пытаясь понять, что она только что сказала и почему сочла это смешным. Медленно до него дошло: в свое пятнадцатилетие граждане Бабила обретали полную дееспособность и начинали нести всю ответственность за себя самостоятельно. А ее шутка, видимо, касалась алкоголя, который во многих культурах прошлого детям не дозволялось пить. В Бабиле так вообще действовал «сухой закон».

– Да ты пьяная, – выдавил он из себя, обнаруживая с каким трудом ворочает распухшим языком.

Олва хмыкнула и взялась за бутылку. На этот раз она налила им обоим. Герд потянулся за своим стаканом:

– Я думал, ты такая угрюмая сегодня, потому что жалеешь меня. – Он снова попытался залпом опустошить его, но теперь движения у него выходили, как в замедленной съемке. Он сделал один глоток, закашлялся и в результате поставил стакан на стол, не допив. Голова шла кругом.

– Дерьмово, конеш, что Натан погиб именно в этот день, – Олва кивнула, она крутила свой стакан в руках, но больше не пила, – но в жизни бывают вещи-то и похуже.

– Это точно! – Герд с чувством согласился и только тут обратил внимание на то, что в первый раз с момента посещения бункера он смог позабыть о том, что ему пришлось там пережить. Где-то когда-то – где и когда прямо сейчас он припомнить был уже не в состоянии – Герд вычитал, что люди прошлого в алкоголе безуспешно пытались утопить свои печали. «Не так уж и безуспешно, – глубокомысленно заключил он. – Помогает ведь! Во всяком случае, временно».

Олва тяжело поднялась со стула и уже начала, пошатываясь, убирать со стола, когда в дверь громко отрывисто постучали. Тетка обернулась на настенные часы – сегодня они засиделись, время уже шло к полуночи. Она бросила быстрый взгляд на Герда, тот смотрел на нее во все глаза. Оба знали – так поздно никто и никогда на ферму по делам не заявлялся. Оба мгновенно протрезвели.

Олва повелительно махнула Герду в сторону его чулана и твердой походкой направилась к входной двери. Как только Герд прикрыл свою и затаил дыхание, она открыла.

– Что-то случилось? – раздался ее спокойный голос.

– Олва, в деревне энти, гвардейцы которые. Они ищут твоего парнишку. – Судя по выговору, это был кто-то из деревенских. Голос был мужской, прокуренный.

– Подробности-то будут? – Герд почти слышал, как Олва хмурилась.

– Ща, погодь, все расскажу. – Деревенский тяжело перевел дыхание, его мучила одышка. – Я, значица, у старосты был, мы с ним будущий покос оговаривали. Вдруг заваливаются без стука и не поздаровкавшись трое в форме, агемцы которые, и ну меня за шиворот и на улицу. – Он снова сделал паузу, Герд будто почувствовал, как у того пересохло во рту. – Хорошо, не зашибли, окаянные! Я, значица, тут жи к окну, приоткрыто оно было, и ну давай слушать. А они выспрашивают, где в деревне твоя хата. Староста им ответствует, мол, не живет Олва в деревне, живет одна в лесу. А они, супостаты, не унимаются, домогаются, живет ли с ней, с тобой то бишь, племянник. Староста не сплоховал, ты знаешь, он у нас головастый, говорит им, я почем знаю, живет ли с ней кто, говорит, говорю же, отшельничает в лесах. Чаво, говорит, надо-то? Они, мол, разыскиваем ее племянника, подозревается он в ентом, в шпиёнаже. О как! – Мужик многозначительно замолчал, Герд даже представил себе, как он воздел кверху указательный палец для эффекта. Олва ничего не ответила, поэтому деревенский продолжил: – И стали, значица, грозить старосте, шоб не пособничал преступникам. А он им говорит, шо вы, шо вы, щас путь покажу, проведу. А сам их, я-то видел, повез окольною дорогою, той, которою никто не пользуется уж давно. О какой мужик наш староста! Я сразуть допер, чаво он удумал, тоже не лыком шит! Он на меня понадеился, шо я все слыхал и к тебе побегу напрямик. Ну, я и побег, – удовлетворенно подвел он итог. – У вас форы минут двадцать буде, не боле.

– Они-то на машине? – ни тени страха в голосе Олвы Герд не заметил.

– А как жешь.

– А ты?

– А шо я? – не понял деревенский.

– Ты-то на чем, спрашиваю, добрался сюда? – Герд поразился выдержке Олвы.

– Коняку старосты взял, он меня признает.

– Спасибо, Сарай. Теперича уходи.

– Водицы бы мне, – Сарай даже покашлял для убедительности, – а то умаялся я ради вас.

Герд слышал, как Олва ровным шагом ушла и вернулась обратно, как булькал водою Сарай, а потом еще сладко причмокивал и утирался рукавом. Самого его уже трясло от бешенства.

– Ну все, побег я, – наконец, закончил тот, и Олва захлопнула дверь.

Проходя мимо его комнаты и даже не задерживаясь, чтобы заглянуть в нее, она крикнула:

– Пять минут на сборы. Брать только самое необходимое.

Герд встрепенулся, зажег свет и начал методично сбрасывать в рюкзак те вещи, которые первыми приходили ему на ум. Он выгреб из комода чистые трусы, майки и носки, упаковал запасные штаны и несколько рубашек. Потом, оглядевшись, засунул туда новые кеды – подарок Геры на день рождения. Они ему не очень нравились, но сейчас привередничать было некогда. Еще раз бросив взгляд по сторонам, он схватил электронный планшет со стола и отправил его к остальным вещам. Последними он погрузил в рюкзак все свои документы без разбору и сгреб все имеющиеся у него деньги. Может, это сказывалось действие алкоголя, но страшно ему не было. Все его чувства обострились до предела, мыслил он ясно, как никогда. Он, правда, совершенно не понимал, что делать дальше, но уверенность и спокойствие Олвы вселяли в него надежду. Он просто сделает то, что она ему скажет, и довольно с него.

Когда он выскочил из комнаты, закидывая по пути рюкзак за плечи, Олвы в доме уже не было. Входная дверь была распахнута, со двора доносился рык мотора, Олва завела пикап. Он запрыгнул на пассажирское сидение, и они тут же тронулись с места. Огни не зажигали.

На дороге было пусто и тихо. И ни зги не видно. Вдруг машину сотряс жуткий грохот, будто по ней палили, как по консервной банке. Герд инстинктивно закрыл голову руками и бросился под сидение. Когда он открыл глаза и понял, что Олва даже не моргнула, продолжая пристально вглядываться в дорогу, он устыдился собственной трусости.

– Это-то Старта, – пояснила тетка, – на ходу в кузов запрыгнула.

– А! Я совсем про нее забыл, – кляня себя, Герд забирался обратно на сидение, что было совсем не просто: пикап на ухабах бросало из стороны в сторону так, что несколько раз Герд больно ударился головой сначала о переднюю панель, а потом о потолок машины.

Сколько они так проехали, он не знал – потерял счет времени. Знал только одно, погони за ними пока не было. Затем Олва резко свернула с дороги в лес. Стало еще темнее. Как она ориентировалась и вела машину так целенаправленно, Герд ума не приложил, более того, Олва, оказавшись в чаще, выдохнула и явно расслабилась. Она точно знала, что делала.

– Что происходит-то, Герд? – тетка опередила его с вопросом.

– Я залез в госархив библиотеки, который под землей, по пропуску Хама, – выпалил он, скрывать это теперь не имело смысла.

– Понятно. Нашел, что искал-то?

– Не сказал бы. Но я нашел то, за что меня запросто казнят. При хорошем раскладе. – Переведя дыхание, он спросил: – Олва, куда ты меня везешь?

– Времени-то подумать совсем не было, мне жаль. – Она вздохнула и покачала головой. – Действовать приходится слишком быстро, а другого плана-то у меня все равно нет. Ты ведь меня не предупреждал, ничего не рассказывал…

– Куда ты меня везешь? – снова повторил Герд осипшим от напряжения голосом.

Олва виновато на него посмотрела:

– В Противостояние.

Герд вытаращил на нее глаза. Все это время он мог просто все рассказать. Довериться самому близкому, самому родному человеку на свете и оказаться там, где и хотел. Но вместо этого он потерял полтора месяца! От досады и злости Герд закусил губу. Только бы для Даяны не было слишком поздно. Этого он себе никогда не простит.

– Ты член сопротивления? – глухо отозвался он.

– Нет, – Олва замотала головой. – Я-то не член сопротивления. Но я знаю, где их найти.

Пикап встал посреди непроходимого леса. Олва заглушила мотор.

– Дальше мы пойдем пешком. – Она вылезла из кабины и зажгла фонарь.

Из кузова выпрыгнула Старта. Оттуда же Олва достала свой рюкзак, ружье и повела Герда в дебри. Идти было трудно, света фонаря хватало только, чтобы освещать путь Олве. Герд спотыкался о корни деревьев, часто падал, разодрал себе веткой губу и щеку.

– Откуда ты их знаешь? Как ты попала к ним? – впопыхах донимал он тетку.

– Я их укрываю. Иногда, – дыхание у Олвы тоже сбилось. – Как-то такой же ночью ко мне постучались. Их было двое. Один из них был ранен. Так и понеслось. Они приходят, я их кормлю, отмываю, потом, когда опасность минует, отпускаю. – Она резко остановилась, дала знак рукой не шевелиться, погасила фонарь и прислушалась. Спустя минуту, снова включила свет и двинулась вперед, но уже осторожнее. – В общем, помогаю я им, – шепотом продолжила она. – Редко, правда. Так-то вот. У них тут в лесах база, или как это еще назвать, чего-то типа перевалочного пункта. Граница жешь рядом.

Теперь они шли молча, идти и одновременно говорить Герду стало невмоготу.

– Стой теперича, дальше-то я пойду одна. Засекут двоих – начнут палить. Это, если, конеш, нам повезет, и они вообще тут будут. – Олва оставила его с собакой в кромешной темноте.

Герд уселся на кочку, ноги его держать отказывались. Он нащупал и обнял овчарку, другой поддержки сейчас не было. Минут через пятнадцать Олва вернулась в сопровождении мужчины с автоматом. Такого оружия Герд никогда не встречал, оно было слишком старого образца и в Бабиле не использовалось. Олва что-то тихо сказала высокому стройному, как дерево, автоматчику, и тот остался ждать в нескольких шагах от них, тут же слившись с кустами.

– В общем, ты-то пойдешь с ним, – сказала Олва, снимая с плеч рюкзак и протягивая его Герду. – Я тут тебе тож собрала немного. Стандартный набор для выживания, какой обычно им собираю, – она мотнула головой в сторону автоматчика. – Старту-то тож возьми с собой, пусть хоть кто-то свой рядом будет, – голос ее дрогнул.

– А, а ты?! – Герд вцепился в рукав Олвиной рубашки. – Ты что же, не пойдешь? – Только сейчас он осознал, что подвергал смертельной опасности и ее.

– А я-то назад. Утром вернусь в дом с парой зайцев, скажу, охотилась, – бодрым голосом заявила она.

– Олва, что ты несешь, там же посуда в доме осталась и бутылка… и вообще! – Герд тряс ее руку, будто это могло помочь.

– Нет, я все убрала, – твердо ответила она. – Я-то привычная за эти годы всегда быть готовой к приходу гвардейцев. Пару раз они даж являлись. – Она задумалась и замолчала.

– Олва, нет, – взмолился Герд, – мы пойдем вместе! Олва, ты не понимаешь, они страшные люди! Ты даже не представляешь, что я знаю… – Герд не мог дальше говорить, в горле встал ком.

– Да все я представляю, – раздраженно перебила она его, – думаешь, самый умный?

– Олва, они тебя будут пытать, а потом убьют, – еле выдавил Герд, глаза нестерпимо жгло.

Олва не смотрела на него, она смотрела в небо. Над головами у них раскинулось черное полотно с россыпью драгоценных сверкающих камней.

– Чему быть, того-то не миновать. Все в руках Создателя. Это твой путь, Герд, не мой.

– Что, о чем ты говоришь? – Герду хотелось выть от отчаяния. – Какого еще создателя, что ты несешь? Олва, я умоляю тебя, пойдем вместе!

– Нет. Прощай, Герд. – Она насильно высвободила свою руку из его хватки, крепко обняла за плечи и прошептала. – Я благословляю тебя, племянник. Будь тверд и мужественен.

И ушла. Разжала объятия, развернулась и, не оглядываясь, скрылась за деревьями. А Герд остался стоять, словно врос в землю, и смотреть туда, где еще мгновение назад мелькнул ее фонарь. Внутри него разверзлась пропасть, огромная черная дыра, из которой пришло знание, что он больше никогда не увидит свою тетку.

Старта заскулила у его ног, Герд вздрогнул и повернулся туда, где должен был стоять повстанец. Тот не заставил себя ждать.

– У тебя в вещах есть какие-либо электронные приборы? – хриплым простуженным голосом спросил он.

– Да, – Герд тряхнул головой, возвращаясь к действительности. – Планшет.

– Его придется оставить здесь, – отвечал ему тот. – Любые штуки с чипами с собой брать нельзя, по ним нас могут выследить.

Герд присел на корточки и стал на ощупь копаться в своем рюкзаке, но в темноте это было ой как нелегко делать. Наконец повстанец догадался посветить ему, и дело пошло быстрее.

– А паспорт? – спросил Герд, неожиданно вспомнив. – В карточку паспорта-то тоже вставлен чип.

– И его тоже, – был ответ.

Когда планшет и паспорт были аккуратно сложены в корнях деревьев и присыпаны хвоей, а сам Герд снова стоял с рюкзаками за спиной, автоматчик глухо поинтересовался:

– Готов?

– Да, – ответил Герд, производя над собой титаническое усилие и сглатывая подступившую к сердцу горечь.

– Тогда крепись, парень, нам идти всю ночь.




Часть 2. По другую сторону





Глава 1. Отделение


Герд сидел на стуле в забытьи. Голова запрокинута, глаза полуприкрыты, видно, как блуждают незряче белки и ходит вверх-вниз кадык. Руки безвольно повисли, ноги вытянуты вперед. Он так устал, так хотел спать, но не мог. Все тело горело, голова и ноги гудели. Его мучили жажда, голод и разочарование. Бесконечное разочарование. Он провел в таком состоянии уже много часов подряд.

Над ним слабо мерцала лампочка, отнюдь не энергосберегающая, обычная, таких в Бабиле не встретишь. О нее неустанно и столь же безуспешно бился мотыль. Герду было до тошноты противно слушать звук ударов крыльев о стекло и о потолок. Он морщился.

Выключил ли он в коттедже Олвы свет перед уходом? А дверь? Закрыл ли он входную дверь? Если гвардейцы обнаружили по их исчезновению распахнутую настежь дверь и свет повсюду, то в сказку про охоту будет очень трудно поверить. Герд снова поморщился: в нее в любом случае будет очень трудно поверить. А про него? Что Олва сочинила про него самого? Что он просто удрал в лес? А она решила никому ничего не сообщать, а беспечно отправилась пострелять дичь? Это же подсудное дело! Или она догадалась сказать, что ходила на его поиски?

От всех этих вязких, тягучих, липких, как клей, мыслей хотелось стонать. В висках стучало набатом. Герд напрягся, повернул голову вправо и с трудом открыл глаза.

В тусклом свете виднелся стол. Низко склонившись над ним, сидел человек. Он не обращал на Герда внимания, Герда для него как бы не существовало. Грузный потный мужчина что-то бормотал под свой крючковатый нос, тер кустистую бровь и слюнявил кончик огрызка карандаша. Потом начал царапать им на клочке бумаги – настоящей пожелтевшей от времени целлюлозной бумаги, – лежащем перед ним. От этого нового звука Герд поморщился в третий раз. «Пора прекращать кривляться», – вяло одернул он себя.

Герд повернул голову на другой бок и в который раз осмотрел гараж. Кроме них двоих в нем сейчас никого не было. О том, что здесь обитают еще люди, напоминал только беспорядок повсюду. Лавки вдоль стен были завалены всякой всячиной: грязные гимнастерки, дырявые носки, ботинки, шнурки, пустые автоматные магазины, гильзы, гвозди, окурки и какая-то труха неизвестного происхождения. Покидали этот ржавый гроб в спешке. Тоска стальными иглами вонзилась Герду в легкие, не давая вздохнуть. А может быть, это просто здешний воздух, которым невозможно дышать.

Он тащился в эту дыру четыре дня, точнее, три полных ночи и еще один день. Вслед за своими меняющимися проводниками, имен которых он так и не узнал, Герд бежал, шел, полз, а один раз даже переходил реку Бакарру вброд. Никто ему ничего не объяснял, задавать же вопросы сам он не решался. Время от времени Герд только получал скупые инструкции о том, что ему делать в следующие пять, десять, пятнадцать или двадцать минут, чтобы их не засекли государственные дроны, а потом снова наступали целые часы безмолвия.

Где-то под утро один проводник оставлял его в укрытии и исчезал в неизвестном направлении, будто растворялся в воздухе, но уже через некоторое время на его месте так же загадочно возникал другой, и все повторялось сначала.

На исходе первой ночи, когда они остановились на дневку в буераке, самый первый его провожатый сообщил, что только следующей ночью ими будет пересечена граница Бабила, хотя по представлениям самого Герда они уже должны были ее достичь.

– Я думал, – ворочаясь с боку на бок и не находя удобного положения среди бурьяна, бормотал Герд, – к утру мы будем в лагере Противостояния.

– С чего ты это взял? – повстанец грубо усмехнулся.

– Ты говорил, что мы будем идти всю ночь… – Герд замялся. – Я подумал, это значит…

– Вот мы и шли всю ночь, – оборвал его на полуслове тот и отвернулся.

Следующей ночью Герда ожидало все то же самое. Он просто переставлял ноги и старался ни о чем не думать. Старта послушно брела рядом. Только ближе к утру его проводник приказал не шуметь, потому что впереди – граница.

Герд встрепенулся и стал озираться по сторонам, но никаких признаков приближающейся границы в предрассветных сумерках не обнаружил: ни пограничников, ни постов, ни хотя бы заборов с колючей проволокой – ровным счетом ничего. Герд озадаченно уставился на повстанца, а тот, словно прочитав его мысли, довольно хмыкнул.

– А ты чего ожидал? Зубчатые стены в километр высотой и ток по всему периметру? Бабилу это ни к чему, лучше всяких стен и оков клешни вашего поганого Диктатора. – И он сплюнул на землю.

Через час у Герда сменился проводник. Теперь это была женщина. Она безразлично смерила Герда взглядом, пожала плечами и молча повела его на дневку.

– Сколько нам еще идти? – спросил Герд, снимая рюкзак, разминая руками плечи и почти не надеясь на утешительный ответ.

– Еще долго. – Голос у нее оказался низким.

Продолжать движение вперед после пересечения границы стало намного сложнее. И дело было не только во все возраставшей усталости. С каждым новым шагом становилось труднее дышать, а воздух в свою очередь становился, как и описывал в своем рапорте гвардеец, суше и горячее.

Привычные леса сменились сначала лесостепью, а затем и просто степью с высокой, в человеческий рост, но мертвой травой. Пот градом катился по спине Герда, Старта шумно дышала, свесив язык, потом начала сипеть. Проводница оглянулась на них, остановилась и достала из своего вещмешка пузырек с какой-то прозрачной жидкостью.

– Искусственная Атмосфера осталась позади, – пояснила она и протянула пузырек Герду. – На, смочи гелем какую-нибудь тряпку и повяжи ею лицо. Это поможет – смягчит воздух. На собаку тоже что-нибудь повяжи, да смотри, чтоб не сбросила, ей гель вряд ли придется по вкусу. Хотя он вроде и без запаха.

Герд опустился на колени и стал ковыряться в своем рюкзаке в поисках чего-нибудь подходящего. И уже когда он почти решил, что придется пустить на лоскуты одну из его маек или рубашек, ему на ум пришло, что он еще ни разу не открывал того рюкзака, что собрала в дорогу для него Олва. В груди что-то гулко ухнуло, когда Герд потянул за бегунок. В нос ударил удушливый запах еды, пролежавшей в рюкзаке больше двух суток. Старта чихнула, а Герд, морщась и кляня себя за тупость, стал извлекать протухшее содержимое наружу. Было особенно обидно еще и потому, что это время питание их было весьма скудным. Повстанцы безропотно делились провиантом, но рассчитан он был на одного человека, а не на двух, да еще и собаку.

Проводница восхищенно присвистнула и извлекла из своего вещмешка небольшого размера саперную лопатку.

– Это придется закопать, нам нельзя оставлять за собой такой шлейф.

Герд кивнул, принимая из ее рук лопату и кладя ее рядом. Также им были обнаружены полуторалитровый бутыль с водой, фонарик, пластиковый контейнер с медикаментами, кремень, складной нож, компас, его собственная зубная щетка и, к немалому удивлению, два головных платка. Не носовых, а именно головных, которые Олва лично носила, работая в поле или огороде. Как раз эти-то платки лучше всего и годились для того, чтобы повязать их вокруг лица на манер маски.

Неужели она предусмотрела это? Герд поочередно обильно смочил платки гелем и повязал один на себя, а другой на упиравшуюся Старту. Неужели Олва предвидела, что платки им понадобятся? Или ей рассказывали об этом те из сопротивленцев, что находили у нее приют? И ведь она именно два платка положила, а не один, про собаку и ту не забыла.

На какое-то время идти действительно стало легче, только нещадно пересыхали глаза – моргать было мучительно больно, словно в них насыпали по горсти песка в каждый. Но вот, перестал спасать даже чудо-гель. Во рту у Герда появилась горечь, голова раскалывалась, нещадно кололо в боку, а перед глазами плясали разноцветные пятна. Конечно, зачем нужны заборы, если человеку просто нечем дышать, и проблема пересечения границ решается сама собой!

Старту начало шатать. Когда Герд уже решил, что еще пара шагов, и он потеряет сознание, проводница остановилась. Они сели в траву, полностью скрывавшую их от посторонних глаз, и начали чего-то ждать. Герд жадно пил, стараясь унять головокружение, пока проводница косилась на него. В ее взгляде мелькнуло нечто вроде сочувствия.

– Ничего, – глухо сказала она, – ты скоро привыкнешь. Так не будет всегда. И ты, и твоя собака научитесь дышать этим воздухом. Нашим воздухом. – Женщина недобро рассмеялась. – Другого у нас все равно нет. Человек ведь ко всему привыкает, ко всему приспосабливается, – она прервалась, закашлявшись, – только живет меньше.

Через полтора часа вдалеке на дороге поднялась пыль.

– Это за нами, – пояснила проводница и поднялась.

Скоро Герд уже мог различить силуэт приближавшейся к ним машины, а еще через несколько минут к ним подкатил пикап цвета хаки, из высокого, крытого брезентом кузова которого на дорогу спрыгнули трое мужчин с винтовками наперевес. Двое из них молча смерили Герда угрюмыми взглядами, пока третий о чем-то тихо переговаривался с его провожатой. Из кабины высунулась кудлатая голова давно небритого водителя, близоруко прищурилась на Герда, передвинула языком из одного угла рта в другой дымящуюся сигарету и лукаво подмигнула ему. Затем провожатая хлопнула Герда по плечу и кивнула в сторону кузова, а когда он вместе со Стартой туда влез, последовала за ними. Следом еще двое. Последнего третьего уже нигде не было видно. Он сменил женщину на посту, догадался Герд. Один из повстанцев стукнул по кабине кулаком, подавая сигнал водителю, и машина тронулась с места. Они покатили по ухабистой дороге навстречу рассвету.

Протряслись весь день, прежде чем на закате прокопченный, покрытый оранжевой пылью с головы до ног и ни на секунду не сомкнувший от жары глаз Герд увидел впереди лагерь. Старый, ржавый, неизвестно как и откуда взявшийся гараж стоял прямо посреди вытоптанного поля. Возле него были припаркованы три пикапа – братья-близнецы того, на котором сейчас подъезжал к лагерю Герд. Чуть поодаль были разбиты две большие военные палатки, между которыми сновали несколько человек. Все они были вооружены и одеты в одинаковую желто-коричневую форму. Оба проводника Герда и тот мужчина, что сменил его спутницу на посту, были одеты по-разному, но все в серо-зеленой гамме. «Видимо, в маскировочных целях», – заключил про себя Герд.

Их пикап припарковался возле других. Все стали лениво из него выгружаться, но только женщина-проводник направилась непосредственно к гаражу и скрылась внутри, прочие же разбрелись кто куда. Герд со Стартой остались ждать снаружи. Некоторые из повстанцев, проходя мимо Герда, останавливались и разглядывали его. Молча, без особого интереса, но и без видимой неприязни, скорее, просто равнодушно и как-то устало. Потом продолжали идти по своим делам. Казалось, что все их чувства поблекли, выгорели на безжалостном солнце, так же, как и их черты лица, так же, как и земля вокруг.

Наконец проводница вернулась и кивнула Герду на гараж за своей спиной.

– Заходи, – она широко зевнула, – только собаку пока оставь здесь.

Герд отправил Старту в тень, а сам шагнул за скрипучую железную дверь.

Внутри гаража было темно и еще жарче, чем снаружи. Раскаленный солнцем за день в железном коробе воздух чуть не сшиб Герда с ног. Пошатываясь, он сделал несколько шагов навстречу тусклому, брезжащему откуда-то спереди свету. Гулко раздались его шаги – звук рикошетом отскакивал от пола и стен.

Источником света служила лампочка, свисавшая на тонком проводе с потолка, под которой за столом сидел толстяк, уткнувшись в бумаги. Как он ухитрялся что-либо читать, а потом еще и писать при таком слабом освещении, Герд не понимал. В мокрой насквозь рубашке и в кителе, толстяк немилосердно вонял на весь и без того душный гараж.

Герд остановился напротив стола, загораживая собою свет, но толстяк даже не поднял на него глаз. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он, так и не удостоив вошедшего взглядом, гавкнул:

– Садись.

Герд опустился на стул.

– Имя?

– Герд.

– Откуда прибыл?

– Из Бабила.

– Фамилия, стало быть, тоже имеется? – Толстяк извлек откуда-то замызганный листок бумаги, послюнявил огрызок карандаша и начал царапать им по нему.

– Имеется, – был ему ответ.

– Ну и какая же? – рявкнул толстяк, злобно зыркнув на Герда.

– Вайра.

– Полное количество лет?

– Пятнадцать.

– Из какого населенного пункта поступил?

Герд помедлил, прикидывая, что лучше ответить.

– Из Цивилы.

И тут его в первый раз удостоили хоть сколько-нибудь продолжительным взглядом. Толстяк даже прищурился, внимательно разглядывая его, и после недолгого молчания продолжил:

– Состояние здоровья?

– Удовлетворительное. – Герд практически выплюнул это слово толстяку в лицо, такая внутри него вскипела злость. Он совершенно не так представлял себе Противостояние и свое вступление в его ряды.

Но тот никак не отреагировал на выпад и больше ничего не спрашивал, продолжая марать бумагу своими сальными пальцами. Герд просидел еще несколько минут, ожидая, не испепелит ли он ненавистного крючкотвора взглядом, а затем бессильно отвел глаза.

И тут в гараж стали забегать повстанцы. Они в суматохе что-то хватали с расставленных вдоль стен лавок, что-то на них бросали, сталкивались друг с другом, приглушенно ругались и выбегали обратно. Один из них подскочил к столу, бесцеремонно швырнул под нос толстяку какую-то записку прямо поверх бумаг, которые тот заполнял, и с воплем «мы в рейд» выскочил вслед за остальными. Толстяк выругался и смахнул записку в сторону. В гараже снова воцарилась тишина, только снаружи раздавались звуки отъезжающих машин.

Герд не выдержал:

– Сколько мне еще ждать?

– Сколько нужно, столько и ждать, – был ему ответ.

– Я могу идти? – Герд яростно сжал кулаки.

– Нечего по лагерю шататься.

– У меня там собака осталась, дайте хоть ее пристроить!

Толстяк не то крякнул, не то хмыкнул, но больше ничего не сказал. Герд почел это за согласие и выскочил вон.

Старта ждала его там же, где он ее и оставил. При виде Герда она едва приподняла морду и слабо повиляла хвостом. Перед ней на земле виднелся засохший сгусток чего-то желтого, а на пасти – пузырьки пены.

– Ее вырвало желчью, – лениво пояснил эту картину дежуривший неподалеку сопротивленец.

Герд с силой вцепился зубами в нижнюю губу, подавляя рычание.

– Где мне раздобыть какую-нибудь миску или плошку? – процедил он.

– На кухне. – Караульный, на вид паренек не многим старше Герда, тощий, желтушный, как после болезни, махнул в сторону одной из палаток.

Через минуту Герд вернулся с миской и напоил обессилевшую овчарку водой. Напившись, она тут же заснула, тревожно подергиваясь и поскуливая. Герд вздохнул. Стремительно темнело.

Он вернулся обратно в гараж и уселся на тот же самый стул напротив толстяка. Удобнее было бы лечь на одну из лавок, но страх, что тогда о нем окончательно забудут, взял верх. Так Герд хотя бы мог мозолить болвану глаза, глядишь, тот быстрее бы его и пристроил. Как только он сел, толстяк булькнул, но вслух недовольства не высказал.

Томительно потянулись часы. Герд не знал, что его убивало сильнее: холод – теперь температура стремительно падала, заставляя зубы отбивать сумасшедшую неконтролируемую дробь; голод – толстяк несколько раз покидал свой пост, а когда возвращался, от него пахло чем-то съестным и кислым, Герду же он ужинать не предлагал; усталость – пошли вторые сутки без сна; или отчаянность его положения в целом. Сначала он еще злился, что придавало сил, но постепенно всякие силы его окончательно покинули, оставив после себя только пульсирующую по венам боль, тяжесть во всем теле и пустоту в груди.

Так минула ночь. Герд беспомощно сидел на стуле и был уверен, что уже не сможет с него подняться, даже если это все-таки от него потребуется. В приоткрытую дверь он видел, как светало. А затем Герд услышал рев многих моторов и по звуку догадался, что подъехало машин больше, чем уехало накануне. Через минуту в гараж целой гурьбой стали заваливаться усталые повстанцы, нескольких Герд, кажется, даже узнал. Пограничный отряд вернулся из рейда.

Среди переодевающихся, курящих и лениво переговаривающихся мужчин возникла высокая стройная фигура, перед которой все расступились. Фигура приблизилась, свет лампочки озарил ее, и Герд не поверил своим глазам. Прямо на него шла женщина. Узкие плечи, узкий таз и длинные руки и ноги. Она грациозно скользила по гаражу, а когда поравнялась с Гердом, от нее повеяло свежестью. «На улице, наверное, сейчас хорошо», – решил про себя Герд, интуитивно подаваясь вместе со стулом назад и пропуская невероятную женщину мимо себя. Вся невероятность же ее заключалась в том, что была она настолько черной, насколько черной бывает безлунная и беззвездная ночь.

Герду еще не доводилось встречать чернокожих людей. Он знал, что они существуют, даже обитают где-то по соседству с остальными людьми, но чтобы столкнуться с ними вот так, вживую, такого он себе даже представить не мог. В Бабиле таких селили исключительно на строго отведенных для них территориях – в рекреациях. Это могли быть деревни или даже целые города, но только для таких же, как они сами.

Формально никакой дискриминации по расовой принадлежности в Бабиле не существовало, но «ради порядка и определенности» – Герд никогда не понимал, что значит это выражение в данном контексте – разные расы в якобы равных условиях жили друг от друга изолированно и покидать свои рекреации без особого распоряжения не имели права. Насколько сейчас Герд мог припомнить, в основной своей массе чернокожие занимались сельским хозяйством, а значит, все-таки были ограничены хотя бы в выборе профессии. Ну не могли же они все поголовно быть без ума от работы в полях?! В любом случае, как дела у «цветных» обстояли с правами и свободами доподлинно, Герд не знал, но точно знал, что ни одного чернокожего или, скажем, желтокожего он среди правительственной и научной элиты по визору ни разу не видел. И в столице таких людей встретить было тоже абсолютно точно невозможно.

Поэтому-то Герд и испытал шок, причем настолько сильный, что не удосужился отвести взгляд – он так и продолжал таращился на вошедшую, даже когда она уже миновала его. Не смотреть было сложно еще и потому, что чернокожая женщина источала такую силу, такую власть и уверенность в себе, что дух захватывало.

Она подошла к столу, не обратив на Герда внимания, и, едва касаясь столешницы подушечками пальцев, провела по ней ими, прежде чем обратиться к толстяку.

– Мое отделение прибыло вместе с вашим на базу. Мы встретились на границе, – хрипловатый, утробный голос, – но у вас не задержимся, поедем дальше, в штаб. Просто отметь в журнале, что мы здесь были.

Толстяк поднял на нее глаза и уже собирался разразиться гневной тирадой, это явно читалось на его лице, но слова застряли у него в горле, а зрачки расширились, когда он узнал говорившую с ним. Он тут же подскочил, чуть не опрокинув животом стол, и неуклюже вытянулся в стойку.

– Генерал-полковник, простите, генерал-полковник, не сразу узнал, – виновато оттарабанил он.

– Ничего, ничего, – женщина широко улыбнулась, обнажая два ряда крупных, идеально ровных и белых зубов, – просто не забудь внести пометку в журнал.

– Конечно, генерал-полковник. – И толстяк мешком грохнулся обратно на стул.

Генерал-полковник развернулась на каблуках своих высоких черных сапог, – одета она была так же, как и остальные повстанцы, за исключением кителя, вместо него на плечи у нее была накинута кожанка без каких-либо отличительных лычек, – вздернула подбородок и запустила руку в короткие тугие кудри, намереваясь уходить, когда взгляд ее ярко-желтых глаз упал на Герда.

– А это у вас кто? – гипнотизируя Герда и не оборачиваясь, спросила она толстяка.

– Рекрут, – буркнул в ответ тот.

Генерал-полковник отчего-то цокнула языком, а затем наклонилась к Герду, да так близко, что тот невольно отпрянул и тут же густо покраснел. Не хватало еще, чтобы она решила, что он расист! Он смотрел в ее лицо, находящееся всего в нескольких сантиметрах от его собственного и пристально его изучавшее, и не мог подобрать слов, чтобы описать, что чувствует. Женщина излучала не просто силу, она излучала опасность.

– Дай-ка мне его дело. – Отодвигаясь от Герда и протягивая руку по направлению к толстяку, но все так же не глядя на него, она нетерпеливо щелкнула пальцами.

Тот, натуженно пыхтя, нашел среди прочих бумаг нужные каракули и подал их ей. Генерал-полковник пробежала листок глазами, а затем снова посмотрела на Герда. Он стоически не отводил глаз.

– И куда его? – почти промурлыкала она.

– Не знаю, генерал-полковник, – нехотя ответил толстяк, – в учебку наверное сначала, как всех… но начальства не будет еще неделю. – Он вздохнул. – А пока оно не приедет и не распорядится на его счет, здесь посидит.

Неделю! Неделю!! У Герда дыхание перехватило от бешенства. Проклятый крючкотвор собирался продержать его в этом склепе целую неделю! Голова закружилась с новой силой, и если бы Герд уже не сидел, он, скорее всего, повалился бы на пол от подкосившей его, как сорную траву, новости.

– А когда он прибыл? – спросила генерал-полковник.

– Прошлым вечером.

– И что он тут делает? Почему не спит? – она лукаво прищурилась. – Ты его что, еще не разместил?

– Делов у меня как будто других нет, – сердито буркнул себе под нос толстяк.

– Не слышу, – в голосе женщины проступили стальные нотки.

– Нет, генерал-полковник, – громче, внятнее и намного более виноватым тоном произнес тот, – еще нет.

– Так, таак. – Генерал-полковник постучала ногтем указательного пальца о свой ярко выраженный клык. – Я его, пожалуй, заберу с собой. Готовь документы. – И она резко протянула листок обратно открывшему от изумления рот толстяку, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Толстяк метнул яростный взгляд на Герда, крякнул и полез за новым, если можно так высказаться о той бумаге, что была у него в ходу, листом.

– Пошли. – Женщина первый раз обратилась напрямую к Герду. – Пока побудешь у меня в отделении, а там видно будет.

Несмотря на все свои опасения, Герд смог подняться со стула.

– У меня собака, – глухо сказал он, когда через десять минут они подошли к двум стоящим поодаль от остальных пикапам, моторы которых продолжали работать.

– Ну не оставлять же ее здесь, – хищно оскалилась генерал-полковник, до жути напоминая Герду большую дикую черную кошку.

Герд побежал за Стартой. Когда он вернулся с ней, на него из окон обеих кабин и из обоих кузовов с интересом смотрело все отделение, состоящее из девяти человек. Герд помедлил секунду, а потом запрыгнул в кузов ближайшего к нему пикапа. Старта последовала за ним.

Искоса поглядывая на своих новых спутников, Герд заметил, что эти повстанцы отличались от всех предыдущих. Не внешним видом – на них была точно такая же грязная поношенная солдатская форма, как и на остальных – а выражениями лиц. Эти смотрелись куда более суровыми воинами, в них читались и опыт, и закалка. Они с удивлением взирали на Герда, будто спрашивая, что этот зеленый юнец потерял в их среде. Герд и сам был бы не прочь это выяснить. Но, с другой стороны, в их взглядах не было и тени враждебности, что не могло не обнадеживать.

– Дайте ему чего-нибудь пожевать, – раздался голос генерал-полковника через слуховое окно из кабины водителя.

Повстанцы переглянулись.

– Что, местные радушием не отличаются? – усмехнулся его сосед, седой жилистый вояка, трепавший не оказывающую сопротивления Старту за ухом. – Меня зовут Оник. – И он протянул мозолистую ладонь Герду.

– Герд, – отвечая на пожатие, кивнул тот.

Моторы взревели, резко газуя, и машины, поднимая пыль столбом, рванули с мест.




Глава 2. Сандал


Уже вечерело, когда они прибыли на место. Но Герд ничего увидеть не успел, он заснул и благополучно проспал ровно до того момента, как его аккуратно ткнули в бок.

– Просыпайся, горемыка, мы прибыли в часть.

Над собой Герд увидел улыбающуюся физиономию Оника, во рту которого не доставало двух передних зубов. С трудом поднимаясь, Герд скривился. Все тело затекло в неудобной позе, а голова нещадно болела, как не болела даже в самые тяжелые периоды его прежней жизни. Он пошатнулся, и, если бы не поддержка старого солдата, неминуемо бы упал.

– Не переживай, так со всеми, кто впервые из-под колпака выполз. Ты еще держишься молодцом. – Оник весело ему подмигнул.

– Какого колпака? – хриплым со сна голосом сменил тему Герд. Он, как и всегда, весьма нехотя признавал свои слабости, а уж принимал помощь и тому подавно.

– Ну это, из-под Искусственной Атмосферы в смысле, – пояснил Оник.

– Ты хотел сказать из-под купола? – Герд откашлялся, прочищая горло и озираясь по сторонам.

– Я сказал ровно то, что хотел. Ты, сынок, – и Оник снова легонько ткнул Герда в бок, – вырвался из-под колпака Бабила, Диктатора, Врага – величай, как хочешь.

Герд ничего не ответил. Его внимание было поглощено ангаром, посреди которого они стояли, и который служил гаражом для еще нескольких десятков машин помимо той, на которой они приехали. Оник поманил Герда за собой в длинный коридор, освещенный все так же мигающими, но на этот раз вполне себе энергосберегающими лампочками. Впереди маячили спины генерал-полковника и остальных солдат ее отделения. Она минут пять-десять вела их за собой лабиринтом разных коридоров, лестниц и пролетов. За это время по пути им почти никто не попался, за исключением редких дневальных. Все они, завидев генерал-полковника издалека, вытягивались в струнки. Сама она, казалось, не придавала этому значения, только коротко кивала в знак приветствия и проходила мимо.

Зато когда начались казармы, вокруг стало оживленнее. Скоро отделение достигло своего собственного помещения, которое оказалось и не казармой вовсе, а небольшой комнатой с двумя рядами двухэтажных нар вдоль стен друг напротив друга, окном между ними и одной дополнительной койкой прямо под ним. Герд пересчитал количество спальных мест – девять штук. Пропустив отделение внутрь помещения мимо себя, сама генерал-полковник осталась стоять в дверном проеме.

– Под тобой же как раз койка свободная, правильно я помню? – обратилась она к Онику.

– Так точно, командир, – заулыбался ей в ответ старый вояка.

– И мальчишка тебе, смотрю, приглянулся, – утробно промурлыкала она.

Мальчишка! Герд непроизвольно дернулся.

– Ага, – все также демонстрировал отсутствие зубов Оник. – Сынка моего покойного напоминает.

– Ну и бери его себе под крыло пока что.

– Так точно, командир, – отчеканил Оник и отдал ей честь.

– Ну тогда считай, мы порешили. – Генерал-полковник перевела взгляд на Герда. – А с тобой поговорим завтра утром. – И она захлопнула за собой дверь.

– Я думал, – Герд подошел к указанной ему Оником незастеленной койке, – что одна казарма вмещает в себя целую роту.

– Так и есть, – весело откликнулся тот, – только у нас отдельное помещение, мы на особом счету.

– Почему? – расстилая матрас и заваливаясь на него прямо, как был, в обуви, спросил Герд.

Но ответа он не расслышал, как только голова коснулась подложенной под нее руки, Герд тут же заснул. Старта бесцеремонно запрыгнула на него и, примостившись под боком, громко засопела. Оник только покачал головой, накрывая их обоих тонким шерстяным одеялом.



Когда Герд проснулся, в комнате уже никого не было. За окном светло. Зверски хотелось есть. Еще больше, чем есть, хотелось в туалет. Несмотря на это, Герд сразу почувствовал, что физически ему намного лучше. И дело было не только в том, что он выспался, – воздух в комнате был какой-то другой. И хоть Герд не сразу обратил на это внимание, теперь он определенно заметил, что дышалось внутри военной части намного легче, чем за ее пределами. Значит, заключил он, Противостояние находило свои собственные методы поддержания приемлемого климата, хотя бы внутри некоторых помещений.

Герд бодро спрыгнул с койки, оставив Старту дремать на ней, и отправился на разведку. Коридор пустовал, но Герд знал, что где-то тут неподалеку должен был быть дневальный, поэтому он сначала прогулялся до конца коридора в одну сторону, а затем в обратную. Найдя дневального и получив от него кое-какие разъяснения, Герд в первую очередь бросился по направлению к туалетам, а уже только потом в столовую, которая, ко всему прочему, располагалась еще и в другом корпусе.

На завтрак он успел, вот только этого оказалось недостаточно. Чтобы получить полагающийся каждому солдату стандартный набор, нужен был специальный талон на еду, которого у Герда, разумеется, не было. Он стоял на раздаче с подносом в руках и растерянно хлопал глазами, подталкиваемый сзади другими желающими утолить голод, когда, на его счастье, к нему подошел Оник.

– Очухался? – весело поинтересовался он, подмигивая ему. – Я только тебя будить, смотрю, а койка пустая, только псина твоя в ус не дует. А ты, глянь-ка, уже тут.

– Но, видимо, все зря, у меня нет талона, а без него мне еду выдавать отказываются. – Герд очень старался, чтобы его голос звучал как можно безразличнее, хотя у самого уже желудок сводило.

– Это оно и конечно, – Оник согласно кивнул и протянул ему маленький грязный огрызок бумажки, – вот он твой талон, но это только на завтрак. Видать, тебя уже сегодня отправят в учебку, – он озадаченно почесал затылок, – но это, конечно, как наша командир решит.

– Дневальный сказал, что мне надо в отдел снабжения, – набив рот ароматной кашей, превзошедшей все его ожидания, и от жадности ею поперхнувшись, выдавил из себя Герд.

– Не в снабжение, а в тыловое обеспечение, во как! – Оник поднял желтый от табака указательный палец. – Но прежде всего, дуй к Сандал.

– Куда дуть? – не понял Герд, попутно рассовывая по карманам хлеб и воровато оглядываясь.

Столовая была большой, но сейчас уже практически пустой, только кое-где еще сидели и оживленно беседовали небольшими группами солдаты. Большею частью мужчины, женщин – одна пятая от общего числа, прикинул в уме Герд и снова переключился на Оника.

– Куда-куда, я же говорю, к Сандал. Я бы тебя проводил, но у меня дежурство, будь оно неладно, – и Оник стал подниматься. – Так что спросишь по дороге, где ее искать. Ее все знают, не потеряешься. – Оник зевнул и в последний раз бросил на Герда добродушный, чуть насмешливый взгляд. – Только тебе бы сначала помыться, смердишь хуже твоей псины. И кстати, выносить еду из столовой не положено.

– Мне собаку надо чем-то кормить, – тоже поднимаясь и опрокидывая в рот остатки кофе, ответил Герд, после чего снова бросился бежать.

Через четверть часа с относительно чистой, но мокрой головой и уже в смененной, но несколько мятой и все еще своей собственной одежде Герд стоял у двери генерал-полковника и шумно переводил дыхание. «Ее зовут Сандал», – успел напомнить себе он перед тем, как постучаться. За дверью незамедлительно раздалось:

– Да.

Герд просунул голову в дверь:

– Разрешите войти?

– Да-да, заходи скорее, опаздываешь. – Генерал-полковник нетерпеливо барабанила пальцами по столу.

– Простите, – смутился Герд.

– Садись. – Она указала ему на стул напротив нее и сцепила руки в замок, подаваясь корпусом вперед и опираясь на столешницу локтями. – Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хорошо.

– Это не простая вежливость с моей стороны, нам предстоит важный разговор, который определит твое будущее здесь, если ты, конечно, намерен остаться в Противостоянии. – Она вопросительно посмотрела на Герда. Герд кивнул. – Раз так, то мне нужно, чтобы ты сейчас ясно мыслил и четко формулировал ответы. Голова болит?

– Нет, – он помотал головой.

– Хорошо. – Сандал удовлетворенно вздохнула и провела рукой по волосам. – Я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь отвечать. Но отвечать нужно честно. Любая ложь, и ты отправишься отсюда восвояси на все четыре стороны. Это понятно? – она вперила в него взгляд.

Герд снова кивнул. Отчего-то он сразу поверил в то, что эта женщина и правда сможет распознать ложь.

– Тебя зовут Герд Вайра, – деловым тоном начала она.

Кивок.

– Ты установил связь с повстанцами в ночь с первого на второе июня, – не спрашивала, утверждала генерал-полковник.

Снова кивок.

– В этом тебе помогла Олва Бладаро.

Герд почувствовал, как стремительно пересыхает у него во рту.

– Да.

– Она сказала, что вы родственники, – продолжала Сандал.

– Да, – прохрипел Герд. Кадык предательски дернулся.

Значит, Олва сказала тому, самому первому в его жизни повстанцу, что они родственники. Родственники. В груди Герда сдавило, пришлось приоткрыть рот и дышать через него.

– Но у вас разные фамилии.

– Мы родственники по материнской линии. – Он сморгнул, в глазах щипало.

– Дело было недалеко от западной границы Бабила, в лесах Надир.

– Да.

– Но в документах значится, что ты прибыл сюда из столицы. – Сандал вопросительно приподняла бровь и пристально посмотрела на Герда.

– Я коренной житель Цивилы, – механически ответил Герд. – У тети на границе я прожил только последние девять месяцев.

– Также Бладаро утверждала, что ты подвергся преследованию со стороны гвардейцев агемы, – невозмутимо продолжила генерал-полковник.

– Да.

– Но сказала, что не знает, по какой причине. – Сандал впилась в Герда глазами так, словно пыталась прочесть его мысли.

– Она сказала правду, – еле слышно ответил Герд, а потом, памятуя о словах генерал-полковника на счет лжи, добавил: – Почти. Она почти ничего не знала. Не знает.

Запутавшись в собственных мыслях и разом нахлынувших эмоциях, Герд тряхнул головой. Волосы упали ему на лицо, полностью скрыв его выражение, но почему-то он был уверен, что в случае с генерал-полковником это не поможет.

– Но ты-то знаешь, – снова утверждала, не спрашивала она.

– Знаю. – Герд сглотнул. У него было стойкое ощущение, что ему без пилы и скальпеля лезут в голову.

– И почему же они тебя преследовали? – голос Сандал действовал гипнотически.

– Я проник на территорию, закрытую для посещения рядовым гражданам. – Словно в трансе, Герд медленно и нехотя выговаривал слова.

– Что же ты там делал? – откуда-то издалека донеслись слова.

– Искал информацию, – со стороны услышал свой ответ он.

– Какую? – совсем тихо прозвучал вопрос.

И тут Герд понял, что если прямо сейчас он не разгонит этот плотный белый туман, затянувший его разум, то он пропал, он выболтает все свои секреты абсолютно незнакомому человеку. Герд испугался, и это придало ему сил. Он снова с усилием тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, а потом с трудом, но довольно твердо произнес:

– А этого, генерал-полковник, я вам не скажу.

Герд ожидал какой угодно реакции, в том числе и бурной, однако Сандал опять его удивила. Ни возмущения, ни даже раздражения не отобразилось на ее лице. В глазах Герд прочел понимание. И принятие такого ответа.

– Можешь называть меня командиром, – откинувшись на спинку стула, тихо сказала она и устало потерла переносицу. – Хотя бы, какого рода информацию ты искал? Мне нужно знать, Герд, что ты из себя представляешь, и каковы твои мотивы. Я не могу брать к себе в отделение кота в мешке, это слишком опасно, а мои парни и так каждый день рискуют. Понимаешь?

– Частного характера. Дело это было сугубо личное, – искренне ответил Герд и прикрыл глаза. Усталость накатила волной, напряжение всех последних дней, начиная с самого его дня рождения, прорвалось наружу, лишая последних сил. Еще и это загадочное влияние его новоиспеченного командира… Герду, несмотря на утренние часы, снова захотелось спать.

– Тогда последний вопрос: эта закрытая территория, на которую ты проник, находится близ лесов или в Цивиле?

– В Цивиле, – не открывая глаз, прошептал Герд.

Сандал кивнула сама себе и о чем-то задумалась, легонько постукивая ногтем указательного пальца по выступающему клыку.

– А она хороший человек, правда? – ни с того ни с сего выдала она.

– Кто? – не понял Герд.

– Олва.

Всю сонливость как рукой сняло, Герда аж подбросило на стуле.

– Вы ее видели? Вы ее знаете? – выпалил он, подаваясь всем телом вперед и выпучивая на Сандал глаза.

– Видела, но лично с ней я не знакома.

Герд не мог взять в толк, как такое возможно, но решил не выяснять, сосредоточиваясь на самом главном.

– Что с ней? Она жива? Она в порядке? – больше он своего волнения скрывать не мог.

– Этого мы не знаем. – Сандал покачала головой. – И в ближайшее время я бы на твоем месте даже не рассчитывала, что ситуация как-то прояснится. – Она заговорила быстрее, не давая Герду возможности возмутиться и перебить себя: – После этого инцидента наши разведчики не смогут появиться в лесах Надир месяц, два, три, а, может, и все полгода, в зависимости от ответной активности агемцев там в последующее время. Пойми, мы просто вынуждены затаиться! – с силой произнесла она, видя, какую боль причиняют ему ее слова. – Мне очень жаль, – сухо закончила женщина, и это, кажется, был тот максимум сочувствия, на который она в принципе была способна.

Герд тяжело, будто после полета, перевел дыхание. Что ж, нет так нет, резко осадил он себя, в конце концов, действия повстанцев объяснимы и вполне оправданны с их стороны. Он медленно поднялся с места, горечь кислотой разъедала внутренности.

– Что мне дальше делать? – снова беря себя в руки, спросил Герд.

– К себе в отделение я беру только опытных, умелых бойцов. Лучших. – Внимание Сандал сосредоточилось на двери за спиной Герда, точнее, на чем-то, что находилось как будто бы прямо за ней. Казалось, что она уловила какой-то звук или, может, движение и теперь присматривалась и прислушивалась к тому, что происходило снаружи кабинета, а потому отвечала рассеянно. Герд оглянулся, но ничего особенного не заметил. – В качестве исключения, я дам тебе шанс себя показать, но не раньше, чем тебя немного поднатаскают, а то помрешь у меня еще прежде, чем на дело в первый раз выйдешь. – Больше Сандал на Герда не смотрела, но и на дверь тоже. Она методично доставала из верхнего ящика стола какие-то карты и укладывала их в сумку, висевшую до этого момента на спинке ее стула. – Сегодня же отправляйся в учебную часть проходить военную подготовку, – закончила она тоном, указывающим на то, что он может идти.

Герд уже взялся за дверную ручку и повернул ее, но тут вопрос сорвался с его языка прежде, чем он даже успел его осмыслить:

– Почему вы взяли меня с собой? – Герд испытующе посмотрел на генерал-полковника. – Почему вообще решили дать мне шанс?

Сандал хмыкнула.

– Хороший вопрос. – Она вдруг перестала собирать вещи и вместо этого повернулась к окну. – Не знаю еще. Что-то в тебе есть, я это чувствую, вижу. Но вот что? Я все пытаюсь это разглядеть, но что-то от меня ускользает, что-то очень важное… – Она помолчала. – А ты совсем не хочешь мне помочь, – без укора закончила она и вернулась к сборам.

Герд стоял и смотрел на нее, и у него было точно такое же чувство, будто он упускает что-то очень важное. Поймав на себе его взгляд, Сандал выпрямилась:

– Чего уставился? Топай отсюда, у меня дел по горло, а ты и так уйму времени у меня отнял!

Герд пулей выскочил из кабинета.

«Что это было? – думал он, несясь по коридорам, перепрыгивая через ступеньки на лестницах и не замечая ничего вокруг. – Что это, вообще, сейчас такое было?» На бегу справляться с обуревавшими его мыслями оказалось легче. В идеале ему хотелось бы подняться в небо, но так как на данный момент это было невозможно, приходилось довольствоваться малым. Что, кстати говоря, вот уже как несколько часов тому назад предупреждал его дневальный, было совершенно не по уставу.

Но ответить на поставленные перед самим собой риторические вопросы Герд так и не успел – завернув за очередной угол, он на полном ходу влетел в какого-то человека, а затем отскочил от его упругого живота, как от батута. Пребольно ударившись затылком, Герд постарался быстрее подняться с пола, чтобы лицом к лицу встретиться со сбившим его с ног обидчиком. Откинув уже ставшим привычным движением руки волосы с лица, он приготовился к перебранке, но ни единому слову не было суждено сорваться с его языка.

Напротив, заполняя собой все пространство коридора не только в ширину, но и в высоту, стоял самый огромный – Герд был готов ручаться – в мире мужчина. Сам Герд приходился ему ровно до середины туловища, и теперь, ошарашено таращась на него, он был вынужден задирать голову так, как никогда прежде. Одетый в идеально сшитую по его фигуре и увенчанную погонами главнокомандующего форму, великан от души наслаждался производимым им эффектом, нарочито поигрывая мускулами под облегающей его мощные рельефные руки тканью. Но самым ужасным, самым нестерпимым во всей этой гиперболичной картине был смех. Оглушительный смех множества голосов, раздававшийся со всех сторон и стократно усиленный эхом пустого коридора и раненым самолюбием Герда. Краснея, Герд склонил голову набок так, чтобы в узкий просвет между стеной и исполином разглядеть за его спиной еще несколько фигур, благо, самых обычных размеров.

Исполин смотрел на него сверху вниз, ухмыляясь во весь свой огромный рот, обрамленный густыми черными усами и такой же бородой, но сам он во весь голос, в отличие от остальных, не смеялся. Зато в глубине его точно таких же черных, с прищуром глаз плескалось откровенное веселье. Блестящие прямые волосы, основательно подернутые сединой, были заплетены в тугую косу и покоились на плече. На вид же великану было не больше сорока.

Остальные офицеры – а в том, что позади него толпились офицеры именно высших чинов, Герд успел убедиться и по их эполетам тоже – приходились великану никак не выше предплечья и вообще смотрелись рядом с ним довольно комично, хотя себя таковыми явно не находили. Гоготали-то они все дружно сейчас над ним, Гердом. Герд же категорически не знал, что ему делать и как себя вести. От обиды и злости хотелось скрежетать зубами, а еще лучше выкинуть что-нибудь совершенно из ряда вон выходящее, и хоть трава не расти после этого, но ничего не приходило на ум.

– Чей ты, мальчик? – улыбаясь и утирая краешек глаза, на котором выступила влага, обратился к нему исполин.

– Что? – не понял оглушенный отзвуками смеха и бешенством Герд.

Прогремел новый взрыв хохота, офицеры вставали на носочки и неловко выглядывали из-за плеча своего предводителя, силясь получше рассмотреть открывавшуюся их взорам сцену унижения.

– Чей ты? – повторил свой вопрос мужчина. – Из какого подразделения?

– Твое какое дело?! – дерзко выплюнул ему в лицо Герд, вложив в каждое отдельное слово столько яда, сколько возможно, и наслаждаясь тем, что может хоть как-то отомстить и за «мальчика» и за то, что его назвали «чьим-то».

Температура в коридоре за доли секунды понизилась настолько, что хоть лед от стен откалывай. Герд с ужасом осознал, насколько перегнул палку. Против него помимо четырех вооруженных взрослых мужчин стоял гигант, способный его, как муху, прихлопнуть одной рукой и даже при этом не вспотеть. И гигант этот был не кем-нибудь, а главнокомандующим всех вооруженных сил Противостояния.

В груди неприятно стало покалывать. Герд сразу узнал это чувство – чувство страха. «Сначала нужно думать!» – дал он себе злой запоздалый совет, силясь разобрать хоть слово из того полного угрозы гвалта, что разом поднялся в коридоре. Одновременно с голосами раздались щелчки. Неужели затворы? Внутри Герда все похолодело, ладони увлажнились. Но все звуки стихли так же внезапно, когда главнокомандующий спокойно и уверенно вскинул ладонь вверх, призывая всех к молчанию.

Он нахмурился, разглядывая бабиловский наряд Герда и как бы заново в первый раз его видя, когда в коридоре послышался легкий шорох, а потом из-за угла, откуда минуту назад выскочил всклокоченный Герд, вывернула генерал-полковник.

– Что тут у вас происходит? – равнодушно поинтересовалась она, ни на секунду не замешкавшись при виде всей этой картины и останавливаясь чуть позади Герда.

Замершие было офицеры снова зашевелились и заговорили одновременно, главнокомандующий снова осадил их все тем же властным взмахом руки.

– А то ты не знаешь? – вопросом на вопрос ответил он ей, расплываясь в ехидной ухмылке.

– Понятия не имею, – высокомерно отрезала Сандал, что, скорее всего, не соответствовало ее пусть и высокому положению. Герду стало чуточку легче, во всяком случае, он здесь не один умеет грубить начальству. – Я пространство вокруг себя ежесекундно не проверяю.

– Да вот, – не обращая внимания на вызывающий тон своей подчиненной, добродушно откликнулся главнокомандующий, – тебя совсем заждались, видишь ли, запропастилась куда-то, на совет не идешь, – с почти нежным укором взглянул он на нее. – Решили пойти к тебе, раз ты сама не торопишься, а тут на тебе! – он развел руками, переводя взгляд на Герда. – Выпрыгивает, как из-под земли, сбивает с ног, – тут он хохотнул, очевидно, сочтя свою шутку уморительной, – и такое начинает нести, что хоть сейчас же его в яму сажай. А я даже не знаю, чей это щенок, и почему он в гражданском.

Сандал столь многообещающе покосилась на Герда, что тот внутренне предпочел вышеупомянутую яму ей.

– Ко мне, так ко мне, – все тем же равнодушным тоном, который никак не вязался со взглядом, которым она только что наградила Герда, ответила Сандал и поправила перекинутую через плечо сумку. – А щенок этот, как ты изволил выразиться, мой. – И развернувшись, она уверенно зашагала в обратную сторону.

– Твооой? – главнокомандующий взметнул брови вверх, двигаясь по проходу за ней и заставляя Герда вжаться в стену, пропуская его. – И с каких это пор ты набираешь себе в отделение наглых желторотых птенцов?

– Не переживай, – процедила сквозь зубы Сандал, скрываясь за углом, – я над ним поработаю.

– Ну как знаешь. – Великан хмыкнул, и под неодобрительный гул остальных офицеров также исчез за поворотом.

Спустя минуту последние отзвуки шагов окончательно стихли, и Герд остался в коридоре один, не считая составивших ему компанию слов «щенок», «желторотый птенец» и «я над ним поработаю», что повисли в воздухе, легко и ненавязчиво позвякивая.




Глава 3. Учебная часть


Еще до обеда того же дня Герд вместе со Стартой погрузился в очередной пикап и отбыл в учебную часть, которая находилась почти в дне пути от его воинской части, в которой по совместительству, теперь он это хорошо знал, размещался генеральный штаб Противостояния.

С Сандал он больше не виделся, чему был крайне рад, и из высших офицерских чинов ему тоже так никто и не попался, а ведь Герд весь издергался в ожидании того, что ему еще прилетит запоздалое наказание за дерзость. И он не успел попрощаться с Оником, потому что на момент отправки Герда тот был еще на дежурстве, а сам Герд понятия не имел ни того, где Оник дежурил, ни того, в чем это дежурство заключалось.

Сразу по прибытии выяснилось, что учебная часть подготовки солдат Противостояния находится полностью под землей и невидима для посторонних глаз. Пока Герд и еще несколько новобранцев спускались на грузовом лифте вниз, а потом петляли плохо освещенными тоннелями, он успел прикинуть, что это место больше походило на шахту, причем доколлапсового периода постройки, такими старыми и ржавыми выглядели все перекрытия и механизмы. Герд предположил, что повстанцы просто обнаружили и приспособили это подземелье для своих целей. Он поежился, находиться здесь было не очень-то приятно, и стало еще труднее дышать. Воздух, вопреки его представлениям о прохладе и свежести пещер, был тяжелым – Герд буквально чувствовал его вес – и спертым.

Это место разительно отличалось от воинской части и штаба, которые размещались на развалинах индустриального города прошлого. Заняв собой целый фабричный поселок со всем его множеством пристроек, складов, жилых помещений и лавок, которые каким-то чудом почти не пострадали со времен коллапса, даже стекла местами устояли, часть, с одной стороны, подвергалась опасности быть раскрытой и уничтоженной Врагом, как называли в Противостоянии Бабил, а, с другой стороны, сейчас Герд был несказанно рад, что большую часть своей службы в рядах сопротивления он все-таки проведет на земной поверхности, а не под ней. Видимо, подумал он, и в генштабе посчитали, что моральный дух солдат поважнее будет некоей гипотетической возможности обнаружения, по крайней мере, в долгосрочной перспективе.

А больше думать Герду во все последующие дни особенно и не пришлось. Ни о том, куда он попал, что ему делать и что вообще с ним будет дальше, ни о том, что сталось с Олвой. Весь следующий месяц для него превратился в одну бесконечную изнурительную пытку. Со следующего же утра у него начались подготовки всевозможных видов – общая физическая, тактическая и специальные: боевая и огневая. Причем, по особому распоряжению генерал-полковника, Герд занимался по ускоренной программе.

Подъем по звонку в шесть утра и понеслось по кругу. Быстро одеться и заправить кровать. Заправить кровать дело нешуточное – кучу требований соблюсти надо. Табурет должен стоять ровно посередине между двумя соседними койками, полотенце должно висеть с левого краю, в трех сантиметрах от него, и быть разглажено. Простыни, две штуки, для проверки их наличия – как будто их можно было бы употребить куда-то еще помимо прямого назначения. Подушка взбита, одеяло натянуто.

После проверки внешнего вида солдата и его кровати на предмет соответствия уставу по расписанию шел завтрак. Завтрак был хорошим, плотным. Чего было не отнять, так это того, что кормили в Противостоянии замечательно. Местные повара готовили, конечно, не так вкусно, как Олва, но продукты все до единого были лучшего качества, чем те, которыми Герд привык питаться большую часть свой жизни в Бабиле. И это его удивляло, ведь, казалось бы, в распоряжении государства было намного больше ресурсов, а значит, и качество пищи должно было быть выше. В теории. Практика же показала иное.

После завтрака начинались тренировки. Герд бегал, прыгал, ползал на пузе, карабкался на стены, приседал, подтягивался, кувыркался и чего только ни делал вплоть до самого обеда, затем тренировки возобновлялись, но уже с оружием или в спарринге. После ужина шли лекции по тактике. Отбой в десять вечера. На сон отводилось ровно восемь часов до следующего подъема. А на следующий день все повторялось сначала.

Дружно нелюбимая всеми солдатами общая физическая подготовка начиналась всегда одинаково – с бега. Командир взвода, в который угодил Герд – «Да что ты будешь делать, опять женщина!» – гоняла их самозабвенно. Видимо, бег вообще был ее любимым занятием, ибо она никогда не уставала повторять: «Бег – основа физической подготовки любой армии любой страны любой эпохи» и «Бег – основа тренировки дыхания и выносливости».

Но просто заставить их бегать для нее было мало: в первый же день всем новобранцам выдали не обычные армейские берцы, а тяжеленные сапожищи, в которых они на первых порах и нарезали дистанции. Результатом явились огромные кровавые волдыри и мозоли. Однако и этого их предприимчивому командиру оказалось недостаточно. После первой недели тренировок она велела приволочь из спортзала блины от штанги и заставила каждого из них бегать сначала с пятикилограммовым блином за плечами, потом с десяти, а потом и с пятнадцати. В конце своего месячного пребывания в учебке Герд уже гонял с тридцатью килограммами за плечами. «Для разнообразия, чтоб не заскучали», – аргументировала свои издевательства командир.

Расстояние, которое они преодолевали, тоже с каждым днем увеличивалось. Начинали с десяти километров, а самой длинной дистанцией, которую пробежал Герд, стали сорок пять километров. Правда, тут над ними командир все же сжалилась – дальние расстояния они покрывали в легких, как перышко, после сапог берцах и почти что налегке: всего-то по десять килограммов за спиной.

Самым важным при беге, дабы не заработать себе наряда вне очереди, считалось правильно дышать. Дыхание только через нос: два коротких вдоха и два коротких выдоха. С этим правилом у Герда никогда проблем не возникало, его легкие работали безотказно, с ритма он не сбивался, и у него даже ни разу одышки не было. Хотя Герд знал, остальным приходилось куда тяжелее – многие из солдат под землей страдали от кислородного голодания. Причиной тому служила старая вентиляционная система. Нередко новобранцы жаловались на плохое самочувствие, головокружения и потерю координации. Несколько раз Герд видел, как на пробежке кто-то из его товарищей терял сознание.

Дышать Герд умел, а на остальное его командир смотрела со снисхождением. Например, очень скоро Герд заметил, что для того, чтобы быстро не устать, но пройти дистанцию ровно и точно прийти к финишу, особенно если он будет только через сорок километров, лучше всего бежать весь путь в одном темпе, причем, достаточно медленном. Все остальные, стараясь выдать лучшие результаты, давали стремительные старты, но зато и уже на половине пути они выдыхались. Также почти все старались при беге делать шаг шире, дабы скорее покрыть ненавистное расстояние, Герд же обнаружил, что бежать легче, делая короткий шаг. Этими открытиями он и пользовался, и командир ни разу не сделала ему по этому поводу замечания.

Тем не менее, весь день потратить на покрытие дистанции никто позволить себе не мог. На расстояние в десять километров в полной выкладке, а это без малого тридцать килограммов, выделялось пятьдесят минут. Если солдат не успевал их пробегать, то на следующий день непокрытые им накануне километры прибавлялись уже к новой дистанции. Если солдат не успевал три раза подряд, он получал наряд.

Также для разнообразия, «а то вы на зомбаков стали похожи, совсем не думаете, что делаете», командир любила чередовать просто бег с бегом с переползаниями. Ненавидели ее все в эти моменты, конечно, люто, но ту это совершенно не смущало. «Воспитание в вас боевой злости, – приговаривала она, – тоже входит в военную подготовку».

Различных видов бега у их командира тоже было великое множество, прямо неиссякаемый запас какой-то. То они бегали с ящиками, полными боеприпасов, на вытянутых над головой руках, то зигзагами и преодолевая препятствия, то метая на ходу в круговые мишени бутафорные гранаты, то с «раненым» – манекеном на закорках. Больше же всего Герд не мог терпеть так называемый бег с ускорением, когда нужно было пробегать двадцать метров, но раз так десять-пятнадцать под режущие слух звуковые сигналы. «Не иначе, как подопытная крыса в лаборатории, которой прививают условные рефлексы», – Герд прямо помирал от бешенства, когда раздавался гудок, вынуждающий его подчиниться команде.

Зато он любил, когда во время движения нужно было поражать мишени, местоположение которых не было фиксированным и заранее известным, а которые появлялись внезапно и двигались в разных направлениях. Он вообще любил, когда во время тренировок от них требовалось соображать, правда, делать это приходилось ой как нечасто.

Несмотря на успехи Герда в беге, даже к нему у их командира имелась претензия. Ей отчаянно не нравилась его прическа. Волосы, полностью занавешивавшие его лицо, вполне устраивали Герда, но не устраивали командира.

– Или ты избавишься от своей дурацкой волосни, – на третий или четвертый день заявила она ему, – или я тебя самолично обрею, пока ты спишь.

Герд от такой несправедливости и предвзятости даже не нашелся с ответом. Сама-то она на голове носила фиолетовые дреды, и это не говоря уже о металлических кольцах у нее в переносице и нижней губе.

Сам по себе устав Противостояния не обязывал солдат носить одинаковую короткую стрижку. В этом вопросе им предоставлялась полная свобода, которой их командир и пользовалась. Вот только к Герду это, видимо, не относилось. Так или иначе, но после мучительных раздумий над ее угрозой и проклятий сквозь стиснутые зубы в ее адрес, Герд раздобыл шнурок и собрал волосы в маленький узелок на затылке, являя миру свой широкий упрямый лоб. На следующее утро командир, взглянув на него, закатила глаза, но вслух больше его внешний вид не порицала.

Бегом, разумеется, общая физическая подготовка не ограничивалась. После прохождения дистанции солдатам полагались на отдых царские пять минут, а затем шли: отжимания на пальцах – два подхода по двадцать раз; выпады – по десять повторов на каждую ногу; подтягивания – десять раз. И только в самом конце переходили к прессу.

– Сколько? – в первый день уточнил кто-то смелый.

– Пока сознание не потеряешь, – ответила командир.

И это оказалось очень близко к правде.

Этим новобранцы занимались по утрам. После обеда же их ждал прикладной рукопашный бой.

Так как Герд шел по ускоренной программе, то его распределили в группу не с совсем зелеными новобранцами, каковым он, собственно, и являлся, а с теми, кто отзанимался уже несколько месяцев. И если в отношении бега за свои умения ему не пришлось долго переживать – он выделялся на общем фоне только в положительную сторону – то тут дело обстояло иначе. Все остальные солдаты в его группе уже освоили азы, Герд же присоединился к ним, не зная об этих основах ровным счетом ничего. И это нервировало. Быть посмешищем Герд не хотел, а этого, учитывая обстоятельства, было не избежать.

Но и на этом проблема еще не заканчивалась. Другая ее часть заключалось в том, что рукопашный бой представлял собой разновидность контактного боя, и именно это Герду было сложнее всего пережить. Одна только мысль о том, что к нему в течение нескольких часов подряд каждый день кто-то будет прикасаться, нанося пусть и удары, повергала Герда в немое отчаяние. Конечно, это будет не толпа людей, а всего лишь один человек, но, во-первых, каждый раз это будет новый незнакомый человек, а, во-вторых, как это ни назови, а это все равно будет самый что ни на есть полноценный телесный контакт. Несколько часов подряд. Каждый день. Целый месяц.

Когда он пришел на самое свое первое занятие, тренер Нилс – тут Герд с удивлением обнаружил, что понятия не имеет, как зовут его командира взвода, он про себя именовал ее просто по цвету волос баклажаном, – сухой, но крепкий и вертлявый старикашка по прозвищу «волчок», даже скрипнул зубами от досады, что ему придется включить в давно приступившую к тренировкам группу новенького, но срываться на Герде не стал. Вместо этого он ловко подскочил к нему и без всяких предисловий и придыханий затараторил скороговоркой всю ту информацию, которую остальным вдалбливал вот уже несколько месяцев.

– Начнем со стойки, хотя, разумеется, в рукопашном бою слово «стойка» можно применять весьма условно, – слова пулеметной очередью вылетали из его рта. – И, тем не менее, ты левша-правша?

Нилс неожиданно замолчал и вопросительно посмотрел на Герда, только поэтому тот сообразил, что у него вообще что-то спрашивают, ибо уловить смысл слов тренера Герд категорически не успел.

– Что? – чувствуя себя последним дураком, переспросил он.

Нилс снова скрипнул зубами.

– Будешь так долго соображать, в бою тебя быстро выведут из строя, солдат! Спрашиваю, ты правша?

– Да. – Герд сморгнул, все еще не до конца понимая, что от него требуется.

– Тогда стойка левосторонняя, – принялся тараторить по новой Нилс, – встань прямо, ноги на ширине плеч, левой ногой делаем шаг вперед.

Герд вдруг живо припомнил, как Олва первый раз посадила его за руль, тогда она тоже сыпала инструкциями, а он не поспевал за ней. Проклиная все на свете, Герд попытался воспроизвести в голове только что полученные им указания, только медленнее, но скорость выполнения команд, очевидно, не удовлетворила тренера, потому что он бесцеремонно начал хватать Герда за что придется и самостоятельно ставить его в стойку.

– Вот ведь улитка-то мне попалась! – ворчал Нилс под дружный хохот прочих солдат, успевших к этому моменту уже приноровиться к нему и напрочь позабыть, как не поспевали за ним с самого начала они сами. – Запоминай, солдат, запоминай! Я тут нянчиться с тобой не могу, у меня таких, как ты, вон – целая учебка!

Нилс коротко перевел дух и снова ринулся в наступление:

– Вес распределяем между ногами поровну, – он раздвинул своей ступней на достаточное расстояние друг от друга ступни Герда. – Правая нога на носке, – легонько пнул Герда по пятке, заставляя ее приподняться, – ноги согнуты в коленях, – и он своим коленом ударил под колено Герда, от чего тот почти потерял равновесие, благо, Нилс вовремя успел его поддержать неожиданно железной для такого старика хваткой.

Остальные в группе, вместо того, чтобы отрабатывать приемы, веселились вовсю.

– Голова опущена, взгляд на противника исподлобья, – не обращая внимания на смех, все так же стрелял словами тренер, крепко хватая Герда за подбородок двумя пальцами и заставляя его опуститься. Зато взгляд исподлобья теперь у Герда получился очень правдоподобный. Если бы он мог им еще и убивать… Но Нилс, по-прежнему ничего не замечая, продолжал быстро командовать. – Это крайне важно в бою, запоминай, солдат, как следует, я повторять не буду: опущенная голова защищает подбородок от нокаута. Правый локоть прижми к корпусу – это защита для печени, а кулаком – да сожми ты уже руку в кулак – закрой челюсть и нос.

Нилс волчком, не зря его так прозвали, крутился вокруг Герда, как тряпичную куклу дергая его то за одно место, то за другое.

– Левую руку сгибаем и выводим вперед воот так, – не умолкал ни на секунду он, – очень хорошо! Локоть широко не отводи, а то под него тебе так прилетит ногой, мало не покажется! Левым кулаком тоже прикрывай подбородок. Плечи опусти, поднимай их, только защищаясь от удара. – Нилс критически оглядел стойку Герда. – Носок левой ноги внутрь так сильно не заворачивай, – он ударил по нему своим, заставляя развернуться, – так, а теперь ровно секунду даю тебе на то, чтобы ты мышечно запомнил, как стоишь, запомнил? – Герд только злобно зыркнул на него. – Тогда вольно, солдат!

Герд выпрямился, считая, что с позором на сегодня покончено, но с таким выводом он, конечно, поторопился.

– А теперь, солдат, прими правильную стойку самостоятельно! – резко скомандовал Нилс.

Следующие несколько минут стали еще большим кошмаром для Герда: тренер раз за разом заставлял его принимать стойку и каждый раз оставался чем-нибудь недоволен. Когда хохот в зале стало уже невозможно перекричать, старик все-таки прекратил экзекуцию, махнул на Герда рукой и со вздохом сказал:

– Я не могу потратить на тебя все свое время, солдат! Иди к остальным и запоминай все, что только сможешь. Вливайся по мере сил и прекрати уже так тормозить, это прямо-таки невыносимо!

После требования не тормозить мозги у Герда отключились окончательно, и впоследствии с первой тренировки он не мог вспомнить решительно ничего. Но настолько ужасно у него прошли только несколько первых тренировок, постепенно он втянулся, и даже довольно быстро привык к манере старика Нилса, который на поверку оказался добряком. Правда, добиться выдающихся успехов у Герда не получилось.

Больше же всего ему нравилось стрелять. Свое обучение он, как и все прочие, начал со стрельбы из винтовки лежа с упора. Потом освоил стрельбу из винтовки лежа без упора с применением ремня, потом с колена, и наконец стоя. Также освоил стрельбу из пистолета: сначала двойным хватом, а потом и с одной руки. Здесь он неожиданно так же, как и в беге, обошел остальных новобранцев.

Одним из важнейших умений стрелка считалось умение удерживать оружие прицельным без отклонений. Чем дольше, тем лучше. Нарабатывалась эта способность устойчивости только длительными тренировками. Даже в таком капитальном положении для стрельбы, как лежа, она оказывалась необходима, не говоря уже о том, как стрелка качало в положении стоя. И вот с этим-то у Герда проблем и не наблюдалось. Спасало новоприобретенное за время полетов чувство равновесия. Герд чутко воспринимал баланс оружия, его колебания и любые отклонения в сторону. Более того, он инстинктивно, не задумываясь, правильно выправлял все эти ненужные отклонения, чем приводил в восторг своего инструктора.

Конечно, существовали в стрельбе и свои минусы. Например, некоторые изготовки, которые приходилось принимать, а иногда и находиться в них часами, были неудобными. Или кому могла понравиться монотонность отрабатывания команд: нескончаемое перекладывание оружия из одной руки в другую, бесконечное извлечение его и перезарядка? С другой стороны, и Герд это понимал, все действия просто необходимо было довести до автоматизма, чтобы совершенная техника позволила бы солдату на поле боя сэкономить драгоценную секунду и в итоге спасла бы ему жизнь.

Из неоспоримых же преимуществ было то, что стрельба являлась вариацией неконтактного боя. Ни с кем кроме инструктора Герду вообще не нужно было контактировать: только он, оружие и мишень. Все.

Так и проходили его дни. Герд потерял счет времени, позабыл, как выглядит солнце и дует ветер. Он почти не разговаривал, не заводил знакомств. Здесь вообще все старались разговаривать поменьше и потише, то ли подземелье так удручающе на всех действовало, то ли что.

Старту у него не отобрали. Что с ней делать и куда ее девать толком никто не знал, поэтому ничего в ее отношении и предпринимать не стал. Командир после минутного ступора даже позволила ей тренироваться вместе с Гердом. Собака, видимо, раздражала ее меньше, чем его прическа. Так что Старта бегала, прыгала и ползала вместе со своим хозяином, на выстрелы со временем перестала реагировать абсолютно, а во время спаррингов так и вовсе ни разу даже ухом не повела, какие бы увечья Герду ни наносились. Это было даже обидно.

Каждый вечер, заваливаясь на свою койку, Герд думал, что больше с нее не поднимется. Все тренировки были настолько изматывающими, что каждая клеточка его тела выла. Боль подолгу не давала уснуть, а когда сон все же к нему приходил, то буквально через минуту обнаруживалось, что уже пора вставать, хотя Герд так и не успел отдохнуть. И каждый раз сквозь общее состояние безразличия ко всему на фоне тотальной усталости пробивалась одна-единственная навязчивая мысль: а что с ним было бы, если бы он попал сюда еще до того, как окреп на ферме? Что с ним было бы, если бы он попал сюда, будучи еще тем хиляком с мигренями и вечными кровотечениями из носа? Герд отвечал себе просто и прямо: он бы здесь умер. Но он попал в учебную часть уже таким, каким попал, и не умер в ней, а, к своему удивлению, через месяц даже заметил, что тело его стало болеть чуть меньше, а спать он стал чуть лучше.

На остальные мысли не было ни сил, ни желания. При воспоминании о Даяне брала тоска и хотелось куда-то рваться, что-то делать, но сидя под землей в учебке Герд все равно ничего толкового не мог предпринять, поэтому предпочитал пока и не думать о ней лишний раз. А при воспоминании об Олве грудную клетку пронзало острой, как бритва, виной, поэтому он гнал от себя любые помыслы о доме. О Бабиле вообще. Даже на тренировках Герд старался думать о мишенях, как о неких абстрактных противниках, а не как о конкретных – гвардейцах. Хотя совершенно позабыть о существовании государства – врага номер один для Свободных земель, как местными звались все обитаемые земли за пределами колпака-купола – тоже не удавалось. В частности же, Герду не давали позабыть и о том, что он сам пришел в Противостояние из Бабила.

Герд сидел на ужине в столовой. За длинным столом, с краю которого он расположился и теперь апатично что-то хлебал, почти не чувствуя вкуса, уже никого не было. Неожиданно на соседнее с ним на лавке место неуклюже плюхнулся незнакомый солдат. Герд искоса на него посмотрел: неопрятный не по уставу вид, запах давно немытого тела, красные от бессонницы глаза. Желание поморщиться и отодвинуться Герд в себе поборол, тем более, что двигаться было некуда. Он молча продолжил жевать, мрачно предвкушая предстоящую ему еще лекцию, когда, наконец, до него дошло сразу несколько вещей. Первое, стол был свободен, зачем бы незнакомцу понадобилось садиться к нему вплотную? Второе, этого типа не интересовало содержимое собственной тарелки, он даже не притворялся, что ест. И третье, его интересовал он – Герд. Внутренне напрягшись от только что полученных им откровений и сразу подобравшись, Герд упорно продолжал двигать челюстями, не поворачивая на рядом сидящего головы.

– Это правда, что ты из Бабила? – отчетливо прозвучал в гробовой тишине опустевшего помещения вопрос.

Откуда только просачиваются новости, дивился Герд, кивая – сам он ни с кем этой информацией не делился.

– И как там? – полюбопытствовал голос снова.

Герд пожал плечами, раздражаясь. Что-то в этом солдате: насмешливости его интонаций, беглости взгляда, нервной жестикуляции – не давало ему покоя, но он не мог как следует уловить, что именно.

– Что, постелька показалась тебе не слишком мягкой? – неожиданно переходя за злобное змеиное шипение, обратился к нему солдат, пододвигаясь вплотную и обдавая волной едкого запаха пота и совершенно непонятной Герду ярости. – Или, может быть, воздух не слишком свежим, что ты сбежал из-под тепленького бочка своей суки-мамочки?

Герд настолько обалдел, что даже не сменил позы – так и смотрел прямо перед собой в стол, сжимая ложку в руке.

– Какая разница, если мы оба оказались здесь? – хрипло ответил он, все еще надеясь уладить дело миром.

– Ненавижу вас, подстилок бабиловских! – уже касаясь губами уха Герда прошептал тот. – Живете там себе на всем готовеньком, горя не знаете, а потом вдруг героев из себя строить начинаете, в бега подаетесь. Только кишки у вас, ублюдков, слишком тонкие и нежные для реальной жизни. Через неделю здесь плакать начинаете, умоляя вернуть вас обратно, и мамочек во сне зовете. Еще бы, освободители клятые, вы там жируете за наш счет, а мы тут подыхаем без еды, воды и воздуха. Суки!

Дальше все происходило, как во сне. Время резко замедлилось, воздух загустел, а сам Герд будто налился свинцом. Он видел, как слева по направлению к нему двигался волосатый кулак, слышал, как что-то хрустнуло. Чувствовал, как неумолимо приближался пол, его прохладу щекой. Но все это происходило, как не с ним. Герд только безмерно удивлялся, как мог этот совершенно не знавший его человек говорить с такой уверенностью столько глупых бессмысленных слов.

А потом время побежало с прежней скоростью. Герд открыл глаза, вспоминая знакомый, но успевший позабыться привкус железа во рту. Оперся ладонями о пол и поднялся, попутно проводя языком сначала по верхнему ряду зубов, а потом по нижнему. Все на месте. Осторожно подвигал челюстью. В порядке. Что же тогда хрустело?

Герд выпрямился и нашел, что в зале ничего не изменилось, а его падение осталось незамеченным – замечать попросту было некому. Герд обернулся на лавку, с которой упал. Напавший на него солдат, обхватив левой рукой свой правый кулак, баюкал его и сдавленно стонал. Значит, вот чья хрустнула кость. Герд удовлетворенно хмыкнул, для обидчика боевая подготовка, очевидно, проходила зря, если он до сих пор не усвоил, как нужно наносить удар, чтобы не повредить собственную конечность. Герд вернулся к столу, залпом опустошил стакан компота и рассовал хлеб по карманам. Затем нарочито расслабленно двинулся к выходу.

– Еду нельзя выносить за пределы столовой! – прилетело ему в спину.

– А ты пожалуйся на меня кому-нибудь, – не оборачиваясь, бросил он и вышел.

Нельзя было сказать, что разбушевавшийся солдат был не прав уж совершенно во всем. Не в том, что они, мол, в Бабиле, катались, словно сыр в масле, нет, конечно. А в том, что Герд действительно на второй и самой тяжелой неделе своего пребывания в учебке был на грани того, чтобы сбежать. В свое оправдание он мог сказать только то, что точно знал – подобные мысли время от времени посещали головы всех новобранцев без исключения, вне зависимости от того, откуда они прибыли. Герд этим не гордился, но иногда и ему очень хотелось сдаться и послать все куда подальше. Ему снились уютная обстановка деревянного коттеджа Олвы и ее стряпня. Ему снились зелень леса, голубая гладь озера и простор. Ему правда хотелось домой, к нормальной жизни. Увы, никакой нормальной жизни больше не существовало, и Герд это прекрасно сознавал. Остальным новобранцам, может, и было куда возвращаться, но только не ему.

Не было больше для него ни дома, ни семьи. Ничего. Был только этот мир – мир невыносимой жары, песка и жгучего солнца. И то, где-то там, на поверхности земли. Здесь же, в ее недрах, был мир полный мышечной боли, бессонницы и какого-то полного отупения души. Только этот мир борьбы за выживание. И у самого Герда было только два выхода: либо смириться и принять эту новую реальность, чтобы закалиться и подготовиться к поискам Даяны, либо бесконечно сожалеть о том, чего у него, по сути, никогда и не было. И Герд твердо выбирал первое.



А потом в учебку заявилась Сандал. Утром Герда вызвали к командиру взвода, чего прежде не бывало, а когда он явился, его уже поджидала генерал-полковник, вольготно устроившись на снаряде. Самой Баклажана было не видать.

– Как жизнь? – утробно промурлыкала Сандал, довольно жмурясь.

Герд жутко разозлился и ничего не ответил, а генерал-полковник показательно вздохнула, изображая разочарование, затем лениво потянулась и снова заговорила, специально растягивая слова:

– Ралла тебя хвалила, говорит, ты делаешь успехи. Она тобой довольна.

– Кто? – не понял Герд.

– Ралла – твой командир здесь. Ты что, не знаешь имени своего командира взвода? – Сандал подняла брови. – Как ты вообще выживаешь? Ну да неважно… о чем бишь я? Ах, да! Особенно ей приглянулись твои легкие, она восхищенно сравнила их с поршнями. – Генерал-полковник оскалилась.

Герд скорее дернул, нежели пожал плечами:

– Слова от нее доброго не слышал.

Сандал расхохоталась, запрокинув назад голову. Ее смех, прерывистый и глухой, напомнил собачий лай.

– Такая уж у нее работа, – утирая уголки глаз, ответила она.

Герд промолчал. Сандал снова вздохнула – на этот раз вполне искренне – и задумчиво постучала ногтем о клык.

– Я забираю тебя отсюда, собирайся.

– Я неплохо стреляю, но вот с ведением ближнего боя у меня пока все не так гладко, – нехотя возразил Герд, засовывая руки в карманы, что было, конечно же, не по уставу.

– А я тебе на что, лапушка? – Сандал ехидно блеснула глазами и зубами. – Я, конечно, не настолько великолепна, как старина Нилс, но тоже кое на что сгожусь. – И она гибко спрыгнула со снаряда. – Можешь идти за вещами.

Герд развернулся и двинулся на выход.

– И еще кое-что, – на полпути остановила она его, – возвращаясь к тому происшествию месячной давности, свидетелем которого я стала, и дерзким словам, слетевшим с твоего наглого языка. – Герд обернулся и настороженно посмотрел на нее исподлобья, прямо как учил Нилс. – Тогда никаких последствий не было, сейчас их тоже не будет, но только в первый и последний раз и только потому, что я тебя заранее о них не предупреждала. Я скажу это только один раз, Герд, – и голос ее стал угрожающим, под стать взгляду, – в следующий раз, когда тебе захочется нагрубить старшему по званию, рекомендую прикусить себе язык. Или мне сразу его прижечь для пущей острастки? – Герд замотал головой. – Чудно! И руки из карманов тоже, будь добр, достань.

Герд разжал кулаки и вынул руки из брюк. Он сразу поверил, что Сандал вполне способна взять и прижечь кому-либо язык. Внутри поселилась уверенность – наказывать своих подчиненных генерал-полковник умеет.

– Тогда свободен, – отчеканила она и отвернулась.

Уже по дороге к ожидавшему их на поверхности пикапу, Герд, загораживая слезящиеся глаза от палящего солнца рукой, снова осмелился взглянуть на Сандал.

– Разрешите обратиться с вопросом, командир?

– Разрешаю. – Она легко и мягко ступала по жесткой потрескавшейся земле, не производя никаких звуков и следя за трусившей впереди них Стартой.

– Вы сказали, что были свидетелем того происшествия месяц назад, но ведь этого просто не может быть, – нерешительно начал он. – Вас не было в коридоре, когда все случилось, вы подошли позже.

– И? – Сандал продолжала смотреть только перед собой.

– Значит, вам потом просто пересказали мои слова?

– Никто мне ничего не пересказывал, – фыркнула Сандал, сразу понимая, к чему Герд клонит, – делать им больше нечего, как жаловаться на тебя еще! Мы больше не возвращались к этому вопросу. Никому вообще нет нужды что-либо мне пересказывать, это я людям обычно пересказываю, что видела и слышала, – не без гордости заявила она, скосив на него глаза. – Водить, ты, конечно же, не умеешь, – резко меняя тему разговора, снова утверждала, не спрашивала генерал-полковник.

– А вот и умею! – чересчур рьяно выпалил Герд, тут же испугался и воспользовался предложенным ему методом – зажал кончик языка зубами.

Сандал без предупреждения, резким взмахом руки бросила чем-то в него. Герд, ожидая удара, ловко перехватил предмет в воздухе.

– Вот и проверим, – весело сверкнула она на него глазами.

– Как же так, я не понимаю, – осторожно продолжил Герд, радуясь, что гнева командира можно не бояться хотя бы на этот раз, и разглядывая предмет, оказавшийся ключами, – как вы могли что-либо слышать или видеть, если вас там даже не было?

– Меня действительно там не было, это раз, – открывая дверцу кабины пикапа, сказала Сандал. – Но я действительно видела и слышала все, что ты там болтал, – она вскочила на пассажирское сидение, – это два. И ты действительно ничего не понимаешь, это три, – с удовлетворением закончила она, хлопая дверцей.

Герд помедлил секунду, а потом взобрался на водительское сидение.

– Но я же помню, как вы сказали главнокомандующему, что не знаете, что там произошло!

Сандал простодушно пожала плечами и зевнула, прикрывая глаза.

– Я соврала.

Герд вставил ключ в замок зажигания, прислушиваясь к тому, как возится в кузове Старта, и решил отложить все свои новые вопросы к многочисленным старым и сосредоточиться на том, чтобы не опозориться перед командиром за рулем. Предварительно вытерев о штанины вспотевшие ладони и выжав сцепление, он повернул ключ.




Глава 4. Разведка особого назначения


Когда они подъезжали к фабричному поселку, солнце уже садилось. Герд заглушил мотор и неуклюже вылез из кабины, на ходу разрабатывая задеревеневшие от долгой езды плечи и шею, Сандал же выскочила наружу одним гибким прыжком, словно и не было всех этих часов в одной позе.

Они как раз миновали контрольно-пропускной пункт, когда одно из окон верхнего этажа стоящего тут же офицерского корпуса распахнулось и его проем полностью заполнила собой огромная фигура. Герд едва подавил непрошеную дрожь, когда главнокомандующий перегнулся через карниз и зычно крикнул:

– Эй!

Сандал, уже было взбежавшая на крыльцо, недовольно поморщилась, но все-таки сделала несколько шагов назад и выглянула из-под козырька подъезда.

– Ну, чего тебе? – лениво протянула она, запрокидывая голову и встречаясь с исполином взглядом.

Герд внутренне сжался от такой фамильярности и от всей души пожалел, что сам скрыться под спасительным козырьком так и не успел.

– Где тебя носило? – спросил главнокомандующий, как и в прошлый раз пропуская мимо ушей тон генерал-полковника и немало удивляя этим Герда.

– Ездила за солдатом в учебку. – Сандал широко зевнула и сложила руки на груди, всем видом демонстрируя скуку. Отчего-то сама она отнюдь не торопилась руководствоваться собственными взглядами на вопросы субординации.

– Ты что, ухлопала свой единственный в этом месяце выходной, чтобы лично забрать новобранца из учебной части? – глаза главнокомандующего сначала округлились, а затем резко сощурились на Герде.

Герд отчаянно выругался про себя.

– Ну и что? – теперь Сандал разглядывала коротко подстриженные ногти на руках.

– Он ведь даже обучения еще не закончил, так? Когда он поступил к нам? Месяц назад? – На лбу главнокомандующего собрались угрожающие складки, а брови съехались на переносице в одну дугу.

– Около того, – пробормотала генерал-полковник, настойчиво продолжая выражать непочтение.

– Что ты там бубнишь? – гаркнул тот, сминая карниз ладонями.

– Зарли, чего тебе надо? – уперев руки в бока и снова удостаивая главнокомандующего взглядом, с вызовом вскинула на него подбородок Сандал. – У меня шея затекла уже.

Лицо великана перекосило от злости, а карниз под его пальцами хрустнул и разлетелся на куски.

– Свободна, – процедил он сквозь зубы и захлопнул окно, чудом его не выбив.

У Герда по спине прошла нервная дрожь, а Сандал преспокойно снова взбежала по ступенькам крыльца и нырнула в темный коридор корпуса.

– Ты угрожала мне язык оттяпать, если я буду дерзить, а сама что? – еле поспевая за ней, выдохнул Герд.

Сандал потрясла головой.

– Во-первых, я не при исполнении, – жестким голосом, будто это Герд провинился, а не она, отвечала командир. – Во-вторых, у нас с ним есть твердый уговор, что он не вмешивается в мои дела без особой на то надобности. А в-третьих, – и тут Сандал резко поворотилась к Герду лицом так, что тот не успев затормозить, ткнулся носом прямо в отвороты ее расстегнутой кожанки – выше он не доставал, – не вздумай это повторить! – Она вперилась в него своими магнетическими глазами. – Ни с Зарли, с ним так только я одна могу разговаривать, ни с кем бы то ни было еще, понял?!

– Понял, – выдавил из себя Герд обиженно.

Сандал устало опустила плечи и уже более миролюбиво добавила:

– Пойдем, тонну бумаг на тебя еще заполнять.

Герд понуро брел вслед, недоумевая, по каким таким причинам его командир может позволить себе так разговаривать с главнокомандующим, да еще и «одна» из всех. И с чего вдруг главнокомандующий должен не вмешиваться в «ее» дела?

«Зарли, значит», – напомнил себе Герд и потер переносицу перед тем, как сесть за стол и придвинуть разбросанные по нему документы. Когда с ними было покончено, он люто ненавидел весь документооборот в общем, и самую бумагу в принципе.

Оказавшись наконец в той самой комнате, которую он в спешке покинул месяц назад, только успев в нее заселиться, Герд подошел к единственной незастеленной койке и внезапно понял, что ему еще нужно тащиться в тыловое обеспечение получать на себя вещи, включая матрац, который в прошлый раз был, а сейчас почему-то отсутствовал. А для этого нужно было еще сначала взять у Сандал очередную бумажку, чего он, разумеется, заранее не сделал. Сдавленно стеная и проклиная весь белый свет, Герд развернулся и поплелся обратно.

Спустя час его кровать все-таки была застелена, а на ней покойно лежали два его собственных рюкзака, один стандартный вещьмешок и одна вполне себе стандартная собака. Герд стоял, подбоченясь и неотрывно смотря на эту композицию, и не решался больше ничего предпринять. Он зверски устал, хотел спать и есть – на ужин они с Сандал опоздали – но, с другой стороны, надо было уже покончить с одним вопросом. Дело в том, что с тех самых пор, как Герд еще по пути в Противостояние искал в рюкзаках повязки для себя и Старты, он так ни разу больше и не решился заглянуть ни в один из них, кроме того случая, когда утром перед отправкой в учебку переодевался. Рюкзаки с немым укором смотрели на него, разрывая душу на куски, заставляя морщиться от вины и чувства утраты, но для Герда не было ничего труднее, чем просто взять и открыть их. Хотя дольше тянуть уже тоже невозможно, уговаривал он себя.

Глубоко вздохнув и переведя взгляд на Старту, которая жалостливо заскулила и вяло повиляла ему хвостом в ответ – явно просила есть – Герд решил, что овчарка ведь все равно никуда не денется и навсегда останется живым свидетельством его неоплатного долга перед Олвой, поэтому и тянуть дольше не имеет смысла. Герд решительно дернул бегунок и приступил к ревизии того, что у него имелось.

Все, что он сам приготовил себе в дорогу, все было здесь, в Свободных землях, уже абсолютно бесполезно и поэтому шло на выброс. Армейская форма, которую он теперь носил постоянно и пока менять на что-либо другое не планировал, выдавалась в комплекте с нижнем бельем и туалетными принадлежностями, а значит, и вся его старая одежда, которая к тому же была Герду мала, больше не имела смысла. Он отнес ее к мусорному ведру, стоящему в углу комнаты, и стопочкой плюхнул на его чистое дно – выносили, видимо, совсем недавно. Туда же полетели новехонькие кеды, подаренные Герой.

Дальше Герд перебрал документы: полисы, многочисленные медицинские справки и выписки, читательские, школьные и дорожные пропуска и прочая никчемная дребедень. Они последовали за одеждой и кедами. И, наконец, деньги. Ну, а это так уж и попросту было смешно – бесполезные железки, на которые за пределами купола не купить даже песка. Их постигла та же участь – монеты разлетелись по мусорному ведру.

Фонарик, складной нож, медикаменты, кремень, компас с ныне пустым бутылем из-под воды и платками, – все эти вещи, по сути, сейчас ему тоже были не нужны – все они входили в стандартный армейский вещьмешок – зато могли пригодиться позже, когда он покинет Противостояние, да и их у Герда рука бы не поднялась выкинуть. Поэтому аккуратно сложив их обратно, он запихал оба рюкзака в прикроватную тумбочку до лучших времен. Зажатыми в руке оставались только два головных платка Олвы – синий и зеленый, в крупный белый горох. Один из них Герд повязал вокруг шеи Старты вместо ошейника, который та отродясь не носила, а второй – вокруг запястья своей левой руки, прямо над часами. Теперь с чувством выполненного долга можно было ложиться спать.

Старта осуждающе заскулила.

– Уже поздно, я ничего не могу поделать, – виновато оправдался перед ней он, ободряюще похлопав по бочине. – Еда будет только завтра утром, так что спи.

Поворчав и поворочавшись, овчарка затихла. Герд улегся рядом с ней и только тут подумал о том, что остальные обитатели комнаты еще не объявлялись – очевидно, у подразделения сегодня был выходной, который все предпочитали проводить где-то за пределами казарм, потому что возвращаться пока никто не спешил. Больше он ничего подумать не успел, в следующее мгновение Герд крепко спал.

Спозаранку, когда он проснулся, в комнате помимо него снова никого не было. Герд мельком глянул на часы и понял, что проспал. Оник, как и в прошлый раз, не потрудился его разбудить, хотя, разумеется, вообще не обязан был этого делать. На счастье Герда, проверки сегодня еще не было, да и на завтрак он успевал, поэтому подорвавшись с кровати, заспешил в сторону душевых.

Когда после столовой он явился в тренировочный зал, закрепленный на это время за его отделением, Герд с удивлением обнаружил, что пришел не самым последним. Сандал еще не было, – и это было очень хорошо, ибо она терпеть не могла опозданий, – но не было и Оника. «Может, болен и лежит в лазарете», – прокручивал в голове варианты Герд. Нет, тут же припомнил он, на койке прямо над ним, которую непосредственно и занимал Оник, полотенце было чуть влажным, значит, им с утра пользовались. Герд быстро обежал глазами всех присутствующих. Восемь человек. Включая него самого и командира – десять. Комплект. Очень странно. Герд расправил плечи и уверенно направился к остальным членам отряда, украдкой рассматривая их и силясь вспомнить их имена. Наконец он нашел одного лишнего человека, которого не было с ними в то утро, когда он присоединился к отделению.

Совсем молодого мальчика, Герду он показался намного моложе него, точно не было в пикапах в тот памятный день. Может, мальчика взяли на его место, пока он отсутствовал? Додумать Герду не дали.

– Ба! А вот и наша спящая красавица пожаловала! – громко разнеслись по залу слова, и все обернулись на Герда. Зычный голос принадлежал одному из мужчин, чье широкое веснушчатое в обрамлении рыжих вихров лицо Герд хорошо помнил, но имя которого напрочь выскочило у него из головы. – Ну как, хорошо выспалась, душечка? Тогда с тебя штрафные десять кругов и пятьдесят отжиманий. – Мужчина расхохотался, заставляя Герда густо покраснеть.

Он враждебно зыркнул на него исподлобья и опустился на колено, чтобы перешнуровать и без того тщательно зашнурованные берцы.

– Ух, какой боевитый, аж мороз по коже! – изображая этот самый мороз по коже и распространяя вокруг себя стойкий запах перегара, гримасничал рыжий. Имя его так и вертелось у Герда на языке, но никак не хотело окончательно поддаваться.

В этот же момент к Герду подошел тот самый мальчик, которого раньше не было, и, протягивая ему руку, смущенно заулыбался.

– А с тобой мы еще не знакомы, – высоким, звонким, чистым, как ручей, голосом сказал он, – ты в отряде тоже новенький?

Герд был уверен, что его лицо обязательно перекосит, но этого каким-то чудом не случилось. Изображать долее перешнуровку было невозможно, поэтому он поднялся и коротко пожал протянутую руку. С этой дурацкой повстанческой привычкой пожимать друг другу руки при встрече и прощании он уже был знаком и, хоть она ему очень не нравилась, деваться было некуда – ему с ними со всеми еще вместе жить.

– Герд, – глухо отозвался он.

– Урб, – просиял мальчик. – Тебе тоже нет еще пятнадцати, правда?

– Есть, – Герд, скорее, прошипел, нежели произнес.

– О, какая жалость! – Урб и в самом деле выглядел расстроенным. – А я так надеялся, что буду не самым младшим в отряде. Мне будет пятнадцать только через два месяца.

Они еще и ровесники! Герд не сдержался и зажмурился.

С перекладины, на которой только что подтягивался, спрыгнул другой мужчина. Орлиный нос, длинная шея, выбритые на висках и затылке волосы. Умные черные глаза и тонкие, сжатые в линию губы. Он подошел и по-хозяйски положил руку на плечо Урба.

– Твоя очередь.

Тот, обернувшись, весело откликнулся:

– Сколько?

– Двадцать пять.

– Ооо, – Урб округлил глаза и рот, – я столько не смогуу.

Гай – неожиданно вспомнил Герд, как звали этого солдата, – подмигнул ему:

– Давай сколько сможешь.

Урб тут же занял его место на перекладине.

– Опаздывает, – со вздохом добавил Гай, на этот раз обращаясь к рыжему.

– Начальство никогда не опаздывает, оно задерживается! – рыжий поднял указательный палец вверх. – А вот наш новенький молодчик, – теперь он ткнул им в Герда и криво усмехнулся, – как раз именно что опаздывает.

– Стах, ну что ты привязался к нему, дай человеку опомниться. – Гай поморщился и обернулся посмотреть на успехи Урба. – Сколько?

– Девять, – слабо отозвался с перекладины тот.

Точно – с облегчением, наконец, припомнил Герд – рыжего звали Стахием.

– А Оник, почему Оник опаздывает? – с ходу меняя направление разговора, а заодно и выясняя интересующий его вопрос, спросил Герд.

Солдаты вмиг посерьезнели. Потом выражение лица Стахия стало злым, он картинно отвесил Гаю поклон и ядовитым тоном добавил:

– Предоставляю эту почетную обязанность в отсутствие несравненной тебе, о старший!

Гай, борясь с раздражением, на секунду прикрыл глаза, а потом посмотрел прямо на Герда.

– Оник погиб, – просто сказал он. – Вместо него теперь Урб.

Герд застыл на месте. Старый Оник нравился ему. Он был единственным, кто ему тут вообще нравился.

– Как? Когда? – только и смог вымолвить он.

– Через неделю после того, как ты укатил в учебку, мы уехали на задание, – ответил вместо Гая Стахий. – С того задания Оник уже не вернулся.

Герд перевел взгляд на него.

– Что же это за задание такое было? – еле слышно спросил он.

Стахий пожал плечами. Взгляд его был жестким, нечитаемым.

– Обычное, как и все остальные задания в нашем проклятом отделении. – Он развернулся, чтобы уйти.

– А что, наше отделение сильно отличается от других? – не своим голосом уточнил Герд, одновременно вспоминая, как Оник ему что-то уже говорил на этот счет, только он тогда его не слушал.

Стахий обернулся, его брови поползли вверх, исчезая в нависающих надо лбом завитках волос.

– Ты что, парень, совсем не знаешь, куда попал? – опять привлекая всеобщее внимание, громко воскликнул он.

– Нет, просвети, – процедил Герд.

Стахий угрюмо хмыкнул.

– И снова твоя почетная обязанность, старина Гай, – сказал он, направляясь к спортивному инвентарю.

Гай сочувственно посмотрел на Герда и тихо произнес:

– Добро пожаловать в разведывательное отделение особого назначения, солдат.

Кто-то неожиданно хлопнул Герда между лопаток, выбивая воздух из легких и заставляя податься вперед.

– Ладно уж, не пугайте мне его раньше времени. – Сандал подмигнула закашлявшемуся Герду и громко скомандовала. – Подразделение, стройся!

Генерал-полковник гоняла свой отряд специального назначения, как одержимая. Ралла-баклажан по сравнению с ней была просто ребенком. Такой тренировки у Герда еще не было, а ведь в какой-то момент он уверовал, что повидал уже все, и хуже не будет.

Началось все, как обычно, с бега – этот командир тоже была ярой его поклонницей – только времени на покрытие дистанции в десять километров и в полной выкладке Сандал выделила им только тридцать пять минут и лично пообещала Герду, что если он не уложится, то просидит в яме весь оставшийся день. Что такое яма, Герд так пока и не знал, но, судя по реакции остальных, понял, что лучше в нее не попадать. И Герд уложился. Чуть не умер, но уложился. Первым к финишу – у Герда то ли от удивления, то ли просто от натуги глаза из орбит вылезли – пришел Урб.

На трясущихся ногах, со сбившимся впервые за все это время дыханием, с колотящимся в глотке сердцем и звездами перед глазами, Герд надеялся на передышку. Но, как заметил Стахий, их командир полагала, что отдых для слабаков, поэтому погнала их сразу дальше. Разбив отряд на пары и поставив Герда в пару себе, дабы воочию убедиться в его способностях, Сандал велела нападать.

Герд, не успев ни перевести дух, ни сосредоточиться, начал с прямого удара рукой. Сандал подставила основание ладони и сбила удар вниз. Герд перешел на косой удар с ноги в голову. Сандал блокировала удар и перехватила его ногу. Мимолетно сжав, она быстро ее отпустила и движением подбородка снова велела нападать.

Почти все атаки Герда были играючи отражены либо защитой шагом, либо уклонами. А когда командир сама перешла в наступление, Герд оценил, каким душкой, на самом-то деле, был Нилс, и сразу по нему заскучал.

Сандал атаковала ногами: косой удар в корпус, затем в голову. Нилс утверждал, что одними ногами драться не стоит, так как ноги медленнее рук, и такие комбинации по эффективности уступают смешанным, но к генерал-полковнику это, очевидно, не относилось. Она тут же повторила удары с другой ноги: один – в корпус, заставляя Герда опустить для защиты руки, и тут же, согнув ногу в колене, нанесла молниеносный второй – в голову. Герд пошатнулся, но устоял, удары были не сильные, щадящие пусть не гордость, так хотя бы тело. Встряхнувшись, Герд снова занял стойку. Сандал же сначала повторила косой удар в голову, а потом нанесла боковой в ребра. Герд успел поставить блоки. Тогда Сандал опять сначала пошла в атаку на голову, а когда Герд по памяти с предыдущего раза следом стал защищать корпус, она неожиданно отвесила ему боковой удар в подбородок. Падая, Герд успел подумать, что Нилс непременно похвалил бы ее за растяжку.

– Ты предсказуем, это раз, – выдохнула генерал-полковник, присаживаясь около него на корточки, – и считаешь предсказуемым противника, это два. – А затем, выпрямляясь, велела: – Вставай, повторим все еще раз.

Как Герд ушел живым с той тренировки, он не знал, зато знал, что такого жгучего стыда еще не испытывал, хоть плачь от бешенства. Сандал была для него слишком ловким и быстрым противником. Рядом с ней он чувствовал себя неповоротливым медведем или кабаном. Тупым к тому же. А когда Урб попытался ободрить его своим наивным «ты держался молодцом», стало только хуже. Немного утешил только Стахий, который, расхохотавшись, заявил, что мол, конечно, молодцом, ведь он хотя бы не разрыдался, как девчонка, после первого своего боя с Сандал, как это сделал тот же самый Урб. Стахий тут же получил чувствительный тычок от Гая, Урб покраснел, а Герд от души возблагодарил свою нервную систему за то, что она не позволила ему опуститься на такое дно.

До обеда оставалось еще пятнадцать минут, которые Герд хотел провести, уткнувшись лицом в подушку, но сегодня, по всей видимости, у него все просто обязано было идти наперекосяк. Стахий, который, как выяснилось, теперь занимал койку над ним, спрыгнул с нее, противно скрипнув пружинами, и, шурша распечатываемой на ходу новой пачкой сигарет – при том, что в помещениях строго-настрого запрещалось курить – двинулся в сторону мусорного ведра, чтобы выкинуть в него старую. Несколько секунд в комнате было тихо, а потом неожиданно прогремело:

– Это, мать вашу, что такое, я спрашиваю?!

– Что? Что? – послышалось со всех сторон.

Герд отнял от подушки лицо и, приподнявшись на локте, посмотрел в сторону, откуда только что донесся злой голос Стахия. Обнаружив, что теперь вокруг мусорки, полной его старых вещей, столпились уже пятеро человек, Герд поднялся на ноги.

– Это мое, – стараясь не дрогнуть ни одним мускулом, заявил он.

– Ясное дело, что твое! – еще больше разъярился Стахий. – Не наше же! Какого рожна, я спрашиваю, твои шмотки тут делают?

– Ну, – Герд запнулся, – они мне больше не нужны, а это ведь мусорка… – Щеки начинали пылать. – Или я должен был выкинуть их куда-то в другое место?

– Они ему больше не нужны, нет, вы только поглядите на него! – Казалось, Стахий сейчас лопнет от злости, пока остальные, тихо посмеиваясь, стали возвращаться к своим делам. – Слава всем богам минувших эпох, что ты их тут выкинул, а не додумался сделать это где-нибудь в другом месте!

– Стах! – миролюбиво окликнул его Гай. – Легче, брат, легче, он же не знал.

Стахий скорчил лицо, но тон его стал заметно тише.

– Может быть, тебе все эти вещи больше и не нужны, но для Противостояния… – он задержал дыхание, чтобы вновь не сорваться на крик, – для Противостояния они незаменимы. Мы, к твоему сведению, денег бабиловских не выпускаем и шмотки ваши… – снова пауза, – раздобыть тоже та еще морока. Все эти вещи для повстанцев, которые ходят под колпак, на вес золота! Поэтому доставай это все отсюда и дуй в тыловое обеспечение!

Повернувшись на каблуках, Стахий отмаршировал обратно к нарам, так и продолжая сжимать в кулаке старую пачку из-под сигарет. Герд же, присев возле ведра, стал извлекать из него все то, что выкинул накануне.



На обеде за столом Герд, как всегда, сел с краю, рассчитывая, что там его никто не потревожит, но вопреки ожиданиям тут же рядом плюхнулся пресловутый Стахий, почти спихнув его с лавки. Герд огляделся – вокруг было полно свободных мест.

– Вот какой, а все-таки один плюс у нас есть, – как ни в чем не бывало весело сообщил Стахий, грохая на стол поднос с мясным рагу, – всегда вкусная и сытная жрачка.

– Стах, – скривился Гай, усаживаясь напротив них, – давай без твоих обычных вульгарностей, только не за столом!

– Еда, правда, удивительно вкусная! – прожурчал ручейком Урб, устраиваясь рядом с Гаем. – Я до того, как попасть сюда, почти всю жизнь голодал, – просто, без тени самосожаления добавил он.

«Прекрасно, – Герд медленно моргнул, уговаривая себя не заводиться, – облепили, как мухи дерьмо», и он раздраженно отправил в рот ложку с мясом.

– Гай, – через несколько минут снова раздался звонкий голос Урба, – а откуда вся эта еда берется в Противостоянии, мы ее сами выращиваем?

Стахий подавился, и прежде чем хрипло рассмеяться в ответ на это предположение, долго откашливался.

– Мог бы и похлопать меня по спинке, – заметил он с укоризной Герду, который упорно игнорировал его присутствие, – вдруг бы я тут помер, а от тебя помощи ни на грош!

– Вот помер бы, тогда бы я и подумал. – Слишком свежи еще были впечатления Герда от инцидента с выброшенными вещами.

На удивление его резкость только больше позабавила Стахия.

– Ну а все-таки? – старался перекричать гогот последнего Урб.

– Нет, мы сами продукты не выращиваем, – Гай помотал головой, отодвигая от себя тарелку и осторожно потягивая горячий кофе, – у нас договоры о поставках с самыми разными фермерами. Но я понимаю, почему ты спрашиваешь, в генштабе еда, действительно, самого высшего качества, в других частях чуть похуже будет, но все равно лучше, чем у любого свободного жителя на столе.

– А почему? – Урб снова, как на тренировке, совершенно по-детски округлил глаза и губы.

– Потому что солдат, малыш, – Гай легонько щелкнул Урба по носу, – нужно хорошо кормить, иначе они будут плохо сражаться.

– Ааа, – протянул Урб, потирая кончик носа, – ну а где ее взять, если ее, хорошей, то есть, еды, в принципе нет?

– Есть, – на этот раз ему ответил Стахий, – она, малыш, всегда есть, просто не за те деньги, которыми располагают свободные жители. Противостояние тратит огромные средства на нашу кормежку, – он широко развел руки, еще больше тесня Герда и чуть ли не залезая к нему в тарелку, – втридорога закупает продукцию. Но что поделать, – тут он хитро ухмыльнулся, – Зарли любит покушать и, хвала всем богам прошлого, считает, что этого достоин не он один.

– Ммм, – протянул Урб, кажется, совершенно не задетый тем, что его уже дважды – Герд посчитал – назвали малышом.

Герд же, хоть и делал физиономию независимой, но слушал все очень внимательно, ибо это была чуть ли не первая полученная им информация о том, как устроено Противостояние.

– А само это здание, – засовывая за щеку сладкий финик и жмурясь от удовольствия, опять спросил Урб, – мы его сами построили?

Это «мы», пожалуй, умилило бы Герда, если бы его так не бесила та детская наивность, с которой Урб взирал на мир.

– Нет, малыш, – ответил Гай, перекладывая финики из своей тарелки в тарелку Урба и поднимаясь с места, – оно устояло после коллапса и всего того, что за ним последовало. Монументальная конструкция оказалась, прочная, мы тут только все отремонтировали.

– А учебка? – неожиданно сорвалось с губ Герда, он даже крякнул с досады на самого себя, но отступать было поздно. – Там ведь целый подземный лабиринт.

– Это шахта, – ответил Стахий, закуривая, – точнее, сеть шахт, тоже доколлапсовых времен. Противостояние ее в свое время просто откопало.

– Здесь нельзя курить, – доверительным тоном поведал Стахию Урб.

– Но ты же меня не выдашь, правда? – заговорщически прошептал ему тот.

Урб неистово замотал головой.

– Ну что ты такое говоришь! – И он поспешно поднялся, нагоняя уходящего Гая.

Стахий довольно хмыкнул, затягиваясь и щурясь от едкого дыма.

– А вооружение? – Спрашивать, так спрашивать, решил Герд. – Все оружие, которое я держал здесь в руках, все старых образцов.

Стахий согласно кивнул.

– А кто тут наладит производство нового-то? Таких нет ни денег, ни технологий, ни человеческих ресурсов. Все из старых арсеналов. Даже Бабил, кстати говоря, новое оружие не разрабатывает, все его новые разработки – все только в области космоса. Даже те же самые лёты изначально использовались в исследовательских целях, и только потом уже в военных.

– Но каких же размеров должны быть эти самые старые арсеналы, – поразился Герд, – чтобы двести лет тысячи человек использовали их и до сих пор не истощили?

Стахий вновь согласно кивнул, туша сигарету о тарелку.

– Очевидно, арсеналы, рассчитанные на многомиллионную армию. – И он лукаво подмигнул Герду, поднимаясь с места.

– Не так быстро, солнышко, – промурлыкала у Стахия за спиной Сандал. – Не торопись уйти без наряда вне очереди.

– Командииир, – жалобно протянул Стахий.

– Давай, давай, расслабился тут у меня! – Она хлопнула его по лопатке. – И да, кстати…

– Ну что еще? – уныло перебил ее тот.

– Там снайперы из пятого взвода для тебя пару баек припасли, искали, чтобы поделиться. – И, встретив сомнение во взгляде, тут же пояснила: – Они только что вернулись с рейда.

– Ааа. – И Стахий быстро ретировался в сторону группы солдат в дальнем углу столовой. Через две минуты оттуда донесся сначала хохот, а еще через минуту Стахий удивленно присвистнул.

Вечером в комнате он взахлеб делился новостями.

– Вы только послушайте! – воскликнул он, нимало не волнуясь, слушают ли его на самом деле. – Старый Клоп и новенький, как бишь его звали, хотя какая теперь разница… Ну, в общем, которые снайперы из пятого!

– Ну? – скучающим голосом отозвался со своей койки Гай.

– Так вот, они, значит, вылезли и окопались на нейтралке…

– Нейтралка, – тихо пояснил Гай сидящему у него в ногах Урбу, – это нейтральная территория между территорией, занятой противником, и нашей.

Урб понимающе кивнул, а Стахий увлеченно продолжил:

– Так вот! Так как все было тихо и никаких движений или там признаков гвардейцев, то они, значит, на солнцепеке заскучали и, поскидывав с себя обмундирование, принялись искать друг у друга вшей. – Стахий загоготал в голос.

– И что? – раздраженно оборвал его Гай.

– Ну, Клопа первым и уложили! Он, говорят, так и ткнулся носом в новичка, а тот с перепугу вскочил во весь рост и бросился бежать, вопя и размахивая клешнями. Его, разумеется, тоже уложили. – Стахий зашелся новым приступом смеха.

«Это, видимо, в столовой и вызвало всеобщий хохот», – решил про себя Герд.

– А еще у них Омуда в санчасти, – утирая выступившие на глазах слезы, уже более серьезно продолжил Стахий. – Видать, стекла ее бинокля блеснули, когда она осматривала местность, потому что ее достал бабиловский снайпер. Пуля попала в переносицу и вышла за ухом. Когда ее привезли, она была еще жива, но уже без сознания и сильно хрипела.

– Выживет? – приподнимаясь на локтях, спросил Терцо. После гибели Оника, он был самым старшим по возрасту в отделении – на вид лет пятидесяти.

– Вряд ли, – покачал головой Стахий, – а жаль, она хороший снайпер. – Он резко замолк.

«А это, видимо, причина, по которой он свистел», – машинально подметил Герд.

– Я тоже кое-что слышал, – неожиданно прокаркал из своего угла Нири.

Насколько успел понять Герд, Нири был самым неуравновешенным членом их отряда. Он прославился среди солдат пьянством и дебошами. Даже о том, как он выглядел, было сложно судить: его лицо, как и в первый день по прибытии Герда в часть, сплошь покрывали ссадины и кровоподтеки, не говоря уже об огромном количестве шрамов самых различных цветов и размеров.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/leyna-shak/deti-sveta-66046569/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Стихи на русский Межетова М.А.