Когда они придут
Когда они придут
Руслан Равилевич Ямалетдинов
Спорим, вы всегда невольно примеряете содержание книги к себе? Сливаясь мыслями с героями, вы ощущаете еле осознаваемую радость от сопричастности к их успешности. В книге же это так просто получается, вы почти чувствуете, как эта плюсовая энергия сквозь буквы струится в вашу жизнь. Мне же внутри этой книги все сложнее. Хотя они говорят, что так интереснее. Но мне об этом трудно судить, потому что у меня есть вспышки. Каждый день они разбивают меня вдребезги на мелкие осколки. Весь мир вокруг в любой миг может сгореть до размеров песчинки в моих зажмуренных глазах. Вспышкой он исчезает и стирает меня из реальности. Потом я собираю себя по кусочкам своей прошлой жизни, чтобы родиться заново. Чтобы каждый новый день встречать другим человеком.
Руслан Ямалетдинов
Когда они придут
Скажите там наверху, что я буду играть. Я же понимаю, что новой раздачи уже никогда не будет. Ну и пусть кому-то выпало четыре туза, а я временами даже карты не вижу. Но главное я в игре и буду играть хоть вслепую. Мне же все равно еще ждать, когда они придут…
1. Меня зовут Леха
Скажите, вот вам часто снится один и тот же сон? Мне часто. В нем я стою перед закрытой дверью. Обычной такой деревянной дверью с погнутой железной ручкой, местами немного поцарапанной и с засохшими мутными разводами. Смотрю я на нее и не знаю, внутри я или снаружи, стен-то не вижу. Да я и вообще ничего не вижу, кроме этой самой двери. Но зато чувствую, что за ней кто-то есть. И почему-то я сильно уверен, что он про меня тоже знает. Иногда в ночном шорохе мне даже слышится его тяжелое сиплое дыхание. Потом еле слышный скрип тысячами иголок рассыпается по моей коже. Я вижу, как дверь начинает медленно открываться. Наваливаюсь на нее всем телом, но не могу ее удержать, хотя давлю со всей силы. Мне охватывает восторженный, даже сладкий ужас неизбежности. Я уже не держу дверь, я хочу узнать, кто так настойчиво ломится в мои сны. А вот что дальше я не помню, потому что всегда на этом месте просыпаюсь. Часто с криком и мурашками по всему телу. Кто за этой дверью? Я не знаю. Но иногда мне кажется, что за ней я сам, тот, кем я мог бы быть, если бы не мои вспышки. Нет, не так, а вот так – ВСПЫШКИ!
Каждый мой день они делят на «было» и «не было». Но я стараюсь на них не зацикливаться. Ну есть они и есть, от того, что я буду постоянно о них думать, они из моей жизни точно не исчезнут. Лучше вообще не думать, не разгонять впустую свои эмоции, которым и так только дай повод, а уж они понесутся так, что не остановишь. И иногда у меня даже получается не думать, но редко и не долго. Вот и сегодня я только тем и занимаюсь, что гоняю из своей головы разные мысли, которые упрямо лезут обратно. И пусть не все они дурные, есть даже пара неплохих, но их было слишком много для моей уже раненной с утра головы. Вспышка, которая накрыла меня при выходе из магазина, была сильнее тех, которые были раньше. Она сразу затянула меня в свой омут и начисто лишила ощущения реальности. Я еле успел на что-то присесть, и меня сразу накрыло липкое марево каких-то странных звуков, всхлипов, которые паутиной опутали мое тело и потянули за собой, потащили куда-то вбок, потом наверх. Мгновение спустя и я уже стою на крыше моей общаги и собираюсь прыгнуть с нее вниз. Нет, я не хочу прыгать, я вообще с детства высоты боюсь. Ну и что, я все равно прыгну, я даже уже сделал шаг назад, чтобы посильнее оттолкнуться. Мне осталось только открыть эту поцарапанную и заляпанную краской дверь и прыгнуть. О да, они уже внутри меня, эти восхитительные восторг и ужас свободного падения. Еще немного, та дверь из моих ночных кошмаров уже совсем рядом, до нее всего полшага. Вспышка пронзает меня насквозь и с легкой дрожью во всем теле ко мне медленно возвращается сознание.
В такие моменты мне иногда казалось, что кто-то пристально смотрит на меня сверху. Они ведь все видят, все замечают и все про меня знают. И ждут. Потому что я им не нужен по частям – сначала мои мысли, потом чувства, тело. Нет, я им нужен весь сразу, целиком и навсегда. Кто они, ангелы или демоны, я не знаю. Но в этот раз встреча с ними закончилась для меня без телесных повреждений. Я пришел в себя, сидя на бордюре рядом с магазином, от которого отошел буквально на пару шагов. Правая рука растопыренной пятерней упиралась в асфальт, а левая с силой сжимала ручки пакета с хлебом и куском колбасы. Особо ничего, кроме головы, не болело, только штаны почему-то местами были мокрые. Это я что, того самого? Быстро руку в карман, нет, там все сухо. Это, видимо, из лужи на дороге меня машины обрызгали, пока я был в отключке. А так ведь и задавить могли, если бы на дороге оказался. Легко. Да уж, а может они тогда и не ангелы вовсе? Они же вроде добрые должны быть. Хотя, может, там наверху вообще никого нет, и никто на меня не смотрит. Сам себе чепуху разную сочиняю. Да? С усилием запрокинув звенящую от боли голову, я посмотрел в безоблачное утреннее небо. Там меня кто-нибудь слышит или нет? В ответ раздалось приглушенное мяуканье со стороны переполненной урны, стоящей в паре метров справа от меня. Какой-то облезлый кот подозрительно уставился, как мне показалось, прямо на мои забрызганные штаны. Не, пора идти в подвал, не хватало еще, чтобы меня коты метили. При всем честном народе. А может, там за дверью коты? Хотят со мной познакомиться?
Ну, это запросто. Зовут меня Леха, фамилия моя вроде бы Петров, по крайней мере, так записано в моем паспорте. Сейчас мне 18 лет, про родителей своих я ничего не знаю и не помню. Но чисто биологически они, наверное, у меня все же были, ведь откуда-то я на свете появился. Если только меня аисты в капусте не нашли. Но этого я точно ни знать, не помнить не могу. Вообще самые ранние мои воспоминания связаны с детдомом, а сейчас я живу в общаге, ибо учусь в технаре на оператора станков. Вот и все. Ну и еще у меня бывают вспышки. Это такие приступы, когда в мозгах плюс на минус замыкает и в голове как будто вспыхивает яркое солнце. Вот я их про себя вспышками и называю. Как назло вчера у меня опять закончились таблетки от приступов, и в поликлинике их тоже пока не было. Поэтому после утренней вспышки я добирался до подвала короткими перебежками от скамейки до скамейки, на которых восстанавливал дыхание и прислушивался к своим ощущениям. Потому что накрыть снова меня могло в любой момент, и не факт, что я останусь при этом на ногах. Хотя в этот раз пронесло, и в подвал я ввалился вовремя, никого из ребят там еще не было.
После жаркого июльского солнца в подвале было так хорошо, прохладный полумрак приятно обволакивал мое разгоряченное лицо. В старинном латунном зеркале слева от входной двери отразился худощавый паренек среднего роста. Синие глаза тревожно смотрели из-под всклокоченных черных волос. У него были широкие скулы с коротким шрамом слева. Это я еще в пятом классе об край кровати зацепился, когда от Беркуды убегал, а Гринька мне подножку поставил. Но шрам этого парня в зеркале особо не портил, по крайней мере, не больше чем старая рубашка, которую он к тому же порвал недавно. Подняв рукав, я посмотрел на дырку, которая стала еще больше. А ведь другой рубашки на выход у этого раздолбая не было. Поэтому будет он ее сегодня как миленький зашивать, парень в зеркале показал мне язык. Колян, это мой дружбан по технарю по прозвищу Гоблин, говорил, что этому зеркалу уйма лет, в него еще его предки гляделись. Наверное, дворяне или купцы какие-нибудь. А что, такое зеркало тогда, наверное, кучу денег стоило. И я туда же, этикетам не обученный, да еще и в рваной рубашке, а ему язык показываю. Отвернувшись от зеркала, я прошел вглубь помещения к бильярдным столам.
В подвале привычно пахло сыростью и почему-то жженой резиной. Также здесь пахло и тогда, когда Колян привел меня сюда в первый раз. Справа от входа в подвал был небольшой чулан, в котором он тогда свой штаб оборудовал. Там у него был и сломанный бензиновый примус, какая-то погнутая буржуйка, пара больших бутылей с протухшей водой, несколько пачек просроченного аспирина и еще каких-то других таблеток, скорее всего тоже старых, литровая банка разряженных батареек, другая рухлядь. Помню, в углу тогда стояла древняя стиральная машинка, внутри которой лежали детали от детского велосипеда. Тогда же он мне с гордостью показывал два ржавых самопала и штык-нож от старинной винтовки. Говорил, что если случится большой шухер, ну прилетят инопланетяне или ядерная война начнется, он отсюда цивилизацию возрождать будет.
Хотя подвал этот помимо участи быть колыбелью для нового мира имел и иное назначение. Где-то полтора года назад отец Коляна, дядя Слава, организовал в нем бильярдную. Как он говорил, только для домашнего употребления. Ну, бильярдная это, может быть, было слишком громко сказано, но из заброшенного и заваленного разным хламом подвала получилось вполне приличное помещение. Отец Коляна вывез оттуда целый грузовик мусора, сделал ремонт, завез взятые у приятеля почти даром списанные бильярдные столы. Один большой стол для русской пирамиды и один поменьше для американки встали в подвальном зале впритык друг к другу. За свою бурную жизнь столы эти, видимо, многое повидали, на их бортах и ножках было достаточно сколов и царапин, а когда-то зеленая ткань вся выцвела и покрылась белесыми точками. Но играть на них еще вполне можно было. Колян говорил, что его отец собирался сукно перетянуть, но у него все руки не доходили. Зато он купил два комплекта новых шаров и пять киев, один из которых был весь какой-то навороченный, с фигурными запилами. Его он, правда, нам играть не давал, ибо это ручная работа не для наших корявых рук. А для начала нам, по его словам, и швабры вполне хватит.
Это он так шутил вроде над нами. Но в первое время все так и было, шваброй мы работали если не больше, то точно лучше, чем играли. Играть-то толком мы оба не умели, я первое время даже по шару нормально попасть не мог. Поэтому сначала мы учились играть, а потом убирались и мыли полы в подвале. С таким условием дядя Слава разрешил нам катать шары, причем только днем, потому что вечерами там часто играли его друзья и знакомые, ну и иногда просто желающие за деньги. Ну ничего, со временем вроде бы и мы с Коляном наловчились шары катать, у нас даже стало получаться что-то похожее на игру в бильярд. Сегодня вот собирались играть уже по взрослому, пять партий по тысяче рублей за каждую. С ребятами, которые учились в строительном технаре на улице Парковой. Общага их тоже была на этой же улице. Себя они называли «парковые», с ударением на втором слоге, а Колян их звал «строяками». С одним из них, Сергеем, они раньше в одной школе вместе учились и жили по соседству.
– О, здорово, Леха, ты уже здесь что ли, – хлопнув меня по протянутой руке, вспотевший с улицы Колян сразу полез доставать из своего чулана старый треснувший вентилятор, который вроде вообще не охлаждал, зато дребезжал отменно.
– Привет, Колян. Да не доставай ты пропеллер свой, здесь не так жарко, счас остынешь. Играть-то будем сегодня?
– Да, днем я с Серегой виделся, вроде бы все в силе.
Бух, дверь в подвал работала лучше любого звонка.
– Здорово, пацаны. О, у вас здесь прохладно, круто, – вошедшие в подвал ребята с Парковой улицы, видно, тоже упарились. А мне было норм, я уже остыл, и внутри пока было тихо. Да и не та это была игра, чтобы сильно волноваться. Хотя чаще всего вспышки от моих эмоций не зависели, жили своей собственной жизнью, и сами решали, когда им случаться.
Играли мы пара на пару в свободную пирамиду. Разбой был наш, Колян попробовал правый угол, но луза шар закусила. Крякнув с досады, он отошел к стене и начал елозить по наклейке своего кия огрызком школьного мелка. Катать шары мы начали без напряга, вначале особо даже не целились, так, по приколу. Ну, с каким настроем в игру вошли, так и играли, первые две партии мы с Коляном благополучно слили. Ребята вышли на улицу, перекурили. Мы с Коляном собрались, стали меньше суетиться и лучше прицеливаться, чаще отыгрывались, в итоге следующие две партии были наши.
Пришел отец Коляна с каким-то седым мужиком, они сели пить кофе, изредка бросая на нас взгляды. Атмосфера пофигизма как-то сразу сбилась, поэтому контровая партия получалась какая-то смятая. При счете 3-0 в пользу парковых Колян начал как обычно ворчать, типа они только наши подставки бить и умеют. Еще бы, сам же им и накатывает. Парковые закатили пятый шар, отыгрались, настала бить моя очередь. В этот момент я и завис, причем с кием наизготовку уже приготовившись бить. Слабая вспышка стрельнула ощущением близкого падения в пропасть и быстро прошла. Доли секунды я висел над обрывом, хотя сознания не терял.
– Резет, ты че, нормально все? – Колян тронул меня за плечо. Ну да, Резет – это я, Леха.
– Да нормально, нормально, счас я, – острое чувство узнавания пронзило меня, я точно знал, что когда-то раньше я уже играл эту партию. Или буду играть, но уже не в первый раз. Так, сейчас проверим. Сначала первый свояк в угол, потом два чужих, еще раз своего с седьмым номером мягко в центр, потом резким щелчком штаны по углам. Да, точно, не знаю как, но я помню эти удары. Шесть шаров я забил, вообще не целясь, всего за несколько секунд. Оставшиеся два чуть медленнее, но тоже почти не глядя на стол, видя перед собой только марево матового бочка очередного шара со следами мела от наклеек. Все как в тумане. Пришел в себя от редких похлопываний Серого по плечу, стер со лба капли пота.
– Неплохо катаете, ребята, – Колин отец с мужиком прошли мимо на нас на выход. Поймал задумчивый взгляд седого и машинально ответил, – спасибо, дядя Слава.
– На, держи, – Сергей протянул мне тысячу рублей. – Счет 3-2 в вашу пользу, значит с нас тысяча. Ладно, мы потом отыграемся, сегодня просто был не наш день. Ну все, мы пошли, – парни, кажется, даже и не расстроились, деловито пожали нам руки и вышли на улицу.
– Ну че, Леха еще покатаем или хорош? – Колян ставил оставленные парковыми на столе кии в стойку.
– Да не, хватит, че то я подустал. Да и жрать охота, надо в общагу идти, – ноги совсем не держали, причем даже сидя на стуле, меня тянуло завалиться на бок.
– Ну да, ты сегодня дал жару, последнюю партию вообще их уделал. У тебя че, было да? – Колян знал о моих приступах, сейчас он пытался старым носовым платком оттереть следы мела со своего любимого шара с номером одиннадцать, это день его рождения. Причем до всех остальных шаров ему было абсолютно пофиг. Например, на восьмом вообще был небольшой скол, а первый потемнел, когда его чем-то химическим чистили. Этого Колян в упор не видел, но вот одиннадцатый он периодически натирал до блеска. Еще я заметил, что он его всегда старался на острие пирамиды ставить.
– Ну, было в лёгкую, но, блин, как-то интересно было. Как будто я всю эту партию до этого в уме сыграл. У меня так раньше в шашках было, когда я пешки не трогал и всю партию мысленно проигрывал.
– Понятно. То-то ты ее за несколько секунд сделал, и играл как робот какой-то. Ты же вообще вроде не целился и на стол даже не смотрел, – блестящий одиннадцатый Колян всегда ставил первым на полку. – Хотя это же вообще круто, если у тебя такие приступы будут, будешь у нас как Ванга бильярдная.
– Ага, если б так всегда. А вот фиг там, так почти никогда. Ладно, я пошел, – с раскачки встав со стула, я хлопнул Коляна по плечу и двинулся к выходу.
Улица встретила меня запахом гудрона и испарениями раскаленного асфальта. Как будто с головой нырнул в горячую ванну. А ведь день-то уже скоро закончится. Хотя местное светило, похоже, плевать хотело на наступление вечера, жарило оно так, что будь здоров. Эту жару, если хорошенько прищуриться, можно было даже увидеть – светлое такое марево вроде тумана порхало в горячем воздухе, который и вдыхать было тяжело. А я еще хотел сегодня пешком пройтись. Так, если и идти, то только по теневой стороне. Ближе всего к общаге будет по улице Пушкина, это хотя и бойкая улица, много на ней машин и людей, ну и ладно, дойду, две вспышки у меня уже были, а три за день бывают редко. Кстати, надо будет еще в поликлинику зайти, может, все-таки привезли мои пилюли. Да и вообще надо стараться их вовремя пить и без пропусков, дневник что-ли завести или кружками в календаре дни обводить. А то сегодня мне вон какое кино бабахнуло, считай, будущее почти увидел. Хотя, врачи еще раньше говорили что-то об изменении вспышек, но чтобы вот так вот – этого я точно не ожидал. Короче, не есть хорошо это, жить без таблеток.
2. Жить будешь интересно
– Да не знаю я, откуда это у него могло взяться. Как это вообще проявляется? – раздраженно вертел в руках карандаш врач в поликлинике, к которой были приписаны мы, детдомовские. В тот год перед первым классом нас повели проходить медосмотр. Ну тогда-то наша воспитательница и спросила врача про мои зависания, как я их тогда называл.
– Ну, он сначала резко замирает, а потом молчит и смотрит в одну точку. Иногда долго, как будто задумался, а иногда и незаметно даже, – Мария Нашевна с робким вопросом в глазах смотрела на врача, водящего пальцем перед моим носом. Вообще-то отчество у нее было другое, длинное и какое-то заграничное. Ну а мы для простоты ее фамилию – Инашева – переделали в отчество Нашевна. Относилась она к этому спокойно, а Гриня даже божился, что слышал, как ее так сам директор называл. Врет, наверное.
– И как давно вы стали замечать за ним такое? – врач пытался поцарапать мои руки половинкой школьного циркуля. Эй, ну больно же, все я чувствую, себя так карябай.
– Ну, наверное, где-то с месяц, может чуть раньше, – Нашевна поправила очки и задумчиво наморщила свой носик, всем своим видом показывая, что она про своих воспитанников помнит абсолютно все.
– Так, а здесь как? – молоточек доктора пару раз дернул мои худые ноги. Ну ладно, выйди пока в коридор, – убрав молоток в карман халата, доктор заскрипел о чем-то карандашом про меня на своем медицинском языке.
Мария Нашевна вышла из кабинета врача минут через пять. Как-то загадочно глянула на меня, потом на листок с докторскими каракулями, сложила и убрала его себе в сумку. Потом присела рядом со мной на скамейку, похлопала меня по плечу и взъерошила мне волосы на макушке.
– Беречься тебе надо, доктор сказал. Это у тебя с нервами связано, болезнь такая, вроде бы как падучая, но сам он точно не знает. Надо будет, говорит, обследоваться потом. Откуда это у тебя он тоже не знает, говорит, может и само со временем пройдет или всегда так будет. Надо таблетки будет пить, доктор сказал, что выпишет рецепты, их просто так не выдают. Но ты не бойся, – снова погладила она меня по голове, – это точно не смертельно. Жить будешь, причем жить будешь интересно, – натянуто улыбнулась она мне.
Но жить интересно мне почему-то оказалось намного сложнее, чем другим. С началом занятий в школе я стал больше уставать и все чаще выпадать из реального мира. Доктор таблетки мне пока не выписал или их не было, а тот порошок в пакетиках, который мне давала наша медсестра, толстая и крикливая Антонина по прозвищу Колба, был вообще невкусный, точь в точь как толченый мел, которым мы в классе на доске писали. Так вот он также прилипал к зубам, и еще запах у него был противный. Поэтому я его редко когда пил. Только временами, чтобы Колба не увидела, что пакетики у меня копятся, я их в умывальник высыпал и смывал.
Понятно, что мои зависания ребята видели, но относились к этому просто. Ну, например, вот Петька Зимин заикается. Когда он быстро говорит или волнуется, устанешь ждать, пока доскажет, что хотел. Причем так у него всегда было, с самого рождения. Сам он рассказывал, что еще до детдома, но это он врет, не помнит он про себя тогда ничего. Или вон Степка раньше вообще в кровать под себя ночью писался. Ну и че? Ну, дразнили мы его иногда, но не били, нет. Злые – да, бывало, но так вот, чтоб наотмашь, чтобы убить все внутри, такого у нас не было. Мы же детдомовские, все разные, ко многому были привычные. Да и вообще, фигня все это, кому какое дело.
Да и мало ли что у кого в жизни бывает? Вот вы умеете шевелить ушами? А я умею. Просто я их чувствую и могу напрягать, это как если бы вы сжимали пальцы в кулак. Причем иногда эта потерянная почти всеми остальными людьми способность проявляется у меня сама по себе, например, при сильном волнении. Бывало так, что лишнего понервничаешь, и уши начинают подергиваться. Чаще всего вместе, но изредка случалось и по отдельности. Если со стороны смотреть, то становится жутко, так что до дрожи пробирает, поверьте мне, сам в зеркале видел. Так что мои зависания всем были до фонаря, да я и сам особо за них не заморачивался.
Ну, иногда, конечно, зависал я совсем не вовремя. Например, когда обозвал Миху козлом за то, что он мой компот выпил, а потом взял и застыл как статуя. Причем, завис я тогда конкретно, а очнулся уже сидя на полу со вкусом крови во рту. Довольный Миха потирал кулак и смотрел на меня ошалелыми глазами. Не ожидал, гад, что без сдачи обойдется. Было еще, падал я пару раз, но удачно, ничего не сломал и не расшибся. А так, эти зависания меня особо не напрягали, ну есть они и есть. Учебе же они сильно не мешали, Мария Нашевна меня иногда даже хвалила. Вот, к примеру, письмо мне давалось легко, буквы почти все получались ровные и прямые. Но читал я пока не очень хорошо. И медленно, и окончания глотал, да еще и с ударениями путался иногда. Так что летом мне сказали много надо читать. И счетом тебе, Алексей, надо больше заниматься. С таким напутствием Марии Нашевны я бодро шагал в столовую в последний учебный день первого класса.
А в самом начале второго в детдом привезли два компьютера. Это было грандиозное для нашей детдомовской жизни событие. В красном уголке у нас стоял старенький телевизор, мультфильмы на котором мы засматривали до дыр. Еще и фильмы разные смотрели, да и вообще все подряд, что показывали. Было то на нем всего три канала, которые нужно было переключать плоскогубцами. Так что про компьютеры к тому времени из разных передач мы уже слышали. Но вживую никто не видел, поэтому услышав эту новость, любопытные детские лица столпились у дверей учительской. Самые бойкие были уже внутри, жадно пожирая глазами чудо техники. Наш учитель физики – Александр Сергеевич, почти полный тезка поэта, с важным видом поворачивал стоящие на столе в учительской маленькие пузатые телевизоры то так, то эдак. Его прямо пучило от своей значительности, ну как же, он же приучает сирот к благам цивилизации, можно сказать, отворяет для них дверь в будущее.
– Так, салаги, без меня не подходить, даже не смотреть в эту сторону, – чуть ли не закрывая от нас своим телом стол с компьютерами, прогундел физик. – Уши в нос засуну, понятно? А счас идите все отсюда.
С разочарованным гулом ребята вывалились обратно в коридор. А ведь так хотелось потрогать компьютеры, понажимать куда-нибудь, чтобы потом хвастаться перед теми, кто оказался менее расторопным. А они их даже рассмотреть толком не успели. Но все сошлись во мнении, что компьютеры – это те же телевизоры, только меньше и новее. Ребята еще фантазировали, что в них можно самим выбирать, какие мультфильмы смотреть.
Приобщение нас к прогрессу началось вместе со старшей группой ребят спустя где-то неделю, когда физик сам, наверное, немного разобрался с компьютерами. По крайней мере, выстроив нас полукругом за чертой из двух стульев, включил компьютер он довольно уверенно. Один маленький телевизор, от которого теперь под стол тянулись разные провода, весело заморгал синим цветом.
– Так, смотрите, эта вот коробочка называется процессором, это монитор, а это клавиатура. Здесь на процессоре есть разные кнопки, вот включение, эта вот резет.
– А что это значит резет? – рыжий подлиза Гриня умудрился пролезть почти к самому компьютеру и своим клювом чуть не чиркал Пушкина в спину.
– Это значит перегрузка, нет перезагрузка, – отодвинувшая мелкого от научного прогресса рука поэта изобразила восклицательный знак.
– А как это, – уже совсем с другой стороны рвался к чуду техники рыжий.
Ба-бах, а не надо так опасно приближаться к сокровищам цивилизации, хотя подзатыльник Гриня вроде и не заметил. А физик вторым восклицательным знаком обозначил важность сравнения – это как если бы человек задумался, а потом начал делать что-то заново.
– Ну так это же Леха наш, вылитый резет, – заржал как лошадь Вовка Беркуда, вот зараза, а еще друг называется. Ага, а вам всем лишь бы прикалываться над кем-нибудь. – Резет, а Леха-резет, – чей-то писклявый голосок. Найду – точно настучу по репе.
– А чего сразу я то? – без ответки это нельзя оставлять, а то потом уже будет поздно метаться. Не, ну точно, уже прилепили мне новую кличку.
– А то, что ты и есть так, короче, резет и…
– Вижу, что про кнопки вы все поняли. А об всем остальном мы поговорим с вами позже, – физик прервал Вовку и начал оттеснять нас от прогресса, расставив руки и выдавливая нас своим пузом из учительской.
Так я и стал резетом. А чего, ничего обидного-то там нет. Ну и к тому же ведь это правда, задумывался я. Причем в последнее время все чаще и заметнее. Хотя летом, когда к моему похожему на мел порошку Колба добавила мне россыпь еще каких-то пилюль, думать я стал реже, но глубже, в смысле дольше, а пару раз было, что и вообще не помнил потом ничего. А после начала учебы, наоборот, стало случаться чаще, но и проходить стало быстрее, и возвращался я в себя легче.
В конце первой четверти Мария Нашевна решила проверить, как быстро мы умеем читать. Какой-то там рассказ про осенний лес ребята читали по-разному. Кто-то быстро, Петька вообще два предложения по слогам еле осилил, пока Нашевна его не остановила. Через две парты будет моя очередь. Во рту у меня все пересохло, ладони вспотели, и заныло в левом боку. Потом время почему-то стало тянуться как кисель, пролитый мною утром в столовке. Ощущение чего-то огромного буквально наполнило меня изнутри, как если бы я стал великаном и спрятался внутри маленького меня, но смотрел на наш класс откуда-то сверху. Казалось, что весь мир вокруг меня замер, а сам я стал таким легким-легким, как пушинка из подушки. Вот еще совсем немного и я взлечу, вот так, да еще, еще выше, так высоко, что аж дух захватывает. А потом сумасшедший восторг до щекочущего взрыва в животе, как будто на огромных качелях я летел вниз. Чувство свободного падения наполняло меня таким блаженством, как будто я обнимал всю землю…
– Петро-ов, ты уснул что ли, – голос Нашевны и смешки ребят были на поверхности, куда я медленно всплывал, с удивлением понимая, что зовут меня.
– Петров, ты сегодня будешь читать? – остановившаяся около моей парты воспитательница вопросительно постучала ручкой по лежащей передо мной книжке.
– Ладно, Алексей, посиди пока, – эти ее слова я слышал уже четко, я вернулся. А вот где я был или что со мной было? Не знаю, но это было неописуемо. Причем на мое обычное зависание это было совсем не похоже. Оно-то накрыло меня уже после урока, когда все вышли из класса, и я выпал в мир своих грез без лишних свидетелей. А вот тот полет на самом уроке, это было что-то другое, незнакомое и жутко прекрасное. Так я впервые встретился со сказочной феей, которую, как я узнал позднее, врачи называют аурой – особым ощущением, иногда возникающим перед приступами. После этой встречи она изредка такими вот не доступными обычному человеку ощущениями будет предупреждать меня о скором приступе.
– Ты каждый день их пей, в одно и то же время старайся, а лучше всего утром, – бока туловища нашей медички смешно нависали над краями стула, которого под ней не было видно вовсе. Как он еще под ней не ломается? Хорошо, что она на нем не качается, а то бы точно упала.
– Ты все понял, Алексей? – не услышав от меня ответа, медсестра оторвалась от своей писанины и вперила в меня тяжелый вопросительный взгляд. В пузатых очках она точно была как колба, даже как две колбы.
– Да понял я, понял, Антонина Петеровна, буду их пить каждый день утром, – кивнул я своему отражению в ее линзах. – А долго это?
– Чего долго? – снова недовольно блеснули стекла ее очков. Вот в них лупы то какие толстые, тяжелые еще, наверное.
– Ну, пить эти таблетки? – я взял со стола красную упаковку с новыми таблетками, которые я раньше еще не пил. Колба мне их сегодня выдала вместо старого порошка со вкусом мела. Говорила, вроде бы эти получше будут.
– А почему бы тебе их не пить то? Тебе же их государство дает, а не из своего кармана. А пить таблетки ты, может быть, всегда будешь. Ты же большой уже, Алексей, вот сам посуди. Головой ты сильно не бился? Нет. Но приступы у тебя продолжаются? Вот, а это и есть болезнь, падучая, а по-научному – эпилепсия. А откуда она у тебя – врач и сам не знает. Но она у человека вообще навсегда может остаться. А ты вот подрастешь и будешь обследоваться. Может к тому времени и ученые что-нибудь придумают. Вона, видишь, в космос уже как к себе домой шастают. Компьютеры разные придумали, даже к нам, говорят, их привезли. А уж с твоими приступами тоже разберутся, вот увидишь. Так что ты пока пей эти таблетки и лишнего в голову не бери. Сколько вокруг всяких болезней и чем-то только люди не болеют, даже умирают, а с этим-то жить можно. Все иди, – Колба снова начала что-то писать в своей толстой тетрадке. Старшаки говорили, что в ней она про нас пишет, ну у кого какие там органы можно взять на пересадку или на опыты. Чушь это, она же Колба, а не Франкенштейн. Просто пишет там, у кого что болело, чтобы самой не забыть. Всех-то ей не упомнить.
Хотя вот я на память совсем не жаловался. Да и на учебу в последнее время тоже. Может таблетки новые помогли, или у меня способности к учебе проявились. Мария Нашевна, которая вела у нас почти все первые классы, не раз говорила, что у меня светлая, но ленивая голова. Ну и правда, залетало туда все легко, причем и вспоминалось потом тоже. Просто краем уха слыша то, о чем говорила учительница на прошлом уроке, на следующем я пересказывал это почти дословно. Даже ее интонации повторял. Хотя читал все же не так быстро, как наши заучки, тот же Гриня, например. Он еще шутил надо мной, мол, Резет книги не читает, потому что у него там знакомых букв нет и картинок мало. Вот ведь зараза какая. Но зато я читал так основательно, что прочитанное врезалось в мой мозг намертво. Счет тоже давался мне уже лучше, я быстро складывал числа, а потом и таблица умножения не стала для меня серьезным препятствием, легко влетев в мою задумчивую голову.
Кстати, к пятому классу приступов у меня стало заметно меньше. Антонина начала давать мне какие-то круглые синенькие пилюли, поэтому днем приступов не было вообще. Но вот по ночам я часто просыпался в каком-то мрачном оцепенении и долго так лежал с открытыми глазами, вроде сплю, а вроде и нет, непонятно. Той осенью за глухой стеной нашей столовки мы с пацанами начали рыть подземный ход в столовский подвал, где хранились разные вкусности. Дело было ответственное, поэтому копали мы посменно и в режиме строгой секретности. Землю вытаскивали в старом одеяле и рассыпали под деревьями. Закрывали яму около стены кусками битого шифера. К холодам нам, пятиклассникам, выдали новые пальто и бурки, поэтому мы решили продолжить копать после зимы, жалко нам было новые вещи в подкопе пачкать. Но ближе к новому году туда упал наш дворник, дед Борис, мат которого был слышен домов за двадцать от детдома. Кто и зачем там копал, понятно не нашли. Хотя пригрозили лишить нас всех чего-нибудь хорошего. Больше всех возмущались девочки, которые обещали нам бойкот, если угроза исполнится. Ну и вот, в то время я часто просыпался ночью от ощущения, что я лежу в этом подземном ходе. Сверху меня засыпало землей, дышать и двигаться я не могу, а по всему телу мурашки. Даже позвать кого-нибудь на помощь у меня не получается, рот не слушается, издавая вместо слов нечленораздельное мычание. Потом я с дрожью отходил и проваливался в сон, но утром все помнил. Вот и пойми, приступы это были тогда, или так, от усталости. Но на всякий случай медичке нашей я о них не говорил, а то еще каких-нибудь новых таблеток выпишет. А у меня от старых-то уже живот болел и часто тошнило.
В шестом классе Мария Нашевна решила нас развивать, как она выразилась, духовно и повела на выставку картин каких-то художников, которая открылась в городском доме культуры. Ничего так были картинки, некоторые красивые, а другие – мазня мазней, у нас есть ребята, которые намного лучше рисуют. Но одна картина нам понравилась больше других. Там в центре зала стояла большая такая рама, где какой-то мужик в круглой шапке играл в игру на доске, которая стояла на льве. Мария Нашевна сказала, что это – арабский султан, и он играет в нарды. А нарды – это как наши шашки, такая старинная игра. Нет, не знаем мы таких игр. Может, это домино? Нет, ну как же, вот у нас есть шашки в красном уголке. Вот мы и устроим соревнование, кто лучше в них играет. Ага, кто лучше, раньше-то никто никогда не играл в эти самые шашки. Мы и правил даже не знаем. Вот если бы в карты, у Беркуда затертая колода за тумбочкой лежит. Правда, она без двух тузов и на некоторых картах слова есть матерные, но зато игра знакомая. Видимо, такие мысли у многих из нас были, но вслух никто ничего не сказал. Шашки так шашки.
Соревнование устроили на следующий день после уроков. В красный уголок пришли всего человек семь, хотя Нашевна, когда делала объявление, даже что-то там о призах говорила. Ну, в общем, сели мы вокруг стола, разложили доску. Наша воспитательница расставила шашки, показала, как ходить и рубить, вот так фук, а так дамка, которая вообще всех рубит. Никто особо ничего не понял, но было прикольно, поржали, покидались шашками, закатив пару-тройку под шкаф и все. Мы с Гриней потом остались и еще играли, так и не поняв, кто выиграл. Решили потом еще поиграть. День, второй, неделя уже прошла, а мы все играли и играли. Вроде бы у нас даже начало получаться. Причем я, еще даже не начав играть, один раз всю партию как будто в мультике быстром увидел. А потом просто увиденное в нем на доску перенес и выиграл. К зиме мы неплохо наловчились дамки с фуками брать, выяснили, что я больше выигрываю, а Гринька жульничает, может, пока я не вижу и шашку мою с доски смахнуть. А проиграв, Гриня с досады кидался в меня шашками. Жулик, да еще и рыжий.
– Что, еще соревнование хотите провести? Не все шашки растеряли что ли? Ну ладно, только делайте сами, – Мария Нашевна торопилась к директору и, кажется, вообще не поняла, что нам от нее было нужно. Ну, сами так сами, Гринька красным карандашом крупными буквами написал на листке в клетку объявление – завтра в красном уголке после всех уроков будет соревнование по шашкам. Листок этот мы прилепили на стену рядом со стенгазетой напротив входа в столовую, там его точно все должны были увидеть. Но много желающих поиграть мы все равно не ждали. И точно, даже если наше объявление и видели, особого интереса соревнование не вызвало, вечером в красный уголок пришло всего шесть ребят. И мы все-таки упросили для порядка прийти и Марию Нашевну. Расставили на доске шашки, играть решили по системе каждый с каждым. Понятно, что мы с Гринькой выиграли всех, а в последней партии я и ему навалял.
– Мария Нашевна, а Резет, ну Леха, там в начале игры не рубил, хотя должен был, – хитрый Гриня пытался через огороды пробиться к пьедесталу.
– Все ребята молодцы, играли все хорошо, выиграл Петров, – воспитательница, которая все это время заполняла какие-то свои бумаги, вдруг куда-то заторопилась и сделала вид, что ябеду не услышала.
На другой день в классе Мария Нашевна после уроков сказала, что Алексей Петров, то есть я, теперь чемпион детдома по шашкам, и если будут проходить какие-нибудь соревнования по шашкам в городе, то меня туда направят. На задних партах зашептались про везучего резета, типа вот тебе и тормоз. Ага, везучий. Вам бы всем так везло, как мне. Хотя лучше не надо. Мария Нашевна говорила, что нельзя желать зла другим людям. А то оно обратно может прийти с еще большей силой. Так что не буду я бегать за Гринькой, который, похоже, на меня обиделся и теперь при каждом удобном случае исподтишка кидался смятыми листками бумаги. И интерес у него к шашкам пропал. А я время от времени играл один, иногда даже не притрагиваясь к шашкам, просто проигрывал всю партию в уме.
Весной проводились какие-то межшкольные соревнования по шашкам, в другую школу меня отправили в сопровождении Пушкина, который всю дорогу ворчал себе под нос про сопливых малолеток, которых он должен еще куда-то водить.
– Сам придешь, – буркнул он, едва из-за угла аптеки показался синий бок школы, где проводились соревнования по шашкам.
Играл я, если честно, совсем не вникая, чисто машинально передвигая шашки и даже не задумываясь над ходами, но неожиданно в конце дня услышал свою фамилию на завтрашние игры. То есть я прошел отборочный этап. Глупая улыбка была отражением моих мыслей, – это я так хорошо играю или другие не умеют играть вообще?
На следующий день мой триумф решила разделить со мной Мария Нашевна, которой, как оказалось, тоже надо было в город по своим делам. Поэтому сейчас она вышагивала справа от меня, ведя меня в ту самую синюю школу. На второй день играло человек восемь, поэтому управились за час. Я играл с тремя, всех выиграл. Потом еще некоторое время мы сидели в коридоре, глядя на снующих по коридору ребят. Они здесь все какие-то другие были, гладкие и причесанные. Казалось, если принюхаться, можно уловить идущий от них запах домашних щей и бабушкиного варения. Короче, отличались они от нас, от детдомовских ребят.
Грамоту из рук спортивного дядечки получать вместе со мной вышла Мария Нашевна, которая так зарделась, как будто это она заняла первое место. Мне дали в руки маленький кубок и сказали готовиться представлять город на областных соревнованиях.
– А Алексей пусть тренируется, – дядечка потрепал меня рукой по волосам. Вы за этим посмотрите, хорошо, – еще больше засмущавшаяся от этих слов Нашевна молча кивнула. Потом мы фотографировались и пили чай с печеньем, наверное, вкусным. Но это я уже со слов моей сопровождающей знаю, потому что меня самого после фотографирования накрыло и держало до самого прихода обратно в детдом. В один момент я даже чуть сознание не потерял, но вовремя вынырнул. Во рту был привкус крови от прикушенной губы и остатки непрожеванного печенья, от которого плевок на асфальте получился просто невообразимого цвета.
3. Откуда же ты взялся
– Поиграй пока здесь, сыночек, я быстро, только через дорогу в магазин сбегаю за молоком, – красивая светловолосая женщина усадила мальчика где-то полутора-двух лет в песочницу. Песочница была новая, с чистым мелким песочком и кем-то забытой пластмассовой чайной ложкой. Мальчик цепко выхватил ее из песка и, глядя вслед переходящей улицу маме, засунул в рот. Песок был вкусным, ложка то врезалась в груды песка, то выплевывала его фонтаном вверх. В руках ребенка она была ничуть не хуже ковша экскаватора. Утомившись, малыш свернулся на нагретом солнцем песочке и не слышал визга тормозов, глухого удара и чьего-то испуганного вскрика. Звон бидона по луже молока на асфальте также его не разбудил. Не мог слышать он и обрывки разговора двух полных теток на той стороне улицы, мол, совсем молодая, нет, не насмерть, но без сознания ее скорая увезла, вон молоко на асфальте все еще не высохло. И даже спустя целый час, когда от пролитого молока уже остались лишь белесые пятна, стоящая в тени кустов песочница также заботливо берегла сон уставшего ребенка.
– Эй, мама, смотри, смотри, там лялька спит, – чернявая девчушка потянула свою маму за юбку.
– Миро дэвэл, да и верно спит, чаворо, мальчик чей-то, – цыганского вида женщина устало поставила на траву тряпочный баул, подобрала свои юбки и присела на него.
– Красивый такой, – девчушка присела на край песочницы, – эй-эй, соня, где твоя мама?
Малыш заворочался и проснулся, а как проснулся так сразу и засопел, готовясь заплакать сразу за все. И за то, что кушать хотелось, опять же в туалет не сводили.
– Мама, мама, он ничей, ничей, смотри – его же никто не ищет и не зовет, давай возьмем его с нами, ну пожалуйста, – девчушка аж припрыгивала от нетерпения.
Цыганка потянулась, взяла еще сонного ребенка на руки и начала покачивать. Сопеть малыш сразу перестал и даже закрыл глаза, благо детский сон еще не успел далеко уйти от него, да и кушать почему-то уже не особо хотелось. А в туалет он уже того. Улыбнувшись и сразу став выглядеть моложе, женщина смахнула с лица мальчика налипшие песчинки. Поэтому можно еще и поспать, пока мама придет, тем более еще и на ручках баюкают.
Привычный скрип цыганской брички навевал дрёму лучше любой колыбельной. Скоро уже должен был показаться поселок, Янко встряхнул вожжи и потряс головой, отгоняя сон. Сзади из брички раздался детский плач и успокаивающий голос Лалы. Вот, дырлыны, своих детей ей мало, так она откуда-то еще и чужого принесла. Не дай бог, искать его будут, а если у них найдут, то беда им всем будет. Никто ведь им не поверит, что этот ребенок – найденыш. Скажут, вы нашли, а у кого-то он пропал. И пропажу сразу им в кражу и поставят. Ну а в тюрьме-то сидеть ему придется. А за воровство ребенка, да еще и цыгану дадут столько, что мало точно не покажется. Вот дура баба, а? Дура и есть. Это же надо было до такого додуматься, чужого ребенка в табор притащить. Ну и что, что он один был, и никто его не искал. Как потерялся, так найдется. Это людей заботы, а не цыган. Чужак, он, гаджо, что он нам. А сейчас как вот? Самим как прокормится, думать приходится. Но это ладно, многого ему и не требуется. Но что с ним дальше делать-то? Не оставишь же его в поле одного? Люди-то потом сказать могут, что Янко сироту на погибель кинул. Ладно, что-нибудь само придумается, вон уже дома показались.
За такими беспокойными мыслями цыган и не заметил, как они уже подъезжали к очередному поселку. Сколько их было, таких вот безымянных селений на их пути. Много раз по много, но все чем-то схожие. Встали за поросшей бурьяном околицей, поставив брички, как обычно, широким кругом. Внутри него сразу же затеялась привычная для стоянок их табора суета. Ребятишки разводили костры, от которых вскоре вкусно запахло варевом. Мужики неспешно переговаривались и тянули из карманов кисеты. Бабы вытряхивали из бричек влажное тряпье и собирали нехитрую снедь. Девки стайкой упорхнули на поселковый рынок. Загремели пустые ведра, кто-то затеял стирку. Неподалеку на полянке фыркали и переминались стреноженные лошади. В общем, нехитрый цыганский быт налаживался, тут решили остановиться до поры, пока уже не придет время отправляться в путь до их нового дома.
– Знаешь, а с этим мальчиком так хорошо дают, наши-то ребята уже постарше, а этот еще совсем маленький, да и нравится он людям, – Лала принесла мужу вечернюю похлебку. – Янко, пусть он еще с нами побудет, потом, когда уже к зиме поедем, будем думать о нем.
– Откуда же ты взялся, а? – задумчиво глядя на возящегося под бричкой с щенком мальчика, Янко дул на горячий котелок.
– Да не разговаривает он пока, разные звуки только. Двух годин, наверное, даже еще нет ему. Но ласковый он такой, всем людям улыбается, ручки к ним тянет. И сам на руки ко всем идет. Может, пусть он с нами останется, а?
– Ты, Лала, пойми, сейчас дают тебе с ним больше, погадать доверие от людей тоже есть, но он все равно нам чужой и не будет ему жизни с нами. Да и самой тебе хватит уже ходить по улицам, как люли какой-то. Как назвала-то ты его?
– Да вроде Эйша что-то говорила. Эйша, иди-ка сюда, – окликнула Лала дочь. Как ты нашего найденыша называла?
– Лёуша, ну имя такое у них есть, Алёша, – девочка заливисто засмеялась, глядя как маленький щенок, играясь, вцепился мальчику в нос.
– Ну, Лёуша так Лёуша, а фамилия у него как наша тогда пусть будет, Петров, – допив прямо из котелка остатки похлебки, Янко сыто икнул и полез в бричку. Делать уже ничего не хотелось, да и ночь скоро. Надо будет перед сном еще до лошадей сходить, пошептаться с ними, успокоить их на ночь. Чтобы не косились опасливо в сторону поселка, со сторону которого уже сейчас брешут во все голоса дворовые псы. Ладно, а пока и полежать немного можно. На улице кто-то елозил ложкой по дну котелка. Это, наверное, Лала, накладывала остатки похлебки для себя и детей, они, как и положено цыганской семье, всегда ели только после отца.
Осенью хоть и светало еще по-летнему рано, но по утрам уже тянуло вполне ощутимой прохладой. В звенящей предрассветной тишине из поселка доносилась приглушенная перекличка петухов и протяжное мычание коров. Потом вдалеке быстро смолкло тарахтение мотоцикла, и утреннюю тишину прорезал резкий щелчок пастушьего кнута. Цыганский табор тоже понемногу просыпался, скрипели борта бричек, детские сонные голоса перемежались с позвякиванием ведер, чуть глуше слышалось фырканье лошадей. С утра Янко подновил давно скрипевшее днище телеги, потом смазал колеса, а Лала подлатала парусину на крыше. Скоро надо бы им уже и в дорогу трогаться. В теплые места до стужи надо бы успеть, а путь предстоял не близкий.
Вытирая руки от масла об кусок старого холщового мешка, Янко с прищуром смотрел на детей, бросающих камни в вырытую в земле ямку. Найденыш старался не отставать от других ребят и тоже держал в руках плоский камешек. Он бросал последним. Смешно косолапя, мальчик вразвалочку отошел за палку, развернулся и, совсем не глядя, легко забросил камень точно в центр ямки. Дети завопили, а Эйша взяла чужака за руки и начала скакать с ним.
– Смотри, Янко, наш Лёуша совсем еще маленький и раньше в такие игры никогда не играл, а сразу попал, – сзади незаметно подошла Лала. – И кольца он на палку набрасывает быстрее других ребят. Даже камешками в перевернутое ведро чаще других попадает. Какой ловкий, да?
– Ловкость здесь совсем не причем. Видно, судьба ему за то, что он сирота, удачи больше чем другим отсыпала, – бросив мешковину под бричку, Янко достал из кармана кисет с табаком и пошел к мужикам, собравшимся вокруг хромого Кикары.
Уже издалека услышал он его визгливый голос. Вот гримаса природы, а ведь Кикара приходился ему сводным братом по отцу, самая что ни на есть близкая кровь. Но они были совершенно не похожими. Как упал Кикара еще в детстве с лошади, так и стал хромым. А как стал хромым, так и характер у него стал вздорным и крикливым. Вот и сейчас, собрав вокруг себя мужиков, он убеждал их остаться на зиму здесь, рядом с большим городом, где можно еще денег заработать. А в Молдавии заработать они много не смогут, там своих нахлебников хватает. Все равно потом придется ведь им сюда возвращаться.
Эх, глупый Кикара, знает ведь, что решения в таборе принимает Янко, а он уже все решил. Поедут они к родственнику Янко – дядьке Незиру, который имел свой дом в Чадыре, небольшом городке в Гагаузии. Там в теплых молдавских землях жили родичи из клана Кодаши, там хорошо, там много фруктов и море рядом. Хватит, поездили, – окинул взглядом свою кумпанию из 7 бричек Янко. И ведь все родня они, одним амалом живут, тут или свой брат или брат жены или свояк, чужих не было. Тем более за две зимы набрали они половину суммы для возврата долга дядьке Незиру, который и брали то для того, чтобы сделать первый взнос за свои дома. Надо ехать, пора уже и им на земле пожить. Не вечно же в бричках кочевать. Да и в таборе все так думают, кого не спроси. Хоть того же Кикару спроси, сам первый скажет, что ехать надо. Понимать-то он это понимает, но вот баламутить любит. Причем почти всегда не по делу, как и в этот раз. Потому-то он, только увидев идущего к его бричке Янко, сразу замолчал и юркнул под парусину. За ним следом и мужики разбрелись, как будто просто мимо проходили. Сплюнув табачную жижу себе под ноги, Янко бросил взгляд на проселочную дорогу, огибающую поселок слева, и пошел к лошадям. Любил он лошадей, иногда даже ловил себя на мысли, что с ними ему проще, чем с людьми. С ними хоть говорить ни о чем не надо, они все без слов понимают. Да и о чем разговаривать-то? Все равно советовать ему некому. Давно настала пора осесть их табору, свое нехитрое жилье завести, а если кто хочет, пусть сами кочуют за лучшей долей своей.
На следующий день Янко проснулся рано. Вчера бабы на базаре слышали, что один местный фермер разную скотину распродает. Вроде как уезжать куда собрался. Сегодня они с мужиками собирались к нему съездить и посмотреть на лошадей. Янко, если получиться сторговаться, хотел купить трехлетку в помощь своей старушке Балине, которая уже давно разменяла второй десяток. Хотя Кикара предлагал лошадь не покупать, а украсть. Ходил, ворчал себе в усы, что не пристало цыганам лошадей покупать, конокрадское ремесло предков позорить. Глупый Кикара, ну и на кого, он думает, кражу сразу повесят, если в поселке цыгане стоят?
– Нет, Янко, ну ты ж глянь, какие у Лёуши родинки интересные под левой рукой, – Лала надевала на сонного мальчишку ношеную рубаху, подшитую сверху обрезками старой кофты.
– Что там у него? – перебирая ремни и вожжи, Янко прикидывал, в каких местах им лучше будет остановиться по пути.
– Да сильно похожи они на сердечки, какие дети рисуют. Одно маленькое сердечко сверху, а другое большое чуть пониже. А между ними еще две маленькие родинки как две точки, черные как смоль.
– Да уж, необычные такие родинки, как будто меченые, – прищурившись, Янко потер себя по заметно отросшей на лице щетине.
– Дети говорят, вырастут когда, найдут они его, узнать две точки промеж двух сердец всегда смогут, – Лала погладила малыша по головке. – Полюбился он детям, Янко, как родной им стал.
– Дурланы, никогда они его больше не увидят, – смачно высморкавшись, Янко полез под бричку.
– И ты это, напиши-ка на бумаге имя его, потом ему в карман положишь. С нами пусть едет пока, а там перед границей мы его людям оставим.
– Дети привыкли к нему, Янко да я и сама, – снова начала было Лала, но была грубо прервана – отвыкнут, все я сказал.
Почти половину луны после этого разговора цыганские брички тряслись по проселочным дорогам до Ростова. Подолгу они нигде не останавливались. Только под Житковицей табор задержался на несколько дней, подрядились они там арбузы на бахче собирать. В оплату их им и дали. Янко еще немного деньгами взял. Хотя жуликоватого вида хозяин бахчи очень не хотел расставаться с деньгами и все уговаривал их поработать еще. Однако Янко сказал, что им надо уже быть в дороге. А сейчас сидел на перевернутом ведре и думал, что могли бы они еще на пару дней остаться. Все ж таки деньги то им и вправду нужны были. Да бабы его переубедили тогда, сказали, что этих денег они в городе за день возьмут столько, сколько на арбузах за неделю им дадут. И то если еще и дадут. Слишком уж хитрющий был этот хозяин бахчи Гамза. Ладно, надо бы лошадьми заняться, без него, они, наверное, до сих пор не поенные стоят.
К пригородным местам Ростова табор добрался уже ближе к концу октября, когда по ночам в бричке становилось ощутимо зябко. В сам город Янко решил не заезжать. Могли возникнуть разные вопросы от властей, ну и милиция цыган без внимания никогда не оставит. Да и баб ведь не удержишь, они обязательно в город побегут, по рынкам пройтись, купить чего или людям погадать. А потом ему ответ перед местными держать, почему на чужой земле и без их ведома он барыш имеет. Местные-то цыгане, небось, в эти места корнями уже вросли, забыли каково это в бричке месяцами трястись. А может и не знали такого никогда. Если вообще когда-то ездили в бричке. Сейчас в городах-то они больше на машинах да мотоциклах. А на живом коне да по ночной прохладе, да так, чтобы ветер в ушах свистел – это они уже не смогут. Тьфу, Янко сплюнул на землю мешанину из табака и листьев полыни. Во рту осталась привычная горечь. Нет, не будут они заезжать сюда. Янко резко потянул на себя левую вожжу, сворачивая на узкую полевую дорогу, ведущую в объезд железнодорожного переезда. Так-то лучше будет. Там впереди должен быть небольшой городок, где они остановятся пополнить запасы и передохнуть перед переходом границы. Лале надо бы кофту поновее прикупить, а то эта совсем на ней порвалась. А ее надо на обшивки детям пустить, тоже обносились все, в дырках да заплатах.
Батайск встретил их мрачными серыми заборами и выбитыми окнами стоящего на въезде в городок какого-то опустевшего здания. Заезжать отсюда они не стали, а проехали дальше по окраинной проселочной дороге. Остановились, уже почти проехав городок, на выезде. Кушали мужчины молча, в угрюмой тишине раздавалось лишь неторопливое звяканье ложек. Женщины вернулись с базара недовольные, народу мало, смотрят подозрительно.
– Лала, завтра рано утром тронемся. А потом до границы только на ночь будем останавливаться. Найденыша здесь оставим, – сидя на краю брички, Янко грел руки об миску с остатками горячего отвара. Ах, хороший отвар получился. Покатав во рту последние ароматные глотки, Янко повесил пустую миску на край телеги. Потом достал кисет с табаком и посмотрел на молчавшую жену.
– Ты слышала меня? Написала ему записку с именем?
Лала вздрогнула от его слов. Она давно уже ждала этого последнего разговора, но все тешила себя надеждами, что забудется. А нет, Янко ничего не забывает. Да забыть и не получиться, веселые крики детворы за парусиной сами напомнят. Жалко Лёушу, привыкли дети к нему сильно, плакать будут. Да ничего уж не сделаешь, Янко своего решения не изменит.
– Слышь, Янко, здесь в городке дом для брошенных детей есть, у которых родителей нет, бабы на рынке сказали. Мы почти мимо и поедем, – Лала ссыпала семечки в торбу из необъятных карманов своей вязаной кофты.
– Угу, тогда одень мальчонку, утром рано поедем, пусть одетый спит – цыган сплюнул табак и пошел поить лошадей. В старой холщовой рубахе ему тоже было уже зябко, даже в накинутом поверх нее жилете из мешковины по телу скользил неприятный холодок. И дети все давно уже спали одетыми. А сказал он так, чтобы она поняла, что от своего решения Янко не отступит. Пусть гаджо живет со своими.
Еще даже звезды не начали пугливо бледнеть при виде нового дня, когда табор начал собираться в путь. Фыркали разбуженные раньше обычного лошади, скрипели брички, за парусиной которых о чем-то негромко переговаривались бабы. Когда из-за горизонта стало проглядывать хмурое осеннее солнце, табор, покачиваясь на ухабах и рытвинах, уже проехал погнутый знак с выцветшим названием городка. Слева от дороги виднелось большое поле с луговой травой, на окраине которого стояла какая-то полуразрушенная церковь. А сразу за ней начинался лес, очертания которого с трудом угадывались в утренней дымке. Справа за выездом с проселочной дороги на грунтовку стояло мрачное здание, в котором прохожий с трудом бы признал дом для детей. И даже если бы ему сказали об этом, то он бы сразу и не поверил и долго бы потом еще сомневался. Больно уж не вязалось это грубоватое строение с представлениями о доме для детишек. Но табличка с ржавыми краями об этих сомнениях не знала и годами бережно хранила на себе буквы «Батайский детский дом».
– Лёуша, иди вон туда, – Лала прижала еще сонного мальчика к своему мокрому от слез лицу, крепко поцеловала в лоб и подтолкнула к серому зданию.
– Дашь там эту бумажку, – разжав детский кулачек, цыганка вложила туда маленький листок с написанными на нем неровными буквами.
Маленький мальчик потер свои заспанные глаза и посмотрел уходящим вдаль цыганским бричкам. И даже непонятно было, что теперь ему делать – то ли плакать, то ли бежать за ними. То ли идти туда, к этой страшной серой громадине, смотрящей на него пустыми глазницами спящих окон.
4. Вы теперь взрослые
Взрослая жизнь после конца выданных на выписку трех тысяч рублей должна была сама подсказать нам, что дальше делать. Так авторитетно вещал на выпускном вечере Пушкин, размахивая пустой чашкой. А вот и нет, не подсказывала она ничего. О чем-то хотел сказать своим бурчанием пустой уже вторые сутки живот – это да. Но вот в голове никаких мыслей не было. А чего там вообще могло быть-то у зачисленного в 17 лет после детдома в техническое училище на специальность оператор станков по профилю оборудование автоматических линий? А ведь как красиво говорил наш директор на торжественном собрании, что никто не вправе решать, чем человеку в жизни заниматься. Все же мечтали в детстве стать космонавтами? Ну и вот, поэтому смело стремитесь к своей мечте. Если только в космосе всем места хватит. Да уж, сколько всего нам тогда на вручении аттестатов хорошего наговорили. И про веру в себя, и про наше светлое будущее. Но особенно запомнилось мне про мечту и детство. Хотя это точно не про нас, это про тех, у которых в детстве было детство, а не как у нас.
Так что мечта мечтой, а все случилось так, как получилось. Просто наш директор был давним знакомым директора этого технаря, вот он всех детдомовских и пихал сюда, с глаз долой. Только вот почему-то выпускается отсюда наших раз, два и все. Куда остальные деваются по дороге к мечте, было непонятно. Да и вообще, что такое автоматические линии, что за оборудование? Тайна, покрытая мраком, вот что это такое, хорошо, если на выходе не будем доски таскать или вагоны разгружать. Хотя лично мне что-нибудь грузить или разгружать в ближайшее время точно придется. Если, конечно, найду какую-нибудь подходящую шабашку. А найти бы надо. Потому что, во-первых, надо что-то кушать, во-вторых, брюки себе новые купить хочу. Может джинсы какие-нибудь, не фирменные, конечно, но чтобы вполне приличные были. Весной-то всем выпускникам в детдоме выдавали новые костюмы, но штаны от них я уже затаскал и в одном месте даже порвал. Потом случайно в пакете, который нам раздали в детдоме на выписке, нашел катушку ниток с иголкой. Сам дырку зашил, но получилось немного коряво. И хотя шва даже особо не было видно, но вид у штанов был уже не тот. Короче, мне нужны новые штаны.
Учеба началась как-то внезапно. Сначала даже стало непонятно, что это была она. Второго сентября одуревший от недельной разгрузки фур в ближнем к общаге продуктовом магазине, я с недоумением смотрел на пухлого мужчину в круглых очках, который с важным видом стоял впереди строя преподавателей. Им оказался директор нашего училища. Сложив руки на внушительном животике, он уже минут десять вещал перед строем первокурсников о важности учебы и о том, какое хорошее образование мы получим. Ну да, детство, мечта, космонавты. По-моему, никому она особо была не нужна, эта учеба. Потом, уже проучившись здесь какое-то время, я понял, что это такая общая игра. Все ребята делали вид, что учатся, а преподаватели делали вид, что их учат. По крайней мере, шеренге первокурсников были совершенно до фонаря махания руками директора, которыми он сопровождал свои лозунги. Но надо отдать ему должное, говорил он напористо и красиво. Если бы я сейчас на него не смотрел, точно бы подумал, что он свою речь с броневика толкает. С кепкой в руках сыпет плакатами в будущие трудовые массы, которые его в упор не видят. Я еще стоял в строю и слушал, хотя некоторые ребята вообще развернулись друг к другу и разговаривали о чем-то своем. Да и остальным первашам судя по их скучающим лицам речь директора была глубоко не интересна. Так, просто стояли и видимость линейки создавали. Куратором нашей группы пузатик представил Ивана Петровича, седого мастера по обслуживанию станков. Токарь высшего разряда, он будет нас воспитывать и вести матчасть. На этом всё, все разошлись по своим классам.
Шла вторая неделя учебы, но новые знания пока никак не могли отвоевать себе место в сумбуре моей головы. На штаны мне не хватало еще 400 рублей, хотя на линейке что-то там говорили про стипендию. В общаге ребята сказали, что это около полутора тысяч. И это на целый месяц. Даже пожрать купить на месяц этого точно не хватит, не говоря уже о том, чтобы одежду покупать. Но хотя бы штаны все равно куплю, даже если потом есть буду меньше. Поэтому надо искать работу, фуры разгружать тяжело, да и в магазине свои грузчики появились. Поток моих тягучих мыслей был прерван движением слева.
– Колян, – плюхнулся рядом со мной белобрысый пацан и протянул мне руку.
– Леха, – протянул я в ответ. – Ты кто?
– Гоблин я. Кто еще сюда учиться пойдет?
– Понятно.
– Да шучу я. Просто в отъезде был и опоздал к началу. Я ничего не пропустил?
– Ничего интересного.
– Ты сам откуда? – Колян, видимо, был настроен поболтать, улыбчивый, блин, и любопытный еще.
– Местный я, детдомовский, в этом году выпустился, сюда вот определили.
– Ну и как там, – Колян достал из пакета зеленую тетрадку с надписью Химия и начал что-то рисовать на последней странице.
– Да нормально, жить можно, – ну и все, а рассказывать то и вправду особо было нечего, ну жили, ну учились, нормально. – Чего рисуешь?
– Да, гоблинов разных. Я же сказал, что я гоблин, – Колян оторвался от тетради и с туповатым видом свел глаза к переносице.
– Похож, – а что еще сказать, что вид у него как у полного дебила?
Я полез за своей тетрадкой, в кабинет медленно вползла преподавательница по теории каких-то процессов. В возрасте уже, худощавая и с прядями седых волос, свисающих вниз над толстой оправой очков. Кинула через линзы пустой взгляд поверх наших голов и с надменным выражением лица прошла к своему столу. Да, наверное, та еще заноза будет.
– Да не, погоняло у меня такое, еще со школы, – шепот соседа по парте отвлек меня от созерцания учительского стола. – Раньше в компьютерных играх я всегда за гоблинов бегал, ну нравятся они мне, рисовал их везде. Один раз даже себе ручкой татуировку на руке нарисовал в форме гоблина, – Колян потянул руку, как будто хотел показать мне под курткой место своего творения. – Вот и прилипло ко мне, гоблин да гоблин.
– Тиха, – грымза начала делать перекличку, подозрительно косясь в нашу сторону своими бесцветными глазами.
Я глянул на его руку, но под курткой никаких гоблинов не увидел. Ну, гоблин так гоблин.
– Тогда я Резет, – тоже шепотом открыл я Коляну свое детдомовское прозвище. – Это кнопка такая на компьютере есть, резет, значит перезагрузка.
– Да это-то я знаю. А почему Резет?
– Потому что я иногда задумываюсь, как будто застываю. Это у меня болезнь такая, с мозгами связана, но ты не бойся, она не заразная. В общем, из-за этого ребята и прозвали меня так, – вопрос в его глазах сменился недоверием.
– Понятно.
– А ты сюда учиться чего пошел? Это у меня-то после детдома выбора не было.
– Да батя сказал, что до армейки человеком я все равно не стану, так что надо идти учиться поближе к дому и куда попроще, чтоб без дела не мотаться, а там разберемся.
– Ты чего, реально в армию собрался?
– А у меня что, есть выбор? С моим батей выбирать особо не разбежишься.
– Строгий такой?
– Скорее правильный. Со своими понятиями.
– А сам-то ты как, служить хочешь?
– Да отслужу, все лучше, чем здесь штаны просиживать.
Значит, в армию он собрался. Брешет, поди. А может и вправду служить хочет пойти. Мне-то это точно не грозит, еще Колба говорила, что не возьмут меня в армию, с моими приступами туда не берут.
– Вы теперь взрослые, должны понимать, что надо относиться к учебе с прилежанием, все меня слышите? – скрипучий голос со стороны учительского стола прервал нас. Грымза в очередной раз с подозрением покосилась в сторону нашей парты, поэтому я отодвинулся от Коляна и сделал вид, что внимательно ее слушаю. Колян же, прикусив губу от усердия, продолжил рисовать своих гоблинов. Да не он один рисовал, по-моему, почти все ребята занимались чем угодно, но не лекцией. Слева от нас чей-то шепот топил уже пятый по счету корабль, в морской бой играли и впереди нас. Девочка у окна в светлых волосах увлеченно читала какой-то журнал, прикрывавший ее колени. Короче, все коротали время как могли. В нашей группе было 14 ребят и три девчонки. Причем, какого лешего сюда девки пошли, мне было совершенно непонятно. Но это не наши, наши детдомовские почти все шли в швейку – швейное училище на другом конце города. А эти, видимо, чтобы уж совсем не заморачиваться делами учебными, просто пошли туда, куда их брали. Хотя все-таки вон та, светленькая с журналом у окна, ничего так, симпатичная. Надо будет подружиться поближе. Так сказать, наверстывать упущенный опыт общения с женским полом. И хотя в детдоме у нас с этим было запросто, у меня как-то до сих пор не получалось. То с шашками, то зависания эти мои, так что в этом отношении у Резета все еще было впереди.
Дальше потянулись похожие друг на друга пустые дни, занятые мыслями о том, где люди берут деньги и зачем мне вообще сдалась эта учеба. Вот скажите мне, я что, всю жизнь буду работать оператором станков? Но это точно не предел моих мечтаний. В смысле там, в будущем. Хоть и не космонавтом, конечно, но все же хотелось бы что-нибудь другое попробовать. Да хоть охранником поработать для начала. Вот в том продуктовом магазине согласились же сначала взять меня ночным сторожем. Правда, потом, узнав, что я детдомовский, передумали. Оно и понятно, вдруг этот бродяга без роду и племени, то есть я, еще чего сопрет или съест прямо в магазине.
Зато у меня получилось устроиться сторожем в детском саду в ночь через две. Детский сад находился неподалеку от моего общежития вдоль дороги, по которой я ходил на учебу. И зашел я в него наугад спросить, может, есть какая-нибудь работа. Заведующая детским садом оглядела меня критически и спросила, не курю ли я?
– Нет, а почему вы спрашиваете? От меня пахнет табаком? – я непроизвольно втянул воздух носом, вроде бы ничем таким от меня не пахло.
– Это хорошо, что нет. Потому что здесь детское учреждение, – казалось, кроме этого ее во мне больше ничего не интересовало.
– Наталья, идите сюда, поговорите с молодым человеком, – крикнула она в глубину темного коридора. На ее зов явилась миловидная женщина средних лет, которая мне приветливо улыбнулась. А заведующая детсадом сразу утратила ко мне всякий интерес и важно удалилась в свой кабинет. В общем, приняли меня туда на работу и даже спустя неделю выдали мне аванс. С этих денег я сначала съел две двойных порции пельменей в кафешке за продуктовым магазином. Наелся ими так, что потом аж икал от своего обжорства. Ну а что, в столовой нашего технаря еда была та еще гадость. Особенно щи из кислой капусты, где кроме нее самой и не было ничего, а уж запах такой, что много не наешься. Даже у нас в детдоме щи супом больше пахли, чем здесь. Поэтому и ходили мы в столовку через раз, а я теперь тем более. Где-то в течение месяца с начала моей работы в детсаде я сдружился с ночными нянечками, которые стали оставлять для меня не съеденную детишками еду. В ночь дежурства я до отвала наедался сваленными в одну кастрюлю детскими кашами. Так что с едой у меня более-менее вопрос решился. А на аванс я наконец-то купил себе нормальные штаны, да еще и джемпер в придачу. Надо будет потом и куртку какую-нибудь купить, а то из детдомовского пальто я уже торчал как оглобля. Даже немного стеснялся в таком виде на учебу ходить. Поэтому иногда я ее пропускал.
Хотя вру, не только поэтому. Просто с учебой я вообще особо не напрягался. И совсем не потому, что я не любил учиться, это мне как раз нравилось. А потому что не испытывал никакого интереса к предметам. Видимо, чувствовал, что не мое все это. Но занятия все же старался не пропускать. А ходил на них я для развлечения, с ребятами поболтать, да и просто от нечего делать. Кстати, к зиме стало интереснее, начались практические занятия и лабораторные, которые мне было проще писать самому, чем списывать у однокурсников, как делали другие ребята. Многие вообще не готовились к занятиям, Иван Петрович уже устал пересказывать нам слова других преподавателей о том, какие мы безответственные и ленивые бездари.
Ну, по правде говоря, так оно и есть, все разговоры в группе были только про то, у кого можно было списать или купить зачет. Да и мутные были они какие-то все. Жалко, что та светловолосая девушка у окна ушла из технаря почти сразу после начала учебы. Говорят, что она куда-то переехала. А с остальными-то и поговорить особо было не с кем, каждый сам по себе. Из всех из них я близко только с Коляном сошелся. Он рассказывал мне про свои компьютерные игрушки, я ему про наши детдомовские приколы. Несколько раз после занятий мы с ним пиво вместе пили. Пару раз ходили на танцы в соседнюю общагу. Первый раз прокатило нормально, познакомились с девчонками, потом проводили их. А вот недели через две мы нарвались на каких-то дерзких ребят, которые нам немного настучали по репе. Немного потому, что мы вовремя успели оттуда свалить. Хотя Колян и порывался остаться, я еле успел его вытащить. Только мы выбежали из общаги, как меня самого накрыла вспышка. Теперь тащить меня пришлось уже Коляну. В общем, больше мы туда на танцы не ходили. И вообще никуда не ходили, а пили пиво в парке рядом с Колькиным домом. Откуда нас ближе к Новому году и забрали в ближайшее отделение милиции. Как нам пояснили, для установления личностей с целью профилактической беседы. Забрал нас оттуда отец Коляна, который уже на улице продолжил эту самую беседу, отвесив каждому по звонкому подзатыльнику.
– Слушай, а пошли к нам в подвал в бильярд играть, там вчера столы собрали, батя должен был шары с киями привезти, – Колян сегодня на удивление не опоздал на первую пару.
– Да какой бильярд, я его вживую то ни разу не видел, только по телеку и то всего пару раз. Да и в ночь мне сегодня, – попытался отмазаться я. Но, блин, от Коляна так просто не отделаться, если что вбил себе в голову, то так легко не отстанет.
– Вот и я не разу живьем не видел, ну до вчерашнего дня. И не играл. Только в лагере на каникулах в настольный теннис играли. Но это же совсем не то.
– Да уж, это как учиться играть в шашки по учебнику для шахмат, – вспомнились мне детдомовские времена.
– Вот-вот, а сегодня батя сказал, типа, столы накроем и отметим покупку, к нему его приятели придут. Ну и мы с тобой там покрутимся, пожрем разной вкуснятины, может и поиграть получится. Там два стола, играть места всем должно хватить, – сказал Колян как об уже решенном вопросе.
Нахлынувшие мысли о детдоме унесли меня куда-то далеко от начавшейся лабораторной. Почему-то я снова был там, и изо всех сил пытался удержаться на своей детдомовской панцирной кровати, каждый скрип которой мне был с детства знаком. Она все сильнее накренялась вбок, и я начинал заваливаться вместе с ней.
– Леха, блин, – Колян оттолкнул меня от своего плеча, на которое я навалился. В руке я сжимал половинку почему-то сломанной надвое ручки.
– Что, опять? – я взял протянутый им колпачок от ручки.
– Николаев и Петров, сейчас пойдете в коридор разговоры свои разговаривать, я для кого все это объясняю, – Иван Петрович сердито смотрел на нас поверх чертежа портального станка с ЧПУ.
Вечером отец Коляна – дядя Слава посмеивался над нами, когда мы не могли даже попасть по шару. Причем, если Колян еще иногда тыкал концом кия в центр шара, видимо, игра в теннис ему все-таки помогала, то я просто соскальзывал кием по краю шара и не мог даже толком его покатить.
– Так, ребята, сукно мне только не поцарапайте, – дядя Слава, присев, скользил взглядом по поверхности бильярдного стола, особенно по месту, где мы пытались сдвинуть с места один из шаров. Хотя что там он рассматривал, было непонятно. Покрытие было и так все сплошь в белых точках от ударов шаров, уже много раз поцарапанное чьими-то размашистыми ударами.
– Смотрите, руку ставите вот так, а кий должен скользить между большим и указательным пальцами. Слав, ты им перчатки какие-нибудь на руку придумай, – один из мужчин, видимо выбывший из игры взрослых на соседнем столе, начал показывать нам, как надо правильно бить.
– Вот, этим шаром надо попасть по другому шару. Притом так, чтобы тот чужой шар или свой после удара с ним зашли в лузу, – красиво вращающийся от его удара шар стукнулся с другим шаром и с характерным звуком влетел в среднюю лузу.
Через полчаса у меня получилось забить шар в лузу. Колян постучал концом кия по полу, выражая свое одобрение. А до этого я еще несколько раз почти забивал, шары прямо в лузу ударялись, но не заходили.
– А ты, ничего, Леха, молоток, резку видишь, – Колян достал мой шар из лузы и положил его в коробку из-под старого утюга, киевницы в подвале еще не было и шары складывали в разные коробки.
У самого Коляна играть получалось получше, видимо, теннис все-таки точно ему помогал. Короче, покатали мы шары, измазали руки мелом и решили научиться играть, как следует.
– Вы это, ребята, можете днем сюда приходить играть или вечером, если свободно будет. Заодно убираться здесь будете, ну там полы протереть, пыль смахнуть, – выпивший по случаю открытия своего бильярдного подвала, Колин батя похлопал меня по плечу.
– Спасибо, дядя Слава, – пожав ему руку, я побежал на дежурство.
Я уже подходил к детсаду, когда идущая впереди меня девушка поскользнулась и упала.
– Осторожнее, вы ушиблись? – протянув руку, я помог девушке подняться.
– Нет, не сильно,– отряхивая налипшие листья с куртки, ответила она и подняла на меня свои глаза…– спасибо вам.
– Скольззззко, – почему-то заикаясь, я стремительно тонул в ее глазах и молил бога – только не сейчас, ну пожалуйста. Ветер моей ауры кружил все ближе, я остро чувствовал его горячее дыхание. Боже, ну не надо мне сейчас зависать а, ну можно чуть позже, ночью, ну пожалуйста… – Вас проводить?
– Нет, спасибо, я уже почти дошла, вон мой дом, – незнакомка робко улыбнулась мне и показала рукой куда-то за свою спину. – Спасибо вам еще раз.
– Меня Леха зовут, – ничего умнее из меня выйти уже не могло. Я падал в какие-то глубокие колодцы, которые почему-то были зеленого цвета. Они мне улыбнулись, и уже за секунду до того, как утонуть в них окончательно, мне послышалось, – а меня Оля.
В детсад я пришел немного позже, чем обычно, ночная нянечка Лена Михайловна или просто тетя Лена, уже тихо посапывала на кушетке рядом с детской спальней. Будить я ее не стал, хорошо, что поел в подвале. Вытер об висевшее рядом со входной дверью полотенце синеву мела с рук и юркнул в свою сторожку, небольшую комнатку справа от входа. Спать особо не хотелось, перед глазами стояла она. Оля.
5. Здесь вам мамки нет
Довольный Вовка Беркуда, не расстилая кровати, плюхнулся на нее прямо в ботинках с видом мартовского кота после большой порции сметаны. Панцирные пружины под ним жалобно заскрипели. Причем у каждого из нас кровать скрипела по своему, но у Вовки, кажется, противнее всех. Хотя он этого точно не замечал, потому что глупая улыбка не сходила с его лица. Как же, после обеда он обжимался с Зинкой из старшей группы девочек. Ее сестра в этом году выпустилась из детдома, а на полученные к выпуску деньги купила сестренке новую кофточку, которой та уже второй месяц хвасталась. Ходила с сияющим лицом, вся из себя модная такая. Сегодня вот с Беркудой около фельдшерской терлась. Это мы уже знаем, Гринька успел всем растрепать. Знаем мы, и почему Вовка ухо трет, ему туда подзатыльник прилетел от нашей медсестры. А вот не фиг около ее кабинета просто так тереться, да еще и с девками обжиматься. Нашли место. А Колба, ну она Колба и есть, рука у нее тяжелая и быстрая. И ухо потом долго зудит, по себе знаю.
– Ну а что ж, большие же они уже, последний год вот отучатся и разбегутся кто куда, – уборщица баба Нюра натерла на полу остров вокруг возмущенной Колбы. – И ты, Антонина, особо их не гоняй, они же детдомовские. А ты их сразу по уху.
– Да, но ведь прямо средь бела дня, чуть в кабинет ко мне не ввалились. Ну совсем стыд потеряли. А что детдомовские, ну не все ж они такие. Вон, новенькая, такая скромная и вежливая девочка. Эй, новенькая, а ну-ка подожди, – Антонина Петеровна сошла со своего островка и пошла к вышедшим из класса девочкам прямо по мокрому полу, оставляя за собой на полу следы от солдатских сапог.
Новенькую Катю Свиридову привезли в детский год в прошлом году, родители ее погибли, а родственников, пожелавших приютить сироту, не оказалось. Она на всех смотрела своими широко распахнутыми глазами, в которых навсегда застыл вопрос – это что, все происходит со мной на самом деле? Сейчас она робко замерла на месте, глядя на грозно приближающуюся к ней медсестру.
– Тебя ведь Катя зовут, кажется? Запрос в поликлинику по твоему прежнему адресу я отправила, но там данных по твоим прививкам нет. Так что зайдешь ко мне завтра после обеда, будем восстанавливать картину, тебе уже по возрасту положено делать новые. Все поняла? – на секунду нависнув над девочкой, Колба широким шагом ушла вглубь коридора.
– Да, я все поняла, – казалось, Катя сейчас расплачется, глядя вслед марширующей по мокрому полу медсестре.
Красивая она девочка, милое, немного наивное лицо, светло-синие глазенки и смешно вздернутый носик. Пару раз мы с ней были дежурными по классной комнате, но вместо уборки играли с большой затертой картой Советского Союза. Не глядя, тыкали в нее пальцем и гадали, куда бы могли поехать. Нравилась она мне, ее красивые волосы и такая открытая улыбка.
– Чего-то ты, Вовка, сегодня довольный такой? Наверное, опять с Зинкой по углам терся? – я притворился, что ничего не знаю про его сегодняшние подвиги.
– Ну а что, нормальная девчонка Зинка, не то, что эта плакса, новенькая Катька, – Беркуда закинул ноги на спинку кровати и начал делать уроки. Так он называл раскрашивание ручкой картинок в учебниках.
– Дурак ты, Вовка, никакая она не плакса, да и всяко лучше твоей Зинки, – тоже хотел было прилечь я, но еле увернулся от летящего мне в лоб учебника алгебры.
– Ты, блин, чего это, Резет, – Вован вскочил и начал перелезать через стоящую между нами кровать Грини, – давно не задумывался что ли?
А вот ни фига, больше во время драки я не задумываюсь, удачно уклонившись от его кулака, я с размаху заехал ему в красное ухо. Вторым ударом расквасил губу, но, уже вставая с кровати, напоролся левым глазом на его встречный кулак. Стоя в кабинете директора, я прямо физически чувствовал, как под ним наливается синева. Директор и случайно шедший мимо нашей комнаты Пушкин, который и притащил нас сюда, с мрачным любопытством молча рассматривали нас.
– Да, молодцы, – Владимир Иванович устало махнул рукой физику, который уже пятился к двери. – И что мне с вами прикажете делать? Выгнать не могу, бить вас – так с этим вы и без меня неплохо справляетесь, – директор сел за свой стол и задумчиво смотрел на нас. Почему-то больше на меня, и грустно как-то, будто вспоминал что-то.
А ведь все как будто вчера было, глядя на синеющий глаз Петрова, Владимир Иванович снял очки. Как будто вчера.
– Вот, Владимир Иванович, мальчонку у входной двери нашли, – завхоз Саныч, он же сторож и вообще по хозяйству, держал за руку маленького худенького мальчика на вид около двух лет. Одетый совсем не по октябрьской погоде, в какую-то цветастую кофту с подшитыми кусками фуфайки и обрезанные холщовые штаны, мальчик испуганно жался к Санычу. Детские глазенки настороженно смотрели из-под спадающих на лоб волос.
– Так, и документов никаких у него, конечно, не было?
– Нет, Владимир Иванович, не было. Вот, только эта вот бумажка в руке у него была, – сторож протянул директору какой-то смятый листок бумаги.
– Ну да, ну да, – вздохнул директор детского дома, – так, Лёуша Петров, с трудом разобрал Владимир Иванович накарябанные неровным почерком буквы.
– Стало быть, ты Алеша, да? – выйдя из-за стола, директор присел перед ребенком на корточки и потрепал его по торчащим волосам. – Откуда же ты взялся, парень?
– Так я спрашивал, молчит он, может, боится или не разговаривает еще, малой ведь совсем. Он, наверное, кушать хочет, пойду я, скажу девчатам на кухне, чтобы оставили ему – Саныч мягко разжал детскую ручонку.
– И сколько же тебе лет, – задумчиво щурился на мальчика директор. – Саныч, в общем так, надо его сейчас помыть, одеть нормально, потом отведешь его к Антонине Петьеровне, пусть медицина его посмотрит.
– Сам я сейчас позвоню в роно и, наверное, в милицию надо, – сев за стол, директор придвинул к себе телефон и попытался вставить толстый палец в диск. – Еще Инашеву позови ко мне, если она не ушла.
– Саныч, а тебя же Иваном зовут? – вопрос директора догнал озадаченного завхоза уже в дверях.
– Да, Владимир Иванович, в детстве Ваняткой кликали.
– Ну раз ты нашего парня, можно сказать, и нашел, быть ему Алексеем Ивановичем, ты не возражаешь? Алло, да здравствуйте, это вас из Батаевского детского дома беспокоят… – прижав к уху трубку телефону, директор детдома уже не видел кивания головой вышедшего в коридор Саныча.
Мария Леопольдовна Инашева – воспитательница младшей группы с интересом разглядывала уже переодетого и накормленного маленького мальчика, застывшего на кушетке в углу директорского кабинета. Ребенок смотрел на нее бескрайне-чистыми глазами, в которых она не увидела ничего кроме детского любопытства и настороженности.
– Так, Мария Леопольдовна, принимайте нашего найденыша, зовут его Алексей Петров, сведения о нем я уже запросил, обещали посмотреть, ну а пока он наш, – Владимир Иванович положил руки на слегка помятую канцелярскую папку, личное дело нового воспитанника, в котором первым документом был мятый листок бумаги с корявыми буквами.
– Определите его в младшую группу, и да, он пока не разговаривает, но скоро научится, так Алексей? – услышав свое имя, мальчик отвел глаза от висевших на стене фотографий, бросил быстрый взгляд на мужчину и снова уставился на стену. Выцветшие стены директорского кабинета были покрыты замысловатой картой из мелких трещин, в которых мальчик пытался разглядеть фигурки знакомых ему животных. Вон там лошадка, а вот собачка. Хотя в этих трещинах и вправду мог завестись кто угодно. Красили стены в кабинете ощутимо давно, краска на них не только потрескалась, но и сильно выцвела. Очевидно, что они нуждались в новой встрече с малярами. Вообще, если хотите знать самый первый страх маленького ребенка в детдоме – это стены, покрашенные в светло-зеленый цвет, как будто специально придуманный для тоски. А еще и какие-то невкусные запахи в коридоре, что-то вроде старой пропахшей одежды, на которую кошки в туалет ходили. Хотя двухлетний Алеша и не знал, как должно пахнуть в таких местах.
– Выглядит ребенок здоровым, на вид ему года два, но Антонина Петьеровна потом его еще посмотрит и измерит, – медсестру детского дома по имени и отчеству звал только директор. Причем ее отчество, которым она очень гордилась, ибо звали ее папу Петер и был он каким-то важным немцем, директор произносил не твердо, а мягко, на славянский лад, – Петьеровна. Все остальные звали ее просто Антонина, а ребята промеж себя Колбой.
– Но пока для соблюдения формальностей, раз сегодня 19 октября, то мы отнимем два года и запишем дату рождения новенького – 19 октября 1989 года, – директор вписывал в папку первые буквы в истории детдомовской жизни Лехи Петрова. – Потом, если что, исправим. Ладно, идите, располагайте мальчика, будем думать, что делать с ним дальше.
Да уж, вчера не вчера, а почти пятнадцать лет с тех пор прошло. Выросли ребята. Алексей вон, вообще чемпионом по шашкам стал.
– Так, разбираться кто из вас прав, кто виноват, я сейчас не буду, но если еще раз такое повторится, как вас прижать я найду, можете не сомневаться, – очнувшись, Владимир Иванович напустил на себе строгость. – Ты, Петров, вообще, вместо того, чтобы готовиться к шашкам, мозг себе с другой стороны ломаешь. Все, пошли вон отсюда, здесь вам мамки нет, нянькаться с вами, лбами, некому.
Да, пойдем мы, пойдем, куда нам деваться. Мамки то у нас и вправду нет. Хотя у некоторых ребят есть, ну они так сами говорят, и она скоро их заберет. Типа ждут они. Я никого не жду, была бы у меня мама, я бы здесь не оказался. Глядя вслед ковыляющему по коридору Вовке, я присел на корточки, чувствуя спиной неровности стены. Мне сейчас лучше было побыть одному, на меня снова наползала туча, в глазах стало двоиться, и вспышка стрельнула резкой болью в правом виске. Блин, ну почему это мне, а? Как, наверное, хорошо просто жить как все? Без приступов, без их томительного ожидания. Не надо думать про все это, постоянно быть в напряжении и бояться, а вдруг приступ снова случиться в самый неподходящий момент. Например, в столовой или на уроке, когда рядом много людей, и все они на тебя смотрят. Некоторые жалостливо, другие с любопытством. Но им меня точно не понять. Всем ведь очень хочется прожить свою жизнь хорошо, чтобы все у них было как у людей, может даже чуточку лучше, чем у других. А мне даже лучше не надо, мне бы как у всех. Как же хочется мне просто быть как все, просто жить, просто спать, просто есть. И вообще ни о чем не думать. Но это не про меня. Я же Леха Петров, Резет, а теперь еще оказывается и цыганский подкидыш. Это недавно Мария Нашевна в разговоре с Колбой обмолвилась, а ребята слышали, за дверью в учительской стояли. Говорит, Петрова и вовсе вон цыгане привезли в детдом, мол, девочки из старшей группы видели, как его к воротам детдома какая-то цыганка привела, а потом уехала на цыганской бричке. О как. Тогда может быть моя мама – цыганка, а сам я – цыган? И гадать умею?
Но гадай не гадай, а в шашки мне точно надо еще тренироваться, здесь директор правильно сказал. Причем, лучше бы делать это как положено, в какой-нибудь секции с тренером, а не как я, тихо сам с собой. Вот никто, наверное, не догадался бы читать старый учебник по шахматам, чтобы понять, как лучше играть в шашки. И только моему сломанному мозгу это казалось нормальным. Тем более, что учебника по шашкам у меня не было. Ну а что, задачи в обеих играх те же, срубить как можно больше фигур. Если чуток подумать, то все эти комбинации из шахмат вполне себе ложатся в шашки. Например, защита Алехина. Да и уловки, по сути, те же, главное – это ловушки, ты ставишь, тебе ставят. Сам не попадись, а сумей заманить своего соперника. Причем, я сам разработал целую систему, как отвлекать внимание противника от своей истинной задумки. Разными хитростями – типа в другом месте взять и поправить шашку, или делать вид, что хочешь сделать ход в другом месте, смотреть туда пристально. Ну и ловушки должны быть такие, что намного ходов вперед. Поэтому я часто проигрывал в уме куски разных комбинаций или даже целые партии. Не знаю, помогало мне это или нет, но, по крайней мере, нашего физика, который иногда присаживался сыграть со мной, я выигрывал с лёгкостью. На что он снисходительно похмыкивал и поглаживал себя по блестящей лысине.
После полученной от спортивного дядечки год назад грамоты, я выиграл еще какие-то соревнования, на которых говорили, что скоро будет первенство области. Вообще, оказалось, что шашки – это не просто забава, типа убить время, а вполне себе спортивная игра, с собственными соревнованиями и медалями. У шашек есть и своя спортивная федерация, свои правила, то есть все достаточно серьезно. Даже директор пару раз говорил, давай играй, Петров, станешь чемпионом и прославишь наш детдом. На прошлой неделе он освободил меня от субботника, отправив играть с Пушкиным. Но на областных соревнованиях, думаю, мне мало что светит, там все-таки ребята специально этому учатся, занимаются с тренерами. А я что, самоучка детдомовский. Хотя Александр Сергеевич меня хвалит, говорит, что у меня мозги неправильно устроены. Причем как учитель физики, он порывался пару раз наглядно объяснить мне это на примере простой электрической схемы. Вроде как закон Ома у меня в голове задом наперед работает. Но это все так, пустое, игра там будет серьезная.
На областные соревнования в моей возрастной группе заявилось 47 ребят, среди них почти половина девочек. Все пришли с мамами, бабушками и тренерами. Нарядные такие, важные. В сером детдомовском костюмчике я выглядел среди них как бедный родственник из глухой деревни. Золушок, блин, на балу. Причем одновременно с областными соревнованиями проводился и один из этапов кубка России по русским шашкам. То есть играли как бы в два зачета. Поэтому народу было так много. В классической программе играли по круговой системе, по жеребьевке. После выступлений на открытии соревнований разных ответственных лиц в галстуках суета с выяснением первых пар игроков понемногу улеглась. Расселись за длинные столы, во внезапной тишине стали раздаваться звуки двигаемых шашек. Игра у меня пошла ровно, слава богу, приступов пока не было. Так что к вечеру второго дня в таблице по классике я был первым.
Сегодня старенький Пазик довез нас до областного центра детского творчества минут за двадцать. Ездил со мной в областной центр третий день подряд наш Пушкин, который был вполне себе горд тем, что раньше играл со мной. Тоже ходил там, важничал, воображал себя, наверное, великим тренером. А уж как он это все пересказывал нашему директору – страшно даже себе представить, что было бы, если бы физик не принял главное участие в организации соревнований. Второй вечер подряд директор, с трудом пряча улыбку, выслушивал его отчет об огромном вкладе скромного учителя в развитие областного спорта.
– Алексей Петров, ученик 9 класса Батайского детского дома награждается медалью за первое место в этапе кубка России и победу в областных соревнованиях по русским шашкам, – улыбчивый мужик надел мне на шею медаль и вручил кубок с изображением шашечной доски. Аплодисменты, фотографирование с этим мужичком и с подпрыгнувшим ко мне с другой стороны Пушкиным.
Вот ты и чемпион, Леха Петров. Кубок был достаточно увесистым и целиком в карман пиджака лезть никак не хотел. Придется так его придерживать, чтобы не выпал. Или Пушкину отдать на хранение. А где он кстати? Слева от судейского стола спортивный дядька с прошлогодних соревнований о чем-то шевелил губами в ухо моему тренеру. Физик радостно кивал и смешно вытягивал губы трубочкой. Ну да, типа он все понимает. Рукой мне еще машет.
– Да, Александр Сергеевич, вы меня звали, – и точно, при ходьбе приходилось придерживать кубок, который так и норовил выпасть из кармана.
– Вот, Алексей, познакомься, это Сергей Николаевич, председатель областной федерации шашек, – потная рука дядьки энергично тряхнула мою.
– Ты молодец, Алексей, играл очень хорошо, я поздравляю тебя с заслуженной победой. Теперь ты будешь в составе нашей сборной от федерации области участвовать весной в юниорском чемпионате России. Тренироваться будешь приезжать сюда. Здесь на первом этаже, где вы регистрировались в первый день соревнований, у нас проходят тренировки. С твоим руководством я обо всем договорился, – кивок головой в сторону нашего Пушкина, который чуть не задохнулся от важности.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65567302) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Руслан Равилевич Ямалетдинов
Спорим, вы всегда невольно примеряете содержание книги к себе? Сливаясь мыслями с героями, вы ощущаете еле осознаваемую радость от сопричастности к их успешности. В книге же это так просто получается, вы почти чувствуете, как эта плюсовая энергия сквозь буквы струится в вашу жизнь. Мне же внутри этой книги все сложнее. Хотя они говорят, что так интереснее. Но мне об этом трудно судить, потому что у меня есть вспышки. Каждый день они разбивают меня вдребезги на мелкие осколки. Весь мир вокруг в любой миг может сгореть до размеров песчинки в моих зажмуренных глазах. Вспышкой он исчезает и стирает меня из реальности. Потом я собираю себя по кусочкам своей прошлой жизни, чтобы родиться заново. Чтобы каждый новый день встречать другим человеком.
Руслан Ямалетдинов
Когда они придут
Скажите там наверху, что я буду играть. Я же понимаю, что новой раздачи уже никогда не будет. Ну и пусть кому-то выпало четыре туза, а я временами даже карты не вижу. Но главное я в игре и буду играть хоть вслепую. Мне же все равно еще ждать, когда они придут…
1. Меня зовут Леха
Скажите, вот вам часто снится один и тот же сон? Мне часто. В нем я стою перед закрытой дверью. Обычной такой деревянной дверью с погнутой железной ручкой, местами немного поцарапанной и с засохшими мутными разводами. Смотрю я на нее и не знаю, внутри я или снаружи, стен-то не вижу. Да я и вообще ничего не вижу, кроме этой самой двери. Но зато чувствую, что за ней кто-то есть. И почему-то я сильно уверен, что он про меня тоже знает. Иногда в ночном шорохе мне даже слышится его тяжелое сиплое дыхание. Потом еле слышный скрип тысячами иголок рассыпается по моей коже. Я вижу, как дверь начинает медленно открываться. Наваливаюсь на нее всем телом, но не могу ее удержать, хотя давлю со всей силы. Мне охватывает восторженный, даже сладкий ужас неизбежности. Я уже не держу дверь, я хочу узнать, кто так настойчиво ломится в мои сны. А вот что дальше я не помню, потому что всегда на этом месте просыпаюсь. Часто с криком и мурашками по всему телу. Кто за этой дверью? Я не знаю. Но иногда мне кажется, что за ней я сам, тот, кем я мог бы быть, если бы не мои вспышки. Нет, не так, а вот так – ВСПЫШКИ!
Каждый мой день они делят на «было» и «не было». Но я стараюсь на них не зацикливаться. Ну есть они и есть, от того, что я буду постоянно о них думать, они из моей жизни точно не исчезнут. Лучше вообще не думать, не разгонять впустую свои эмоции, которым и так только дай повод, а уж они понесутся так, что не остановишь. И иногда у меня даже получается не думать, но редко и не долго. Вот и сегодня я только тем и занимаюсь, что гоняю из своей головы разные мысли, которые упрямо лезут обратно. И пусть не все они дурные, есть даже пара неплохих, но их было слишком много для моей уже раненной с утра головы. Вспышка, которая накрыла меня при выходе из магазина, была сильнее тех, которые были раньше. Она сразу затянула меня в свой омут и начисто лишила ощущения реальности. Я еле успел на что-то присесть, и меня сразу накрыло липкое марево каких-то странных звуков, всхлипов, которые паутиной опутали мое тело и потянули за собой, потащили куда-то вбок, потом наверх. Мгновение спустя и я уже стою на крыше моей общаги и собираюсь прыгнуть с нее вниз. Нет, я не хочу прыгать, я вообще с детства высоты боюсь. Ну и что, я все равно прыгну, я даже уже сделал шаг назад, чтобы посильнее оттолкнуться. Мне осталось только открыть эту поцарапанную и заляпанную краской дверь и прыгнуть. О да, они уже внутри меня, эти восхитительные восторг и ужас свободного падения. Еще немного, та дверь из моих ночных кошмаров уже совсем рядом, до нее всего полшага. Вспышка пронзает меня насквозь и с легкой дрожью во всем теле ко мне медленно возвращается сознание.
В такие моменты мне иногда казалось, что кто-то пристально смотрит на меня сверху. Они ведь все видят, все замечают и все про меня знают. И ждут. Потому что я им не нужен по частям – сначала мои мысли, потом чувства, тело. Нет, я им нужен весь сразу, целиком и навсегда. Кто они, ангелы или демоны, я не знаю. Но в этот раз встреча с ними закончилась для меня без телесных повреждений. Я пришел в себя, сидя на бордюре рядом с магазином, от которого отошел буквально на пару шагов. Правая рука растопыренной пятерней упиралась в асфальт, а левая с силой сжимала ручки пакета с хлебом и куском колбасы. Особо ничего, кроме головы, не болело, только штаны почему-то местами были мокрые. Это я что, того самого? Быстро руку в карман, нет, там все сухо. Это, видимо, из лужи на дороге меня машины обрызгали, пока я был в отключке. А так ведь и задавить могли, если бы на дороге оказался. Легко. Да уж, а может они тогда и не ангелы вовсе? Они же вроде добрые должны быть. Хотя, может, там наверху вообще никого нет, и никто на меня не смотрит. Сам себе чепуху разную сочиняю. Да? С усилием запрокинув звенящую от боли голову, я посмотрел в безоблачное утреннее небо. Там меня кто-нибудь слышит или нет? В ответ раздалось приглушенное мяуканье со стороны переполненной урны, стоящей в паре метров справа от меня. Какой-то облезлый кот подозрительно уставился, как мне показалось, прямо на мои забрызганные штаны. Не, пора идти в подвал, не хватало еще, чтобы меня коты метили. При всем честном народе. А может, там за дверью коты? Хотят со мной познакомиться?
Ну, это запросто. Зовут меня Леха, фамилия моя вроде бы Петров, по крайней мере, так записано в моем паспорте. Сейчас мне 18 лет, про родителей своих я ничего не знаю и не помню. Но чисто биологически они, наверное, у меня все же были, ведь откуда-то я на свете появился. Если только меня аисты в капусте не нашли. Но этого я точно ни знать, не помнить не могу. Вообще самые ранние мои воспоминания связаны с детдомом, а сейчас я живу в общаге, ибо учусь в технаре на оператора станков. Вот и все. Ну и еще у меня бывают вспышки. Это такие приступы, когда в мозгах плюс на минус замыкает и в голове как будто вспыхивает яркое солнце. Вот я их про себя вспышками и называю. Как назло вчера у меня опять закончились таблетки от приступов, и в поликлинике их тоже пока не было. Поэтому после утренней вспышки я добирался до подвала короткими перебежками от скамейки до скамейки, на которых восстанавливал дыхание и прислушивался к своим ощущениям. Потому что накрыть снова меня могло в любой момент, и не факт, что я останусь при этом на ногах. Хотя в этот раз пронесло, и в подвал я ввалился вовремя, никого из ребят там еще не было.
После жаркого июльского солнца в подвале было так хорошо, прохладный полумрак приятно обволакивал мое разгоряченное лицо. В старинном латунном зеркале слева от входной двери отразился худощавый паренек среднего роста. Синие глаза тревожно смотрели из-под всклокоченных черных волос. У него были широкие скулы с коротким шрамом слева. Это я еще в пятом классе об край кровати зацепился, когда от Беркуды убегал, а Гринька мне подножку поставил. Но шрам этого парня в зеркале особо не портил, по крайней мере, не больше чем старая рубашка, которую он к тому же порвал недавно. Подняв рукав, я посмотрел на дырку, которая стала еще больше. А ведь другой рубашки на выход у этого раздолбая не было. Поэтому будет он ее сегодня как миленький зашивать, парень в зеркале показал мне язык. Колян, это мой дружбан по технарю по прозвищу Гоблин, говорил, что этому зеркалу уйма лет, в него еще его предки гляделись. Наверное, дворяне или купцы какие-нибудь. А что, такое зеркало тогда, наверное, кучу денег стоило. И я туда же, этикетам не обученный, да еще и в рваной рубашке, а ему язык показываю. Отвернувшись от зеркала, я прошел вглубь помещения к бильярдным столам.
В подвале привычно пахло сыростью и почему-то жженой резиной. Также здесь пахло и тогда, когда Колян привел меня сюда в первый раз. Справа от входа в подвал был небольшой чулан, в котором он тогда свой штаб оборудовал. Там у него был и сломанный бензиновый примус, какая-то погнутая буржуйка, пара больших бутылей с протухшей водой, несколько пачек просроченного аспирина и еще каких-то других таблеток, скорее всего тоже старых, литровая банка разряженных батареек, другая рухлядь. Помню, в углу тогда стояла древняя стиральная машинка, внутри которой лежали детали от детского велосипеда. Тогда же он мне с гордостью показывал два ржавых самопала и штык-нож от старинной винтовки. Говорил, что если случится большой шухер, ну прилетят инопланетяне или ядерная война начнется, он отсюда цивилизацию возрождать будет.
Хотя подвал этот помимо участи быть колыбелью для нового мира имел и иное назначение. Где-то полтора года назад отец Коляна, дядя Слава, организовал в нем бильярдную. Как он говорил, только для домашнего употребления. Ну, бильярдная это, может быть, было слишком громко сказано, но из заброшенного и заваленного разным хламом подвала получилось вполне приличное помещение. Отец Коляна вывез оттуда целый грузовик мусора, сделал ремонт, завез взятые у приятеля почти даром списанные бильярдные столы. Один большой стол для русской пирамиды и один поменьше для американки встали в подвальном зале впритык друг к другу. За свою бурную жизнь столы эти, видимо, многое повидали, на их бортах и ножках было достаточно сколов и царапин, а когда-то зеленая ткань вся выцвела и покрылась белесыми точками. Но играть на них еще вполне можно было. Колян говорил, что его отец собирался сукно перетянуть, но у него все руки не доходили. Зато он купил два комплекта новых шаров и пять киев, один из которых был весь какой-то навороченный, с фигурными запилами. Его он, правда, нам играть не давал, ибо это ручная работа не для наших корявых рук. А для начала нам, по его словам, и швабры вполне хватит.
Это он так шутил вроде над нами. Но в первое время все так и было, шваброй мы работали если не больше, то точно лучше, чем играли. Играть-то толком мы оба не умели, я первое время даже по шару нормально попасть не мог. Поэтому сначала мы учились играть, а потом убирались и мыли полы в подвале. С таким условием дядя Слава разрешил нам катать шары, причем только днем, потому что вечерами там часто играли его друзья и знакомые, ну и иногда просто желающие за деньги. Ну ничего, со временем вроде бы и мы с Коляном наловчились шары катать, у нас даже стало получаться что-то похожее на игру в бильярд. Сегодня вот собирались играть уже по взрослому, пять партий по тысяче рублей за каждую. С ребятами, которые учились в строительном технаре на улице Парковой. Общага их тоже была на этой же улице. Себя они называли «парковые», с ударением на втором слоге, а Колян их звал «строяками». С одним из них, Сергеем, они раньше в одной школе вместе учились и жили по соседству.
– О, здорово, Леха, ты уже здесь что ли, – хлопнув меня по протянутой руке, вспотевший с улицы Колян сразу полез доставать из своего чулана старый треснувший вентилятор, который вроде вообще не охлаждал, зато дребезжал отменно.
– Привет, Колян. Да не доставай ты пропеллер свой, здесь не так жарко, счас остынешь. Играть-то будем сегодня?
– Да, днем я с Серегой виделся, вроде бы все в силе.
Бух, дверь в подвал работала лучше любого звонка.
– Здорово, пацаны. О, у вас здесь прохладно, круто, – вошедшие в подвал ребята с Парковой улицы, видно, тоже упарились. А мне было норм, я уже остыл, и внутри пока было тихо. Да и не та это была игра, чтобы сильно волноваться. Хотя чаще всего вспышки от моих эмоций не зависели, жили своей собственной жизнью, и сами решали, когда им случаться.
Играли мы пара на пару в свободную пирамиду. Разбой был наш, Колян попробовал правый угол, но луза шар закусила. Крякнув с досады, он отошел к стене и начал елозить по наклейке своего кия огрызком школьного мелка. Катать шары мы начали без напряга, вначале особо даже не целились, так, по приколу. Ну, с каким настроем в игру вошли, так и играли, первые две партии мы с Коляном благополучно слили. Ребята вышли на улицу, перекурили. Мы с Коляном собрались, стали меньше суетиться и лучше прицеливаться, чаще отыгрывались, в итоге следующие две партии были наши.
Пришел отец Коляна с каким-то седым мужиком, они сели пить кофе, изредка бросая на нас взгляды. Атмосфера пофигизма как-то сразу сбилась, поэтому контровая партия получалась какая-то смятая. При счете 3-0 в пользу парковых Колян начал как обычно ворчать, типа они только наши подставки бить и умеют. Еще бы, сам же им и накатывает. Парковые закатили пятый шар, отыгрались, настала бить моя очередь. В этот момент я и завис, причем с кием наизготовку уже приготовившись бить. Слабая вспышка стрельнула ощущением близкого падения в пропасть и быстро прошла. Доли секунды я висел над обрывом, хотя сознания не терял.
– Резет, ты че, нормально все? – Колян тронул меня за плечо. Ну да, Резет – это я, Леха.
– Да нормально, нормально, счас я, – острое чувство узнавания пронзило меня, я точно знал, что когда-то раньше я уже играл эту партию. Или буду играть, но уже не в первый раз. Так, сейчас проверим. Сначала первый свояк в угол, потом два чужих, еще раз своего с седьмым номером мягко в центр, потом резким щелчком штаны по углам. Да, точно, не знаю как, но я помню эти удары. Шесть шаров я забил, вообще не целясь, всего за несколько секунд. Оставшиеся два чуть медленнее, но тоже почти не глядя на стол, видя перед собой только марево матового бочка очередного шара со следами мела от наклеек. Все как в тумане. Пришел в себя от редких похлопываний Серого по плечу, стер со лба капли пота.
– Неплохо катаете, ребята, – Колин отец с мужиком прошли мимо на нас на выход. Поймал задумчивый взгляд седого и машинально ответил, – спасибо, дядя Слава.
– На, держи, – Сергей протянул мне тысячу рублей. – Счет 3-2 в вашу пользу, значит с нас тысяча. Ладно, мы потом отыграемся, сегодня просто был не наш день. Ну все, мы пошли, – парни, кажется, даже и не расстроились, деловито пожали нам руки и вышли на улицу.
– Ну че, Леха еще покатаем или хорош? – Колян ставил оставленные парковыми на столе кии в стойку.
– Да не, хватит, че то я подустал. Да и жрать охота, надо в общагу идти, – ноги совсем не держали, причем даже сидя на стуле, меня тянуло завалиться на бок.
– Ну да, ты сегодня дал жару, последнюю партию вообще их уделал. У тебя че, было да? – Колян знал о моих приступах, сейчас он пытался старым носовым платком оттереть следы мела со своего любимого шара с номером одиннадцать, это день его рождения. Причем до всех остальных шаров ему было абсолютно пофиг. Например, на восьмом вообще был небольшой скол, а первый потемнел, когда его чем-то химическим чистили. Этого Колян в упор не видел, но вот одиннадцатый он периодически натирал до блеска. Еще я заметил, что он его всегда старался на острие пирамиды ставить.
– Ну, было в лёгкую, но, блин, как-то интересно было. Как будто я всю эту партию до этого в уме сыграл. У меня так раньше в шашках было, когда я пешки не трогал и всю партию мысленно проигрывал.
– Понятно. То-то ты ее за несколько секунд сделал, и играл как робот какой-то. Ты же вообще вроде не целился и на стол даже не смотрел, – блестящий одиннадцатый Колян всегда ставил первым на полку. – Хотя это же вообще круто, если у тебя такие приступы будут, будешь у нас как Ванга бильярдная.
– Ага, если б так всегда. А вот фиг там, так почти никогда. Ладно, я пошел, – с раскачки встав со стула, я хлопнул Коляна по плечу и двинулся к выходу.
Улица встретила меня запахом гудрона и испарениями раскаленного асфальта. Как будто с головой нырнул в горячую ванну. А ведь день-то уже скоро закончится. Хотя местное светило, похоже, плевать хотело на наступление вечера, жарило оно так, что будь здоров. Эту жару, если хорошенько прищуриться, можно было даже увидеть – светлое такое марево вроде тумана порхало в горячем воздухе, который и вдыхать было тяжело. А я еще хотел сегодня пешком пройтись. Так, если и идти, то только по теневой стороне. Ближе всего к общаге будет по улице Пушкина, это хотя и бойкая улица, много на ней машин и людей, ну и ладно, дойду, две вспышки у меня уже были, а три за день бывают редко. Кстати, надо будет еще в поликлинику зайти, может, все-таки привезли мои пилюли. Да и вообще надо стараться их вовремя пить и без пропусков, дневник что-ли завести или кружками в календаре дни обводить. А то сегодня мне вон какое кино бабахнуло, считай, будущее почти увидел. Хотя, врачи еще раньше говорили что-то об изменении вспышек, но чтобы вот так вот – этого я точно не ожидал. Короче, не есть хорошо это, жить без таблеток.
2. Жить будешь интересно
– Да не знаю я, откуда это у него могло взяться. Как это вообще проявляется? – раздраженно вертел в руках карандаш врач в поликлинике, к которой были приписаны мы, детдомовские. В тот год перед первым классом нас повели проходить медосмотр. Ну тогда-то наша воспитательница и спросила врача про мои зависания, как я их тогда называл.
– Ну, он сначала резко замирает, а потом молчит и смотрит в одну точку. Иногда долго, как будто задумался, а иногда и незаметно даже, – Мария Нашевна с робким вопросом в глазах смотрела на врача, водящего пальцем перед моим носом. Вообще-то отчество у нее было другое, длинное и какое-то заграничное. Ну а мы для простоты ее фамилию – Инашева – переделали в отчество Нашевна. Относилась она к этому спокойно, а Гриня даже божился, что слышал, как ее так сам директор называл. Врет, наверное.
– И как давно вы стали замечать за ним такое? – врач пытался поцарапать мои руки половинкой школьного циркуля. Эй, ну больно же, все я чувствую, себя так карябай.
– Ну, наверное, где-то с месяц, может чуть раньше, – Нашевна поправила очки и задумчиво наморщила свой носик, всем своим видом показывая, что она про своих воспитанников помнит абсолютно все.
– Так, а здесь как? – молоточек доктора пару раз дернул мои худые ноги. Ну ладно, выйди пока в коридор, – убрав молоток в карман халата, доктор заскрипел о чем-то карандашом про меня на своем медицинском языке.
Мария Нашевна вышла из кабинета врача минут через пять. Как-то загадочно глянула на меня, потом на листок с докторскими каракулями, сложила и убрала его себе в сумку. Потом присела рядом со мной на скамейку, похлопала меня по плечу и взъерошила мне волосы на макушке.
– Беречься тебе надо, доктор сказал. Это у тебя с нервами связано, болезнь такая, вроде бы как падучая, но сам он точно не знает. Надо будет, говорит, обследоваться потом. Откуда это у тебя он тоже не знает, говорит, может и само со временем пройдет или всегда так будет. Надо таблетки будет пить, доктор сказал, что выпишет рецепты, их просто так не выдают. Но ты не бойся, – снова погладила она меня по голове, – это точно не смертельно. Жить будешь, причем жить будешь интересно, – натянуто улыбнулась она мне.
Но жить интересно мне почему-то оказалось намного сложнее, чем другим. С началом занятий в школе я стал больше уставать и все чаще выпадать из реального мира. Доктор таблетки мне пока не выписал или их не было, а тот порошок в пакетиках, который мне давала наша медсестра, толстая и крикливая Антонина по прозвищу Колба, был вообще невкусный, точь в точь как толченый мел, которым мы в классе на доске писали. Так вот он также прилипал к зубам, и еще запах у него был противный. Поэтому я его редко когда пил. Только временами, чтобы Колба не увидела, что пакетики у меня копятся, я их в умывальник высыпал и смывал.
Понятно, что мои зависания ребята видели, но относились к этому просто. Ну, например, вот Петька Зимин заикается. Когда он быстро говорит или волнуется, устанешь ждать, пока доскажет, что хотел. Причем так у него всегда было, с самого рождения. Сам он рассказывал, что еще до детдома, но это он врет, не помнит он про себя тогда ничего. Или вон Степка раньше вообще в кровать под себя ночью писался. Ну и че? Ну, дразнили мы его иногда, но не били, нет. Злые – да, бывало, но так вот, чтоб наотмашь, чтобы убить все внутри, такого у нас не было. Мы же детдомовские, все разные, ко многому были привычные. Да и вообще, фигня все это, кому какое дело.
Да и мало ли что у кого в жизни бывает? Вот вы умеете шевелить ушами? А я умею. Просто я их чувствую и могу напрягать, это как если бы вы сжимали пальцы в кулак. Причем иногда эта потерянная почти всеми остальными людьми способность проявляется у меня сама по себе, например, при сильном волнении. Бывало так, что лишнего понервничаешь, и уши начинают подергиваться. Чаще всего вместе, но изредка случалось и по отдельности. Если со стороны смотреть, то становится жутко, так что до дрожи пробирает, поверьте мне, сам в зеркале видел. Так что мои зависания всем были до фонаря, да я и сам особо за них не заморачивался.
Ну, иногда, конечно, зависал я совсем не вовремя. Например, когда обозвал Миху козлом за то, что он мой компот выпил, а потом взял и застыл как статуя. Причем, завис я тогда конкретно, а очнулся уже сидя на полу со вкусом крови во рту. Довольный Миха потирал кулак и смотрел на меня ошалелыми глазами. Не ожидал, гад, что без сдачи обойдется. Было еще, падал я пару раз, но удачно, ничего не сломал и не расшибся. А так, эти зависания меня особо не напрягали, ну есть они и есть. Учебе же они сильно не мешали, Мария Нашевна меня иногда даже хвалила. Вот, к примеру, письмо мне давалось легко, буквы почти все получались ровные и прямые. Но читал я пока не очень хорошо. И медленно, и окончания глотал, да еще и с ударениями путался иногда. Так что летом мне сказали много надо читать. И счетом тебе, Алексей, надо больше заниматься. С таким напутствием Марии Нашевны я бодро шагал в столовую в последний учебный день первого класса.
А в самом начале второго в детдом привезли два компьютера. Это было грандиозное для нашей детдомовской жизни событие. В красном уголке у нас стоял старенький телевизор, мультфильмы на котором мы засматривали до дыр. Еще и фильмы разные смотрели, да и вообще все подряд, что показывали. Было то на нем всего три канала, которые нужно было переключать плоскогубцами. Так что про компьютеры к тому времени из разных передач мы уже слышали. Но вживую никто не видел, поэтому услышав эту новость, любопытные детские лица столпились у дверей учительской. Самые бойкие были уже внутри, жадно пожирая глазами чудо техники. Наш учитель физики – Александр Сергеевич, почти полный тезка поэта, с важным видом поворачивал стоящие на столе в учительской маленькие пузатые телевизоры то так, то эдак. Его прямо пучило от своей значительности, ну как же, он же приучает сирот к благам цивилизации, можно сказать, отворяет для них дверь в будущее.
– Так, салаги, без меня не подходить, даже не смотреть в эту сторону, – чуть ли не закрывая от нас своим телом стол с компьютерами, прогундел физик. – Уши в нос засуну, понятно? А счас идите все отсюда.
С разочарованным гулом ребята вывалились обратно в коридор. А ведь так хотелось потрогать компьютеры, понажимать куда-нибудь, чтобы потом хвастаться перед теми, кто оказался менее расторопным. А они их даже рассмотреть толком не успели. Но все сошлись во мнении, что компьютеры – это те же телевизоры, только меньше и новее. Ребята еще фантазировали, что в них можно самим выбирать, какие мультфильмы смотреть.
Приобщение нас к прогрессу началось вместе со старшей группой ребят спустя где-то неделю, когда физик сам, наверное, немного разобрался с компьютерами. По крайней мере, выстроив нас полукругом за чертой из двух стульев, включил компьютер он довольно уверенно. Один маленький телевизор, от которого теперь под стол тянулись разные провода, весело заморгал синим цветом.
– Так, смотрите, эта вот коробочка называется процессором, это монитор, а это клавиатура. Здесь на процессоре есть разные кнопки, вот включение, эта вот резет.
– А что это значит резет? – рыжий подлиза Гриня умудрился пролезть почти к самому компьютеру и своим клювом чуть не чиркал Пушкина в спину.
– Это значит перегрузка, нет перезагрузка, – отодвинувшая мелкого от научного прогресса рука поэта изобразила восклицательный знак.
– А как это, – уже совсем с другой стороны рвался к чуду техники рыжий.
Ба-бах, а не надо так опасно приближаться к сокровищам цивилизации, хотя подзатыльник Гриня вроде и не заметил. А физик вторым восклицательным знаком обозначил важность сравнения – это как если бы человек задумался, а потом начал делать что-то заново.
– Ну так это же Леха наш, вылитый резет, – заржал как лошадь Вовка Беркуда, вот зараза, а еще друг называется. Ага, а вам всем лишь бы прикалываться над кем-нибудь. – Резет, а Леха-резет, – чей-то писклявый голосок. Найду – точно настучу по репе.
– А чего сразу я то? – без ответки это нельзя оставлять, а то потом уже будет поздно метаться. Не, ну точно, уже прилепили мне новую кличку.
– А то, что ты и есть так, короче, резет и…
– Вижу, что про кнопки вы все поняли. А об всем остальном мы поговорим с вами позже, – физик прервал Вовку и начал оттеснять нас от прогресса, расставив руки и выдавливая нас своим пузом из учительской.
Так я и стал резетом. А чего, ничего обидного-то там нет. Ну и к тому же ведь это правда, задумывался я. Причем в последнее время все чаще и заметнее. Хотя летом, когда к моему похожему на мел порошку Колба добавила мне россыпь еще каких-то пилюль, думать я стал реже, но глубже, в смысле дольше, а пару раз было, что и вообще не помнил потом ничего. А после начала учебы, наоборот, стало случаться чаще, но и проходить стало быстрее, и возвращался я в себя легче.
В конце первой четверти Мария Нашевна решила проверить, как быстро мы умеем читать. Какой-то там рассказ про осенний лес ребята читали по-разному. Кто-то быстро, Петька вообще два предложения по слогам еле осилил, пока Нашевна его не остановила. Через две парты будет моя очередь. Во рту у меня все пересохло, ладони вспотели, и заныло в левом боку. Потом время почему-то стало тянуться как кисель, пролитый мною утром в столовке. Ощущение чего-то огромного буквально наполнило меня изнутри, как если бы я стал великаном и спрятался внутри маленького меня, но смотрел на наш класс откуда-то сверху. Казалось, что весь мир вокруг меня замер, а сам я стал таким легким-легким, как пушинка из подушки. Вот еще совсем немного и я взлечу, вот так, да еще, еще выше, так высоко, что аж дух захватывает. А потом сумасшедший восторг до щекочущего взрыва в животе, как будто на огромных качелях я летел вниз. Чувство свободного падения наполняло меня таким блаженством, как будто я обнимал всю землю…
– Петро-ов, ты уснул что ли, – голос Нашевны и смешки ребят были на поверхности, куда я медленно всплывал, с удивлением понимая, что зовут меня.
– Петров, ты сегодня будешь читать? – остановившаяся около моей парты воспитательница вопросительно постучала ручкой по лежащей передо мной книжке.
– Ладно, Алексей, посиди пока, – эти ее слова я слышал уже четко, я вернулся. А вот где я был или что со мной было? Не знаю, но это было неописуемо. Причем на мое обычное зависание это было совсем не похоже. Оно-то накрыло меня уже после урока, когда все вышли из класса, и я выпал в мир своих грез без лишних свидетелей. А вот тот полет на самом уроке, это было что-то другое, незнакомое и жутко прекрасное. Так я впервые встретился со сказочной феей, которую, как я узнал позднее, врачи называют аурой – особым ощущением, иногда возникающим перед приступами. После этой встречи она изредка такими вот не доступными обычному человеку ощущениями будет предупреждать меня о скором приступе.
– Ты каждый день их пей, в одно и то же время старайся, а лучше всего утром, – бока туловища нашей медички смешно нависали над краями стула, которого под ней не было видно вовсе. Как он еще под ней не ломается? Хорошо, что она на нем не качается, а то бы точно упала.
– Ты все понял, Алексей? – не услышав от меня ответа, медсестра оторвалась от своей писанины и вперила в меня тяжелый вопросительный взгляд. В пузатых очках она точно была как колба, даже как две колбы.
– Да понял я, понял, Антонина Петеровна, буду их пить каждый день утром, – кивнул я своему отражению в ее линзах. – А долго это?
– Чего долго? – снова недовольно блеснули стекла ее очков. Вот в них лупы то какие толстые, тяжелые еще, наверное.
– Ну, пить эти таблетки? – я взял со стола красную упаковку с новыми таблетками, которые я раньше еще не пил. Колба мне их сегодня выдала вместо старого порошка со вкусом мела. Говорила, вроде бы эти получше будут.
– А почему бы тебе их не пить то? Тебе же их государство дает, а не из своего кармана. А пить таблетки ты, может быть, всегда будешь. Ты же большой уже, Алексей, вот сам посуди. Головой ты сильно не бился? Нет. Но приступы у тебя продолжаются? Вот, а это и есть болезнь, падучая, а по-научному – эпилепсия. А откуда она у тебя – врач и сам не знает. Но она у человека вообще навсегда может остаться. А ты вот подрастешь и будешь обследоваться. Может к тому времени и ученые что-нибудь придумают. Вона, видишь, в космос уже как к себе домой шастают. Компьютеры разные придумали, даже к нам, говорят, их привезли. А уж с твоими приступами тоже разберутся, вот увидишь. Так что ты пока пей эти таблетки и лишнего в голову не бери. Сколько вокруг всяких болезней и чем-то только люди не болеют, даже умирают, а с этим-то жить можно. Все иди, – Колба снова начала что-то писать в своей толстой тетрадке. Старшаки говорили, что в ней она про нас пишет, ну у кого какие там органы можно взять на пересадку или на опыты. Чушь это, она же Колба, а не Франкенштейн. Просто пишет там, у кого что болело, чтобы самой не забыть. Всех-то ей не упомнить.
Хотя вот я на память совсем не жаловался. Да и на учебу в последнее время тоже. Может таблетки новые помогли, или у меня способности к учебе проявились. Мария Нашевна, которая вела у нас почти все первые классы, не раз говорила, что у меня светлая, но ленивая голова. Ну и правда, залетало туда все легко, причем и вспоминалось потом тоже. Просто краем уха слыша то, о чем говорила учительница на прошлом уроке, на следующем я пересказывал это почти дословно. Даже ее интонации повторял. Хотя читал все же не так быстро, как наши заучки, тот же Гриня, например. Он еще шутил надо мной, мол, Резет книги не читает, потому что у него там знакомых букв нет и картинок мало. Вот ведь зараза какая. Но зато я читал так основательно, что прочитанное врезалось в мой мозг намертво. Счет тоже давался мне уже лучше, я быстро складывал числа, а потом и таблица умножения не стала для меня серьезным препятствием, легко влетев в мою задумчивую голову.
Кстати, к пятому классу приступов у меня стало заметно меньше. Антонина начала давать мне какие-то круглые синенькие пилюли, поэтому днем приступов не было вообще. Но вот по ночам я часто просыпался в каком-то мрачном оцепенении и долго так лежал с открытыми глазами, вроде сплю, а вроде и нет, непонятно. Той осенью за глухой стеной нашей столовки мы с пацанами начали рыть подземный ход в столовский подвал, где хранились разные вкусности. Дело было ответственное, поэтому копали мы посменно и в режиме строгой секретности. Землю вытаскивали в старом одеяле и рассыпали под деревьями. Закрывали яму около стены кусками битого шифера. К холодам нам, пятиклассникам, выдали новые пальто и бурки, поэтому мы решили продолжить копать после зимы, жалко нам было новые вещи в подкопе пачкать. Но ближе к новому году туда упал наш дворник, дед Борис, мат которого был слышен домов за двадцать от детдома. Кто и зачем там копал, понятно не нашли. Хотя пригрозили лишить нас всех чего-нибудь хорошего. Больше всех возмущались девочки, которые обещали нам бойкот, если угроза исполнится. Ну и вот, в то время я часто просыпался ночью от ощущения, что я лежу в этом подземном ходе. Сверху меня засыпало землей, дышать и двигаться я не могу, а по всему телу мурашки. Даже позвать кого-нибудь на помощь у меня не получается, рот не слушается, издавая вместо слов нечленораздельное мычание. Потом я с дрожью отходил и проваливался в сон, но утром все помнил. Вот и пойми, приступы это были тогда, или так, от усталости. Но на всякий случай медичке нашей я о них не говорил, а то еще каких-нибудь новых таблеток выпишет. А у меня от старых-то уже живот болел и часто тошнило.
В шестом классе Мария Нашевна решила нас развивать, как она выразилась, духовно и повела на выставку картин каких-то художников, которая открылась в городском доме культуры. Ничего так были картинки, некоторые красивые, а другие – мазня мазней, у нас есть ребята, которые намного лучше рисуют. Но одна картина нам понравилась больше других. Там в центре зала стояла большая такая рама, где какой-то мужик в круглой шапке играл в игру на доске, которая стояла на льве. Мария Нашевна сказала, что это – арабский султан, и он играет в нарды. А нарды – это как наши шашки, такая старинная игра. Нет, не знаем мы таких игр. Может, это домино? Нет, ну как же, вот у нас есть шашки в красном уголке. Вот мы и устроим соревнование, кто лучше в них играет. Ага, кто лучше, раньше-то никто никогда не играл в эти самые шашки. Мы и правил даже не знаем. Вот если бы в карты, у Беркуда затертая колода за тумбочкой лежит. Правда, она без двух тузов и на некоторых картах слова есть матерные, но зато игра знакомая. Видимо, такие мысли у многих из нас были, но вслух никто ничего не сказал. Шашки так шашки.
Соревнование устроили на следующий день после уроков. В красный уголок пришли всего человек семь, хотя Нашевна, когда делала объявление, даже что-то там о призах говорила. Ну, в общем, сели мы вокруг стола, разложили доску. Наша воспитательница расставила шашки, показала, как ходить и рубить, вот так фук, а так дамка, которая вообще всех рубит. Никто особо ничего не понял, но было прикольно, поржали, покидались шашками, закатив пару-тройку под шкаф и все. Мы с Гриней потом остались и еще играли, так и не поняв, кто выиграл. Решили потом еще поиграть. День, второй, неделя уже прошла, а мы все играли и играли. Вроде бы у нас даже начало получаться. Причем я, еще даже не начав играть, один раз всю партию как будто в мультике быстром увидел. А потом просто увиденное в нем на доску перенес и выиграл. К зиме мы неплохо наловчились дамки с фуками брать, выяснили, что я больше выигрываю, а Гринька жульничает, может, пока я не вижу и шашку мою с доски смахнуть. А проиграв, Гриня с досады кидался в меня шашками. Жулик, да еще и рыжий.
– Что, еще соревнование хотите провести? Не все шашки растеряли что ли? Ну ладно, только делайте сами, – Мария Нашевна торопилась к директору и, кажется, вообще не поняла, что нам от нее было нужно. Ну, сами так сами, Гринька красным карандашом крупными буквами написал на листке в клетку объявление – завтра в красном уголке после всех уроков будет соревнование по шашкам. Листок этот мы прилепили на стену рядом со стенгазетой напротив входа в столовую, там его точно все должны были увидеть. Но много желающих поиграть мы все равно не ждали. И точно, даже если наше объявление и видели, особого интереса соревнование не вызвало, вечером в красный уголок пришло всего шесть ребят. И мы все-таки упросили для порядка прийти и Марию Нашевну. Расставили на доске шашки, играть решили по системе каждый с каждым. Понятно, что мы с Гринькой выиграли всех, а в последней партии я и ему навалял.
– Мария Нашевна, а Резет, ну Леха, там в начале игры не рубил, хотя должен был, – хитрый Гриня пытался через огороды пробиться к пьедесталу.
– Все ребята молодцы, играли все хорошо, выиграл Петров, – воспитательница, которая все это время заполняла какие-то свои бумаги, вдруг куда-то заторопилась и сделала вид, что ябеду не услышала.
На другой день в классе Мария Нашевна после уроков сказала, что Алексей Петров, то есть я, теперь чемпион детдома по шашкам, и если будут проходить какие-нибудь соревнования по шашкам в городе, то меня туда направят. На задних партах зашептались про везучего резета, типа вот тебе и тормоз. Ага, везучий. Вам бы всем так везло, как мне. Хотя лучше не надо. Мария Нашевна говорила, что нельзя желать зла другим людям. А то оно обратно может прийти с еще большей силой. Так что не буду я бегать за Гринькой, который, похоже, на меня обиделся и теперь при каждом удобном случае исподтишка кидался смятыми листками бумаги. И интерес у него к шашкам пропал. А я время от времени играл один, иногда даже не притрагиваясь к шашкам, просто проигрывал всю партию в уме.
Весной проводились какие-то межшкольные соревнования по шашкам, в другую школу меня отправили в сопровождении Пушкина, который всю дорогу ворчал себе под нос про сопливых малолеток, которых он должен еще куда-то водить.
– Сам придешь, – буркнул он, едва из-за угла аптеки показался синий бок школы, где проводились соревнования по шашкам.
Играл я, если честно, совсем не вникая, чисто машинально передвигая шашки и даже не задумываясь над ходами, но неожиданно в конце дня услышал свою фамилию на завтрашние игры. То есть я прошел отборочный этап. Глупая улыбка была отражением моих мыслей, – это я так хорошо играю или другие не умеют играть вообще?
На следующий день мой триумф решила разделить со мной Мария Нашевна, которой, как оказалось, тоже надо было в город по своим делам. Поэтому сейчас она вышагивала справа от меня, ведя меня в ту самую синюю школу. На второй день играло человек восемь, поэтому управились за час. Я играл с тремя, всех выиграл. Потом еще некоторое время мы сидели в коридоре, глядя на снующих по коридору ребят. Они здесь все какие-то другие были, гладкие и причесанные. Казалось, если принюхаться, можно уловить идущий от них запах домашних щей и бабушкиного варения. Короче, отличались они от нас, от детдомовских ребят.
Грамоту из рук спортивного дядечки получать вместе со мной вышла Мария Нашевна, которая так зарделась, как будто это она заняла первое место. Мне дали в руки маленький кубок и сказали готовиться представлять город на областных соревнованиях.
– А Алексей пусть тренируется, – дядечка потрепал меня рукой по волосам. Вы за этим посмотрите, хорошо, – еще больше засмущавшаяся от этих слов Нашевна молча кивнула. Потом мы фотографировались и пили чай с печеньем, наверное, вкусным. Но это я уже со слов моей сопровождающей знаю, потому что меня самого после фотографирования накрыло и держало до самого прихода обратно в детдом. В один момент я даже чуть сознание не потерял, но вовремя вынырнул. Во рту был привкус крови от прикушенной губы и остатки непрожеванного печенья, от которого плевок на асфальте получился просто невообразимого цвета.
3. Откуда же ты взялся
– Поиграй пока здесь, сыночек, я быстро, только через дорогу в магазин сбегаю за молоком, – красивая светловолосая женщина усадила мальчика где-то полутора-двух лет в песочницу. Песочница была новая, с чистым мелким песочком и кем-то забытой пластмассовой чайной ложкой. Мальчик цепко выхватил ее из песка и, глядя вслед переходящей улицу маме, засунул в рот. Песок был вкусным, ложка то врезалась в груды песка, то выплевывала его фонтаном вверх. В руках ребенка она была ничуть не хуже ковша экскаватора. Утомившись, малыш свернулся на нагретом солнцем песочке и не слышал визга тормозов, глухого удара и чьего-то испуганного вскрика. Звон бидона по луже молока на асфальте также его не разбудил. Не мог слышать он и обрывки разговора двух полных теток на той стороне улицы, мол, совсем молодая, нет, не насмерть, но без сознания ее скорая увезла, вон молоко на асфальте все еще не высохло. И даже спустя целый час, когда от пролитого молока уже остались лишь белесые пятна, стоящая в тени кустов песочница также заботливо берегла сон уставшего ребенка.
– Эй, мама, смотри, смотри, там лялька спит, – чернявая девчушка потянула свою маму за юбку.
– Миро дэвэл, да и верно спит, чаворо, мальчик чей-то, – цыганского вида женщина устало поставила на траву тряпочный баул, подобрала свои юбки и присела на него.
– Красивый такой, – девчушка присела на край песочницы, – эй-эй, соня, где твоя мама?
Малыш заворочался и проснулся, а как проснулся так сразу и засопел, готовясь заплакать сразу за все. И за то, что кушать хотелось, опять же в туалет не сводили.
– Мама, мама, он ничей, ничей, смотри – его же никто не ищет и не зовет, давай возьмем его с нами, ну пожалуйста, – девчушка аж припрыгивала от нетерпения.
Цыганка потянулась, взяла еще сонного ребенка на руки и начала покачивать. Сопеть малыш сразу перестал и даже закрыл глаза, благо детский сон еще не успел далеко уйти от него, да и кушать почему-то уже не особо хотелось. А в туалет он уже того. Улыбнувшись и сразу став выглядеть моложе, женщина смахнула с лица мальчика налипшие песчинки. Поэтому можно еще и поспать, пока мама придет, тем более еще и на ручках баюкают.
Привычный скрип цыганской брички навевал дрёму лучше любой колыбельной. Скоро уже должен был показаться поселок, Янко встряхнул вожжи и потряс головой, отгоняя сон. Сзади из брички раздался детский плач и успокаивающий голос Лалы. Вот, дырлыны, своих детей ей мало, так она откуда-то еще и чужого принесла. Не дай бог, искать его будут, а если у них найдут, то беда им всем будет. Никто ведь им не поверит, что этот ребенок – найденыш. Скажут, вы нашли, а у кого-то он пропал. И пропажу сразу им в кражу и поставят. Ну а в тюрьме-то сидеть ему придется. А за воровство ребенка, да еще и цыгану дадут столько, что мало точно не покажется. Вот дура баба, а? Дура и есть. Это же надо было до такого додуматься, чужого ребенка в табор притащить. Ну и что, что он один был, и никто его не искал. Как потерялся, так найдется. Это людей заботы, а не цыган. Чужак, он, гаджо, что он нам. А сейчас как вот? Самим как прокормится, думать приходится. Но это ладно, многого ему и не требуется. Но что с ним дальше делать-то? Не оставишь же его в поле одного? Люди-то потом сказать могут, что Янко сироту на погибель кинул. Ладно, что-нибудь само придумается, вон уже дома показались.
За такими беспокойными мыслями цыган и не заметил, как они уже подъезжали к очередному поселку. Сколько их было, таких вот безымянных селений на их пути. Много раз по много, но все чем-то схожие. Встали за поросшей бурьяном околицей, поставив брички, как обычно, широким кругом. Внутри него сразу же затеялась привычная для стоянок их табора суета. Ребятишки разводили костры, от которых вскоре вкусно запахло варевом. Мужики неспешно переговаривались и тянули из карманов кисеты. Бабы вытряхивали из бричек влажное тряпье и собирали нехитрую снедь. Девки стайкой упорхнули на поселковый рынок. Загремели пустые ведра, кто-то затеял стирку. Неподалеку на полянке фыркали и переминались стреноженные лошади. В общем, нехитрый цыганский быт налаживался, тут решили остановиться до поры, пока уже не придет время отправляться в путь до их нового дома.
– Знаешь, а с этим мальчиком так хорошо дают, наши-то ребята уже постарше, а этот еще совсем маленький, да и нравится он людям, – Лала принесла мужу вечернюю похлебку. – Янко, пусть он еще с нами побудет, потом, когда уже к зиме поедем, будем думать о нем.
– Откуда же ты взялся, а? – задумчиво глядя на возящегося под бричкой с щенком мальчика, Янко дул на горячий котелок.
– Да не разговаривает он пока, разные звуки только. Двух годин, наверное, даже еще нет ему. Но ласковый он такой, всем людям улыбается, ручки к ним тянет. И сам на руки ко всем идет. Может, пусть он с нами останется, а?
– Ты, Лала, пойми, сейчас дают тебе с ним больше, погадать доверие от людей тоже есть, но он все равно нам чужой и не будет ему жизни с нами. Да и самой тебе хватит уже ходить по улицам, как люли какой-то. Как назвала-то ты его?
– Да вроде Эйша что-то говорила. Эйша, иди-ка сюда, – окликнула Лала дочь. Как ты нашего найденыша называла?
– Лёуша, ну имя такое у них есть, Алёша, – девочка заливисто засмеялась, глядя как маленький щенок, играясь, вцепился мальчику в нос.
– Ну, Лёуша так Лёуша, а фамилия у него как наша тогда пусть будет, Петров, – допив прямо из котелка остатки похлебки, Янко сыто икнул и полез в бричку. Делать уже ничего не хотелось, да и ночь скоро. Надо будет перед сном еще до лошадей сходить, пошептаться с ними, успокоить их на ночь. Чтобы не косились опасливо в сторону поселка, со сторону которого уже сейчас брешут во все голоса дворовые псы. Ладно, а пока и полежать немного можно. На улице кто-то елозил ложкой по дну котелка. Это, наверное, Лала, накладывала остатки похлебки для себя и детей, они, как и положено цыганской семье, всегда ели только после отца.
Осенью хоть и светало еще по-летнему рано, но по утрам уже тянуло вполне ощутимой прохладой. В звенящей предрассветной тишине из поселка доносилась приглушенная перекличка петухов и протяжное мычание коров. Потом вдалеке быстро смолкло тарахтение мотоцикла, и утреннюю тишину прорезал резкий щелчок пастушьего кнута. Цыганский табор тоже понемногу просыпался, скрипели борта бричек, детские сонные голоса перемежались с позвякиванием ведер, чуть глуше слышалось фырканье лошадей. С утра Янко подновил давно скрипевшее днище телеги, потом смазал колеса, а Лала подлатала парусину на крыше. Скоро надо бы им уже и в дорогу трогаться. В теплые места до стужи надо бы успеть, а путь предстоял не близкий.
Вытирая руки от масла об кусок старого холщового мешка, Янко с прищуром смотрел на детей, бросающих камни в вырытую в земле ямку. Найденыш старался не отставать от других ребят и тоже держал в руках плоский камешек. Он бросал последним. Смешно косолапя, мальчик вразвалочку отошел за палку, развернулся и, совсем не глядя, легко забросил камень точно в центр ямки. Дети завопили, а Эйша взяла чужака за руки и начала скакать с ним.
– Смотри, Янко, наш Лёуша совсем еще маленький и раньше в такие игры никогда не играл, а сразу попал, – сзади незаметно подошла Лала. – И кольца он на палку набрасывает быстрее других ребят. Даже камешками в перевернутое ведро чаще других попадает. Какой ловкий, да?
– Ловкость здесь совсем не причем. Видно, судьба ему за то, что он сирота, удачи больше чем другим отсыпала, – бросив мешковину под бричку, Янко достал из кармана кисет с табаком и пошел к мужикам, собравшимся вокруг хромого Кикары.
Уже издалека услышал он его визгливый голос. Вот гримаса природы, а ведь Кикара приходился ему сводным братом по отцу, самая что ни на есть близкая кровь. Но они были совершенно не похожими. Как упал Кикара еще в детстве с лошади, так и стал хромым. А как стал хромым, так и характер у него стал вздорным и крикливым. Вот и сейчас, собрав вокруг себя мужиков, он убеждал их остаться на зиму здесь, рядом с большим городом, где можно еще денег заработать. А в Молдавии заработать они много не смогут, там своих нахлебников хватает. Все равно потом придется ведь им сюда возвращаться.
Эх, глупый Кикара, знает ведь, что решения в таборе принимает Янко, а он уже все решил. Поедут они к родственнику Янко – дядьке Незиру, который имел свой дом в Чадыре, небольшом городке в Гагаузии. Там в теплых молдавских землях жили родичи из клана Кодаши, там хорошо, там много фруктов и море рядом. Хватит, поездили, – окинул взглядом свою кумпанию из 7 бричек Янко. И ведь все родня они, одним амалом живут, тут или свой брат или брат жены или свояк, чужих не было. Тем более за две зимы набрали они половину суммы для возврата долга дядьке Незиру, который и брали то для того, чтобы сделать первый взнос за свои дома. Надо ехать, пора уже и им на земле пожить. Не вечно же в бричках кочевать. Да и в таборе все так думают, кого не спроси. Хоть того же Кикару спроси, сам первый скажет, что ехать надо. Понимать-то он это понимает, но вот баламутить любит. Причем почти всегда не по делу, как и в этот раз. Потому-то он, только увидев идущего к его бричке Янко, сразу замолчал и юркнул под парусину. За ним следом и мужики разбрелись, как будто просто мимо проходили. Сплюнув табачную жижу себе под ноги, Янко бросил взгляд на проселочную дорогу, огибающую поселок слева, и пошел к лошадям. Любил он лошадей, иногда даже ловил себя на мысли, что с ними ему проще, чем с людьми. С ними хоть говорить ни о чем не надо, они все без слов понимают. Да и о чем разговаривать-то? Все равно советовать ему некому. Давно настала пора осесть их табору, свое нехитрое жилье завести, а если кто хочет, пусть сами кочуют за лучшей долей своей.
На следующий день Янко проснулся рано. Вчера бабы на базаре слышали, что один местный фермер разную скотину распродает. Вроде как уезжать куда собрался. Сегодня они с мужиками собирались к нему съездить и посмотреть на лошадей. Янко, если получиться сторговаться, хотел купить трехлетку в помощь своей старушке Балине, которая уже давно разменяла второй десяток. Хотя Кикара предлагал лошадь не покупать, а украсть. Ходил, ворчал себе в усы, что не пристало цыганам лошадей покупать, конокрадское ремесло предков позорить. Глупый Кикара, ну и на кого, он думает, кражу сразу повесят, если в поселке цыгане стоят?
– Нет, Янко, ну ты ж глянь, какие у Лёуши родинки интересные под левой рукой, – Лала надевала на сонного мальчишку ношеную рубаху, подшитую сверху обрезками старой кофты.
– Что там у него? – перебирая ремни и вожжи, Янко прикидывал, в каких местах им лучше будет остановиться по пути.
– Да сильно похожи они на сердечки, какие дети рисуют. Одно маленькое сердечко сверху, а другое большое чуть пониже. А между ними еще две маленькие родинки как две точки, черные как смоль.
– Да уж, необычные такие родинки, как будто меченые, – прищурившись, Янко потер себя по заметно отросшей на лице щетине.
– Дети говорят, вырастут когда, найдут они его, узнать две точки промеж двух сердец всегда смогут, – Лала погладила малыша по головке. – Полюбился он детям, Янко, как родной им стал.
– Дурланы, никогда они его больше не увидят, – смачно высморкавшись, Янко полез под бричку.
– И ты это, напиши-ка на бумаге имя его, потом ему в карман положишь. С нами пусть едет пока, а там перед границей мы его людям оставим.
– Дети привыкли к нему, Янко да я и сама, – снова начала было Лала, но была грубо прервана – отвыкнут, все я сказал.
Почти половину луны после этого разговора цыганские брички тряслись по проселочным дорогам до Ростова. Подолгу они нигде не останавливались. Только под Житковицей табор задержался на несколько дней, подрядились они там арбузы на бахче собирать. В оплату их им и дали. Янко еще немного деньгами взял. Хотя жуликоватого вида хозяин бахчи очень не хотел расставаться с деньгами и все уговаривал их поработать еще. Однако Янко сказал, что им надо уже быть в дороге. А сейчас сидел на перевернутом ведре и думал, что могли бы они еще на пару дней остаться. Все ж таки деньги то им и вправду нужны были. Да бабы его переубедили тогда, сказали, что этих денег они в городе за день возьмут столько, сколько на арбузах за неделю им дадут. И то если еще и дадут. Слишком уж хитрющий был этот хозяин бахчи Гамза. Ладно, надо бы лошадьми заняться, без него, они, наверное, до сих пор не поенные стоят.
К пригородным местам Ростова табор добрался уже ближе к концу октября, когда по ночам в бричке становилось ощутимо зябко. В сам город Янко решил не заезжать. Могли возникнуть разные вопросы от властей, ну и милиция цыган без внимания никогда не оставит. Да и баб ведь не удержишь, они обязательно в город побегут, по рынкам пройтись, купить чего или людям погадать. А потом ему ответ перед местными держать, почему на чужой земле и без их ведома он барыш имеет. Местные-то цыгане, небось, в эти места корнями уже вросли, забыли каково это в бричке месяцами трястись. А может и не знали такого никогда. Если вообще когда-то ездили в бричке. Сейчас в городах-то они больше на машинах да мотоциклах. А на живом коне да по ночной прохладе, да так, чтобы ветер в ушах свистел – это они уже не смогут. Тьфу, Янко сплюнул на землю мешанину из табака и листьев полыни. Во рту осталась привычная горечь. Нет, не будут они заезжать сюда. Янко резко потянул на себя левую вожжу, сворачивая на узкую полевую дорогу, ведущую в объезд железнодорожного переезда. Так-то лучше будет. Там впереди должен быть небольшой городок, где они остановятся пополнить запасы и передохнуть перед переходом границы. Лале надо бы кофту поновее прикупить, а то эта совсем на ней порвалась. А ее надо на обшивки детям пустить, тоже обносились все, в дырках да заплатах.
Батайск встретил их мрачными серыми заборами и выбитыми окнами стоящего на въезде в городок какого-то опустевшего здания. Заезжать отсюда они не стали, а проехали дальше по окраинной проселочной дороге. Остановились, уже почти проехав городок, на выезде. Кушали мужчины молча, в угрюмой тишине раздавалось лишь неторопливое звяканье ложек. Женщины вернулись с базара недовольные, народу мало, смотрят подозрительно.
– Лала, завтра рано утром тронемся. А потом до границы только на ночь будем останавливаться. Найденыша здесь оставим, – сидя на краю брички, Янко грел руки об миску с остатками горячего отвара. Ах, хороший отвар получился. Покатав во рту последние ароматные глотки, Янко повесил пустую миску на край телеги. Потом достал кисет с табаком и посмотрел на молчавшую жену.
– Ты слышала меня? Написала ему записку с именем?
Лала вздрогнула от его слов. Она давно уже ждала этого последнего разговора, но все тешила себя надеждами, что забудется. А нет, Янко ничего не забывает. Да забыть и не получиться, веселые крики детворы за парусиной сами напомнят. Жалко Лёушу, привыкли дети к нему сильно, плакать будут. Да ничего уж не сделаешь, Янко своего решения не изменит.
– Слышь, Янко, здесь в городке дом для брошенных детей есть, у которых родителей нет, бабы на рынке сказали. Мы почти мимо и поедем, – Лала ссыпала семечки в торбу из необъятных карманов своей вязаной кофты.
– Угу, тогда одень мальчонку, утром рано поедем, пусть одетый спит – цыган сплюнул табак и пошел поить лошадей. В старой холщовой рубахе ему тоже было уже зябко, даже в накинутом поверх нее жилете из мешковины по телу скользил неприятный холодок. И дети все давно уже спали одетыми. А сказал он так, чтобы она поняла, что от своего решения Янко не отступит. Пусть гаджо живет со своими.
Еще даже звезды не начали пугливо бледнеть при виде нового дня, когда табор начал собираться в путь. Фыркали разбуженные раньше обычного лошади, скрипели брички, за парусиной которых о чем-то негромко переговаривались бабы. Когда из-за горизонта стало проглядывать хмурое осеннее солнце, табор, покачиваясь на ухабах и рытвинах, уже проехал погнутый знак с выцветшим названием городка. Слева от дороги виднелось большое поле с луговой травой, на окраине которого стояла какая-то полуразрушенная церковь. А сразу за ней начинался лес, очертания которого с трудом угадывались в утренней дымке. Справа за выездом с проселочной дороги на грунтовку стояло мрачное здание, в котором прохожий с трудом бы признал дом для детей. И даже если бы ему сказали об этом, то он бы сразу и не поверил и долго бы потом еще сомневался. Больно уж не вязалось это грубоватое строение с представлениями о доме для детишек. Но табличка с ржавыми краями об этих сомнениях не знала и годами бережно хранила на себе буквы «Батайский детский дом».
– Лёуша, иди вон туда, – Лала прижала еще сонного мальчика к своему мокрому от слез лицу, крепко поцеловала в лоб и подтолкнула к серому зданию.
– Дашь там эту бумажку, – разжав детский кулачек, цыганка вложила туда маленький листок с написанными на нем неровными буквами.
Маленький мальчик потер свои заспанные глаза и посмотрел уходящим вдаль цыганским бричкам. И даже непонятно было, что теперь ему делать – то ли плакать, то ли бежать за ними. То ли идти туда, к этой страшной серой громадине, смотрящей на него пустыми глазницами спящих окон.
4. Вы теперь взрослые
Взрослая жизнь после конца выданных на выписку трех тысяч рублей должна была сама подсказать нам, что дальше делать. Так авторитетно вещал на выпускном вечере Пушкин, размахивая пустой чашкой. А вот и нет, не подсказывала она ничего. О чем-то хотел сказать своим бурчанием пустой уже вторые сутки живот – это да. Но вот в голове никаких мыслей не было. А чего там вообще могло быть-то у зачисленного в 17 лет после детдома в техническое училище на специальность оператор станков по профилю оборудование автоматических линий? А ведь как красиво говорил наш директор на торжественном собрании, что никто не вправе решать, чем человеку в жизни заниматься. Все же мечтали в детстве стать космонавтами? Ну и вот, поэтому смело стремитесь к своей мечте. Если только в космосе всем места хватит. Да уж, сколько всего нам тогда на вручении аттестатов хорошего наговорили. И про веру в себя, и про наше светлое будущее. Но особенно запомнилось мне про мечту и детство. Хотя это точно не про нас, это про тех, у которых в детстве было детство, а не как у нас.
Так что мечта мечтой, а все случилось так, как получилось. Просто наш директор был давним знакомым директора этого технаря, вот он всех детдомовских и пихал сюда, с глаз долой. Только вот почему-то выпускается отсюда наших раз, два и все. Куда остальные деваются по дороге к мечте, было непонятно. Да и вообще, что такое автоматические линии, что за оборудование? Тайна, покрытая мраком, вот что это такое, хорошо, если на выходе не будем доски таскать или вагоны разгружать. Хотя лично мне что-нибудь грузить или разгружать в ближайшее время точно придется. Если, конечно, найду какую-нибудь подходящую шабашку. А найти бы надо. Потому что, во-первых, надо что-то кушать, во-вторых, брюки себе новые купить хочу. Может джинсы какие-нибудь, не фирменные, конечно, но чтобы вполне приличные были. Весной-то всем выпускникам в детдоме выдавали новые костюмы, но штаны от них я уже затаскал и в одном месте даже порвал. Потом случайно в пакете, который нам раздали в детдоме на выписке, нашел катушку ниток с иголкой. Сам дырку зашил, но получилось немного коряво. И хотя шва даже особо не было видно, но вид у штанов был уже не тот. Короче, мне нужны новые штаны.
Учеба началась как-то внезапно. Сначала даже стало непонятно, что это была она. Второго сентября одуревший от недельной разгрузки фур в ближнем к общаге продуктовом магазине, я с недоумением смотрел на пухлого мужчину в круглых очках, который с важным видом стоял впереди строя преподавателей. Им оказался директор нашего училища. Сложив руки на внушительном животике, он уже минут десять вещал перед строем первокурсников о важности учебы и о том, какое хорошее образование мы получим. Ну да, детство, мечта, космонавты. По-моему, никому она особо была не нужна, эта учеба. Потом, уже проучившись здесь какое-то время, я понял, что это такая общая игра. Все ребята делали вид, что учатся, а преподаватели делали вид, что их учат. По крайней мере, шеренге первокурсников были совершенно до фонаря махания руками директора, которыми он сопровождал свои лозунги. Но надо отдать ему должное, говорил он напористо и красиво. Если бы я сейчас на него не смотрел, точно бы подумал, что он свою речь с броневика толкает. С кепкой в руках сыпет плакатами в будущие трудовые массы, которые его в упор не видят. Я еще стоял в строю и слушал, хотя некоторые ребята вообще развернулись друг к другу и разговаривали о чем-то своем. Да и остальным первашам судя по их скучающим лицам речь директора была глубоко не интересна. Так, просто стояли и видимость линейки создавали. Куратором нашей группы пузатик представил Ивана Петровича, седого мастера по обслуживанию станков. Токарь высшего разряда, он будет нас воспитывать и вести матчасть. На этом всё, все разошлись по своим классам.
Шла вторая неделя учебы, но новые знания пока никак не могли отвоевать себе место в сумбуре моей головы. На штаны мне не хватало еще 400 рублей, хотя на линейке что-то там говорили про стипендию. В общаге ребята сказали, что это около полутора тысяч. И это на целый месяц. Даже пожрать купить на месяц этого точно не хватит, не говоря уже о том, чтобы одежду покупать. Но хотя бы штаны все равно куплю, даже если потом есть буду меньше. Поэтому надо искать работу, фуры разгружать тяжело, да и в магазине свои грузчики появились. Поток моих тягучих мыслей был прерван движением слева.
– Колян, – плюхнулся рядом со мной белобрысый пацан и протянул мне руку.
– Леха, – протянул я в ответ. – Ты кто?
– Гоблин я. Кто еще сюда учиться пойдет?
– Понятно.
– Да шучу я. Просто в отъезде был и опоздал к началу. Я ничего не пропустил?
– Ничего интересного.
– Ты сам откуда? – Колян, видимо, был настроен поболтать, улыбчивый, блин, и любопытный еще.
– Местный я, детдомовский, в этом году выпустился, сюда вот определили.
– Ну и как там, – Колян достал из пакета зеленую тетрадку с надписью Химия и начал что-то рисовать на последней странице.
– Да нормально, жить можно, – ну и все, а рассказывать то и вправду особо было нечего, ну жили, ну учились, нормально. – Чего рисуешь?
– Да, гоблинов разных. Я же сказал, что я гоблин, – Колян оторвался от тетради и с туповатым видом свел глаза к переносице.
– Похож, – а что еще сказать, что вид у него как у полного дебила?
Я полез за своей тетрадкой, в кабинет медленно вползла преподавательница по теории каких-то процессов. В возрасте уже, худощавая и с прядями седых волос, свисающих вниз над толстой оправой очков. Кинула через линзы пустой взгляд поверх наших голов и с надменным выражением лица прошла к своему столу. Да, наверное, та еще заноза будет.
– Да не, погоняло у меня такое, еще со школы, – шепот соседа по парте отвлек меня от созерцания учительского стола. – Раньше в компьютерных играх я всегда за гоблинов бегал, ну нравятся они мне, рисовал их везде. Один раз даже себе ручкой татуировку на руке нарисовал в форме гоблина, – Колян потянул руку, как будто хотел показать мне под курткой место своего творения. – Вот и прилипло ко мне, гоблин да гоблин.
– Тиха, – грымза начала делать перекличку, подозрительно косясь в нашу сторону своими бесцветными глазами.
Я глянул на его руку, но под курткой никаких гоблинов не увидел. Ну, гоблин так гоблин.
– Тогда я Резет, – тоже шепотом открыл я Коляну свое детдомовское прозвище. – Это кнопка такая на компьютере есть, резет, значит перезагрузка.
– Да это-то я знаю. А почему Резет?
– Потому что я иногда задумываюсь, как будто застываю. Это у меня болезнь такая, с мозгами связана, но ты не бойся, она не заразная. В общем, из-за этого ребята и прозвали меня так, – вопрос в его глазах сменился недоверием.
– Понятно.
– А ты сюда учиться чего пошел? Это у меня-то после детдома выбора не было.
– Да батя сказал, что до армейки человеком я все равно не стану, так что надо идти учиться поближе к дому и куда попроще, чтоб без дела не мотаться, а там разберемся.
– Ты чего, реально в армию собрался?
– А у меня что, есть выбор? С моим батей выбирать особо не разбежишься.
– Строгий такой?
– Скорее правильный. Со своими понятиями.
– А сам-то ты как, служить хочешь?
– Да отслужу, все лучше, чем здесь штаны просиживать.
Значит, в армию он собрался. Брешет, поди. А может и вправду служить хочет пойти. Мне-то это точно не грозит, еще Колба говорила, что не возьмут меня в армию, с моими приступами туда не берут.
– Вы теперь взрослые, должны понимать, что надо относиться к учебе с прилежанием, все меня слышите? – скрипучий голос со стороны учительского стола прервал нас. Грымза в очередной раз с подозрением покосилась в сторону нашей парты, поэтому я отодвинулся от Коляна и сделал вид, что внимательно ее слушаю. Колян же, прикусив губу от усердия, продолжил рисовать своих гоблинов. Да не он один рисовал, по-моему, почти все ребята занимались чем угодно, но не лекцией. Слева от нас чей-то шепот топил уже пятый по счету корабль, в морской бой играли и впереди нас. Девочка у окна в светлых волосах увлеченно читала какой-то журнал, прикрывавший ее колени. Короче, все коротали время как могли. В нашей группе было 14 ребят и три девчонки. Причем, какого лешего сюда девки пошли, мне было совершенно непонятно. Но это не наши, наши детдомовские почти все шли в швейку – швейное училище на другом конце города. А эти, видимо, чтобы уж совсем не заморачиваться делами учебными, просто пошли туда, куда их брали. Хотя все-таки вон та, светленькая с журналом у окна, ничего так, симпатичная. Надо будет подружиться поближе. Так сказать, наверстывать упущенный опыт общения с женским полом. И хотя в детдоме у нас с этим было запросто, у меня как-то до сих пор не получалось. То с шашками, то зависания эти мои, так что в этом отношении у Резета все еще было впереди.
Дальше потянулись похожие друг на друга пустые дни, занятые мыслями о том, где люди берут деньги и зачем мне вообще сдалась эта учеба. Вот скажите мне, я что, всю жизнь буду работать оператором станков? Но это точно не предел моих мечтаний. В смысле там, в будущем. Хоть и не космонавтом, конечно, но все же хотелось бы что-нибудь другое попробовать. Да хоть охранником поработать для начала. Вот в том продуктовом магазине согласились же сначала взять меня ночным сторожем. Правда, потом, узнав, что я детдомовский, передумали. Оно и понятно, вдруг этот бродяга без роду и племени, то есть я, еще чего сопрет или съест прямо в магазине.
Зато у меня получилось устроиться сторожем в детском саду в ночь через две. Детский сад находился неподалеку от моего общежития вдоль дороги, по которой я ходил на учебу. И зашел я в него наугад спросить, может, есть какая-нибудь работа. Заведующая детским садом оглядела меня критически и спросила, не курю ли я?
– Нет, а почему вы спрашиваете? От меня пахнет табаком? – я непроизвольно втянул воздух носом, вроде бы ничем таким от меня не пахло.
– Это хорошо, что нет. Потому что здесь детское учреждение, – казалось, кроме этого ее во мне больше ничего не интересовало.
– Наталья, идите сюда, поговорите с молодым человеком, – крикнула она в глубину темного коридора. На ее зов явилась миловидная женщина средних лет, которая мне приветливо улыбнулась. А заведующая детсадом сразу утратила ко мне всякий интерес и важно удалилась в свой кабинет. В общем, приняли меня туда на работу и даже спустя неделю выдали мне аванс. С этих денег я сначала съел две двойных порции пельменей в кафешке за продуктовым магазином. Наелся ими так, что потом аж икал от своего обжорства. Ну а что, в столовой нашего технаря еда была та еще гадость. Особенно щи из кислой капусты, где кроме нее самой и не было ничего, а уж запах такой, что много не наешься. Даже у нас в детдоме щи супом больше пахли, чем здесь. Поэтому и ходили мы в столовку через раз, а я теперь тем более. Где-то в течение месяца с начала моей работы в детсаде я сдружился с ночными нянечками, которые стали оставлять для меня не съеденную детишками еду. В ночь дежурства я до отвала наедался сваленными в одну кастрюлю детскими кашами. Так что с едой у меня более-менее вопрос решился. А на аванс я наконец-то купил себе нормальные штаны, да еще и джемпер в придачу. Надо будет потом и куртку какую-нибудь купить, а то из детдомовского пальто я уже торчал как оглобля. Даже немного стеснялся в таком виде на учебу ходить. Поэтому иногда я ее пропускал.
Хотя вру, не только поэтому. Просто с учебой я вообще особо не напрягался. И совсем не потому, что я не любил учиться, это мне как раз нравилось. А потому что не испытывал никакого интереса к предметам. Видимо, чувствовал, что не мое все это. Но занятия все же старался не пропускать. А ходил на них я для развлечения, с ребятами поболтать, да и просто от нечего делать. Кстати, к зиме стало интереснее, начались практические занятия и лабораторные, которые мне было проще писать самому, чем списывать у однокурсников, как делали другие ребята. Многие вообще не готовились к занятиям, Иван Петрович уже устал пересказывать нам слова других преподавателей о том, какие мы безответственные и ленивые бездари.
Ну, по правде говоря, так оно и есть, все разговоры в группе были только про то, у кого можно было списать или купить зачет. Да и мутные были они какие-то все. Жалко, что та светловолосая девушка у окна ушла из технаря почти сразу после начала учебы. Говорят, что она куда-то переехала. А с остальными-то и поговорить особо было не с кем, каждый сам по себе. Из всех из них я близко только с Коляном сошелся. Он рассказывал мне про свои компьютерные игрушки, я ему про наши детдомовские приколы. Несколько раз после занятий мы с ним пиво вместе пили. Пару раз ходили на танцы в соседнюю общагу. Первый раз прокатило нормально, познакомились с девчонками, потом проводили их. А вот недели через две мы нарвались на каких-то дерзких ребят, которые нам немного настучали по репе. Немного потому, что мы вовремя успели оттуда свалить. Хотя Колян и порывался остаться, я еле успел его вытащить. Только мы выбежали из общаги, как меня самого накрыла вспышка. Теперь тащить меня пришлось уже Коляну. В общем, больше мы туда на танцы не ходили. И вообще никуда не ходили, а пили пиво в парке рядом с Колькиным домом. Откуда нас ближе к Новому году и забрали в ближайшее отделение милиции. Как нам пояснили, для установления личностей с целью профилактической беседы. Забрал нас оттуда отец Коляна, который уже на улице продолжил эту самую беседу, отвесив каждому по звонкому подзатыльнику.
– Слушай, а пошли к нам в подвал в бильярд играть, там вчера столы собрали, батя должен был шары с киями привезти, – Колян сегодня на удивление не опоздал на первую пару.
– Да какой бильярд, я его вживую то ни разу не видел, только по телеку и то всего пару раз. Да и в ночь мне сегодня, – попытался отмазаться я. Но, блин, от Коляна так просто не отделаться, если что вбил себе в голову, то так легко не отстанет.
– Вот и я не разу живьем не видел, ну до вчерашнего дня. И не играл. Только в лагере на каникулах в настольный теннис играли. Но это же совсем не то.
– Да уж, это как учиться играть в шашки по учебнику для шахмат, – вспомнились мне детдомовские времена.
– Вот-вот, а сегодня батя сказал, типа, столы накроем и отметим покупку, к нему его приятели придут. Ну и мы с тобой там покрутимся, пожрем разной вкуснятины, может и поиграть получится. Там два стола, играть места всем должно хватить, – сказал Колян как об уже решенном вопросе.
Нахлынувшие мысли о детдоме унесли меня куда-то далеко от начавшейся лабораторной. Почему-то я снова был там, и изо всех сил пытался удержаться на своей детдомовской панцирной кровати, каждый скрип которой мне был с детства знаком. Она все сильнее накренялась вбок, и я начинал заваливаться вместе с ней.
– Леха, блин, – Колян оттолкнул меня от своего плеча, на которое я навалился. В руке я сжимал половинку почему-то сломанной надвое ручки.
– Что, опять? – я взял протянутый им колпачок от ручки.
– Николаев и Петров, сейчас пойдете в коридор разговоры свои разговаривать, я для кого все это объясняю, – Иван Петрович сердито смотрел на нас поверх чертежа портального станка с ЧПУ.
Вечером отец Коляна – дядя Слава посмеивался над нами, когда мы не могли даже попасть по шару. Причем, если Колян еще иногда тыкал концом кия в центр шара, видимо, игра в теннис ему все-таки помогала, то я просто соскальзывал кием по краю шара и не мог даже толком его покатить.
– Так, ребята, сукно мне только не поцарапайте, – дядя Слава, присев, скользил взглядом по поверхности бильярдного стола, особенно по месту, где мы пытались сдвинуть с места один из шаров. Хотя что там он рассматривал, было непонятно. Покрытие было и так все сплошь в белых точках от ударов шаров, уже много раз поцарапанное чьими-то размашистыми ударами.
– Смотрите, руку ставите вот так, а кий должен скользить между большим и указательным пальцами. Слав, ты им перчатки какие-нибудь на руку придумай, – один из мужчин, видимо выбывший из игры взрослых на соседнем столе, начал показывать нам, как надо правильно бить.
– Вот, этим шаром надо попасть по другому шару. Притом так, чтобы тот чужой шар или свой после удара с ним зашли в лузу, – красиво вращающийся от его удара шар стукнулся с другим шаром и с характерным звуком влетел в среднюю лузу.
Через полчаса у меня получилось забить шар в лузу. Колян постучал концом кия по полу, выражая свое одобрение. А до этого я еще несколько раз почти забивал, шары прямо в лузу ударялись, но не заходили.
– А ты, ничего, Леха, молоток, резку видишь, – Колян достал мой шар из лузы и положил его в коробку из-под старого утюга, киевницы в подвале еще не было и шары складывали в разные коробки.
У самого Коляна играть получалось получше, видимо, теннис все-таки точно ему помогал. Короче, покатали мы шары, измазали руки мелом и решили научиться играть, как следует.
– Вы это, ребята, можете днем сюда приходить играть или вечером, если свободно будет. Заодно убираться здесь будете, ну там полы протереть, пыль смахнуть, – выпивший по случаю открытия своего бильярдного подвала, Колин батя похлопал меня по плечу.
– Спасибо, дядя Слава, – пожав ему руку, я побежал на дежурство.
Я уже подходил к детсаду, когда идущая впереди меня девушка поскользнулась и упала.
– Осторожнее, вы ушиблись? – протянув руку, я помог девушке подняться.
– Нет, не сильно,– отряхивая налипшие листья с куртки, ответила она и подняла на меня свои глаза…– спасибо вам.
– Скольззззко, – почему-то заикаясь, я стремительно тонул в ее глазах и молил бога – только не сейчас, ну пожалуйста. Ветер моей ауры кружил все ближе, я остро чувствовал его горячее дыхание. Боже, ну не надо мне сейчас зависать а, ну можно чуть позже, ночью, ну пожалуйста… – Вас проводить?
– Нет, спасибо, я уже почти дошла, вон мой дом, – незнакомка робко улыбнулась мне и показала рукой куда-то за свою спину. – Спасибо вам еще раз.
– Меня Леха зовут, – ничего умнее из меня выйти уже не могло. Я падал в какие-то глубокие колодцы, которые почему-то были зеленого цвета. Они мне улыбнулись, и уже за секунду до того, как утонуть в них окончательно, мне послышалось, – а меня Оля.
В детсад я пришел немного позже, чем обычно, ночная нянечка Лена Михайловна или просто тетя Лена, уже тихо посапывала на кушетке рядом с детской спальней. Будить я ее не стал, хорошо, что поел в подвале. Вытер об висевшее рядом со входной дверью полотенце синеву мела с рук и юркнул в свою сторожку, небольшую комнатку справа от входа. Спать особо не хотелось, перед глазами стояла она. Оля.
5. Здесь вам мамки нет
Довольный Вовка Беркуда, не расстилая кровати, плюхнулся на нее прямо в ботинках с видом мартовского кота после большой порции сметаны. Панцирные пружины под ним жалобно заскрипели. Причем у каждого из нас кровать скрипела по своему, но у Вовки, кажется, противнее всех. Хотя он этого точно не замечал, потому что глупая улыбка не сходила с его лица. Как же, после обеда он обжимался с Зинкой из старшей группы девочек. Ее сестра в этом году выпустилась из детдома, а на полученные к выпуску деньги купила сестренке новую кофточку, которой та уже второй месяц хвасталась. Ходила с сияющим лицом, вся из себя модная такая. Сегодня вот с Беркудой около фельдшерской терлась. Это мы уже знаем, Гринька успел всем растрепать. Знаем мы, и почему Вовка ухо трет, ему туда подзатыльник прилетел от нашей медсестры. А вот не фиг около ее кабинета просто так тереться, да еще и с девками обжиматься. Нашли место. А Колба, ну она Колба и есть, рука у нее тяжелая и быстрая. И ухо потом долго зудит, по себе знаю.
– Ну а что ж, большие же они уже, последний год вот отучатся и разбегутся кто куда, – уборщица баба Нюра натерла на полу остров вокруг возмущенной Колбы. – И ты, Антонина, особо их не гоняй, они же детдомовские. А ты их сразу по уху.
– Да, но ведь прямо средь бела дня, чуть в кабинет ко мне не ввалились. Ну совсем стыд потеряли. А что детдомовские, ну не все ж они такие. Вон, новенькая, такая скромная и вежливая девочка. Эй, новенькая, а ну-ка подожди, – Антонина Петеровна сошла со своего островка и пошла к вышедшим из класса девочкам прямо по мокрому полу, оставляя за собой на полу следы от солдатских сапог.
Новенькую Катю Свиридову привезли в детский год в прошлом году, родители ее погибли, а родственников, пожелавших приютить сироту, не оказалось. Она на всех смотрела своими широко распахнутыми глазами, в которых навсегда застыл вопрос – это что, все происходит со мной на самом деле? Сейчас она робко замерла на месте, глядя на грозно приближающуюся к ней медсестру.
– Тебя ведь Катя зовут, кажется? Запрос в поликлинику по твоему прежнему адресу я отправила, но там данных по твоим прививкам нет. Так что зайдешь ко мне завтра после обеда, будем восстанавливать картину, тебе уже по возрасту положено делать новые. Все поняла? – на секунду нависнув над девочкой, Колба широким шагом ушла вглубь коридора.
– Да, я все поняла, – казалось, Катя сейчас расплачется, глядя вслед марширующей по мокрому полу медсестре.
Красивая она девочка, милое, немного наивное лицо, светло-синие глазенки и смешно вздернутый носик. Пару раз мы с ней были дежурными по классной комнате, но вместо уборки играли с большой затертой картой Советского Союза. Не глядя, тыкали в нее пальцем и гадали, куда бы могли поехать. Нравилась она мне, ее красивые волосы и такая открытая улыбка.
– Чего-то ты, Вовка, сегодня довольный такой? Наверное, опять с Зинкой по углам терся? – я притворился, что ничего не знаю про его сегодняшние подвиги.
– Ну а что, нормальная девчонка Зинка, не то, что эта плакса, новенькая Катька, – Беркуда закинул ноги на спинку кровати и начал делать уроки. Так он называл раскрашивание ручкой картинок в учебниках.
– Дурак ты, Вовка, никакая она не плакса, да и всяко лучше твоей Зинки, – тоже хотел было прилечь я, но еле увернулся от летящего мне в лоб учебника алгебры.
– Ты, блин, чего это, Резет, – Вован вскочил и начал перелезать через стоящую между нами кровать Грини, – давно не задумывался что ли?
А вот ни фига, больше во время драки я не задумываюсь, удачно уклонившись от его кулака, я с размаху заехал ему в красное ухо. Вторым ударом расквасил губу, но, уже вставая с кровати, напоролся левым глазом на его встречный кулак. Стоя в кабинете директора, я прямо физически чувствовал, как под ним наливается синева. Директор и случайно шедший мимо нашей комнаты Пушкин, который и притащил нас сюда, с мрачным любопытством молча рассматривали нас.
– Да, молодцы, – Владимир Иванович устало махнул рукой физику, который уже пятился к двери. – И что мне с вами прикажете делать? Выгнать не могу, бить вас – так с этим вы и без меня неплохо справляетесь, – директор сел за свой стол и задумчиво смотрел на нас. Почему-то больше на меня, и грустно как-то, будто вспоминал что-то.
А ведь все как будто вчера было, глядя на синеющий глаз Петрова, Владимир Иванович снял очки. Как будто вчера.
– Вот, Владимир Иванович, мальчонку у входной двери нашли, – завхоз Саныч, он же сторож и вообще по хозяйству, держал за руку маленького худенького мальчика на вид около двух лет. Одетый совсем не по октябрьской погоде, в какую-то цветастую кофту с подшитыми кусками фуфайки и обрезанные холщовые штаны, мальчик испуганно жался к Санычу. Детские глазенки настороженно смотрели из-под спадающих на лоб волос.
– Так, и документов никаких у него, конечно, не было?
– Нет, Владимир Иванович, не было. Вот, только эта вот бумажка в руке у него была, – сторож протянул директору какой-то смятый листок бумаги.
– Ну да, ну да, – вздохнул директор детского дома, – так, Лёуша Петров, с трудом разобрал Владимир Иванович накарябанные неровным почерком буквы.
– Стало быть, ты Алеша, да? – выйдя из-за стола, директор присел перед ребенком на корточки и потрепал его по торчащим волосам. – Откуда же ты взялся, парень?
– Так я спрашивал, молчит он, может, боится или не разговаривает еще, малой ведь совсем. Он, наверное, кушать хочет, пойду я, скажу девчатам на кухне, чтобы оставили ему – Саныч мягко разжал детскую ручонку.
– И сколько же тебе лет, – задумчиво щурился на мальчика директор. – Саныч, в общем так, надо его сейчас помыть, одеть нормально, потом отведешь его к Антонине Петьеровне, пусть медицина его посмотрит.
– Сам я сейчас позвоню в роно и, наверное, в милицию надо, – сев за стол, директор придвинул к себе телефон и попытался вставить толстый палец в диск. – Еще Инашеву позови ко мне, если она не ушла.
– Саныч, а тебя же Иваном зовут? – вопрос директора догнал озадаченного завхоза уже в дверях.
– Да, Владимир Иванович, в детстве Ваняткой кликали.
– Ну раз ты нашего парня, можно сказать, и нашел, быть ему Алексеем Ивановичем, ты не возражаешь? Алло, да здравствуйте, это вас из Батаевского детского дома беспокоят… – прижав к уху трубку телефону, директор детдома уже не видел кивания головой вышедшего в коридор Саныча.
Мария Леопольдовна Инашева – воспитательница младшей группы с интересом разглядывала уже переодетого и накормленного маленького мальчика, застывшего на кушетке в углу директорского кабинета. Ребенок смотрел на нее бескрайне-чистыми глазами, в которых она не увидела ничего кроме детского любопытства и настороженности.
– Так, Мария Леопольдовна, принимайте нашего найденыша, зовут его Алексей Петров, сведения о нем я уже запросил, обещали посмотреть, ну а пока он наш, – Владимир Иванович положил руки на слегка помятую канцелярскую папку, личное дело нового воспитанника, в котором первым документом был мятый листок бумаги с корявыми буквами.
– Определите его в младшую группу, и да, он пока не разговаривает, но скоро научится, так Алексей? – услышав свое имя, мальчик отвел глаза от висевших на стене фотографий, бросил быстрый взгляд на мужчину и снова уставился на стену. Выцветшие стены директорского кабинета были покрыты замысловатой картой из мелких трещин, в которых мальчик пытался разглядеть фигурки знакомых ему животных. Вон там лошадка, а вот собачка. Хотя в этих трещинах и вправду мог завестись кто угодно. Красили стены в кабинете ощутимо давно, краска на них не только потрескалась, но и сильно выцвела. Очевидно, что они нуждались в новой встрече с малярами. Вообще, если хотите знать самый первый страх маленького ребенка в детдоме – это стены, покрашенные в светло-зеленый цвет, как будто специально придуманный для тоски. А еще и какие-то невкусные запахи в коридоре, что-то вроде старой пропахшей одежды, на которую кошки в туалет ходили. Хотя двухлетний Алеша и не знал, как должно пахнуть в таких местах.
– Выглядит ребенок здоровым, на вид ему года два, но Антонина Петьеровна потом его еще посмотрит и измерит, – медсестру детского дома по имени и отчеству звал только директор. Причем ее отчество, которым она очень гордилась, ибо звали ее папу Петер и был он каким-то важным немцем, директор произносил не твердо, а мягко, на славянский лад, – Петьеровна. Все остальные звали ее просто Антонина, а ребята промеж себя Колбой.
– Но пока для соблюдения формальностей, раз сегодня 19 октября, то мы отнимем два года и запишем дату рождения новенького – 19 октября 1989 года, – директор вписывал в папку первые буквы в истории детдомовской жизни Лехи Петрова. – Потом, если что, исправим. Ладно, идите, располагайте мальчика, будем думать, что делать с ним дальше.
Да уж, вчера не вчера, а почти пятнадцать лет с тех пор прошло. Выросли ребята. Алексей вон, вообще чемпионом по шашкам стал.
– Так, разбираться кто из вас прав, кто виноват, я сейчас не буду, но если еще раз такое повторится, как вас прижать я найду, можете не сомневаться, – очнувшись, Владимир Иванович напустил на себе строгость. – Ты, Петров, вообще, вместо того, чтобы готовиться к шашкам, мозг себе с другой стороны ломаешь. Все, пошли вон отсюда, здесь вам мамки нет, нянькаться с вами, лбами, некому.
Да, пойдем мы, пойдем, куда нам деваться. Мамки то у нас и вправду нет. Хотя у некоторых ребят есть, ну они так сами говорят, и она скоро их заберет. Типа ждут они. Я никого не жду, была бы у меня мама, я бы здесь не оказался. Глядя вслед ковыляющему по коридору Вовке, я присел на корточки, чувствуя спиной неровности стены. Мне сейчас лучше было побыть одному, на меня снова наползала туча, в глазах стало двоиться, и вспышка стрельнула резкой болью в правом виске. Блин, ну почему это мне, а? Как, наверное, хорошо просто жить как все? Без приступов, без их томительного ожидания. Не надо думать про все это, постоянно быть в напряжении и бояться, а вдруг приступ снова случиться в самый неподходящий момент. Например, в столовой или на уроке, когда рядом много людей, и все они на тебя смотрят. Некоторые жалостливо, другие с любопытством. Но им меня точно не понять. Всем ведь очень хочется прожить свою жизнь хорошо, чтобы все у них было как у людей, может даже чуточку лучше, чем у других. А мне даже лучше не надо, мне бы как у всех. Как же хочется мне просто быть как все, просто жить, просто спать, просто есть. И вообще ни о чем не думать. Но это не про меня. Я же Леха Петров, Резет, а теперь еще оказывается и цыганский подкидыш. Это недавно Мария Нашевна в разговоре с Колбой обмолвилась, а ребята слышали, за дверью в учительской стояли. Говорит, Петрова и вовсе вон цыгане привезли в детдом, мол, девочки из старшей группы видели, как его к воротам детдома какая-то цыганка привела, а потом уехала на цыганской бричке. О как. Тогда может быть моя мама – цыганка, а сам я – цыган? И гадать умею?
Но гадай не гадай, а в шашки мне точно надо еще тренироваться, здесь директор правильно сказал. Причем, лучше бы делать это как положено, в какой-нибудь секции с тренером, а не как я, тихо сам с собой. Вот никто, наверное, не догадался бы читать старый учебник по шахматам, чтобы понять, как лучше играть в шашки. И только моему сломанному мозгу это казалось нормальным. Тем более, что учебника по шашкам у меня не было. Ну а что, задачи в обеих играх те же, срубить как можно больше фигур. Если чуток подумать, то все эти комбинации из шахмат вполне себе ложатся в шашки. Например, защита Алехина. Да и уловки, по сути, те же, главное – это ловушки, ты ставишь, тебе ставят. Сам не попадись, а сумей заманить своего соперника. Причем, я сам разработал целую систему, как отвлекать внимание противника от своей истинной задумки. Разными хитростями – типа в другом месте взять и поправить шашку, или делать вид, что хочешь сделать ход в другом месте, смотреть туда пристально. Ну и ловушки должны быть такие, что намного ходов вперед. Поэтому я часто проигрывал в уме куски разных комбинаций или даже целые партии. Не знаю, помогало мне это или нет, но, по крайней мере, нашего физика, который иногда присаживался сыграть со мной, я выигрывал с лёгкостью. На что он снисходительно похмыкивал и поглаживал себя по блестящей лысине.
После полученной от спортивного дядечки год назад грамоты, я выиграл еще какие-то соревнования, на которых говорили, что скоро будет первенство области. Вообще, оказалось, что шашки – это не просто забава, типа убить время, а вполне себе спортивная игра, с собственными соревнованиями и медалями. У шашек есть и своя спортивная федерация, свои правила, то есть все достаточно серьезно. Даже директор пару раз говорил, давай играй, Петров, станешь чемпионом и прославишь наш детдом. На прошлой неделе он освободил меня от субботника, отправив играть с Пушкиным. Но на областных соревнованиях, думаю, мне мало что светит, там все-таки ребята специально этому учатся, занимаются с тренерами. А я что, самоучка детдомовский. Хотя Александр Сергеевич меня хвалит, говорит, что у меня мозги неправильно устроены. Причем как учитель физики, он порывался пару раз наглядно объяснить мне это на примере простой электрической схемы. Вроде как закон Ома у меня в голове задом наперед работает. Но это все так, пустое, игра там будет серьезная.
На областные соревнования в моей возрастной группе заявилось 47 ребят, среди них почти половина девочек. Все пришли с мамами, бабушками и тренерами. Нарядные такие, важные. В сером детдомовском костюмчике я выглядел среди них как бедный родственник из глухой деревни. Золушок, блин, на балу. Причем одновременно с областными соревнованиями проводился и один из этапов кубка России по русским шашкам. То есть играли как бы в два зачета. Поэтому народу было так много. В классической программе играли по круговой системе, по жеребьевке. После выступлений на открытии соревнований разных ответственных лиц в галстуках суета с выяснением первых пар игроков понемногу улеглась. Расселись за длинные столы, во внезапной тишине стали раздаваться звуки двигаемых шашек. Игра у меня пошла ровно, слава богу, приступов пока не было. Так что к вечеру второго дня в таблице по классике я был первым.
Сегодня старенький Пазик довез нас до областного центра детского творчества минут за двадцать. Ездил со мной в областной центр третий день подряд наш Пушкин, который был вполне себе горд тем, что раньше играл со мной. Тоже ходил там, важничал, воображал себя, наверное, великим тренером. А уж как он это все пересказывал нашему директору – страшно даже себе представить, что было бы, если бы физик не принял главное участие в организации соревнований. Второй вечер подряд директор, с трудом пряча улыбку, выслушивал его отчет об огромном вкладе скромного учителя в развитие областного спорта.
– Алексей Петров, ученик 9 класса Батайского детского дома награждается медалью за первое место в этапе кубка России и победу в областных соревнованиях по русским шашкам, – улыбчивый мужик надел мне на шею медаль и вручил кубок с изображением шашечной доски. Аплодисменты, фотографирование с этим мужичком и с подпрыгнувшим ко мне с другой стороны Пушкиным.
Вот ты и чемпион, Леха Петров. Кубок был достаточно увесистым и целиком в карман пиджака лезть никак не хотел. Придется так его придерживать, чтобы не выпал. Или Пушкину отдать на хранение. А где он кстати? Слева от судейского стола спортивный дядька с прошлогодних соревнований о чем-то шевелил губами в ухо моему тренеру. Физик радостно кивал и смешно вытягивал губы трубочкой. Ну да, типа он все понимает. Рукой мне еще машет.
– Да, Александр Сергеевич, вы меня звали, – и точно, при ходьбе приходилось придерживать кубок, который так и норовил выпасть из кармана.
– Вот, Алексей, познакомься, это Сергей Николаевич, председатель областной федерации шашек, – потная рука дядьки энергично тряхнула мою.
– Ты молодец, Алексей, играл очень хорошо, я поздравляю тебя с заслуженной победой. Теперь ты будешь в составе нашей сборной от федерации области участвовать весной в юниорском чемпионате России. Тренироваться будешь приезжать сюда. Здесь на первом этаже, где вы регистрировались в первый день соревнований, у нас проходят тренировки. С твоим руководством я обо всем договорился, – кивок головой в сторону нашего Пушкина, который чуть не задохнулся от важности.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65567302) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Руслан Ямалетдинов
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 25.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Спорим, вы всегда невольно примеряете содержание книги к себе? Сливаясь мыслями с героями, вы ощущаете еле осознаваемую радость от сопричастности к их успешности. В книге же это так просто получается, вы почти чувствуете, как эта плюсовая энергия сквозь буквы струится в вашу жизнь. Мне же внутри этой книги все сложнее. Хотя они говорят, что так интереснее. Но мне об этом трудно судить, потому что у меня есть вспышки. Каждый день они разбивают меня вдребезги на мелкие осколки. Весь мир вокруг в любой миг может сгореть до размеров песчинки в моих зажмуренных глазах. Вспышкой он исчезает и стирает меня из реальности. Потом я собираю себя по кусочкам своей прошлой жизни, чтобы родиться заново. Чтобы каждый новый день встречать другим человеком.