Книга времени перемен
Книга времени перемен
Василий Пимкин
– о том, как жить с тем, что лгут все и верить нельзя никому, и прежде всего себе;– о том, что всё, что мы знаем, состоит прежде всего из сильно упрощённых объяснений, уже давно не работающих верно;– о том, что ждёт тех, кто не соблазнился нехитрой привлекательностью веры и поиском смысла своей жизни там, где его нет и быть не может, и теперь занят то переосмыслением всей своей жизни, то борьбой с экзистенциальной депрессией, и что теперь со всем этим делать;– о навыках, необходимых для выживания и устойчивости в самых непредсказуемых, агрессивных и токсичных средах;– о парадоксах человеческой жизни и цивилизации и путях их деятельного преодоления.
Василий Пимкин
Книга времени перемен
Время, в котором мы живём, постоянно взывает к тому, чтобы мы забыли всё, что знали об этом мире ранее, и нужно отнестись к этому внимательно и ответственно.
Эта книга содержит два раздела – общее мировоззренческое введение и практическую часть, начинающуюся с главы «За работу».
Введение состоит из одного рассказа и двух сказок, дающих, насколько возможно, компактный обзор огромного мира Школы забвения. Здесь находятся новые ответы на древние вопросы, а человек понимается как главный носитель информации. Он может её собирать, обрабатывать, генерировать, но конечная цель и назначение человеческого сознания – забвение. Сложность здесь состоит только в том, что чтобы забыть что-то, нужно сначала очень хорошо и близко это узнать. Именно этому и учит Школа забвения.
Основная цель Школы забвения – научиться жить во время перемен.
Рассказ «Музей автоматики» – краткое литературное предисловие, ненавязчиво и просто обозначающее тему и метод.
Длинная «предыдущая сказка» про аппарат-самогон – сложный текст, не рекомендуемый к прочтению людям религиозным и воцерковлённым.
Но «Сказка для другого вечера», возможно, понравится и им.
«За работу» и далее – прикладная и практическая, почти самостоятельная часть, которая может быть почти понятной и без ознакомления с введением, но читать по порядку всё же надёжнее.
Время перемен в мировой культуре
Конечно же, никакой китайской поговорки «Не дай вам бог жить в эпоху перемен» в природе не существует. Нет, существует, конечно, в разных пересказах за пределами Китая, а вот сами китайцы об этом ничего не знают. В 30-х годах ХХ века в англоязычных публикациях начинают встречаться обороты «May you live in a time of change» («Жить тебе во время перемен») и «May you live in interesting times» («Жить тебе в интересные времена»). Судя по датировке, это может быть как-то связано с Великой депрессией, что делает эту поговорку скорее американской.
В китайской культуре наиболее близки к этой идее поговорки Lu?nsh? chu yingxiоng – «Меняющийся мир рождает героев» и N?ng wеi t?ip?ng qu?n, m? zu? lu?n l? rеn – «Лучше быть собакой в спокойные годы, чем человеком в период хаоса». Хотя отсутствующие в английской версии героический и кинологический контексты существенно оживляют и обогащают обе крылатые фразы, суть схвачена в общем верно.
При всех неточностях эта поговорка вполне применима и даже как-то соотносится с китайскими оригиналами. Пользоваться ею можно, особенно если помнить о трудностях перевода. Это не какая-нибудь «бритва Оккама», которой легко себе оттяпать нечаянно что-нибудь важное, что будет ещё обиднее, потому что никакой «бритвы Оккама» даже не существует, – этот странный эффект рассматривается подробно чуть далее.
Музей автоматики
Здесь я оказался самым обычным путём. Отошёл в сторонку от своей экскурсии, чтобы ответить на важный звонок. Почему-то, чем важнее звонок, тем хуже тебя слышит собеседник и тем громче, чётче, быстрее и избыточнее нужно отвечать. Потом под сдержанное шиканье отбежал ещё подальше от пары-тройки других экскурсий, густо пошедших в этот пока ещё не жаркий ясный день начала лета. Смотрители, навидавшиеся таких затруднений, привычно махнули в сторону выхода на лестницу, где мы с моим телефонным собеседником впервые почувствовали себя спокойнее. Нужно было всего лишь немного спуститься по ступенькам, чтобы удалиться от рабочих, которые где-то сверху то ли варили, то ли резали, то ли ковали что-то железное, ни на секунду не прекращая совещаться, перекрикивая друг друга и свой инструмент. К счастью, к тому моменту мой собеседник перешёл в режим монолога, и мы вскоре пришли к уверенности, что верно поняли друг друга, и закончили разговор.
Машинально толкнув дверь с вывеской «Музей автоматики», я оказался в небольшом фойе со схемами, сувенирами и стойкой администратора. Из-за стойки вышел пожилой мужчина и с полуулыбкой – дежурной, но невозможной без искреннего доброго расположения, сказал: «Добрый день. Вы, я вижу, интересуетесь автоматикой. Начало осмотра здесь». Дальше последовал привычный смотрительский жест, виденный мною совсем недавно, правда, в более неторопливой и даже церемониальной версии. Для начала я осмотрел своего собеседника. Густая, но ещё не полная седина, спокойный внимательный взгляд сквозь толстые стёкла круглых очков, недорогие и не новые, но очень аккуратные пиджачная пара и туфли. «Эталонный научный сотрудник музея, живая иллюстрация к этой статье в энциклопедии», – мелькнуло в сознании, торопливо и тщательно начавшем снова разбираться в текущей ситуации. «Он вряд ли сможет сообщить что-то об экскурсии несколькими этажами выше», – продолжило сознание, и я таки начал осмотр. Тем более я действительно интересуюсь автоматикой.
Залы, посвящённые древним подъёмно-транспортным механизмам, водопроводам и средневековым мошенническим шахматным «автоматам», выглядели почти одинаково. Три стены посвящены схемам и чертежам, выполненным в простейших стандартах, назвать которые техническими так же неуместно, как и наивными. Да, они очень просты, – растекалось мудростями сознание, – но называть их наивными неверно, они отвечают наилучшим знаниям тех времён. Сознанию определённо нравилось снова понимать, что происходит вокруг. На четвёртую стену в каждом из этих залов проецировалась трёхмерная визуализация предполагаемой работы этих устройств. Другого места им в современном мире уже не найдётся.
Когда я дошёл до зала ткацких станков эпохи Промышленной революции, выполненного в той же манере схем и трёхмерного мультика, такой формат начал меня утомлять. Неужели и с тех, уже совсем недавних по историческим меркам времён, не осталось ничего для именно музейной экспозиции? Древние нелепые схемы и трёхмерные реконструкции в наше время уже принято смотреть онлайн, не сходя с места. Что это за музей такой? – начало возбуждаться сознание.
– Это действительно Музей автоматики, как вы совершенно верно прочитали ранее, – пустился в объяснения внезапно объявившийся рядом эталонный научный сотрудник, – Вижу, вы готовы продолжить осмотр в более реалистичных залах. Схемы и проекции необходимы, чтобы вы могли верно сориентироваться в экспозиции. Дальше всё абсолютно реально и, как вы понимаете, требует прежде всего осторожности. Сами понимаете, автоматика, много движущихся частей, не стой под грузом и стрелой, не стой где попало – ещё раз попадёт, и вся остальная необходимая техника безопасности.
Голос образцового сотрудника едва заметно дрогнул на дежурной шутке, но я оценил стремление разрядить обстановку. Подыгрываю ему:
– Мне нужно где-то расписаться?
– В смысле?
– За технику безопасности.
– А! Нет. Вижу, вы верно восприняли предупреждение.
– Как вы это видите?
– Вы сейчас со мной шутите вместо того, чтобы в ужасе бежать не разбирая дороги.
– И многие посетители от вас убегают в ужасе?
– Всякое бывало. Наш музей предоставляет действительно уникальный опыт. Не отвлекаю, однако. Аккуратнее, пожалуйста, с движущимися частями, их здесь много.
За разговором мы с ним прошли в следующий зал, и передо мной те же самые первые станки Промышленной революции ритмично и ловко стали появляться «во плоти»: из заготовок появлялись детали, детали собирались в узлы, узлы собирались в машины. Обработка, шлифовка, сборка, соосность, зазоры, допуски, зубцы, резьбы, передаточные и разные другие соединения. Узлы собирались в агрегаты, станки объединялись в производственные линии и конвейеры, пневматика сопровождала гидравлику, почти мгновенно раскручивались до немыслимых оборотов в секунду гироскопы в навигационных системах самолётов и ракет, запускались их двигатели на жидком и твёрдом топливе.
Всё это я наблюдал живьём и воочию, сборка и запуск механизмов неотрывно следовали за моим восприятием, замедляясь и углубляясь или ускоряясь и обобщаясь по необходимости. Я увлёкся и весь обратился во внимание, жадно вбирающее всё происходящее вокруг в собственном удобном ритме, и остановился лишь в игре «Удифферентуй атомную подводную лодку», дойдя до самой большой. Там сначала было всё просто, затем сложнее, но интуитивно понятно, а в конце концов отсеков, с весом каждого из которых я раньше так легко справлялся, стало так много и переплелись они так сложно, что реакция лодки на мои идеально выверенные, как мне казалось, действия, стала окончательно непостижимой средствами моего разума.
– Понять это невозможно, можно только запомнить. Вам не нужно выводить таблицы подводной и надводной непотопляемости для проекта 941, они есть в нашей экспозиции, если желаете ознакомиться, – донёсся до меня голос смотрителя, и в сознании возникла схема на пару десятков квадратных метров. Я по инерции погрузился в данные наиболее неочевидных отсеков, но быстро осёкся.
– Не желаю, спасибо.
Я сел и закрыл лицо руками. Феерия механизмов, процессов и схем неохотно рассеялась. Я почувствовал, что ужасно устал, и что ещё хуже – снова совсем ничего не понимаю в происходящем вокруг меня. Что неожиданно и очень обидно после того, как секунды назад я чувствовал себя властелином сложнейших механизмов. Что это вообще было? Как это вообще возможно? А сама экспозиция, умеющая так показывать механизмы, из чего построена? Могу я посмотреть так же её детали, узлы и агрегаты? Есть её чертежи в экспозиции? – забилось испуганной птицей сознание в тесной клетке логического тупика.
– Базовые реакции – усталость и любопытство. Вы хорошо идёте. Возможно, вам удастся утолить любопытство позже. Посмотреть внутреннее устройство экспозиции вы, если и сможете, то не очень скоро. Точно не сейчас. Нет, чертежей нет. Но важно сейчас совсем не это, – участие смотрителя начало меня бесить.
– Да вы что? И в самом деле? И то верно! Да кто вы вообще такой? – усталый взрыв моего возмущения вышел очень коротким. «Курт», – молча прочитал я крупные буквы на бейджике смотрителя под шапкой более мелких «Я здесь, чтобы помочь» или как-то так.
– Для всех этих ваших вопросов обязательно найдётся подходящее время. Сейчас приглашаю вас в следующий зал, он должен помочь сосредоточиться на действительно важном, – спокойно продолжил Курт после вежливой паузы.
Вывеска на двери в следующий зал гласила: «Зачем вы здесь?» Проталкивая её вперёд, я почувствовал – не увидел в удобном собственном ритме, – как где-то неподалёку в водонапорный бак поднялось и опрокинулось несколько наполненных с горкой вёдер.
– Автоматика! – беспомощно вякнуло сознание, – кибернетика!
Следующий зал был заполнен ярким белым светом, который не ослеплял, но различить стены от пола и потолка не давал. Только бледно-зелёный круг на полу с ярко-красной кнопкой в центре вяло намекал на пока ещё возможное продолжение истории.
– Назовите интересующее вас существующее место и время из настоящего или прошлого, и нажмите кнопку, чтобы там оказаться, – перебил моё беспокойство Курт и встал внутри круга, оставив кнопку между нами.
– Миядзима, веранда кафе «Ленте», настоящее, закат! – неожиданно для себя провозгласил я и топнул по кнопке. Кнопка исчезла, а моё сознание, судорожно растягивая мгновения, устремилось за включённым ею механизмом. Происходящее никак не связывалось не только с деталями, но даже со сколько-нибудь знакомыми агрегатами. Да и принцип работы не напоминал мне ничего даже отдалённо. Механизм просто расширялся, каждой долей своего объёма производя его расширение. Каждая затронутая расширением доля внешнего объёма стремилась сразу же влиться в механизм и производимое им его расширение, мерно наращивающее безумную скорость. Когда оно закончилось, я подумал, что, наверное, где-то с обратной стороны планеты можно было бы найти место, где грани расширения встретились, закончив её сборку. Можно было бы, если бы течение этого процесса имело смысл где-то, кроме моего сознания. А оно понимало, что в реальности, сколь бы неуместным ни казалось сейчас это слово, всё это произошло мгновенно.
Мы действительно были на веранде кафе на Миядзиме с прекрасным видом. По заботливо украшенному берегу гуляли туристы, преимущественно японцы, и олени, которые ничего не знают о том, что туристам нельзя их кормить. В тихо плещущейся воде залива стояли знаменитые ворота-тори, на другом берегу угадывались аккуратные очертания пригородов Хиросимы. Клонящееся к горизонту солнце разбавляло блаженной прохладой уходящую духоту дня. Закат – это действительно очень красиво. Курт сел за столик, стоявший примерно там, где только что была кнопка, мне ничего не оставалось, кроме как сесть рядом.
Едва я успел перевести дух, к нам подошла официантка, чтобы принять заказ.
– Вы не вегетарианец, возьмите карри из курицы с грибами, не пожалеете. Здесь прекрасный чизкейк, попробуйте обязательно. – доверительно объявил Курт.
– Я помню, спасибо! – огрызнулся я. В меню я ткнул пальцем в карри, чизкейк и лимонное пиво, он – только в пиво и чизкейк.
– Не помните. Вы были здесь неподалёку и только хотели сюда зайти, но нашлись какие-то другие дела. И закат вы здесь не видели, потому что торопились уехать.
– И верно, – обессиленно выдохнул я. Информированность Курта меня уже не удивляла, но пока ещё очень досаждала. – Так что же такое это «здесь», где я «зачем»? Музей автоматики? Миядзима? Или какое-то ещё издевательство? – снова ринулся в атаку я. – И почему кнопка на полу?
Тоненькая трещинка в моём голосе возвестила, что атака безвременно захлебнулась.
– Это удобное вам место, где вы можете спокойно выслушать мои необходимые объяснения. Всё, что вы могли увидеть сами, вы уже увидели, дальше без меня никак. Продолжим осмотр со мной уже в качестве экскурсовода.
– Экспоната, – попытался съязвить я.
– Я могу и так. Обсудим это позже. Да, это по-прежнему Музей автоматики. И да, это самая настоящая Миядзима на самой настоящей планете Земля. Никакого издевательства. Если вы сейчас выйдете из кафе, пройдёте по берегу до пристани, доедете на пароме до станции, затем по железной дороге до аэропорта, вы сможете вернуться в свой город.
– Доехать до музея на такси от аэропорта, спуститься по лестнице и попасть в Музей автоматики? И снова встретить вас, а заодно и самого себя?
– Нет, здесь, увы, ваш «самый обычный путь» невозможен. Вся эта планета полностью настоящая, во всяком случае, даже если бы вы остались тут навсегда, вы никогда бы не смогли найти не только ни одного свидетельства обратного, но даже намёка на это. Это самый совершенный автомат из доступных самым совершенным слоям вашего восприятия. Это точная модель вашего мира. В масштабе один к одному. Кстати, тот расширяющийся цилиндр из кнопки, за которым вы проследили, как думаете, больше расширялся вверх или вниз?
Моя попытка вспомнить обрушилась стремительно, обнаружив полное отсутствие какой-либо опоры.
– Не трудитесь. Вверх. Луна тоже была собрана, вы не обратили внимания.
– И Солнце?
– Нет. Простите, я обещал объяснять, вместо это путаю вас вопросами, как будто того, как вы сами себя ими путаете, недостаточно. Теперь по порядку: кнопка на полу – для тех, кто добирается до неё на четвереньках или ползком, а ещё потому что кроме пола в этом зале всё равно больше ничего нет. Чтобы встретить себя, не обязательно ехать так долго и далеко.
Напротив меня сидел… я.
– Ясно, спасибо! Верните, пожалуйста, Курта обратно, я как раз уже почти вспомнил его… вашу… фамилию!
Я почти прослезился, прочитав на бейджике эталонного научного сотрудника «Курт Фридрих Гёдель».
– Нет, я не против встретиться с самим собой, но слушать объяснения от самого себя как-то… неудобно, что ли, – после длинного выдоха продолжил я.
– Отвлекает? Мешает сосредоточиться?
– Немного. Порядком, – я искренне смутился.
– Меня особенно радует то, что вы не развиваете в вашей небрежной манере тему ползающих посетителей.
– Да я уже понял, что заведение у вас то ещё.
Тем временем мне принесли карри и пиво, а Курту – чизкейк и пиво.
– Ешьте карри. Наслаждайтесь. Я всё-таки хочу успеть рассказать хоть что-то, пока у вас рот занят. Ваши, прямо скажем, скромные представления об удобстве видятся мне хорошим знаком. – наконец начал Курт в качестве экскурсовода. – Обычно посетители, пресытившись тем, что их забавляет, испытывают смесь опустошённости, запредельной скуки и такого же запредельного страха.
На мгновение я снова пережил собственные недавние впечатления, едва не подавившись. Разве можно перебивать человека, особенно с набитым ртом? Но я не мог не встрять: «Видовое кафе среди мирового культурного наследия. Чем плохо? Куда ещё пригласить внезапного коллегу для необходимых объяснений?»
– Все они тут же понимают, что могут оказаться в наилучшем возможном для себя месте, – продолжал мой экскурсовод, ничего не заметив. Или просто не подав вида. – И здесь начинается самое интересное. Это лучшее возможное место обязательно должно существовать в известном посетителю мире и достигнутом посетителем времени. Этот автомат работает только с памятью посетителей, а не с воображением. Здесь обычно начинаются разные неловкости, которые заканчиваются, впрочем, довольно быстро и однообразно: местом, изобильным девушками и выпивкой. Вы не представляете, сколько сотен поколений посетителей прошли здесь без какой-либо озабоченности закуской, в полной уверенности, что за ней достаточно протянуть руку. – Он запил кусочек чизкейка глоточком пива. – То, что почти весь алкоголь, который производит человечество за всё время своего существования, никуда не годится, и все стремятся сюда, чтобы хотя бы здесь вдоволь напиться тем немногим хорошим, это, безусловно, интересно. Вы уже и так поняли, что сейчас находитесь, насколько это возможно, близко к тому, что принято называть раем.
Я ел карри. Смотритель нагнетал. Гуляли туристы и олени, любуясь красивым закатом. Залив плескался, берег неспешно остывал. Насколько это возможно близко. Да и ладно. И хорошо.
– Впрочем, довольно о посетителях. Вы, весьма вероятно, захотите оставить отзыв о вашем визите, этих знаний о посетителях, пожалуй, достаточно, чтобы вас поняли. Пора вернуться в Музей автоматики к его главному экспонату. Вам уже ясно, что это не я, хотя многие другие с вами бы в этом не согласились. Я тоже автомат, и в Музее автоматики могу выступать в качестве экспоната, но посетители стали хотя бы изредка воспринимать нас как Музей автоматики не очень давно. У посетителей «Величайшего Храма Силы» или «Сияющего Зиккурата Влияния» или ещё какой-нибудь, простите, «Жалкой Нарциссической Дребедени», очень определённые предпочтения. Попав сюда, почти все не изучают экспозицию, а только и думают, как они будут выглядеть среди современников со своим отзывом о нас. Как считаете, почему многие посетители предпочитают видеть меня пожилым упитанным мужчиной с седой бородой? На Земле носителей такого образа не особенно любят. – Он ловко принял известный облик и озорно подмигнул.
– Хоть Автомат и не работает с моим воображением, с ним у меня всё в порядке. А вот этими демонстрациями вы мешаете мне есть, – после вынужденной паузы процедил я.
– Простите. Не могу не воспользоваться возможностью привлечь более пристальное внимание к экспозиции. Вы здесь всё же больше из-за неё, нежели чем из-за себя или меня. Когда мудрец показывает на Луну, дурак смотрит на палец, – в уголках губ Курта залегли горькие морщинки.
Итак, наконец, об Автомате. Он отвечает воображению только своего Творца. Автомат этот выполнен не из знакомой вам и остальным посетителям материи, а из особенной, высоко очищенной, отвечающей только одному Ему. Из этой материи и Его внимания весь этот мир создаётся точно, полно и мгновенно. Но это отладочная версия, самая полная, но всё равно отладочная. Я потратил тысячелетия на объяснения посетителям, почему этот мир, хоть и до мельчайшей частицы похож на известный им, совсем не он. И даже сейчас я не могу быть уверенным, что вы поняли меня верно. Когда Он создавал и настраивал Автомат, Он описывал во всех деталях и мелочах то, что встретят многие жители этого мира, подобные Ему единому, как они это увидят и поймут, что потом сделают, какими вопросами зададутся, какие решения в каком порядке станут пробовать. Десятки защитных слоёв, сотни важнейших параметров, миллиарды только корневых вариаций, квадриллионы проб, ошибок и новых версий – всё это во времени, никогда не существовавшем для вас и в котором ни вас, ни ваших самых далёких предков не было и не могло быть. Вы не представляете, что здесь было, когда из очередной версии сюда пришёл первый человек и спросил, как ему назвать этих животных и растений. Это означало, что устойчивая степень подобия Ему достигнута, и то, что работает с Единой материей, сработает и со знакомой вам грубой. Дальнейший путь творчества уже был проработан, и когда первый настоящий «самый обычный» человек в мире грубой материи нашёл вход на него и сделал первый шаг, это означало, что и все остальные его найдут и смогут прийти каждый к своему пониманию, что означает подобие Ему. Бесчисленные возможности сбиваться с пути и находить его снова не дадут потеряться. Творец создал способ передать своей работе самую свою суть.
Это было Его испытанием, его экзаменационным, если хотите, проектом. Это «Как мне назвать этих животных и растений?» стало для него освобождением, открытием новых возможностей. Он не мог оставить этот проект неоконченным. Это только в вашем мире он всемогущ, да и то только после того, как закончил его настройку, здесь же он обязан подчиняться правилам. Но с тех пор он смог меньше учиться и рыскать по… Музеям… автоматики… других творцов и советоваться с ними и их посетителями, больше учить и исследовать, показывать – с гордостью! – наших посетителей. Да, ваша обратная связь бесконечно важна для нас. Вы подобны этому Творцу и поэтому можете работать в Его Автомате, не требуя Его присутствия. В этом, собственно, и смысл Автоматики.
Мы у стойки администратора. Сувениры, открытки, календари, выход прямо. Надо обязательно прийти сюда с детьми.
– Дети вашего тела скоро придут сюда сами посмотреть музей. Дети вашего духа, возможно, придут сюда в качестве творцов, – неслось мне вслед из тающего присутствия смотрителя, и мысленные вопросы мешались в мутную кашу с ответами. – Между собой общаются только творцы. Чтобы постигать Вселенную, вам нужно сначала понять Его… Все бесчисленные творцы – фрагменты автоматов тех, кому уже не нужно появляться даже здесь…
Хотя я выслушивал объяснения не от самого себя, ему всё равно удалось меня достать, задавая самому себе мои вопросы. Какое, однако, изощрённое коварство. Однако отзыв оставить надо. Первым и последним, что я набрал сегодня, было: «Музей автоматики. Здесь я оказался самым обычным путём».
Самогон и все-все-все
Сказка про аппарат-самогон, раёнышей, адёнышей и всю остальную абсолютно бессмысленную ерунду
???????????
Аппарат-самогон, скажем сразу, ничего общего с самогонным аппаратом не имеет. Это аппарат, который гонит себя сам. Это аппарат, который Творец во всей своей неизреченной мудрости может засунуть в любую дыру ещё не сотворённого мира, чтобы там с помощью этого аппарата сделать всё так, как нужно.
Задача аппарата:
– подключиться ко всем источникам хаоса и всего остального говна, которые только есть в дыре, куда он оказался засунут, не исключая самых огромных и зловонных,
– из небольшого количества запасённых внутри аппарата палок и добытого говна собрать собственную внутреннюю структуру,
– попутно доделав недостающие палки из говна,
– затем заполнить получившуюся таким образом внутреннюю структуру самовоспроизводящимся роем крохотных аппаратиков-недосамогонов,
– выйти на рабочий режим, когда эта космогоническая инсталляция из говна, палок и ковыряющегося в них роя недосамогонов начнёт устойчиво себя поддерживать
– и сможет создать какую-нибудь новую абсолютно бессмысленную ерунду, например, ядро нового самогона, или даже несколько,
– а если что-то пойдет не так, придавить рой завалом говна и палок, собрать более перспективную внутреннюю структуру и дать попробовать новому рою никчёмных неудачников прийти к успеху.
Почему ядро нового самогона? Потому что всё остальное ещё более бессмысленно. А может быть, и оно даже не нужно. Не наше недосамогонское дело рассуждать о неизреченной мудрости Творца.
Ну да, во всякого рода заветах и преданиях всё было куда как красивее. Безвидная тьма, по образу и подобию и вся остальная – внезапно! – абсолютно бессмысленная поэтическая ерунда с розовыми соплями и сахаром.
А здесь мы излагаем грубо, зато точно.
Недотеории информации
Каждое объяснение должно собрать представление о том, что ещё не известно, из того, что уже известно. Эта сказка про самогон – не первая и, надеемся, не последняя недотеория информации, собранная из известных говна и палок, оказавшихся сейчас под рукой. У нас теперь есть какая-никакая теория информации и представление не только о компьютерах, но и о квантовых компьютерах, поэтому появился шанс на шажок к выявлению новых подробностей нашей фактически самой баянистой сказки. Будет новый набор известных говна и палок – будет новая недотеория. Мы смотрим в будущее с оптимизмом, неизменно навязчиво преследующим всех недосамогонов.
Раньше религия пыталась собрать всеобщее объяснение из каких-то древних грубых и примитивных представлений об известном, и получалось очень плохо. Не потому, что религия плохая, а потому что набор известного был очень скуден. Работы того же Фомы Аквинского были бы куда как забористее и точнее, если бы они могли опереться на понятия о квантовых компьютерах, или хотя бы информации или, на самый худой конец, энтропии. Фома Аквинский упомянут здесь именно потому, что последними его словами были «Всё, что я написал, – солома». Рискнём предположить, что за его заслуги ему при последних мгновениях жизни была дана благодать увидеть другие наборы известного, что и послужило поводом для подведения именно такого итога своего творчества. Из всех недосамогонов он был наименее «недо».
Сейчас набор известного такой, какой он есть сейчас, поэтому продолжим лепить новую недотеорию сами знаете из чего. Хватит уже рефлексии.
Казалось бы, причём здесь информация?
Собственно, при том, что философия за прошедшие тысячелетия облажалась с объяснениями самогона не хуже религии. Что характерно, по той же самой причине скудности набора известного для построения объяснений. Среди сомнительных достижений философии следует отметить попытки называть самогон Природой, Первопричиной, Мирозданием, Вселенной и прочей отвлечённой религиозно нейтральной ерундой. Однако при всём этом лучшее, к чему удалось прийти к первой половине ХХ века, – это договоренность считать говно и палки сущим, а всё остальное – ничем. Ничем не в смысле ничем, а в смысле ничто. Это слово даже не склоняется, и это одна из двух причин, по которой здесь написано «ничем», а не «ничтом». Попробуйте угадать вторую. Мартин Хайдеггер, конечно, очень продвинутый мыслитель и тщательно обработал все известные на его время теории других очень продвинутых мыслителей, но из понятия ничто до сих пор никто не смог извлечь никакого полезного смысла.
Зато у нас есть теория информации, худо-бедно устанавливающая взаимоотношения между определённым и неопределённым. Используем эти способы, чтобы установить новые взаимосвязи между известным и неизвестным.
Хорошо, религия и философия облажались, но где же всё это время была наука? А нам не всё равно ли? Для науки никакого самогона не существует, а существуют только его небольшие фрагменты, к которым можно устойчиво и воспроизводимо приладить измерительные приборы. Наука облажалась, даже не пытаясь постичь смысл самогона. Или наука единственная пришла к успеху, не затрудняясь задачами постижения какого-то там самогона. И то, и другое верно, как бы странно это ни звучало. Науке, кстати, известно, как и почему такое возможно.
Не то что бы мы симпатизировали каким-то особым образом науке, мы договорились не рефлексировать. Просто среди всей абсолютно бессмысленной фигни только у науки есть какой-то неповторимый особый шарм, цепкость, что ли, какая-то. Это обязательно нам пригодится.
Тысячелетия недосамогонской суеты
Каждое объяснение должно собрать представление о том, что ещё не известно, из того, что уже известно. Ой, стойте, кажется, предыдущая глава начинается именно этими же словами. Это не ошибка и не тавтология, это усиление. Не самогоном единым интересуется человечество. Надо же иногда и наборы уже известного где-то и как-то собирать для последующих жалких попыток постижения непостижимого.
Сначала иудеи начали развивать Каббалу и утверждали, что египтяне, досократики и все остальные, в том числе не оставившие в истории известного нам следа, учились у них. Сильное утверждение, но примем его в качестве допущения. Его оспаривание очень интересно, но точно не нам и уж точно не сейчас.
Затем прошло несколько тысяч лет, если верить евреям. Потом Сократ сказал, что «Всякая изречённая мысль есть ложь».
Потом были Платон с Аристотелем, которые при всех их разногласиях абсолютно одинаково «родились, работали и умерли». Нам здесь нечего добавить к этому блестящему описанию их наследия, сделанному Мартином Хайдеггером.
Затем прошло примерно полтысячелетия. Потом все вдохновились событием Христа и увлеклись поисками самогона там, где его нет и быть не может. По той же банальной причине скудности уже известного. Проделана огромная уйма совершенно безупречной и при этом абсолютно бессмысленной работы. Даже проблема скудности уже известного всё это время почти не решалась.
Затем прошло ещё примерно тринадцать веков. Фома Аквинский родился, продолжил искать самогон там, где его нет и быть не может, сформулировал учение об акциденции и субстанции, произнёс «Всё, что я написал, – солома» и умер. Мартин Хайдеггер так о нём не рассказывал, но мы быстро учимся делать ёмкие и точные описания.
Потом события пошли чуть поживее. Почти современник Фомы Аквинского, хоть и младший, Уильям Оккам сформулировал принцип терминологической скупости и его обоснования. Это было одним из величайших прорывов человеческой мысли, опередивших всех современников на столетия. Этот принцип до сих пор не понят верно, мы разберём его подробно позже. Вместо верного понимания несколькими безответственными и фактически безымянными болтунами был введён в оборот термин «бритва Оккама», который очень удобен прежде всего для выявления некомпетентных придурков. Историю этого запредельного стыда, позора и былинных неудач мы также разберём подробно. Мы не отвлекаемся, верное понимание наследия Уильяма Оккама действительно очень важно.
Затем Огюст Конт примерно в середине XIX века сформулировал принципы методологии науки в двух своих основных сочинениях «Курс позитивной философии» и «Система позитивной политики, или Трактат по социологии, устанавливающий религию Человечества». Само название второго сочинения ненавязчиво укореняет в истории человеческого мышления тему абсолютной бессмысленности и суеты. Эта ненавязчивость сохранялась до начала XX века, когда всё закрутилось очень быстро, и бессмысленность всех этих недосамогонских потуг стала не только очевидной, но и доказанной.
Полвека бессмысленных откровений
Всё смешалось:
– Рене Генон прокомментировал методологию Огюста Конта и связал её со способами постижения Традиции,
– Лев Толстой создал учение о непротивлении злу насилием,
– Фёдор Достоевский написал «Великого Инквизитора» и несколько текстов, комментирующих его пространно и обстоятельно,
– Мартин Хайдеггер сформировал известные к настоящему времени экзистенциализм и феноменологию,
– Людвиг Витгенштейн написал «Логико-философский трактат».
Здесь мы остановимся и рассмотрим этот перекрёсток философии подробнее. Витгенштейн родился, обзывал Хайдеггера шарлатаном, а его изыскания – не только ложными, но и бессмысленными, неожиданно пришёл к тому же, обойдя сферу с другой стороны, и умер. Так научный и философский мир начал подозревать, что всё, чего он может достичь своими методами, – неполная, внутренне противоречивая и абсолютно бессмысленная фигня. Это все подробности, которые могли бы быть нам интересны.
Тем временем физики Эрвин Шрёдингер, Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и многие другие сформулировали основы квантовой механики, принцип дополнительности, принцип неопределенности и – совершенно внезапно! – интерпретации квантовой механики. Даже философы не додумались до методологически корректных множественных интерпретаций философии, а тут всё прямо любо-дорого: никогда такого не было, и вот опять! Эти изыскания спустя пару десятилетий привели к созданию ядерного оружия и ещё немного позже – квантовых компьютеров. И одно, и другое вносит важный вклад в набор уже известного, необходимого для постижения самогона.
Это всё вместе с массой других событий, не столь интересных нам сейчас, успело произойти буквально за полвека.
Эрвин Шрёдингер, правда, ещё ввёл понятие «отрицательной энтропии», которая крайне важна для нас. В отличие от обычной и положительной, кстати. Но это было уже в одна тысяча девятьсот сорок третьем.
Беспощадные откровения: математический приговор с последующей компенсацией
В одна тысяча девятьсот тридцать первом году Курт Гёдель доказал теорему о неполноте в двух формулировках:
– слабая: каждая система аксиом либо неполна, либо внутренне противоречива;
– сильная: понятие о полноте либо внутренней непротиворечивости любой системы аксиом всегда лежит за пределами этой системы аксиом.
Всё, что мы знаем, является ложью и только ложью либо по одной, либо по другой причине. Об этом очень давно говорил Сократ, и хотя почти все ему не верили, Курт Гёдель всем им жестоко отомстил за все две с половиной тысячи лет и далее вперёд.
Чтобы доказать эту теорему, Гёдель разработал систему записи математических операций, позволяющую свести сколь угодно сложный набор условий к непрерывной линейной последовательности символов. Доказательство построено на демонстрации систем условий, которые можно записать, но невозможно однозначно вычислить.
Несколькими годами позже Алан Тьюринг развил систему записи, предложенную Куртом Гёделем, и определил границы множества задач, которые можно не только записать, но и вычислить. Так появились компьютеры, и набор известного для построения нового представления о самогоне достиг эмпирической полноты. Но не внутренней непротиворечивости – доказательство Гёделя действительно не обойти.
Сочтём нашу теперешнюю цифровую жизнь, построенную на вычислительной технике, достаточной компенсацией за беспощадно верное доказательство того, что абсолютно всё, что мы знаем и даже можем знать, есть ложь и только ложь.
Курт Гёдель, кстати, начал эту героическую эпопею всего-то с попытки установить истинность утверждения «Житель Крита заявляет, что все критяне – лжецы». Вот же заморочился человек и увлёкся. С математиками такое нередко случается.
Возвращение к сказке
После обозначения очертаний необходимого нам набора известного повествование стало неприятно напоминать научный трактат, что для нас крайне нежелательно. Вернёмся к простым и близким каждому человеку вещам.
Всё, что мы знаем, это ложь и только ложь. Задача человеческого знания не только в том, чтобы что-то фактически знать, а ещё и в том, чтобы научить человека жить с тем, что на самом деле он не может чего-либо знать. Все известные нам аксиомы на самом деле всего лишь допущения.
Инженеры собирают из своих допущений формализованные гипотезы и верифицируют их. Уточняют допущения, уточняют гипотезы и приходят к лучшему, но так же ограниченному и неполному пониманию. И, понимая его ограниченность и неполноту, довольствуются достигнутыми улучшениями. У каждого свой способ жить с тем, что всё, что мы знаем и делаем, – абсолютно бессмысленная ерунда.
Все остальные просто уверены, что могут пользоваться аксиомами. Мудрые китайцы даже помнят те времена, когда целым поколениям подряд удавалось прожить целую жизнь, ни разу не напоровшись на то, что их аксиомы – всего лишь допущения. Мы знаем это потому, что за пределами Китая принято считать, что есть страшное китайское проклятие: «Жить бы тебе во время перемен». В самом Китае это понимается немного по-другому, но суть в целом верна. Тем не менее с некоторых пор никакого времени, кроме времени перемен, нет ни у кого. Даже у китайцев.
Все остальные просто больно напарываются на то, что аксиомы почему-то не работают. При выяснении причин этих неудач, как правило, никто не идёт настолько далеко, чтобы понять, что применённые аксиомы – всего лишь допущения. Все находят для этих неудач куда как более простые причины: не повезло, не сложилось, нужно попробовать то же самое, но в других обстоятельствах. Некоторые мы-уже-знаем-кто в этом поиске простых причин даже уверены, что используют «бритву Оккама». Некоторые не используют. Некоторые не уверены. Однако все при этом верят, что получают какой-то там «опыт». Иногда этот «опыт» достигает консистенции «жизненного опыта», и это бывает ещё веселее. А уж когда речь заходит о «бесценном жизненном опыте», начинается просто праздничная феерия бессмысленности и безысходности.
Правильных путей нет
Верное решение можно найти только ошибочным путём. Для этого нужно уметь сомневаться, удивляться и делать допущения. Те, кто всего этого не умеет, просто идут ошибочным путём без каких-либо шансов хоть иногда прийти хоть к какому-нибудь верному решению.
То, что к верному решению можно прийти только ошибочным путём просто ввиду отсутствия каких-либо других, обусловлено некоторыми особенностями устройства самогона и его отношений с недосамогонами, которые мы уже скоро рассмотрим подробнее, и эта картина будет выглядеть не такой безрадостной.
И вот так внезапно, почти привычно, совершенно ошибочным путём мы пришли к готовности наконец-то начать читать о том, как же всё-таки работает самогон и в каких он отношениях со своим имеющимся роем недосамогонов.
Недосказанность это когда. Нет, слишком длинно. Недо
В самом лучшем случае самогон даёт отдельным недосамогонам себя обнаружить. Это их предельно возможно близкая связь. Недосамогоны, которые утверждают, что общались с самогоном, что он им что-то подсказывал, объяснял или даже обещал, просто врут. Даже не потому, что всякая изречённая мысль есть ложь, и Курт Гёдель это математически доказал, а из своих паскудных корыстных перверзно-нарциссических соображений. Есть даже сложившаяся тысячелетиями традиция создавать, поддерживать и развивать разнообразные карго-культы самогона. Перверзным нарциссам с гипертрофированным самомнением кажется, что с этими культами их безответственная болтовня о самогоне будет звучать правдивее. Прямо как будто кто-то готов принять допущение, что какое-то «правдивее» вообще возможно.
Отдельный недосамогон может обнаружить самогон, и у него сложится его индивидуальное восприятие самогона. Недосамогон с таким индивидуальным восприятием может попытаться создать для других недосамогонов представление о самогоне, воспользовавшись их представлениями о чём-то другом, уже им известном. От ознакомления с этим представлением у других недосамогонов возникает их индивидуальное восприятие полученного представления о самогоне. Итак, восприятие представления о самогоне. Вместо самого самогона. Так и живём. И представление, которое вы сейчас читаете, в этом смысле ничем не лучше любого другого. Мы ведь помним, что предупреждение насчёт абсолютно бессмысленной ерунды было сделано уже в подзаголовке этой сказки.
При постижении самогона всем недосамогонам нужно прежде всего помнить про это самое «недо». Как бы банально это ни звучало.
И снова Уильям Оккам, без всякой бритвы
Ради Уильяма Оккама в этой маленькой главе будем называть недосамогонов человеками.
Человек взаимодействует с окружающими вещами через свое индивидуальное восприятие этих вещей. Человек строит свое восприятие вещей из представлений о них, усваиваемых им от других людей. Представления о вещах, доступные к передаче между разными людьми, принято называть терминами или словами естественных человеческих языков.
Уильям Оккам в своём учении о нотациях и денотатах объясняет, что:
– сама вещь,
– индивидуальное восприятие каждым человеком непосредственно этой вещи,
– представление об этой вещи, доступное к передаче между разными людьми с помощью термина, означающего эту вещь,
– восприятие представления об этой вещи, возникающее в ходе вербального общения между людьми,
– сам термин, означающий эту вещь,
– а также всё бесконечное множество комбинаций термина, представления и восприятия, спонтанно возникающих в ходе непосредственного взаимодействия с вещами и вербального обсуждения этого взаимодействия, —
это совершенно разные вещи, называемые одним термином. То есть использование каждого термина может потребовать и, как правило, требует дополнительных усилий по определению контекста употребления этого термина. В разных естественных языках эта задача определения контекста решается по-разному, что и объясняет широко известное наблюдение о том, что разные естественные языки по-разному настраивают человеческое мышление.
Если бы работы Уильяма Оккама могли опереться на современную теорию передачи сигнала, он бы говорил о том, что каждый используемый в объяснении термин добавляет шум к передаваемому сигналу, и уровень этого шума необходимо снижать, используя минимально необходимый набор терминов. Так обосновывается принцип терминологической скупости. Снова проглянула проблема скудности набора уже известного для построения объяснения, но Уильям Оккам как-то справился даже с таким набором своего давнего времени. Справился, впрочем, не очень, иначе эта глава была бы совсем другой. Или наоборот, он справился прекрасно, просто ему несколько столетий подряд не везло с читателями. Абсолютная бессмысленность всей этой ерунды дает поистине чудесную свободу в выборе интерпретаций, которые многочисленны до бесконечности и одновременно верны и ложны во всех комбинациях, которые только можно помыслить. Извлечение полезного смысла из теории никогда не было простой задачей.
Rosa est Rosa est Rosa est Rosa. «Роза есть роза» есть «Роза есть роза». Кавычки в русской версии немного объясняют глубину той простой фразы, которой увлёкся Уильям Оккам. Видимо, такое случается не только с математиками.
Никакой «бритвы Оккама» нет
Принцип терминологической скупости Уильяма Оккама, обоснованный его же учением о нотациях и денотатах, есть. А бритвы нет.
Уильям Оккам родился в одна тысяча двести восемьдесят пятом году. Трактат «Summa logicae», содержание которого примерно пересказано в предыдущей главе, был написан им в тысяча триста двадцать третьем. Несколькими годами позже он занялся политической деятельностью, и ему стало не до общих размышлений о природе человеческого знания и восприятия: поиски самогона там, где его нет и быть не может, тогда вошли в крайне увлекательную фазу, весело было всем. Умер Уильям Оккам в тысяча триста сорок седьмом году. Скоро мы поймём, зачем жизнеописание именно этого мыслителя отягощается непривычными подробностями.
В тысяча шестьсот тридцать девятом некий Джон Панч в своих комментариях (sic!) к работам Дунса Скота пишет, что «Non sunt multiplicanda entia sine necessitate» – сущности не умножаются без необходимости. Почему-то это считается классической формулировкой почему-то принципа почему-то бритвы и, что самое обидное, почему-то Оккама.
В тысяча шестьсот сорок девятом некий Либерт Фромонд в работе «Philosophia Christiana de Anima» начинает рассуждать о какой-то «novacula occami». Это как-то связано с тем, что сущности, не умножающиеся без необходимости, как-то связаны с бритвой и с Оккамом?
Сделаем небольшое уточнение по существу: если кому-то кажется, что «терминологическая скупость» – то же, что и «сущности не умножаются без необходимости», необходимо подумать ещё раз. И ещё – до тех пор, пока огромная пропасть между этими совершенно разными вещами станет не только очевидной, но и доказанной. Мы можем обсудить это отдельно. Потом, если захотите.
Тем не менее всё отлично. Теперь у нас есть «бритва Оккама», отсекающая все нелогичное, и сущности не умножаются без необходимости.
Как же хорошо было раньше: в работе «Summa logicae» Уильям Оккам сформулировал и обосновал принцип терминологической скупости.
Видимо, здесь мы имеем дело с примером доисторического омерзительно испорченного телефона. В XVII веке Уильяму Оккаму особенно не везло с читателями. Безобразная вакханалия, начавшаяся тогда, может быть рассмотрена как один из наиболее ранних эпизодов глобального информационного вандализма. Бессмысленность на данный момент уже неисчерпаемой ерунды, в которой «бритва Оккама» используется с искренне серьезной наивностью, неизмеримо больше бессмысленности того, что вы сейчас читаете. Не спрашивайте, как это возможно. Догадаться не очень сложно.
Почему не «формулировка Панча»? Почему не «рассуждение Фромонда»? О том, причём здесь старый добрый дедушка Уильям Оккам, мы уже недоумевали.
Говоря проще, обязательно вверните что-нибудь про «бритву Оккама», чтобы все поняли, что вы полный идиот.
Может быть, и к самогону тоже вернёмся?
И в самом деле, не Уильямом Оккамом единым. С другой стороны, не можем же мы остановиться на «Самогон есть самогон» есть «Самогон есть самогон». Пойдём дальше:
– Здесь мы создаём представление о самогоне.
– Из него сложится ваше восприятие этого представления о самогоне.
– Это совершенно никак не связано с тем, что самогон даст или не даст вам непосредственно себя обнаружить.
– Факт обнаружения или необнаружения вами самогона совершенно никак не связан с тем, что вы верно воспримете этот факт в его действительном смысле.
Пропасти между каждым из этих четырёх утверждений намного глубже, чем наши пространные рассуждения о Уильяме Оккаме.
Человек не может прямо взаимодействовать с самими вещами, даже настолько всеобъемлющими, как самогон. Он может взаимодействовать только со своим восприятием всех этих вещей. Этот барьер не преодолеть ни измерениями, ни верой, ни метафизикой, ни логикой, ни философией, ни экзистенциализмом, ни феноменологией. Человек – носитель своего восприятия.
Мартин Хайдеггер, перепробовав все перечисленные здесь способы преодоления, сказал о постоянно ускользающей «самой близкой близи» человека, слишком близкой, чтобы быть замеченной.
Братья Стругацкие для объяснения этого вложили в уста персонажа, почти такого же лживого и циничного, как автор этой сказки, такой издевательский стишок:
Видит горы и леса,
Облака и небеса,
Но не видит ничего,
Что под носом у него.
Такая вот поэзия самой близкой близи.
Суровая правда жизни состоит в том, что для того чтобы начать пытаться понять самогон, нужно сначала научиться замечать самую близкую близь своего восприятия. Для того чтобы преодолеть эти пропасти, нужно хотя бы их увидеть. Не факт, что преодоление после этого состоится, но без этого не состоится точно.
Тренировки по замечанию собственного восприятия мы начнём буквально со следующей главы. Хотя на самом деле каждый из нас их продолжит с того места, где находится его индивидуальное восприятие тренировок по замечанию собственного восприятия. Хотя иллюстрация Стивена Кови с одновременным изображением молодой женщины и старухи в своей ясности и простоте бесконечно далека от уровня нашего повествования, знать её и уметь использовать связанные с ней принципы крайне важно. Иначе вся эта проповедь о замечании собственного восприятия так и останется в вашем восприятии неясным бессмысленным шумом.
А вот и нет. Не начнём. Сейчас мы раскрыли только всеобщие сферические проблемы восприятия, свойственные абсолютно всем сферическим недосамогонам в вакууме. Подчеркнём: в вакууме. В начале этой части нашего повествования мы договорились, что рассматриваем недосамогонскую суету по сбору известного безотносительно самогона. Поэтому именно в вакууме. Однако фактическая помещённость каждого фактического недосамогона внутри самогона добавляет длинный ряд отягчающих обстоятельств самого неприятного свойства. Поэтому сферические упраженения по замечанию сферического восприятия бессмысленны, а фактическую ситуацию каждого человека мы сможем рассмотреть только в самом конце.
Однако, несмотря на этот очередной досадный скачок повествования, все усилия последних глав были направлены на то, чтобы прямо сейчас счесть раскрытой тему недоразумения с восприятием представления самогона вместо самого самогона. Или закрытой. Как же всё-таки легко и вольно заниматься безответственной болтовнёй!
Самогон – сделай сам!
Каббалисты утверждают, что при поставке самогон состоял из десяти рабочих ёмкостей, из которых при сборке только три уцелели, остальные разбились. Поэтому человечеству нужно восстановить остальные семь, чтобы достичь так называемого Гмар Тикун – полного исправления.
А остальные-то и не знают. У христиан, например, есть очень развитая теория: а вот если Творение ещё не завершено? Теория пространная и обстоятельная, совершенно безупречная и уже привычно абсолютно бессмысленная.
В качестве рабочего допущения версия каббалистов выглядит предпочтительнее. Ничего личного, просто исследование. Почти наука даже. Но всё равно ничего личного. Ох, мы же начинали со сказки, как мы дошли до исследований и почти науки? Не будем отвлекаться на эти мелочи.
Творение в смысле необходимой работы Творца по обеспечению необходимой комплектности самогона завершено. У нас есть всё необходимое, чтобы завершить исправление своего крохотного мира – своего удела. Мы можем насыщаться, отдыхать, успокаиваться, высыпаться, выздоравливать, восстанавливаться, утешаться, учиться, совершенствоваться, бороться и побеждать, сотрудничать и процветать. Всё необходимое у нас уже есть.
У одного великого русского поэта есть строки: «Мы остаёмся одни в этом мире – Бог устал нас любить». Всё это совершенно верно. Но с учётом того, что у нас есть, это вовсе не такая драма.
Самогон мог бы быть собран полностью целым. Тогда во всех нас не было бы никакого смысла, он всё бы сделал сам.
Делаем добро из того единственного, из чего его можно сделать
Самогон подключается ко всем доступным источникам хаоса и настраивает его потоки в соответствии со своей внутренней структурой. Весь хаос, который удаётся усвоить, оседает на внутренней структуре самогона, а который не удаётся – продолжает кувыркаться внутри и крушить остатки семи поврежденных ёмкостей. Каббалисты утверждают, что уровней очистки ровно сорок, а области неусвоенного хаоса называются «клипот», пустоты, которые, что характерно, существуют только во множественном числе.
Не важно, впрочем, сколько уровней очистки, главное, что каждое живое существо получает свою долю хаоса, чтобы попытаться её усвоить. Каждое живое существо усваивает падающий в его удел хаос, пока может, затем перестаёт усваивать. Именно поэтому нам интересна только отрицательная энтропия, с положительной наука более или менее разобралась, это довольно скучно. Увеличение энтропии считается естественным процессом, устремлённым к тепловой смерти Вселенной, и связывается со смертью, разложением, упадком и хаосом. И это совершенно не тот хаос, с которым работает самогон, это только его крохотное вторичное и фрагментарное проявление, фиксируемое измерительными приборами. Мы уже научились различать сами вещи и представления о них, частично построенные на измерениях.
И да, насчёт того, что Фоме Аквинскому помогло бы понятие энтропии, мы определённо слукавили. Только негэнтропия ему помогла бы внести ясность, именно этот термин, означающий отрицательную энтропию, наименее маргинален.
Итак, пока неживая Вселенная неторопливо стремится к тепловой смерти, живая природа делает всё возможное для борьбы с энтропией:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vasiliy-pimkin/kniga-vremeni-peremen-65812761/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Василий Пимкин
– о том, как жить с тем, что лгут все и верить нельзя никому, и прежде всего себе;– о том, что всё, что мы знаем, состоит прежде всего из сильно упрощённых объяснений, уже давно не работающих верно;– о том, что ждёт тех, кто не соблазнился нехитрой привлекательностью веры и поиском смысла своей жизни там, где его нет и быть не может, и теперь занят то переосмыслением всей своей жизни, то борьбой с экзистенциальной депрессией, и что теперь со всем этим делать;– о навыках, необходимых для выживания и устойчивости в самых непредсказуемых, агрессивных и токсичных средах;– о парадоксах человеческой жизни и цивилизации и путях их деятельного преодоления.
Василий Пимкин
Книга времени перемен
Время, в котором мы живём, постоянно взывает к тому, чтобы мы забыли всё, что знали об этом мире ранее, и нужно отнестись к этому внимательно и ответственно.
Эта книга содержит два раздела – общее мировоззренческое введение и практическую часть, начинающуюся с главы «За работу».
Введение состоит из одного рассказа и двух сказок, дающих, насколько возможно, компактный обзор огромного мира Школы забвения. Здесь находятся новые ответы на древние вопросы, а человек понимается как главный носитель информации. Он может её собирать, обрабатывать, генерировать, но конечная цель и назначение человеческого сознания – забвение. Сложность здесь состоит только в том, что чтобы забыть что-то, нужно сначала очень хорошо и близко это узнать. Именно этому и учит Школа забвения.
Основная цель Школы забвения – научиться жить во время перемен.
Рассказ «Музей автоматики» – краткое литературное предисловие, ненавязчиво и просто обозначающее тему и метод.
Длинная «предыдущая сказка» про аппарат-самогон – сложный текст, не рекомендуемый к прочтению людям религиозным и воцерковлённым.
Но «Сказка для другого вечера», возможно, понравится и им.
«За работу» и далее – прикладная и практическая, почти самостоятельная часть, которая может быть почти понятной и без ознакомления с введением, но читать по порядку всё же надёжнее.
Время перемен в мировой культуре
Конечно же, никакой китайской поговорки «Не дай вам бог жить в эпоху перемен» в природе не существует. Нет, существует, конечно, в разных пересказах за пределами Китая, а вот сами китайцы об этом ничего не знают. В 30-х годах ХХ века в англоязычных публикациях начинают встречаться обороты «May you live in a time of change» («Жить тебе во время перемен») и «May you live in interesting times» («Жить тебе в интересные времена»). Судя по датировке, это может быть как-то связано с Великой депрессией, что делает эту поговорку скорее американской.
В китайской культуре наиболее близки к этой идее поговорки Lu?nsh? chu yingxiоng – «Меняющийся мир рождает героев» и N?ng wеi t?ip?ng qu?n, m? zu? lu?n l? rеn – «Лучше быть собакой в спокойные годы, чем человеком в период хаоса». Хотя отсутствующие в английской версии героический и кинологический контексты существенно оживляют и обогащают обе крылатые фразы, суть схвачена в общем верно.
При всех неточностях эта поговорка вполне применима и даже как-то соотносится с китайскими оригиналами. Пользоваться ею можно, особенно если помнить о трудностях перевода. Это не какая-нибудь «бритва Оккама», которой легко себе оттяпать нечаянно что-нибудь важное, что будет ещё обиднее, потому что никакой «бритвы Оккама» даже не существует, – этот странный эффект рассматривается подробно чуть далее.
Музей автоматики
Здесь я оказался самым обычным путём. Отошёл в сторонку от своей экскурсии, чтобы ответить на важный звонок. Почему-то, чем важнее звонок, тем хуже тебя слышит собеседник и тем громче, чётче, быстрее и избыточнее нужно отвечать. Потом под сдержанное шиканье отбежал ещё подальше от пары-тройки других экскурсий, густо пошедших в этот пока ещё не жаркий ясный день начала лета. Смотрители, навидавшиеся таких затруднений, привычно махнули в сторону выхода на лестницу, где мы с моим телефонным собеседником впервые почувствовали себя спокойнее. Нужно было всего лишь немного спуститься по ступенькам, чтобы удалиться от рабочих, которые где-то сверху то ли варили, то ли резали, то ли ковали что-то железное, ни на секунду не прекращая совещаться, перекрикивая друг друга и свой инструмент. К счастью, к тому моменту мой собеседник перешёл в режим монолога, и мы вскоре пришли к уверенности, что верно поняли друг друга, и закончили разговор.
Машинально толкнув дверь с вывеской «Музей автоматики», я оказался в небольшом фойе со схемами, сувенирами и стойкой администратора. Из-за стойки вышел пожилой мужчина и с полуулыбкой – дежурной, но невозможной без искреннего доброго расположения, сказал: «Добрый день. Вы, я вижу, интересуетесь автоматикой. Начало осмотра здесь». Дальше последовал привычный смотрительский жест, виденный мною совсем недавно, правда, в более неторопливой и даже церемониальной версии. Для начала я осмотрел своего собеседника. Густая, но ещё не полная седина, спокойный внимательный взгляд сквозь толстые стёкла круглых очков, недорогие и не новые, но очень аккуратные пиджачная пара и туфли. «Эталонный научный сотрудник музея, живая иллюстрация к этой статье в энциклопедии», – мелькнуло в сознании, торопливо и тщательно начавшем снова разбираться в текущей ситуации. «Он вряд ли сможет сообщить что-то об экскурсии несколькими этажами выше», – продолжило сознание, и я таки начал осмотр. Тем более я действительно интересуюсь автоматикой.
Залы, посвящённые древним подъёмно-транспортным механизмам, водопроводам и средневековым мошенническим шахматным «автоматам», выглядели почти одинаково. Три стены посвящены схемам и чертежам, выполненным в простейших стандартах, назвать которые техническими так же неуместно, как и наивными. Да, они очень просты, – растекалось мудростями сознание, – но называть их наивными неверно, они отвечают наилучшим знаниям тех времён. Сознанию определённо нравилось снова понимать, что происходит вокруг. На четвёртую стену в каждом из этих залов проецировалась трёхмерная визуализация предполагаемой работы этих устройств. Другого места им в современном мире уже не найдётся.
Когда я дошёл до зала ткацких станков эпохи Промышленной революции, выполненного в той же манере схем и трёхмерного мультика, такой формат начал меня утомлять. Неужели и с тех, уже совсем недавних по историческим меркам времён, не осталось ничего для именно музейной экспозиции? Древние нелепые схемы и трёхмерные реконструкции в наше время уже принято смотреть онлайн, не сходя с места. Что это за музей такой? – начало возбуждаться сознание.
– Это действительно Музей автоматики, как вы совершенно верно прочитали ранее, – пустился в объяснения внезапно объявившийся рядом эталонный научный сотрудник, – Вижу, вы готовы продолжить осмотр в более реалистичных залах. Схемы и проекции необходимы, чтобы вы могли верно сориентироваться в экспозиции. Дальше всё абсолютно реально и, как вы понимаете, требует прежде всего осторожности. Сами понимаете, автоматика, много движущихся частей, не стой под грузом и стрелой, не стой где попало – ещё раз попадёт, и вся остальная необходимая техника безопасности.
Голос образцового сотрудника едва заметно дрогнул на дежурной шутке, но я оценил стремление разрядить обстановку. Подыгрываю ему:
– Мне нужно где-то расписаться?
– В смысле?
– За технику безопасности.
– А! Нет. Вижу, вы верно восприняли предупреждение.
– Как вы это видите?
– Вы сейчас со мной шутите вместо того, чтобы в ужасе бежать не разбирая дороги.
– И многие посетители от вас убегают в ужасе?
– Всякое бывало. Наш музей предоставляет действительно уникальный опыт. Не отвлекаю, однако. Аккуратнее, пожалуйста, с движущимися частями, их здесь много.
За разговором мы с ним прошли в следующий зал, и передо мной те же самые первые станки Промышленной революции ритмично и ловко стали появляться «во плоти»: из заготовок появлялись детали, детали собирались в узлы, узлы собирались в машины. Обработка, шлифовка, сборка, соосность, зазоры, допуски, зубцы, резьбы, передаточные и разные другие соединения. Узлы собирались в агрегаты, станки объединялись в производственные линии и конвейеры, пневматика сопровождала гидравлику, почти мгновенно раскручивались до немыслимых оборотов в секунду гироскопы в навигационных системах самолётов и ракет, запускались их двигатели на жидком и твёрдом топливе.
Всё это я наблюдал живьём и воочию, сборка и запуск механизмов неотрывно следовали за моим восприятием, замедляясь и углубляясь или ускоряясь и обобщаясь по необходимости. Я увлёкся и весь обратился во внимание, жадно вбирающее всё происходящее вокруг в собственном удобном ритме, и остановился лишь в игре «Удифферентуй атомную подводную лодку», дойдя до самой большой. Там сначала было всё просто, затем сложнее, но интуитивно понятно, а в конце концов отсеков, с весом каждого из которых я раньше так легко справлялся, стало так много и переплелись они так сложно, что реакция лодки на мои идеально выверенные, как мне казалось, действия, стала окончательно непостижимой средствами моего разума.
– Понять это невозможно, можно только запомнить. Вам не нужно выводить таблицы подводной и надводной непотопляемости для проекта 941, они есть в нашей экспозиции, если желаете ознакомиться, – донёсся до меня голос смотрителя, и в сознании возникла схема на пару десятков квадратных метров. Я по инерции погрузился в данные наиболее неочевидных отсеков, но быстро осёкся.
– Не желаю, спасибо.
Я сел и закрыл лицо руками. Феерия механизмов, процессов и схем неохотно рассеялась. Я почувствовал, что ужасно устал, и что ещё хуже – снова совсем ничего не понимаю в происходящем вокруг меня. Что неожиданно и очень обидно после того, как секунды назад я чувствовал себя властелином сложнейших механизмов. Что это вообще было? Как это вообще возможно? А сама экспозиция, умеющая так показывать механизмы, из чего построена? Могу я посмотреть так же её детали, узлы и агрегаты? Есть её чертежи в экспозиции? – забилось испуганной птицей сознание в тесной клетке логического тупика.
– Базовые реакции – усталость и любопытство. Вы хорошо идёте. Возможно, вам удастся утолить любопытство позже. Посмотреть внутреннее устройство экспозиции вы, если и сможете, то не очень скоро. Точно не сейчас. Нет, чертежей нет. Но важно сейчас совсем не это, – участие смотрителя начало меня бесить.
– Да вы что? И в самом деле? И то верно! Да кто вы вообще такой? – усталый взрыв моего возмущения вышел очень коротким. «Курт», – молча прочитал я крупные буквы на бейджике смотрителя под шапкой более мелких «Я здесь, чтобы помочь» или как-то так.
– Для всех этих ваших вопросов обязательно найдётся подходящее время. Сейчас приглашаю вас в следующий зал, он должен помочь сосредоточиться на действительно важном, – спокойно продолжил Курт после вежливой паузы.
Вывеска на двери в следующий зал гласила: «Зачем вы здесь?» Проталкивая её вперёд, я почувствовал – не увидел в удобном собственном ритме, – как где-то неподалёку в водонапорный бак поднялось и опрокинулось несколько наполненных с горкой вёдер.
– Автоматика! – беспомощно вякнуло сознание, – кибернетика!
Следующий зал был заполнен ярким белым светом, который не ослеплял, но различить стены от пола и потолка не давал. Только бледно-зелёный круг на полу с ярко-красной кнопкой в центре вяло намекал на пока ещё возможное продолжение истории.
– Назовите интересующее вас существующее место и время из настоящего или прошлого, и нажмите кнопку, чтобы там оказаться, – перебил моё беспокойство Курт и встал внутри круга, оставив кнопку между нами.
– Миядзима, веранда кафе «Ленте», настоящее, закат! – неожиданно для себя провозгласил я и топнул по кнопке. Кнопка исчезла, а моё сознание, судорожно растягивая мгновения, устремилось за включённым ею механизмом. Происходящее никак не связывалось не только с деталями, но даже со сколько-нибудь знакомыми агрегатами. Да и принцип работы не напоминал мне ничего даже отдалённо. Механизм просто расширялся, каждой долей своего объёма производя его расширение. Каждая затронутая расширением доля внешнего объёма стремилась сразу же влиться в механизм и производимое им его расширение, мерно наращивающее безумную скорость. Когда оно закончилось, я подумал, что, наверное, где-то с обратной стороны планеты можно было бы найти место, где грани расширения встретились, закончив её сборку. Можно было бы, если бы течение этого процесса имело смысл где-то, кроме моего сознания. А оно понимало, что в реальности, сколь бы неуместным ни казалось сейчас это слово, всё это произошло мгновенно.
Мы действительно были на веранде кафе на Миядзиме с прекрасным видом. По заботливо украшенному берегу гуляли туристы, преимущественно японцы, и олени, которые ничего не знают о том, что туристам нельзя их кормить. В тихо плещущейся воде залива стояли знаменитые ворота-тори, на другом берегу угадывались аккуратные очертания пригородов Хиросимы. Клонящееся к горизонту солнце разбавляло блаженной прохладой уходящую духоту дня. Закат – это действительно очень красиво. Курт сел за столик, стоявший примерно там, где только что была кнопка, мне ничего не оставалось, кроме как сесть рядом.
Едва я успел перевести дух, к нам подошла официантка, чтобы принять заказ.
– Вы не вегетарианец, возьмите карри из курицы с грибами, не пожалеете. Здесь прекрасный чизкейк, попробуйте обязательно. – доверительно объявил Курт.
– Я помню, спасибо! – огрызнулся я. В меню я ткнул пальцем в карри, чизкейк и лимонное пиво, он – только в пиво и чизкейк.
– Не помните. Вы были здесь неподалёку и только хотели сюда зайти, но нашлись какие-то другие дела. И закат вы здесь не видели, потому что торопились уехать.
– И верно, – обессиленно выдохнул я. Информированность Курта меня уже не удивляла, но пока ещё очень досаждала. – Так что же такое это «здесь», где я «зачем»? Музей автоматики? Миядзима? Или какое-то ещё издевательство? – снова ринулся в атаку я. – И почему кнопка на полу?
Тоненькая трещинка в моём голосе возвестила, что атака безвременно захлебнулась.
– Это удобное вам место, где вы можете спокойно выслушать мои необходимые объяснения. Всё, что вы могли увидеть сами, вы уже увидели, дальше без меня никак. Продолжим осмотр со мной уже в качестве экскурсовода.
– Экспоната, – попытался съязвить я.
– Я могу и так. Обсудим это позже. Да, это по-прежнему Музей автоматики. И да, это самая настоящая Миядзима на самой настоящей планете Земля. Никакого издевательства. Если вы сейчас выйдете из кафе, пройдёте по берегу до пристани, доедете на пароме до станции, затем по железной дороге до аэропорта, вы сможете вернуться в свой город.
– Доехать до музея на такси от аэропорта, спуститься по лестнице и попасть в Музей автоматики? И снова встретить вас, а заодно и самого себя?
– Нет, здесь, увы, ваш «самый обычный путь» невозможен. Вся эта планета полностью настоящая, во всяком случае, даже если бы вы остались тут навсегда, вы никогда бы не смогли найти не только ни одного свидетельства обратного, но даже намёка на это. Это самый совершенный автомат из доступных самым совершенным слоям вашего восприятия. Это точная модель вашего мира. В масштабе один к одному. Кстати, тот расширяющийся цилиндр из кнопки, за которым вы проследили, как думаете, больше расширялся вверх или вниз?
Моя попытка вспомнить обрушилась стремительно, обнаружив полное отсутствие какой-либо опоры.
– Не трудитесь. Вверх. Луна тоже была собрана, вы не обратили внимания.
– И Солнце?
– Нет. Простите, я обещал объяснять, вместо это путаю вас вопросами, как будто того, как вы сами себя ими путаете, недостаточно. Теперь по порядку: кнопка на полу – для тех, кто добирается до неё на четвереньках или ползком, а ещё потому что кроме пола в этом зале всё равно больше ничего нет. Чтобы встретить себя, не обязательно ехать так долго и далеко.
Напротив меня сидел… я.
– Ясно, спасибо! Верните, пожалуйста, Курта обратно, я как раз уже почти вспомнил его… вашу… фамилию!
Я почти прослезился, прочитав на бейджике эталонного научного сотрудника «Курт Фридрих Гёдель».
– Нет, я не против встретиться с самим собой, но слушать объяснения от самого себя как-то… неудобно, что ли, – после длинного выдоха продолжил я.
– Отвлекает? Мешает сосредоточиться?
– Немного. Порядком, – я искренне смутился.
– Меня особенно радует то, что вы не развиваете в вашей небрежной манере тему ползающих посетителей.
– Да я уже понял, что заведение у вас то ещё.
Тем временем мне принесли карри и пиво, а Курту – чизкейк и пиво.
– Ешьте карри. Наслаждайтесь. Я всё-таки хочу успеть рассказать хоть что-то, пока у вас рот занят. Ваши, прямо скажем, скромные представления об удобстве видятся мне хорошим знаком. – наконец начал Курт в качестве экскурсовода. – Обычно посетители, пресытившись тем, что их забавляет, испытывают смесь опустошённости, запредельной скуки и такого же запредельного страха.
На мгновение я снова пережил собственные недавние впечатления, едва не подавившись. Разве можно перебивать человека, особенно с набитым ртом? Но я не мог не встрять: «Видовое кафе среди мирового культурного наследия. Чем плохо? Куда ещё пригласить внезапного коллегу для необходимых объяснений?»
– Все они тут же понимают, что могут оказаться в наилучшем возможном для себя месте, – продолжал мой экскурсовод, ничего не заметив. Или просто не подав вида. – И здесь начинается самое интересное. Это лучшее возможное место обязательно должно существовать в известном посетителю мире и достигнутом посетителем времени. Этот автомат работает только с памятью посетителей, а не с воображением. Здесь обычно начинаются разные неловкости, которые заканчиваются, впрочем, довольно быстро и однообразно: местом, изобильным девушками и выпивкой. Вы не представляете, сколько сотен поколений посетителей прошли здесь без какой-либо озабоченности закуской, в полной уверенности, что за ней достаточно протянуть руку. – Он запил кусочек чизкейка глоточком пива. – То, что почти весь алкоголь, который производит человечество за всё время своего существования, никуда не годится, и все стремятся сюда, чтобы хотя бы здесь вдоволь напиться тем немногим хорошим, это, безусловно, интересно. Вы уже и так поняли, что сейчас находитесь, насколько это возможно, близко к тому, что принято называть раем.
Я ел карри. Смотритель нагнетал. Гуляли туристы и олени, любуясь красивым закатом. Залив плескался, берег неспешно остывал. Насколько это возможно близко. Да и ладно. И хорошо.
– Впрочем, довольно о посетителях. Вы, весьма вероятно, захотите оставить отзыв о вашем визите, этих знаний о посетителях, пожалуй, достаточно, чтобы вас поняли. Пора вернуться в Музей автоматики к его главному экспонату. Вам уже ясно, что это не я, хотя многие другие с вами бы в этом не согласились. Я тоже автомат, и в Музее автоматики могу выступать в качестве экспоната, но посетители стали хотя бы изредка воспринимать нас как Музей автоматики не очень давно. У посетителей «Величайшего Храма Силы» или «Сияющего Зиккурата Влияния» или ещё какой-нибудь, простите, «Жалкой Нарциссической Дребедени», очень определённые предпочтения. Попав сюда, почти все не изучают экспозицию, а только и думают, как они будут выглядеть среди современников со своим отзывом о нас. Как считаете, почему многие посетители предпочитают видеть меня пожилым упитанным мужчиной с седой бородой? На Земле носителей такого образа не особенно любят. – Он ловко принял известный облик и озорно подмигнул.
– Хоть Автомат и не работает с моим воображением, с ним у меня всё в порядке. А вот этими демонстрациями вы мешаете мне есть, – после вынужденной паузы процедил я.
– Простите. Не могу не воспользоваться возможностью привлечь более пристальное внимание к экспозиции. Вы здесь всё же больше из-за неё, нежели чем из-за себя или меня. Когда мудрец показывает на Луну, дурак смотрит на палец, – в уголках губ Курта залегли горькие морщинки.
Итак, наконец, об Автомате. Он отвечает воображению только своего Творца. Автомат этот выполнен не из знакомой вам и остальным посетителям материи, а из особенной, высоко очищенной, отвечающей только одному Ему. Из этой материи и Его внимания весь этот мир создаётся точно, полно и мгновенно. Но это отладочная версия, самая полная, но всё равно отладочная. Я потратил тысячелетия на объяснения посетителям, почему этот мир, хоть и до мельчайшей частицы похож на известный им, совсем не он. И даже сейчас я не могу быть уверенным, что вы поняли меня верно. Когда Он создавал и настраивал Автомат, Он описывал во всех деталях и мелочах то, что встретят многие жители этого мира, подобные Ему единому, как они это увидят и поймут, что потом сделают, какими вопросами зададутся, какие решения в каком порядке станут пробовать. Десятки защитных слоёв, сотни важнейших параметров, миллиарды только корневых вариаций, квадриллионы проб, ошибок и новых версий – всё это во времени, никогда не существовавшем для вас и в котором ни вас, ни ваших самых далёких предков не было и не могло быть. Вы не представляете, что здесь было, когда из очередной версии сюда пришёл первый человек и спросил, как ему назвать этих животных и растений. Это означало, что устойчивая степень подобия Ему достигнута, и то, что работает с Единой материей, сработает и со знакомой вам грубой. Дальнейший путь творчества уже был проработан, и когда первый настоящий «самый обычный» человек в мире грубой материи нашёл вход на него и сделал первый шаг, это означало, что и все остальные его найдут и смогут прийти каждый к своему пониманию, что означает подобие Ему. Бесчисленные возможности сбиваться с пути и находить его снова не дадут потеряться. Творец создал способ передать своей работе самую свою суть.
Это было Его испытанием, его экзаменационным, если хотите, проектом. Это «Как мне назвать этих животных и растений?» стало для него освобождением, открытием новых возможностей. Он не мог оставить этот проект неоконченным. Это только в вашем мире он всемогущ, да и то только после того, как закончил его настройку, здесь же он обязан подчиняться правилам. Но с тех пор он смог меньше учиться и рыскать по… Музеям… автоматики… других творцов и советоваться с ними и их посетителями, больше учить и исследовать, показывать – с гордостью! – наших посетителей. Да, ваша обратная связь бесконечно важна для нас. Вы подобны этому Творцу и поэтому можете работать в Его Автомате, не требуя Его присутствия. В этом, собственно, и смысл Автоматики.
Мы у стойки администратора. Сувениры, открытки, календари, выход прямо. Надо обязательно прийти сюда с детьми.
– Дети вашего тела скоро придут сюда сами посмотреть музей. Дети вашего духа, возможно, придут сюда в качестве творцов, – неслось мне вслед из тающего присутствия смотрителя, и мысленные вопросы мешались в мутную кашу с ответами. – Между собой общаются только творцы. Чтобы постигать Вселенную, вам нужно сначала понять Его… Все бесчисленные творцы – фрагменты автоматов тех, кому уже не нужно появляться даже здесь…
Хотя я выслушивал объяснения не от самого себя, ему всё равно удалось меня достать, задавая самому себе мои вопросы. Какое, однако, изощрённое коварство. Однако отзыв оставить надо. Первым и последним, что я набрал сегодня, было: «Музей автоматики. Здесь я оказался самым обычным путём».
Самогон и все-все-все
Сказка про аппарат-самогон, раёнышей, адёнышей и всю остальную абсолютно бессмысленную ерунду
???????????
Аппарат-самогон, скажем сразу, ничего общего с самогонным аппаратом не имеет. Это аппарат, который гонит себя сам. Это аппарат, который Творец во всей своей неизреченной мудрости может засунуть в любую дыру ещё не сотворённого мира, чтобы там с помощью этого аппарата сделать всё так, как нужно.
Задача аппарата:
– подключиться ко всем источникам хаоса и всего остального говна, которые только есть в дыре, куда он оказался засунут, не исключая самых огромных и зловонных,
– из небольшого количества запасённых внутри аппарата палок и добытого говна собрать собственную внутреннюю структуру,
– попутно доделав недостающие палки из говна,
– затем заполнить получившуюся таким образом внутреннюю структуру самовоспроизводящимся роем крохотных аппаратиков-недосамогонов,
– выйти на рабочий режим, когда эта космогоническая инсталляция из говна, палок и ковыряющегося в них роя недосамогонов начнёт устойчиво себя поддерживать
– и сможет создать какую-нибудь новую абсолютно бессмысленную ерунду, например, ядро нового самогона, или даже несколько,
– а если что-то пойдет не так, придавить рой завалом говна и палок, собрать более перспективную внутреннюю структуру и дать попробовать новому рою никчёмных неудачников прийти к успеху.
Почему ядро нового самогона? Потому что всё остальное ещё более бессмысленно. А может быть, и оно даже не нужно. Не наше недосамогонское дело рассуждать о неизреченной мудрости Творца.
Ну да, во всякого рода заветах и преданиях всё было куда как красивее. Безвидная тьма, по образу и подобию и вся остальная – внезапно! – абсолютно бессмысленная поэтическая ерунда с розовыми соплями и сахаром.
А здесь мы излагаем грубо, зато точно.
Недотеории информации
Каждое объяснение должно собрать представление о том, что ещё не известно, из того, что уже известно. Эта сказка про самогон – не первая и, надеемся, не последняя недотеория информации, собранная из известных говна и палок, оказавшихся сейчас под рукой. У нас теперь есть какая-никакая теория информации и представление не только о компьютерах, но и о квантовых компьютерах, поэтому появился шанс на шажок к выявлению новых подробностей нашей фактически самой баянистой сказки. Будет новый набор известных говна и палок – будет новая недотеория. Мы смотрим в будущее с оптимизмом, неизменно навязчиво преследующим всех недосамогонов.
Раньше религия пыталась собрать всеобщее объяснение из каких-то древних грубых и примитивных представлений об известном, и получалось очень плохо. Не потому, что религия плохая, а потому что набор известного был очень скуден. Работы того же Фомы Аквинского были бы куда как забористее и точнее, если бы они могли опереться на понятия о квантовых компьютерах, или хотя бы информации или, на самый худой конец, энтропии. Фома Аквинский упомянут здесь именно потому, что последними его словами были «Всё, что я написал, – солома». Рискнём предположить, что за его заслуги ему при последних мгновениях жизни была дана благодать увидеть другие наборы известного, что и послужило поводом для подведения именно такого итога своего творчества. Из всех недосамогонов он был наименее «недо».
Сейчас набор известного такой, какой он есть сейчас, поэтому продолжим лепить новую недотеорию сами знаете из чего. Хватит уже рефлексии.
Казалось бы, причём здесь информация?
Собственно, при том, что философия за прошедшие тысячелетия облажалась с объяснениями самогона не хуже религии. Что характерно, по той же самой причине скудности набора известного для построения объяснений. Среди сомнительных достижений философии следует отметить попытки называть самогон Природой, Первопричиной, Мирозданием, Вселенной и прочей отвлечённой религиозно нейтральной ерундой. Однако при всём этом лучшее, к чему удалось прийти к первой половине ХХ века, – это договоренность считать говно и палки сущим, а всё остальное – ничем. Ничем не в смысле ничем, а в смысле ничто. Это слово даже не склоняется, и это одна из двух причин, по которой здесь написано «ничем», а не «ничтом». Попробуйте угадать вторую. Мартин Хайдеггер, конечно, очень продвинутый мыслитель и тщательно обработал все известные на его время теории других очень продвинутых мыслителей, но из понятия ничто до сих пор никто не смог извлечь никакого полезного смысла.
Зато у нас есть теория информации, худо-бедно устанавливающая взаимоотношения между определённым и неопределённым. Используем эти способы, чтобы установить новые взаимосвязи между известным и неизвестным.
Хорошо, религия и философия облажались, но где же всё это время была наука? А нам не всё равно ли? Для науки никакого самогона не существует, а существуют только его небольшие фрагменты, к которым можно устойчиво и воспроизводимо приладить измерительные приборы. Наука облажалась, даже не пытаясь постичь смысл самогона. Или наука единственная пришла к успеху, не затрудняясь задачами постижения какого-то там самогона. И то, и другое верно, как бы странно это ни звучало. Науке, кстати, известно, как и почему такое возможно.
Не то что бы мы симпатизировали каким-то особым образом науке, мы договорились не рефлексировать. Просто среди всей абсолютно бессмысленной фигни только у науки есть какой-то неповторимый особый шарм, цепкость, что ли, какая-то. Это обязательно нам пригодится.
Тысячелетия недосамогонской суеты
Каждое объяснение должно собрать представление о том, что ещё не известно, из того, что уже известно. Ой, стойте, кажется, предыдущая глава начинается именно этими же словами. Это не ошибка и не тавтология, это усиление. Не самогоном единым интересуется человечество. Надо же иногда и наборы уже известного где-то и как-то собирать для последующих жалких попыток постижения непостижимого.
Сначала иудеи начали развивать Каббалу и утверждали, что египтяне, досократики и все остальные, в том числе не оставившие в истории известного нам следа, учились у них. Сильное утверждение, но примем его в качестве допущения. Его оспаривание очень интересно, но точно не нам и уж точно не сейчас.
Затем прошло несколько тысяч лет, если верить евреям. Потом Сократ сказал, что «Всякая изречённая мысль есть ложь».
Потом были Платон с Аристотелем, которые при всех их разногласиях абсолютно одинаково «родились, работали и умерли». Нам здесь нечего добавить к этому блестящему описанию их наследия, сделанному Мартином Хайдеггером.
Затем прошло примерно полтысячелетия. Потом все вдохновились событием Христа и увлеклись поисками самогона там, где его нет и быть не может. По той же банальной причине скудности уже известного. Проделана огромная уйма совершенно безупречной и при этом абсолютно бессмысленной работы. Даже проблема скудности уже известного всё это время почти не решалась.
Затем прошло ещё примерно тринадцать веков. Фома Аквинский родился, продолжил искать самогон там, где его нет и быть не может, сформулировал учение об акциденции и субстанции, произнёс «Всё, что я написал, – солома» и умер. Мартин Хайдеггер так о нём не рассказывал, но мы быстро учимся делать ёмкие и точные описания.
Потом события пошли чуть поживее. Почти современник Фомы Аквинского, хоть и младший, Уильям Оккам сформулировал принцип терминологической скупости и его обоснования. Это было одним из величайших прорывов человеческой мысли, опередивших всех современников на столетия. Этот принцип до сих пор не понят верно, мы разберём его подробно позже. Вместо верного понимания несколькими безответственными и фактически безымянными болтунами был введён в оборот термин «бритва Оккама», который очень удобен прежде всего для выявления некомпетентных придурков. Историю этого запредельного стыда, позора и былинных неудач мы также разберём подробно. Мы не отвлекаемся, верное понимание наследия Уильяма Оккама действительно очень важно.
Затем Огюст Конт примерно в середине XIX века сформулировал принципы методологии науки в двух своих основных сочинениях «Курс позитивной философии» и «Система позитивной политики, или Трактат по социологии, устанавливающий религию Человечества». Само название второго сочинения ненавязчиво укореняет в истории человеческого мышления тему абсолютной бессмысленности и суеты. Эта ненавязчивость сохранялась до начала XX века, когда всё закрутилось очень быстро, и бессмысленность всех этих недосамогонских потуг стала не только очевидной, но и доказанной.
Полвека бессмысленных откровений
Всё смешалось:
– Рене Генон прокомментировал методологию Огюста Конта и связал её со способами постижения Традиции,
– Лев Толстой создал учение о непротивлении злу насилием,
– Фёдор Достоевский написал «Великого Инквизитора» и несколько текстов, комментирующих его пространно и обстоятельно,
– Мартин Хайдеггер сформировал известные к настоящему времени экзистенциализм и феноменологию,
– Людвиг Витгенштейн написал «Логико-философский трактат».
Здесь мы остановимся и рассмотрим этот перекрёсток философии подробнее. Витгенштейн родился, обзывал Хайдеггера шарлатаном, а его изыскания – не только ложными, но и бессмысленными, неожиданно пришёл к тому же, обойдя сферу с другой стороны, и умер. Так научный и философский мир начал подозревать, что всё, чего он может достичь своими методами, – неполная, внутренне противоречивая и абсолютно бессмысленная фигня. Это все подробности, которые могли бы быть нам интересны.
Тем временем физики Эрвин Шрёдингер, Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и многие другие сформулировали основы квантовой механики, принцип дополнительности, принцип неопределенности и – совершенно внезапно! – интерпретации квантовой механики. Даже философы не додумались до методологически корректных множественных интерпретаций философии, а тут всё прямо любо-дорого: никогда такого не было, и вот опять! Эти изыскания спустя пару десятилетий привели к созданию ядерного оружия и ещё немного позже – квантовых компьютеров. И одно, и другое вносит важный вклад в набор уже известного, необходимого для постижения самогона.
Это всё вместе с массой других событий, не столь интересных нам сейчас, успело произойти буквально за полвека.
Эрвин Шрёдингер, правда, ещё ввёл понятие «отрицательной энтропии», которая крайне важна для нас. В отличие от обычной и положительной, кстати. Но это было уже в одна тысяча девятьсот сорок третьем.
Беспощадные откровения: математический приговор с последующей компенсацией
В одна тысяча девятьсот тридцать первом году Курт Гёдель доказал теорему о неполноте в двух формулировках:
– слабая: каждая система аксиом либо неполна, либо внутренне противоречива;
– сильная: понятие о полноте либо внутренней непротиворечивости любой системы аксиом всегда лежит за пределами этой системы аксиом.
Всё, что мы знаем, является ложью и только ложью либо по одной, либо по другой причине. Об этом очень давно говорил Сократ, и хотя почти все ему не верили, Курт Гёдель всем им жестоко отомстил за все две с половиной тысячи лет и далее вперёд.
Чтобы доказать эту теорему, Гёдель разработал систему записи математических операций, позволяющую свести сколь угодно сложный набор условий к непрерывной линейной последовательности символов. Доказательство построено на демонстрации систем условий, которые можно записать, но невозможно однозначно вычислить.
Несколькими годами позже Алан Тьюринг развил систему записи, предложенную Куртом Гёделем, и определил границы множества задач, которые можно не только записать, но и вычислить. Так появились компьютеры, и набор известного для построения нового представления о самогоне достиг эмпирической полноты. Но не внутренней непротиворечивости – доказательство Гёделя действительно не обойти.
Сочтём нашу теперешнюю цифровую жизнь, построенную на вычислительной технике, достаточной компенсацией за беспощадно верное доказательство того, что абсолютно всё, что мы знаем и даже можем знать, есть ложь и только ложь.
Курт Гёдель, кстати, начал эту героическую эпопею всего-то с попытки установить истинность утверждения «Житель Крита заявляет, что все критяне – лжецы». Вот же заморочился человек и увлёкся. С математиками такое нередко случается.
Возвращение к сказке
После обозначения очертаний необходимого нам набора известного повествование стало неприятно напоминать научный трактат, что для нас крайне нежелательно. Вернёмся к простым и близким каждому человеку вещам.
Всё, что мы знаем, это ложь и только ложь. Задача человеческого знания не только в том, чтобы что-то фактически знать, а ещё и в том, чтобы научить человека жить с тем, что на самом деле он не может чего-либо знать. Все известные нам аксиомы на самом деле всего лишь допущения.
Инженеры собирают из своих допущений формализованные гипотезы и верифицируют их. Уточняют допущения, уточняют гипотезы и приходят к лучшему, но так же ограниченному и неполному пониманию. И, понимая его ограниченность и неполноту, довольствуются достигнутыми улучшениями. У каждого свой способ жить с тем, что всё, что мы знаем и делаем, – абсолютно бессмысленная ерунда.
Все остальные просто уверены, что могут пользоваться аксиомами. Мудрые китайцы даже помнят те времена, когда целым поколениям подряд удавалось прожить целую жизнь, ни разу не напоровшись на то, что их аксиомы – всего лишь допущения. Мы знаем это потому, что за пределами Китая принято считать, что есть страшное китайское проклятие: «Жить бы тебе во время перемен». В самом Китае это понимается немного по-другому, но суть в целом верна. Тем не менее с некоторых пор никакого времени, кроме времени перемен, нет ни у кого. Даже у китайцев.
Все остальные просто больно напарываются на то, что аксиомы почему-то не работают. При выяснении причин этих неудач, как правило, никто не идёт настолько далеко, чтобы понять, что применённые аксиомы – всего лишь допущения. Все находят для этих неудач куда как более простые причины: не повезло, не сложилось, нужно попробовать то же самое, но в других обстоятельствах. Некоторые мы-уже-знаем-кто в этом поиске простых причин даже уверены, что используют «бритву Оккама». Некоторые не используют. Некоторые не уверены. Однако все при этом верят, что получают какой-то там «опыт». Иногда этот «опыт» достигает консистенции «жизненного опыта», и это бывает ещё веселее. А уж когда речь заходит о «бесценном жизненном опыте», начинается просто праздничная феерия бессмысленности и безысходности.
Правильных путей нет
Верное решение можно найти только ошибочным путём. Для этого нужно уметь сомневаться, удивляться и делать допущения. Те, кто всего этого не умеет, просто идут ошибочным путём без каких-либо шансов хоть иногда прийти хоть к какому-нибудь верному решению.
То, что к верному решению можно прийти только ошибочным путём просто ввиду отсутствия каких-либо других, обусловлено некоторыми особенностями устройства самогона и его отношений с недосамогонами, которые мы уже скоро рассмотрим подробнее, и эта картина будет выглядеть не такой безрадостной.
И вот так внезапно, почти привычно, совершенно ошибочным путём мы пришли к готовности наконец-то начать читать о том, как же всё-таки работает самогон и в каких он отношениях со своим имеющимся роем недосамогонов.
Недосказанность это когда. Нет, слишком длинно. Недо
В самом лучшем случае самогон даёт отдельным недосамогонам себя обнаружить. Это их предельно возможно близкая связь. Недосамогоны, которые утверждают, что общались с самогоном, что он им что-то подсказывал, объяснял или даже обещал, просто врут. Даже не потому, что всякая изречённая мысль есть ложь, и Курт Гёдель это математически доказал, а из своих паскудных корыстных перверзно-нарциссических соображений. Есть даже сложившаяся тысячелетиями традиция создавать, поддерживать и развивать разнообразные карго-культы самогона. Перверзным нарциссам с гипертрофированным самомнением кажется, что с этими культами их безответственная болтовня о самогоне будет звучать правдивее. Прямо как будто кто-то готов принять допущение, что какое-то «правдивее» вообще возможно.
Отдельный недосамогон может обнаружить самогон, и у него сложится его индивидуальное восприятие самогона. Недосамогон с таким индивидуальным восприятием может попытаться создать для других недосамогонов представление о самогоне, воспользовавшись их представлениями о чём-то другом, уже им известном. От ознакомления с этим представлением у других недосамогонов возникает их индивидуальное восприятие полученного представления о самогоне. Итак, восприятие представления о самогоне. Вместо самого самогона. Так и живём. И представление, которое вы сейчас читаете, в этом смысле ничем не лучше любого другого. Мы ведь помним, что предупреждение насчёт абсолютно бессмысленной ерунды было сделано уже в подзаголовке этой сказки.
При постижении самогона всем недосамогонам нужно прежде всего помнить про это самое «недо». Как бы банально это ни звучало.
И снова Уильям Оккам, без всякой бритвы
Ради Уильяма Оккама в этой маленькой главе будем называть недосамогонов человеками.
Человек взаимодействует с окружающими вещами через свое индивидуальное восприятие этих вещей. Человек строит свое восприятие вещей из представлений о них, усваиваемых им от других людей. Представления о вещах, доступные к передаче между разными людьми, принято называть терминами или словами естественных человеческих языков.
Уильям Оккам в своём учении о нотациях и денотатах объясняет, что:
– сама вещь,
– индивидуальное восприятие каждым человеком непосредственно этой вещи,
– представление об этой вещи, доступное к передаче между разными людьми с помощью термина, означающего эту вещь,
– восприятие представления об этой вещи, возникающее в ходе вербального общения между людьми,
– сам термин, означающий эту вещь,
– а также всё бесконечное множество комбинаций термина, представления и восприятия, спонтанно возникающих в ходе непосредственного взаимодействия с вещами и вербального обсуждения этого взаимодействия, —
это совершенно разные вещи, называемые одним термином. То есть использование каждого термина может потребовать и, как правило, требует дополнительных усилий по определению контекста употребления этого термина. В разных естественных языках эта задача определения контекста решается по-разному, что и объясняет широко известное наблюдение о том, что разные естественные языки по-разному настраивают человеческое мышление.
Если бы работы Уильяма Оккама могли опереться на современную теорию передачи сигнала, он бы говорил о том, что каждый используемый в объяснении термин добавляет шум к передаваемому сигналу, и уровень этого шума необходимо снижать, используя минимально необходимый набор терминов. Так обосновывается принцип терминологической скупости. Снова проглянула проблема скудности набора уже известного для построения объяснения, но Уильям Оккам как-то справился даже с таким набором своего давнего времени. Справился, впрочем, не очень, иначе эта глава была бы совсем другой. Или наоборот, он справился прекрасно, просто ему несколько столетий подряд не везло с читателями. Абсолютная бессмысленность всей этой ерунды дает поистине чудесную свободу в выборе интерпретаций, которые многочисленны до бесконечности и одновременно верны и ложны во всех комбинациях, которые только можно помыслить. Извлечение полезного смысла из теории никогда не было простой задачей.
Rosa est Rosa est Rosa est Rosa. «Роза есть роза» есть «Роза есть роза». Кавычки в русской версии немного объясняют глубину той простой фразы, которой увлёкся Уильям Оккам. Видимо, такое случается не только с математиками.
Никакой «бритвы Оккама» нет
Принцип терминологической скупости Уильяма Оккама, обоснованный его же учением о нотациях и денотатах, есть. А бритвы нет.
Уильям Оккам родился в одна тысяча двести восемьдесят пятом году. Трактат «Summa logicae», содержание которого примерно пересказано в предыдущей главе, был написан им в тысяча триста двадцать третьем. Несколькими годами позже он занялся политической деятельностью, и ему стало не до общих размышлений о природе человеческого знания и восприятия: поиски самогона там, где его нет и быть не может, тогда вошли в крайне увлекательную фазу, весело было всем. Умер Уильям Оккам в тысяча триста сорок седьмом году. Скоро мы поймём, зачем жизнеописание именно этого мыслителя отягощается непривычными подробностями.
В тысяча шестьсот тридцать девятом некий Джон Панч в своих комментариях (sic!) к работам Дунса Скота пишет, что «Non sunt multiplicanda entia sine necessitate» – сущности не умножаются без необходимости. Почему-то это считается классической формулировкой почему-то принципа почему-то бритвы и, что самое обидное, почему-то Оккама.
В тысяча шестьсот сорок девятом некий Либерт Фромонд в работе «Philosophia Christiana de Anima» начинает рассуждать о какой-то «novacula occami». Это как-то связано с тем, что сущности, не умножающиеся без необходимости, как-то связаны с бритвой и с Оккамом?
Сделаем небольшое уточнение по существу: если кому-то кажется, что «терминологическая скупость» – то же, что и «сущности не умножаются без необходимости», необходимо подумать ещё раз. И ещё – до тех пор, пока огромная пропасть между этими совершенно разными вещами станет не только очевидной, но и доказанной. Мы можем обсудить это отдельно. Потом, если захотите.
Тем не менее всё отлично. Теперь у нас есть «бритва Оккама», отсекающая все нелогичное, и сущности не умножаются без необходимости.
Как же хорошо было раньше: в работе «Summa logicae» Уильям Оккам сформулировал и обосновал принцип терминологической скупости.
Видимо, здесь мы имеем дело с примером доисторического омерзительно испорченного телефона. В XVII веке Уильяму Оккаму особенно не везло с читателями. Безобразная вакханалия, начавшаяся тогда, может быть рассмотрена как один из наиболее ранних эпизодов глобального информационного вандализма. Бессмысленность на данный момент уже неисчерпаемой ерунды, в которой «бритва Оккама» используется с искренне серьезной наивностью, неизмеримо больше бессмысленности того, что вы сейчас читаете. Не спрашивайте, как это возможно. Догадаться не очень сложно.
Почему не «формулировка Панча»? Почему не «рассуждение Фромонда»? О том, причём здесь старый добрый дедушка Уильям Оккам, мы уже недоумевали.
Говоря проще, обязательно вверните что-нибудь про «бритву Оккама», чтобы все поняли, что вы полный идиот.
Может быть, и к самогону тоже вернёмся?
И в самом деле, не Уильямом Оккамом единым. С другой стороны, не можем же мы остановиться на «Самогон есть самогон» есть «Самогон есть самогон». Пойдём дальше:
– Здесь мы создаём представление о самогоне.
– Из него сложится ваше восприятие этого представления о самогоне.
– Это совершенно никак не связано с тем, что самогон даст или не даст вам непосредственно себя обнаружить.
– Факт обнаружения или необнаружения вами самогона совершенно никак не связан с тем, что вы верно воспримете этот факт в его действительном смысле.
Пропасти между каждым из этих четырёх утверждений намного глубже, чем наши пространные рассуждения о Уильяме Оккаме.
Человек не может прямо взаимодействовать с самими вещами, даже настолько всеобъемлющими, как самогон. Он может взаимодействовать только со своим восприятием всех этих вещей. Этот барьер не преодолеть ни измерениями, ни верой, ни метафизикой, ни логикой, ни философией, ни экзистенциализмом, ни феноменологией. Человек – носитель своего восприятия.
Мартин Хайдеггер, перепробовав все перечисленные здесь способы преодоления, сказал о постоянно ускользающей «самой близкой близи» человека, слишком близкой, чтобы быть замеченной.
Братья Стругацкие для объяснения этого вложили в уста персонажа, почти такого же лживого и циничного, как автор этой сказки, такой издевательский стишок:
Видит горы и леса,
Облака и небеса,
Но не видит ничего,
Что под носом у него.
Такая вот поэзия самой близкой близи.
Суровая правда жизни состоит в том, что для того чтобы начать пытаться понять самогон, нужно сначала научиться замечать самую близкую близь своего восприятия. Для того чтобы преодолеть эти пропасти, нужно хотя бы их увидеть. Не факт, что преодоление после этого состоится, но без этого не состоится точно.
Тренировки по замечанию собственного восприятия мы начнём буквально со следующей главы. Хотя на самом деле каждый из нас их продолжит с того места, где находится его индивидуальное восприятие тренировок по замечанию собственного восприятия. Хотя иллюстрация Стивена Кови с одновременным изображением молодой женщины и старухи в своей ясности и простоте бесконечно далека от уровня нашего повествования, знать её и уметь использовать связанные с ней принципы крайне важно. Иначе вся эта проповедь о замечании собственного восприятия так и останется в вашем восприятии неясным бессмысленным шумом.
А вот и нет. Не начнём. Сейчас мы раскрыли только всеобщие сферические проблемы восприятия, свойственные абсолютно всем сферическим недосамогонам в вакууме. Подчеркнём: в вакууме. В начале этой части нашего повествования мы договорились, что рассматриваем недосамогонскую суету по сбору известного безотносительно самогона. Поэтому именно в вакууме. Однако фактическая помещённость каждого фактического недосамогона внутри самогона добавляет длинный ряд отягчающих обстоятельств самого неприятного свойства. Поэтому сферические упраженения по замечанию сферического восприятия бессмысленны, а фактическую ситуацию каждого человека мы сможем рассмотреть только в самом конце.
Однако, несмотря на этот очередной досадный скачок повествования, все усилия последних глав были направлены на то, чтобы прямо сейчас счесть раскрытой тему недоразумения с восприятием представления самогона вместо самого самогона. Или закрытой. Как же всё-таки легко и вольно заниматься безответственной болтовнёй!
Самогон – сделай сам!
Каббалисты утверждают, что при поставке самогон состоял из десяти рабочих ёмкостей, из которых при сборке только три уцелели, остальные разбились. Поэтому человечеству нужно восстановить остальные семь, чтобы достичь так называемого Гмар Тикун – полного исправления.
А остальные-то и не знают. У христиан, например, есть очень развитая теория: а вот если Творение ещё не завершено? Теория пространная и обстоятельная, совершенно безупречная и уже привычно абсолютно бессмысленная.
В качестве рабочего допущения версия каббалистов выглядит предпочтительнее. Ничего личного, просто исследование. Почти наука даже. Но всё равно ничего личного. Ох, мы же начинали со сказки, как мы дошли до исследований и почти науки? Не будем отвлекаться на эти мелочи.
Творение в смысле необходимой работы Творца по обеспечению необходимой комплектности самогона завершено. У нас есть всё необходимое, чтобы завершить исправление своего крохотного мира – своего удела. Мы можем насыщаться, отдыхать, успокаиваться, высыпаться, выздоравливать, восстанавливаться, утешаться, учиться, совершенствоваться, бороться и побеждать, сотрудничать и процветать. Всё необходимое у нас уже есть.
У одного великого русского поэта есть строки: «Мы остаёмся одни в этом мире – Бог устал нас любить». Всё это совершенно верно. Но с учётом того, что у нас есть, это вовсе не такая драма.
Самогон мог бы быть собран полностью целым. Тогда во всех нас не было бы никакого смысла, он всё бы сделал сам.
Делаем добро из того единственного, из чего его можно сделать
Самогон подключается ко всем доступным источникам хаоса и настраивает его потоки в соответствии со своей внутренней структурой. Весь хаос, который удаётся усвоить, оседает на внутренней структуре самогона, а который не удаётся – продолжает кувыркаться внутри и крушить остатки семи поврежденных ёмкостей. Каббалисты утверждают, что уровней очистки ровно сорок, а области неусвоенного хаоса называются «клипот», пустоты, которые, что характерно, существуют только во множественном числе.
Не важно, впрочем, сколько уровней очистки, главное, что каждое живое существо получает свою долю хаоса, чтобы попытаться её усвоить. Каждое живое существо усваивает падающий в его удел хаос, пока может, затем перестаёт усваивать. Именно поэтому нам интересна только отрицательная энтропия, с положительной наука более или менее разобралась, это довольно скучно. Увеличение энтропии считается естественным процессом, устремлённым к тепловой смерти Вселенной, и связывается со смертью, разложением, упадком и хаосом. И это совершенно не тот хаос, с которым работает самогон, это только его крохотное вторичное и фрагментарное проявление, фиксируемое измерительными приборами. Мы уже научились различать сами вещи и представления о них, частично построенные на измерениях.
И да, насчёт того, что Фоме Аквинскому помогло бы понятие энтропии, мы определённо слукавили. Только негэнтропия ему помогла бы внести ясность, именно этот термин, означающий отрицательную энтропию, наименее маргинален.
Итак, пока неживая Вселенная неторопливо стремится к тепловой смерти, живая природа делает всё возможное для борьбы с энтропией:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vasiliy-pimkin/kniga-vremeni-peremen-65812761/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Василий Пимкин
Тип: электронная книга
Жанр: Философия и логика
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 23.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: – о том, как жить с тем, что лгут все и верить нельзя никому, и прежде всего себе;– о том, что всё, что мы знаем, состоит прежде всего из сильно упрощённых объяснений, уже давно не работающих верно;– о том, что ждёт тех, кто не соблазнился нехитрой привлекательностью веры и поиском смысла своей жизни там, где его нет и быть не может, и теперь занят то переосмыслением всей своей жизни, то борьбой с экзистенциальной депрессией, и что теперь со всем этим делать;– о навыках, необходимых для выживания и устойчивости в самых непредсказуемых, агрессивных и токсичных средах;– о парадоксах человеческой жизни и цивилизации и путях их деятельного преодоления.