Главная страница | Эротические романы | Палач

Палач
Виктория Падалица
Палач. Восточные страсти #1
Часть первая. Город лжецов: Фархад уступает «Иллюзию» конкурентам, решая, что этим обезопасит свою семью от криминальных войн. Но его решение вызывает обратный эффект. Часть вторая. Город контрастов: случайно узнав, что Катерина ведет двойную жизнь, Фархад принимает непростое для себя решение. Он становится членом "Октагона ярости" – клуба запрещенных единоборств, где игроки бьются до последнего, и где он встретит своего брата, которого ненавидел долгие двадцать лет. Продолжение романа "Иллюзия". В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой. Содержит нецензурную брань.

Виктория Падалица
Палач

Часть первая. Город лжецов

Пролог
Нет начала, нет конца историй,
Есть кольцо блуждающих огней.
Ложь и правда в нем извечно спорят
И на их алтарь льется кровь королей…
Ария, «Кровь королей».

Артур Расулович Алиев, немолодых лет мужчина, в прошлом многоуважаемый криминальный авторитет, сложив руки за спиной и понуро опустив голову, лихорадочной поступью прохаживался по кабинету.
Прежде успокаивающий вид из окна собственного офиса на предпоследнем этаже небоскрёба давно не радовал Алиева; равно как и не радовало абсолютно все, что окружало, и с чем на протяжении долгих месяцев неудач вынужденно взаимодействовали его глаза, руки и изрядно уставший от несправедливости разум. Каждый ненужный звук, отвлекающий шум снаружи, и даже бесполезный скрип обуви при движении вместе с шуршанием брюк вызывали бесконечный стресс и апатию. Все вокруг мешало ходу его глобальных размышлений.
Извелся Алиев – томиться в ожидании недурных вестей, которые должны были подарить его душе, до клочьев истерзанной и оплеванной со всех сторон и кому не попадя, заветное успокоение.
Еще утром он ожидал результаты о проделанной работе от агента, мастера своего дела с отличными рекомендациями свыше. Сегодня, на рассвете, информация о заклятом враге должна была лежать на рабочем столе Алиева – таков срок был дан; договор между сторонами с четко прописанной датой и временем исполнения приказа по поимке и ликвидации был подписан месяц назад, и оговорок с изменениями или отступлением от плана не содержал.
Однако расхваленный преступной элитой шпион запаздывал с благими вестями. Это нервировало Алиева, подначивало схватить молчащий телефон и приказать наёмникам, чтоб те как можно мучительнее исключили из списка живых очередную ищейку-выскочку, которая вознамерилась его кинуть.
Но Алиев всё медлил, продолжая надеяться на лучший исход.
Оголённые до основания нервы его вот-вот не выдержат и лопнут, как натянутый сверх нормы трос, на котором над инфернальной пропастью прытко раскачивался его личный хрупкий мирок, помятый до неузнаваемости, как обыкновенная бумажка – после неаккуратного обращения. Да и трос тот, прежде стальной и несокрушимый на зависть и страх многим, износился и истончился, и теперь больше походил на трухлявую швейную нитку.
Из последних сил Алиев остервенело тешил себя той шаткой мыслью, что рано или поздно его разум обязательно обретет свой персональный катарсис.
Болезненным жестом классического психопата в припадке, с неистовым отрицанием очевидной истины, Алиев упорно сгонял с себя преследующее его ощущение, до скверны дотошное, что ситуацию не исправить.
Крупное криминальное сообщество, в котором долгие десятилетия Алиев занимал пост босса, пахана с огромной сферой влияния и областью подчинения, с армией и несокрушимой, казалось бы, радикальной догмой, кануло в лету. Ныне он морально устал добиваться справедливости, утомился с пеной у рта тыкать Кодексом чести в каменные лица "Высших братков", чтобы те хоть на йоту поверили в его версию. От кого-то слышал он порицание в ответ, от кого-то – простое качание головами и вечное «ничем не могу помочь, он сильнее тебя.»
Алиев небрежным движением руки ослабил галстук на шее, будто это никчемное действие принесло бы ему облегчение, и оживлённым шёпотом в очередной раз процедил сквозь зубы проклятия в адрес наглого и беспардонного конкурента своего – Палача «Иллюзии» – заклятого врага из вражеской ему преступной империи.
Хоть проклятия эти могла услышать только глухая тишина кабинета и, возможно, Всевышний, которому радикальным образом поклонялся и которого изморился умолять о справедливом возмездии, Алиев уверенно продолжал заблуждаться в том, что злые слова настигнут Палача бумерангом в обличье его же секиры для отрубания голов. Того Палача, который, уже не стесняясь быть услышанными, был окрещен героем в банде Алиева, и не только там; который самовольно вышел из могущественной, непобедимой империи и который ее же расщепил на фракции, уничтожив руководство; того изощренного монстра, варвара, взращенного в тяжелых, нечеловеческих условиях радикального Халифата, вечного бойца; неподчиненного, вольного, которого страшился больше, чем маниакального расстройства собственной психики,  – Алиев пытался заполучить живым. Живым, но туго связанным, чтобы впоследствии отправить Палача на свой личный эшафот и казнить там его по своим законам.
Палач, вопреки всему, принял боевую готовность, и после «разбазаривания» бесхозной "Иллюзии", внезапно встал в оборону своего наследного детища, и погнал всё грабастать с небывалым рвением. Палач собирал армию, в то время как от Алиева уходили толпы прежде верных ему наемников. И уходили они к врагу его.
… «Кто-то из "Высших" спелся с Палачом. Определенно. Так и есть. К превеликому сожалению…», – с горечью от собственного бессилия осознавал несчастный Алиев. – кругом одни беспросветные предатели, никому нельзя доверять.
А ведь недавно всё было иначе. Такие динозавры преступного мира, как Алиев и покойный Джамал с его рабовладельческой «Иллюзией», всегда были в почёте. Им поклонялись и их уважали все кланы без исключения.
Теперь же все изменилось.
Даже приближенная свита Алиева шептаться стала, что неплохо б к Палачу переметнуться. За это Алиев безжалостно расстрелял половину своих наемников.
Чтобы насолить Палачу заочно.
Но раздор и смута, поселенная в рядах прежде верной ему банды, в конечном итоге дала свои плоды. Теперь Алиев регулярно испытывал панические атаки. Он реально опасался за свою жизнь и чуть ли не каждую минуту ждал подлости от своих.
Алиев продолжал нарезать круги по паркету, хныкать и тихо злобствовать до тех пор, пока тишину кабинета не нарушил заветный писк.
Замерев на месте, Алиев молниеносно затаил дыхание, недолго анализируя, происходит ли это в действительности, либо же это проделки воображения, и только когда осознал, что не до конца помешался, поспешил ответить на долгожданный звонок.
– Башар обнаружен. Я его вычислила. Вот только что. – с гордостью произнёс приятный женский голос в трубке.
Новость блаженная в миг растеклась медовым бальзамом по нутру Алиева.
Он шмыгнул носом и сделал глубокий вдох, дабы как можно скорее избавиться от «плаксивого» компромата, чтобы агент не распознала в нем слабака и неудачника, коим он больше не является.
Он отстоял свое. Он смог и не упал лицом в грязь.
Его мучениям пришел конец.
А вот мучения Палача только начинаются.
Агент на сухой ноте продолжала радовать его слух своей гипнотизирующей речью.
– Приветствую тебя великодушно, Артур Расулович. Тебе несказанно повезло сегодня… – далее последовала недолгая пауза, после чего агент сменила тон на чуть менее официальный. – Сам хоть веришь в это, старый мечтатель?
– Где… Где он???
Алиев с трудом сдерживал настоящие эмоции, из-за которых в глазах снова блеснул «мокрый» огонёк, но уже от искренней радости и сладкого чувства победы. Но радость во взгляде и прогнившем нутре в тот же миг исчезла, выставленная вон напыщенной гордыней и раскормленным тщеславием.
Глаза Алиева, помутневшие от постоянного недосыпа и изводящей паранойи, озарил демонический огонь. Огонь предстоящей и невероятно упоительной расправы над Палачом. Куда более заклятым врагом, нежели соседствующая империя коварных и ненавистных Алиеву калмыков, с которыми у его клана существовала смертельная вражда.
Алиев, окрыленный тем, что поймал удачу за хвост, взялся опять раскидывать в уме, что сразу, без боя получит власть над «Иллюзией», соединит свой клан и податливый клан адептов Джамала, завладеет мощным преступным холдингом… И в итоге, меньше чем за два дня, станет одним из самых влиятельных бандитов в мире, о котором ни одно столетие будут слагать легенды.
– Башар обитает в Дубае. – ласково продолжал женский голос в трубке. – Периодически таскается по делам в Нью-Йорк. Так что тебе не придётся никуда ехать, Артурчик Расулович. Башар сам прибудет, безоружный и ни о чем не подозревающий. Когда, спросишь? А на следующей неделе жди его.
Алиев на миг потерял дар речи.
Неужели, всё так удачно сложилось по мановению судьбы?
Он до сих пор не мог поверить в то, что это не сон.
Но и хотелось бы поскорее стать правителем мира. Ждать до конца недели он не рассчитывал.
– Даже так? Но это значит, что у Башара руки связаны, пока тот в ОАЭ… Кто-то управляет делами «Иллюзии», пока он там… Насколько мне известно, империя укомплектовалась в два ханства, которые воюют между собой… Вместо того, чтобы давить «Алькамару», которая отбирает у них их же хлеб…
Алиев, несмотря на сильное душевное волнение, выдаваемое дрожащим тембром голоса и компрометирующее его сомнительное мужество, пару мгновений рассуждал вполне спокойно и взвешенно. Но спокойствие, ввиду психических отклонений, продлилось недолго, вылившись в ставшую привычной паранойю. Благо, мысленную.
– Какая нелёгкая понесла Башара в Штаты? Там же Джейсон… – высказал Алиев вполне реальное предположение, где именно его враг осел и каким образом зарабатывает себе очки авторитета перед другими членами сообщества.
Алиеву взбрело на ум совершенно гениальное утверждение, что Джейсон – их с Башаром общий знакомый, который также, как и Алиев, обещал Башару помочь одолеть Джамала когда-то, но не исполнил обещания – тоже тёмная лошадка и тоже враг его.
«Джейсон, в миру простой менеджер и организатор боёв, как легальных, так и нелегальных, вполне способен на предательство ради более внушительной суммы денег, которая с лёгкостью покроет любые моральные устои этого меркантильного ублюдка. Завтра же отдам приказ, чтобы его распотрошили. На всякий случай. На одного врага станет меньше».
– Неплохо бы и Джейсона привлечь на нашу сторону, дорогая моя… Чтобы одним замахом одолеть Палача…Чтобы раздавить его, как назойливую муху… Чтобы Палач не смог улететь уже никуда…
– Не вопрос, Артурчик. Мне нравится твоя пылкость! Есть в тебе огонек! Жжешь еще, несмотря на преклонный возраст и прогрессирующую деменцию! – иронично констатировал агент, продолжая ласковым тембром дуть Алиеву в уши. – Насчет улететь… Активно этим занимаюсь. Крылышки ему подпиливаю. Не волнуйся, Башар взят в оборот и уже никуда не денется. Он у меня в кармане. А ты бы последил за своим здоровьем, дорогой Артурчик. Сердечко то – не вечный двигатель, сам понимаешь. Забарахлит, стрельнет там, тут, и всё. Пиши пропало…
Алиев не придал значения непрозрачным намекам агента. У него на уме, умело запудренном, вертелось совсем иное.
– Прекрасно. Полагаюсь на тебя, дорогая моя.
Алиева всего колотило от нетерпения. Он особо и не слышал компрометирующих слов агента, которые любого бы заставили сомневаться, потому что был способен слышать сейчас только себя и свое эго – то кричало так громко, что и траур затмевало.
– А что насчёт Палача? Удастся подобраться к нему ближе до тех пор, пока он не явится в Нью-Йорк?
Агент на некоторое время смолкла. Но вскоре обрадовала ещё больше.
– Как раз над этим работаю. Башар сидит на толстом крючке. Почти. Без пяти минут он в твоих руках. Жди, Артур Расулович. И через пять часов – Башар весь твой.
– Блистательно! Хвалю! Ты превзошла саму себя! Браво!!!
Алиев от восторга не мог отдышаться. Он сам того не заметил, как стал преодолевать расстояние от двери до окна, и обратно, весело и вприпрыжку. Со стороны он выглядел, как мальчик, которому пообещали игрушку мечты, но совсем не как старый, прожженный авторитет, которого не так-то просто было провести.
– Иначе быть не могло… – ехидно и как-то неискренне рассмеялась агент. – Знаю своё дело. Чуть позже приедет курьер. Приготовил вознаграждение, Артурчик?
Алиев замедлил шаг и замешкался, не ведая, что стоит сказать в ответ.
Финансовый вопрос в последнее время стоял для него остро. Алиев стал банкротом по сравнению с прежним уровнем дохода, но ему бы точно хватило хоть по нескольку раз оплатить услуги этой трудолюбивой леди, по сути, исполнившей его мечту. Если бы не жадная и двуличная сущность лицемера, не позволившая Алиеву настолько расточаться.
Всего-то немного времени, и его главная цель будет выполнена. А раз так, то платить он не должен. Это ему должны заплатить за ожидания.
– О результатах работы пока рано говорить, дорогая моя… Сама знаешь, не мне тебя учить, но… – завел Алиев в надежде, что сумеет по накатанной схеме обмануть продуманного агента. – Кроме того, ты первая нарушила наши с тобой условия, которые ты разве не читала? Уговор был на сегодня утром, а ты объявилась только к ночи… Потому половина первая тебе уже не причитается…
Но на том проводе давно вычислили и знали его излюбленную манеру – играть не по-честному – а потому ожидали как раз этого маневра.
– Так что не спеши посылать сюда курьера, дорогая… – объяснил Алиев, по его мнению, логично и правдоподобно, почему платить не станет.
Но при том добавил, чуть слукавив, чтобы агент не кинула его сейчас в отместку.
– Остальную половину получишь, когда Палач ответит за смерть моего сына. И когда «Иллюзия» в полном составе перейдет ко мне во владение.
– Артурчик, мы так не договаривались… – голос агента, как и следовало ожидать, отнюдь не изменился, оставшись всё таким же сладким и ласковым.
И это несмотря на толстый намек Алиева, что никаких денег ей не видать, как собственных ушей. Да и запросы у него выросли непомерно всего лишь за считанные минуты их диалога.
– Доставь мне Палача, и тогда поговорим о деньгах. Когда увижу его здесь, приготовлю тебе полный чемодан вознаграждения. Завтра утром, после того, как отдаешь Палача, мы с тобой вылетаем в Россию и берем "Иллюзию". Тогда и получишь свой чемодан. С приличным бонусом за скорость. Заплачу вдвойне, втройне, только если притянешь Палача раньше. Скажем, сегодня до полуночи. И чтобы живой был.
Получив железную надежду в откровенно лживом ответе агента, что та организует им скорую встречу по высшему разряду, Алиев отключил телефон и, развернувшись к окну в полный рост, мечтательно и властно оглядел Статую Свободы, простиравшуюся вдалеке. В его голове вертелись мысли о глобальном возмездии и несокрушимой силе, с этой поры, заточенной в его кулаке.
Неужели, момент слияния преступных корпораций настанет… Алиев так долго об этом мечтал. Даже больше, чем отомстить Палачу за смерть сына.
Алиева теперь волновал более насущный вопрос, а честь Расула, сына его покойного, неминуемо отошла на второй план.
Алиев так увлекся собственными мыслями, поглощённый тем, как именно будет уничтожен Палач, прикидывал в уме, сколько видов и часов пыток истерпит он перед тем, как испустить последний вздох, что не заметил неприкрытой подставы и не уследил дерзких признаков вражеского вторжения в его персональную уютную обитель. Не сразу сел за стол и не нажал на кнопку вызова охраны, чтобы те проверили причину неожиданного отключения электричества и устранили её, пока была возможность что-либо изменить в принципе.
Алиев не обратил внимания, когда именно погас свет в его прежде безопасном офисе. Жажда отомстить да поскорее напрочь убила в нем осторожность.
Замечтался старик. Это и стало его главной ошибкой.
Дверь в кабинет, между тем, тихонько скрипнула.
Шорох приближающихся шагов привел Алиева в чувства и вернул на место его твердый профессиональный взгляд мародера со стажем, с первой секунды оценивающего ситуацию. Но только не в этот раз. В его пользу нечего было повернуть.
Напрягшись, в отражении стекла Алиев различил знакомый силуэт непрошенного гостя. Непрошенного и очень неприятного.
Гость воспользовался отвлекающим манёвром и без труда проник в охраняемый суровой бандой офис.
Как же так? Как мог Алиев такое пропустить?
Как могла охрана допустить такое?
Это уже не имело значения.
Гость здесь, и он вряд ли явился с добрыми намерениями, застав Алиева врасплох. И Алиев это понимал.
– Что не говно, то к нашему берегу… – шёпотом произнес он, а после, раскинув по сторонам руки, будто рад гостю и готов обниматься, собрался повернуться к нему лицом и встать с кресла. – Какими судьбами?
Но краем глаза заметил в отражении, что гость был вооружен, а значит, пришел сюда вовсе не для того, чтобы попить чайку и поболтать о трудностях жизни зарубежной.
Алиев, не поворачиваясь, тихонько потянулся за пистолетом, который всегда держал в верхнем ящике стола. Но тихий скрипучий голос с явным акцентом предупредил, что этого делать не следует.
Следом гость поднял пистолет на уровне своих глаз.
– Тебе не успеть, Алиев. Ты проиграл.
Алиев опустил руку и медленно повернулся, чтобы поглядеть в глаза непрошенному гостю, который решил отнять у него великий шанс. Убедившись, что перед ним действительно тот, с кем вживую видеться не хотелось, да и связываться – тем более, он попытался спасти своё положение.
– Что тебе нужно от меня, брат?! Деньги? Отдам тебе всё, что у меня есть! Но после того, как поймаю Палача! Я же говорил тебе об этом! Мне нужно видеть, как он будет умирать! После того делай со мной, что хочешь!
Гость не ответил Алиеву на заклинание отсрочить смертный приговор, лишь презрительно хмыкнул и качнул головой. А затем, не церемонясь, молча выстрелил в него. Несколько раз пальнул, хоть и знал, что одной пули старику Алиеву сполна хватило бы.
На всякий случай проверив и окончательно убедившись в том, что Алиев мёртв, гость, напевая себе под нос мелодичную песню из репертуара диско семидесятых, надменно доковылял до сейфа в другом конце кабинета и взял оттуда досье на Фархада Башара.
– Палач несомненно встретится с тобой, Алиев. – тихо проскрипел гость, без особого интереса листая досье. – Кто я такой, чтоб лишать тебя последнего желания? – усмехнулся и, повернувшись вполоборота к убитому, резко захлопнул папку с документами. – Но сперва Палач послужит мне. До последней капли крови послужит. Я первый его нашёл. Вот так будет честно. Молчание знак согласия? Ну тогда, я пошёл. Если ты не возражаешь…
Гость, надменно пожав плечами, спрятал досье под солидным пиджаком, подкурил сигарету и покинул кабинет Алиева так же безмятежно и неторопливо, как и вошёл сюда. Далее он без труда преодолел пост охраны, затем сел в свой приметный черный лимузин, припаркованный у главного входа, выбросил окурок на тротуар как раз перед тем, как лимузин тронулся с места, и с безмятежной улыбкой покинул место преступления.

Глава 1. Фархад
С простительной долей небрежности после бессонной ночи, проведенной в раздумьях, сварил себе кофе покрепче, как обычно без сахара, затем достал из верхнего шкафчика чашку из кофейного сервиза – свадебный подарок от дальних родственников, о существовании которых узнал совсем недавно – и резко наклонив турку, наполнил миниатюрную чашку до краев.
Немного пролил на столешницу, как частенько бывает со мной по утрам, затер лужицу, а потом попробовал получившийся кофе на вкус.
Злющий и пряно-горький.
То, что доктор прописал, чтоб нам с женой обоим глаза продрать. Переборщил знатно с гущей и кардамоном, но я сильно спешу, потому некогда переделывать. И так сойдет.
Мы с Катей любим кардамон и добавляем его всюду и побольше. Но у Кати, в отличие от меня, от него не усиливается половая активность, и штаны по швам не трескаются. Может, дело в том, что Катя не грызет кардамон, как семечки, и ударную концентрацию будоражащих веществ не получает. А я грызу. Жменю в ладошку насыпаю и хожу по дому, щёлкая, когда делать нечего. А ладошка у меня немаленькая.
Неуклюжим движением перемешал густоватую субстанцию неудобной для моих пальцев крошечной ложечкой, поставил чашку на блюдце и спешно устремился на нарастающее звучание заставки телепрограммы новостей.
Эта мелодия звучала в нашем доме чаще всех вместе взятых. И давненько как стала меня «подбешивать».
Как обычно, когда я бывал дома, ровно в сраных девять утра, срабатывал таймер на телевизоре в спальне. Катя установила его, дабы начинать новый день, естественно, с напряга и тревоги, а не с положительных эмоций.
Как Катя поясняла ту противоестественную и приевшуюся для меня привычку – чтоб ничего важного из того, что творится в мире, не проворонить.
Я б не расставался с топором сутками и неистово бы принялся всем подряд рубить головы, но уже по воле сердца, а не по приказу, будь я на Катином месте. Но с моей головой, несмотря на то, с чего начинается и мой день тоже, пока все в норме. Это единственный и неоспоримый плюс того плачевного факта, что мы с женой спим раздельно, по разным комнатам.
Поначалу меня дико огорчала перспектива раздельного сна с Катей, но, скрипя зубами, я уступил ей. Тем самым, из двух зол все же выбрал меньшее, постановивши тогда, что психика моя в итоге будет целее, а сон – крепче. Потери, конечно, есть, и ощутимые, но они не столь велики, как могли бы быть, если б я каждый день на протяжении полугода просыпался под ненавистную мне передачу.
Дома ночую в последнее время все реже – в том, видимо и есть основная заслуга моего душевного покоя, и того, что мозги на месте, готовые пахать в правильном ключе, бесперебойно выдавая новые, качественные и безошибочные тактики.
А вот что с Катиными мозгами творится, лишь догадываться остается и молиться, чтобы ничего страшного в ее черепной коробке не развилось и не прогрессировало.
Не пропускает Катя ни одного выпуска, целиком и полностью выпадая из реальности. И так каждое утро.
Порой и весь день просматривает одно и то же столько раз, сколько транслирует новостной канал. Как будто ждёт услышать нечто из ряда вон потрясающее ее воображение, что могла каким-то странным образом прослушать ранее.
Я не раз пытался убедить Катю в том, чтобы не волновалась попусту и не забивала голову всякой чепухой. Иначе не мужчиной я буду, не мужем и не отцом, если не огражу семью от угрожающего им извне вреда. Со мной, под моей зашитой и полным контролем всех жизненных сфер, коим-то образом затрагивающих семейную безопасность, им никто не страшен и страшен не будет. Клялся Кате, дабы угомонить, и не раз, что вот она – настоящая истина, которой следовать нужно и принимать как данность, а не то, что болтает кто-то там зачем-то там…
А Кате мои слова и клятвы – как об стену горох. Вместо того, чтобы поверить мне, она продолжает слушает телек.
От новостей тех злое***чих – сплошное уныние. Страдаю и я, и Катя, и наш брак. Я, получается, не так важен и не так интересен ей стал, чем какой-то хренов телек. Так бы в окно его вышвырнул, прямо в бассейн, как и все остальные, рассыпанные по дому, но Катя крайне огорчится. Для нее новости российские – единственное, что напоминает о родине, пока она здесь, в городе своей мечты, небоскребов, роскошных тачек, передовых технологий и, увы, чужих традиций, которые Катя наотрез не принимает и не признает.
Ради Кати этот злосчастный телек до сих пор висит в спальне. Вместо холста с четко достоверным отображением нашей помолвки. Этот холст в рамочке ручной работы мы как поставили на пол у шкафа несколько месяцев назад, так как не могли придумать для него место изначально, так и до сих пор он там пылится.
Судьба картины, написанной моей дочерью Авророй, в итоге оказалась предрешена. Как заявила Катя на днях, когда я снова поднял вопрос, что неплохо бы повесить холст у изголовья кровати, чтобы напомнить, что мы женатые люди, а не соседи по коммуналке: «Нынче стало модно не вешать картины на стены, а ставить на пол.» Катя сразу сделала всё по фен-шую и была тем довольна как слон.
Но лично я – консервативный сторонник традиций. Считаю, что воспоминания эти священны и ценны для нашей семьи, и они не должны храниться там, где ступает нога. Кто б меня спросил…
Подпирая плечом дверной косяк, с антипатичным настроем от неприятного наблюдения, что прозаические планы на ближайшие минуты неожиданно поменялись не в лучшую сторону, я потягивал горький пряный кофе, глядел на уголок картины со дня помолвки, которую за ненадобностью кто-то задвинул за шкаф, и гадал, что ж могло пойти не так вот прям с раннего утра.
При этом заискивающе, но сжато посматривал на Катю, которая, к моему изумлению, и не мыслила обращать на меня внимания.
Ждал от нее милейшего деяния, к которому за недолгое время нашей слаженной практики успел пристраститься.
Как повелось по негласной традиции, каждое утро я делился с Катей своим кофе, а взамен получал поцелуй. Ну и заодно старался поднять ей настроение и отвлечь от телека, насколько это было возможно.
Все началось с одного незабываемого момента, случившегося три месяца назад, когда я заскочил в спальню, как помню, с поистине раскаленным кофе, который все не остывал и который я цедил буквально на бегу. Думал, Катя еще спит, – поцелую ее в лоб и помчусь по делам. Опаздывал сильно, и пару глотков голого кофе без сахара – весь мой завтрак вместе с обедом и, как выяснилось позже, ужином.
Катя с хитрым прищуром присвоила мой кофе самым наглым образом в то шальное утро, а в качестве поощрительного приза подарила мне поцелуй. Это был первый поцелуй, который я получил от Кати за все время, сколько знаем друг друга.
Это произошло как атомный взрыв.
Неожиданная и полнейшая потеря в пространстве. Вспышка в миг, которая ослепила, со скоростью света забросила в невесомость и одновременно заморозила мозг вместе с телом и остановила время, концентрируя сознание лишь на том непривычном инциденте, что Катя меня целует сама.
Вот прямо сейчас, в данную секунду.
Она. Меня. Целует.
Голова кружилась, кровь ощутимо танцевала, порхая по венам; ноги стали ватными, в грудной клетке и ниже – теплое статическое ощущение хмельной ломоты, снимавшее скованную напряженность мышц. Я невольник, покорно ведомый чувством безграничной эйфории; незрячий, полностью подчинившийся женщине, которая повелительно и бескомпромиссно обуздала мои эмоциональные порывы противостоять кардинальным переменам; я, освободившийся от предрассудков, коими был переполнен до того момента, беззаботно и счастливо парил в невесомости, сняв блокировку с прежде неприступных рубежей и горячих точек на границах, где мое собственное «я» возможно сломить и слепить из него все, что только душе угодно; внутри буквально все дрожало от волнения и невиданного трепета, – столь необычно и неестественно для меня было интегрироваться с машинально навеянным и прочно просевшим в сознании образом первой любви, – реалистичным для большинства, но для меня чуждым. Будто бы я пацан неопытный, и меня целует куда более решительная девчонка, которая втихаря мне нравится, но которая устала ждать, и сама сделала первый шаг.
В то утро я познал подлинную сладость поцелуя неподдельной и нетленной взаимности – особенное чувство, мягкое и волнующее, которое прежде не испытывал. Причем, не могу припомнить, чтобы кто-то целовал меня когда-либо даже без чувств, но хотя бы по своему волеизъявлению, а не потому, что я заставил.
Катя оказалась первопроходцем в этом плане. Я, конечно же, в то утро растаял перед ней дребезжащей лужицей, напрочь позабыв, зачем заходил, и что самолет одного меня ждать не будет.
Как помню, весь тот день провел на голодняках, так как поесть не представилось возможности, зато в прекрасном расположении духа и с желанием поскорее возвратиться домой. Наивный, весь день думал, что вечером мне обязательно перепадет «сладенького».
После того чудесного поцелуя, я нарочно заходил в спальню, когда начинались новости, и лишь с одной чашкой кофе, а Катя, хоть и разгадала мой тайный умысел через пару-тройку таких попыток выклянчить «безешку», неизменно подскакивала с кровати, не успевал и порог переступить, затем с хитрющим, но счастливым выражением лица отбирала у меня чашку и убегала к тумбочке. После того, как оставляла чашку там, Катя возвращалась и в прыжке дарила мне неуклюжий поцелуй в знак благодарности за очередное романтическое утро и неизменный кофе в постель – элементарный милый жест, выражающий мои чувства к ней.
Когда в щеку целовала, когда в нос, когда в глаз, и даже пару раз после «того утра» в губы попадала, но то и поцелуем назвать было трудно: сухо чмокала, не давая мне свободы разгуляться даже здесь. Внутрь меня не пускала, обнимать не давалась – клюнула не целясь и умчалась кофе хлебать под любимую передачу.
Вот так у нас начиналось утро, по обыкновению.
И именно так, заботой и любовью, которая кроется в мелочах, я вывел Катю из депрессивного психоза общей продолжительностью более пяти лет, который одолевал ее до меня, который чуть не добил ее при мне, и с которым мы слаженно боролись, в итоге одержав заслуженную и выстраданную победу, но не до конца.
Не желает ломаться в Кате ее непреодолимый внутренний барьер, из-за которого она не подпускает меня близко. Вот как раз эту «стену китайскую» пора сносить без потенциала обратного возведения, но так сносить, чтоб сама Катя давления не испытывала.
Для меня это сложное, кропотливое и дюже затратное по времени занятие, не дающее плодов во всех смыслах этого слова. Так что с некоторыми аспектами нам еще предстоит работать, смею надеяться, что недолго.
…Но именно сегодня происходит явно что-то не то.
Возможно, Катя проснулась раньше, чем сработал таймер, и, проглядев новости в интернете, уже чем-то грузится…
Катя продолжала делать вид, что не замечает меня. Даже на кофе с кардамоном не позарилась.
Мне же стоит на время завязать с кардамоном, пока на сторону мотаться не начал от переизбытка нерастраченного влечения. Я ведь верный, преданный однолюб. Кроме Кати, никто не нужен и даром, а Катю не уломать совсем.
Этот кардамон реально действует на меня, как возбудитель.
Либо это все Катя и ее женские чары, сделавшие из меня безумца, а кардамон тут не причём?
Неужто, у Кати изменились вкусовые предпочтения?
Либо нос заложен, запаха не чует?
Вчера был прохладный и ветреный вечер, могла и подзастыть слегка.
Что ж не так с ней сегодня?
Я, томившись в ожидании увидеть Катины глаза, обращенные на меня, а не на ведущего телепередачи, размышлял, как предстоит изгаляться сегодня, унизительным образом выпрашивая у жены мизерную толику любви и ласки, которую давно заслужил, но ввиду кучи обстоятельств не получал.
А лучше бы дала не поцелуй – а голого секса без прелюдий и комплиментов с признаниями и прочей сентиментальной лабуды, которую мой разум так и не освоил надлежаще.
В общем-то, я и есть тот старый солдат, который не знает слов любви, и ломать себя еще и в этом – только бесчеститься напрасно. Катя и без повторений знает, что люблю ее. Если разлюблю – дам ей знать обязательно. Я человек прямой, и таких вещей утаивать не стану. Но и культ поклонения развивать, каждый час в любви признаваться… Превращаясь в слабохарактерного подкаблучника, ползать у Кати в ногах, дабы она эти ноги раздвинула по своей воле – считаю последним делом, на которое никогда не решусь. Быстрее коленные чашечки себе прострелю, чем опущусь до такой низости.
…Продолжая изучать ее, заключил.
Нет. Это не насморк.
Катя нарочно меня не замечает.
Сегодня, как погляжу, не то утро, чтобы поцелуями разбрасываться. Я в чем-то провинился, сам того не подозревая. Или у Кати опять месячные. Которые, к слову сказать, зачастили в последнее время.
– Солнце, доброе утро. – решил первый о себе напомнить, раз Катя по каким-то причинам традициям не следует. – Я кофе принес.
Катя не то, что не ответила – она даже не взглянула в мою сторону. Проигнорировала и меня, и ядреный кофейный аромат, молниеносно распространившийся по комнате с моим появлением.
Катя собиралась на встречу с подругой, которая должна была прилететь сегодня. Но, видимо, услышав знакомые имена, застыла как вкопанная.
Катя стояла боком ко мне, в новом комплекте нижнего белья в тропический цветочек, и, удерживая перед собой узкие, голубые, со стразами, джинсы, которые мечтаю порубить топором, продолжала таращиться в экран.
А я, пользуясь моментом, взялся таращиться на Катю оголодавшими глазами бирюка, в которых невольно, но очень даже настойчиво разгоралась страсть и похоть.
Поведение Кати, к слову сказать, унизившее мое достоинство, в секунду переключило романтический и дружелюбный настрой на иную волну, отличную от той, с которой зашел сюда.
С инстинктивным желанием выпороть наглячку, посмевшую проявить неуважение ко мне, к мужчине, к главному, к хозяину ее, а после одичало отыметь хоть куда – и неважно, против ее воли или категорически против, – я и не заметил, когда успели почернеть мои светлые помыслы к Кате, как к любимой женщине, которой зарекался не причинять страданий впредь никогда и никаких.
Зажглось во мне, – да так зажглось, что с собой не справиться, – разом подавить Катину волю просто за то, что игнорирует меня, взять ее за волосы, и намотав на кулак, притянуть ее к себе с такой силой, чтобы об мой живот стукнулась. Услышать бы снова ее вздох дрожащий, увидеть бы испуг в ее больших глазах, от которого я бы точно рассвирепел еще больше, и тогда бы понеслось… Сорвал бы с Кати этот комплект нижнего белья, который пробудил во мне нечто адски неудержимое, безоговорочно заставил бы ее встать на колени и беспрекословно подчиняться моим правилам и прихотям.
И так бы она всегда вела себя, в любое время дня и ночи, когда я требую любви и ласки…
Черные порочные фантазии, годами бывшие для меня скучной и квелой обыденностью в буднях «Иллюзии», а в нынешнее время ушедшие в разряд табуированных и строго запрещенных приемов соблазнения, упрямой и четкой колонной шествовали в моих мозгах бодрым маршем, с агитирующими транспарантами: «Жестко! Дико! Больно! Заслужила!», – в аккурат впереди светлых романтических чувств к Кате с их семимильными шагами и попытками установить близкий контакт гуманными путями.
С усиливающимся натяжением ткани на свободных белых шортах, я разглядывал Катю пытливо и досконально, мечтая и представляя себе, что бы сделал с ней сейчас и по сколько раз.
Пальцы при этом сдавливали чашку.
Я настолько увлёкся Катей, что не замечал того, что делаю, и не чувствовал боли. С жадностью и ненасытностью восхищался изгибами прекрасного тела любимой жены, беспардонно изучал особо излюбленные места так долго, как хотел того сам. Чем делал хуже себе.
Катя – очень красивая женщина. Особенно, когда не прикрывается до ушей при виде внезапного меня и когда дает полюбоваться на свои завораживающие прелести беспрепятственно и дольше одной секунды.
Но это происходит либо тогда, когда Катя спит, либо…
Как, например, сейчас.
Краем уха я внимал, чему на сей раз было уделено эфирное время. Интересно стало, на что так увлеченно залипла Катя, что даже на меня ноль внимания.
Разговоры в эфире шли все о том же, – нового мало, а интересного и полезного – в разы меньше. Однако, кое-что важное, существенно облегчившее мне жизнь, все же проскочило.
… «В одном из центральных офисов Нью-Йорка, произошел крупный пожар, унесший жизни нескольких охранников… Точное количество жертв, находившихся в здании на момент взрыва, неизвестно. Поиски тел не прекращаются восемь часов… Записи с видеокамер не сохранились… На одном из этажей, в эпицентре, обнаружены следы тротила и других взрывчатых смесей, а также фрагменты самодельных взрывных устройств. Мощными взрывами частично уничтожены верхние этажи здания, на одном из которых удалось обнаружить тело мужчины с огнестрельными ранениями в область головы и грудной клетки. Личность его установлена. Погибший Артур Алиев… международный бандит, радикальный исламист, лидер организованной преступной группировки "Банда Расула", был застрелен в упор… Причины гибели и причастные лица устанавливаются… Преступление спланировано и совершилось по предварительному сговору с бандитами из группировки убитого… Известно, что Алиев, имеющий неограниченную сферу влияния на востоке России, незадолго до криминального переворота… бежал из страны. По версии…, Алиев был замешан в нашумевшей истории о поджоге имения, принадлежавшего Ибрагимову, лидеру криминального холдинга «Иллюзия». В свою очередь, Ибрагимов и его ОПГ, по показаниям жертв, считались единокровным конкурентом Алиева на преступном рынке… В сферу деятельности обоих ОПГ, помимо нелегального оборота оружия и наркотиков, входило содействие терроризму, и торговля «живым товаром»… Следствие по делу об убийстве Ибрагимова-младшего и двадцати наемников, погибших при невыясненных обстоятельствах, за недостаточностью улик и путаницы в показаниях свидетелей, завершено… Жертвы деятельности ОПГ, среди них… Ткачева Е.С., и ее несовершеннолетние дети признаны пропавшими без вести… Подробности массового убийства в Каспийске… не раскрыты… Если вы что-то знаете или являлись свидетелем одного из преступлений или нескольких, или знаете кого-то, кто может помочь следствию, позвоните по номеру на экране…»

Глава 2. Фархад
Катя напряженно слушала ведущего и, как показалось, даже успела побледнеть.
Все накручивает себя, поводы для очередного невроза ищет, вспоминает это все и переживает заново.
– Зачем, блин, эту дребедень слушать? – строго спросил Катю, когда та наконец обратила внимание, что в комнате не одна находится – я тут тоже как бы мелькаю большим темным пятном посреди белой спальни, белоснежную дверь собой, смуглой двухметровой тушей, подпираю.
Новости, связанные с "Иллюзией", пошатнули Катину внутреннюю гармонию, я это увидел и на какой-то момент вышел из себя.
Сам не понял, как это случилось, но чашка с кофе буквально взорвалась у меня в руке от гнева.
Кофе, густой, пряный и не успевший остыть, едва ощутимо обжег мне пальцы.
Хуже всего пришлось полу.
Я зашипел и дернул рукой, еле удержав в горле вполне последовательное изречение, характеризующее мое состояние как нельзя более емко и точно: «Ох, ты ж бл***дь!». Не от боли зашипел, а от неожиданности, что так вышло.
Не рассчитал силы. Снова.
Случаются со мной и такие досадные вещи, к сожалению. Уже и забыл, сколько рукоятей сменил на топоре. Лопались прямо в руке и в самый неудачный момент. Однажды чуть стопы не лишился – лезвие воткнулось в сантиметре от ноги.
Не стоит допускать, чтобы внутри меня много чего импульсивного копилось и не находило выхода, тогда и не будет подобных проблем.
Такая вот непредсказуемая у меня сила сжатия правой руки, которую не чувствую и не могу контролировать из-за травмы, полученной в сражении, и вытекающее отсюда психическое расстройство с сопутствующим чувством неполноценности. Я правша, но правой руки как будто нет. Она неживая. Как протез, только к телу приросший. Довольно сложно управлять пальцами, особенно, если надо сделать что-то мелкое и ювелирное, не требующее особой силы.
По той причине, во времена молодости и по глупости, когда мое эго достигло масштабов планеты, заказал я Ваньке Утюгу, – местному авторитету нашего городка, а в прошлом кольщику, когда-то чалившемуся со мной на строгаче за особо тяжкое, – набить мне число сатаны на правой кисти. Отчасти, чтобы сбросить с себя и совести своей ответственность за то, что совершаю этой рукой.
Избавился от ощущения непричастности, равно как и от самой наколки, я относительно недавно. Катя сподвигла менять что-то в себе, что я и сделал, став иначе относиться к тому, за что придется отвечать по всей строгости, когда попаду на тот свет, где надо мной состоится суд.
Однако, мой особый изъян правой руки, способный привести к непреднамеренным и необратимым последствиям всякий раз, когда сжимаю что-то, предстоит искоренить, или хотя бы научиться дозировать силу «на глаз». Нелегкий труд предстоит, и это помимо перевоплощения из холостяка-женоненавистника в заботливого многодетного отца, толерантного мужа и психолога для своей жены.
Следует уже сейчас начинать воспитывать в себе аккуратность в обращении с предметами, пока не научусь контролировать силу сжатия. Если буду забивать на проблему дальше, это плохо кончится, и не для меня, а для Кати и детей.
…Осколки чашки с обильной гущей феерично приземлились на белоснежный пол, брызги разлетелись по сторонам.
Катя напряглась и, услышав звон, который отвлек ее внимание, повернулась в сторону двери. Заметив разбитую чашку на полу и не поднимая взгляд выше, она сгорбилась, отвернулась и задумчиво продолжила таращиться в экран.
Не мое неожиданное появление оказало на нее такое влияние.
И даже не чашка, которая создала немало шума.
Катя прикидывала в уме, мог ли я отлучиться посреди ночи, чтобы порешить Алиева в США, а затем успеть вернуться до того, как Катя проснется, чтобы принести ей кофе как ни в чем не бывало.
Именно этот фантастический ход Катя мозговала сейчас – по глазам видел.
Сам виноват, не спорю.
Если б мы с Катей спали в одной комнате, ей бы мысль о моей причастности к этому и близко не пришла. Я бы попросту не дал Кате заснуть. Но поскольку Катя часто обижается, что поздно возвращаюсь домой, и отправляет меня спать в другую комнату, всё же обзавелась сомнениями насчёт того, чист ли я или снова взялся за старое и бьющее по ее самолюбию – не посвящать ее нос в мои личные планы.
– Надо слушать. Вдруг меня вычислят. И тебя, кстати, тоже. – грубо шваркнула Катя свой ответ.
Она не соизволила повернуться, но глаза закатила, что меня раздражало.
Катя тоже устала от всего этого, как и я. Но она не прекращает это смотреть и слушать, а я не прекращаю ее третировать.
День за днем одно и то же.
– Меня считают пропавшей без вести, а за тебя – ни слова… Вдруг они нароют, что ты не погиб… Ты иной раз следы не заметал. Или… вдруг они на меня выйдут?
Катя неустанно поражалась моей невозмутимой способности сохранять ледяное спокойствие и не реагировать на раздражители родом из недалекого прошлого от слова совсем никак вообще.
И это мое спокойствие, по всей видимости, до беспамятства нервировало её.
Катя считала, если не сижу над телевизором сутками напролет и не грызу ногти в ожидании очередного выпуска новостей, как это делает она, то совсем не контролирую ситуацию. А я ведь знаю, что ошибается Катя. Я всё продумал заранее, обеспечив и себе, и ей пожизненное алиби. Упрятал я всех, и детей в том числе.
И сейчас делаю все, чтобы Катя спала спокойно.
Только вот афера с подстроенной смертью Джамала всплыла, но это уже не имеет значения. Джамал и его труп в другом контексте поперек горла теперь мне стоит, с Амирханом в придачу, но об этой тонкости СМИ точно не выведать.
– Я труп, погребенный в зоне полного разрушения в радиусе нескольких километров. Меня не собрать, я расщеплен на атомы и раскидан равномерно во все стороны. – с уверенностью заявил, зная наверняка, что числюсь в списках «иллюзионистов-смертников».
Обнаружили фрагменты тела и идентифицировали с тем, что было. Пробили по базе, и выпал им я.
– Откуда знаешь? Я вот не знаю. – Катя продолжала отрицать, продвигая свою верную истину. – Я ничего такого не слышала.
– Знаю, и все.
Знал я это.
Равно как и догадался без труда, почему результаты моего ДНК и ДНК Исполнителя, или Альфа-18, труп которого нашли и по ошибке приняли за мой труп, совпали.
Только бы не думать об этом сейчас…
Иначе стены пойдут крошиться вслед за чашкой.
– А ты… – я всплеснул руками, как бы сбрасывая с себя раздражительность по причине того, что устал объяснять одно и то же.
Понимал конечно же, что Катя в этом деле новичок, потому и трясется от любого дуновения, как листок на ветру.
Но ведь я здесь. Я никуда не уйду и не оставлю ее в беде.
Катя же, как моя жена, не желает полагаться на меня. Считает, что я что-то мог упустить и за чем-то не уследил. Где-то все равно какую-то улику оставил. Несмотря на то, что за полгода активных поисков истины не выявилось ни единого повода усомниться в моей способности заметать следы.
Кроме тех, разумеется, что сидят в Катиной голове.
Я бы предложил Кате относиться проще ко всему, что ее окружает и тщательнее фильтровать то, что поступает в голову. Но она не поймет. Сейчас не тот момент. Она пока противится тому, что и так очевидно, в ней есть, но пока что спрятано под семью замками.
Рано мне рубить цепи на замках. Катя сама должна это сделать.
– Ты потерпевшая, теперь еще и без вести пропавшая. Так что успокойся. Ты сделала то, что должна была. Не надо себя винить. Ты поступила правильно. Возьми и выбрось это из головы.
Катя с непониманием и острым укором поглядела мне в глаза. А немного погодя, съязвила.
– Легко тебе говорить, Фархад… Твоя совесть давно тебя покинула. Это неправильно – убивать людей. Очень неправильно. И никогда не станет правильным. И это никогда не выбросить из головы. – Катя осуждающе покачала головой и едко при этом подметила. – Я тебя не видела сегодня, хоть и вставала часто. Где ты был ночью?
– Дома был. Где ж еще мне быть? Я не бегаю. – конечно, я ответил с иронией, с великим трудом не теряя самообладания.
Но Катин вопрос, как и недоверие, возмутили меня до глубины души.
Ну конечно, лишь я один мог пристрелить Алиева!
Больше ж некому, бл***дь!
Это логично, но… Обидно мне, как мужу, что жена не доверяет мне.
Разве это нормальные отношения?
Разве к этому мы с Катей шли столько времени?
– Солнце, ты хоть немного учила географию в школе? – не смог я удержаться и чуть плюнул в нее ядом в ответ на то, что меня обдала.
Не сильно, чтобы не обиделась. Но все же ткнул носом в ее же ошибку.
– Имеешь представление, сколько часов лететь отсюда до Нью-Йорка?
Катя, глубоко задумавшись, с недоверием покосилась куда-то мимо меня, скорее сквозь, и опустила голову.
Я тоже оглянулся. Никого за дверью не стояло.
Мы оба замолчали.
Катя смотрела в пол, продолжая сопоставлять образ атласа в своей голове и рассчитывать примерное расстояние от точки А до точки Б.
Я же не сводил глаз с нее.
Все ждал от Кати извинений.
И поцелуя с ответным пожеланием доброго утра.
Хотя, какое оно уже доброе, утро это…
Непочтительность к своей персоне я сносить не мог и никогда никому не прощал ничего подобного. Всегда, сколько себя помню, любил ставить всяких выскочек на место обидным словечком и последующим за ним унижением их высокомерного достоинства, ну а далее по сценарию – что заслужил, то и получил.
Катя, как мне помнится, ощутила на себе, насколько сильно я люблю унижать тех, кто ведет себя неподобающим образом. Особенно от шлюх меня вымораживало бесконтрольно, от их гонора, раздутого себялюбия, надменности и вздернутого до слоев космоса тщеславия. Всякий раз, когда какая-то пиз** смела попытаться нагрубить, поперечить и даже посмотреть на меня без разрешения, я наказывал строго и порой бесчеловечно. Шлюх этих, то есть элементов общественного достояния Амирхана, обделённого материнской заботой в детстве – гаремных рабынь и прочих других, для дорогих друзей-мафиози оставленных, и тех, которые пускались в расход нашими бандюками, и «на экспорт идущих», и многих других – особенно новеньких, неграмотных, непродвинутых и пока не униженных, одним махом осадить такая жгучая охота во мне пробуждалась, что желание дать им в лицо с ноги за дерзость оказывалось в разы сильнее желания трахнуть их новое и незапятнанное тельце.
Были времена.
Безнаказанные времена, вольные, безграничные и крайне жестокие.
Я тогда бесчинствовал, а «Иллюзия» процветала.
Выживших не оставлял никогда.
Надо было всех подряд стерилизовать, и проблем было бы в разы меньше.
Но тогда Катя неминуемо бы вошла в их число, чего бы я себе не простил.
С ней предельно ласков был.
Деликатен был относительно, так как Катя мне понравилась сразу. Шрамы на всю жизнь у нее остались после моей деликатности, да. Но…
Другим куда больше не повезло, чем Кате. И это чистая правда.

Глава 3. Фархад
Минута молчания пошла, вторая, третья…
Вот и реклама кончилась, и снова в ушах застряла ненавистная мелодия заставки новостей. По новой транслировались те же самые вести о наших с Катей знакомых и о том, с чего началась наша с ней история и какие препятствия были преодолены ради того, чтобы сейчас мы жили, как живём.
– Одно и то же мусолят! Да как им не надоело! Чертов зомбоящик! Будь он проклят! Да простит меня Аллах, но это невыносимо! Умом двинуться недолго! Еб твою налево!.. – выругался я вслух, затем ринулся за пультом.
Выключил телек, но этого мне показалось недостаточно.
Сорвал его со стены и с силой грохнул об пол.
Вот тогда мне действительно полегчало.
Ибо достал. Одни убытки от него и склоки.
Тут с катушек бы не слететь реально. Хоть на телеке сорвусь, раз иного не вправе себе позволить.
Хотел про себя позлобствовать, в мыслях, чтобы не нагнетать обстановку и не сквернословить вслух, но сказанное буквально выпало изо рта. И еще бы выпало, и то было бы уже отборным матом с неудержимым потоком оскорблений в адрес Кати, если б телек остался висеть на прежнем месте, а не валяться, как сейчас, с разбитым экраном.
С большим запозданием и уже натворив дел, я переключил внимание на более насущное и позабытое так кстати.
Сейчас самое время заняться важным.
Взяв с нижнего ящика прикроватной тумбы листок бумаги, из-под самого низа стопки выудил самый ненужный, я наклонился и принялся собирать с пола осколки чашки.
Катя, все еще находясь в состоянии шока после моей выходки, спустя минуту подключилась помогать мне с уборкой, но сделала это достаточно креативно. Достала из ящика комода свои трусики и, бросив на пол, взялась перемещать их по кругу ногой.
Очень милое зрелище развернулось моему взору и даже вызвало улыбку. Хоть и бестолковое это занятие по факту, но очень позабавило и задобрило.
Таким незатейливым движением Катя, не наклоняясь, затирала лужу трусиками, пока я искал осколки и складывал их на договор с «Высшими братками» о сотрудничестве.
Размазала гущу, в итоге повсюду остались кофейные разводы.
Уловив, что мне смешно, Катя тоже рассмеялась и смекнула, что так дело не пойдет. Тогда она опустилась на корточки и принялась водить трусиками по полу теперь уже при помощи рук. Сгребала в кучку мелкие осколки, которые я не заметил, и высыпала их на листок, при этом задорно хихикала, красная как рак.
Уборкой тут не пахло, конечно, и уже не запахнет. Но не суть.
Катин поступок воодушевил меня действовать. Понятное дело, что ей лень идти за тряпкой, как и мне, но… Трусиками вытирать полы?..
Ах, какая же она шкодная, моя Катя…
– У тебя найдется минут пять, Солнце? – вовсе не кокетливо, как хотелось бы воспроизвести в теории, но совсем чуточку свирепо выдал я, а затем выпрямился и встал перед Катей во весь рост.
Глядя ей в глаза с улыбкой, я запустил руку под резинку своих шорт, оттянув ее край большим пальцем.
Прямолинейно и несколько топорно намекнул Кате, что хочу испытать в эту самую минуту.
Катя, как никогда, близко ко мне расположена, на коленях стоит; взгляд ее, в котором улавливается вопрошающее недоумение, не выражает особого протеста.
Значит ли это, что я могу продолжать?
Ух, я бы ее сейчас…
Только вот силком заставлять нельзя. Надо быть красиво терпеливым и морально устойчивым. Ведь у нее, в отличие от любых остальных женщин, особые привилегии.
Лишь бы Катя не посчитала мои ненавязчивые поползновения зачатком насильственных действий против воли ради моей выгоды в укор ее желаниям.
Вот что стопорило меня, но руки сильно чесались ухватить Катю за волосы и поскорее подтащить поближе, чтобы за дело принялась.
Но…
Я же обещал, что ее мнение всегда учитывать буду и насильно не стану склонять к любому виду секса, как бы мне того не хотелось. Дабы впредь не навредить Катиному здоровью никоим образом. Коли требуется от меня воздерживаться от проникновения на всю длину возможностей, раз обстоятельства вынуждают принимать это ограничение как обязательное и необсуждаемое, то и на половинку вставлять готов. Я-то переживу, потерплю сколько нужно, а вот повторения выкидыша и каких-то еще проблем с женским здоровьем нам больше не надо.
После того, как Катя прошла лечение уже в здешней клинике, мы придерживались предписаний, что первое время, в среднем два-три месяца, противопоказан жесткий секс, и желательно предохраняться, дабы избежать нежелательной на время процесса восстановления беременности.
Список «нельзя» от гинекологов был прост, понятен, и меня устраивал. Оставалось придерживаться его, потихонечку трахаться и ждать полного выздоровления.
Но Кате того показалось мало. Она сомневалась, стоит ли так рано начинать интимную жизнь после выкидыша и обратилась не в другую клинику, а к «психологине», которую порекомендовала ей одна из знакомых.
Видимо, не лучшая из…
«Психологиня» на первом же сеансе вызвала у меня бурный шквал сомнений и просто адский поток негодования в ее сторону.
Катя однозначно подкупила «психологиню», дабы та, невзирая на мои ярые протесты, просканировала меня по «шкале извращенца». А после, не стесняясь в выражениях, прямо в лицо заявила, что я чудовище с бронебойным эгоцентризмом, с трудом, но всё-таки поддающееся коррекции; в конце нашей «милой» беседы она выставила мне удручающий ультиматум вместе со счетом за предстоящий нелегкий труд копошиться в голове у проблемного клиента.
Я, само собой, не стал церемониться и послал «психологиню» красноречивым словцом, дав понять, что не намерен проходить лечение и тем более под ее присмотром. Однако, по поводу Кати и ее страхов – так и быть, прислушаюсь.
Мне, – если не вдаваться в конкретику и не называть моих тараканов в голове по именам – во избежание неприятных последствий в дальнейшем ввиду анатомической несовместимости, либо предстоит сдерживать свои «скотские перверсии» и обуздать внутри себя «бешеного кролика, который только долбить и может», либо вовсе поменять партнершу. Ибо мы с Катей, повторюсь, несовместимы по всем параметрам, и физически, и психологически. Сдерживаться мне нужно, нежнее и аккуратнее с ней обращаться, иначе будет повторение пройденного, и тогда браку придет конец.
Так нам пояснила «психологиня-мужененавистница», приведя в качестве доступного для понимания примера перлинь и игольное ушко. Наши с Катей параметры, мягко сказать, несоразмерны. Катя излишне миниатюрная и патологически укороченная везде, словно девочка-подросток. Короче говоря, недоразвитая моя Катя по словам «психологини».
А я, с ее умозаключений, патологически крупный африканец, – хотя я далеко не африканец, – пророщенный на криптонитовых дрожжах в зоне радиоактивного загрязнения – это незыблемая константа, аномалия, которую мы, к сожалению, имеем на сегодняшний день и которая останется неизменной. И как бы не распяливал Катю, она не растянется настолько, как надо мне для полного счастья. В ширину – легко, – а вот в длину уже не вырастит.
Так что пришлось мне согласиться на установленный ею же лимит в сфере интима, без оговорок приняв тот допустимый предел возможностей Катиного тела, под который придется подстраиваться.
Предписания «психологини», ставшие для меня пожизненным приговором, пришлось смиренно принять и заречься соблюдать. Сделал я это сугубо ради Кати и ее успокоения, равно как и сходил к той феминистке всего на один сеанс.
«Психологиня» густо, до непроницаемой брони, засрала Кате мозги, так и не удручившись донести до нее стержневую мысль, которая настолько поверхностна, что даже мне заметна, хотя я и близко не психолог.
Промывать мозги Катины теперь и промывать, и мне опять же.
Все проблемы идут из головы, это и мне понятно. Катя боится забеременеть, а несовместимостью этот страх завуалирован, причем «психологиней», дабы до зерна истины нам не докопаться, чтобы впоследствии не отказаться от услуг дилетанта.
Нет у нас с Катей генитальной несовместимости, равно как и любой другой. Не настолько мой х*й громоздкий, а Катина вагина не настолько микроскопическая, как расписала барышня-психолог с липовым дипломом. Это чушь собачья. Если б мы с Катей попали в то редкое число действительно несчастных пар с проблемой, когда у него перлинь, а у нее – игольное ушко; и если бы Катя испытывала страдания во время близости со мной – тогда был бы другой разговор.
У Кати слабая возбуждаемость, а я по темпераменту своему торопыга; ей нужно больше времени, чтобы расслабиться; а я лезу в нее, когда Катя не готова, ибо двадцать минут смотреть на горячий ароматный пирожок и не съесть его – пытка для меня адская. Катя обычно не успевает расслабиться, а я уже ввел в нее со скрипом, в итоге возникают повреждения и другие неприятности.
Если б знал, что частые Катины походы к «психологине» обернутся для меня полным воздержанием… Шесть месяцев хочу жену и не получаю от нее ничего, кроме кислой мины в ответ на чуть более резкое предложение получить обоюдное удовольствие.
И за что я деньги плачу вот уже который месяц сеансов психологических?
Правда, иногда жена минетом балует, но очень редко, и когда совсем впаду в отчаяние, что никак ее расположения не добиться.
И это все, собственно.
Нельзя мне быть добрым и слабохарактерным тюфяком. Это плохо оборачивается в итоге – в который раз убеждаюсь.
…Катя округлила глаза, черепашьим жестом указав на расколоченный телевизор, а затем с забавным грозным видом возмутилась.
Мол, как могу думать о сексе, когда такое творится?
Я ответил, как есть.
Могу и думаю. Хотелось бы не только думать о сексе, но и делать его тоже.
Да, мне реально плевать, кого убивают, и кто убивает. Реально плевать на Алиева и его трагическую судьбу. И на сына его Расула – тем более плевать.
Я Катю хочу – и это пока что все, что меня на данный момент волнует.
– Солнце, ну так что? Решаешься на подвиг?
С настойчивым намерением получить желаемое и немедля, я гипнотически длительно глядел Кате в глаза, при этом улыбался, ощущая полную власть над ней, стоящей передо мной на коленях и проявляющую покорность, которую я так люблю.
Левой рукой гладил Катю по макушке, аккуратно пропуская ее красивые длинные волосы меж пальцев.
При этом боролся с собственным желанием причинить ей дискомфорт.
Очень уж захотелось уткнуть ее лицом в себя.
Очень сильно ее хотел.
– Или дашь все-таки?
Катя, услышав второй предложенный вариант, который явно был лучшим, ибо ненавистный минет так и остался для нее пыткой, нерешительно поднялась с пола.
Она выбирает секс!
Какое счастье!
– Не бойся, Солнце. Я буду очень аккуратен. – прошептал я напоследок, дабы вселить в Катю уверенность, что помню о пределе, и без спешки перешел к делу.
Сам волновался, а вдруг не смогу и ворвусь в нее, ведь я очень долго ждал. Воспитывал в себе выдержку, которая в теории есть.
Но как на практике себя поведу, предстоит узнать.
Гипнотизировал Катю и ласково, еле-еле гладил по плечу, выжидая идеального момента, чтобы застичь ее, задумчивую и полуголую, чтобы заключить ее в ласковые тиски и раздеть догола, пока не успела придумать очередную отмазку, чтоб избежать выполнения супружеского долга.
Катя, вскоре прервав зрительный контакт между нами, закрыла глаза и позволила дотронуться до своих грудей, сама переставив мою руку туда, куда нужно.
Целуя ее сладкую шею, щеки и область за ушком, я прямо кожей чувствовал, что Катя возбуждается куда быстрее, чем обычно.
Но она была излишне расслаблена сегодня, податливо позволяла поворачивать голову ей так, чтобы мне удобней было осуществлять ласки.
Катя не противилась моим поцелуям нисколько. Даже сама хотела того, покусывала губы, призывая и приманивая меня этим действием.
Немного повременив, предоставляя Кате время захотеть меня интенсивнее, чтоб уж точно без обломов все прошло, я взял ее за подбородок и запрокинул голову кверху, чтобы глаза ее видеть. И чтоб поцеловать наконец-таки нормально. С глубоким проникновением языка в ее рот.
– Ох, жаль… Это был вкусный кофеек… – Катя будто пьяная, взглянула мне в глаза после недолгого, но глубокого поцелуя, который я старательно ей доставил.
– Нет, не жаль. – прошептал я и снова склонился к ней, чтобы продолжать прелюдию дальше, ибо ростом мы не сочетались. – Позволь поглядеть на твои чудесные родинки в ложбинке греха…
Катя покладисто отклонилась назад, позволяя заняться ее грудями уже с большим вниманием.
Я, не веря своему счастью, но тормозясь на лихих поворотах, медленно и едва касаясь Катиной кожи, стянул бретельку лифа, и та упала с плеча.
Сначала одна бретелька пала в неравном бою, потом настала очередь другой.
Катя не воспротивилась.
Тогда я осыпал ее ключицы поцелуями, двигаясь губами вновь по направлению к ее приоткрытым, одновременно стаскивая лифчик ей на живот. Освободив Катины груди от тесного белья, я уделил тщательное внимание каждой по отдельности и вместе, и только потом взялся атаковать любимые соски легкими покусываниями и щипками.
Катя, дабы я понял, что ей нравится, обхватила меня за голову, прижала к себе и подняла ножку. На ручки попросилась.
Не обрывая поцелуев, донес Катю до кровати, уложил и, нависнув над ней, продолжил пытку над собой, которая в миру называется прелюдией.
Меня к тому времени колотило от перевозбуждения. Еле терпел, то и дело нервно смахивая пот со лба. Ласки мои становились грубее, быстрее и жестче. Поцелуи теряли свою аккуратность.
Возможно, я ненамеренно причинял Кате боль, но она ничего не говорила.
Мое терпение лопалось, готовое взорваться в любой момент, а Катя издевательски сжималась, не пуская залезть на нее. Из последних сил я сдерживался, мысленно взывая к Кате, чтобы та сжалилась и позволила втиснуться между ее ног.
Катя довольно скоро распознала тот самый подвох, что моей выдержке пришел конец, и теперь, либо я оторвусь на ней по полной программе, позабыв о пределах, либо кончу в шорты.
– Остановись, Фархад… – попросила она сделать то, что я, увы, был сделать уже не в состоянии.
Страх, что я не стану контролировать свою силу, о чем не заботился ни с одной женщиной, овладел Катей. Она попыталась отстраниться от меня, но я не дал ей этого сделать.
Я пытался держать себя в руках как мог, но полгода воздержания дали о себе знать.
– Не могу остановиться… – с силой раздвинув Кате ноги, я улегся на нее сверху и прошептал в лицо. – Прости меня, но нет…
Катя забрыкалась и попыталась сжать ноги, что в итоге у нее не вышло.
И тут меня прорвало. Я будто с цепи сорвался.
Между нами развернулась чуть ли не сцена боя, где никто никому не уступал.
Катя всячески отбивалась и пыталась меня с себя сбросить, а я пресекал любые ее попытки, стремясь сорвать с нее трусики – последний элемент того, что было на ней надето.
Поскольку Катя вообще ни в какую не давалась, мне пришлось отодвинуть ее трусики в сторону и, расчехлившись самому, ввести член в заветную мишень с одной единственной попытки.
Таких вот трудов стоило мне проникнуть в Катю.
Но я испытывал надежду, что дальше все пойдет как по маслу.
Однако, как только получилось ввести член внутрь Кати и не на половинку, а по старой привычке яростно вклинившись до самой мошонки, Катя оглушила меня своим воплем, и выскользнув из-под меня, завизжала так громко и пронзительно, что служанка из сада примчалась.
К счастью, служанка не решилась зайти в спальню. Через дверь недолгие переговоры велись.
– Подожди ты брыкаться… – послав служанку и наказав прогуливаться с детьми, чтобы те не застукали нас на горячем, я не дал Кате отстраниться, одним махом подтащив к себе вплотную и теперь уже серьезно озаботившись закончить начатое.
Но момент был испорчен.
Там нечего было исправлять.
Катя ощетинилась и потребовала, чтобы я с нее слез. Да так живо и грубо, что я ополоумел и за малым не дал ей оплеуху.
Теперь Катя смеет отказывать мне прямо посреди полового акта.
Чудесно.
Разумеется, я слез с нее.
Слез и, поправив шорты, со всей досадой лупанул кулаком в стену у изголовья кровати.
Получив желаемое, Катя взялась торопливо одеваться и косо поглядывать на меня.
А я, поколотив стену, вроде бы успокоился.
– Рейс приходит вовремя. Не могу опоздать… – пояснила Катя менее импульсивно, но все равно неприветливо, ту тупую причину, почему наш долгожданный секс после долгого простоя в итоге накрылся медным тазом. – Сегодня прилетает Таня… на три дня. Я должна её встретить. Ты же свозишь детей куда-нибудь с ночевкой?
Ох, да что ты будешь с этим делать…
Подругу встречать Катя должна, а вот мужу давать не должна! Странное понятие о долге! Лучше бы Катя после мне это сказала, а не сейчас, когда я только-только охлаждаться стал.
Подруга дороже меня, получается.
И телевизор.
Быстро же меня скинули с пьедестала единственного и незаменимого. Это все мои попытки стать белым и пушистым к тому привели.
Не стоило.
Надо было показать Кате сразу, где ее место.
Как же я ненавижу «ее Таню», честное слово. Была б моя воля, я бы её, да на вертеле… Но не в силах проявить себя в деле. Таня имеет излишне много привилегий, истоки которых до сих пор мне неясны.
Она всегда была неприкосновенна. Сколько бы я не сталкивался с Таней, приходя к ней домой сначала за одним ее мужиком, которого не отыскал, потом за другим, который тоже сорвался с крючка…
После, когда Катя от меня бегала по стране, Таня отыскала мой номер телефона и позвонила лично. Назначила тогда встречу возле ворот особняка Джамала, сама туда пришла и запросила у меня крупную сумму денег за информацию о Кате. Я конечно, вдвойне прифигел, и от поступка ее, и от запросов, но пришлось тогда совершить с ней честную сделку и раскошелиться. Меня так и не ввели в курс дела, почему Таня, будучи не из наших, знает об «Иллюзии» слишком много для простого гражданина, и крутится в среде Амирхановских шестерок.
Сам Амирхан сказал когда-то, когда я раздумывал порешить всех, кто имел отношение к Кате, чтобы замести следы: «Эту девочку не трогай, и точка.» Причину отказался пояснять.
Я до сих пор теряюсь в догадках, какая тайна кроется в ее неприкосновенности, и что за связь между ней и Амирханом. Но тот факт, что ее по сей день крышуют Амирхановские, хотя Амирхана самого давно как нет, выглядит слишком подозрительно.
Небезопасная эта дружба.  Я бы сказал, токсичная.
Рано или поздно Таня выдаст Кате, чем я занимаюсь втайне от нее. Если уже не начала обрабатывать Катю.
– Таня? На три дня? Почему я, хозяин этого дома, узнаю об этом только сейчас?!
Я намеренно изобразил на лице удивление, что Катя вполне удачливо проворачивает за моей спиной свои делишки, а я о том ни сном, ни духом.
Но Аврора, дочь моя внебрачная, необычная и самая старшая, но преданная мне и вере, всё рассказала о махинациях жены ещё вчера днём.
Так что я был в курсе, просто это вылетело из головы.
А Катя пусть думает, что способна иметь личную жизнь, в которой не участвую и не вхож. Так ей проще. Всё ж не совсем она в клетке.
А я пока помолчу.
Основное станет для Кати сюрпризом, если надумает перегибать палку дальше. Хотя дальше, по-моему, уже некуда.
Меня коробит от мысли, что Катя, вопреки всему, что делаю для нее, наплевательски относится к супружеским обязанностям. И это касается не только постели, но и хозяйства в целом.
– Забыла сказать, извини…
Катя не нашла, что ответить внятного на мое недовольство, лишь виновата пожала плечами и пробормотала, что у нее проблемы с памятью. Знает же, как я отношусь к «её Тане» и к тому, что она гостит у нас. И пока Таня здесь, меня всегда просят на выход.
– Сдалась тебе эта твоя… – нахмурился я и скрестил руки на груди, показывая, как мне не нравится эта затея с гостями. – Таня. Твоя подруга в кавычках.
– Таня – единственное, что осталось у меня там. На родине! – рявкнула Катя таким тоном, будто насильно её в Дубай притащил, посадил на цепь и не выпускаю никуда вообще.
Якобы, она так сильно мечтала в России остаться, а я силой ее приволок в Дубай. Хотя она, насколько знаю, совсем не планировала возвращаться на родину. Нечего ей там делать стало.
– Таня единственная, кто поддерживает меня! Расстояние для нее не помеха! – продолжала Катя лить на меня свои упреки, накручивая в один ком одну проблему за другой и высушивая мне мозг этим.
Она, как настоящая женщина, это делать мастерски умела и активно практиковала.
– Тебя ведь дома практически не бывает, Фархад! Мне даже поговорить не с кем, кроме детей! Но с ними не выговоришься. Имей совесть! И уважай тех, кто мне дорог!
– Но я же дома, Катя! Чего тебя опять не устраивает???
Катя всегда крысится на меня и поучает по-матерински, когда дело заходит за «её Таню», которую на дух не переношу. Меня в ответную топит за то, что не сижу над ней сутками напролет, потому что работаю и много чем занят помимо основной работы, зато выгораживает змею эту, которая использовала её.
– И как долго ты пробудешь дома?
– Ты ж сама меня выгоняешь из дома, чтоб не мешал твоим посиделкам! Определись уже, либо нужен я тебе, чтоб над душой стоял, либо нах*й пошел!
Катя взялась истерить в ответную.
– Ты меня не понимаешь, Фархад! Ты слышишь только себя! Мои желания для тебя – пустое место! Я всего лишь хочу, чтобы меня в этом доме хоть кто-то услышал! Но никому нет до меня дела! Ты вечно занят, в мире происходит невесть что! А я не могу выговориться, что у меня на душе! Тебе мое женское никогда не понять! Хочешь, чтобы я повесилась от недосказанности, что ли?
Не стал отвечать Кате на очередную провокацию, посланную в мой адрес настолько небрежно, что её и саму перекорежило.
А хотя следовало бы дать затрещину за произвол и за то, что слишком много себе позволяет.
Но я же не такой Фархад.
Я другой теперь Фархад.
Я терпеливый и толерантный Фархад.
Слишком уж я разнежился.
Это все полное отсутствие опыта в семейной жизни тычет мне в лицо моими же косяками.
Вот и пожинаю то, что посеял.
Просто спустил всё на тормозах, проигнорировал, хотя Катя заслуживала резкости.
А раньше бы, не задумываясь, дал ей по шее за такое хамство.
В принципе, Катя права. Больше ей в России некуда и некому жаловаться. Если не считать моей матери. Кстати, мама обещала наведаться к нам. Надо бы поторопить ее. Пока Катя не начала сходить с ума от подозрений меня во всех смертных грехах и покушениях на кого бы то ни было.
Заодно и пилить меня перестанет хотя бы на время – что одна, что другая.
– Не стану рвать с Таней отношения из-за твоей предвзятости к ней! – отрезала Катя, потому как знала, что я точно что-то ляпну напоследок, что ей отнюдь не понравится.
Например, что Таня Кате – далеко не друг, а скорее наоборот.
Я поднялся с кровати и медленно пошел в сторону выхода из спальни.
Мой мрачный и угрюмый вид наверняка испугал Катю, потому что она вмиг «переобулась». Пострашилась играться с огнем дальше.
– Дорогой, любимый-дорогой, прошу тебя… Не злись. Ты же заберёшь детей? Хотим провести вечер вдвоем… Вы не ладите, и потому… вот…так получается…
– В воспоминаниях провести вечер, а потом еще три таких же вечера и опять в воспоминаниях? Окей, Катя… – глядя ей в глаза строго, я неохотно, но все же прорычал свое согласие.
А куда мне было деваться?
Придется провести ночь вне дома. В раздумьях о том, что отнюдь не согревает душу, а лишь распаляет во мне гнев и бешенство.
Заодно будет время подумать, как сблизиться с Катей, а то отдалились мы.
Вернее, это она от меня отдалилась, а я всё бьюсь помятым лбом в наглухо заколоченные ворота.
Никогда не поздно отыскать ключ от ворот, и плевать, что они заколоченные.
Что-нибудь придумаю. Иначе, если так и дальше будет продолжаться, придётся припугнуть Катю желанием обзавестись второй женой. Глядишь, и чувства в Кате проснутся, и захочет меня как прежде.
– Лады. Гуляй. Ни в чём себе не отказывай. -Те. Ты и «твоя Таня». Шаболдайтесь, сколько влезет. – я намеренно показал своим видом, что расстроен Катиными выходками, которые прут с утра как из рога изобилия.
Катя осталась не удовлетворена моим разрешением. Немного помолчав, она так и не дождалась от меня чего-то ещё, о чём, увы, я не догадался, и тогда высказалась, но с меньшей уверенностью.
– Я не шаболдаюсь, Фархад. Ты ведь знаешь, что мы с Таней сидим дома и никуда не выходим, разве что по ее делам… Ты теперь всю оставшуюся жизнь будешь попрекать меня за то, что когда-то я оступилась и пошла в рабыни. Не забудешь ты этого, Фархад. Я для тебя шлюхой была и ей же останусь. Навеки вечные.
Катя, прослезившись, фыркнула и пулей вылетела из спальни с таким выражением лица, будто не она сама себя оскорбила.
Я же только и успел, что брови поднять и ох*еть от ее контрольного умозаключения, прилетевшего в меня ни за что.
Пока я, стоя у окна, впадал в глубокие размышления, думая, как выруливать из сложившейся ситуации, Катя взяла мой джип и поспешно выехала со двора.
Заметил, конечно, что она, перед тем, как сесть в авто, сняла рубашку и осталась в маленьком топике на тонких бретельках…
Горел желанием открыть окно и крикнуть, чтобы прикрылась, но сдержался. Я же не препятствую ей, и это становится все труднее для меня.
Ох, как же меня напрягает этот её манёвр… Так бы и выпорол ремешком по ее дерзкой попе!
Всё равно, что Катя перед подругой нарядилась покрасоваться, а не перед мужиками. Чтобы доказать Тане, что, живя со мной в арабской стране, она свободна во всём. И что я не так плох, не так строг и не так безнадёжен, как считает Таня.
Заслужила она порки!
Но я как был к ней снисходителен, так и остаюсь.
Катя ведь изначально сомневалась, правильно ли поступила, доверившись мне полгода назад, и этого стоило ожидать. Она ведь ничего обо мне знала и не знает до сих пор. Кроме самого гнусного, разумеется.
Об остальном я упорно молчал и молчать продолжаю. Да и Катя не спрашивает, как получил гражданство, кто моя семья отсюда, и есть ли у меня, к примеру, брат, который есть, но с которым мы не ладим не один десяток лет, и почему…
В принципе, придраться не к чему, грешно жаловаться – сам выбирал жену. Какая есть, такая есть. И, спасибо Всевышнему, хорошая жена попалась. И то, что нашел ее, да еще там, где априори это было невозможно, большое чудо. Но борща с долмой, как и секса за полгода, я так и не дождался.
Нельзя сказать, что эти полгода в Дубае, Катя, как примерная жена, сидит как птичка в клетке, а я вечно отсутствую по делам. Все же я утратил привычку жить ради себя и только.
У Кати есть свой круг общения. Чисто женский, так как другого не позволяю, маленький, противоречивый, компрометирующий и явно не идёт на пользу Кате. Да и вообще не такой круг общения, какой бы хотел для неё я. Но я, как лояльный и понимающий супруг, опять же, предоставил Кате счастливое право выбрать, с кем хочет она проводить время, свободное от меня и семейных обязанностей.
Но я до сих пор не могу понять, какого хрена…
Вот реально не могу отгадать ту таинственную причину, почему Катя пиявкой прицепилась к Тане, которой не стоит доверять, даже если та станет последней женщиной на земле? К той, которая предала Катю не раз и снова предать способна, если кто-то заплатит ей больше, чем стоит настоящая дружба. Да ещё и таскает Таню сюда, сама уговаривает прилететь, а я билет туда-обратно оплачиваю.
Таня ж без мужа живёт, детей растит сама, и в том, почему-то, винит меня. Хотя я ее мужа покойного на подлость не толкал, – он сам знал, что делает, и знал, какая расплата ожидает его потом. К гибели его я не причастен. Этот оборотень погиб в перестрелке. Кто в него пальнул, так и осталось тайной, ведь никто из участников перестрелки не выжил. Так что унес он тайну своей смерти в могилу.
Еще на меня вешают смерть их общего дружка Вадика, с которым Таня закрутила роман до того, как стала матерью-одиночкой. Катя не знает об этом секрете, и не надо ей лезть в те дебри.
Я получил приказ на Вадика и был готов его исполнить.
Но когда явился за ним к Тане домой, выяснилось, что с этим будут проблемы не только у меня, но и у Джамала.
Вадик не так прост оказался, не гражданин он законопослушный. На службе у большой шишки он находился, у олигарха местного по прозвищу Петя Угольщик.
Петя Угольщик, он же наследственный миллиардер, угольный магнат, а с недавних пор еще и дипломат, судовладелец и успешный контрабандист, еще тогда имел тесные связи с «Высшими братками».
Амирхан не рискнул идти против «Высших» и отменил приказ.
Больше я Вадика не видел. Что с ним стало, не имею понятия.
Но Таня и Катя винят меня в его смерти.
А я вот, хоть и чужой муж, посему должен и Тане тоже отдых организовать.
Почему я вообще что-то ей должен? Я не виноват в ее одиночестве даже косвенно.
Как-то неправильно сработала та рокировка. Но Таню, по всей видимости, все устраивает. Она меня ненавидит, но моими благами безвозмездно пользуется. Причем, скромности в Тане и ее запросах я так и не распознал.
С другой стороны, пока Таня Катю отвлекает, я могу спокойно делать свои дела за пределами легальности, о которых Катя не знает вообще.
Потому и нет определенности в моем ответе прежде всего себе самому, а только потом уже Кате. И хотел бы я дать клятву, что никогда больше, не стал бросать слова на ветер. Вовремя одумался, и теперь ясно, что не зря. Катя очень ждет той клятвы от меня, и чем больше я тяну, тем меньше осталось веры в ней. Я уже не способен дать Кате то, чего она ждет. Равно как и правду сказать, что повязан с тем, чего она боится – тоже.
Понимаю, что не смогу вечно быть не собой и управлять делами в тени. Либо Катя примирится с мной настоящим, ибо меня не устраивают никакие компромиссы, либо…мы слишком разные, хоть и одинаковые в плане упорности и желании подчинить друг друга.
Я могу уйти рано или поздно, и я уйду.
И тогда мне станет плевать на Катю и на то, что без меня она не сможет существовать.
Ее либо спрятать придется где-нибудь в горах, чтобы всякие не похитили ради выкупа или информации, либо попросту грохнуть.
Второй вариант не вариант. А вот первый…
Спрятать Катю?
Даже не знаю, получится ли, ведь ее не убедить элементарные правила осторожности соблюдать. Не могу приучить ее закрываться от посторонних, а ведь это ее безопасность, в первую очередь, и только потом уже вопрос веры.
Но не оставляю попыток переубедить.
Действую мягко и ненавязчиво, как советовал один покойный «товарищ» Джамал.
И пока толку от этого "мягко и ненавязчиво" нет. Катя силу понимает. Всё больше убеждаюсь в этом. Ей хозяин нужен, а не свобода. И кандалы, да потяжелее, вот тогда будет покладистая и шёлковая. А так она от рук отбилась и в наглую вьёт из меня веревки.
Потому что люблю ее.
О чем жалею.
Не стоило.
Подпускать чувства близко к сердцу своему не стоило.
Теперь и мне душно от того, на что подписался в порыве эмоций, и Кате все не то.
Если б Катя поняла меня, если б приняла мой мир как свой собственный, став его частицей…
Что ж, пускай вертит мной, покамест позволяет мое терпение и выдержка. Дам ей наиграться. А потом примусь перевоспитывать куда более радикальными методами, чем прежде, ведь хода назад уже не будет.
Терять Катю я не хочу, а вот слепить из нее себе подобного…
Над этим стоит подумать.

Глава 4. Катерина
Как тот самый ураган с моим именем, я мчалась в аэропорт за Таней и ее мальчиками, игнорируя дорожные знаки и транслируемый в голове мат Фархада, которым он накроет меня в скором будущем.
Фархаду за мое вождение обязательно выпишут штраф, но я уже опоздала на целых двадцать минут, так что пусть.
Чтобы не думать о том, что Фархад снимет с меня три шкуры, когда прознает за лихачество, я включила флешку с той музыкой, которую слушает он.
Там меня поджидала просто беспросветная подборка шансона. Когда устала проматывать треки, выбирая между блатными «Воровайками», Наговицыным, Кругом и «Бутыркой», которые, откровенно говоря, вымораживали текстами про окаянный криминал, от безвыходности я переключилась на восточную волну.
О чем пелось по местному радио, я ни хрена не понимала, просто слушала мелодичное завывание неизвестных мне певцов с одинаковым голосом и размышляла о вечном непонимании между мной и Фархадом.
Конкретно о том, почему мы ссориться стали без конца.
Не ошиблась ли я в выборе спутника жизни?
Нет, этот вопрос точно не по нашей с Фархадом части. Меня не спрашивали, хочу ли этого спутника себе на всю оставшуюся жизнь. Поставили перед фактом, что вот он, принц мой, нарисовался хрен сотрешь, который сам все решил, и дело с концом.
Конечно, неправильно так говорить, ведь Фархад мне очень дорог и важен. Я люблю его, но он далеко не подарок. Пытаюсь перевоспитывать его, следуя советам психолога, к которому давно перестала ходить, так как поняла, что мне упорно навязывается мысль порвать с Фархадом.
Пытаюсь мало-мальски прививать ему нежность, мягкость, добиваюсь того, чтоб бережно ко мне относился и не думал только о себе. Сдвиги есть, но небольшие.
Сегодняшнее происшествие – тому подтверждение.
Фархад в очередной раз пренебрег моими желаниями. Я все жду того несбыточного момента, когда он пальцами в меня залезет и примется возбуждать подольше. Чтобы растеклась океаном до того, как Фархад вставит в меня свой агрегат.
Фархад не любит лазить во мне руками. И вообще, прелюдии всякие не для него. Зачем меня заводить?
Всунет на сухую, кончит и пойдет по своим делам, потому что так хочет он. Ему надобно удовлетворить себя и свои животные инстинкты побыстрее, а мне – «молчи, женщина, в тряпочку» и терпи себе в ту же тряпочку.
Мои предпочтения вроде мастурбации или куни в расчет не берутся. Хоть и молчу о желаниях, но подставляю Фархаду то одну часть тела, чтобы ласкал в нужной последовательности, то другую. То извернусь, то прижмусь ненароком, чтобы он мой зад пожмякал своей сильной пятерней, чтобы отшлепал, пощипал, потискал, пока дети не видят; то потрусь об него как бы случайно, то ложбинку греха, его любимую, оголю побольше…
Постоянно пытаюсь руководить и направлять его действия в точное русло, а Фархаду не хватает терпежу довершить ублажать меня, и только потом уже на себе зацикливаться.
Но если трогать по инструкции Фархад способен, то «лизнуть» от него – вообще не дождешься. Было всего два раза между нами, и то… В первый раз, когда решился, Фархад был накуренный и в стельку пьяный, тогда же и поблагодарил мой детородный орган за Тимура в первый и единственный раз, а во второй – чтобы прощение заслужить, но там деваться ему некуда было.
Дикий, необузданный нрав и полное отсутствие толерантности в постели – в этом и заключается весь Фархад, как таковой. Очень сложно заставить его вести себя терпимее, и конечный результат зависит лишь от его личного желания. Позволит Фархад, чтобы его выдрессировали, захочет выполнять команды – будет мне счастье. А если рогом упрется, то все.
Но Фархад принципиально негнущийся. В том-то и проблема. Одна мысль, что женщина способна помыкать им, вызывает бурный шквал агрессии вплоть до вскакивания с места для последующей атаки. Фархад не считает меня равноправной ему только потому, что я женщина, а он мужчина. Он выше меня не только по росту.
Особую роль сыграл изначально неучтенный мною факт, что я женщина и нахожусь в чужой стране, в арабской стране, на птичьих правах и на полном содержании мужа с восточными корнями и мусульманской верой.
Я отрезанный ломоть.
У меня никого нет, кроме Фархада, и не только в Дубае, но и в России тоже. А он по принципу разделения, расположился от меня по другую сторону баррикад. Без него я не проживу и дня, если выгонит на улицу – Фархад четко знает и когда-нибудь начнет этим апеллировать, ущемляя мои права и подавляя волю.
Он уже сейчас вправе позволять себе больше, а мне меньше, и круг моих дозволений постепенно будет урезаться и сужаться, а его круг, в геометрической прогрессии, соответственно, будет расти и расширяться.
Фархад комфортно чувствует себя в новой среде, он знает арабский язык, исповедует чуждую мне религию. Его круг общения находится здесь, в отличие от меня-иноверки и моего круга, который за пределами страны, где живу и воспитываю детей, на которых имею условные права.
Не исключено, что когда-нибудь Фархад поддастся соблазну и обзаведется еще женой. Что будет тогда? Либо он разведется со мной, депортирует из страны и разлучит с детьми, либо я заткну за пояс собственную гордость, приму его желания – как закон, жену вторую приму и буду жить лишь тем, чтобы угождать ему во всем и потакать любым его прихотям.
Есть ли у меня гарантии, что местные друзья Фархада не подначат его взять несколько жен сразу, чтобы соответствовал их сплоченной братии многоженцев?
О пресловутом и неприемлемом для меня, но традиционном для арабского общества половом неравенстве, которое для Фархада является обязательным к соблюдению, и о том, что между нами уже образовалась пропасть с ориентиром на дальнейшее разрушение почвы нашей любви друг к другу, не раз предупреждала психолог.
Она убеждала меня не тратить время и предлагала оставить попытки перевоспитать Фархада сразу, бросить их на начальном этапе. По ее опыту, такие браки, как наш, долго не существуют и заканчиваются порой очень плачевно для женщины.
Прислушалась я к советам психолога, ведь ее слова показались логичными, несмотря на некоторые погрешности, которые она не учла.
Например, Фархад отличается от среднестатистического араба со стандартным набором плюсов и минусов. Поскольку психолог не знает деталей моего знакомства с Фархадом, то мне уходить от Фархада, заранее обезопасив себя от того, что может и не произойти вовсе – глупо.
Да и неосуществимо это. Куда я пойду? Как я без него?
Обаятельная улыбка Фархада, как глутамат натрия – вызывает мгновенное привыкание.
Кстати…
Надо остановиться где-то, чтобы затариться вредными продуктами на вечер, которые Фархад мне есть не разрешает. Таня везет с собой алкоголь, а с меня, как водится, закуска.
Возможно, мы с ней вместе определимся, что купить, и сходим в магазин, когда все уедут… Так будет лучше. Все ж и так меня заждались, времени на магазины нет.
Таня одно спрашивала меня, как скоро за ними приеду.
Им на улице скучно и жарко, видите ли, стоять, а в здании аэропорта холодно. Торопила меня, строчила сообщения с частой периодичностью.
Не люблю, когда она так делает.
Понимает же, что я за рулем и не могу отвечать на ходу.
В такие моменты я начинаю жалеть, что позвала Таню в гости. И с Фархадом поссорилась, и она выводит из себя, – не успела с самолета выйти, а я уже видеть ее не хочу.
Наши ссоры с Фархадом, если не брать в расчет интимную сферу, по большей части происходят из-за Тани, которую Фархад обоснованно ненавидит, а мне высказывает, что наладив связь с ней, я растеряла остатки гордости.
В чем-то Фархад прав. Но ведь Таня поддерживает меня и поддерживала всегда. Да, она порой говорит такое, от чего потом долго не могу прийти в себя. Но ведь она не отказалась от дружбы со мной, когда отказались остальные девчонки из нашей компании. Она не бросала меня в беде, а выручала.
И сейчас, хоть и бдит, и нудит, но зато Таня спокойна за меня. Она знает, что я в надежных руках.
Фархад и слышать не хочет о моих гипотезах, но я чувствую, что Таня сожалеет о своем поступке, из-за которого мы утратили связь на долгое время, и хочет загладить вину. И я бы загладила вину, которую чувствую по отношению к Тане и ее мальчикам. Мне жаль её и деток её, которые остались без отца.
В подробностях не знаю, что произошло между главенством "Иллюзии" и Таниным мужем. Но факт остаётся фактом, что от Таниного мужа избавились. Знаю только, что сделал это не Фархад, а Амирхан. Тот в принципе совершал всё спонтанно всегда, не предупреждая никого. Как закинется наркотой, мог и невиновного покалечить спокойно.
Таня потому и сносит Фархада, ведь я рассказала ей, что мой муж не причастен к убийству её мужа. Не его руками это делалось, хоть он и не пытался переубедить Амирхана.
А вот насчёт Вадика, Таниного жениха и моего друга, Фархад упорно отмалчивается. Наверное, потому что Вадик знал больше, и за это за ним пришёл Фархад лично. Я не считаю, что это повод, но…
Хватит думать об этом.
Содеянного не вернуть.
Всё закончилось. "Иллюзии" больше нет.
Смахнув с ресниц мокрую печаль, которая мешала мне вести машину еще с той поры, как отъехала от дома, я сделала радио еще громче, чтобы отвлечься от тоскливых мыслей.
Но это оказалось бессмысленным занятием. Не убежать мне от липких тягостных воспоминаний, если те снова всплывают в памяти.
Чертова «Иллюзия».
Пятна на моей репутации, как и руки в крови, не отмыть уже. Вот этими самыми руками, которыми сейчас держу руль, я держала пистолет.
Я стреляла в людей и видела, как они умирают. Двое на моей совести. Потому не сужу Фархада и его киллерское прошлое, так как сама побывала в шкуре киллера. Зная при этом, что иначе, не решись я нажать на курок, не было бы никого из нас в живых. Больше всего не повезло бы детям, так что я поступила правильно. И Фархад тоже поступал правильно, когда убивал людей.
Так мне проще думать.
Не могу сказать, что несчастлива с Фархадом. Фархад в целом хороший, и даже с таким увесистым багажом изуверского опыта, сумел остаться хорошим. Разумеется, я счастлива с ним. Но всё же не в полной мере, как загадывала изначально. Чувствую защиту и, если отбросить страх услышать в новостях фамилию Башар в рубрике «разыскивается преступник», относительное спокойствие.
Мне ничего не угрожает в теории. Но я все равно переживаю и накручиваю себя.
Если бы Фархад проводил дома чуточку больше времени, я была бы спокойней. А так, как сейчас, когда практически не вижу его дома, мне скучно и тоскливо и порой страшно по ночам. От того я и нервная, и капризная, и на него срываюсь.
Первое время после переезда, пока проходил курсы лечения и реабилитации, Фархад сутками находился дома. Все свое время он проводил с нами. Но совсем недавно, месяца два назад, он стал пропадать то на три дня, а то и на всю неделю.
Как говорит, по рабочим делам.
Мужским делам, в которые снова не посчитал нужным меня посвящать. Сказал, что трудится в сфере услуг, и что эта работа предполагает частое мотание по командировкам. Чем именно занят, Фархад не пояснил. Обронил однажды, что такой профессии в русском языке нет, а потому ему сложно объяснить, чем занимается. Впрочем, так же обтекаемо Фархад отвечал и на другие мои вопросы.
Сам офис, где трудится Фархад, расположен в Саудовской Аравии. Путь неблизкий, полдня дорога занимает. Потому Фархад обычно уезжает на работу сразу после обеда, чтобы прибыть туда к завтрашнему утру.
Фархаду было трудно сыскать работу в принципе любую, и этот фактор сыграл свою роль, и выбор в итоге пал на ту, которая с трудным и неудобным графиком.
Конечно, меня его график не устраивает и никогда не устроит. С другой стороны, я прекрасно понимала и до переезда, что Фархад не из тех людей, кто будет постоянно сидеть дома.
Фархад не будет стоять над душой вечно и явно не заменит мне подружку. Хотя бы потому, что это ниже его достоинства.
Сложный, почти бескомпромиссный характер, холостяцкие своенравные манеры и взрывной эгоистичный темперамент, угнетающий меня всякий раз, «когда что-то не по его», – трудноусваиваемые качества Фархада, которые проявились наглядно еще до переезда, за полгода совместной жизни никуда не исчезли и даже не поблекли.
На его занудство и вечные претензии по поводу того, чтобы не носила вещи в обтяжку, чтобы «верх» не был с короткими рукавами и «низ» не был выше колена, не получалось выработать иммунитет.
Что будет через три дня, когда Фархад вернется из путешествия?
Между нами состоится серьезный разговор. Фархад такой человек, что пока на меня дуется, за три дня может и не позвонить ни разу.
Подозреваю, так и поступит. Чтобы я почувствовала себя виноватой, и первой приползла.
Проанализировав, как бы поступила я, устрой мне Фархад подобное представление за то, что кофе в постель ему принесла и пожелала доброго утра, стало очень пакостно на душе. И стыдно стало так, как никогда раньше не было стыдно.
Я сбавила скорость и, не обратив внимания на автомобиль, идущий позади меня на прежней быстроте, взглянула на телефон.
Позвонить Фархаду сейчас?
Извиниться, пока не поздно?
Надо бы.
Потянулась я к телефону, почти взяла в руку, но передумала.
Или повременить? Что это даст, если повременю? Ничего ведь не изменится. Фархад первый не позвонит после моей выходки.
А если он вообще не позвонит?..
И тут мне реально страшно стало, что могу легко его потерять.
Если Фархаду надоест терпеть мои выкрутасы и краснеть за проступки, возьмёт себе другую жену, покладистую, неприхотливую, развитую и всегда влажную.
А если Фархад присматривается к кому-то? Или уже бегает налево? Полгода воздержания – достаточно большой срок для столь темпераментного самца, как он…
И тут меня неприятно осенило.
Когда Фархад бывает в отъезде, он не поднимает трубку, а перезванивает только через несколько часов, хотя телефон его включен всегда. Теперь ясно, почему, и что это за работа такая, где телефон поднять не разрешают, когда звонит жена.
Ответ на вопрос напросился сам.
Фархад завел любовницу.
Само собой, из-за внезапных переживаний мне просто некогда было следить за дорогой.
– Черт!
Поздно увидев перед собой преграду в виде магазинной витрины, я зажмурилась, вдавив в пол педаль тормоза, которая показалась мне слишком легкой.
Непослушный джип, к моему дичайшему шоку, продолжал движение прямиком на магазин.
Наехав на что-то передним колесом с моей стороны, я едва не потеряла управление, но вовремя перехватилась, крепко впившись в руль и удержав его.
С выпученными от ужаса глазами, в панике я глядела на то, как приближаюсь к магазину, и продолжала упорно жать на тормоз ногой, обутой в сабо на высокой шпильке. Так продолжалось до тех пор, пока шпилька не проткнула резиновый коврик и не застряла в нем.
Надо было выкрутить руль или хотя бы догадаться скинуть сабо, и тогда босиком можно было спасти ситуацию. Но я не успела и сообразить, что к чему и как вообще оказалась на тротуаре.
Нужный момент был пропущен.
Ничего мне не оставалось, кроме как занести перед лицом скрещенные руки, чтобы избежать перелома носа от неминуемого столкновения с рулем. Так я и поступила, при этом бегло прошептав «господи спаси».
Удар. Хлопок. Скрежет.
Удручающий звук трескающегося стекла и моего сердца. Визг тормозов, до которых я дотянулась в последний момент.
Джип влетел в магазин и разбил витрину.
Моя первая авария.
Боже, что я наделала…
Из магазина выбежали люди. Размахивали руками, тарабанили в стекло и кричали что-то на арабском.
Тут и Таня одновременно звонит.
А я не могу дотянуться до телефона, чтобы ей ответить. Я в дикой панике, не в состоянии даже пошевелиться. Фархад убьет меня за то, что разбила его джип.
Ревела я громко, уткнувшись лбом в руль.
Люди стучали в стекло все более настойчиво, дергали дверную ручку, и в итоге, не поняла каким образом, я оказалась на тротуаре.
Кто-то говорил с моего телефона, называл адрес магазина; кто-то лез в лицо, спрашивал что-то; кто-то проверял мои руки и ноги…
Спустя несколько минут, Таня прибыла на место аварии.
К тому времени я, усмирив остаточный тремор рук при помощи успокоительных таблеток, которые таскала с собой, покоилась на диванчике в магазине без витрины, и копотливо приходила в себя.
Договорились с хозяином полюбовно. Пока я в истерике билась, проблему замяли, и даже без полиции. Пожалели меня.
Я оставила хозяину свой номер телефона и пообещала заплатить за установку витрины, выслав нужную сумму переводом сегодня же. На этом и порешили.
Все бы ничего. И я цела, и с витриной вопрос решен. Только вот у джипа разбита фара и поцарапан бампер.
– Как же я объясню Фархаду, откуда взялись эти отметины?
Таня убедила меня, что за три дня у нас будет предостаточно времени, чтобы найти автосалон и все поправить.
– Фархад об этом инциденте даже не узнает. Ты едешь или тут будешь лежать? Я таксиста вообще-то не отпускала.

Глава 5. Фархад
– Ты нам нужен, командир. Вопрос жизни и смерти.
Важный телефонный звонок спас меня от метаний, а спальню – от дальнейшего разрушения.
После Катиного ухода я отнюдь не успокоился, а принялся громить все, что попадалось под руку.
Усевшись на кровать посреди комнаты, в которой воцарился жуткий бедлам, и вся мелкая мебель была сломана, я бросил взгляд на картину, которую чудом не задел, пока буйствовал.
И почувствовал себя откровенной сволочью, которая без зазрения совести лжет своей жене в глаза.
Но приходится лгать. Иначе проблем не оберешься.
– У нас «Джамаловские». Два десятка живых, из них половина доходяжные. Прибудешь в течение дня?
Я как будто только что проснулся.
Несколько секунд просидел в непонятках, тупо пытался вдуплить, в чем заключалась суть сказанного. И только потом до меня дошло, в чем собственно дело.
Ну и утречко…
– Этого дня, что ли?
– Да, этого, командир.
– Так-так… Накладка… Что ж придумать… – и снова придется ужом выкручиваться.
Обещал же Кате с детьми провести несколько дней в открытом море, как решили сами дети. Но я несметно рад, что появилась работа, на которой смогу отвлечься и побыть собой хотя бы недолго.
И снять напряжение хоть так!
– Буду. Передай Тайгуру, пусть готовит вертушку. К которому часу? – я поглядел на наручные часы, рассчитывая, как скоро смогу оказаться в России. – Где-то к семи. Если получится, постараюсь раньше. Но не обещаю. Дела решить надо. Малых на яхту посадить и няню успеть подыскать. Собирались в круиз, а тут эти… Ладно. Ждите. Вечером буду.
Закончив разговор, я подошел к окну и подозвал Аврору, которая в этот момент разговаривала с видеокамерой в саду.
После вышел из спальни, чтобы дочь не увидела всего того, что там творилось.
Ждал ее на кухне.
Когда Аврора подошла, я с ходу объяснил ситуацию.
Не полностью, конечно, а лишь главную суть сказал.
Аврора всегда выручала, когда мне надо было срочно улететь по делам, и так происходило много раз.
Катя ни сном, ни духом о моих проделках и тайных перелетах. А значит, Авроре можно доверять все, даже самое сокровенное.
Как и ожидал, Аврора и на сей раз пообещала, что прикроет меня. А после, поинтересовавшись, не желаю ли позавтракать вместе, если у меня найдется лишнее время, взялась готовить, а меня заботливо усадила за стол.
В ее-то возрасте, Аврора так много умеет и так много понимает.
Порой кажется, что она гораздо старше своих лет. И умна не по годам, и перспективна.
Стремится к правильным знаниям, и увлечения у нее схожи с моими.
Тайком от Кати мы изучаем всякое оружие. Аврору больше интересует огнестрельное: из чего состоит пулемет, к примеру, как и что в нем работает, и какова сила поражения того или иного дробовика.
Правильно целиться не учил; Аврора самостоятельно догадалась, что следует делать, чтобы поразить цель.
К моей превеликой гордости, Аврора чувствовала оружие, как частицу себя. Она, как и я, одушевляла оружие и даже разговаривала с ним.
Мне приятно было наблюдать, с каким удовольствием и трепетом Аврора сжимает винтовку и с каким восторгом смотрит на мой арсенал, упрятанный в подвале, подальше от Катиных глаз.
Я подарил Авроре винтовку, на которую она запала с первого взгляда.
Когда-нибудь мы обязательно выйдем на охоту и применим полученные знания на практике. Возможно, что и дальше пойдем рука об руку. Аврора способна вести дела империи самостоятельно и, полагаю, после моей смерти именно ей достанется по наследству то, что я сейчас активно отвоевываю назад. И хоть предпосылки к тому были не столь велики и практически не выражались наглядно, я уже разглядел в Авроре то, что она пойдет по моим стопам.
Аврора выросла в той же клоаке, что и я. Она не знала другой жизни, а теперь, когда ее поместили в неестественную среду обитания, в точности как я, мечется из одной крайности в другую. То религию сменила, то на горло своей нелюдимости наступила и вдруг стала рассказывать о себе массам.
Не разделял ее увлечения вести видеоканал, но и не препятствовал саморазвитию личности.
Изредка контролировал, о чем ведется ее контент, и ничего провокационного не нарыл. Аврора умница и трудяга. Пусть познает механизм влияния на массы, и чем раньше это станет у нее получаться, тем лучше. Мастерство отточит к нужному времени как раз.
…Аврора пожарила омлет и, разложив его по тарелкам, заварила зеленый чай. Поухаживала за мной, подала вилку.
– Ты чего не ешь? – заметив, что Аврора к еде не притрагивается, а лишь смотрит, как ем я, неловко стало как-то.
– Нельзя, пап. Первые едят мужчины, а потом уже женщины. Пап, ты что? Забыл, как правильно у нас?
Аврора имела в виду ограничения, которые познала из нашей общей религии и старательно их соблюдала.
– Х-ха. Конечно, забыл. – безрадостно хмыкнул я и тяжко вздохнул. – Как тут не забудешь… Кушай. Это не принципиально.
Аврора встала с места и, сначала порезав омлет в моей тарелке, принялась за свой завтрак.
Немного погодя, она заговорила со мной о том, что беспокоит.
– Отдыхать тебе надо, пап. Ты слишком много работаешь. Не приведи Аллах, с тобой что-то случится. Я очень за тебя волнуюсь и каждый день молюсь о том, чтобы у тебя все получилось.
Как же Аврора похожа на свою мать стала.
Пока та говорить умела, всегда за меня молилась.
– Твоими молитвами… все получается, дочка. – я пересел к Авроре поближе и обнял ее за хрупкие костлявые плечи.
Дочь моя питается хорошо, но такова конституция ее тела. Излишне худощавая. Такая же особенность была у Олеси, матери Авроры. Та тоже ела достаточно и не толстела.
Аврора отложила вилку в сторону и, немного откинувшись на спинку стула, внимательно изучала татуировку Фемиды на внутренней стороне моего предплечья. Ослепшая Фемида с окровавленной повязкой на глазах, к моему упущению, так некстати оказалась на уровне глаз Авроры.
Я всегда старался носить перед детьми одежду с длинным рукавом, чтобы не вызывать своим видом ненужных вопросов. Но сегодня буквально всякая мелочь вылетела у меня из головы.
– Знаешь, кто это? – решился я и выбрал непростую и очень щепетильную тему для разговора, на которую, полагал, не решусь заговорить с Авророй никогда.
Аврора хмыкнула и коснулась татуировки, бережно погладив женский образ.
– Все ждала, когда ты спросишь. Конечно, знаю, папа. Это мама. У тебя остались какие-нибудь еще рисунки с ней? Кроме тех, что уже видела?
Аврора, хоть и бросила ее Олеся после рождения, вопреки моему изначальному домыслу, общалась с матерью вплоть до дня ее кончины.
Правда, редко общалась.
Что такое материнская любовь, Аврора так и не познала, ведь Олеся была для нее вроде как сестрой или тетей, которая приходила в гости редко, но зато одаривала щедро. Воспитывала Аврору, если это можно так назвать, Кобрина, мать Олеси, а ныне мразь, которую мечтаю увидеть в гробу.
Не дают покоя ее чертовы гаремы.
Надо было не щадить и не слушать сопливые клятвы, которые по факту оказались чухней. Надо было забить на совесть и молча воспользоваться детонатором, когда выпадала возможность.
Гаремы и их злокачественные образования, которых моя банда прозвала «Амирхановскими», чтобы отличать от «Джамаловских» вояк и сталкеров, почуяв свободу после распада «Иллюзии», активизировались с небывалым размахом и жестко надавали по щам «Джамаловским», которые не подозревали об их намерениях. Раскидав «спящих» церберов и отомстив обидчикам, гаремы «сбросили с себя оковы» и провозгласились независимым ханством, состоящим из разобиженных рабынь и меркантильных «шестерок» Амирхана, которыми правит проститутка, и начали войну с конкурентами за падшую империю.
Даже племенной герб придумали с печатью, которую не стесняются ставить в документах, в том числе, и международной важности: три срубленные головы, единой косой из волос сплетенные между собой в треугольник: Джамала, Амирхана и моя голова. Как авоська с апельсинами, только вместо апельсинов – головы мертвецов.
Кичатся гаремы, публично афишируя лютый обман, что вожаков «Иллюзии» покромсали они собственноручно, и это только начало их пути к полной независимости.
Трепещите враги, бойтесь бабской мести…
Как хорошо, что никто в криминальном мире не воспринимает гаремы всерьез. Но моя голова на их гербе красуется – достаточно весомый булыжник в мой огород и негласное объявление войны мне – теперь уже первостепенному оппозиционеру их шайки.
Ну ничего, пробьет тот час, и я доберусь до гаремов. А сейчас есть дела важнее, чем сражаться с армией бл***дей.
– Где-то должны лежать, дочка. Я, вроде бы, не выбрасывал никакие эскизы. Может, быть тут есть…
Я подошел к шкафчику у плиты, где хранились крупы и прочие сыпучие продукты, открыл его и, отодвинув в сторону то, что мешало, вытащил черную папку, плотно набитую  канонической запретностью.
Катя все равно не пользуется этим шкафом, так что прятать папку куда-то еще, смысла нет.
Открыл папку на весу, бегло пересматривая рисунки, которые там имелись. Нашел некоторые забытые эскизы, которые так и не стали татуировками, и очень много обнаженных портретов Олеси в эротических позах, которые по этическим соображениям не стоило показывать ребенку.
Я отобрал из стопки самые откровенные портреты женщин и вернул обратно. Папку на автомате бросил в шкафчик.
Остальное, что можно видеть Авроре по возрасту, я принес и положил на стол.
Аврора отставила завтрак и тут же взялась увлеченно перерывать бумажки в поиске портретов своей матери.
– Это все Катя? – она быстро пролистывала ненужное, спрашивая меня, когда не узнавала, кто был изображен на том или ином портрете. – И это она? Сколько же ее много тут… А это кто?
Добравшись до последнего портрета, который я по невнимательности проглядел и не спрятал, Аврора развернула его ко мне и с недоверием поинтересовалась.
– Кто эта восточная девушка в платке?
– Айша. – не стал лгать дочери. Пусть знает обо мне чуточку больше. Все ж, Кате она не сболтнет. Надеюсь. – Моя…м-м-м, первая любовь. Как она сюда попала… Странно…
Выхватил из рук портрет и, смяв, выбросил в мусорное ведро.
– Кате об этом ни слова. Хорошо?
Аврора согласно кивнула и еще раз пересмотрела рисунки.
– Мамы тут нет. Жалко. – с грустью констатировала она, отодвинув от себя пачку.
– Где-то они есть. Точно помню, что не выбрасывал. Обещаю, что поищу, дочка. Но не сегодня, хорошо?
Я полистал рисунки сам.
– Один пропустила. – вытащив из пачки портрет крупным планом, к моему счастью, приличный и, наверное, самый приличных из всех, так как изображал Олесю до плеч, отдал его дочери. – Держи. Вот твоя мать.
Аврора с улыбкой рассматривала портрет.
– Ты любил ее, папа?
Трудный вопрос…Очень трудный.
– Ну, м-м-м… Конечно, любил, дочка… Дети ведь без любви не получаются…
– Мы с мамой похожи, нет? – с надеждой спросила Аврора и повернулась ко мне лицом, чтобы я мог оценить их схожесть.
Изучая черты лица Авроры близко и сравнивая их с образом ее матери, меня невольно отбросило воспоминаниями в один из теплых вечеров, когда только-только взошел на титул третьего императора «Иллюзии».
Незадолго до того я получил грозную и мрачную кличку «Палач», ставшую единственным моим именем на несколько лет вперёд. Первые годы в «Иллюзии» прошли так, что мало кто знал мое настоящее имя, а фамилию и сейчас многие не знают. Все поголовно, даже Джамал и его сын, по старой привычке звали меня Палачом. Как и предыдущего своёго «Палача», Джабира Ильясова, никто и никогда не звал по имени.
С появлением Олеси, мне привычное стало уходить на второй план, а потом и вовсе исчезать. Она проявила смекалку и безграничную смелость, в итоге напомнила мне, что я, прежде всего, человек, а не просто палач.
Вечер, перечеркнувший кое-какие мои принципы в отношении к женщинам и рабыням в частности, имел место быть, грубо говоря, четырнадцать лет назад, в период бурного расцвета моего тщеславия и всемогущества.
Когда моя карьера и власть молнией понеслись в гору.
Когда стал принимать свои бесчисленные победы как обыденность.
Как раз тогда, когда, по моим нынешним расчетам, и была зачата Аврора.

Глава 6. Фархад. Воспоминания
Ты такая конченная шлюха, и мне это нравится,
Знаю, тебе хочется еще, и мне это нравится,
…Она просто прыгает на моем члене.
Знаю, она это любит, потому что она…
Такая конченная шлюха…
JVLA, «Suchawhore».

Схоронился в кабинете мрачного подземелья на самом нижнем ярусе цитадели "Иллюзия", восседал в конуре своей любимой, где при свечах ваял эскиз юбилейной татуировки, которую возжелал увидеть на себе, и как можно в кратчайшие сроки.
Создавал легендарного «Палача», как символа моей победы над Ильясовым, – которого напоследок я не поленился и распял, пригвоздив кинжалами к стене в его же камере пыток, – и как ознаменование нового статуса, присвоенного мне по праву силы.
Я получил гордое звание "Палач" тогда, и очень собой гордился. Правда, после схватки с Ильясовым, моя правая рука, которой чудом удалось вернуть первозданный вид, и которой я старательно выводил линии на бумаге, не слушалась как прежде. Пальцы еле удерживали карандаш.
Приняв то с сожалением и покорностью, что правая рука моя теперь не будет служить мне, так как останется в качестве муляжа и напоминания о том, что дело моей жизни выполнено, я переучился на левшу. Это случилось достаточно быстро, за несколько дней и бессонных ночей, которые неизменно проводил за созданием эскиза, я сумел заставить себя писать и управлять топором левой рукой.
Но, что бы я не выдумывал, просиживая над наброском "Палача" вот уже как практически месяц, тот выходил несуразным и кривым, совсем не таким, каким был задуман в моей голове.
Не мог понять, в чем дело. Хоть и злился на себя, что не получается, но не оставлял попыток. Я находился в творческом поиске. Обращаться к кому-то из профи не хотел, так как решил, что сам придумаю символ, который будет иметь величественное значение для меня и моего рода, за который я наконец-то отомстил.
И вот, в один из вечеров, после знакомства со вторым потоком рабынь, которых распределили между собой Джамал с Амирханом, когда я с головой погрузился в эскиз, ко мне пришла Олеся.
Тогда я еще не знал, как ее зовут, и не особо хотел знать, в принципе. А она сама явилась, без разрешения, без приглашения, тайком в подземелье пробралась. Каким-то образом ей удалось проскользнуть мимо охраны этажа гарема.
Уловив скрип двери в камеру и последующие, шуршащие, еле слышимые шаги, я повернулся вполоборота, с вопрошающим пренебрежением уставившись на гостью.
– Зачем пришла?
Олеся, поклонившись мне, нерешительно шагнула вперед и прикрыла за собой дверь.
Ее белые, как снег, волосы длиной до пояса, были заплетены в косу на одну сторону, и четко контрастировали с черным одеянием в пол. Глаза, блеклые, с притухшим фиолетовым оттенком, глядели на меня с надеждой.
– Прошу, господин. Только не прогоняйте. Дайте мне сказать.
Я изучающе разглядывал непрошенную гостью, внешность которой была чересчур экзотичной для меня, и молча ждал, теряя собственное время впустую.
По этой же причине ее непривычного облика, – белые брови, белые ресницы, глаза неестественные какие-то, – который автоматически вызывал у меня неприязнь, я изначально принял решение держаться от Олеси на расстоянии, вопреки предложению Джамала сделать Олесю моей рабыней, а не его.
Олеся все не решалась заговорить. А я хмурился и ждал, когда же она соизволит оповестить, какая нелегкая принесла ее ко мне, на пыточный этаж. Куда любой рабыне без надобности умереть или получить наказание за провинность вход был строго воспрещен.
– Передумала говорить, или язык проглотила? – ее нелепость и медлительность начали понемногу раздражать мой, тогда гораздо более вспыльчивый нрав. – О смерти пришла просить, но не знаешь, с чего начать?
– О, мой господин… Нет, не о смерти пришла вас просить… Когда вы смотрите на меня, я теряю способность говорить и дышать тоже. Простите меня…, сейчас соберусь с мыслями.
Я вскинул брови от удивления, услышав непривычную для моего слуха речь. Прежде никто ничего похожего мне не говорил.
Что она имела в виду? Что боится меня? Или что я ей приглянулся?
Олеся явно стеснялась что-то говорить мне прямо.
Возможно, я мешал ей сосредоточиться тем, что сверлил ее недовольным взглядом, причём не моргая. Но отворачиваться я не собирался. Не пристало мне делать то, что хочет рабыня.
Олеся, сделав еще шаг вперед, выдохнула резко и, набравшись смелости, попросила.
– Примите меня к себе, господин. Я хочу принадлежать вам, а не ему.
Просит пересмотра решения руководства, вынесенного всего час назад в зале для посвящений…
Как банально.
Можно бы, тогда подумал я, впервые в жизни завести рабыню, хотя бы одну…
Только вот, на кой она мне сдалась?
И тут же передумал.
– Остаешься у Джамала. – я с надменным выражением лица отвернулся к эскизу и сухо воспроизвел свое окончательное решение. – Гуляй отсюда.
– Умоляю вас, господин. – Олеся подошла еще ближе и, скинув с себя черный балахон, открыла моему взору свое полностью нагое тело, с гладкой как мрамор, кожей, местами покрытой татуировками. – Не прогоняйте меня. Не отдавайте ему. Я на все ради вас пойду. Умру ради вас. Что угодно сделаю ради вас. Только… не отдавайте…
Она опустилась на колени и, сложив руки так, будто молится, склонила голову.
– Очень вас прошу, господин. Возьмите меня к себе. Я хочу стать вашей фавориткой.
Прелести Олеси, увлекательные татуировки и ее покладистый нрав привлекли мое внимание и заставили сомневаться, правильный ли выбор я сделал.
Я снова обдумал ее предложение. И чуть было не согласился.
Стоп…
Не рабыней, а в фаворитки сразу метит? Какая самоуверенная барышня попалась…
Сразу видно, что смертница. Уже и побелела заранее.
– Ну допустим, возьму тебя в фаворитки. Что умеешь делать? – спросил ее и сразу пояснил суть своего запроса, усложняя ей задачу. А может, и упрощая. – И я сейчас не о сексе. Что можешь предложить мне, помимо своего тела?
Тогда я сыграл в рулетку.
Мало ли…, а вдруг эта белая мышь с фиолетовыми глазами меня чем-то заинтригует, подумал.
Дал Олесе шанс. И Олеся меня сделала в итоге, хитро перескочив из рабынь в фаворитки.
Олеся выпрямилась во весь рост, подняла голову и уставилась на меня. В глазах мерцал серебристый отблеск оголтелого безумства, рот расплылся в улыбке.
Я же опять ждал ответа на том проводе, пытливо наблюдая за ее поведением, выходящим за рамки привычного мне.
Колено мое под столом нервно подергивалось.
Неторопливость Олеси отвлекала меня от дела.
– Это фрагмент вашей будущей татуировки, господин? – она вытянулась и неуверенно коснулась моей руки, под которой лежал листок с эскизом. – Я хорошо рисую. Буквально вчера еще работала мастером тату в салоне. Весь каталог работ не покажу, но, коли изволит мой лучший в мире господин…
– Ишь, как запела! Ну-ну, продолжай лить мед в мои уши. Ты уже начинаешь мне нравиться!
– Коли изволит мой любимый господин ознакомиться с моими работами, милости прошу. Поглядите на меня внимательно.  Все, что есть на мне, я нанесла сама.
– Даже там? – я шлепнул ее по попке и ущипнул за бабочку на правой половинке.
– Да, мой господин. У меня много клиентов, и все остались довольны. Все мои татуировки я придумывала сама. Хотите покажу свои умения?
Она по-кошачьи залезла на стол, отодвинув все, что мешало, и, изворачиваясь змеей, ловко проделала несколько гимнастических трюков.
Я отклонился назад, немного отодвинувшись на стуле, ибо это сумасшедшее зрелище разворачивалось слишком близко от меня.
Пластичность ее тела, полностью обнаженного и невероятно сексуального, завораживала и пробуждала во мне сексуальный аппетит.
Я не мог прекратить смотреть на сие великолепие.
– Ты бесподобна, девчурка… Ты просто бесподобна… – проскрипел я восторженно, не отрываясь от восхитительного эротического представления с ее участием.
Как она это делает, акробатка?
Даже на секунду подумал, что у нее и вовсе нет позвоночника, так виртуозно она скручивалась и прогибалась.
– Ваша я девчурка, господин? – Олеся, не отпуская мое внимание своей гибкостью, расставила ноги максимально широко и села на шпагат. А после, недолго побыв в такой позиции, свела ноги и поставила их на подлокотники моего кресла, придвинув его к себе.
У меня аж дух перехватило.
– Скажите же, что я ваша. Господин, не томите и не мучайте мое сердце, сгорающее от любви к вам, своим молчанием. Мне очень и очень хочется от вас… – она резво сменила положение тела, в момент перескочив со стола ко мне на колени и сексуально прошептала в губы. – зависеть…
Продолжая совершать плавные волны невероятными изгибами своего тела, она терлась об мои стоячие колом брюки своей узкой промежностью, постепенно обвивая мою шею и заключая в объятия.
При этом не моргая и достаточно откровенно смотрела в глаза.
Невозможно было не заметить, как ей нужно, чтобы ее трахнул именно я.
– Хочу знать, что вы мой покровитель. Хочу на вас молиться. Хочу, чтобы вы были моим единственным мужчиной и господином. Не отдавайте меня, господин. Вы нужны мне, и только вы. Я для вас себя хранила. Вас только ждала.
А-а-а-а… Что-что, бл***дь???
Что за ху***ню она морозит?
Меня аж попутало от столь многочисленных признаний.
Невозможно же влюбиться за один час?
Я практически не разговаривал с ней на вечере и не глядел в ее сторону. До сегодняшнего дня мы в глаза друг друга не видели, а она говорит так, будто сохнет по мне давно.
Тут что-то не так. Она явно темнит.
– Полегче на виражах, девчурка. А то язык тебе отрежу.
– Не верите моему сердцу, господин? Ваше право. – Олеся огорченно опустила глаза и слезла с меня, встав рядом с опущенной головой.
В конуре моей воцарилось ненавистное и очень неловкое молчание.
Олеся сбила меня с толку. Я просто не понимал, как с ней себя вести стоит.
– Так ты татуировщица? – взял со стола эскиз, предложив оценить ей мой труд глазами мастера. – Посмотри на палача. Как он тебе? Только честно. Оцени, как профессионал.
Олеся приблизилась к столу настолько, чтобы нагнуться раком и как можно более интригующе, повернула к себе эскиз и какое-то время молча изучала.
– Вот здесь должно быть помягче, господин. – она взяла карандаш и поднесла его к эскизу. Но вовремя одумалась. Не стала черкать поверх моего труда. – Можно мне листик?
С моего разрешения Олеся аккуратно взяла листок бумаги из стопки, которую нашла тут же, на столе, выпрямилась и принялась живо накидывать набросок, схожий с моим.
Очень схожий. Практически идентичный повторила.
Я поразился ее очередному таланту. Так быстро и качественно срисовала то, над чем я месяц потел и думал, что сойду с ума.
Затаив дыхание, я ждал, что же новое придумает она.
– Вот тут, господин, смотрите… – сравнив свой эскиз и мой, она указала на прежде незаметный недочет.
С которым я согласился.
Ее вариант и техника исполнения мне зашли.
– Более плавно надо. Вот так, господин… – она встала в притягательную для моего взора позу, опираясь локтями на стол и максимально прогибая при этом спину.
Конечно, я не мог не подметить, что тело у Олеси в разы привлекательнее, нежели у остальных рабынь.
Да и кошачья грация ее чего стоит. Она будто не женщина, а пантера.
Белая пантера.
Хищница моя похотливая.
Да и задница у нее, что надо.
– Видите, под каким наклоном я держу карандаш, господин Фархад?
– Что? Как ты меня назвала?
Я несколько оторопел, когда Олеся назвала меня по имени. Откуда узнала его? Кто ей сказал?
– Господин Фархад. – без всякой задней мысли повторила она, вопрошающе поглядев мне в глаза. – Вы удивились? Не удивляйтесь. Я знаю, как вас зовут. И еще кое-что о вас знаю.
– И что же ты знаешь обо мне?
– Что вы очень сильный, очень властный, очень сексуальный мужчина. О вас вздыхает по ночам весь гарем, разговоры в девичьей спальне только о вас и о вашем… неприлично большом достоинстве.
Судя по всему, Олеся тут не первый день находится. Странно. Обычно рабынь заселяют в гарем лишь после посвящения. Чтобы их не запугали раньше времени.
– Мой папа азартный игрок. – пояснила она. – Он проиграл меня и двух моих сестер Коротышке Ибрагиму. – она имела в виду Амирхана, которого в карточном мире звали как раз «Ибрагим Коротышка». – Одна из сестер в гареме сейчас находится. А другая просто к нему приходила. Меня он проиграл последней и подчистую.
Олеся, пока рассказывала свою историю появления в игре, не отвлекалась от эскиза.
Я бы что-нибудь спросил у нее сейчас.
Хотя бы то конкретное, какая из рабынь ее болтливая сестра. Чтобы вызвать ее сюда немедля и отрезать ей язык за то, что распускает обо мне сплетни за пределами «Иллюзии».
Но мое внимание было напрочь приковано к грудям третьего размера, которые колыхались при каждом ее движении всего в двадцати сантиметрах от моего локтя.
Эти великолепные, манящие мое мужское естество колебания милых холмиков с крупными торчащими сосками, вызывали во мне совсем иные желания, нежели думать о работе.
– Куда наносить его решите, господин? – Олеся снова меня отвлекла.
– А-а-а… Вот сюда. – похлопал по руке, старательно отгоняя из себя похотливые желания подальше.
Но от желаний было уже не отмахнуться.
Они далеко не уходили.
Олеся выпрямилась и с задумчивым видом развернулась ко мне передом.
Вид открывался волшебный.
У меня сжалось в области сердца.
Не знаю, как я сдерживался, но я очень захотел ее тогда.
Олеся, переминаясь с ноги на ногу, визуально прикидывала, как будет выглядеть палач на коже. Пока она пластично шевелила бедрами, я весь извелся.
– Тут нужен лист побольше. Ватман есть?
– Сыщем. – я резко вскочил с места и, поправив штаны, которые очень стали мне жать в области ширинки из-за манер этой чертовки, прошел к шкафу. – Сможешь набить его? Даю тебе ночь для этого. Если получится, станешь моей фавориткой.
Олеся, кокетливо стреляя в меня глазками, игриво улыбнулась, при этом закусив губу.
– Без проблем, господин. Любой ваш каприз исполню.
***
Когда эскиз "Палача" в натуральную величину был практически готов, и пришло время растушевки, я с большим трудом, но подметил, что Олеся делает не так, как привык делать я.
И дело заключалось вовсе не в том, что Олеся настолько сильно увлеклась работой, с таким увлечением и рвением ваяла на мне красоту, чуть ли не в трансе при этом пребывая, что не замечала, как водит сосками по неуспевающей просохнуть краске, и соответственно, пачкает их.
Этот дивный способ растушевки пригвоздил мое внимание к ней аж на несколько минут.
– Научишь меня своей технике заполнения?
– Без проблем, господин. Давайте руку.
Я послушался и сделал, как она велела.
Олеся обмакнула мои пальцы в гуашь и поднесла к эскизу, приложив в нужном месте.
– Вот так. Не выходите за рамки. Аккуратно, плавно… Без резких движений. У вас отлично получается, господин. – Олеся водила моей рукой, а та плавными мазками заполняла тело эскиза. – Я уже полюбила этого палача. Для меня он стал почти родным.
Когда совместная работа была полностью завершена, я, восторженный от результата и расписного тела своей партнерши, всего в краске, отымел ее прямо на столе, на еще не просохшем эскизе "Палача". Который вскоре кровавыми мазками покрылся.
Олеся действительно была девственницей…
***
Время приблизилось к утру.
– Белка. – наблюдая за тем, как старательно она оттирает прилипшую краску с ягодиц, я встал с кровати.
Растрепанные волосы Олеси полностью закрывали верхнюю половину ее тела.
Но то, с каким энтузиазмом она трепала себя за задницу, пробудило во мне зверское желание сделать то, что являлось для меня запретом.
Сейчас Олеся своей худощавой и тонкой фигурой напоминала собаку породы борзая. Такая же длинная, белая и косматая. Потому Белкой ее назвал.
– Осталась одна ночь. – я прижался к ней сзади, ущипнув за бока и облизываясь, примерялся, втиснусь ли с первой попытки. – Справишься с палачом?
– Конечно. – она согласно выпятила попу, позволяя делать все, на что я был горазд сейчас. – Но есть одна проблемка, господин. Без вас я не справлюсь с этой проблемкой.
– И какая же?
– Я Палача люблю. Очень люблю. С первого взгляда. Я хочу молиться за него. Если он позволит, я буду делать это каждый день.
Очередное незавуалированное признание в любви сорвало мне крышу. Я сдался.
Эх, тюфяк…
И хотелось бы испортить Олесе вкус победы напоследок, но я сам попал в расставленные сети.
– Ты принята. Сегодня же тебя переселят на мой этаж. Будем с тобой жить-поживать. Авось, что-нибудь и наживем.
После этой ночи Олеся, торжественно променяв свою девственность на мою благосклонность, получила взамен мое покровительство, неприкосновенность, привилегии и особенный статус, который в миг возвысил ее над гаремом.
После той ночи, которую я посчитал брачной, Олеся стала моей неофициальной женой.
***
Олеся справилась с татуировкой за одну ночь, как и обещала.
Мне так понравилась работа, что захотел как-то отблагодарить Олесю и запечатлеть на себе ее образ.
Предложил ей выбрать, в каком образе она себя представляет.
Палач, который олицетворял меня, и Фемида с лицом Олеси на внутренней стороне этой же руки, как инь-янь, черное и белое, но при этом схожее по духу – наши совместные работы, в которые мы вложили немало сил и бессонных ночей.
Так Олеся, в перерывах между постельными утехами и моими рабочими буднями, перекрывала старые «зоновские» наколки, забивая мое тело новыми татуировками.
Она же научила меня работать карандашом и кистью более плавно и реалистично, чем умел до нее.
Олеся, единственная в гареме девушка с геном альбинизма и трагичной судьбой, попавшая в «Иллюзию» не по своей воле, а из-за отца, который продул Амирхану в покер все свое состояние. Пришла в гарем на втором потоке, который набирался уже при мне, и осталась до конца.
Дружил я с ней долго и близко. Пока она не пропала на целый год, как в последующем выяснилось, чтобы отходить беременность втихомолку от меня и родить дочь, которая сидит сейчас со мной за одним столом.
После возвращения Олеси в гарем, я стал холоден и больше не подпускал ее к себе. Исключил ее из разряда близких мне людей. Олеся же напротив, стала куда более приставучей, чем была. Стокгольмский синдром в ней, именно так я назвал ее любовь ко мне, достиг максимального предела и вышел за рамки допустимого. Увивалась за мной хвостиком, подолгу сидела в подземелье, молча наблюдая за тем, как я работаю.
Молча наблюдала, потому что языка у нее не было к тому времени. Амирхан отрезал за провинность. За какую именно, я не интересовался, потому что для себя решил, что с Олесей покончено.
И пробыла Олеся Белкой, моей собачкой, верной и преданной на протяжении десяти лет. Она ради меня осталась в гареме. Как ее не пытались выпроводить, Олеся твердо стояла на своем, что покинет меня только если умрет, причем только от моей руки. Я же, соответственно, не мог исполнить ее просьбу.
Так Олеся, первая и последняя моя фаворитка, если не считать Катю, которая появилась на последнем потоке рабынь, прожила в гареме целых десять лет. Пока ее не отравили.
Почему не женился на ней? Не хотел. Она не нравилась мне внешне, но между нами явно произошла химическая реакция. Любовь ли то была? Не берусь отвечать на этот вопрос.
Жаль ли мне, что ее не стало, или же мне все равно?
Олеся – весомая часть меня. Была, есть и будет. Ее облик до сих пор не стерт в моем сердце, он есть у меня и под кожей, и на поверхностном слое. Ее облик с нордическими чертами лица, всегда на виду.
В отличие от "Палача", которого я сдуру взялся выводить.
Зря поспешил. Очень красивая работа, в которую Олеся душу вложила. Надо бы его отреставрировать ради памяти светлой о той женщине, которая подарила мне прекрасную дочь Аврору.

Глава 7. Фархад
– Останешься на намаз, папа?
Аврора вывела меня из воспоминаний и, переключив во мне чувство сожаления из-за ошибок прошлого на стыд в настоящем, спросила о наболевшем.
О том, что мне стало некогда делать. Опять.
– Нет, не останусь. Спешу. – испытыв неловкое ощущение от того, чем стал пренебрегать по причине постоянного наличия отговорок, я принялся торопливо сметать завтрак с тарелки. – Вот приедут «эти»… И рванем сразу. Вещи собрала?
– Еще вчера. Пап… – Аврора дождалась, когда оторвусь от омлета и подниму на нее глаза. – А ты возьмешь меня на свою работу?
Удивила дочь, не солгу. Хочет попасть на мою работу…
– Когда-нибудь возьму. Но… – я начал было думать, как бы отказать ей помягче, но Аврора сама всё сделала.
– Да, знаю, я еще маленькая… – произнесла она с некой толикой обиды. – Как-нибудь потом. Когда подрасту.
Не девочка у меня подрастает, а самый настоящий пацан, который любит войнушки так же, как и я.
И понимает меня с полуслова.
– Правильно. – поцеловав ее в лоб, я победил омлет и принялся за чай. – Как идут дела с блогом? Много наснимала сегодня?
Но поболтать нам с дочерью не дали.
На сей раз, менеджер звонком потревожил.
С вопросом, в курсе ли я, что Алиева кто-то убрал.
Странно, что менеджер вообще спросил об этом меня.
– Да, Джейсон. Я в курсе, но я не намерен думать об этом еще хоть минуту своего драгоценного времени. – сообщил я менеджеру и окончил разговор.
Думал, что окончил.
Потом началось. Пришлось уйти из кухни и оставить Аврору скучать, так как Джейсон не давал спокойно поговорить. Все звонил и звонил, паразит.
Неужели невдомек, если сбрасываю, то некогда мне?
Пока спорил с менеджером и со спонсором по видеосвязи, что не в состоянии присутствовать в двух странах одновременно, тут и Катя вернулась. Пришлось в быстром темпе срываться, забирать всех детей и покидать дом.
Конечно, я был слишком зол на Катю, которая почему-то выглядела поникшей и зареванной, потому и не спросил, что за повод у нее появился для слёз. Но все же чмокнул ее в лоб. На прощание.
Все равно они перемоют мне кости сегодня, и Катя что-нибудь да скажет потом. К примеру, что сожалеет, что сорвалась, или тому подобное.
Не зря же, стоит Тане появиться, у меня постоянно горят уши. Обсуждают, значит, а что им еще делать, гражданским дамам?
Да и вообще вся эта жизнь светская, а тем более, бабская, меня не касается. Я не гражданский, с малых лет меня воспитывала не мама, а война, клетка и забой, в котором умирали мои товарищи.
Пожелав дамам приятного времяпровождения и как бы между прочим сообщив Кате, что в спальню лучше не заходить, пока не приедет клининговая компания и не приберется, мы с детьми покинули дом на легкой волне.
Благо, с пацанами Тани я так же хорошо ладил, как и со своей детворой. Меня, чудовище и эгоцентриста, как ни странно, всякие дети любят и признают.
Я же не видел нормального детства, которое стараюсь на протяжении полугода подарить и своим детям, и немного дать Таниным.
Я никогда не слыл законопослушным, не чурался того, что из меня выросло в тюремных условиях, где прошли мои школьные годы, и, признаться, считал, что предел моих потенциалов, благодаря которым выбьюсь в авторитеты и стану несметно богат – бесчисленные ходки на зонах, где не зачахну и не покаюсь, а проведу время с огромной пользой.
Близка по духу была и осталась тюремная романтика, которую из каждого утюга пропагандировали во времена дурной и опрометчивой юности. Если вкратце, не дано мне трудиться в офисе, либо за кассой стоять. Мое призвание заключается в другом, хоть это и не было моим осознанным выбором пути изначально.
Может, я неправильный, испорченный, бракованный, в чем-то неуспешный, неисправимый и не переобучаемый. И да, несомненно я чудовище и эгоцентрист. Может, меня стоило бы перебрать где-то, где перебирают таких, как я, изменить заводские настройки или вовсе спустить в утиль, потому что не чинюсь. Может, я недочеловек, не образован, неромантичен, нетерпелив и ни с кем не считаюсь. Но дети меня любят.
Однозначно я скрытный социопат с непомерными амбициями, который признает патриархальный уклад везде, где только можно его ввести, с манией величия и задатками маньяка.
Может быть, я псих-женоненавистник, и по мне плачет психушка, куда попаду однажды и где проведу остаток жизни, потому что испытываю глубокую душевную боль и жалость, когда приходится убивать мужчину, и абсолютную нирвану и безграничное счастье, когда жертва женского пола, и к тому же легкая на передок.
Пусть так. Зато дети меня любят.
***
Перед тем, как закончить спорить с Джейсоном, тот снова напомнил, что я медлителен. Надо бы скорее расшевеливаться, пока есть шанс всё вернуть на круги своя.
Мой косяк, что всё про*бал. Всего лишь рассчитывал осесть на дно, оставить в прошлом то, что по праву наследования передалось мне в единоличное пользование, владение и распоряжение. Да и гори оно все синем пламенем, то движимое и недвижимое, забирай, кто хочет, мыслил я буквально недавно. Но меня, к счастью, разубедили не совершать фатальных ошибок, за которыми неминуемо последовали бы вооруженные конфликты и куда более сумасшедшие правители, чем Джамал и его бредовая подпольная доктрина черно-белых рабов из пробирки.
Войны за передел криминального мира, начавшиеся с момента свержения императора «Иллюзии» – одной из пузатых теневых транснациональных корпораций, имеющей ветви по всему свету, продолжаются и вовсе не планируют затихать.
Кому-то, кто затеял войну, не сидится на месте, ибо пятая точка его интенсивно подгорает. Кто-то следует безрассудному, однако рабочему, проверенному плану, активно истребляя лидеров криминальных фракций, чтобы подминать под себя всё.
Я не знаю, кто это такой, но знаю, что это определено мой клиент, с которым предстоит иметь дело лично.

Глава 8. Фархад
Все трудней дышать пронзительным воздухом,
Все труднее небу слать проклятья,
Все трудней бежать – полжизни ты отдал бы,
Чтоб забыть тот бой за спиной…
Ария, «Дезертир».

Время поджимало; нельзя было тянуть до завтра, и несмотря на внезапно разыгравшуюся непогоду, о которой узнал до прилёта в Россию, я был вынужден бросить семейные дела и сорваться сюда пулей. Пришлось резко изменить планы и прибыть в военный лагерь, который мы разбили в окрестностях каменистых гор Кавказа.
Небольшая часть пленных, насмерть замученных, были аккуратно сложены друг на друга у входа в шатёр для допроса.
Я же, находясь в гневе, что череда неудач и подвохов, начавшаяся с утра, продолжала преследовать меня, расположился у большого деревянного стола с лежащей на нём картой местности, где был нанесён подробный стратегический план обороны и примерный радиус нахождения противника.
Навис над картой и пытался обуздать собственный нрав. От лагеря до гарнизона и казематов, высеченных в скале, в которых хранились боеприпасы, оставалось рукой подать. Противник вычислил наше местоположение, подошёл близко и направил сюда несколько отрядов, чтобы нас перебить. Мои солдаты, профессионалы своего дела, умело отразили первую и пока что единственную атаку.
Каждый из противников был взят в плен живым. С каждым предстояло говорить мне лично.
Так и происходило всё это время, пока я здесь. Только вот разговор с пленными что-то не клеился.
Не факт, что в горах не прячется ещё рота. А может, и не одна рота, а целый батальон выжидает удобного момента. Со стороны, откуда пришли "Джамаловцы", мы, готовые отразить повторную атаку, ожидали появление новых отрядов противника. Место, где был разбит лагерь, у нас выгодное, и даже если явится батальон, мы сможем его нейтрализовать своими силами.
Единственное препятствие, которое могло послужить нашему поражению, заключалось в том, что повалил снег. Стеной повалил, покрывая следы даже от протекторов бронетехники, не говоря о человеческих следах.
С наступлением сумерек приходилось постоянно быть начеку, но видимость из-за того же снега становилась всё паршивее. Противник мог незаметно для нас уже подобраться к лагерю, и погодные условия ему в этом замечательно бы поспособствовали.
Но ничего не происходило.
Кроме того, что снег продолжал валить.
Ожидание изматывало меня. Равно как и изматывали пленные, которые молчали как партизаны.
– Веди следующих. – обратился я к солдату, который тут же покинул шатёр, чтобы исполнить приказ.
Уставший карать за этот вечер, уставший от криков и хруста костей, я не мог позволить себе взять и уехать домой, к семье. Хотя больше всего на свете хотелось поступить именно так.
Я должен.
Не имел права подвести тех, кто рискнул примкнуть ко мне. Моя армия, в разы малочисленная, нежели армия Джамала, состояла из верных мне людей из разных преступных кланов, а также военных, отсидевших за тяжкие, и наемных киллеров-профессионалов.
От Алиева, чья братва основалась и пустила корни в этих краях достаточно давно, ко мне примкнули все. Основная часть пришла сразу, после финального боя с Джамалом, где Алиев потерпел фиаско, остальные переходили постепенно, на протяжении полугода.
«Алиевцы» и показали нам удачное место, где мы развернули военную базу, они же снабдили нас недостающим оружием и техникой.
Среди них были и те, которых считал товарищами и даже друзьями, прошедшими со мной сквозь годы и с которыми я общался на равных.
Но и среди противников, несмотря на подавляющее большинство незнакомых мне лиц, попадались старожилы "Иллюзии", с которыми меня что-то да связывало. Тяжело было смотреть в глаза каждому из них и добиваться правды особо жестокими методами, вспоминая при этом, как когда-то я с кем-то из них отдыхал вместе, убивал вместе и бухал тоже вместе, а сейчас он ждёт от меня скорой смерти, а я, испытывая мучения и угрызения совести, организовываю ему максимально мучительное времяпрепровождение.
Но пленные не оставляли мне выбора; они не хотели решать дела по-хорошему, не шли на контакт, в итоге погибали один за другим. Они все были изрядно истощены, многие ранены, у некоторых даже прослеживалось обморожение конечностей, но они ни в какую не желали упростить себе существование.
Кроме проклятий, ничего мне услышать не довелось. Они лишь глумились, с победой во взгляде наблюдая за тем, с каким рвением рою для них братскую могилу. В голос кричали, что я сдохну следующим, ибо мне с их лидером не потягаться.
Несмотря на старания, личность их новоиспеченного лидера так и оставалась для меня засекреченной.
Поначалу, часа два точно, я держал себя в руках, но после океана вылитого на меня словесного дерьма, последнее самообладание, с которым рассчитывал провести остаток дня, с грохотом сорвалось с петель. И тогда я взялся за топор, почувствовав при этом чуть ли не оргазм от прикосновения к родной, идеально заточенной стали.
– Мне нужно знать имя того, кто управляет армией Джамала. Отвечай. – в очередной раз обратился я к одному из пленных, чья очередь пришла «говорить» со мной с глазу на глаз.
Вызывал их по двое в шатёр для допроса и пытал в своё удовольствие. Поначалу буйных приглашал, и тех, кто рвался поскорее высказаться. А потом, как только смельчаки закончились, все подряд пошли в разнос.
И вот уже который по счету солдат не раскололся.
Шатёр забит трупами практически до потолка. Я в полном отчаянии и еще в более полном негодовании.
– Говори. Иначе отрублю тебе пальцы. – дабы не быть голословным, я прислонил лезвие топора к его правой кисти, привязанной к подлокотнику стула.
– Руби сразу, Палач. Со мной ты время своё теряешь. От меня тебе ничего не добиться. – хрипел очередной храбрец, говоря, по сути то же, что я уже слышал от его мертвых сотоварищей. – Ты предал братьев своих ради пиз*ды, ты предал господина. Великий Джамал верил в тебя, изменник. Он считал тебя своим сыном, наследником. А ты как отплатил Джамалу за его великодушие?
Я не удержал эмоций, когда услышал про великодушие Джамала и про то, что я что-то ему еще и должен был после всего, и треснул пленника кулаком по лицу.
Сплюнув кровь, пленник осыпал меня очередной порцией брани и оскорблений.
Я терпел, потому что должен был узнать, кто управляет остатками армии Джамала. Есть кто-то, за кем они пошли. И этот кто-то очевидно представляет для моей семьи опасность. Я должен узнать врага в лицо, чтобы не допустить непоправимого.
– Имя. Последний раз спрашиваю.
И снова в ответ полетели плевки, смешанные с кровью и сипящее предсмертное дыхание вместо внятного ответа на один и тот же вопрос, который я задавал каждому пленнику, сюда вошедшему.
– Подчинись мне или умри, паскуда!
Взревел я и приставил к его шее топор.
– Никогда… – прохрипел солдат, подняв на меня свирепый взгляд и косо улыбнувшись. – Тебе не победить. Близится тот час, когда тебя поймают и посадят на кол. Ты сдохнешь в адских мучениях, Палач… Наблюдая за тем, как по очереди еб*т твою шлюху в метре от тебя…
Мышцы на лице моем дрогнули от прилива неконтролируемой ярости.
Про себя я стерплю проклятия и унижения. Но в адрес Кати – никогда.
Ему придется за это ответить.
Сверкнуло в полутьме лезвие топора, возвышаясь над макушкой пленного на миг, и тут же опустившись, располовинило его голову, как полено.
Расправившись с одним, я, всё ещё на взводе, взялся за второго.
Тот, к счастью, оказался более разговорчив.
– Если бы не то, как обошёлся ты с нами в день, когда штаб наш взлетел на воздух, мы бы не считали тебя врагом, Фархад. – это был первый пленный, который назвал меня по имени. – Но ты не посчитался с нами. Не все успели выбежать. Далеко не все. Полегло много. Ни за что полегло. Мы бы за тебя пошли. Но ты не оставил нам выбора.
Признание солдата проникло прямо в сердце. Тяжело стало дышать.
Я опустил глаза и отошёл от него на несколько шагов.
Солдат прав по-своему, ведь именно так он видит со стороны мой поступок. Однако я знаю куда больше. И не факт, что именно этот солдат не принимал участие в экспериментах Джамала.
– Всех пленных вывести на поляну. Немедленно. И этого тоже. – отдал приказ своим и, тщательно вымыв руки от крови, я вышел из шатра.
***
Замер в центре поляны, вокруг которой и разбит наш лагерь. Наблюдал за тем, как пленные – кто-то с надменным выражением лица, кто-то с унижением, страхом и болью в глазах, – по моему приказу становятся в одну шеренгу.
– Мусульмане! Братья одной веры! – громко говорил я, подняв руки к небу. – Аллах смотрит на вас сейчас! Он всё видит и слышит! Прошу вас от его имени! Всем мусульманам, правоверным и нет, сделать шаг вперед! – отдал я очередной приказ с запрокинутыми к небу руками.
Толпа засомневалась.
– Ну же, братья! Смелее! Во имя Аллаха! Повинуйтесь! Я перед вами стою безоружный! Хочу знать, сколько вас таких, как я, которые любят Аллаха!
Около трети пленных нерешительно выдвинулись из строя, образуя новую шеренгу.
Довольный тем, что смог убедить их поступать так, как требую, я продолжал раздавать команды.
– Всем христианам выйти из строя также на шаг вперед!
Остальная часть солдат, за исключением нескольких человек, послушно переместилась, примкнув к мусульманам.
– Всем, кто исповедует другие религии, также выйти из строя на шаг вперед.
Лишь двое солдат остались позади нового строя.
– Атеисты? – я продолжал стоять на месте, вглядываясь в их лица.
Те молча качнули головами, ожидая вердикта.
– Хорошо. – заявил я то, что считал неприемлемым прежде.
Сердце подсказывало, что я должен быть терпимее. Тем более, сейчас. Когда на кону важный момент.
– Всем вернуться в строй! Кроме тех, кто состоял на службе у Джамала более десяти лет и входил в командирский состав!
Никто из солдат не покинул строй. Все зеленые.
Даже ни одного рядового, кто ходил под моим командованием, когда я был начальником личной охраны семейства Ибрагимовых.
– Таковых тут не будет, командир!
Азамат, мой заместитель и близкий товарищ, который стоял позади меня всё это время, поравнялся со мной. Закурив сигарету, тот сделал пару глубоких затяжек, с подозрительным прищуром анализируя колыхающиеся умонастроения среди пленных. А после пренебрежительно качнул головой и смачно плюнул на снег.
– Борзометр зашкаливает. Дай-ка проверю поближе.
Азамат, один из наиопаснейших людей страны, бывший контрактник, активный путешественник по горячим точкам, имевший отличный послужной список ранее, но по воле судьбы ушедший в криминал, вызвался помочь мне разговорить толпу. Он один из тех, кто ходил под моим руководством ранее. Он перешел на мою сторону после распада «Иллюзии», узнав с первых уст правду и в одночасье став лютым врагом преступного клана Джамала.
Азамат, неторопливой хромой поступью, которую заработал в результате контузии, с сигаретой, зажатой в зубах, прошелся вдоль шеренги, останавливаясь и пытливо заглядывая в лицо каждому.
Его незаурядная личность, вызвавшая животный испуг у некоторых пленных, с давних пор была уважаема и почитаема в криминальных кругах. Его имя было известно каждому из врагов и конкурентов, но все с ним старались не пересекаться и не иметь никаких дел вообще. Он вызывал страх и ненависть даже у «иллюзионистов». И неспроста.
Азамат, мое ему уважение, заслужил такое к себе отношение, ибо не сломился, когда судьба намеревалась поставить его на колени. Потерял семью, от него отвернулись те "доблестные", на чью помощь он надеялся и уповал. Его в одночасье предали все, и тогда Азамат перешел на «темную сторону», взявшись мстить своим обидчикам за смерть жены и детей. И отомстил, заработав себе громкое имя и престиж.
Как только закончил обход, Азамат громко подтвердил свои предположения, абсолютно не стесняясь в выражениях.
– Перевелись старики, командир! Всех важных перебили, суки! Так говорю, Лютик? – он вызывающе толкнул в плечо одного из солдат, высокого, сгорбленного и набыченного, с которым, вероятно, имел давние разногласия.
Поскольку пленный солдат не отреагировал на пинок ни ответными выпадами, ни взглядом, Азамат, продолжая отрываться, отвесил ему смачный подзатыльник, активно провоцируя несчастного на дерзость.
Пленный, стерпев и это, промямлил робко.
– Майор Азамат… Так точно… Весь командирский состав «безопасников» был причислен к изменникам и истреблен еще при жизни господина Джамала…
Азамат, обладающий достаточной крепкой комплекцией, но низким ростом, резко схватил пленника за грудки и поднял его над головой.
– Что-что? Повтори-ка!
– М-м…майор… в-весь к-командирский состав…
Азамат отбросил пленного и расхохотался.
– Какой из тебя Лютый? Лютик ты позорный! Оступился Джамал Хоттабыч, выбрав тебя узловым секьюрити своей «иллюзорной» задницы! Тьфу, мрази! Марионетки тупоголовые! Тошно на вас всех смотреть!
Азамат, закончив трепетный монолог, подошел ко мне.
– Надоумил Хоттабыча отдать приказ на зачистку начальства, скорее всего, Дарбеев. Калмыцкий «студент по обмену», кличка Монгол. Недолго пробыл на твоем месте, от силы пару недель, но за это время кое-что преуспел.
– Помню, кто это. – кивнув Азамату, я на пару секунд опустил взгляд, проматывая в памяти фрагменты последних минут жизни узкоглазого палача по кличке Монгол, которого я пришил на автостоянке за то, что к жене моей приставал. – Очень хорошо помню.
Переведя дыхание, я настроился на более продуктивный диалог с пленными, которые, пока мы с Азаматом переговаривались, успели зашептаться между собой.
– Кто из вас считает, что убивать детей даже по приказу Джамала – норма?! Неважно, присутствовали ли при этом, убивали ли сами, или это происходило за вашими спинами! Кто знал о секретных экспериментах "Иллюзии"?
Несколько пленных переглянулись между собой.
Кто-то пожал плечами, словно впервые слышал об этом. Кто-то из солдат стоял смирно, не опуская головы. В их глазах читалось, что сказанное мною бред чистой воды, придуманный для того, чтобы ввести в заблуждение и посеять смуту в их ряды.
Кто-то не верил мне, кто-то удивился.
Из всех лишь один вышел из строя.
У меня руки в миг зачесались допросить его в шатре, но я совладал с желанием. Решил повременить.
– Кто-нибудь еще? Что, смелые перевелись? Ты, к примеру! – я указал пальцем на первого попавшегося. Того, кого я не знал в лицо. – Ты в курсе, что делал Джамал в своей лаборатории?
Тот нерешительно отвечал.
– Нет, товарищ командир. Но кажется, биологическое оружие…
– Джамал, Великий император наш и наш отец, наследника достойного кроил себе! – выкрикнул другой пленный и сделал шаг назад.
Схватив за шиворот первого смельчака, который явно пожалел, что вышел из строя, я подтащил его ко второму и заставил говорить.
– Что ты знаешь об этом? О каком наследнике речь? Говори, иначе увидишь, как твой друг выглядит изнутри!
Солдат застопорился.
Так я и знал. Заднюю даст.
Но уже узрел, что от него возможно добиться правды.
– Тогда смотри.
Схватив первого солдата за голову, я сыграл, что планирую разорвать ему челюсть голыми руками. Когда начал растягивать бедняге рот, и тот заорал больше от испуга, чем от боли, второй солдат не выдержал.
– Клянусь, не знаю точно, товарищ командир! Это всего лишь слухи…
– Слухи? Слухи?! Ах, слухи!!! – преисполненный яростью, я отшвырнул от себя подопытного, а после выпрямился и с разворота ударил солдата в живот. – Ты баба базарная или боец? Где проверенные факты? Где доказательства? Почему мелешь языком и пускаешь слухи?!
Солдат упал на землю, скрючился и больше ничего, кроме стонов с хрипами, не воспроизвел. Скажи он чуточку больше, на одного покойника в их рядах стало бы больше.
– А ты? Что знаешь ты? – обратился уже к товарищу побитого солдата, за которого тот впрягся.
– Джамал, наш предводитель, искусственно создавал вирус, которым заражал женщин, а после продавал их за бугор. Это всё, товарищ командир…
Этот знает чуть больше. Но всё равно недостаточно.
– Хорошо! – я оставил солдата в покое. Вернулся на свое место и обратился ко всем. – Остальным нечего сказать по поводу лабораторий и детских смертей?! Ваши боги сейчас смотрят на вас! И провалитесь вы на этом самом месте, если вздумаете солгать! Не мне вы лжете сейчас, а богам своим!
В рядах пленных стояла гробовая тишина.
Вот уже две минуты ни слова внятного, ни шепота мой слух не уловил.
– Отпустить пленных! Сейчас же! – недолго думая, я отдал последний приказ.
Не за что их ненавидеть.
Да, я не получил нужных сведений от них, равно как и признания меня как их главнокомандующего. По крайней мере, я узнал истинную причину их ненависти ко мне. И она оказалась обоснована.
Никто, к сожалению, не был в курсе, что творилось в лабораториях.
– Всех отпустить, Шах? Вы, что, спятили? – переспросил мой солдат, бывший «Алиевец», по старой привычке прозвав меня так, как звал предыдущего вожака. – Вы точно уверены, что всех?
– Повторяю свой приказ! – громогласно и четко проговорил я. – Всех пленных отпустить! Не преследовать! Раненых отвезти в госпиталь и вылечить, чтобы они стали на ноги в кратчайшие сроки!
Закончив, я обратился к тому пленному, который стоял ко мне ближе всех остальных.
– Передай своему главарю, что я не посягну на то, что причиталось Джамалу. Но я пойду против «Амирхановских» и уничтожу всех лишь за то, что они имели доступ к лабораторным исследованиям. При любом раскладе они трупы. Каждый из них. Если ваши армии объединятся, и "Иллюзия" с прежними догмами возродится, я объявлю войну «Иллюзии». Надеюсь, у вашего вожака не хватит ума допустить эту ошибку.
Солдат, выпучив глаза, неуверенно качнул головой.
– Так точно. Передам. Товарищ командир.
Бывший «Алиевец» всё не унимался. Для него мой приказ показался из ряда вон опрометчивым.
– Шах… А если они не пожелают мира, и в следующий раз откроют по нам огонь?
Я враждебно покосился на рандомных солдат.
– Тогда – стрелять на поражение. Предателями перед лицом высшего трибунала кланов выступим не мы, а они. Не называй меня Шах. Никогда больше.
Я развернулся и, сунув руки в карманы черной дубленки, которая много повидала вместе со мной, покинул поляну.
Зайдя за палатку незаметно для всех, я присел на корточки, чувствуя грандиозную усталость и резкую слабость.
В голове стало муторно.
В полном отчаянии взглянув на небо, я вздохнул и опустив голову.
Погода нелётная, домой не попаду. Дай Аллах, к утру метель утихнет. Но придётся ночевать здесь.
Обратив внимание на заснеженный рукав дублёнки, я вспомнил о Кате и о том, как она куталась в неё когда-то.
Катя мечтает о снеге.
Мог бы, привез хоть маленькую горсточку, чтобы её порадовать. Но это невозможно. Снег растает.
Как там Катя? Не подумывает ли оставить меня, неисправимого монстра и убийцу, которому привычно лишать людей жизни?
Прав был один из солдат. Прежний я, которого родила мама, погиб юнцом в Сирийской пустыне. А нынешний я – результат сборки не Аллаха вовсе. И не шайтана.
А Джамала.
Вот что осознал я после того, как заново родился после неравной схватки с пулями Алиева. Страшнее человека никого быть не может. Ни один чёрт, даже самый могущественный, ни один джинн и даже сам шайтан не сможет превзойти человека в жестокости.
Я верил, что Аллах подарил мне вторую жизнь для того, чтобы я искупил грехи. Был уверен, что когда это случится, я стану свободным и больше не вернусь на поле боя. Я надеялся познать, что такое «мирное небо над головой» и «рай вместе с любимой женщиной».
Но судьба распорядилась иначе, издевательски подло отдалив от меня заветную мечту снова.

Глава 9. Фархад
Вернулся в палатку после недолгой прогулки под бушевавшей вовсю стихией. К тому моменту в моем логове успели прибраться и вынести трупы. О пытках напоминал только стул с окровавленными верёвками и топор, подпертый к его ножке.
Обмывшись по пояс, я подошёл к столу и, вместо того, чтобы накинуть что-то на себя, чтобы не замерзнуть, устало опустил голову и поглядел на карту.
Но вместо ландшафтов и чёрточек я увидел очертания любимой женщины. Её глаза цвета любимой стали, длинные пышные волосы, чувственными волнами раскиданные по плечам, ложбинка греха, аккуратная и волнующая моё воображение всякий раз, точеный изгиб тонкой талии и пышные, округлые бёдра.
Как же я ее люблю, Катю мою. Безумно просто…
Не помню, чтоб кого-либо так сильно любил, как её.
Но любит ли она меня? Не остыли ли её чувства?
– Командир, к тебе пленный пожаловал.
Азамат, ворвавшись в шатер как всегда без предупреждения и стука, потревожил меня так кстати, чем отвлёк от тоски. Еще б немного, и я бы пустил слезу, что Катины прелести не удастся потискать этой ночью.
– Вернее, пленная.
Я молча перевёл внимание с карты на Азамата, не понимая, разыгрывает он меня, либо же нет.
– Боевая, смелая. – сообщил Азамат с каменным лицом. – Ловкая, плясать умеет, и в работе первая…
– Баба ко мне пожаловала? – мои брови от удивления поползли вверх.
– Ты всё правильно расслышал. Баба. Рвется к тебе на аудиенцию. Сказала, не уйдет, пока ты её не примешь. Со мной говорить отказалась. Настаивает, что именно тебя ей надо.
Да она еще и настаивает?
– Заводи её сюда, коли настаивает.
Удивленный тому, что кто-то из противников, да ещё и женщина, желает говорить со мной, я развернулся, скрестил руки на груди и уставился на вход.
Не прошло и минуты, как в шатёр зашла воинственная мулатка в камуфляже, спортивного телосложения и немного ниже меня ростом. С гордо поднятой головой, она статно проделала несколько шагов вперёд и остановилась.
Взгляд её колкий и бесстрашный, обращённый на меня, в котором я, как ни странно, не узрел ни намека на презрение, показался до боли знакомым.
Сильные изменения в её внешности не помешали мне узнать в пленнице частицу своего далёкого прошлого.
Того прошлого, которое старался забыть, как страшный сон, но он всё никак не забывался.
– Марджана? – спросил я вовсе не наугад.
Марджана холодно поприветствовала меня кивком.
– Удивлена, что ты до сих пор помнишь меня.
Джасмина Ибрагимова, но все в приюте звали её Марджаной, как служанку Али-Бабы – моя гостья на сегодняшний вечер. Полная сирота, носит фамилию Джамала. Тотемное оружие, как и у меня, холодное. Она профессиональный метатель ножей. Доказала на спор, что попадет в центр мишени с завязанными глазами.
Мы с Марджаной провели детские годы на Ближнем Востоке, в закрытом учебном заведении посреди пустыни. Учились в одной группе, числились студентами обучающего комплекса "Мактуб", если так можно назвать фабрику по производству убийц, носящей статус и исправительного интерната для детей постарше, и приюта, и секретного военного объекта. Мы дружили с ней очень тесно и вместе бежали оттуда однажды. Вместе подписали контракт с Джамалом, став наёмными убийцами в тогда уже неприлично раздутом штате "Иллюзии".
Марджана, в отличие от меня, из-за вечных склок с Амирханом, тогда еще не употреблявшим кокаин так злостно, практически сразу была сослана на Ближний Восток, в тот же приют, откуда мы с ней дали деру. Но уже не в качестве студента. Поначалу в церберы её определили, после продвинулась по карьерной лестнице и стала мастером боевых искусств. Обучала новых кадров для "Иллюзии" и не только.
Чего Марджана добилась в дальнейшем, я не имел понятия, так как перестал спрашивать о ней уже очень много лет назад.
А я же, дабы не возвращаться в "Мактуб" никогда в жизни, предпочел остаться в "Иллюзии" и по приказу кромсать неугодных Амирхану людей.
– Ну и махиной ты стал, Механик. – улыбнувшись, завела Марджана на дружеской ноте, сновая взглядом по моему торсу. – Чем тебя кормили, позволь поинтересоваться? На каких чудо-стероидах ты так вымахал?
Механик…
Я невольно улыбнулся в ответ. Так тепло и душевно было услышать из её уст своё позабытое детское прозвище. Меня давно Механиком не называли.
– Я не потребляю стероиды. И впрочем, не меняюсь лет с двадцати. Но спасибо. Сочту твои наблюдения за комплимент.
Не смог скрыть улыбку.
Марджана успела меня к себе умело расположить.
– Не скромничай, Механик. – Марджана, подойдя немного ближе, продолжила изучать меня более внимательно. – Изменился ты очень сильно. Раньше ты был длинным и сутулым, как вопросительный знак. Прыщавым и несносным занудой. Вечно нудил и ходил угрюмый, недовольный жизнью. А сейчас ты прям… Очень даже. Очень даже ты сейчас, Механик.
Марджана, на пару секунд опустив взгляд ниже моего торса, облизала губы, и вновь поглядела в глаза.
– В принципе, выражение лица осталось прежним. Такое же угрюмое и задумчивое. Но зато чистое, лицо твоё. Не в мазуте. – сообщила она с оттенком досады в голосе.
– Ну я ж был автослесарем, а не белоручкой. – пожав плечами, я взялся оправдываться, почему в юности не особо заботился о том, как выгляжу в глазах окружающих. – Оттого и замазурой ходил, работа была всегда.
Я замолчал, ожидая от Марджаны предсказуемой реплики в ответ. Но Марджана почему-то зависла.
– Чего так смотришь? Без мазуты не признала?
Спросил в шутку, чтоб расшевелить Марджану, потому что её как будто заклинило в один момент.
Та, резко подняв на меня глаза, воспроизвела спустя несколько секунд.
– Не признала, Механик.
Наши взгляды встретились, и мне стало не по себе от нахлынувших воспоминаний, связывающих нас с ней.
– Прости, что поздно… – воспроизвела она спустя секунды молчания, после того как разглядела во мне всё, что хотела. – поняла, что дурой была.
Марджана, видать, от встречи со мной и переохладилась, и перенервничала одновременно. Как и я. Либо она что-то замышляет, меня пытается сбить с толку, а я как дурак, ведусь на уловки.
Мне совсем не хотелось признавать очевидное, что Марджана не на моей стороне, а потому способна на всё, лишь бы меня ликвидировать.
Родная она мне, столько лет с ней бок о бок провели.
Не спорю, когда-то у меня имелись грандиозные планы на Марджану, на наше с ней совместное будущее. Я, как наивный романтик, полагал, что мы не просто так преодолеваем трудности вместе, постепенно подводя наши чувства к границе между дружбой и близкими отношениями.
Однажды мы с ней переступили эту границу, став друг другу больше, чем друзья. Это случилось после побега из "Мактуба". Чего там говорить, гормоны в нас вовсю бушевали, плюс юношеский максимализм, свобода, тщеславие, вот и еб***ись как кролики до тех пор, пока не разлучили нас.
Меня впоследствии ожидала тюрьма, а её – "Иллюзия".
– Ты тоже изменилась. Очень даже в лучшую сторону.– ради приличия я сделал ей комплимент в ответ.
– В чём же ты видишь изменения, Механик?
Сканируя формы Марджаны, у меня самого чуть слюни не побежали, но я их старательно удерживал, равно как и истинные мысли.
За те двадцать лет, сколько мы с Марджаной не поддерживали связи, высокие чувства к ней исчезли подчистую. Зато низменные чувства были непрочь пробудиться.
Марджана тоже не прочь трахнуться со мной. Либо по старой памяти, или от того, что тело моё ей приглянулось, или от скуки. Или чтобы подобраться поближе и прирезать, когда засну.
Не могу разгадать ее настоящих намерений, но то, что ей хотелось мужика, было слишком заметно по её взгляду и поведению.
– Взбитая стала, рельефная.
– Пресс как бетон. Гордость моя. Можно ногу сломать, если ударить по нему.
Марджана вполне серьезно говорила об этом, но я, к моему сожалению, не смог сдержать издевательского смешка. Уж больно комичным мне виделся новый образ Марджаны, потому что запомнил её совершенно другой. Когда-то она, как и я, была плоскодонкой. Но времена меняются, Марджана стала культуристкой с бетонным прессом, и я от нее не отстаю.
Оказалось, что у нас много общих интересов. И у обоих пресс как бетон.
– Думаешь, я преувеличиваю? А ну ударь!
Марджана безо всякого стеснения закатила офицерскую рубаху, обнажив живот и немного показав грудь без бюста.
Я бегло оглядел ее тело и опустил глаза.
Не пристало мне, женатому мужчине, хоть и оголодавшему по плотским страстям, пялиться на прелести других женщин.
Не пристало.
Нет, нет и нет.
Я женат на Кате, остальные мимо.
– Пожалуй, не буду. Поверю на слово. Мне рука еще пригодится. Она у меня одна рабочая, если помнишь.
Не мешало бы и мне что-то на себя набросить.
Чтобы не смущать Марджану и не склонять ее на интимный лад. Так будет правильно. А то стою перед ней полуголый, и она теперь раздеваться стала. Не порядок.
Я подошел к стулу возле рукомойника, на котором оставил толстовку как раз перед тем, как смыть с себя этот день, и быстро оделся.
– Гляжу, твое тотемное оружие осталось неизменным. Как выиграл его лет кучу назад, так и не расстаешься с ним до сих пор…
Марджана, пока я отходил, осмотрела шатёр и обратила внимание на топор возле стула для допроса. Указав на него кивком, разглядывала на расстоянии.
– Все тот же громоздкий набалдашник с кривыми зазубринами. Истерлось лезвие изрядно…
– Топор как топор. Ничего в нём нет примечательного. Он не спас меня ни разу. Зато им бриться удобно.
– Видимо, сильно дорог тебе, раз не отправляешь его на помойку.
Марджана попала в точку.
Это не просто топор для меня. Это часть моей жизни, сознательной и беспроигрышной. В какой-то степени, этот топор мое наказание, ибо от него погиб мой отец и дядя. И именно этот топор лишил меня возможности ощущать правую руку.
– А ты? Неужели продала свою коллекцию ножей?
– Нет. Не продала. Лежат без надобности. В шкафу пылятся. Обстоятельства вынудили променять их на оружие с более дальним спектром поражения. А так я верная. Сердце моё навсегда принадлежит ножам. Как и твое сердце, Механик. Ты всегда был преданным и верным…
Вспомнив, что у меня есть чем угостить нежданного гостя, я предложил выпить вина.
– Будешь?
Я налил себе немного в кружку. Вообще я непьющий, но этот день был просто ужасным. Кроме того, вторые сутки не сплю. И сна ни в одном глазу. Надо хоть чем-то себя расслабить.
Марджана отказалась от вина, сославшись на то, что её время поджимает. Она не может оставаться здесь надолго, так как отряд вот-вот двинется в путь.
– Ответь на один вопрос. Зачем? – с укором начала Марджана, резко изменившись в лице. – Джамал дал тебе жизнь. Дал тебе богатство и власть. Он подарил тебе часть империи ещё при жизни. Завещал тебе всю империю после своей смерти. Верил в тебя Джамал. Зачем ты предал его? Зачем убил нашего с тобой отца, брат мой дорогой? Механик…
Я понимал душевное состояние Марджаны и её напирание на святое и незыблемое, которым я пренебрёг. Но я не испытывал угрызений совести за то, что сделал. Ни малейших.
– Ты всего не знаешь, Марджана. Ты там не была. Видишь в Джамале бога, но он отнюдь не являлся тем, за кого себя выдавал. – надменно запрокинув голову, я упокоил в себе кружку вина залпом, а после, прихватив бутылку с собой, двинулся к столу с картой местности. – Слышала, какие опыты Джамал ставил на людях? В особенности, на альбиносах? Какую цель он преследовал, давая вам указания свозить ему их со всего мира?
Я пытался говорить спокойно и холодно, будто эта правда не задела меня за живое, но истинные эмоции вырывались неудержимым потоком сквозь мою речь, которая становилась громче и отрывистее.
Это было невероятно трудно воспроизводить вслух.
Моя душа вновь переживала весь этот кошмар, как и в тот день, когда я узнал правду.
– Скольких младенцев Джамал сжёг в печах крематория, пока не получил идеальный по его критериям экземпляр? Знаешь, Марджана? Видела эти страшные цифры?
Остановив себя очередным глотком вина, я мысленно сжал в кулак собственную боль, не давая ей распространиться дальше по венам.
Марджана молча ждала продолжение моей исповеди.
– А я видел, Марджана. – я повернулся к ней спиной. Несознательно повышая голос, говорил то, что знал, и сам того не заметил, что стал всё чаще разбавлять монолог вином. – Не поступил бы иначе, даже если…
Хотел добавить, "если б на тот момент был не женат на Кате." Но удержался от пояснений о своём семейном положении. Вовремя сообразив, что не стоило показывать перед Марджаной свою слабость.
Я не знаю о ней абсолютно ничего, чем живет и зачем пришла ко мне. Я не должен подвергать опасности свою семью. На себя мне плевать, но на Катю и детей – нет.
– Мой долг был – остановить это безумие с пробирками. Знал бы раньше, для чего Джамалу нужен я, сделал бы это раньше. Вот и всё. Тут не о чём больше говорить.
– Понятия не имею, о каких опытах ты говоришь. – Марджана, как я и полагал, встала в позу, рьяно защищая честь Джамала. – Я знаю, что ты повелся на рабыню, и именно из-за рабыни казнил Амирхана, а после и самого Джамала. Того, кто заменил тебе отца. И я требую знать причину твоего поступка. Когда ты успел потерять голову из-за рабыни, Палач? Я не узнаю тебя. Ты же отвешивал всем подзатыльники, требуя не забывать моральные устои и отцов своих почитать. А сам-то…
– Это не так. – я вновь закинулся вином из горлышка. – Всё не так. Слушай из первых уст, как было. И развей эти слухи. Тошно их слушать.
Выпив напоследок, я принялся расхаживать по шатру, готовый посвятить Марджану в тайну, о которой мало кто знал.
– Джамал не отец мне. Он старый психопат, который выжил из ума. Он видел в людях лишь пробирки. Детьми моими он печь топил. Новорожденными детьми, Марджана. Он избавлялся от них стопками. Использовал меня, использовал моё ДНК без ведома и согласия. Мне он улыбался и говорил о честности, сплочённости семейной традиции, правоверного строил из себя, а за спиной моей, в лабораториях, создавались дети, но недостаточно совершенные по его меркам!
Шаг мой становился всё более необдуманным и неосторожным. Вино, испитое до дна быстрыми глотками, дало о себе знать общей слабостью.
Я переместил бутылку в другую руку во избежание неприятностей. На всякий случай. Ведь когда я выпиваю, то перестаю контролировать себя.
– Джамал планировал скрещивать родных брата и сестру, чтобы те продолжали род. Я не мог допустить, чтобы это продолжалось. Я не мог…
Легкое прикосновение к телу остановило меня.
Марджана притронулась к моей спине.
Некоторое время она молчала, не могла подобрать нужных слов, чтобы охарактеризовать то, в чём признался ей. Лишь поглаживала меня, тем самым успокаивая.
– Мне жаль, Механик. Очень жаль, воистину. Не представляю, как это… Можно… вообще… было пережить. Это твоих детей… он… в печь бросал?
– Это нельзя пережить, Марджана. – я развернулся к ней лицом, и, отойдя к столу, присел на его край. – Это впечатлительное зрелище будет стоять перед глазами вечно. Тебе никогда этого не понять.
Бутылка вина, чего я и боялся, лопнула в руке. На сей раз в левой. Я снова не рассчитал силы, но на сей раз было больно.
Разжав руку, я взглянул на свою ладонь, куда воткнулись осколки зеленого стекла. Порезы достаточно глубокие. Но мне было всё равно. Эта боль ничто по сравнению с тем, что испытали невинные ангелы, которые заживо сгорели в огне.
Марджана приблизилась и, взяв мою руку в свою, взялась выбирать оттуда осколки.
– Крепись, брат. Потерять детей… Чудовищно… Ты прав, я не пойму никогда, так как не способна воспроизводить потомство, но… – оторвав от своей рубахи кусок ткани, она плотно наложила повязку на мою руку, а потом крепко сжала. – Мужайся. Ты всегда был сильным, Механик. Ты не имеешь права сдаться. Никогда.
Марджана, прежде невозмутимая защитница Джамала, опустила взгляд и, недолго думая, стоит ли это делать, всё же дотянулась до моего правого запястья.
Осторожно коснулась. Погладила по направлению к пальцам.
Она явно ощущала свою вину за то, каким образом я лишился возможности чувствовать эту руку.
Марджана крепко сжала мою ладонь и поднесла её к своему лицу.
– Я до сих пор не могу простить себе этого, из-за меня ты мог остаться инвалидом.
– Не из-за тебя. Ты просто стояла рядом.
– Стояла и всё видела. Видела, что ты пережил. Как ты вышел оттуда с достоинством, после всего. Никогда не забуду этого момента. Я бы не задумываясь отдала тебе свою руку взамен, что помог мне. За то, что вытащил меня, не дав Ильясову и его церберам сделать со мной то, что он намеревался.
– Ты не виновата. Ты стала бы еще одной его жертвой. Но я не допустил этого.
– Не допустил? Да ты безоружный на них пошел. Ты головы им оторвал этими вот руками своими… У тебя не было даже ножичка при себе. Ты дрался, а я стояла и смотрела на то, как Ильясов со всей братией тебя калечит…
– Всё, хорош. Не было такого. Нечего выдумывать.
– Я отдам тебе и руку свою, и что угодно. Только ответь мне… Списки сохранились? Это важно, Фархад.
– Сомневаюсь… – я едва сдерживал эмоции, которые перли через край, вызывая приступы непривычной паники. – Возможно, на каких-то носителях и сохранились. Бумага сгорела точно.
Марджана продолжала сжимать мою руку. Но теперь поднесла её ко рту и слегка коснулась губами моих пальцев.
Она умоляет меня принять помощь?
– Разыщи списки, Фархад. Это единственный шанс обелить тебя перед двумя ханствами…
– Обелить меня?! – переспросил я свирепо и отдернул руку. – Перед кем? Перед ханствами? Как пафосно звучит! С ханством из-под хвоста Амирхана я знаться не стану. А теперь пошла вон. Время твоё вышло.
Марджана, нахмурившись, покачала головой.
– Дурак ты, Механик. Полный дурак. И хам. Вот этого в тебе не отнять. Каким был, таким и остался. Помни, что я на твоей стороне. И спасибо, что прекратил войну с нами. Мы, большая часть нас, не враги тебе. Мы твоя семья. Помни об этом. Мы тебя любим, брат.
Она холодно обняла меня на прощание, замерев на две секунды в этой позе, затем развернулась и покинула шатёр, оставив меня, выжатого как лимон, на грани нервного срыва.
Я отвернулся, сгорбился, сжался весь и, задержав дыхание, со всей силы вцепился в стол. Под пальцами заскрипели его деревянные края. Сдерживался как мог, чтобы не ненавидеть себя за непривычную слабость, но предательские слёзы самопроизвольно закапали на карту.
Как хорошо, что этого позора не застала Марджана.
Как ни странно, после мне стало существенно легче. То ли от того, что выговорился близкому человеку. То ли от того, что наревелся на всю оставшуюся жизнь.

Глава 10. Катерина
– Не поднимает. От же… Чем он занят так долго, блин…
В который раз попытавшись дозвониться до Фархада и снова услышав протяжные гудки, я отбросила телефон подальше и залила неудачу очередной порцией вина.
Так и знала, что Фархад со мной нечестен.
Вот как три дня назад в голове моей бедовой поселилась мысль о его неверности, так и до сих пор свербела, выкручивая наизнанку от неизвестности и неполноты информации.
Мне нужно было знать точно, есть у Фархада баба или нет, чтобы уже можно было начинать страдать на полную катушку.
Закупившись в том самом магазине еще три дня назад, в день злосчастной аварии, мы с Таней, по пути нашли место, где быстро отремонтировали джип, и отправились ко мне.
Первый и второй дни я провела в ожидании, что Фархад сам меня наберет.
Но этого не случилось.
И тогда, начиная с утра третьего дня, я принялась одолевать звонками Фархада. А тот не отвечал, хоть и держал телефон включенным целых полдня. А немного после, ближе к обеду, "абонент Любимый-дорогой" стал недоступен вовсе, и вот уже который час оставался недоступным.
Конечно же, я догадалась позвонить Авроре и не только ей, после стольких неудачных попыток услышать голос мужа.
Аврора вот уже который час кормила обещаниями, что Фархад обязательно перезвонит, как только освободится.
Но он очень занят.
Видите ли, на борту лайнера у него вдруг появилось неотложное дело, и они с капитаном чуть ли не полдня назад засели в каюте и что-то перетирают.
Но ничего опасного, убеждала Аврора, круиз проходит как нельзя лучше. Шторма нет, вода не бушует, у младших детей пенная дискотека в честь завершения странствия по морю.
Танин старший сын Костя говорил то же самое, что и Аврора.
– Ара-а-бская но-о-о-о-чь… – Таня, с блаженной подпитой физиономией наблюдая за моими переживаниями, наскуливала себе под нос отрывок из песни. – Волшебный Восток… Это твоя арабская ночь, как и сказка арабская тоже твоя. Голубая мечта твоя сбылась, подруга… Ты в Дубае живешь, а не в нашем засратом городке. – и хмуро буркнула в довершение, чтобы я заткнулась на тему, которой за весь день её уморила. – Нет у него никого, успокойся уже.
А затем опять завыла песню. Невпопад, зато с душой и явным довольством, что Фархад, хоть и по моей инициативе, и без своего ведома и согласия, организовал ей очередной внеплановый мини-отпуск за рубежом.
– Дворцы и песок… Булат и кинжал… Там-парам-пам-пам…
Таня внезапно смолкла, с запрокинутой головой изучая ночное небо, которое сегодня было без единой звёздочки. Определенно, она забыла, как поется дальше и в какой последовательности, потому и замолчала.
У меня после последних инцидентов и вовсе память на тексты отшибло. Кроме последней, что слушала в джипе как раз перед тем, как переключилась на арабское радио. И теперь вот уже который день эта песня не выходила из головы, так как отлично сочеталась с моим порывистым состоянием тревожности и отчаяния.
«Рвали повод собаки,
В кровь сдирая ладони,
След петлял и терялся,
Грозно выла пурга…»
И. Кучин, «Человек в телогрейке»

Но эта песня была не уместна здесь и сейчас, когда мы с подругой пьем вино и отдыхаем в свое удовольствие, наслаждаясь арабской ночью и видом на море.
Ее под водку петь надо.
Вот как узнаю наверняка, что у Фархада есть кто-то на стороне, так и придет час «Человека в телогрейке» со всеми вытекающими последствиями для гадюки, которая вознамерилась украсть моего мужа и разрушить нашу семью.
– Тишина-то какая. Ветерок. Волны слышно, как бьются… Легонько так, приятно колышутся… – ухмыляясь, оглашала Таня происходящее вокруг.
Затем голос её стал грубее и громче, приняв оттенок куда более подходящего ей недовольства.
– А не завывания пьяниц под окнами со звоном бьющихся бутылок…
Таня вздохнула и перевела на меня подпитый взгляд, в котором удалось легко прочесть беспорочную черную зависть.
– Красота тут у вас. – подытожила она, продолжая сверлить взглядом меня и мои золотые украшения, которые теперь имелись в моем арсенале с избытком. – А у нас – дожди зарядили. Конца и края им не видно…
Я настолько привыкла обвешиваться и украшать себя перед выходом из дома, что не предугадала потенциальный негатив в мой адрес еще и по этой причине.
– Зато пьяниц под твоими окнами станет меньше.
Ощущая неловкость от неприятного наблюдения, что впервые испытала на себе завистливый взгляд подруги, единственной близкой для меня и ставшей практически как родной, предположила я очевидное и прикрыла серьги прядями волос. И руки под стол быстренько убрала, чтобы сгладить напряженную обстановку.
Надо бы сходить в дом и снять всё с себя, чтобы Тане глаза не мозолить своими богатствами.
И почему я все три дня этого в ней не замечала?
Таня гостила у нас уже третий день подряд. И мы с ней все эти дни находились в доме вдвоём, не считая прислуги. Я ни разу за эти дни не замечала за ней подобной реакции.
Но в те дни мы не столько пили, сколько за сегодня. Сегодня, перед её отлётом, пригубили, и понеслось. Истинное лицо в Тане показалось.
Неприятно вышло. Очень неловко.
А ведь два дня прошли, как по маслу.
Днями мы, после того, как высыпались, шастали по Дубаю, абсолютно всюду, скупали всякие безделушки, средства для красоты, которых не достать в России, трапезничали каждый раз в новом ресторане, а после обеда тусовались на пляже.
Вечерами я отпускала служанку домой, чтобы без свидетелей проходило наше с Таней дальнейшее общение, и мы уединялись либо в комнате с домашним кинотеатром, поглощая тигровые креветки под интересный фильмец и пивко, либо проводили время на кухне, лазая по страничкам бывших знакомых и перемалывая им кости.
Больше всех Таню вымораживала Алиса Подольская, наша бывшая однокурсница, которая любила отдыхать в Эмиратах и, вопреки нашим с Таней предположениям, не выскочила замуж за богача, как я, а переехала в Штаты и там открыла своё дело. Последние ее фотографии были как раз из Дубая.
Мне даже пришла мысль, что можно бы написать Алисе и предложить встретиться. Вдруг она всё ещё здесь? Но Таня меня разубедила, напомнив, что Алисе я никогда не нравилась, а после мужа Андрея я и вовсе опустилась в её глазах.
Сегодня на улице не так жарко и ветерок прохладный, потому мы разместились на балконе с великолепным видом на Персидский залив.
Ну и, само собой, пришло время допивать остатки алкогольного ящика, которые оказались не сладки. Вино горчило, и дело было вовсе не в его вкусе.
– Снега хочу. Холод. Вьюгу. Замёрзнуть хочу. К мужу хочу. На ручки.
Таня подозрительно покосилась на меня, а после – на пустой бокал рядом с моей рукой.
Тане моей тоски не понять. Она осталась бы в Дубае зимовать. Но так, чтобы Фархад съехал отсюда, а она бы с детьми переселилась на его место.
– Всё с тобой понятно. Тебе больше не наливать.
Да, я выпила. И я пьяная.
Немного выпила, но при этом достаточно, чтобы позволить себе тосковать по Фархаду и нести белиберду. Я бы поехала бы сейчас на тот остров, где они зависают, хоть вплавь бы добралась, но Таня этого не поймет. Не могу же я её бросить одну.
– Определилась наконец, что будешь встречать Новый Год здесь?
Вопрос Тани нагнал грусть ещё и по этому поводу.
Зимы, к сожалению, я не увижу в этом году. Да и ёлки нормальной тоже. Потому что у Фархада своя религия, и Новый Год он не отмечает.
А вот я и младшие дети хотим праздника. Возможно, мы поедем в Россию на новогодние каникулы, но пока Фархад не даёт точный ответ, будет ли работать в те дни. А если будет, я без него надолго не поеду. Наряжу пальму на худой конец и всплакну в одиночестве, рассыпав по двору белое конфетти, чтоб напоминало снег.
Фархад…
Я обратила внимание на экран телефона и тяжко вздохнула.
Ни одного пропущенного от Фархада.
Как он там, интересно? Наверное, не скучает, как я по нему, раз до сих пор не перезвонил.
Тяжело, когда Фархада нет рядом. Даже сейчас скучаю по нему, по его занудству и грубости, хоть и понимаю – хорошо, что его здесь нет. Иначе бы он выбросил Таню и её вино на улицу, потому что в нашей семье все непьющие, и вечера бы эти не удались.
Нельзя сказать, что всё меня устраивает. Я думала, что Дубай – предел моих мечтаний, но… Две из причин, что до коликов раздражают меня в арабском раю – это невыносимая жара и колючий песок, проникающий всюду, ведь живём мы в пустыне с небоскрёбами. Где ветер в лицо с песком, мелким и вездесущим – здесь частый гость. Первое время замаялась выметать песок с балкона. А потом стало пофиг. От песчаных дюн на балконе тоже есть своя польза. Можно считать себя хозяйкой минипустыни.
Детям расклад с переездом пришелся по нраву. В Дубае для них развлечений до кучи. Они довольны. Всё для них здесь новое, яркое, крутое. И Фархад ни в чём им не отказывает. Даже подумывает купить Тимуру настоящий джип. Но я надеюсь переубедить Фархада, что не стоит так торопиться, ведь Тимур даже в школу ещё не пошёл.
Также изредка, но все же я благодарю Бога за то, что дал моим детям заботливого отца, с которым они горя и ограничений не знают. Я ведь не могла дать детям то, что они получают здесь, за рубежом. А сейчас они ни в чём не нуждаются. И заслуга в том только лишь Фархада.
Для детей лучше места, чем Дубай, не сыскать.
Но не для всех детей.
Насчёт бедной Авроры, гиперчувствительная кожа которой не приспособлена к адскому круглогодичному климату Эмиратов, говорить не стоило. Та свободно выходит из дома только после захода солнца, а до того сидит в тени.
Благо, Авроре есть чем заняться до заката. Она вся в делах. И, признаться, я ни разу за полгода не видела её расстроенной. Аврора счастлива тут, с отцом, даже с учётом того факта, что ей, как альбиносу, под палящим зноем вечного солнца в теории не место.

Глава 11. Катерина
– Слышала, что Алиева убили? – как бы ненароком поинтересовалась я.
Когда Таня повернулась и одарила меня недовольной физиономией, я продолжала.
– Тот тип, сын которого меня украл. Его, то есть Расула, сына Алиева, убил Фархад… А кто убил Алиева, пока не говорят… Помнишь эту ситуацию?
Таня закурила.
– Это когда с тебя ребенок выпал, а Фархад так был занят разборками с дагом, что вовремя не доставил тебя в клинику? А после не желал дать мне адрес той клиники, чтобы я тебя навестила? О, да! – съязвила она и гневно стряхнула пепел на стол. – Конечно помню я эту ситуацию. Ты чуть заживо не сгорела в машине, а после врачи долго останавливали твое кровотечение. Еле вытащили тебя с того света. Как тут забудешь…
Я не нашла, что возразить Тане.
Против правды не попрешь. Больно слышать о том, что Таня винит Фархада, а не тех, кто на тот момент строил нам козни. Но ведь это её мнение, и она имеет право думать так, как считает нужным.
– Фархад не мог отвезти меня раньше. Он старался, но… – я попыталась оправдать поступок его, но Таня меня перебила и, повысив голос, продолжала нагонять депрессию, заставляя мой разум вспоминать ту ночь в подробностях.
– Да слышала уже сто раз, что Фархад твой, чтоб его…, не виноват! Святоша прям! – вспыхнула Таня. – Не выгораживай эту скотину! Сама знаешь, в том, что у тебя выкидыш случился, есть его вина, и немалая.
– Без Фархада я бы погибла. Благодаря ему я и дети…
Таня не стала дослушивать мои реплики. Само собой, слышать что-то хорошее о Фархаде ей было скверно.
– Складно брешешь, будто он весь такой из себя идеальный и незаменимый. Но ты забыла об одном важном моменте. Пунктике, так сказать, ключевом. – импульсивно жестикулируя, продолжала Таня изливать скопившийся в ней за три дня яд. – Фархад знал о твоём интересном положении и вполне мог оградить тебя от того кошмара с инвалидкой, невестой тайной, и самостоятельно решить свои проблемы. Где-нибудь подальше от тебя решить, и только после – прийти к тебе. А лучше бы отпустил тебя навсегда и женился бы на той, которая ему больше подходила.
Таня лишь ненадолго смолкла, пока я с трудом переваривала услышанное, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
– Надеюсь, ты не совершишь ошибок, о которых будешь всю жизнь жалеть. Хотя… Куда уж больше. Сначала Андрей твой, теперь этот… Хоть предохраняйся нормально, Кать. Потом не оберешься. Послушай, я дело говорю.
А под ошибками Таня подразумевала детей, которых у нас с Фархадом трое. Но никак не ошибки они.
Это был плевок мне в лицо.
Я окончательно поникла.
Настроение в полнейшем упадке.
Начала тяжёлый разговор я, и Таня, как бы её не разрывало до того момента, молчала все дни. А я дала ей повод, чтобы вновь затеять ссору. И напомнить о том, что я потеряла ребенка по вине Фархада.
– Хочешь новость? Кто-то продолжает истреблять преступных диктаторов.
Таня немного ушла от темы. Я так думала, что ушла. Она хитро обошла с другой стороны.
– Новый бандит активно присваивает себе власть чужих. Есть мысли на этот счёт?
Я никак не отреагировала на доведённую до моего сведения информацию. Даже не шелохнулась, хоть и выворачивало наизнанку. Так и настучала бы Тане по голове за то, к чему она клонит.
Таня упорно продолжала подводить мои скудные суждения к своей незыблемой правде, надеясь донести то, что я и близко не хотела подпускать.
– Поговаривают, от "Иллюзии" отделилась и процветает дочерняя группировка под названием "Аль-Камар". Ну? Это арабское слово. Арабское, Кать…
Таня выдержала паузу, чтобы до меня дошла суть слов и нужный посыл. Чтобы заставить меня сомневаться в искренности Фархада. При том продолжала с укором глядеть на меня, будто бы я что-то знаю уже и почему-то недоговариваю.
Мне нечего было ей сказать.
Я слышала об Аль-Камаре, но лишь мельком. По новостям об этом всего пару слов было раза три за всё время, и на том стихло. Я не придала особого значения появлению новой банды в мире криминала. И до сих пор считаю, что она не стоит моего внимания.
– Руководят "Алькамарой" из-за бугра, но ведёт она свою деятельность в нашей стране. Она относительно молода, но уже распространила свои щупальца всюду. Ни для кого не секрет, что самопровозглашенный босс когда-то занимал важный пост в Иллю…
– Заткнись ты уже! – сорвалась я и рявкнула на Таню.
Устала выслушивать, что мой муж и там якобы наследил.
Такого не может быть. Я не стану верить в это. Хотя бы потому, что недоверчивая Таня всегда будет всех собак на Фархада вешать. Так было и будет, потому что она его ненавидит.
– Я! Никогда! Больше! Не хочу! Слышать слово "Иллюзия"! Ни в каком контексте! Ни-ко-гда! Требую, чтоб ты его при мне не употребляла! Забыла, как я там оказалась? Напомнить, чего мне это стоило?!
Таня нахмурилась, но промолчала. Хоть и рвалась что-то досказать. Но долго помалкивать не смогла. Ушла рассуждениями немного в сторонку, однако всё равно продолжала давить на моё сознание.
– Представляешь, что на нас с Востока надвигается? – медленно и разборчиво, чтобы я поняла каждое слово, завела Таня. – Война грядёт страшная. Алькамара всё и всех на пути своём сметает. И нам, людям: и непричастным, и причастным к игре на букву «И», которую нельзя называть, – всем подряд достанется. Кандалы наденут, цепями обмотают, и в лагеря шахидские бросят. Будем пахать на бандитов в балаклавах и слушать их кудахтанье, а бандиты те – пальцы нам отрезать и насиловать целым батальоном, пока копыта не отбросим от износа и инфекций…
Таня с ненавистью вдавила несчастный окурок в пепельницу и продолжала рассуждать о страшном будущем и моей прямой связи с ним.
– Знаешь ведь, Кать, что не с потолка я беру сведения эти. У меня проверенные источники имеются. Годами проверенные. – в очередной раз предупредила она, напомнив, что имеет хорошие связи.
И не только в полиции, как я успела узнать и прочувствовать на своей шкуре.
Кто-то из окружения Тани сливал информацию обо мне, пока я не попала в рабство к Амирхану. И во второй раз мое местонахождение бессовестным образом слили. Таня не стала бы выдавать меня Фархаду, зная, что прячусь от него, мотаясь по стране, хоть он и утверждает именно так.
Таня убедила меня поверить в то, что это мог быть, кто угодно. Даже Вадик, наш институтский друг. Он слышал, когда мы с Таней секретничали у неё дома, и также много чего комментировал. Впоследствии Вадика убили за то, что много знал. Таня склоняется к выводу, что он был не так-то прост, как рисовался перед нами.
– Эта информация особо не разглашается. Но уверена я. Вот что хочешь думай, Катя, – Таня, сурово качая головой, затрясла указательным пальцем. – Фархад твой не прохлаждается в сторонке, пока идёт раздел мира. Можешь говорить что угодно, но я зуб даю, что он участвует в этом мероприятии и как бы не в качестве того самого с Алькамары. В первых рядах, падла, стоит, а тебе не договаривает! Я ж его насквозь вижу! Странно, что этого не видишь ты! – вспылила она, стукнув по столу и вскочив с места. – Ты сама посуди, может такой, как Палач, взять и стать нормальным человеком? Да эта, сама знаешь, что за организация на букву «И», для него важна, как кольцо для голума. "Прелесть" его она. Никогда и ни ради кого Фархад не откажется от того, что имел и на чём нажил миллионы. Это бизнес, Катя. И дело тут не в тебе. Не в том, какая ты и достойна ли того, чтобы ради тебя жертвовали. Фархад слишком долго этим жил. Считай, что он неизлечимо болен, если хочешь обманываться и дальше. Но Палач раз – Палач навсегда! И даже не пытайся меня разубедить.
Выговорившись, она нервно прошагала к перилам.
Ещё немного, и я полезу в драку.
– Он давно не Палач! Хватит, черт возьми! – вместо того, чтобы скинуть Таню с балкона, я максимально сдержанно указала ей на то, что она ошибается. – Это в прошлом. Я ни разу за полгода не усомнилась в том, что Фархад завязал. Даже малейших сомнений не зародилось, понимаешь?
– Значит это лишь то, что ты слепая, Катя.
Таня закатила глаза. Постояла молча, глядя на море, и снова задала мне тот же вопрос.
– Может ли Фархад стать белым-пушистым? Вот раз, ты приказала ему, пальцем щёлкнула, и он вдруг стал другим. Может такое быть, Кать? Он полностью открыт для тебя и обо всём всегда докладывает? Ему нечего от тебя скрывать? Или всё же, есть у него тайная жизнь, в которую он тебя не посвящает? Ты уже подозревать стала, что он другую бабу пое***ывает, а мне поёшь, что всё у вас прозрачно. Как же так двояко получается?
– Он обещал, что не вернётся в криминал. Он обещал мне, Тань. И я ему верю.
– Нет! Не может он измениться. – отвечала Таня за меня, вернувшись за стол. – Он запущенный клинический случай. Он Палач, наёмный убийца, наследник преступного холдинга проституток и боевиков. Им был, им и останется. Клеймо "Палач" на всю жизнь, Катя. Вот угораздило тебя связаться… – она ляпнула это, не подумав, и тут же смолкла.
Тане зачем-то нужно было меня расшевелить, чтобы я начала основательно сомневаться в искренности Фархада и подозревать его в куда более серьезных вещах, нежели интрижки на стороне.
Зачем Тане это? Крамолу сеет, точно же. Как раз под шумок из новостей старается. Хочет нас с ним рассорить. Чтобы я испугалась какой-то там Алькамары и сбежала в Россию, себе и детям жизни перечеркнув.
Не бывать этому.
– Как представляешь себе эту жизнь? – смочив горло остатками вина, спросила она на полном серьезе.
– Не поняла вопроса. – опустошив свой бокал, я поставила его поближе к опустевшей бутылке.
– Мой вопрос проще некуда. Как ты представляешь себе жизнь с Фархадом? – Таня протянула руку под стол.
– Что тут представлять? – полузакрытыми глазами я глядела на то, как она откупоривает последнюю бутылку вина, и качала пьяной головой. – Я полгода живу с ним под одной крышей. Так что уже полгода не представляю. Живу, и всё.
– И как тебе живётся?
Я немного поразмыслила и шутливо подметила.
– Тут красиво. Дожди редко. Пьяницы под окнами не ходят.
Таня покосилась на меня исподлобья с таким выражением лица, будто считала меня поехавшей. Не узрела моих миротворческих мотивов от слова совсем.
– А с ним? – задала она наводящий вопрос в негативной окраске. – С серийным убийцей тебе как, комфортно? Хорошо спится с ним? Не боишься, что он в одну из ночей клин словит и за топор возьмётся?
Таня явно перепила и теперь несет чушь, совсем не думая головой. И я должна предпринять хоть что-то, чтобы ее остановить.
– Что ты блымаешь глазами, будто не знаешь с кем живёшь, Катя? Он адски ревнивый и занудный шкаф. Ты бы с ним поосторожнее, ага…
– У него нет топора. В сарае у его матери стоит.
– Да понятно всё с тобой… – Таня снова закурила и отошла к перилам, чтобы успокоить нервы. – Только вот ни мужа моего не вернуть, ни Вадика, хоть и был он нечестным. Зато Фархад твой живой и здоровый. Тебе все блага благодаря Фархаду, а мне ничего, и тоже благодаря ему. Несправедливо это. Не находишь, Кать?
Я промолчала.
Излишне было комментировать озвученное.
Я тоже взяла из пачки сигарету. Глубоко затянувшись, осталась сидеть на месте. Слушая, как Таня расчувствовалась, пустила лаконичную слезу, и теперь активно борется с собой, чтобы не разрыдаться и не показаться слабой при мне.
Безусловно, Тане есть за что ненавидеть Фархада и желать ему смерти. Однако слушать её нападки, хоть и обоснованные, но невыносимые для моих ушей, и каждый раз вспоминать моменты из прошлого, я устала.
Однако, кое-что хорошее из утерянного в прошлом, благодаря Тане, вернулось ко мне совсем неожиданно, и я была тому очень рада. Некоторые фотографии и видео с детками, которые присылала Тане, она сохранила и скинула на отдельную флешку. Флешку эту она подарила на свадьбу.
– Интересно, как там детки наши… – я решительно сменила тему. – Хотят домой или нет?
Таня докурила и вернулась за стол, чтобы поддержать тему касательно детей.
– Думаю, не хотят. А Аврора у вас замечательная, Кать. – голос её стал таким сиплым и немощным, что растрогал и меня до слёз. – Такая необычная она. Альбиноса посреди пустыни, да ещё и в парандже, нечасто встретишь. Не думали её в модели отдать? Внешние данные позволяют.
Я лишь усмехнулась от её предложения.
– Ты что, Тань? И думать забудь. Какие модели? Фархад никогда не даст на это согласие. Да и вообще, он прячет её.
– Прячет? – удивилась Таня. – От кого?
– От знакомых. Мне кажется, – не знаю почему, но я стала говорить тише. Видимо, по инерции, чтобы нас не услышали. – Фархад стесняется, что у него дочь альбинос. И к тому же, религия не позволяет…
Мне пришлось прерваться, так как Таня вновь взялась вколачивать в меня свою истину. С которой в данном случае я была не прочь согласиться.
– Ай, глупости это всё. Убеди его отдать Аврору в модели. Не губите в девочке талант. – Таня подняла бокал, предлагая тост. – Давай за Аврору. Чтобы блог её об «Восточном Альбиносике» процветал и набирал миллион подписчиков в неделю. И за то, чтобы она обрела своё счастье. Именно свое, а не то, которое может ее поджидать через пару-тройку лет жизни под паранджой. Давай выпьем за неё. И за тебя, Катя. Чтоб ты обрела достойное счастье. Настоящее счастье, а не навязанное паршивыми обстоятельствами.
Несмотря на то, что вторая часть тоста пришлась мне не по нраву, я не стала спорить. Мы осушили бокалы до дна. А потом в качестве примирения скурили одну сигарету на двоих, и больше не возвращались к непростым темам.
Довольно скоро вино закончилось так некстати, но это нас не остановило. Недолго думая, мы заказали водку, чтоб догнаться и, врубив русский шансон на всю, гуливанили до утра.

Глава 12. Катерина
К обеду следующего дня, счастливые дети и уставший, задумчивый и какой-то другой Фархад, вернулись из морского путешествия.
Мы с Таней к тому времени оклемались, проспались, протрезвели, и уже к вечеру я отвезла их всех в аэропорт.
– Приезжай почаще, а то… – хотела сказать "а то перестану думать о том, что Фархад – причина моей депрессии, варвар и террорист международный, да и что живу я не своей жизнью, а он всё раздумывает, отрубить мне голову или нет", но передумала. – Просто приезжай, Тань. Я скучаю.
Не могу на Таню злиться, хоть и загоняет она порой неслабо. А ещё она привозит бухло.
Что Фархаду знать совсем не обязательно.
– Этого обещать не могу, Кать. Сама понимаешь, у меня работа, мама старая. Лучше вы к нам. С Авророй. – Таня обняла меня в ответ и остальное сказала на ухо, чтобы сын её не услышал. – Костя о ней часто спрашивает.
Костя – старший сын Тани. С которым Аврора, его одногодка, довольно быстро нашла общение по интересам. Ну и пускай общаются, решила я тогда, еще полгода назад, когда у них всё это завертелось. Я не против того, что Аврора дружит с мальчиками. А вот Фархаду эта перспектива не понравилась с самого их знакомства.
Тем более, у Авроры с недавних пор пошли месячные, и теперь её круг общения существенно сузится.
Как бы эти ограничения не повлияли на её хобби, которым она живёт. А то замкнется в себе. Или Фархад её замуж определит за кого-нибудь из местных, и тогда с блогом Авроре придётся навечно завязать.
Отогнав подальше печальные мысли, пока что не имеющие под собой повода для беспокойства, я закончила обниматься с Таней, поцеловала её мальчишек и отпустила их в путь.
Дождавшись, когда самолёт поднимется в воздух, я с чувством опустошения вернулась в машину.
Поглядев на телефон просто так, на автомате, заметила сообщение от Фархада.
"Жду тебя в Молле. Оденься прилично. И платок не забудь. Мы будем не одни."
– Вот блин… Тревога. – с досадой прошептала я, проверила, пахнет ли от меня перегаром, и, на всякий случай закидав в рот несколько жвачек, завела мотор.
Гулять с Фархадом по Моллу я люблю. Но не люблю общество его знакомых. В последний раз, когда Фархад звал меня на встречу с его друзьями, это была типичная арабская пара, и оба они были закутанные с ног до головы. Он – в белое платье, которое Фархад мечтает носить, а я всё упорствую, потому что не хочу видеть его в платье; и жена его, которая старше меня лет на двадцать – полностью в чёрном, аж до глаз закрытая, но зато с сумкой от Версаче.
Небось, именно эта парочка будет с нами сегодня.
А я, как иноверка и иностранка, снова буду весь вечер молчать и улыбаться. Иногда кивать и хихикать, когда она начинает шутить, чтобы как-то поддержать разговор и сделать вид, что хоть чуточку понимаю на арабском.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktoriya-padalica/palach-65558706/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.