Главная страница | Современная русская литература | Межлуние

Межлуние
Леонид Воронар
Случалось ли вам прикоснуться к чужой тайне, а затем опасаться гнева ее хранителей? Что, если вы сами скрываете правду, от которой зависит ваша жизнь?Эпоха паруса, пороха и шпаги. Вместе с молодой Аэрин из рода Урбан вы окажетесь в стремительно меняющемся мире, наполненном подлыми интригами, таинственными заговорами и неожиданными предательствами, где неосторожный шаг может стать последним.Эта книга никого не оставит равнодушным, ибо есть секреты, что требуют молчания от посвященных.

Межлуние

Леонид Воронар

© Леонид Воронар, 2022

ISBN 978-5-0053-6959-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог
Виртуозная мелодия одинокой флейты освежающим ключом пробивалась сквозь душную суету столичной улочки и, смешиваясь с торопливыми разговорами спешащих прохожих, искрящимся потоком вырывалась из тесного городского русла на пыльную мостовую, где разбивалась под ударами подкованных копыт на отдельные ноты, растворявшиеся в бурлящем потоке повседневного шума.
Всего несколько минут назад под щелчки кастаньет и восхищенные возгласы «оле!» на верхней площадке перед длинной лестницей кружилась молодая пара, но темпераментное фламенко сбивало дыхание, и танцоры сделали перерыв, чтобы отдохнуть, прислонившись к перилам, а гитарист, доиграв пылкую каденцию, уступил аудиторию флейтисту.
Мимо них, окрашенная раскаленными небесами в пронзительно-алые тона, подчеркивавшие тревожную покорность бредущих горожан, по улице густым непрозрачным потоком стекала живая река, размеренно и скучно переливавшаяся через широкие ступени. Некоторые бредущие вилонцы, услышав музыку, замедляли шаг и, настороженно оглядываясь, останавливались рядом с флейтистом, а их лица переставали отбрасывать тень обреченности, словно озаряясь вспыхнувшим в душе пламенем надежды.
Несмотря на усилия музыканта, флейта не могла заглушить далекий перезвон колоколов кафедрального собора, и все же отвлекала от него, утоляя жажду к искусству у слушателей, а слабое эхо, гулявшее между шершавыми стенами, создавало непередаваемое ощущение домашнего уюта и медитативного спокойствия. Как и легкому ветерку во время сиесты, навстречу грациозной мелодии с готовностью открывали окна, чтобы заманить ее в темную глубину душных комнат.
В эти часы Вилон кипел светской жизнью: словно прогуливаясь по колено в пенистом прибое, столичный бомонд совершал вечерний променад к театру, а негоцианты рассаживались по свободным креслам и диванам, отдыхая и делясь впечатлениями и заботами, принесенными на бумажных крыльях очередного делового дня. Из кабачков и с открытых веранд ресторанов доносились насыщенные ароматы изысканной кухни и разлитого по бокалам сухого вина, сплетающихся в вечернем воздухе в благородный столичный купаж.
Две девушки, сидящие на веранде под открытым небом, прервали разговор, чтобы послушать музыку, а потом одна из них пожаловалась другой:
– Если бы ты знала, как мне надоело притворяться!
– Куда уж мне… – усмехнулась вторая в ответ. – По крайней мере, Давид тебя обеспечивает.
Сара закатила глаза, показывая, что это никогда не заменит настоящей свободы. Впрочем, Аэрин хорошо помнила, как белокурая подруга прыгала от счастья, когда он сделал ей предложение. Это сейчас она жалуется, а тогда с радостью переехала к нему.
– Иногда мне кажется, что он догадался.
– Ну, если он не понял за два года… – темноволосая девушка наклонилась вперед и продолжила заговорщицким шепотом, – что ты дава, то у меня плохие новости.
– Считаешь его глупым, да?
Она поджала губы, обидевшись на Аэрин, поскольку принимала критику близко к сердцу и по этой же причине не позволяла подругам ругать своего мужчину. Наверное, из-за этого она не пригласила их на свадьбу и до сих пор не познакомила. Подружки неоднократно сплетничали на эту тему, когда Сары не было рядом.
– Или он тоже притворяется, – с мрачным удовольствием предположила собеседница.
Сара через силу улыбнулась.
– Я скажу ему, – решилась она.
– Когда?
Аэрин хитро прищурилась, ожидая ответа, а Сара опустила взгляд и тоскливо вздохнула:
– У него не будет выбора… после рождения дочери.
– Ну, с его стороны это будет очень некрасиво и бесчестно, – согласилась подруга.
В дальнем конце улицы, на фоне собора, мелькнула выбритая голова. Аэрин нашла взглядом сестренку, гуляющую вдоль улицы, которую старалась не терять из виду. Девочку не интересовали скучные разговоры взрослых, и она предпочитала гулять поблизости. Если бы они были дома, то ее бы безбоязненно называли Мелиссой, но, к сожалению, все чаще приходилось использовать официальное имя, выбранное из соборного календаря:
– Софья!
– Я тут! – отозвалась девочка и повернулась к Аэрин спиной.
Она все еще злилась на старшую сестру.
Девушки притихли, проводив клирика напряженными взглядами, и сохраняли гнетущее молчание, пока не пришла Валерия, благоухающая ароматом дорогих духов.
– Вот вы где! Ола, чика-ас![1 - Привет, девчонки!]
– Лерка! – Аэрин поцеловала ее в щеку, – опять опаздываешь?
– Отстань, зануда!
Она была моложе Сары на несколько лет и общалась с Аэрин на равных. Девушка подсела к ним за столик и запустила руку в сумочку.
– Где же он… Такой тонкий конверт… Неужели забыла?
– Что-то случилось?
– Для тебя передали письмо, а я как всегда…
Валерия с надеждой посмотрела на задумчивую Сару, всем своим видом прося о помощи, и та встала на сторону Сестры:
– Аэрин, может быть, останешься? Отложишь поездку?
– У меня клиенты! Где я достану новый столик?
– Я собираюсь в Полтишь в конце месяца, – оживилась Лера.
Аэрин вздохнула, почувствовав раздражение: Валерия ничего не понимала в ее ремесле, хотя по понятным причинам об этом не стоило говорить вслух. Так что пришлось проявить чудеса дипломатии:
– Там есть один особенный мастер… – она изобразила загадочную улыбку, – …с которым мы давно знакомы.
Лера поняла намек и рассмеялась, пригладив волосы цвета платины.
– Так бы и сказала! Теперь я понимаю, почему ты так часто уезжаешь! И все-таки… Сейчас тревожные времена.
– Да, конечно. Эти клирики…
– Тише. И ты не боишься ходить в брюках?
– Всю жизнь ходила, – последовал ответ.
– Не опоздаешь?
Аэрин обернулась к большим настенным часам у входа в ресторан.
– Нет. Дилижанс отъезжает через час.
Сара кивнула.
– Ладно, буду ждать, – она не скрывала своего разочарования.
Девушки встали и обнялись на прощание. Сара на секунду дольше, чем обычно, держала Аэрин за руку, а потом, вздохнув, позвала Софью. Когда девочка подошла к ним, Аэрин наклонилась и обняла капризную сестренку.
– Не скучай, я скоро вернусь! – прошептала она.
– Ла-адно.
Каждый раз, когда старшая сестра выставляла за порог потрепанный чемодан, распухший от уложенных вещей, для Мелиссы, еще не научившейся переносить разлуку, наступали тяжелые дни. Если бы не младшая сестра, то Аэрин уезжала бы из Вилона не только по деловым вопросам. Во время путешествий ее преследовало неприятное чувство, и девушке казалось, что она бросает сестренку на произвол судьбы. Только строгий внутренний голос подсказывал ей: когда-нибудь – кто знает, может, в ближайшее время, – ты выйдешь замуж, и Мелиссе придется жить или в одиночестве, или вместе с другими девочками. А раз ей суждено стать самостоятельной, то пусть привыкает к переменам с детства.
Они расплатились и разошлись каждая в свою сторону: Аэрин остановила попутный фиакр и с ветерком покатилась к пригороду, Валерия повела Мелиссу в кондитерскую за сладким утешением, а Сара свернула на Кайе-де-ла-Коста. Совсем недавно эту улицу переименовали в честь святого Николаса, но мастера не успели заменить знаменитые адресные таблички и дописали новое название по трафарету обычной краской.
Неприметный мужчина, сидевший на этой же веранде и со скрытым интересом наблюдавший за девушками, поднял руку в странном жесте – и мелодия оборвалась хриплым вскриком. Переодетые в мирянскую одежду стражи Собора потащили оглушенного музыканта через расступившуюся толпу в ближайший двор, а следом за ним увели танцоров.
Мужчина встал, прижал чашкой блестящий эскудо и, подняв со столика перчатки, направился в ту же сторону, что и Сара.

Еще вечером соленое дыхание моря приятно щекотало кожу, окрепнув к ночи до непреклонного штормового ветра, согнавшего с насиженных мест ленивые облака, и бледная луна, освободившись от душного плена, покрыла мутным серебром крыши спящего города. Длинная тень от священного знака на башне ратуши карающим перстом пересекла Заветную площадь, переломившись о ступени колокольни Истинных Мучеников, воздвигнутой на месте Гранд-Оперы, снесенной позапрошлой осенью. Памятник культуры не вписывался в архитектурную концепцию Собора и, как и многие другие, стал жертвой фанатичных клириков.
Первые, едва заметные изменения Вилона начались два года назад, еще до прихода к власти Филиппа Третьего, ратифицировавшего Соборный устав и издавшего Королевский циркуляр, разъясняющий его статус губернаторам. Это были предвестники грядущих бедствий, и никто не ожидал последовавшей за ними лавины перемен. Клирики мечтали подчинить себе страну, перестроив столицу в огромный монастырь, и, надо отдать им должное, они добивались желаемого. Упорство, с которым религиозные фанатики насаждали веру и искореняли ересь, достойно отдельного упоминания. Даже неподвластная людям стихия не губит столько жизней, сколько их бесчеловечная, ничем не оправданная жестокость.
Образованные и богатые аристократы, чувствуя, как уменьшается значение светского общества, а прибыль и власть ускользают из их ослабевших рук, сделали поспешное заявление, сравнив клириков с опасным заболеванием, захватывающим квартал за кварталом, и призвали горожан защищать многовековые традиции. Если бы они знали, чем закончится этот демарш, то не спешили бы бросать вызов Собору. Изуродованные тела протестующих ежедневно находили то в одной, то в другой части города. Чаще всего их вытаскивали из сточных канав на окраинах или из русла реки, и на каждом было клеймо еретика – надменная маска тщеславия. Эти убийства боялись обсуждать вслух, а газеты перестали жалеть погибших после того, как инквизиция ввела цензуру. Теперь всякий, кто выступал против Собора, оказывался под бдительным наблюдением тайных агентов, сообщающих инквизиторам о передвижении подозрительного лица и его круге общения.
Официальная власть всячески поддерживала Купол, безжалостно штрафовала и сажала в тюрьму безбожников, якобы оскорбляющих святую веру – Хоминем, и ее последователей. Трусливая интеллигенция покинула Вилон, признав свое поражение, а армия, присягнувшая монарху, оказалась в заложниках у собственной чести. Так что у Собора не осталось серьезных политических противников. К сожалению, далеко не все горожане могли уехать. Многие не хотели покидать родные места и оставались, надеясь на благополучный исход конфликта.
Тарлаттус увидел знакомую карету, как только она выехала на площадь, блеснув свежей покраской бортов, на которых под слоем лака не так давно красовался его фамильный герб. Экипаж остановился у тротуара, и агент, прервав рассуждения о хрупкости людских судеб, вырвался из объятий теневой стороны улицы, где прятался от ветра, и направился в его сторону.
Ему не хотелось идти на сегодняшнюю встречу, но какая-то неизвестная сила, исходящая из глубины души, заставляла возвращаться на эту площадь. Это казалось невозможным, и все же Тарлаттус продолжал любить тот мысленный образ женщины, которой уже нет. Той, что когда-то улыбалась ему, встречая после службы, а сейчас ожидает в этой карете. Той, которую так хотелось вернуть.
В то же время он испытывал к ней ненависть. Стоило вспомнить ее лицо или имя – и прошлое впивалось в сердце осколками воспоминаний, вызывая невыносимую боль. Ни медитации, ни молитвы, ни время не смогли ее уменьшить, а каждая встреча бередила старую рану.
Когда Тарлаттус сел напротив Кармелы, скрывающей лицо под черной вуалью, то отвернулся, испытав отвращение. Их свадьба состоялась после коронации, и начало семейной жизни совпало с антинародными реформами. В течение нескольких месяцев он был невольным зрителем, наблюдающим за метаморфозами ее характера, и не понимающим, как они связаны с вознесением Купола, вплоть до того дня, когда узнал правду, перевернувшую его жизнь.
Страх перед инквизицией заставил Кармелу признаться в ужасных грехах, совершенных до замужества. Стоя перед ним на коленях, она умоляла защитить ее, и предложила вероломный план, способный спасти их семью. Более того, даже позволил бы ему получить высокий пост при новом порядке.
В первый раз Тарлаттус отверг это предложение, лишь пообещав не выдавать ее тайну, и, тем не менее, со временем Кармела достигла цели и уговорила его стать агентом, чтобы как можно быстрее избавиться от своих знакомых и при этом не попасть под подозрение. Если бы его жене не грозила позорная смерть, то он, как потомственный военный, не променял бы расшитый мундир с галунами на благосклонность Купола, а данное родителями имя – на позывной агента клира.
– Здравствуй. Как прошло совещание?
Она поздоровалась с ним подчеркнуто деловым тоном, и он с трудом узнал ее безжизненный голос, лишенный прежней нежности.
– Ничего нового.
– Рикардо, трогай!
Возница прикрикнул на коней, и карета качнулась, застучав колесами по брусчатке.
– Ознакомься со списком.
Она протянула незапечатанный конверт. Тарлаттус развернул лежащее внутри письмо и наклонился к окну.
– Новые имена? Кто эта Софья из рода Урбан?
– Девчонка, сестра Аэрин… – женщина вдохнула через плотно сжатые губы, и в ее речь вплелись нервные нотки. – Из-за этой неуправляемой девицы у нас могут появиться проблемы. Я пыталась удержать ее, но Аэрин уехала в Полтишь. Ты же понимаешь, что она не должна вернуться?
Он ощутил во рту появившуюся горечь и чуть не сплюнул. Даже первое знакомство с вывернутыми суставами у него не вызвало тошноту.
– Разумеется, – процедил он сквозь зубы, борясь с желанием ударить жену по лицу. – Я найду ее.
Предусмотрительная Кармела составила два списка. Тот, что он держал в руках, был подготовлен для инквизиторов и содержал как имена, так и адреса столичных дав. Собственно, передать его, не вызывая подозрений, смог бы только тайный агент. Если Собор получит анонимный донос, то начнет искать того несчастного, кто имел неосторожность познакомиться с таким количеством еретиков. Кроме того, Кармела беспокоилась и о положении мужа в соборной иерархии, поскольку оно играло ключевую роль.
А во втором списке, который они неоднократно обсуждали и в итоге выучили наизусть, упоминались нежелательные свидетели. Со слов Кармелы, Аэрин была одной из немногих, кто видел обе стороны медали и знал о ее порочном прошлом. План не был идеальным: все, кто помнил неприглядную биографию Кармелы, ни при каких обстоятельствах не должны попасть на допрос. Услужливо предоставленные мирскими властями Собору дознаватели способны заставить немого исполнить оперную арию. В послушание агентов в обязательном порядке входила уборка паноптикума инквизиции, и многие не выдерживали вида изувеченных тел. Тарлаттус, с одной стороны, не одобрял такие методы, а с другой – неохотно признавал их эффективность. Не больше и не меньше. К собственному стыду, его мнение опиралось на сухую статистику… и только на нее. Поэтому они не могли рисковать, оставляя кого-то в живых. Даже тех, к кому испытывали симпатию.
Имя Аэрин появилась в списке одним из первых, и Тарлаттус, понаблюдав несколько дней за красивой девушкой, проникся к ней уважением. Не отличаясь обеспеченностью, она находила время и средства, чтобы пожертвовать в приюты для беспризорников и дома престарелых. Покупала и раздавала беднякам продукты и лекарства. Пользуясь своей привлекательной внешностью, выпрашивала у бакалейщика и пекаря обрезки мяса и испорченный хлеб, которыми кормила бродячих собак и вездесущих голубей. Поймав себя на крепнущей привязанности и стремясь порвать ее, он безуспешно искал причину, по которой Аэрин можно подозревать в ереси, но остался с пустыми руками. Хороший вкус и приверженность к модным тенденциям лично у него не вызывали антипатию и тем более не перевешивали достойные поступки сеньориты…
– Это все, о чем… ты хотела сказать?
Агент удержался, чтобы не обратиться к ней на «вы» и положил список во внутренний карман. Кармела поняла, к чему он клонит, и усмехнулась:
– По словам Марии, в Вилоне нет запрещенных книг.
– Этого не достаточно. Похоже, Наставница не доверяет тебе.
Интонация голоса не выдавала разочарования, но после стольких лет знакомства она понимала, что он думает на самом деле. Точнее, Тарлаттус позволял ей читать те мысли, которые подтверждали ее предположения. Эта была тонкая игра и взаимная манипуляция. По его легенде в обязанности агентов входит розыск еретических рукописей, нахождение которых приближает получение высокого сана. Такие поиски велись только по распоряжению и под надзором председателя трибунала священной инквизиции, и ему не давали таких полномочий. Если у Кармелы и появились сомнения в его искренности, то она их тщательно скрывала, выжидая, когда он проговорится или выдаст правду каким-либо иным образом.
Могла ли она догадаться, что этот обман подсказан куратором Тарлаттуса? Чем бы ни руководствовался дон Родригес, рассказывая о способах достижения гармонии между телом и духом, он указал ему на новый путь, тем самым подарив Тарлаттусу надежду. Агент не питал по этому поводу иллюзий и обманывал жену не из-за наивного легковерия, а из-за призрачной возможности начать все с начала. Они могли бы уехать из Эспаона. Хотя это очевидное решение на данный момент можно назвать запоздалым, почему-то раньше оно не приходило ему в голову. Быть может, выбравшись из-под угнетающей тени Собора, они вновь станут теми, кем когда-то были. Конечно, сейчас все усложнилось, и без помощи Родригеса, лаконично обозначившего цену за свои услуги, у них нет шансов на спасение.
Таковы были две чаши весов их общей судьбы, где надежды уравновешивали страхи.
– Не беспокойся, мои наемники найдут общий язык с этой лгуньей, – Кармела предвкушала воплощение своего коварного замысла в жизнь и произнесла последнюю фразу с плохо скрываемым удовольствием, смакуя каждое слово.
Тарлаттус посмотрел на нее, прежде чем спросить:
– Мария в Дакисе?
– На пути к нему.
– Все приглашены?
Разумеется, гости должны собраться под одной крышей до первой волны арестов в Вилоне.
– Письма переданы лично в руки.
Они проехали мимо горящего фонаря, раскачивавшегося под порывами ветра, и тусклый луч, на мгновение осветив карету, проник под вуаль и сбросил теневую маску с тонких губ, изогнутых в улыбке. Ее неестественная радость вызвала у мужчины волну дурноты. Тарлаттус по-прежнему находил ее привлекательной, но, оставаясь красивой женщиной, Кармела убила в себе те положительные качества, за которые он мог осознанно любить, а в изощренной жестокости превзошла любого из клириков. Поэтому незримая пропасть между ними с каждым днем увеличивалась, расходясь в стороны, как края кровоточащей раны. Кто знает, сколько встреч он еще сможет выдержать?
Она сложила руки на коленях, сцепив пальцы в замок, и во тьме сверкнули камни дорогого браслета, который он подарил ей на годовщину свадьбы. Теперь это были руки другого человека, лишь отдаленно напоминавшие о девушке, когда-то державшей букет невесты. Пожалуй, самое страшное было в том, что он тоже изменился и, искренне презирая еретиков, перестал испытывать к ним жалость. Не так давно новоиспеченный агент уговорил бы сослуживцев увезти Кармелу подальше от Эспаона и не допустил бы невинных жертв, а сейчас с омерзительным равнодушием сделал вывод о неизбежности массового аутодафе.
Он постучал вознице, и карета остановилась.
– Адьёс, – процедил он на прощание.
Она не ответила, но когда он спрыгнул с подножки на тротуар, полной грудью вдыхая свежий воздух, то отчетливо услышал ее тихий смех. Экипаж уехал во тьму, а Тарлаттус, упершись руками в бока и наклонившись вперед, несколько минут приходил в себя.
Он успел сделать несколько шагов, прежде чем его вырвало.

Глава первая
Повозка качнулась, провалившись колесом в яму, и Тарлаттус проснулся от резкого толчка. Из-за неудобной позы его мышцы одеревенели, противно ноя, и архиагент, едва не застонав, приподнялся на локтях, чтобы размять спину, запустить пальцы под тугой парик и потереть виски. Долгие переезды утомляли, а из-за постоянного недосыпа у него появилось чувство, как будто голову зажали в тисках. Надо заметить: в любой службе есть свои нюансы, в том числе не очень приятные.
В самые тяжелые минуты Тарлаттус вспоминал об испуганной Кармеле, то стоящей у края окна и смотрящей на улицу из-за края отодвинутой шторы, то теребящей в руках раскрытый веер, вышагивая по мозаичному полу патио, то, вконец обессилевшей от тревожных раздумий и ожидания ареста, присевшей у камина, пылающего от брошенных в него писем. Тех самых, что он когда-то писал ей. Именно такой он видел ее в последний раз, когда посетил свой дом перед отъездом. Без вуали и презрительного оскала хищника, напавшего на след жертвы, она напомнила ему ту девушку, с которой он когда-то познакомился…
Тарлаттус прогнал эти воспоминания прочь, пока следом за ними не пришли другие, вызывающие страшное желание сбежать от бренного мира, наложив на себя руки. Он лег и закрыл глаза, неожиданно для себя задремав и вернувшись в сладостный мир грез, но почти сразу со вздохом выпрямился, и потер лицо ладонями, чтобы отогнать видение. Прошла неделя, а кошмары все еще возвращались. В этих жутких иллюзиях клирик стоял на площади, затянутой черным дымом и наполненной криками мучительно погибающих женщин: все они оказались в огне по его доносу. Возможно, это был росток совести, пробившийся сквозь толщу спекшегося от крови пепла равнодушия. Да, это не он вырывал им ногти и не он подносил факел к облитым маслом поленьям, и все же Тарлаттус знал, что их ждут пытки и смерть, и тем не менее остался равнодушен к судьбе девушек. Больше того: он даже не оправдывался, считая их смерть неизбежной. Так было легче переносить тяжелый груз вины.
Как это ни странно, в качестве награды за верность Куполу отличившемуся архиагенту позволили увидеть аутодафе из кардинальской ложи. Сомнительная благодарность и крайне неприятное зрелище. Тарлаттус не посещал публичные казни, поэтому беспощадная расправа потрясла мужчину до глубины души. К его ужасу, Собор бросил в огонь невинных девочек, и теперь это тошнотворное видение, способное свести с ума, возвращалось к нему по ночам и выворачивало душу наизнанку. К слову, не выходившая из дома Кармела открыто завидовала мужу, поскольку жалела, что не смогла прийти на казнь, и возмущалась некомпетентностью клириков, позволивших одной из дав выпить заранее приготовленный яд.
– Наконец-то вы проснулись, сеньор. Вы не против, если я закурю?
Тарлаттус повернулся к возничему и, потерев лоб, незаметно поправил парик. Бородатый старик достал трубку и следил за дорогой, а его кони фыркали и прядали ушами. Чувствовалось, что душный воздух застоялся без ветра и, судя по всему, приближалась гроза.
– Как хотите. Мне все равно.
Тарлаттус поднял воротник рубашки и посмотрел на застывшую листву стройной колоннады придорожных кипарисов. В просветы между ними были видны оливковые рощи и виноградники, простирающиеся до предгорий, подернутых голубоватой дымкой. Все остальное пространство под ярко-синим небом занимала колыхающаяся трава, выжженная сурийским солнцем до золотого блеска.
Чтобы увидеть эту красоту ему пришлось практиковаться в красноречии, поскольку его как опытного агента, каким-то образом раскрывшего Вилонский Ковен, не хотели отправлять в Свободный поиск. Обычно старшие агенты не выезжали из Вилона, чтобы не терять связь с обширной сетью доносчиков, и вместо них посылали тех, кто приходил к подножию третьего столпа и только начинал служение, переодеваясь в самых разных людей. Иногда им приходилось доставать робу монаха и просить милостыню возле ближайшего храма. Иногда они выслеживали конкретного человека. Иногда в поисках ереси подслушивали разговоры, ведущиеся как в опиумных притонах, так и в храмовых читальнях. Иногда…
– Мы проехали Эль-де-Пьянас?
– Да, совсем недавно, – он достал кисет. – У вас необычный акцент. Откуда вы родом?
– Из Адонья. Я взрослел в предместьях Сан-Домино, – добавил архиагент, увидев, как нахмурился возничий.
Пару минут Тарлаттус наслаждался тишиной, а старик набивал в трубку свежий табак и на какое-то время потерял интерес к разговору.
Клирик засунул руку в карман и, сжав в кулаке четки, почувствовал, как стальной Лик Смирения, один из символов веры, оставил на ладони отпечаток.
«Лишь бы старик не догадался, кто я на самом деле», – подумал Тарлаттус, удержав в себе возмущение и… ужас. Наверное, так себя чувствует подросток, впервые утопивший котят и услышавший за спиной приближающиеся шаги.
– Позвольте, сеньор, дам совет. Если направляетесь в Рогену, то сверните на Винсию.
– Почему?
Старик закурил и, неодобрительно покачав головой, оглянулся на клирика.
– Разве вы не слышали, сеньор? До нас добралась инквизиция.
«Как не вовремя, – с раздражением отметил про себя архиагент. – А если ее схватят раньше меня?» – испугался он.
– Дорогой Пабло, мы можем поехать быстрее?
– Ну… дальше дорога идет под гору. Сеньор, а к чему такая спешка?
– Не хочу попасть на допрос, – сумрачным голосом ответил Тарлаттус.
Неприятно сознавать, что его опередили. Он представил себе психологический портрет Аэрин и с его помощью попытался понять, куда направится девушка, узнав о приближении смертельной опасности. Может быть, затеряется среди беженцев? Новые порядки мало кому понравились, и, узнав о вилонских казнях, некоторые семьи задумались о переезде в Футр. Она могла бы пристать к одной из них и добраться до безопасного места.
Меньше чем через час он слез с телеги у дорожной развилки. Расплачиваясь со стариком, клирик выяснил, по какой дороге не стоит идти, если он не хочет попасть в Полтишь.
– Мучас грасьяс, сеньор! – произнес Пабло, получив больше, чем он просил.
– За спешку, – ответил Тарлаттус и осмотрел окрестности.
Панораму волнистых полей, стелющихся меж холмов, портил придорожный кабак. Клирик поморщился. Ему не хотелось разговаривать с пьяными пеонами, и он прогулялся перед зданием, обходя повозки и дилижансы и привычно прислушиваясь к разговорам. Спрашивать напрямую смысла не было, поскольку последние события не обсуждал только ленивый. Узнав последние вести, щедро приправленные острым, как халапеньо, соусом из слухов и домыслов, Тарлаттус закинул на плечи походную суму. Найти попутчиков не представлялось возможным, а возничие, какие бы деньги ни предлагал архиагент, отказались поехать в нужном направлении. Осознав, что не успевает до наступления ночи, Тарлаттус вдохнул и зашагал по дороге в сгущающихся сумерках.

Робкий стук в дверь был едва слышим за шумом ливня, и Элизабет Гранд, ее сестра Изола или прислуга не заметили бы его, если бы не собирали багаж в холле. Графиня переглянулась с сестрой и велела впустить позднего гостя. На секунду на лицах леди появилась тревога, чем-то отдаленно напоминающая страх.
Дворецкий отпер и открыл тяжелую дубовую дверь. На границе света, где мерцающая дождем темная глубина ночи отступала от порога, скрестив руки на груди и обхватив пальцами предплечья, стояла хрупкая девушка в черном. Ее модная широкополая шляпа потемнела от воды, а пелерина серебрилась капельками дождя, отражающими вспышки грозы и блики свечей. К элегантным, высоким, остроносым сапогам на длинном каблуке, по щиколотку измазанным грязью, прилипли листья и стебли травы – своеобразное подтверждение о путешествии пешком. Ее узкий подбородок и побледневшие губы осветили огни дома, а верхняя часть лица оставалось скрытой в густой тени.
– Сеньора, позвольте войти?
Графиня едва заметно улыбнулась. Ссутулившаяся и дрожащая от холода посетительница напоминала растрепанную птицу, севшую на карниз.
– Входите, – любезно разрешила она. – С чем связан столь поздний…
Вопрос так и не прозвучал. На свет вышла стройная сеньорита. Она сняла шляпу и отжала мокрые волосы цвета воронова крыла. Тем временем дворецкий внес ее чемодан, повидавший долгую дорогу.
– Простите за вторжение. Я… одна.
Хозяйка асьенды пригласила ее в гостиную, где пылал огромный камин. Этикет не позволял выставить гостя за дверь, даже если он нежеланный. Графиня быстро определила в ней городскую, приехавшую издалека. Разумеется, живущие поблизости Сестры знали, кто проживает в этом доме, и не приближались к его ограде. Похоже, путешественница не знала, к кому пришла. В любом случае, пока она здесь, над жильцами асьенды повисла страшная угроза: нельзя допустить раскрытия родовой тайны Грандов.
Девушка сбросила накидку и, опустившись на колени, протянула влажные руки к огню. Пока она грелась, Элизабет обдумала сложившуюся ситуацию и лишь затем начала расспрашивать:
– Я графиня Элизабет Гранд и имею честь принять вас в своем доме. Как к вам обращаться?
– Аэрин… Я из рода Урбан, сеньора.
Подошедший слуга склонился над ней:
– Госпоже что-нибудь угодно?
Графиня ответила за гостью:
– Прежде всего – красного вина.
Как только он отошел, девушка умоляющими глазами всмотрелась в лицо Элизабет.
– Я могу попросить вас о помощи?
– А как же ваш род?
– Он остался в Вилоне…
«Печально, – оставаясь бесстрастной, подумала графиня. – Значит, он казнен инквизицией».
Королевские сьерры стали первым местом, освобожденным от ереси. По крайней мере, так говорили храмовники перед толпою обывателей. Кто знает, когда их руки дойдут до остальных… еретиков? Слухи не успевали за клириками. В начале недели говорили о столичном аутодафе, а позавчера сожгли дубраву Полтиша.
«Они связаны с землей, на которой родились, и только гибель ковена заставила ее уехать», – предположила Элизабет, неожиданно для себя вспомнила молодость и вздохнула, поскольку тяжелые переживания по поводу потери семьи были до боли ей знакомы. Ее черствое сердце, не способное к состраданию, на мгновение дрогнуло.
Теперь, найдя причины, которые привели к ее порогу городскую даву, графиня засомневалась в правильности своего первоначального решения, принятого в тот момент, когда в ее дом вошла Аэрин. Элизабет осмотрела украшения девушки и вгляделась в рельефное изображение пера ворона на броши, подтверждающие юность и незначительность в иерархии Вилонского Ковена рода Урбан, а затем прищурилась и обернулась к Изоле. Настороженная и робкая леди не вмешивалась в разговор и редко высказывала вслух свое мнение, но сейчас накинула на спину Аэрин теплый плед и, на мгновение обняв ее за плечи, лаконично ответила старшей сестре на незаданный вопрос. Впрочем, Элизабет не спешила проявлять эмпатию и вернула мысли в русло чопорного прагматизма:
– Мы уезжаем завтра поутру и берем с собой или самое необходимое в пути, или особо ценные предметы. Большую часть прислуги оставляем здесь. Даже не знаю, вернемся ли обратно.
Аэрин бросила испуганный взгляд в сторону холла и сжалась от страха.
– Сеньора, возьмите меня с собой! Я смогу отблагодарить…
Графиня покачала головой. Пусть ее семья не враждовала с давами и сейчас неподходящее время для начала распрей, однако горькая правда была в том, что сеньорита не скрывала своего происхождения.
– Прошу, я переоденусь служанкой! Мне больше некуда идти!
«Еще немного – и она расплачется», подметила Элизабет.
– Ты слишком заметна. Впрочем, сейчас уже поздно, а вот и твое вино. Тебе нужен отдых. Все остальное обсудим утром.
Аэрин послушно присела на край кресла, пригубила напиток и почти сразу же заснула. Бокал, выскользнув из ослабевших пальцев, скатился на ковер: девушке тайком подсыпали снотворное. Графиня задумчиво смотрела на спящую даву и колебалась. Уехать, пока она не проснется? Взять с собой, рискнув абсолютно всем? Может быть, предать основы гостеприимства и отдать инквизиторам? Не примут ли они Грандов за укрывателей беглых еретиков? Отложить решение до утра? Так или иначе – при любом варианте развития событий ей необходимо контролировать даву.

Раздраженный Маркос с заложенными за спину руками, позвякивая шпорами и скрипя сапогами, протопал мимо массивного стола красного дерева, богато украшенного позолоченной резьбой, за которым сидел несколько минут назад доказавший свое превосходство Тарлаттус, и, дойдя до стены, развернулся и проследовал обратно. Клирик, с удобством устроившийся в кресле, изучал изъятые у губернатора документы, разложенные перед ним, и не выказывал недовольства. Разве что в его глазах плескалось холодное презрение к бывшему капитану, оставившему службу в армии, чтобы принять командование над центурией Собора, и по иронии судьбы ставшему майором-трибуном когорты, не обладая необходимым опытом в скрытых операциях. Возможно, его повышение связано с подковерными интригами Купола. Дон Маркос мог поддержать кого-то из инквизиторов местной епархии, и тот, не забыв об оказанной ему услуге, вероятно, возвысил своего друга. Появление архиагента оказалось неожиданным, а справедливая критика обожгла самолюбие карьериста, оставив на нем болезненное клеймо, и теперь он метался из угла в угол, как утыканный дротиками бык на корриде, пытаясь скрыть покрасневшее от бессильной злобы лицо.
– Марио рассказал мне, что у тебя томится какой-то пьяница?
Дон Маркос повернулся в сторону адъютанта и заорал:
– Приведи вора!
В комнате губернаторского дома, используемой на время следствия, уже побывали осведомители Полтиша, и, увы, их доклады не соответствовали высоким требованиям Тарлаттуса. Возможно, клирик и не стал бы допрашивать пьяницу при других обстоятельствах, но сейчас у него не было иного выбора. Даже не будь он заинтересован в поимке Аэрин, то все равно бы не поверил в оправдания Маркоса, убеждавшего архиагента в гибели еретиков в пламени пожара. Эту версию стоило отвергнуть хотя бы по причине невозможности ее проверки. К сожалению, это не единственная ошибка храмовника: случайно или по злому умыслу на свободу выпустили почтовых голубей – и удаленные подразделения получат приказы об изменении позиции с опозданием на сутки.
Когда вернувшийся Марио распахнул окованную металлическими полосами дверь, к ним втолкнули закованного в кандалы мужика и по комнате распространилось неприятное амбре. С первого взгляда в узнике безошибочно определялся отъявленный дебошир, способный заложить за медяк любого добропорядочного мирянина. На изуродованное в драках лицо падали спутавшиеся космы сальных волос, а его рванье лишь в общих очертаниях напоминало одежду.
– Кандалы снять, – тихим и спокойным голосом произнес Тарлаттус.
Маркос кивнул, и конвоир освободил узника от цепей.
– Итак… – Тарлаттус заглянул в один из длинных списков, составленных секретарем губернатора. – Расскажи мне, Рауль Гарсия Фернандес, зачем ты пришел к леди Элизабет Гранд?
Возникла неловкая пауза, и Маркос прикрикнул на него:
– Ну!
Мужик вздрогнул, шарахнулся в сторону и, покосившись на идальго, робко заговорил, потирая запястья:
– Я просил у нее вина, сеньор.
Тарлаттус перебрал несколько писем и выбрал из них одно, написанное графиней.
– Продолжай.
Клирик принялся за чтение, иногда поглядывая на незадачливого доносчика поверх письма.
– Сеньор, вы не подумайте дурного… я лишь хотел найти вина…
Он изобразил некий жест, понятный только ему самому, замолчал и прикоснулся к свежей ссадине на щеке. Клирик дочитал письмо в тишине, едва нарушаемой тяжелым дыханием Брата Маркоса. Последний, судя по каменному взгляду и сжатым кулакам, боролся с жаждой крови. Архиагент не сомневался, что, по крайней мере, половина синяков на теле Рауля появилась вследствие многочисленных столкновений с внешними обстоятельствами непреодолимой силы, если так можно выразиться.
Архиагент положил бумагу на стол и сжал в кулаке четки, словно искал в них благословенную опору Собора, необходимую для принятия непростого решения.
– Это все?
Мужик какое-то время переминался с ноги на ногу. Потом все-таки решился и пробормотал:
– Сеньор, у них нет ликов.
Тарлаттус не сомневался, что этот негодяй прокрался в асьенду и без сомнения был пойман и избит прислугой, а теперь защищает свою шкуру, выдумывая порочащие графиню факты. Он собирался отомстить, выдумав историю о ликах? Разумеется, Элизабет была известной и влиятельной леди, несчастной вдовой, унаследовавшей от мужа землю, небольшую мануфактуру и знаменитый виноградник, а какой-то вор клевещет на нее в отместку за собственную неудачу? Клирик покачал головой.
– Снимите с него все обвинения.
– Сеньор? – не поверив, что он так легко отделался, дебошир воспользовался моментом и отступил к выходу.
Уже в проеме Рауль добавил:
– Там бродила странная девушка.
Тарлаттус встал, с усталым видом неторопливо приблизился к нему и вывел в коридор. Через минуту архиагент вернулся обратно.
– Пара медяков за пару синяков, – пробормотал он себе под нос, в спешке собирая бумаги.
Сунув в карман четки, Тарлаттус приблизился к дону Маркосу.
– Графиню надо проверить.
– А если она уехала?
Пошлешь одного гонца на опережение, а второго – в соседний приход с письмом, чтобы они отправили голубей о начале розыска. Неужели и этому надо учить?
Вопрос прозвучал достаточно жестко, и Тарлаттус, подумав, добавил доброжелательным тоном мудрого советника:
– Никого не выпускать из города в течение суток. Мне нужны верховые сопровождающие и резвый жеребец.
Архиагент не хотел привлекать внимание дона Маркоса к последним словам Рауля и демонстративно отвернулся, заканчивая разговор.

Несмотря на мастерство возничего и запряженную четверку прекрасных лошадей, их изысканный экипаж покачивался на неровностях проселочной дороги, идущей в объезд Рогены, развеяв мечты беглецов о езде наперегонки с ветром. Прошедшие дожди размыли жирную землю, и колеса скользили по глине, а лошади, увязая в грязи, плелись, едва переставляя ноги. Может быть, из-за этого или по каким-то иным причинам они до сих пор не догнали повозку с багажом, скрывшуюся в густом предрассветном тумане.
Эта задержка могла оказаться опасным, если не роковым стечением обстоятельств. Элизабет хотела миновать пределы Эспаона как можно скорее, избегая крупных городов и проторенных дорог, захлебнувшихся от наплыва беженцев. Большинство из них собирались пересечь море Роз на корабле или пройти по перевалу Компета в Тибий – и самый короткий путь, как это часто бывает, превратился в западню. На какое-то время клирики отступили в сторону и лишь наблюдали за бесконечными приливами напуганных людей, наводнивших Сурийскую провинцию. Беженцы понимали, что бездействие клириков временно и мышеловка может захлопнуться в самый неподходящий момент. Кто знает планы Собора? Быть может, уже завтра он назовет тех, у кого не будет нательного святого знака еретиками, испугавшимися света истинной веры? Никому не хотелось быть заклейменными, словно скот.
Аэрин, примерившая роль служанки, старалась не смотреть на леди, надевших чопорные дорожные платья, и боялась пошевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание. Она держалась пальцами за складку платья на коленях и едва дышала от страха. А чтобы подчеркнуть разницу с давой, сестры переговаривались между собой на терийском языке – диалекте Нубри, который она не понимала. Каждое слово или жест говорили сами за себя: ее присутствие неуместно и ничем не оправдано.
Еще до отъезда Элизабет с надменным выражением на лице, заявила девушке, что ей придется сойти в Рогене, как только карета остановится. Напуганная дава, со слезами на глазах сжимавшая в кулачках принесенный ветром пепел, покрывший траурной сединой мокрую траву и крыльцо асьенды, обрадовалась и такому предложению, и как она догадалась позже, их разговор в первую очередь предназначался для ушей прислуги. Аэрин подозревала, что они не знают, куда на самом деле уезжает графиня.
Вот так она и сидела, размышляя о коварных поворотах судьбы и ожидая той самой остановки. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем экипаж, выбравшийся на приличную дорогу, пролетел несколько лиг и вкатился в деревню, даже отдаленно не похожую на предместья Рогены. Аэрин услышала собачий лай и выглянула в окно, чтобы понять, куда ее привезли. Изола мягко отстранила ее.
Едва открыли дверцу кареты, как дава почувствовала подозрительный запах ладана и, осторожно выйдя наружу, обратила внимание на разговаривающих у ворот клириков, с усмешкой посмотревших в ее сторону. Более рослый протянул раскрытую ладонь в сторону собрата, и тот, подумав, хлопнул по ней, а затем засмеялся, блеснув лысиной. Все посвященные выпивали особый отвар, делавший их неуязвимыми к колдовству до конца жизни, поскольку дава может навлечь порчу или сглаз по одному-единственному волосу. С едва скрываемым отвращением Аэрин отвернувшись от них и увидела знакомую повозку, стоящую у стены дома. Ее сердце забилось чаще. Неужели ее бросят здесь, оставив на растерзание этим живодерам? От приближающейся паники она задрожала, как при ознобе.
– Быстро иди в дом, – шепнул открывший перед ней дверцу мужчина и, сняв с задка кареты, отдал ее чемодан.
Аэрин не заставила себя уговаривать и, подобрав подол платья, поплелась в сторону раскрытой двери. Следом за давой из кареты спустилась Элизабет и, не теряя времени, начала раздавать указания.
К графине приблизился один из храмовников.
– Вы поклоняетесь святым ликам?
Услышав этот звенящий строгостью голос, которым разговаривают с грешниками перед наложением епитимьи, у давы потемнело в глазах, а из живота поднялась ледяная волна дрожи, сковавшая сердце холодным ужасом, а тело – слабостью.
– Кто вы такой? – не поворачивая головы, осведомилась графиня.
В ее вопросе чувствовалась высокомерная неприязнь к храмовнику. Фактически она напоминала ему о его низком сословии и неизвестном происхождении, одновременно намекая на бестактность вопроса.
– Старший инквизитор Атирий.
Она бросила на него короткий оценивающий взгляд и указала на герб, изображенный на борту кареты.
– Перед вами графиня Элизабет Гранд, – отчеканила леди с нотой упрека.
По этикету ее должны были представить стоящие рядом, но соблюдение светских правил было бы неуместно и несвоевременно.
– Меня не интересует ваш титул. Перед святыми все равны.
Если он хотел разозлить Элизабет, то добился желаемого. Неизвестно, чем бы закончился разговор, не выйди из кареты Изола со святым ликом в руках.
– Мое почтение, – инквизитор поклонился, впрочем, в его глазах все еще тлело недоверие.
После того как графиня распорядилась на счет повозки и вошла в дом, она посмотрела на бледную Аэрин, вцепившуюся в чемодан обеими руками и смотрящую в никуда широко раскрытыми немигающими глазами, и требовательно подозвала ее к себе. Убедившись, что их никто не слышит, взбешенная Элизабет прошипела:
– Поедешь с нами.
Испуганная дава не знала, как отплатить графине за ее доброту. Впрочем, леди не стала слушать ее сбивчивые благодарности и ушла в другую комнату, предоставив Аэрин самой себе.
В голове девушки, как постоянно растущая стая растревоженного воронья, кружились незаданные вопросы: почему Элизабет не оставляет ее здесь? Не является ли происходящее частью непонятного замысла и что ее ждет в будущем?
В поисках правды она бросила чемодан у стены, куда временно переносили часть багажа, и присоединилась к служанкам, накрывающим на стол. Соблюдая осторожность, Аэрин расспрашивала у них о хозяевах, пока не выяснила, что девушек прислали из имения в Рогене, где проживает сын Элизабет, и, хотя они не были в курсе происходящего в Полтише, тем не менее, с удовольствием поделились сплетнями.
Выискивая зерна истины в их запутанных и даже противоречивых рассказах, Аэрин сопоставила сомнительные факты, и хотя картина происходящего перед ее мысленным взором была далека от цельного образа, однако становилось понятно, чьей кисти она принадлежала. К сожалению, дава не нашла на семейном холсте Грандов отведенное для нее место.

С наступлением вечера повеяло прохладной свежестью, и в чернильной синеве высокого неба замигали первые звезды, под которыми неутомимый клирик скакал по предместьям Рогены и боролся с усталостью, наполнявшей тело тяжелой болью. Он не воспользовался случаем и не повернул к придорожному постоялому двору, проигнорировав соблазнительные ароматы кухни.
Какая же сила удерживала его в седле и заставляла продолжать погоню? Расчетливая ненависть к проклятым еретикам, несгибаемая офицерская воля, ревностное честолюбие клирика или священный долг перед Кармелой? Неужели мечта, окрыленная привязанностью к счастливым воспоминаниям и заклейменная раскаленной докрасна совестью? Возможно, все разом, поскольку он искал ответы на многочисленные вопросы, появившиеся после разговора с Раулем в коридоре губернаторской виллы. Конечно же, поиск святых ликов и запрещенных книг был лишь предлогом для посещения асьенды. Клирик не понимал, что связывало Аэрин, а по словесному описанию это была она с Элизабет Гранд, хотя не сомневался, что солдаты, вернувшись к дону Маркосу, расскажут о его подозрительных находках в особняке. Таким образом, не раскрывая свои личные мотивы, Тарлаттус заручился поддержкой храмовника, желающего искупить вину перед Собором.
Увы, это не гарантировало успеха. Интуиция подсказывала: графиня ускользнет от Маркоса. Для него она слишком умна. Поэтому Тарлаттус заменил коня в аббатстве Торадо и настоял на отправке голубей, чтобы оповестить епархии о беглых еретиках.
Некоторые агенты любили Свободный поиск за то сладостно-пьянящее чувство обнаружения ереси и торжественного предвкушения справедливого суда, которое он приносит, и вместе с тем, клирик был в этом абсолютно уверен, – это развлечение для фанатичных мальчиков, одержимых идеями Собора. Для него поимка Аэрин была лишь необходимым условием спасения Кармелы, и он убеждал себя в том, что гибель давы неизбежна. Это было небольшое и одновременно с этим очень важное утешающее оправдание перед самим собой, повторяемое чаще, чем любая ежедневная молитва.
Уже отгорел закат, когда его конь, спотыкаясь, остановился перед закрытыми деревенскими воротами. Раздался собачий лай, и одна из воротин приоткрылась, образовав тонкую щель, через которую проник свет от фонаря.
– Кто там? – послышался настороженный голос.
У Тарлаттуса уже не было сил и желания изображать заблудившегося путника, и он ответил:
– Клирик, ищущий ночлег.
Сторож открыл ворота, и Тарлаттус показал Святой Знак.
– Наконец-то, – пробормотал мужчина. – Я думал, вы не приедете, педро.
Он подхватил поводья и пропустил архиагента в деревню.
«Наверное, это аббат позаботился обо мне», – подумал архиагент, обходя зарычавшую собаку.
– Она в сарае.
– Простите, сеньор, я не совсем понимаю…
Сторож обернулся.
– Мы тоже, педро, мы тоже.
Тарлаттус побрел за ним, вспоминая разговор с приором. Может быть, он чего-то напутал? Или, – Тарлаттус задержал дыхание, сдерживая нарастающее волнение, – они поймали даву?
С другой стороны улицы появился храмовник с факелом в руках, и сторож остановился.
– Я останусь здесь. Позабочусь о коне.
– Да, я буду вам признателен, сеньор.
– Вас прислал Атирий? – спросил солдат, как только приблизился к Тарлаттусу.
Святой Знак, висящий на его шее и умышленно выставленный напоказ, раскачивался из стороны в сторону и стучал по вороненой кирасе, отсчитывая шаги.
– Нет, а в чем дело, Брат? – спросил архиагент, шагнув ему навстречу.
– Амиго, нам надо спешить. Мы нашли ее несколько часов назад.
Солдат посмотрел на него и нахмурился:
– Парик?
– Особенности сана, – ответил клирик задумчивым голосом, осматривая собеседника.
– Я же говорил им, что нам нужен священник, – он прошипел неприличное ругательство и вздохнул: – Надеюсь, ты сможешь помочь, амиго.
– Посмотрим, – уклончиво ответил Тарлаттус, сжимая в ладони Святой Знак. – Как твое имя, Брат?
– Отзываюсь на Эрика, – храмовник покосился на Тарлаттуса и добавил. – А тебя-то как звать?
– Тарлаттус.
Они дошли до приземистого строения, запертого на висячий замок, и встали, прислушиваясь к ночной тишине.
– Не томи, открывай.
Солдат воткнул факел в землю и достал позвякивающую связку ключей, блеснувшую в темноте. Из-за нервной дрожи он никак не мог найти нужный ключ и обернулся:
– Еретики… Только они на такое способны… Может, ты сам? – в его глазах отразился суеверный страх.
У клирика появилось нехорошее предчувствие.
– Давай сюда.
Теряющийся в догадках архиагент открыл замок, поднял факел и вошел в сарай. За его спиной послышался напряженный голос Эрика, схватившегося за рукоять шпаги:
– Амиго, будь осторожнее.
– Не беспокойся, – отозвался клирик и присел на корточки перед девушкой, лежащей на земляном полу. Прежде всего, он смахнул слипшиеся от крови волосы, скрывающие ее бледное лицо с раскрытыми немигающими глазами, и осторожно наклонил факел.
– Эрик, а ты знаешь кто она?
– Жозефина, дочка старосты.
На несчастной было простое, но изящное платье, которое провинциальные сеньориты одевали по какому-нибудь особенному поводу. Архиагент обратил внимание на багровые пятна, темнеющие на воротнике и шее девушки, и приподнял ее руку, испачканную в крови. Биение сердца не прощупывалось, и клирик покачал головой. Без всякого сомнения, она была мертва, и кто бы ни совершил это преступление, он был хладнокровным и безжалостным убийцей. Тарлаттус заметил синяки, проступившие на тонких запястьях, и повернул ее ладонь, чтобы их рассмотреть.
К его ужасу и удивлению, ледяные пальцы обхватили руку клирика. От этого мертвого рукопожатия становилось не по себе. Неужели она жива? Нет, это невозможно! Она потеряла слишком много крови! Тарлаттус положил факел на землю и, освободившись от захвата, до боли сжал в кулаке четки.
Обернувшись через плечо, он обнаружил заглядывающего в проем Эрика.
«Похоже, он ничего не видел», – отметил про себя архиагент и пронес руку над огнем, снимая скверну и без разбора молясь всем ликам и святым мученикам.
– Надо прочесть за упокой, – сообщил клирик. Он смотрел в пустоту ночи до тех пор, пока до Эрика не дошел истинный смысл фразы.
– Как скажешь, амиго.
Поняв, что его помощь более не требуется, нервничавший Эрик облегченно выдохнул и, отступив от сарая, растворился в ночи.
С уходом солдата, казалось, время замедлило свой бег.
Когда прошли все сроки, которые можно было бы списать на осторожность, медитацию для восстановления внутреннего спокойствия или на размышления, предшествующие принятию решения, Тарлаттус, уже давно переставший различать удаляющиеся шаги храмовника, все еще сидел без движения и смотрел на лицо Жозефины, боясь пошевелиться и, как будто, ожидая чуда.
К собственному удивлению, он поймал себя на желании поджечь сарай, оседлать коня и умчаться как можно дальше, избежав сложного выбора. К такому варианту его подтолкнули не кошмары или страх, испытываемый убийцей: этот порог он давно перешагнул, а ослабевшая уверенность. Эта красивая девушка, как образ Аэрин, напоминала ему об обязательствах перед Кармелой, но внутренний голос засомневался в правильности выбора. Мрачные рассуждения в конечном счете сформировались в вопрос к самому себе, который в прежние дни он показался бы ему глупым: а стоит ли ломать своими руками судьбы тем, кто не причинил тебе вред?
С тяжелым сердцем Тарлаттус наклонился над Жозефиной, отвернулся, зажмурился и резким движением сломал хрупкую шею девушки. Поднявшись, он поспешно затушил факел, чтобы милосердная тьма как можно скорее скрыла бездыханное тело.

Послышался приближающийся стук копыт, и Аэрин отвернулась от окна, чтобы случайно не встретиться взглядом с Маргадом. С его появлением Элизабет перестала унижать девушку, списавшую лояльность леди на радость от встречи с сыном, хотя графиня за что-то сердилась на него. Аэрин не знала истинных причин конфликта и надеялась, что не станет невольным свидетелем семейной ссоры.
Молодой человек следовал за каретой верхом на лошади и все чаще заглядывал внутрь, стараясь привлечь к себе внимание: он увлекся Аэрин с первых минут знакомства. Вот и сейчас к ней на колени упал букет полевых цветов, обвязанный яркой лентой. Как и положено, девушка сделала вид, будто не заметила подарка.
В конечном счете даву занимали далекие от романтики вопросы, поскольку ее жизнь зависела от графини, которая ей не доверяла, но зачем-то везла дальше. Должна же быть причина, почему ее не отдали инквизиторам и не бросили посреди дороги? Неужели из-за банальной жалости? Поступки Элизабет не выходили за рамки образа целеустремленной женщины, помогающей лишь тем, кто приносит пользу семье Гранд. Боясь задать прямой вопрос, Аэрин до сих пор не понимала своего предназначения и ждала какой-нибудь подсказки.
Шло время, а они все еще ездили по окружным проселкам, и, как и прежде, сестры не рассказывали о своих планах. По мнению давы, леди выбирали путь, придерживаясь лишь общего направления. По крайней мере, так ей казалось. Конечно, она не хотела быть перекати-полем, кочующим по миру в поисках лучшей жизни, только сейчас не было выбора – приходилось бежать, чтобы выжить. Даже сама мысль о столбе в объятиях жадного пламени заставляла трястись от ужаса и отвращения: как к собственной трусливой слабости, так и к способу казни. Аэрин сжимала кулаки и до крови кусала губы, представляя обезображенную Леру или Сару в залитых кровавым месивом залах паноптикума, или воображая, как безликий клирик изгибает на дыбе плачущую Мелиссу, уродуя нежные и тонкие руки впивающейся в плоть грубой веревкой, сдирающей кожу.
Эти предположения обжигали, как крутой кипяток. Ей оставалось уповать на то, что Сестры избежали облавы Собора, а если бы свершилось самое страшное, и она могла обменять себя на Мелиссу, то, не раздумывая, пошла бы на эту сделку, не испугавшись пыток и мучительной смерти.
«Лучше бы схватили меня!» – сдерживая рыдания, думала Аэрин. Цепенящий, животный страх, вызванный подсознательным желанием убежать от опасности, постепенно проходил, и, непрестанно думая о сестре, она жалела о своем выборе и глубоко переживала свое бегство и трусость. С каждый часом девушка убеждалось в своем предательстве. Казалось, еще немного – и она выпрыгнет из кареты и побежит по дороге в обратную сторону.
Их следующая остановка состоялась в сгущающихся сумерках. Для сестер разбили шатер, а остальные путешественники заночевали под темно-синим небом, мерцающим россыпью звезд. Маргад какое-то время бродил под луной у опушки, прежде чем прислониться спиной к колесу повозки, склонив голову. Аэрин боялась заснуть раньше него. Она терпеливо ждала, приняв неудобную позу, пока он накроется тощим одеялом, и только потом повернулась на бок и провалилась в прерывистый сон.
Даже сквозь дрему и доносящийся из-под повозки храп возницы девушка слышала писк полевых мышей, шелест травы и раздававшееся в лесу уханье филина. Тревожное ожидание беды и переживания не давали отдохнуть, и она несколько раз просыпалась от участившегося биения собственного сердца, но тихое дыхание окружающих ее людей, успокаивало, и дава снова засыпала.
Перед самым рассветом Аэрин как будто столкнули с края обрыва ударом в спину, и она открыла глаза. Девушка приподняла голову и всмотрелась в туманную дымку, скрывающую опушку леса, и, стряхнув с одеяла и волос капельки росы, увидела очередной букет, подложенный Маргадом. Она осмотрелась по сторонам, не нашла ухажера и испытала приступ испуга. Это было похоже на пытку. Аэрин приложила руки к лицу и беззвучно заплакала.
Без своего особенного дубового столика она чувствовала себя совершенно беззащитной, если не сказать – голой. Что будет, если она откажет ему? В ближайшее время дава не сможет оказать достойного сопротивления. Раньше она боролась с тревогой за гаданием на картах, разложенных на столешнице, и, конечно, ей хотелось пробраться к повозке и вынуть свой чемодан. Аэрин сдерживала себя, понимая, что графине это не понравится, и поэтому черпала силы и искала утешение в воспоминаниях о беззаботном прошлом, безвозвратно ушедшем в безлуние.
Вопреки слухам, распространяемым инквизицией, столичные, как, впрочем, и провинциальные, давы не занимались губительным колдовством. Сложно вредить людям, живущим рядом с тобой. В основном к ней обращались для предсказания суженого картами Гимо и… любовным зельем, а иногда и за тем и за другим сразу. Если бы ее спросили, то она бы не нашла другого примера, так наглядно описывающего противоречивую натуру гордых эспаонок, испытывающих марьяжную жажду знаний и одновременно готовых бросить судьбе вызов, совершенно случайно пролив в напиток приглянувшегося кавалера известное средство.
Гораздо реже в гости заглядывали торговцы и моряки, желавшие поймать неуловимую фортуну или, напротив, разминуться с разбушевавшейся стихией. Особняком стояли дуэлянты. Мужчины не скупились перед лицом опасности и были самыми ценными клиентами…
Воспоминания о прежней, спокойной и даже временами счастливой, жизни плавно перешли в сновидения.
Она очнулась в карете.
Аэрин открыла глаза и, не сумев вспомнить, как поднималась в экипаж, сделала вывод, что ее осторожно перенесли во время сна.
«Только бы не Маргад», – мысленно вздохнула девушка, прекрасно понимая, что он не упустил бы такую возможность, и, острее обычного почувствовав беспомощность, зажмурилась и потерла переносицу, скрывая от леди проступивший румянец.
Аэрин перестала думать о приставучем молодом человеке, только когда заметила напряжение, повисшее в воздухе. Захватывающее дух пение Монни, подобно музыке, разносилось по округе, кружилось в небе, словно птицы, и танцевало меж стволов подступающей к дороге опушки леса, тревожно шумящего, не смотря на безветрие.
Где-то впереди зазвучали сердитые голоса, и молодой граф пришпорил лошадь. На солнце блеснули богато украшенные ножны короткой шпаги и рукоять нубрийского пистолета.
– Разворачивайтесь! – долетел до кареты незнакомый голос.
Сестры обменялись взглядами.
– Уйди с дороги! – крикнул Маргад.
Он не умел управлять людьми, а его неуверенность и раздражение исказили обычно сдержанный баритон. Ничего удивительного. Матушка не давала ему воли, и он вырос в ее тени.
– Ищите объезд, проклятые идальго! Все наши беды из-за вас! – это высказывание было поддержано одобряющим бормотанием.
В окно кареты заглянул помощник возничего.
– Сеньора, пеоны перегородили мост и отказываются уходить.
Элизабет решительно открыла дверцу и вышла наружу. Ее властный голос раздался где-то рядом:
– Перед вами эмиссар Собора, и каждый, кто встанет на моем пути, будет заклеймен священным трибуналом как еретик!
В опустившейся на дорогу тишине раздалось карканье ворона. Элизабет вернулась к карете и, сев на свое место, сдержанно улыбнулась:
– На наше счастье, народ до смерти боится клириков.
Они двинулись дальше. Проехав по каменному мосту и миновав редколесье, беглецы выехали в поле, по форме напоминающее рыцарский щит. Очередная деревня вытянулась вдоль опушки, и они как можно быстрее проехали мимо нее, удивляясь белесой траве, деревьям, сбросившим высохшую листву цвета пепла, и опустевшим домам с облинявшими стенами, лишившимися ярких красок. Даже черепица приобрела грязный оттенок серого. Все, к чему прикоснулось проклятие, необратимо обесцвечивается, а над местом проведения Темного Ритуала, как правило, живыми струнами звенела трава или кружилась непрестанно каркающая стая воронов.
Когда карета пересекла ниву с погибшим урожаем, графиня с подчеркнутой вежливостью поинтересовалась:
– Аэрин, расскажи мне, что здесь произошло?
– Порча, – выдавила из себя девушка.
Ей даже не пришлось искать ведьмин круг, чтобы ответить на этот вопрос. Впрочем, пересказывать слова песни в ее планы не входило.
– К чему такая жестокость?
Дава не хотела отвечать, поскольку, так же как и графиня, не понимала, зачем усложнять жизнь несчастным. Быть может, она сможет использовать этот пример колдовства себе во благо, выдумав неожиданную причину, похожую на правду?
– Иногда у нас появляется повод.
Более туманного ответа Элизабет давно не получала.
Дорога нырнула в овраг через подлесок, а затем по широкой дуге ушла в сторону Запада. На многие лиги вокруг под голубым небом простирались бескрайние поля, разделенные узкими полосами кустарника и кипарисов. Среди этого прекрасного пейзажа выделялось черно-бурое пятно. Напевы Монни, успевшие стихнуть, зазвучали громче, а над горизонтом нависло мрачное облако. Косые линии ливня подсвечивались бесшумными вспышками молний, возникающими за завесой дождя.
– Моя дорогая, мы можем приблизиться?
Дава прикусила губу и, прислушавшись к тайным звукам природы, успокоилась. Отстранившись от окна, девушка посмотрела на Элизабет.
– Да, сеньора.
Графиня важно кивнула, тем не менее, ответ давы не смягчил ее напряженное выражение лица.
По неприятному стечению обстоятельств, единственная объездная дорога проходила по границе Коста-де-ла-Кинта – города, чье название долгое время не уходило из разговоров клириков южных епархий и стало синонимом мстительности еретиков, изгоняемых из Эспаона.
Их встретил тревожный перезвон колоколов, предупреждающий об опасности, и следы мора: с деревьев отслаивалась кора и опадала увядшая листва, почерневшая трава стелилась по серой земле, а в каждом водоеме, канаве или яме зловонной жижей застыла непрозрачная вода, напоминающая липкую смолу.
Когда они пересекали развилку, то увидели беженцев, бредущих по дороге в густом сумраке. Многие из них были слишком слабы, и, наверное, поэтому карету и повозку Грандов, ползущих со скоростью усталого пешехода, не попытались остановить. Несмотря на бессилие, кто-то нес на руках или носилках детей и стариков, кто-то, причитая, с тоской оглядывался на родной город, и никто из них не знал, что будет завтра, и доживут ли они до вечера.
Дава вгляделась в искаженные страданиями лица и вздрогнула, заметив страшную, потрескавшуюся кожу, натянувшуюся на скулах до жуткого подобия маски. Среди этих мрачных образов девушке запомнилась женщина в дорогом платье. Она упала на землю, как при обмороке, и уже не смогла встать, оставшись лежать под дождем без движения. Мальчик, державший ее за руку, пронзительно закричал. Бредущий позади них мужчина наклонился над ней и покачал головой. Дорога повернула, люди скрылись из вида, и Аэрин не узнала, чем все закончилось. Может быть, того мальчика увели за собой, а может быть, бросили на произвол судьбы.
Элизабет демонстративно опустила шторку со своей стороны и высокомерно вздернула голову. Достав зеркальце, она поправила сбившуюся прядь волос. Ее нисколько не заботили проблемы низких сословий, особенно если они мешали проезду.
Дорога приблизилась к длинной каменной ограде города, где несколько обуглившихся столбов возвышались над чернеющими грудами мокрых, стылых углей. Некоторые беженцы, не скрывая гнева, с презрением плевали в пепел.
– Покойтесь с миром, Сестры, – прошептала Аэрин и спрятала лицо в ладонях.
Она не имела права оправдывать и жалеть тех, кто отравил воду Коста-де-ла-Кинта, однако при виде последствий аутодафе она вспомнила Вилон, своих подруг и маленькую, беззащитную сестренку.
Карета выкатилась к перекрестку, где солдаты перегородили дорогу. Рядом с ними, насквозь промокший и изрядно уставший, стоял человек, прячущийся от ливня под кожаным плащом. Аэрин пригляделась и опознала робу, лишившуюся прежнего блеска. Еще несколько младших братьев без сана помогали сдерживать толпу и распределяли беженцев по повозкам.
Один из солдат поднял руку, привлекая внимание возницы, и приказал:
– Всем выйти из кареты.
Аэрин первая ступила под проливной дождь и поклонилась храмовнику, скрывая свою неприязнь. Страх отвратительной серо-зеленой волной захлестнул ее сознание, и она пыталась держать себя в руках, чтобы не запаниковать.
– Я служанка… графини Элизабет Гранд и ее сестры леди Изолы Нагессен-Дорфийской.
Только сейчас Аэрин заметила отсутствие Маргада. Она подняла глаза к громыхающей туче над их головами. Вода непрерывным потоком лилась с небес, омывая лицо и плечи, и одинокий голос Монни, гуляющий между струй, напевал печальную песню по погибшим давам. Чистый, без полутонов и фальши, он ласкал слух и вызывал скорбную грусть. Нежное сопрано прерывалось, когда вслед за вспышкой молнии доносилось хоровое пение. Клирики откуда-то узнали, как бороться с проклятиями, и прогоняли тучу.
Зная, какую участь приготовили обвиняемым в ереси и в укрытии подозреваемых, какая-то дава смогла отравить воду, разменяв свою жизнь на месть обидчикам. Ее не судили. Нет. Солдаты подняли ее на пики рядом с городским колодцем. Изувеченные, опозоренные клеймом и приговоренные к ужасной смерти, обреченные давы все-таки сумели оставить послание, проскользнувшее между прутьями решеток и нашедшее дорогу к свободе через замочные скважины.
– Всеми Святыми… Сеньора, что вас сюда привело?
– Еретики подожгли асьенду. Сейчас мы едем в Футр и вернемся, когда Собор очистит Эспаон от скверны.
– Не беспокойтесь, сеньора, северная дорога почти свободна.
Леди поблагодарили его за заботу, и беглецы оставили Коста-де-ла-Кинта позади.

Клирик спешился, поприветствовал постовых и, узнав у них, где находится генерал-трибун, направился к старому знакомому. Мысленно Тарлаттус повторял слова, сказанные ему суровым Братом Атирием на прощание: «Найдите убийцу. Выжгите ересь». Иногда фанатичность некоторых храмовников приносит неожиданные плоды: пожалуй, он сам бы не нашел лучшего девиза для Свободного поиска.
В палатах дона Кареры де Морено, превосходящих по роскоши дом губернатора Полтиша, было много дорогих и красивых вещей, а сам Брат, руководящий турмой инквизиторской гвардии, стоял у небольшого мраморного столика с изогнутыми позолоченными ножками, имитирующими львиные лапы, и пил розовую воду из хрустального бокала.
– Клянусь всеми святыми! Амиго, твое появление вселяет надежду!
Радость и дружеский жест раскрытых рук были тщательно отрепетированы. После задержания Вилонского Ковена архиагент познакомился с рядом ключевых сановников клира, приглашенных в кардинальскую ложу перед проведением аутодафе. Среди них были и такие, кто не скрывал намерения подкупить Тарлаттуса, чтобы одними из первых получать тайные сведения и, оборачивая их в свою пользу, приблизиться на очередную ступень к вершине Купола. Их не смущал трагический повод встречи. Впрочем, на этом кощунственном рауте тщеславия в тени величественных фигур даже Диего, лелеющий надежды стать генералом-легатом, казался обыкновенной пешкой. Фактически удачливого агента делили между собой председатель трибунала священной инквизиции Себастьян де Анкарри и Александр Серра, вилонский кардинал, воспользовавшийся поводом и подаривший Тарлаттусу в знак личной признательности собственные четки. Любой карьерист на месте Тарлаттуса не упустил бы такого случая, однако дон Родригес оказался расторопнее, предугадав исход дела задолго до этой встречи.
– Диего, поверь мне, я тоже рад тебя видеть, только говори тише.
Клирик убедился, что их не подслушивают, и продолжил разговор:
– Мимо тебя проезжали Гранды?
– Да, я слышал о них.
– Их надо задержать.
Трибун покачал головой.
– Мы опоздали. Все голуби умирают на подлете.
Клирик шагнул к нему и прошептал:
– Они еретики, – Тарлаттус многозначительно наклонил голову в сторону окна, по которому барабанил дождь. – И крайне опасны. Их надо остановить.
– Скажи прямо: чего ты от меня хочешь?
– Помоги мне их найти.
– У меня не хватает людей… Хотя зачем я тебе рассказываю, ты же видел, что происходит!
Разумеется, Тарлаттус видел – и надеялся, что казненные женщины были тщательно допрошены и среди них действительно были давы. Он очень хорошо знал дона Карера де Морено.
Архиагент подошел к окну и скрестил на груди руки. Печально известные методы инквизиции опирались на низменную страсть и жестокость. Чтобы добиться желаемого, ему придется подыграть трибуну[2 - Трибун – командир. В античности – должностное лицо.], использовав Аэрин в качестве наживки. Тарлаттус обернулся.
– С ними ведьма. Делай с ней что хочешь, а мне оставь Грандов.
Собеседник поставил стакан на столик.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
Дон Карера расправил плечи и улыбнулся своим мыслям. В его глазах блеснул порочный огонь. Вот он, долгожданный шанс отличиться по службе и получить вожделенное звание!
– Это меняет дело, – он потер подбородок. – Эй, Гордиан! Иди сюда!
В комнату вбежал адъютант, и Тарлаттус прищурился, опознав знакомого. «Окинус? Ты до сих пор наклеиваешь усы?» – мог бы спросить у него архиагент. Когда-то их тренировал дон Родригес, и они ни словом, ни жестом не выдали, что знакомы. Догадывается ли Диего, что за ним следят?
– Передай секретарю, чтобы немедленно составил приказ о розыске.
Трибун повернулся к Тарлаттусу, передавая ему слово.
– В Гадию, Санта-Принс и Сан-Бургос.
Едва Гордиан вышел, как архиагент задал волновавший его вопрос:
– Из допрошенных никто не упомянул рода Урбан или Бетула?
Диего замер.
– Нет, не помню таких.
– Где я могу найти показания?
Тот лишь брезгливо поморщился.
– Все здесь. Смотри, если хочешь.
Его извиняющий тон предупреждал о возможном разочаровании.
Архиагент с протокольным выражением лица отпер сундук, заваленный засаленными и покрытыми грязными пятнами записями. Судя по царящему внутри беспорядку, бумаги собирались для отчетности, а не для ведения расследования. У Тарлаттуса тут же появилось подозрение, что на самом деле Диего не собирался искать дав, а просто выбивал признание. Иным словом пытал ради процесса, а не ради общего блага. Зачем сжигать проклятых или еретиков на запрещенных Собором книгах или грешных ликах, лишаться работы и, что гораздо важнее, удовольствия? Гораздо интереснее заниматься бесконечным поиском ереси.
Убедившись в подозрениях и окончательно раскрыв тайные желания Диего, Тарлаттус почувствовал себя неожиданно прозревшим неофитом, обнаруживший в пристройке храма скотобойню.
– Пожалуй, я и так прошу у тебя слишком много, – заметил Тарлаттус.
Посчитав, что он достиг желаемого, архиагент в спешке покинул роскошные палаты. Окинус доложит дону Родригесу о появлении Тарлаттуса и его целях, а это грозило обернуться самыми неприятными последствиями, например, такими, как поимка давы до того, как он до нее доберется.

Несмотря на сложности, связанные с покупкой лошадей, сейчас перед их экипажем летела свежая четверка вороных, готовая обогнать бурю. Аэрин заметила замену только после остановки, а теперь, вслушиваясь в глухой перестук копыт и всматриваясь в дорогу, разрезающую искрящимся серебром бархатную черноту ночи, в очередной раз убеждалась в изворотливости Элизабет. В другое время она бы удивилась способностям графини, но ее мысли путались и постепенно погружались в вязкое болото апатии. Сейчас она могла бы сравнить себя с дубом, выкорчеванным из родной земли и занесенным ураганом невзгод в непролазную топь, подернутую туманной дымкой забвения. И можно сколько угодно рассуждать о заживающих ранах – к сожалению, вместе с Мелиссой Аэрин потеряла и опору, и смысл жизни. Так не все ли равно, куда ее повезут и что с ней сделают?
Конечно, прикосновение к стволам дубравы Полтиша и даже простое гадание на картах придало бы ей сил, не говоря уже об обработанной крепкой древесине, выступающей главным элементом призыва Монни, поскольку древо должно вырасти на земле, над которой рождена ведьма. Оно вбирает в себя соки почвы, крепнет, впитывая лунный и солнечный свет, и является единственным проводником для таинственной силы, недоступной другим людям. Проведя особенный ритуал, давы преобразуют заготовленный материал, а чаще всего уже готовые резные изделия, в Каф, служащий им до конца жизни. То был их инструмент, а не грубое орудие, которое позволяло управлять невиданной силой. Подчас плотники не знали о конечной цели заказчика и выполняли работу, не подозревая о том, что служат Ковену. К ее глубочайшему сожалению, Аэрин не приходило в голову создать что-нибудь компактное, и поэтому, лишившись своих корней, она была обречена на скитания и жалкое существование.
В чемодане Аэрин лежала короткая дубовая ветка, кое-как, наспех оторванная от сука и очищенная от листьев и коры, – ее возможная опора. О массивных колдовских столах или хотя бы ноже с наборной рукоятью можно только мечтать. В первую очередь дава подумала о художественной кисти, хотя было бы странно встретить служанку с подобным предметом в переднике, а ведь эту вещь надо постоянно носить с собой, не вызывая подозрений. К тому же она совершенно не умела рисовать. Для зонтика ветка слишком тонкая, короткая и кривая. К собственному разочарованию, она не смогла придумать ничего кроме оперенной палки для уборки пыли и поэтому злилась на себя, поскольку не хотела связывать единственную надежду с унизительными атрибутами прислуги.
Какое-то время Аэрин размышляла о различных символах свободы, которые знала, и не заметила, как задремала, прислонившись головой к мягкой обивке кареты. Графиня уложила девушку на спину, накрыла одеялом и, убедившись, что дава заснула, пожаловалась сестре:
– Твои пилюли почти не действуют.
Изола пригладила волосы и вздохнула:
– Надеюсь, что успокоительного хватит до конца поездки. Думаешь, она опасна?
– Я бы сказала: больше, чем хотелось бы. Не хочу, чтобы она навредила сыну. Нам придется искать другое сочетание.
– Да, все заметили, как он на нее смотрит. Маргад так мучается… Я не осуждаю его, только, может быть, он немного потерпит?
– Вынуждена согласиться с тобой. Мне тяжело с ним.
– Да, и это так тревожно.
Графиня отвернулась к окну, как будто искала сына, хотя знала, что не сможет увидеть его до утра.
– Ты знаешь, иногда я жалею, что ставила решетки на окна и запирала двери на ключ.
– И все же клетка была сломана. Помнишь воришку, зажатого механическими ставнями?
Элизабет посмотрела на сестру.
– Разве такое забудешь?
– Сколько ему было? Четырнадцать?
Графиня кивнула.
– Около того.
– Бедняжка, мальчишка так кричал!
Они улыбнулись и, тихо рассмеявшись, позволили себе обнажить жемчужные зубы с неестественно длинными клыками.

Очередной придорожный столб исчез во мраке позади Тарлаттуса. Ночная темнота поглотила его так же легко, как и еще одну лигу, час и весь сегодняшний день, и все-таки, несмотря на длительное преследование, архиагент по-прежнему крепко сжимал поводья и не позволял лошади менять аллюр. Хотя окружающий мир подернулся завесой усталости, он словно не замечал ее и представлял себе, что за ближайшим поворотом дороги появится карета. От этой безумной идеи становилось немного легче.
Непредсказуемая графиня все еще опережала его, хотя на этот раз на стороне Тарлаттуса выступала важная фигура, способная уровнять шансы. Дон Карера только и думал, что о встрече с ведьмой, и потирал влажные ладони, представляя себе, как истязает Аэрин то на одном, то на другом пыточном устройстве. К искренней зависти ревностных неофитов четвертого столпа, он был в некотором роде коллекционером. Впрочем, благодаря низменным желаниям инквизитора, после разговора с Тарлаттусом, вспыхнувшим как масло, пролитое на тлеющие угли, порты западного побережья перестали выпускать суда и парусные лодки, а береговая охрана сделает все возможное, чтобы не пропустить контрабандистов. Теперь оставалось дождаться, когда беглецы попадут в западню, из которой не смогут выбраться.
«И что потом?» – спрашивал себя архиагент.
По крайней мере, не отдавать Аэрин в руки инквизитора. Во-первых, он испытывал отвращение к его кровавым забавам с живыми игрушками, и девушку следовало убить хотя бы из гуманных соображений, и на этот раз они не были робко замещающим жестокость милосердием, а во-вторых, она по-прежнему не должна попасть на допрос.
Последняя мысль связала его рассуждения с супругой. Беспокойство за Кармелу усиливалось пропорционально расстоянию между ними. Так что у него были достаточно веские причины как можно скорее завершить эту изматывающую погоню, вернуться в Вилон и убедиться в благополучии жены. Возможно, достигнув желаемого, ему удастся погрузиться в тяжелый и глубокий сон, в котором не будет проклятой площади, затянутой багровым дымом, и, перед тем как встретиться с Родригесом для обсуждения дальнейших шагов, как следует отдохнув, проснуться новым человеком.
Дорога вынырнула из леса и устремилась в поле. Клирик посмотрел вперед и, заметив экипаж, спускавшийся по пологому склону холма, пришпорил лошадь. Его сердце забилось чаще, а усталость, как поздний туман, развеялась под порывом свежего ветра, подувшего в лицо.
Увлеченный погоней, он не заметил плотную тень, отделившуюся от опушки леса и скользнувшую следом за ним. Постепенно она приняла очертания всадника, стремительно настигающего Тарлаттуса, однако предательский ветер, свистящий в ушах архиагента, скрывал роковой перестук копыт, доносящийся сзади. Лунный свет отразился на грани клинка, блеснувшего в ночи, и лошадь под клириком, как будто неожиданно споткнувшись, упала на дорогу и забилась в агонии, хрипя и лягая воздух. В этот момент луна скрылась за облаком, и всадник исчез во мраке, а Тарлаттус, каким-то чудом избежав травм, сжал четки в кулаке и, выбравшись на обочину, приготовился к повторному нападению. Вопреки ожиданиям, всадник не вернулся, и разозленный клирик, забыв о данном обете, крепко выругался. Он остался на пустынной ночной дороге без каких-либо шансов догнать графиню.
Отчаявшийся архиагент потер ушибленный локоть и прислушался к тишине, нарушаемой только звоном цикад и шелестом листвы. Кто бы это ни был, он умело фехтовал: рука преступника привыкла наносить быстрые и смертельные удары. Тарлаттус кое-что понимал в этом вопросе. Однако если бы это был офицер, то он бы вызвал оппонента на поединок, а подосланный наемник попытался бы добить лежащего. Заколоть лошадь мог лишь тот, кто сопровождал карету.
Клирик осмотрелся и расстегнул седельную суму, чтобы достать вещи, и составил краткосрочный план дальнейших действий. Увидев свою цель так близко, Тарлаттус уже не мог заночевать в поле и как гончая, взявшая свежий след, побежал по дороге, забыв об ушибах и усталости.

Когда они проходили сквозь кованый ажур арочных ворот Хенеса, вслушиваясь в перезвон колоколов, Аэрин подняла голову и, придерживая платок, покрывающий волосы, рассмотрела золоченую статую ангела-защитника, установленную на въездной площади Плаза-де-Нико. Сощурившись от яркого света, отраженного изваянием, она опустила взгляд на выстроившуюся полумесяцем группу паломников, монотонно читающих молитвы перед основанием резного постамента из розового мрамора, отполированного до стеклянного блеска тысячами прикосновений.
Эти места были ей незнакомы. Предгорья Садель представляли собой колыбель Собора, а местные жители участвовали при строительстве первого купола. Возможно, поэтому здесь не было той испуганной суеты и паники, как в других провинциях Эспаона. Не зря же в центре города возвышается кафедральный собор Всех Святых Ликов, уступающий в размерах лишь вилонскому Гранд Кафедрал.
Девушка заметила, как по брусчатке мостовой к ней приблизилась тень Маргада, и ускорила шаг, держась от него как можно дальше. По словам возничего, украдкой подкармливающего даву, граф объезжал Коста-де-ла-Кинта по заброшенной дороге, идущей через бор. Неизвестно, что произошло среди пиний, поскольку строить догадки, основанные на сплетнях служанок, весьма неблагодарное занятие, и тем не менее на белоснежном отложном воротнике графа выделялись засохшие капли крови. Не потому ли он сменил дворянское платье на щегольской наряд, лишенный кружев, как того требовала мода, одобренная неутомимым Собором? Куда же подевались породистая лошадь, шпага-дворянка и нубрийский пистолет?
Аэрин, перехватывая взгляды Элизабет и Изолы, изменивших привычке и снявших мантильи, уже не знала, кого опасаться больше: инквизиции или идальго? Чем дальше от родных мест отъезжала девушка, тем непредсказуемее казался путь, и ее постоянно преследовало неясное предчувствие беды.
– Ты читала миракли? – спросил Маргад, все-таки приблизившись к ней.
Девушка промолчала, и молодой человек услужливо вложил в ее руку небольшой молитвенник. Аэрин удержала в себе дрожь, почувствовав прикосновение его пальцев. Странное ощущение сродни вдохновению обволокло ее сознание, когда Маргад зашагал рядом. Она качнула головой, прогоняя наваждение, а он понял этот знак по-своему.
– Прочти хотя бы один стих, – тихо попросил граф.
Дава заглянула в книгу и, подумав, спросила:
– Зачем они мне?
– С их помощью ты найдешь путь истинный, – с легкой улыбкой последовал ироничный ответ.
– Нет, пожалуйста, возьми обратно.
Аэрин вялым жестом протянула ему молитвенник, и Маргад отстранился, чтобы направиться к соборной лавке, продававшей святые символы. Девушка вздохнула и с обреченным видом следила, как он выбирает украшение. Она не доверяла ему и только изобразила покорность, позволив застегнуть на своей шее золоченую цепочку.
– Подыграй мне, – прошептал он.
– Мучас грасиас, – она склонила голову и кокетливо улыбнулась, мысленно давая ему пощечину.
Аэрин обратила внимание, что даже в воображении она двигалась как-то замедленно, будто устала от бесконечной борьбы. Все ее проблемы с сегодняшнего утра словно отдалились и потеряли четкую форму, уменьшившись до незначительных, не имеющих влияния мелочей.
Прошло не менее четверти часа, прежде чем граф обратился к матери:
– Может быть, остановимся на пару минут?
Элизабет скользнула по нему оценивающим взглядом: у Маргада был болезненный вид. Да и сами леди выглядели усталыми.
– Тебе плохо? – выдержав паузу, спросила Аэрин, надеясь, что вопрос не казался наигранным.
Элизабет обернулась к ней, и дава выдержала укол холодного, высокомерного презрения, быстро сменившегося вдумчивым одобрением.
– Идите дальше, а я немного… постою. Эта жара меня убивает.
И, отойдя в тень, идальго прислонился к стене дома.
– Не опаздывай. Мы будем ждать у Сантас-Пуэртас.
– Да, хорошо… – молодой человек рассеянно кивнул.
Леди отдалились от них прогулочным шагом, и они смогли объясниться.
– Спасибо за заботу и забери свои деньги обратно, – без тени любезности заявила дава, возвращая молитвенник.
Не выдержав пристального взгляда, девушка натянула платок, покрывающий голову, на брови.
– Они для тебя! Возьми! Я скажу, что ты…
– …Ушла в монастырь? – перебила Аэрин, театрально закатив глаза.
В этой настойчивости девушка заподозрила проверку ее желания покинуть их гостеприимную семью.
– Почему бы и нет? – Маргад пожал плечами и поплелся по улице.
– Мне нравятся брюки и длинные волосы, – бросила она, рассматривая его спину.
«А если серьезно, что мне мешает уйти?» – Аэрин сосредоточилась на воспоминаниях о Мелиссе, пытаясь напомнить себе, где она сейчас должна находиться, и с неприятным удивлением не смогла найти прежней привязанности. Будто порванный канат, родственная связь утонула в набежавшей волне. Аэрин вытянула на берег растрепанный конец мокрой пеньки, обвитый водорослями, олицетворявший ее безответственность, из-за которой в конечном счете она потеряла сестру. Тихий шепот здравого смысла, напоминавший о том, что время, необходимое для поисков унесенной ветром лодки, было упущено, не мог защитить от резкого и обжигающего, как удар хлыста, осознания собственной никчемности. Аэрин никогда не простит себе временную слабость и рано или поздно вернется на берег в надежде найти утерянное. Пусть не сейчас. Позже, когда найдет в себе силы и мир будет к ней благосклоннее.
– Только я во всем виновата, – пойдя следом, прошептала девушка, проклинающая судьбу и свою беззащитность: без чемодана ей действительно лучше готовиться к постригу. Незавершенный Каф, иллюзия оружия, еще не способного ее защитить, находился где-то в медленно катящейся повозке с багажом, и она не хотела выдавать свои намерения. Интуиция подсказывала: любой поступок, наводящий на мысли о подготовке к бегству или о сопротивлении, не останется незамеченным.
Неожиданно для себя Аэрин начала меланхолично искать в Маргаде если не заступника, то помощника. Она догнала попутчиков и вместе с ними прошла через южные ворота. После короткой остановки в пригороде беглецы начали восхождение в горы.
Теперь с каждым шагом над ними все выше поднимались безжизненные, отвесные склоны отрогов, лишенные растительности. Пока монахи обживались в этих скалах, прорубая первые кельи, то их не воспринимали всерьез. Братья умели ждать и с завидным терпением распространяли свое светлое учение. Сестры не селились в такой местности и, на свою беду, не смогли помешать закладке собора или распознать призрачную угрозу. Это как раз тот случай, когда жаждущие власти и роскоши люди, пропустив через себя, до уродливой неузнаваемости искажают изначально неплохие идеи.
– Что твоя матушка хочет найти в Садель?
– Я и сам не знаю, – отозвался Маргад, галантно предложив свою руку.
Дава обреченно склонила голову и приняла помощь. Борьба за свободу и беспокойство за сестру отступили в сторону, уступив усталости и бессильной злобе. Хотелось хотя бы на миг позволить кому-то позаботиться о себе. Это нельзя было назвать полноценной покорностью, так как в душе Аэрин все еще сопротивлялась изменениям в ее жизни и надеялась на скорое избавление от невзгод.

Ослепительно яркая Гадия, обрамленная неряшливыми зарослями раскачивающихся темно-зеленых пальм, встретила архиагента соленым порывистым ветром, перебором гитарных струн уличных музыкантов и тоскливыми криками чаек. Оповестив о своем прибытии, он вышел на балкон губернаторской виллы и оперся руками о прохладный мрамор белоснежной балюстрады.
– Кадария, – ни к кому не обращаясь, с тоскою в голосе произнес Тарлаттус.
Прежде ему не доводилось бывать в самой южной провинции Эспаона. Он осмотрел бухту, заполненную судами, качающимися на волнах у причала или на рейде, полоску мола, перегороженный двумя галеонами и фрегатом выход в море и внушающий уважение зубчатый край бастионов форта. Убедившись в надежности охраны, Тарлаттус насладился панорамой города и залюбовался оранжевыми крышами, выделяющимися на фоне выбеленных штукатуркой стен. В этом городе влияние торговли с Фесом отразилось в многочисленных арках и порою причудливо раскрашенных стенах патио.
Рассуждения об удивительной красоте архитектуры, гармонично вписанной в окружающую природу, плавно перетекли в русло воспоминаний о прошлой ночи. Полнолуние. Вот, что он упустил из виду. С нахождением этого фрагмента появилась возможность сложить различные события, до этого момента не связанные между собой, в цельную мозаику. Как говорил ему и другим агентам Родригес, в этой фазе Луны еретики необычайно быстры и ловки и прекрасно видят в темноте, хотя у подлунного могущества есть и обратная сторона: в солнечный день они слабее ребенка, неуклюжи и почти слепы, а любая рана может стать смертельной. Несравненный Мастер хорошо знал их тайную природу.
– Сеньор, вас ожидают, – крикнул адъютант, приоткрыв дверь.
Архиагент твердым шагом проследовал в полумрак здания и предстал перед секретарем губернатора и майором гарнизона.
– Мужчина, задержанный в Гадии, оказался подставным лицом, – доложил офицер, —сейчас продолжаются поиски кареты.
– Сколько человек отплыло со вчерашнего утра?
– Ни одного. К нам еще до рассвета прилетел голубь, – вклинился в разговор недовольный секретарь и зевнул, прикрывая рукой рот.
По мнению дона Кареры, Гадия стала нарывом на теле Собора, наполнившись нищими беженцами и прочим трусливым сбродом, под которым, конечно же, подразумевались аристократы. Генерал-трибун считал своим долгом унизить и вышвырнуть из страны этих испуганных еретиков, презренных мужчин и женщин, не желающих принимать свет истинной веры и не заслуживающих снисхождения. Иногда его принципиальность превращалась в настоящую манию.
В отличие от инквизитора Тарлаттус видел не зловонное месиво из жалких оборванцев, а прилично одетых горожан, опасающихся за свою жизнь. Ему не было дела до их проблем, его заботила поимка Аэрин. Только прежде чем клирик вернул свои мысли в русло розыска, он на мгновение задумался о судьбе эмигрантов. Если все пройдет так, как задумано, то они с Кармелой могут оказаться в числе тех, кто сейчас ждет разрешение на выезд.
– Хорошо, – с задумчивым видом ответствовал Тарлаттус, – значит, она на берегу.
– Мы продолжим поиски и обыщем город, – отчеканил капитан.
Архиагент кивнул, поднял указательный палец, призывая к вниманию, и встал перед картой, занимающей стену кабинета.
– Куда бы подалась графиня, увидев закрытый порт? На север, в Санта-Принс или еще дальше, в Сан-Бургос? Мне кажется, она выберет самое неожиданное направление – вниз, на юг.
Он провел ногтем по бумаге, обозначив нужную дорогу.
– Я подготовлю подразделение.
– С вами приятно иметь дело, сеньор. Не забудьте предупредить Хенес.

Маргад едва переставлял ноги и придерживался за ременное путлище. Его треуголка была сдвинута на лоб, а голова низко опущена. Ничуть не лучше себя чувствовали леди, накинувшие черную вуаль и часто останавливающиеся для отдыха. Сейчас Гранды не обращали внимания на Аэрин и словно забыли о существовании девушки, спокойно идущей рядом с ними.
На ней еще не было оков или веревки, привязанной к горлу, и все же она чувствовала себя пленницей. В конце пути ей прямо, со свойственной благородным кровям вежливостью, или косвенно укажут на ее новое положение и если бы не иссушенные солнцем земли, по которым они шли, то Аэрин взяла бы чемодан, и свернула на ближайшем перекрестке.
С приближением вечера беглецам вернулась былая бодрость. Они поднялись до расширения дороги перед крутой лестницей, куда уже не могла въехать повозка, и слуги принялись за разгрузку, перенося багаж к ящикам и бочкам, накрытым навесом на краю площадки.
Девушка осталась рядом со слугами, высматривая свой чемодан, а Гранды ступили на лестницу. Они почти одновременно оглянулись, вспомнив о ней, и Элизабет что-то сказала сыну. Маргад спустился и протянул даве руку.
– Пойдем?
Аэрин, увидевшая в этом поступке символичное предложение защиты, не торопилась обхватывать его локоть. Вежливо улыбнувшись, она поднялась по ступеням вместе с ним, но сохраняя полшага дистанции.
На верхней ступени их встретил мужчина с резкими чертами лица, в строгой одежде нубрийского стиля. Элизабет заговорила с ним по-терийски, а Маргад повел Аэрин вглубь ущелья. Только сейчас девушка заметила досочный настил, выгибающийся дугой над их головами. Под ним, полускрытые тенью, угадывались очертания чего-то округлого и большого. Так Аэрин в первый раз в жизни увидела дирижабль. Его размеры поразили даву, а полированный металл цвета меди, непонятный символ, начерченный в хвостовой части, изящные изгибы лакированного дерева гондолы притягивали к себе удивленную девушку.
От созерцания воздушного судна ее отвлек голос графини:
– Взлетаем после окончания погрузки… Аэрин, нам надо поговорить.
– Не бойся, – шепнул ей Маргад и оставил их наедине.
«Ну, вот и все», – пронеслось в голове давы, и ее сердце сжалось от ужаса.
Первой заговорила Элизабет:
– Если ты не против, то можешь послужить нам в Илинии.
– Похоже, у меня нет выбора…
Графиня скромно улыбнулась: ответ ей понравился.
– Ты когда-нибудь бывала там?
– Нет, госпожа, – дрогнувшим голосом ответила девушка, проглотив комок в горле.
– Уверена, что там тебе понравится.
– Да, госпожа, – не поднимая глаз, ответила Аэрин.
– Мне нравится твое отношение. Вот увидишь, ты ни в чем не будешь нуждаться.
Не прошло и получаса, как они взошли по раскладной лестнице в гондолу, а графиня сердечно распрощалась со своими слугами, разделив с ними вино, приготовленное к этому случаю. Нубрийцы вытянули дирижабль за канаты из-под навеса и, запустив двигатели, поднялись на борт. Пока шла подготовка к полету, Аэрин крепко держалась за поручень обеими руками – и смотрела в иллюминатор, но вот трап был поднят, причальный трос отцеплен и дирижабль поднялся в небо.
С высоты птичьего полета дава увидела брошенную повозку, навес, слуг, махавших им на прощание, и обрывающиеся вниз склоны предгорий. Увидела и прежнюю, счастливую жизнь, безжалостно сожженную и развеянную по ветру, память о которой она сохранит до ухода в безлуние. Тоска защемила сердце, и дава, не в силах удержать слезы жалости к самой себе, попыталась отвлечься и прислушалась к разговорам нубрийцев. То и дело слышался звонкий девичий смех: в дирижабль вместе с Грандами, Аэрин и нубрийским экипажем поднялась симпатичная кухарка, жившая вместе с северянами.
Посмотрев вдаль, дава от неожиданности вскрикнула. К ней подошла Элизабет и проследила за взглядом девушки. Внизу, по дороге, поднимая клубы пыли, летел черно-красный отряд кирасиров.
– Они опоздали, – успокоила ее графиня.
Аэрин не знала, что из предусмотрительности, гуманных наклонностей или… человеколюбия Элизабет подмешала в вино медленный яд, безопасный для вампиро, чтобы слуги, беззаботно пирующие внизу, не дожили до паноптикума инквизиции. Графиня решила использовать гражданскую войну как повод, позволяющий вернуться в родную Илинию, и не беспокоилась о том, какие воспоминания об их семье останутся в Эспаоне. Сумев вырвать даву из рук инквизиции и получив, таким образом, еще один козырь, она с легким прищуром обдумывала очередной коварный замысел и улыбалась своим мыслям.

Глава вторая
По гулким сводчатым залам прокатился чуть приглушенный расстоянием резкий удар колокола. Архиагент замер на месте, почувствовав, как невидимая волна прошла через тело, оставив после себя блаженный трепет, и, прислушиваясь к эху, поднял голову к витражам, через которые прорывались полосы сине-золотых потоков утреннего света. Самой судьбою к нему был направлен своеобразный призыв вернуться к неприглядной реальности: несколько часов Тарлаттус бродил по мозаичному полу между колоннами, поддерживающими резные своды, и, вдыхая ароматы ладана, перебирал четки дрожащими руками, стараясь обуздать эмоции, а они, как необъезженные жеребцы, постоянно выбрасывали из седла и норовили затоптать ослабевшего всадника.
С точки зрения Собора, он сделал все возможное для задержания еретиков, пересекших границу Эспаона, и никто под Куполом, включая Тарлаттуса, не сомневался в их намерении безвозвратно покинуть Родину. Вручив секретарю кардинала зашифрованное письмо, он ожидал официального ответа из Вилона. Только дон Родригес, имеющий гораздо больше сведений, был способен решить, мог ли архиагент поступить иначе в сложившихся обстоятельствах.
На первый взгляд казалось, что, согласно долгу, пора собираться обратно в столицу для доклада. Тарлаттус в своих поступках руководствовался бы логикой, но возросшее на благодатной почве сомнений мучительно-горькое желание добиться поставленной цели и обрести покой отравило его помыслы. Не находя выхода из ситуации, он в порыве страстей бросался из одной стороны в другую будто дикий скакун, впервые поставленный на привязь.
Несмотря на взятые перед клиром обязательства, тревогу и нежные чувства, привязывавшие его к Кармеле, Тарлаттус не хотел возвращаться к ней, пока проблема с бегством Аэрин не завершена надлежащим образом, и тем более прислуживать палачам, поскольку испытывал вину за те преступления, которые ему пришлось совершить ранее. Возможно, если это не голос разума, то, по крайней мере, совести: он боялся и противился мысли о том, что и в дальнейшем ему придется попирать закон и мораль, но, тем не менее, разве кто-то освободил его от обязанностей супруга? Кто, если не он, клявшийся в верности, должен заботиться о безопасности жены?
Обессилев от споров с самим собой, Тарлаттус рухнул на скамью и в отчаянии схватился за голову. Бессонная ночь, плавно перешедшая в утро, приблизила его к рубежу, за которым, если выражаться словами еретиков, зияла бездонная пропасть безлуния. Такова горькая ирония сегодняшнего дня – одним еретикам и преступникам повезло немного больше, чем другим, узурпировавшим власть.
Непростительное бездействие, порожденное неуверенностью, на этот раз сыграло в жизни архиагента неожиданную роль. Прими он поспешное, необдуманное решение – и все могло бы получиться иначе.
Архиагент вздрогнул, когда послышались тихие шаги и голос секретаря:
– Прощу прощения, Брат, кардинал ожидает вас в исповедальне.
Клирик поднял лицо навстречу косым лучам света.
– Есть какие-нибудь известия?
– Мы нашли карету с мертвым возничим.
– Позвольте, угадаю? Его отравили?
Писарь удивленно поднял брови.
– Я это предвидел, – усталым голосом пояснил клирик.
Оскорбленный в лучших чувствах собеседник поджал губы. Разумеется, видеть уготованную смертным судьбу позволено лишь святым ликам.
Они в молчании прошли по длинному коридору, наслаждаясь хоровым пением, и лестнице, чтобы ступить на скрадывающий шаги бордовый ковер малого зала. У дальней стены возвышалась изящная кабина, украшенная тканью в тон ковра. Указав на низкую скамью, виднеющуюся через открытый проем, секретарь покинул его общество. Тарлаттус без энтузиазма закрыл за собой дверцу и, присев, скользнул взглядом по резной перегородке между кабинками исповедальни. В полумраке не было видно того, кто сидел на расстоянии вытянутой руки.
Все, кто хоть раз побывал в окрестностях Хенеса, знал о нравах человека, носящего солидео[3 - Также пилеолус или дзуккетто. Шапочка, являющаяся обязательным элементом одежды духовного клира. Появилась из-за практической необходимости прикрывать тонзуру (выбритую макушку у принадлежащих к духовному сану) в сырых и прохладных помещениях храмов и церквей.] и трепетно почитающего святой лик Смирения. Совокупность места проведения и обстоятельств встречи предвещала тяжелый разговор.
– Кардинал Туний Саргоский, архиагент Тарлаттус…
И умолк, услышав вежливый кашель.
– Расскажите мне, сын мой, что именно привело вас в Хенес?
Этот первый, и далеко не последний вопрос с самого начала задал формат общения, даже отдаленно не напоминающий исповедь. В интеллигентно завуалированной и официально задрапированной форме от Тарлаттуса требовали отчет о причинах визита.
– Меня отправили в Свободный поиск.
– Разве вы не отпросились сами? – сохраняя спокойствие, уточнил кардинал и, не дождавшись возражений, добавил:
– Ваш истинный путь пролегал в тени, отбрасываемой Грандами. С их исчезновением порочность замыслов оголилась до неприличной очевидности. У меня есть основания считать Хенес неподходящим местом для розыска еретических рукописей, поскольку тут, как вы знаете, хранится изъятая и запрещенная к распространению литература. Я знаком со всеми доверенными Себастьяна, и вы не входите в их число.
– Кардинал Туний, я…
Тарлаттус, не желая оправдываться, замолчал и наклонился вперед, скрывая свое лицо. Конечно, никаких улик против него не было, однако обличающий тон говорил сам за себя: Туний откуда-то знал о тайном задании дона Родригеса. Архиагент не думал, что его ложь так быстро раскроется. Если об этом задании узнает председатель Священного трибунала – Себастьян де Анкарри, впадающий в ярость при малейших подозрениях в готовящемся заговоре, – то по возвращении в Вилон архиагента могли ждать чертоги паноптикума. От этой мысли на лбу выступила испарина, и мгновенно перехватило дыхание. На обязательном в таких случаях допросе рано или поздно вскроется история Кармелы. Неужели все было зря, и он погубил их обоих?!
– Некто могущественный предложил вам помощь в обмен на ворованную книгу? – с явным осуждением в голосе спросил Туний.
– Нет, я бы никогда не пошел на это, – вздрогнул Тарлаттус, судорожно сглотнув.
– Вы считаете, ваш ответ убедил меня? – уточнил кардинал.
«Судя по вопросам, он подозревает конкретного человека в искушении и подкупе агентов. На каком основании?» – задумался клирик.
– Ваше Высокопреосвященство, я никогда не был наемником.
– Искреннее раскаяние докажет крепость вашей веры, тем самым уравновесив вину, – не меняя тона, упорствовал кардинал.
Тарлаттус не был готов исповедаться. Все зашло слишком далеко, чтобы раскрывать правду и просить о милосердии. Признание в лицемерии и злонамеренном использовании Собора в личных целях опускало архиагента на самое дно, на один уровень с еретиками, заслужившими позорное клеймо. Клирик боялся смотреть в сторону перегородки и, застигнутый врасплох, в спешке искал выход из сложившейся ситуации.
– Начните говорить, и вам станет легче, – не отступал Туний.
В его голосе появилась особенная нота, говорящая о возмущении, вызванном упрямством агента. Пауза в разговоре затянулась, и в тишину кабинки прокралось хоровое пение.
– Вы боитесь мести? В обмен на имя я могу предложить вам сто эскудо дублонами и сан диакона. Вы также сможете остаться здесь, под моей защитой.
Тарлаттус лихорадочно перебирал четки и смотрел в одну точку перед собой.
«Остается одно. Если меня раскроют, то придется…» – от незавершенной мысли у архиагента по спине пробежал холодок. Самоубийство не являлось решением всех проблем, зато надежно защищало Кармелу от обвинений в ереси. С приходом к такому умозаключению к архиагенту вернулось самообладание.
– Если дело в ином, тогда зачем вы вернулись в Хенес? Хотели уплыть в Илинию без разрешения фециалов[4 - Коллегия фециалов принимала участие во взаимоотношениях свободных народов, заключении государственных договоров и объявлении войны.]?
Шнурок, объединявший четки, порвался, и на ковер посыпались бусины. Тарлаттус не нашелся с ответом и принялся собирать костяные шарики. Вежливый кашель напомнил об ожидающем ответ собеседнике.
– Я здесь из-за моего честолюбия, – произнес архиагент, с каким-то отрешенным видом убирая четки в карман.
– Продолжайте.
– Кардинал Туний…
В этот момент перед глазами у Тарлаттуса мелькнуло видение бездыханной девушки с потеками крови на шее. Клирик прижал пальцы к переносице и зажмурился: он поставил под угрозу жизнь Кармелы и не сможет обрести спокойствие, пока Аэрин на свободе. Осознавая в полной мере, что у него нет, и не будет второго шанса, Тарлаттус оказался перед выбором: или он покоряется чувствам и, находя в них утешение, продолжает терпеть невыносимо отвратительную жизнь, вздрагивая при каждом стуке в дверь, или воспользуется представившимся случаем. При самом негативном развитии событий ему придется распрощаться с Родиной и попытаться сохранить любовь на расстоянии. Не идеальный вариант решения проблемы, но все-таки он лучше, чем приставленное к виску пистолетное дуло.
– …Позвольте мне завершить начатое и продолжить преследование еретиков.
Высокопреосвященство молчал какое-то время, обдумывая предложение архиагента.
– Ради чего, сын мой?
– Среди них дава из Вилонского Ковена.
Кардинал тяжело вздохнул.
– Почему ты не сказал мне об этом? Будь здесь кардинал, ты бы получил сорок плетей и пожизненное заточение в келье, – произнес другой, до боли знакомый голос.
– Дон Родригес… Как… Как вы здесь оказались?!
– Когда я услышал о Свободном поиске, у меня появились сомнения в твоей честности и основания для дополнительной проверки. Теперь мне не в чем подозревать тебя.
– Мастер, поверьте, ваше предложение значит для меня гораздо больше, чем мешок эскудо, – выдавил шокированный Тарлаттус.
– Неужели?
Тарлаттус зажал в кулаке бусины четок.
– Простите, если вас оскорбил мой поступок. Я и представить не мог…
Дон Родригес успокаивающе рассмеялся. Не слишком громко, чтобы не привлекать внимания.
– Напротив, он доказывает твою ценность, однако я не вижу причин, по которым ты бы отказал Себастьяну.
– Вы бы все равно об этом узнали.
«И устранили бы меня как нежелательного свидетеля» – мог добавить Тарлаттус. Он успел убедиться в рациональности куратора, и снисхождение к некомпетентным агентам не входило в перечень его добродетелей. Не в первую очередь, конечно, но стоило подумать о скрытых возможностях дона Родригеса, так легко подделывающего чужой голос, и причинах такой внимательности к персоне архиагента.
– Позволю напомнить о своем вопросе: почему ты утаил от меня причины отъезда?
– Вы могли отправить другого агента, – нашелся Тарлаттус, – а я собирался закончить начатое.
– Похвальная целеустремленность и неожиданная самонадеянность.
– Я вернусь, – поспешно пообещал Тарлаттус, чувствуя прилив сил.
– Так и будет. Все рано или поздно возвращаются. Найди в порту Гадии фрегат Эстрит Сан-Хелен и отплывай с ближайшим отливом, – собеседник вернул голосу старческое звучание и закончил: – Отдай капитану и не беспокойся, сын мой, я присмотрю за Кармелой в твое отсутствие.
Через прорезь перегородки к архиагенту втолкнули конверт.
– Благодарю, Ваше Высокопреосвященство.
Покидая исповедальню с окрыляющей решительностью, перенесшей его в середину нефа, он замедлил шаг и, прежде чем продолжить путь, с минуту рассматривал потертый конверт с печатью, успевшей раскрошиться по краям. Этот приказ был написан не в тесном полумраке, а значительно раньше.
Прищурившись, он повернул лицо в сторону исповедальни, будто ожидая увидеть там подсказку, и, не найдя ее, пересек вторую половину, чтобы окунуться в плотную жару под небесами, пронизанными палящим солнцем.

Едва утро позолотило нежные, будто взбитые сливки, белоснежные облака, как для Аэрин уже отправили приглашение к трапезному столу. Осторожный стук в дверь ее не разбудил: девушка встала еще до рассвета и, сидя на койке, размышляла над вчерашним разговором с Элизабет. Неохотно выйдя из крохотной каюты, отведенной для прислуги, она посмотрела по сторонам, будто очнулась после долгого сна, и, не узнав, где находится, прислушалась к равномерному вибрирующему гулу, доносящемуся откуда-то из хвостовой части дирижабля. Вчера, едва ее голова коснулась подушки, она буквально провалилась в сон, спасаясь от тревог в сладком мире грез, и не обратила на него внимания. Дава не понимала, откуда исходят эти звуки, пока не вспомнила про вращающиеся механизмы под корпусом воздушного судна.
Тихо поздоровавшись с леди, она устроилась в стороне от них, насколько позволяли габариты трапезной, и как можно ближе к иллюминатору.
По сравнению с тем суетливым утром в асьенде Грандов, этот скромный завтрак показался ей роскошным приемом в королевском дворце. Собственно, три дня назад Аэрин плохо чувствовала вкус еды и по большому счету испытывала к ней отвращение. Если бы тогда девушке дали не жесткий зерновой хлеб и масло, а предварительно вываренный кожаный ремень, то она, не испытывая сомнений и не задавая вопросов, с благодарностью начала бы жевать и его.
Постепенно нависавшая над ней угроза оказаться распятой на крючьях садистских устройств развеялась, как утренний туман, и у Аэрин, покинувшей Эспаон и буквально наступившей на тень ускользающей уверенности в завтрашнем дне, появился вкус к жизни. И нет ничего страшного в том, что из-за тоски по покинутому дому и переживаний о судьбе Сестер, омрачающих ее спасение, у еды появился горький привкус. У нее будет достаточно времени, чтобы оценить достоинства и недостатки новой кухни.
Дава посмотрела через иллюминатор на ленивые волны моря Роз. Продолжая рассуждать на тему ближайшего будущего, она закономерно захотела узнать, куда они летят. Может быть, ее везут как трофей Эспаона? Хорошо если так. Элизабет могла успокоить ее, чтобы без проблем перевезти – девушка сжалась от этой мысли – в дома прихоти. Да, ей удалось ускользнуть из когтистых лап мучительной смерти, но тревога не исчезла бесследно и порождала самые неправдоподобные предположения.
Знакомый голос не позволил ей замкнуться в себе:
– Дорогая, тебе больше не надо носить это ужасное платье. Мы нашли для тебя другое.
– Благодарю вас за вашу доброту, – скромно опустив глаза, ответила Аэрин.
Сестры переглянулись, обменялись парой фраз на терийском и продолжили наслаждаться запахом и вкусом горячего кофе.
Девушка набралась храбрости и спросила:
– Маргад не придет?
Элизабет пригубила горячий ароматный напиток и слегка прикрыла глаза. Поставленные цели были достигнуты, а приказы исполнены в точности, и, не смотря на неожиданное появление ведьмы и возросший риск провала, сейчас ее присутствие придавало особенную пикантность ситуации, позволяя наслаждаться не только своими способностями, но и унижением клириков. Еще один повод для гордости, подчеркивающий ее превосходство. Графиня скромно улыбнулась и снисходительно посмотрела на даву. Явственно получая удовольствие от каждого слова, она ответила:
– Он… завтракает у себя в каюте.
Изола подняла взгляд на сестру, и они мгновение рассматривали друг друга поверх чашек. Затем обе рассмеялись, прикрывая губы изящным жестом.
К завершению трапезы Аэрин услышала приближающиеся сзади шаги и обернулась. Молодой граф в модном черном облачении с золотым шитьем, из-под которого выглядывал воротник белоснежной рубашки, с непринужденной учтивостью поклонился присутствующим. Дава не смогла выдержать его взгляд и отвернулась. Это не скрылось от внимательной Элизабет.
– Всем доброго утра!
Он был в хорошем настроении и как никогда вежлив.
– Как ты переносишь воздухоплавание? – обратился он к Аэрин.
Дава почувствовала, что краснеет, и робко ответила невпопад:
– Спасибо, мне очень нравится.
– Славно.
Маргад вытер губы и руки салфеткой, пожелал всем приятного аппетита и с поклоном ушел.
– Ах, какие манеры! – восхитилась Изола.
– Производит впечатление на нашу гостью.
Графиня улыбалась, едва сдерживая смех. Нервное напряжение последних дней сменилось на умиротворяющее спокойствие, и беглецы старались как можно быстрее забыть о невзгодах и высмеять недавние страхи. Все сразу же вспомнили об этикете и своем внешнем виде.
Аэрин хотела как можно скорее переодеться, чтобы не появляться рядом с Маргадом в кошмарном платье служанки, и сбежала, не забыв поклониться леди. Вернувшись к себе в каюту, девушка обнаружила, что, пока она завтракала, к ней занесли баул, шкатулку с драгоценностями и маленькое зеркало. Ни у Элизабет, ни у Изолы такого не было, а украшения могла носить только юная особа. Судя по аккуратно разложенным наборам, незнакомка успела объездить половину мира и отдавала предпочтение недорогим и вместе с тем элегантным вещам. Такой подарок одновременно радовал и заставлял задуматься.
Когда Аэрин, наклонившись к зеркалу, расчесывала волосы, в коридоре послышалась тихая возня. Кто-то шептался на нубрийском, иногда срываясь на неразборчивую ругань на нескольких языках сразу, и дава, осторожно приоткрыв скользящую вдоль переборки дверь, незаметно выглянула в коридор.
Двое северян в форменных куртках несли длинный мешок. Ноша была неудобной, все время задевала углы и выступы тесного прохода, и нубрийцы, беззлобно переругиваясь, пытались протолкнуть ее дальше. Натянувшись в очередной раз, края ткани распахнулись, и Аэрин увидела торчащие из-под мешковины голые ступни девичьих ног.
Она с огромным усилием удержала в себе крик, идущий из живота, и, задержав дыхание, тихо прикрыла дверь. Прислонившись к переборке, девушка прижала ладони к лицу и застыла словно статуя, погруженная на дно океана, в кромешный мрак, куда сквозь гнетущую зеленоватую толщу воды никогда не проникает солнечный свет. Перед ее мысленным взором прошла улыбающаяся служанка, взошедшая с ними на борт, салфетка Маргада с красными пятнами…
Аэрин повернулась к зеркалу, в котором отражались разложенные украшения, и поднесла к глазам примеренные кольца. Теперь ей многое стало понятно.
Что бы с ней сделали, откажись она от предложения Элизабет? Несли бы сейчас в мешке? Каким образом она не заметила рядом с собой вампиро? Впрочем, распознай она их, это ничего бы не изменило в лучшую сторону, и тем более не пошло бы ей на пользу.
Как бы там ни было, Элизабет не просто так повысила ее классовый статус. Вдруг она собирается подать ее на десерт, предложив как изысканное блюдо?! У Аэрин не хватит ни решимости, ни сил покончить с собой, предпочтя смерть позору. Слабым утешением выступали рассказы наставниц о смертельном яде на зубах кровопийц и невозможности заключения брака между давами и вампиро. Несчастный Маргад, понимая, почему им нельзя быть вместе, смирился с необходимостью и действительно хотел ей помочь! Аэрин тяжело дышала, не желая примерять роль хамона в руках кортадора[5 - Специалист по нарезке хамона особым образом.].
Когда она успокоилась, то приняла решение: нужно изобразить благодарность и выполнять приказы до тех пор, пока не осмотрится на новом месте. Девушка продолжила расчесывать волосы, поскольку единственно возможный союзник должен находиться на коротком поводке ее красоты. Без него она не сможет узнать о судьбе Мелиссы или получить помощь из-за отсутствия ковенов в Илинии. Доверяла ли она Маргаду хоть в малейшей степени? Если уж спрашивать прямо, то можно ли вообще довериться убийце? Нет и нет! Ее трясло от мысли остаться с ним наедине, быть запертой на одном воздушном судне с вампиро, и все-таки другого выбора у нее не было. К глубочайшему сожалению давы, на всем Северном Полумесяце остался лишь один дом, куда она могла бы безбоязненно войти, а для этого необходимо расстаться с графиней и добраться до Каристоля. Все это виделось трудновыполнимой задачей.
Их дирижабль еще до заката опустился к причалу для воздушных судов, находящемуся на стрелке, образованной морским берегом и разрезающей его извилистой речкой, и Аэрин, будто собираясь сбежать, выскочила в коридор, не желая оставаться рядом с Грандами.
Выбежав к верхней ступеньке раскладной лестницы, она запрокинула голову, рассматривая сияющее синевой небо, и подставила лицо ласковому бризу, скользнувшему по коже шелковым платком. Климат в Дорлэнде, или как называли его местные жители – Илинии, был похож на Эспаонский. Этому способствовали дыхание южного моря, и горный хребет, идущий вдоль северо-восточной границы страны и отсекающий холодный ветер.
Аэрин почувствовала себя важной леди, когда нубриец подал ей руку, помогая спуститься.
– Добро пожаловать в Илинию, – с акцентом произнес он.
– Благодарю, сеньор, – вежливо улыбаясь, ответила Аэрин и кокетливо опустила взгляд.
– Идем, – позвал ведьму Маргад, проигнорировав северянина.
Она не поняла, каким образом граф опередил ее, но не решилась у него спросить.
К ним навстречу из обвитого диким виноградом берсо[6 - Садовое сооружение. Проход-галерея, образованный стенками и куполом в виде трельяжа для вьющихся растений.] вышли два человека: седой статный мужчина с тростью, уже давно перешагнувший зрелость, и смуглая женщина, заулыбавшаяся при виде Маргада.
Молодой человек подошел к ним и, подбирая слова для приветствия на незнакомом Аэрин языке, с почтительным уважением склонил перед ними голову.
– Перед тобой мой дед, Георг фон Нагессен-Дорфийский, и его жена – леди Дебора.
Аэрин с улыбкой поклонилась им.
Тем временем из дирижабля вышла Элизабет и, охнув от неожиданности, поспешила к родителям. Шедшая позади нее Изола, выронившая шляпку, чтобы обнять мать, дополнила эпизод воссоединившейся семьи.
– Нам пора, – вполголоса произнес Маргад.
Не раздумывая над тем, что она делает, дава ухватилась за его локоть и позволила увести себя к стоящим поодаль каретам.
– Мы еще встретимся с ними в Ая. Думаю, им надо дать немного времени.
– Как скажешь.
«Он хочет убить меня или просто увел от любопытных взглядов?» – сдерживая нервную дрожь, гадала девушка.
Уже в экипаже, сев напротив друг друга, Маргад спросил:
– Ты уже поняла, кто мы?
– Что ты имеешь в виду? – переспросила осторожничающая Аэрин, не поднимая взгляд.
Внутри нее все похолодело от страха. Перед ней изверг, находящийся от нее на расстоянии вытянутой руки.
– Не знаю, как деликатней… – идальго тяжело вздохнул. – Чтобы защитить тебя, мы расскажем семье, что ты моя невеста. Так надо. Да, и, пожалуйста, избегай любых поступков или слов, наводящих на ассоциации с давами.
– Зачем такие сложности?
– Это сохранит тебе жизнь.
– И как долго мне изображать невесту? – с легким раздражением спросила девушка, боясь насильного замужества и проклиная себя за слабость и безволие.
Желание ударить его по лицу вновь всколыхнулось в ее сознании. Быть может, в следующий раз она не сможет себя сдержать.
– Думаю, недолго. Дон Норозини не ладит с матерью, и нам придется переехать.
Поймав ее взгляд, идальго добавил:
– Прости, я не смогу пересказать тебе биографию прародителя, насчитывающую несколько поколений.
Аэрин изобразила удивление, быстро сменившееся ужасом.
– Теперь ты догадалась?
– Очевиднее некуда.
– Надеюсь, ты не хочешь выпрыгнуть из кареты? Точно нет? – переспросил граф, заметив, как она сжалась. – Наберись терпения. Когда-нибудь я смогу уговорить мать отпустить тебя.
«Лет через двести, если повезет», – пронеслась у нее мысль. Девушка не понимала, продолжает ли он начатую Элизабет линию, и осторожно подбирала слова для ответа. Раньше ей не хватало осмотрительности в поступках, впрочем, ничего страшного, жизнь оказалась самым безжалостным учителем.
– Мы еще успеем обсудить этот вопрос, – осторожно ответила Аэрин, и выглянула в окно.
Ей было так грустно и одиноко в окружении чужой семьи на фоне незнакомого, пусть и живописного пейзажа. Так хотелось расслабиться и вести себя естественно, как в компании подруг! Искренне смеяться, как когда-то, бегая по морскому прибою, держа за руку Мелиссу… Вслед ее мыслям над морем взметнулись белоснежные крылья и плачущие крики чаек.
Пока она погрузилась в воспоминания, Маргад спокойно, с отстраненным выражением на лице изучал обочину дороги и отроги изломанных ущелий, обрывавшихся в море. Девушка интересовала его меньше обычного.
– Ладно, отложим все эти разговоры и заботы на другое время и позволим себе небольшой праздник.
Даже если бы дава не видела бездыханное тело служанки, она бы засомневалась в его искренности. Приятно смаковать победу, когда все опасности остались позади, чего нельзя сказать о ней самой. Или он не понимал такой простой истины или судил о других людях исключительно по себе.
Когда экипаж пересек каменный мост, перед которым река обрывалась водопадом, и въехал в старинные башенные ворота, то оказался на небольшой площади перед укреплениями ветхого замка. На наклонном основании фортификационной стены в обрамлении лоз дикого винограда выделялся барельефный герб с изображенным на нем коронованным черепом. Это был символ бессмертной власти или могущества, полученного за счет чьей-то жизни.
– Добро пожаловать в Ая, – ухмыльнулся Маргад.
Для девушки эти слова прозвучали с другим смыслом – молодой человек перестал прятать от нее клыки под верхней губой.
Несмотря на привкус опасности, весь день до самого вечера прошел прекрасно, а ожидание нового разговора с графиней придавало ему нервозную остроту. На Аэрин почти не обращали внимания, и лишь Маргад не отпускал ее далеко от себя и переводил для нее на эспаонский, когда Элизабет Гранд в абсолютной тишине перед собравшейся семьей рассказывала последние новости и трагическую историю эмигрантов. Конечно, некоторые моменты, такие как происхождение Аэрин или отравление слуг, были пропущены. Да и кто эти люди, чтобы их упоминать? Девушка не показывала своего возмущения, скрывая его под бесчувственной маской светской львицы.
В итоге графиня снискала уважение и так необходимые ей симпатии сочувствующих слушателей. Бесспорно, это был сложный и изящный в исполнении замысел, и, можно спорить на что угодно, – не последний.
После ужина Маргад проводил Аэрин к внутреннему дворику на верхнем ярусе, где между сетью балок перголы[7 - Пергола – садовое сооружение, навес для защиты от солнца, собранный из секций, опирающихся на поперечные брусья. В отличие от берсо, у перголы не сводчатый потолок, а горизонтальное перекрытие.] и поросшими виноградом и плющом реечными решетками трельяжей, разделяющими дворик на ячейки, скользили призрачные, постоянно меняющие форму мистические тени. А где-то наверху летучие мыши, вечные спутники вампиро, пищали под шепот водопада и виртуозную игру скрипок: фиеста была в самом разгаре.
Молодой человек без объяснений оставил ее в одиночестве, и девушка долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь. Еще с утра она не узнавала в нем того, кто приносил цветы и носил ее на руках. Разве два дня назад он прошел бы мимо дедушки с бабушкой, которых не видел ни разу в жизни? Оставил бы одну в темноте? Зачем и перед кем ему приходится изображать холодного и расчетливого терийского лорда?
Она недолго оставалась наедине со своими тревогами. Раздались уверенные шаги, и к ней со сдержанной улыбкой приблизилась Элизабет, держащая в руке мерцающий фонарь. Для графини света было более чем достаточно, поэтому трепещущий на фитиле огонек предназначался для успокоения давы.
– Тебе понравилось, как нас приняли?
– Выше всяких похвал… – в тон ответила ведьма.
Леди внимательно посмотрела на нее, и Аэрин смутилась.
– Благодарю за все, что вы для меня сделали, госпожа…
«И спасибо, что не отдали на завтрак сыну», – могла бы она добавить, однако благоразумно сдержалась.
– Приятно слышать. Полагаю, Маргад уже посвятил тебя в наши планы.
Элизабет всмотрелась в темноту и продолжила:
– Дорогая, мне нужно, чтобы он научился контролировать жажду, и я полагаю, ты сможешь нам помочь.
Аэрин отвела взгляд, поскольку графиня переоценивала ее возможности.
– Ты так быстро сдаешься, – вздохнула леди, открыла заслонку фонаря и по очереди зажгла факелы на колоннах, поддерживающих потолок.
Дрожащее от легкого дуновения ветра пламя едва разгоняло мрак, но тени в нишах отступили, показав высеченные в камне исторические барельефы. Элизабет взяла девушку за руку, чтобы пройтись вместе с ней, и ведьма ощутила холодную ладонь и… стальные пальцы, способные разгибать подковы без каких-либо усилий.
– Посмотри по сторонам. Эти старые стены еще помнят королей древности. Трудно поверить, что великий Александр Энзо ходил по этим залам. Здесь от Красной Королевы пряталась Натали Тагостини. Даже Эспаон не смог склонить ее голову. Сколько раз ни осаждали бы Ая, его защитники не сдавались на милость победителю. Мне часто напоминали об этом, когда я была девочкой.
Она поставила фонарь на плитчатый пол и присела на деревянную скамью у стены. В ее голос вплелись деловые нотки:
– Когда я выросла, наш прародитель, позабыв о своем кредо, отдал меня сыну Росарио Гранда. Не скрою, мы с Алехо нравились друг другу, только это не оправдывает поступок дона Анзиано, продавшего меня за эспаонское вино. Дорогая, ты догадываешься, зачем я тебе об этом рассказываю?
Аэрин отрицательно качнула головой.
– Моя дорогая, мне не понравится, если кто-нибудь, сравнивая меня с доном Анзиано, найдет между нами сходство. Поэтому не бойся, никто не навязывает тебе замужество.
– Спасибо, госпожа, – пролепетала дава.
– Есть и дурная новость. Он не допустит, чтобы кто-нибудь узнал о тайнах нашей семьи. Помни об этом, если тебе выпадет честь с ним разговаривать. Это может спасти тебе жизнь, и, поверь, она имеет для меня значение.
Не испытывая сомнений, девушка решительно перечеркнула список заранее заготовленных вариантов просьбы об освобождении. Ее не отпустят ни при каких обстоятельствах, а значит, у нее только одна попытка обрести независимость. Дава представила, как ее бледное тело с остекленевшими глазами заворачивают в мешковину, и скрытая пеплом утрат и выжженная страхом тлеющая ненависть, потревоженная Элизабет, затеплилась желанием бороться за свою честь и свободу.

Стареющая луна, уже заметно идущая на убыль, подобно небесному маяку поднялась над темным вихрящимся гребнем вздымающейся воздушной волны и, озарив окрестности мертвенно-бледным, бесчувственным светом, потонула под валом громадной тучи. Бегущая по земле рябь сменяющихся света и тьмы придавала таинственный и пугающий вид: обветренные и неподвижные могильные камни в черной оправе чугунных оград выступали над колыхающейся травой, словно коронованные головы гигантских статуй, за века ушедшие под землю, а склонившие растрепанные кроны деревья тревожно зашелестели поблескивающей листвой, предупреждая смертных о безжалостности времени. При сильных порывах ветра они наклонялись, вытягивая ветви над тропой и будто приветствовали идущего под ними, чтобы спустя мгновение, устало выпрямившись, прошептать за спиной скорбное напутствие.
На этом участке кладбища, вдали от воинских захоронений, находились гробницы аристократических семей и патрициата, чьи имена уже мало кто мог вспомнить. Среди потрескавшихся монолитов выделялись забытые всеми усыпальницы вымерших родов, блестевшие некогда полированными плитами. Когда-то они олицетворяли заслуженные величие и славу, а сейчас, скрыв пышные формы под плющом и диким виноградом, пробуждали жалость и сострадание в сердце одинокой девушки, бредущей по заросшей дорожке.
Каждый раз, когда ночное светило показывалось над головой, она замирала в тени и вслушивалась в порывы завывающего ветра, о котором так любил рассказывать отец в ненастные дни возле камина. Этот протяжный вой над кладбищем, исходящий не от живого существа, а от обезличенных сил природы, связывал прошлое и настоящее, заставляя задуматься о неизбежности безлуния.
Еще в детстве Маргариту манила темнота, опускающаяся на мир таинственным занавесом. Вопреки ожиданиям родителей, тяга к сокрытому не умерла со вступлением во взрослую жизнь, а склонность к длительному шпациру после заката по сумрачным кулисам стала в каком-то роде необычной традицией. И если во мраке ночи и не скрывался ответ на вопрос: зачем так дальше жить? – то хотя бы ночь служила поводом, чтобы воспользоваться врожденными талантами.
Прошедшее с тех пор время ничего не изменило. Маргариту по-прежнему интриговала ночная тишина, наполненная множеством запахов и звуков, незаметных для обычного человека. Растворяясь в ночи и оставаясь наедине с собой, она получала удовольствие от демонстрации своих способностей, приносящих иллюзорную безопасность, и черпала в них утешение. Особенно сейчас, когда ее эмоциональность обернулась проклятием, от которого также невозможно избавиться, как от собственной тени, это полнолуние, прибавляющее сил и уверенности, было особенно долгожданным. Начинающийся сезон двулуния обещал большие перемены, хотя сомнительно, что Эмира расщедрится для нее и брата на два билета до Далона в один конец.
В уходящее межсезонье удача отвернулась от нее. Может быть, ей не стоило заступаться за воришку, хотя, была бы у нее возможность изменить историю, она бы ею не воспользовалась. К сожалению, у брата и вовсе не было времени для дипломатических маневров. Пощечина сестре, нанесенная рукой Дио, требовала немедленного ответа. Видят Луны, случилось то, что все равно произошло бы позже. Внебрачный сын дона Джакоба Трейна страдал от унизительного положения в семье и, нося фамилию матери, определившую его судьбу, как рабское клеймо, выполнял любое поручение, каким бы грязным оно ни было. В его лице глава Сагро приобрел верного сторонника, мечтающего о равенстве среди Трейнов, и он только усмехался, когда узнавал об очередной дуэли Дио. Опытный бретер и умелый фехтовальщик сутки напролет искал повод для защиты своей чести, или той измазанной кровью гордыни, которая заменяла это качество. Для такого человека любой протест воспринимается как вызов, пробегающий дрожью ярости по чувствительным струнам эго.
К счастью, в это дело вмешалась Эмира Трейн, законнорожденная, занимающая в иерархи положение первой наследницы. Девушка не уступала Дио в мастерстве владения шпагой и не имела ничего общего с изнеженными особами из других семей, отстаивая интересы Сагро словом и делом наравне с мужчинами, и не боялась высказывать свое мнение в спорах с отцом. Неизменно мужской костюм и коротко подстриженные волосы Эмиры выдавали ее бунтарский характер, благодаря которому Антонио все еще был жив, а не заколот, как свинья. Впрочем, леди не забыла извлечь пользу из сложившейся ситуации. Конечно, она не могла взять к себе в Капеллу брата Маргариты, но отослала его с поручением туда, где Дио его не нашел бы. Это была своеобразная пощечина брату за насилие над слабым полом. Пусть Луны станут очевидцами: через него она мстила отцу за ошибку молодости.
После отъезда Антонио, Маргарита оказалась заложницей, гарантирующей выполнение приказов, отданных ему от имени семьи. Все эти решения отражали еще одно свойство Эмиры, избегающей проливать кровь, если на то не было острой нужды.
Не имея других вариантов, Маргарита в самые короткие сроки изучила правила игры, навязанные Сагро. Разумеется, от поведения девушки зависела судьба брата, так что приходилось держать язык за зубами и привыкать к семейным традициям, свято почитаемым на каждой, в том числе нижней ступени внутренней иерархии, поскольку ее служение Трейнам началось в стойлах фамильной конюшни.
Невысокий рост и фигура, несущая на себе следы болезненной худобы, навели старшего конюха на мысль, что внешность мальчика подойдет ей гораздо больше, чем длинные косы с вплетенными лентами. Кто знает, может быть, он хотел, чтобы конюхи не обращали внимания на девушку и не отвлекались от работы, или ему пожаловалась Лидия, родная дочь, почему-то увидевшая в Маргарите опасную соперницу. Как мясник Марко все сделал сам. Игнорируя визг и получаемые от острых ногтей царапины, он намотал на руку и криво откромсал тугой пучок шелковистых волос теми же ножницами, которыми любовно ровнял гривы породистых коней.
Униженная и принужденная надеть поношенные бриджи и безразмерную рубаху, выполняя самую неблагодарную работу на конюшне, она с нетерпением ждала случая показать свои способности и отомстить за обиду. Будь она глупее, то, конечно и не подумала бы о лучшей доле, но Маргарита не хотела провести остаток жизни по щиколотку в навозе в вечном страхе за брата. Антонио, как и любой молодой человек низкого сословия, вступивший в ряды Сагро, пополнил ряды прислужников-солдат. Если сравнивать, то ему повезло значительно меньше, чем сестре. Вставая с рассветом, он не знал, вернется ли вечером в барак, служивший казармой. Семья не избегала открытых конфликтов и могла среди дня захватить для последующего выкупа человека знатного происхождения, как правило, не выходящего в люди без телохранителей, или обложить данью богатый цех, вломившись в мастерские, охраняемые вооруженными наемниками.
Поэтому каждый день, проведенный со щеткой или лопатой в руках, лишь отдалял, а не приближал счастливое будущее – после убийства их родителей Антонио и Маргарита мечтали вернуться на Родину в Нубри, к родственникам матери, чистокровной терийки. Они были единственными, кто мог бы помочь сиротам.
Проводя бессонные ночи в поисках выхода, девушка бродила около конюшен, с каждым днем уходя все дальше. Впрочем, всегда возвращалась: с другой стороны двора была псарня; большие гончие недолюбливали Маргариту и рычали на нее, едва она приближалась к клеткам с намерением подкормить их объедками. При попытке побега они без особых сложностей найдут ее до исхода суток. Девушка представляла, что будет дальше, поскольку, имея на это все основания, верила интуиции больше, чем доводам рассудка. Собаки не станут рвать плоть без приказа, только изваляют в грязи на радость прислужникам. Потом будут розги, вымоченные в вине. Ими будут бить до тех пор, пока она не упадет в обморок. Конечно же, ей не дадут умереть, чтобы уродующие спину шрамы, протянувшись неровным рубцом через всю оставшуюся жизнь, служили немым напоминанием остальным прислужникам об их месте в этом жестоком мире.
Испытывая к себе жалость, Маргарита всхлипнула и сердито утерла слезы. Никто и никогда не должен увидеть ее слабость. Вопреки всему и всем надо быть сильной и бесстрашной. Представив себе, как бы поступила Эмира на ее месте, Маргарита мстительно усмехнулась, и над затерявшейся в тенях тропинкой блеснули два флюоресцирующих зеленых глаза.

Ленивые бледно-зеленые волны то поднимали, то опускали раскачивающуюся в утренней дымке длинную лодку и обдавали гребцов пенными брызгами. Мягкий бриз подталкивал ее к берегу и трепал полы сутаны клирика, сидящего на носу и упрямо смотрящего перед собой. Он не обращал внимания на качку и обернулся всего один раз – туда, где на фоне дымчатого марева за кормой Эстрит Хелен горделиво плескался флаг святой Астаньи. Видел ли он резные, с позолотой борта корабля, богато украшенные перила и гальюнную фигуру? Слышал ли плеск волн, поскрипывающий такелаж и рангоут? Вдыхал ли смолянисто-соленый запах свободы?
– Останетесь при гарнизоне, святой отец?
Капитан в начищенной до блеска кирасе скрестил руки на шпаге, вынутой из ременных застежек и уложенной на коленях.
– Святые лики укажут мне путь.
Офицер нахмурился. Если бы он не знал храмовников так хорошо, то отговорил бы клирика от путешествия по разоренному югу полуострова.
– Я понял. Только не выходите за границы Кабрии и Сиции. Мы не сможем вам помочь за границами Протектората.
– Благодарю за совет. Вы мне очень помогли.
– Это наш долг, – был скромный ответ. – Святой отец, не сочтите просьбу за ответную услугу. Благословите моих ребят.
Клирик поднял руку, забормотав молитву, и сидящие в лодке притронулись губами к своим священным знакам.
– Мы проводим в Илинии большую часть года, так что… всякое может случиться.
– Опасаетесь еретиков?
– Куда же без них? С последнего восстания прошло не так много времени, и вице-король боится за свою жизнь. Из-за этих недоумков я провожу с дочерью один месяц в году.
Упоминание еретиков повернуло рассуждения Торе, изменившего имя на илинийский манер, в русло недавнего преследования Грандов. У них было чему поучиться.
Теперь, чтобы найти Аэрин, ему придется подслушивать, уговаривать, подкупать и шантажировать. Иным словом, использовать всякую возможность, даже если таковая лежит за чертой полномочий агента. В случае неудачи Торе мог бы обратиться к какой-нибудь влиятельной семье и договориться о похищении девушки или обсудить с ними даже нечто большее. Если соблюдение неписаных правил чести не приносит желанного результата, то какой резон им следовать? Пришло время, когда для достижения цели ему придется прибегать к самым подлым приемам, которые он знал.
Впрочем, его противников не стоит недооценивать. Они на родной земле, в своем праве и в кругу единомышленников. Их богатство и тайная власть лишь возросли с пересечением границы Истлэнда. Чего только стоит нубрийское воздушное судно, ускользнувшее из тщательно расставленных сетей. Осознавая неравенство сил, агент в бессильной злобе сжимал кулаки.
Дуновение бриза защекотало кожу, будто пытаясь успокоить нервную дрожь и отвлечь от неприятных раздумий: через лоскуты тумана проступила полоска берега.
Итак, Илиния, будь она проклята. Клирик был вынужден признать неприглядную правду – по указанию графини преследователь может превратиться в жертву за мгновение, которое требуется пуле, чтобы попасть в сердце. Гранды были слишком умны даже для вампиро, и клирик решил сменить метод достижения цели. Теперь он полагался только на себя, и без крайней нужды не начнет открытую игру. Изнуряющие тренировки дона Родригеса, опыт рискованного агента и восхищение, вызванное непредсказуемостью Грандов, закалили его характер. Вооруженный таким клинком гибко обойдет возможную преграду, нанеся смертельный удар в самое уязвимое место.
С этими мыслями он шагнул из лодки в набежавший прибой и помог солдатам вытащить ее на берег, заслужив одобрительные взгляды. Сбросив прилипшие водоросли с промокших ног, Торе наметил дальнейший путь и неспешно последовал за капитаном по накатанному волнами плотному песку. Неважно, что его цель где-то рядом. Пусть она убедится в своем спасении и забудет о соборных ревнителях и недавних тревогах. Он придет к ней в самый неожиданный момент, когда его никто не ждет, и встанет за спиной в час триумфа. Ему не нужно заглядывать в округлившиеся от страха глаза, читая заранее придуманный монолог, или злорадствовать, празднуя победу. Это плоды фантазий незрелых и слабовольных личностей. Слова, по своей сути, будут лишними. В конечном счете, ни одна произнесенная фраза не сравнится с переживаниями узника, изо дня в день смотрящего на воздвигнутый ради него эшафот. Шепот приближающейся смерти ужаснее глумливых выкриков толпы, жаждущей расправы, и оскорбительнее смеха торжествующего врага, наблюдающего за проведением жестокой казни. Что же делать, если рядом нет палача, и отсутствует возможность провести казнь по всем правилам? Определенно, не стоит понапрасну терять время.
Палач! Это слово, как раскаленное клеймо, нависло над ним. Клирик до кожного зуда чувствовал исходящий от него жар, заставляющий в робком сомнении отступиться от задуманного, и нахмурился, представив себя с окровавленными руками над бездыханным телом девушки. Неожиданно для него этот образ дополнился Кармелой, вышедшей из тьмы позади архиагента, и в знак благодарности прижавшейся щекой к его плечу. С благодарной нежностью поглаживая локоть мужа, она смотрела на изувеченную Аэрин и в ее глазах злобно блестела оголенная сталь, а на губах, как на жуткой маске, застыла хищная улыбка…
– Плохо переносите качку? – усмехнулся капитан. – Не отставайте, педро.
Торе был слишком занят, чтобы ответить, и поднял руку в знак согласия.
Отдышавшись, он оглянулся на цепочку своих следов на песке, теряющуюся в тумане. На этом берегу, устланном выброшенными морем водорослями, под напором ветра, уносящего вдаль тоскливые крики чаек и размеренный шум прибоя, с ним что-то произошло. Торе еще не мог осмысленно сказать, в чем выражались изменения, хотя чувствовал важность перемен и последовал за ушедшим вперед отрядом, в задумчивости склонив голову.
Еще не дойдя до форта, архиагент обнаружил первое различие: неоднократно повторяемые слова о неизбежной гибели девушки потеряли былую силу.

Ранним солнечным утром Аэрин сидела на жесткой скамье под высокими дубовыми дверями, покрытыми барельефами, изображавшими исторические деяния рода Миллениум, за которыми находился кабинет влиятельного вампиро, имевшего власть не меньшую, чем вице-король Кабрии. Внутри она ожидала найти сходство с залом суда, с его возвышающимся на помосте громоздким вычурным столом, едва угадывающимся под стопками бумаг и сводами законов.
Поскольку дава пока еще не являлась полноправным членом семьи, то ее не пустили вместе с Грандами, оставив терпеливо ожидать приглашения войти в унизительном одиночестве. После аудиенции Маргад не остался вместе с ней и ушел по своим делам, чем обидел и без того расстроенную даву.
Минуты неспешно растягивались, заставляя девушку задуматься о причине, почему она здесь оказалась. Приходящие сюда люди не делились тревогами и благоразумно хранили свои тайны и эмоции, пока личный помощник дона Норозини не просил их войти. Среди них встречались как самые простые горожане, так и зажиточные сеньоры: одинаково сдерживающие гнев, а иногда слезы. Пришло время, они ушли, и узкий зал приемной давил на последнюю посетительницу всем молчаливым гнетом одиночной камеры.
На секунду показалось, будто кто-то открыл дверь, но это наваждение, иллюзия, вызванная желанием как можно быстрее попасть внутрь, мгновенно рассеялась, как только дава повернула голову. Убедившись, что створки дверей, надежно ограждающие Норозини от остального мира, все еще были заперты, дава спрятала лицо в ладонях.
Она понимала, что Элизабет или Маргад упоминали ее, придерживаясь согласованного с ней плана. Из этого также следовало, что рассказ давы не должен выглядеть выученным наизусть. Поэтому девушка выбрала общий стиль речи, немного отличающиеся от того, который они использовали, изобретая легенду и додумывая подробности.
Аэрин представляла себе, как входит в дом, который видела в Рогене в одну из поездок, и присоединяется к матушке и сестре в большой гостиной. На почетном месте висят портреты деда, дона Мигеля Диего де Рогена, выступившего на стороне дома Кастилио против коронации Филиппа, и отца, Хуана Мигеля. Их семья не скрывала симпатий к аристократическому дому, проигравшему борьбу за власть, и поэтому отцу пришлось продать фамильное дело и уйти на корабль семьи Вецци. Год назад он умер от лихорадки и цинги в морях Южного Полумесяца…
«Все это неважно… – прервала себя девушка, качнула головой, вздохнула и потерла виски. – Даже если я назову бриг, на котором он ходил в составе конвоя за пряностями или кофе, найдется тысяча деталей, о которых я совершенно ничего не знаю. Проклятье! Если кому-то захочется найти нестыковки, он обязательно добьется своего!»
– Как это тяжело, – прошептала она, растирая щеки.
У нее уже не было сил повторять про себя все то, что она должна была помнить. Вот уж, действительно, Аэрин успела забыть, как утомительно бездействие. Девушка расправила складки скромного черного платья в пол и натянула ткань темного однотонного платка, скрывавшего пряди собранных волос, шею и руки до локтя. О каких-либо украшениях не могло быть и речи.
– Буонджорно. Долго тут сидишь?
Аэрин вздрогнула от неожиданности. Бесшумная походка вампиро могла свести с ума, даже если к тебе приблизилась юная леди, чья светлая туника, покрытая складками пастельно-розового гиматиона[8 - Гиматион – удлиненный вариант фароса (античного плаща) с большим количеством складок.], расшитого по краю золотым орнаментом, скрадывала очертания ее фигуры, оставляя любоваться тонкими руками и изящными чертами открытого впечатлениям улыбающегося лица.
– Здравствуй, – дава отвела взгляд: – Не могу сказать точно. Наверное, около часа.
– Как долго! Ты же Аэрин, прилетевшая с Элизабет?
Ее мягкий илинийский акцент мгновенно очаровал даву.
– Да, мне оказали такую честь.
– Как некрасиво с нашей стороны! Придется напомнить о тебе.
Подмигнув, она решительно направилась к дверям.
– Прошу, не надо, – простонала Аэрин, не желающая оставлять о себе впечатление нетерпеливой и гордой эспаонки.
– Я не позволю так относиться к своим гостям или я не Велия Норозини!
Девушка с трудом приоткрыла тяжелую дверь, ухватившись за нее двумя руками, и скрылась из вида. Не прошло минуты, как она вернулась, и на пороге возник Франческо, с которым дава уже успела познакомиться.
– Синьорина Аэрин Мендес де Рогена, прошу войти.
Дава поднялась и осторожно приблизилась к нему, теребя край платка.
– Не волнуйся, – заверила ее Велия, – тебя ни в чем не обвиняют.
И подкрепила слова ободряющим объятием.
– Ну, мне надо идти. Еще увидимся!
Опустив голову и едва дыша, Аэрин шагнула в большую комнату, имевшую еще два выхода в верхние этажи примыкающих башен. Между ними, как раз напротив девушки, располагались конторка, длинный рабочий стол, несущий на себе каменную столешницу, и приставленные к нему кресла старого стиля. Остальная мебель имела более аскетичный вид. Никаких гобеленов, золоченых подсвечников или картин в массивных рамах – лишь по периметру покоились обветренные каменные пальцы колонн времен империи Гардин и на стене над столом, заставляя обратить на себя внимание, застыло барельефное панно, драматически подсвеченное снизу скрытым фонарем. Неизвестные мастера воссоздали в нем, искусно вырезав, символичную сцену торжественной казни Красной Королевы.
В последнюю очередь дава заметила сидящего на стуле с высокой прямой спинкой прародителя Миллениум, изучающего манускрипт. Бледная кожа обтягивала его скулы и зрительно увеличивала белесые ногти на руках, бережно разглаживающих пергамент. Учитывая чрезмерную субтильность, Норозини не выглядел дряхлым старцем – при этом во всем Ая не нашлось бы человека, знавшего точный возраст старшего в семье. В противовес слабому телу ледяной взгляд имел достаточную силу для подавления воли собеседника.
Дверь скрипнула, захлопнувшись: Франческо остался снаружи, чем испугал Аэрин, не планировавшую остаться наедине с прародителем.
Свернув манускрипт и убрав его в деревянный тубус, старик поднял темные, бездонные глаза.
– Присаживайся, – донесся до нее строгий голос.
Аэрин повиновалась и с покорным видом прошла до стола.
– Маргад заверил меня, что ты поддерживаешь традиционные ценности.
– Да, это так.
– Расскажи, о ком ты вспоминаешь, когда тебя просят рассказать о твоей семье?
Ожидая ответа, вампиро невозмутимо наблюдал за ней, не торопя ни словом, ни жестом.
Дава задумалась. В памяти вырос зыбкий образ Мелиссы, хватающей за руки и залезающей на чемодан, чтобы повиснуть на шее старшей сестры, когда она возвращалась из поездок. Девушка печально улыбнулась.
– Сестру.
Прародитель едва заметно наклонил голову.
– Разлука – тяжелое испытание. Ты бы хотела навещать мать?
– Да, – Аэрин запнулась, не ожидая такого предложения, – я понимаю, как это сложно.
– Мы подумаем над этим. Семья – самое ценное, что нам дано.
Он положил ладони на стол, и Аэрин услышала странный шорох, напоминающий перешептывания призраков на кладбище, бесконечно повторяемые бесплодным эхом гробницы. Приглядевшись к столешнице, она заметила волнистые продольные линии, которые разделяли ее по всей длине. Проследив череду жизненных струй, навеки застывших в холодной плите, дава судорожно сглотнула, опознав окаменевший слэб. Весь этот стол был одним большим Каф! Пораженная открытием, она замерла, оцепенев. Если дон Анзиано узнает о ее происхождение, то будет вынужден убить даву, несомненно раскрывшую его тайну, не шедшую ни в какое сравнение с секретом вампиро.
– Как и любой мужчина в семье Миллениум, Маргад взял на себя обязательства перед семьей. Ему будет легче, если он ощутит твою поддержку.
– Я понимаю, дон Норозини, – меланхолично отозвалась Аэрин, все еще находящаяся под впечатлением.
– Очень жаль, что твой отец не сможет привести тебя к алтарю, – Анзиано наклонил голову к плечу. – Мы примем меры, чтобы у тебя было все необходимое для воспитания детей.
В дверь постучали, и на пороге показался Франческо.
– Ты всегда сможешь обратиться ко мне, если тебе потребуется помощь.
Дава поклонилась и, сохраняя спокойствие, покинула кабинет, но стоило миновать приемную – и слезы потекли сами собой. Она закусила край платка и часто дышала, сдерживая рыдания. Сбегая по винтовой лестнице, девушка буквально натолкнулась на Маргада и едва не упала от неожиданности. Увидев ее мокрое лицо, молодой человек попытался удержать ее за руку, приобнять и успокоить. Она отстранилась от него, вырвавшись из холодных объятий и, закрывшись руками и мелко дрожа, забилась в угол. Идальго молча наблюдал за ней, не решаясь приблизиться.
Вот так они и стояли несколько минут. Дава не обращала внимания, что говорил идальго, однако не делала попыток убежать, поскольку мысленно повторяла слова прародителя, очень похожие на эпитафию для ее заживо погребенной свободы. Вспыхнув глубоко внутри, почти сразу погас уголек непокорности: у нее еще не было моральных сил противостоять давлению столь грозного противника.

Выплеснув липкие помои, Маргарита повернулась спиной к кухне и вытерла уставшие руки о передник. Вызвавшись помочь кухаркам, она хотела получить небольшую передышку, обернувшуюся для нее очередным унижением. Повар, оказавшийся другом старшего конюха, обещал утопить ее в корыте и скормить свиньям, если она хотя бы прикоснется к продуктам. Девушка не испытывала к нему ненависти, понимая его ответственность и зная свой воровато-голодный вид. Когда она выпросила у него самое простое платье с передником, то едва не расплакалась от счастья. Как мало ей теперь нужно…
Ее чуткий слух улавливал мяуканье хозяйского кота, выпрашивающего угощение, стук ложек, скользящих по тарелкам, и кружек, опускаемых на обеденный стол трапезничающими мужчинами, ведущими однообразные и зачастую тошнотворно-пошлые разговоры. Где-то под полом, в амбаре, шуршала мышь, а с другой стороны подворья под аккомпанемент надоедливого жужжания мух доносилось утробное ворчание гончих, изредка перебиваемое резким лошадиным храпом и глухим перестуком копыт в деннике.
Маргарита сосредоточилась на последнем звуке и повернула голову, чтобы узнать о происходящем далеко за пределами высокой ограды подворья. По ее лицу промелькнула тень облегчения.
– Что встала? Иди посуду отмывай!
Знакомый грубый голос, казалось, кричал прямо в ухо. Девушка поспешила на кухню, ловко увернувшись от шлепка полотенцем.
Разумеется, ей оставили огромный грязный котел, покрытый толстым слоем копоти и жира. Маргарита вздохнула и принялась за чистку, старательно игнорируя издевательские взгляды кухарок, самодовольно шутивших о ее внешности в перерывах между пересудами по поводу мужчин. В этом отношении они были хуже конюхов. Рано или поздно кто-нибудь из мужчин пытался обхватить за талию проходящую мимо девушку, и та вырывалась на радость остальным. Знали бы конюхи, что именно этого кухарки и добивались…
Ополаскивая котел и вымывая исколовший пальцы песок, Маргарита заметила появление Лидии.
– Дармоедка, – вздернув нос, процедила эта особа, чувствующая себя королевой.
Маргарита стиснула зубы, удержавшись от ответа, хотя ее затрясло от клокочущей внутри жгучей ненависти.
– Смотри на меня, когда с тобой разговариваю!
Не дожидаясь, пока Маргарита обернется, Лидия схватила первый попавшийся ковш и выплеснула его содержимое на спину девушке. Только спустя мгновение она поняла, что это был кипяток.
Мир подернуло багровой пеленой боли и обиды. Издав нечеловеческий крик, Маргарита бросилась на обидчицу, вцепившись в нее так, что прибежавшие на вопли мужчины не без труда оттащили ее в сторону. Отец наклонился над плачущей дочерью с исцарапанным лицом и, отведя ее руки в стороны, убедился, что глаза остались целы. Затем он шагнул к Маргарите и, ухватив за локоть, поволок ее на двор.
– Ей, Марко, ты чего? – окликнул друга повар, отдавший мокрое полотенце Лидии.
– Отвали, – бросил старший конюх через плечо.
Остальные мужчины не осмелились ему перечить.
Заломив руку девушке, конюх отвел ее к пустующей привязи и выхватил плеть из-за голенища сапога. Не замечая рыданий и не выбирая места, по которому бил, он обрушил на Маргариту шквал сильных ударов, оставляющих кровавые полосы. В какой-то момент, забыв о самосохранении, девушке бросилась на него в звериной, отчаянной попытке противостоять заведомо более могущественному врагу. Отбросив ее в сторону, Марко взглянул на прокушенную кисть и продолжил истязать девушку, с воем корчующуюся на земле.
Вышедшие за ним мужчины пытались убедить его остановиться и переглядывались между собой, не решаясь вступиться.
– Ты же убьешь ее!
– Так ей и надо, – огрызнулся тяжело дышащий Марко.
Он нанес еще несколько ударов.
– Что здесь происходит? – прозвучал требовательный голос.
К ним подходила Эмира, державшая в поводу лошадь. Леди как всегда была в строгом и элегантном костюме наездника, подчеркивающем ее решительность, подкрепленную шпагой и бриатским пистолетом за поясом. Увидев лежащую на земле Маргариту в оборванном платье, она приняла ее за мальчишку, над которым склонился Марко с плетью в руке. Затем она почуяла кровь и насторожилась.
Обведя взглядом молчаливых мужчин и испуганных кухарок, заглядывающих в окна и открытую дверь, леди опустилась на колени рядом с Маргаритой.
– Мамочка, как же больно, – по-терийски простонала девушка, находясь в глубоком шоке и потеряв связь с реальностью.
– Вы, двое, отнесите ее внутрь, – с мрачным видом приказала Эмира. – Осторожно! – Поспешно добавила она и в упор посмотрела на Марко.
– Давай сюда. Быстро.
Старший конюх не двинулся с места, и леди железной хваткой сдавила ему пальцы и вырвала плеть.
– С тобой я потом разберусь.
Последовав за мужчинами, несущими Маргариту, Эмира скинула со стола еще не убранные тарелки и распорядилась на счет всего, что необходимо для перевязки и остановки кровотечения. Оставив рядом с собой одну из кухарок, помогавшую ей снять с девочки одежду, превращенную в кровавые лохмотья, леди выгнала остальных наружу.
Увидев исполосованное тело со страшным ожогом, кухарка не смогла сдержать слез.
– Хватит скулить. Неси мазь.
Сохраняя недоброе молчание, Эмира обрабатывала раны со знанием, основанным на личном опыте. Лишь завершив начатое и убедившись в том, что использовала все возможности, леди вполголоса произнесла:
– Какая бессмысленная жестокость.
И не было понятно, чего больше в ее интонации, – печальной усталости, холодного презрения или угасающей ярости.
Накинув на стонущую Маргариту простыню, Эмира наклонилась к ее губам и вслушалась в обрывки фраз и отдельно произнесенные слова. Большую часть, казавшуюся бредом, что было недалеко от истины, она не смогла разобрать, и все же кое-что оказалось для леди неожиданным и даже удивительным.
Закончив одно дело, Эмира перешла к следующему. Выйдя к ожидавшим ее снаружи, она успокоила собравшихся:
– Выживет.
Вперед вышел старший конюх.
– Госпожа, я не знаю, что на меня нашло…
– Вот как?
Эмира жестом подозвала кухарку, и та наклонила кувшин с водой, поливая госпоже на ладони.
– Я чуть с ума не сошел, когда увидел Лидию!
– Продолжай, – сохраняя спокойствие, разрешила леди и приблизилась к Марко, вытирая руки об услужливо поданное полотенце.
Только тонкая линия сжатых губ и взгляд из-под сдвинутых бровей выдавали бушующий в ней гнев.
– Если с ней что-нибудь случится, то кто возьмет ее замуж?
Конюх обнимал заплаканную дочь, трусливо прятавшую взгляд.
– Ах, вот ты о чем.
Не поворачивая головы, леди указала на окна кухни.
– Такого ожога я давно не видела. Если тебе интересно, то у девочки уже слезла кожа.
Марко молчал, и Эмира продолжила с плохо скрываемым презрением:
– Вы сами выбрали свою судьбу. Собирайте вещи. Теперь у вас с дочерью будет новая работа.
Чтобы не имела в виду леди, это прозвучало достаточно зловеще.
– Не стоим, всем заняться делом, – напомнила собравшимся Эмира Трейн.
Она похлопала по шее уже расседланную лошадь.
– Прикажете привести Слипэра? – осторожно уточнил помощник конюха.
Леди отрешенно посмотрела куда-то за плечо мужчины.
– Нет, я переночую здесь. Постой, – спохватилась леди. На всякий случай: возьми лопату и выкопай яму.
Мужчина не сразу понял, о чем идет речь, но нашел красноречивый ответ в ее глазах.

Порывистый ветер, бесстрастный предвестник скорой бури и неизбежных перемен, беспощадно трепал полы черной сутаны, подгоняя разъяренные зеленоватые волны, стремительно набегающие на берег и захлестывающие колени Торе, вошедшего в воду. За его спиной они с шумом разбивались о бритвенно-острые края заросших устрицами валунов, покрывая сетью пены и выброшенными водорослями мелкий ракушечник. Теплое море приятно омывало ноющие от усталости ноги, щекоча кожу босых ступней взбаламученным песком, и каким-то образом связывало с родным берегом, принося с прибоем воспоминания о доме. Клирик не обращал внимания на намокающую одежду и только с прищуром всматривался в даль, выискивая горизонт. Где-то там он видел свою бурную молодость и не менее яркую юность. Сильные эмоции обычно не оставляли следов на лице архиагента, привыкшего носить профессиональную маску безразличия, однако сейчас по его губам скользила грустная улыбка, не сочетающаяся с бесконечной болью во взгляде.
– Вас зовут!
Вздрогнув, архиагент обернулся на звук. Мальчик, кричавший на эспаонском, не уходил и смотрел на него. Прервав свои рассуждения, Торе осторожно выбрался на сухое место, где оставил ботинки, и участливо спросил:
– Что-то случилось?
– Меня послала к вам какая-то тетка.
– Ну, пойдем, покажешь мне ее.
Обогнув подпорную стену, сложенную из бутового камня, они поднялись к длинному дому, где разместились беженцы. У парадного крыльца, если его так можно было назвать, где под ногами взрослых бегали дети, и курило несколько мужчин с хмурыми лицами, сгорбившийся на вынесенном под открытое небо табурете юноша перебирал гитарные струны. Печальная мелодия, заставившая сердца эмигрантов сжиматься от тоски, как нельзя лучше выражала настроение этого места.
– Добрый вечер, святой отец, – поприветствовали они его.
– Милостью ликов, – отозвался клирик, протискиваясь между ними.
В тесном помещении, ставшим временным убежищем, переполненным грязью и зловонием, не осталось свободной лавки, поэтому некоторым постояльцам приходилось спать по очереди или на полу. Нет ничего удивительного в том, что в столь ужасных условиях с пугающей быстротой распространялись болезни.
– Нам сюда, – потянул мальчик за руку Торе.
Крайнюю комнату определили под лазарет, и там царила зловещая тишина, изредка разрываемая хриплым кашлем.
– Не ходи за мной, – вполголоса пробормотал агент и проследил, чтобы мальчуган не нарушил запрет.
Переступив порог, он всмотрелся в полумрак.
– Падре, у нас еще один, – накрывая мешковиной бездыханное тело, прошептала женщина, которую он опознал как Гемму из семьи Мортум, приезжавшую к ним в гарнизон.
Повернувшись к нему, она попыталась скрыть блестящие глаза и сложила руки на переднике, словно извиняясь за доставленные неудобства. Клирику не оставалось ничего иного, как встать у изголовья и вполголоса прочитать молитву.
– Надо было успеть отходную.
– Он был без сознания, и все равно бы вас не услышал, Торе, – вздохнув, ответила она, и добавила на цурийском. – Второй может не дожить до утра.
Покрытый испариной человек, лежащий у окна, имел все признаки тяжелой формы лихорадки.
– Если он захочет исповедаться…
– Проклятые соборники, нас всех похоронят в чужой земле, – простонал больной и зашелся очередным приступом страшного кашля.
– Тише, вам нельзя волноваться.
Леди посмотрела на Торе, как будто хотела, но не позволила себе сказать больше. Иногда так происходит, когда боятся просить напрямую, ожидая более подходящего момента и надеясь на деликатную догадливость собеседника.
– Педро, не уходите далеко.
В ее голосе зазвучали мягкие нотки.
Торе учтиво поклонился и попятился назад: было что-то пугающее в образе несчастной женщины. Возможно, этому способствовало черное платье в отблесках свечи, прикрытое измазанным кровью передником – в дополнение к обязательствам представителя семьи, Гемма взяла на себя смелость заменять полевого хирурга. В молчании, с усталым и каким-то потухшим взглядом синьорина наблюдала за тем, как он отступает. Как ни противно признавать собственные недостатки, у него не хватило духу предложить свои услуги женщине, не ищущей выгоды в спасении чужой жизни. Клирик остановился у двери, своевременно найдя источник своей робкой слабости и нерешительности, и мысленно заглянул в это зеркало страха, подернутое рябью душевной боли. Его бы не смутили неожиданная жестокость или равнодушие, смешиваемые в разных пропорциях под небезызвестным Куполом, и тем более бывшего офицера, прошедшего через послушание, не испугали бы кровь со смертельной агонией и чумной мор. В этой скорбной обстановке, как в траурном обрамлении мрачной картины, перед ним предстали изумительные по красоте и лишенные недостатков бескорыстные искренность и альтруизм, от которых ему пришлось предательски отречься. Рядом с ней он осознал собственное бесчестие и порочность стремлений. Испытывая отвращение от сделанных выводов, Торе с горькой иронией признался себе, что Гемма более достойна сутаны, чем он сам.
– Я могу вам помочь?
Подумав, синьорина приблизилась вплотную к клирику и прошептала ему на ухо:
– У меня есть к вам деликатная просьба, святой отец.
– Я слушаю вас, синьора.
– Вы когда-нибудь слышали о семье Миллениум?
В этом вопросе скрывалось что-то личное.
– Никогда прежде.
– Мне придется довериться вам. У меня кончаются лекарства, и на всех беженцев их не хватит. Я была бы признательна, если вы согласитесь обратиться к дону Норозини от моего имени.
– Что я должен ему сказать?
– Отдайте ему этот перстень, – с этими словами она протянула темное кольцо с крупным прозрачным камнем в оправе, – он послужит залогом.
Не разглядывая, он спрятал драгоценность. Если забыть об опасности ограбления, то в этой бедной стране, среди разорившихся крестьян и беженцев, отдающих последнее за ломоть хлеба, носить подобную вещь было бы кощунством.
– Вы так легко отдаете мне столь ценный предмет? – удивился Торе.
Гемма улыбнулась.
– Есть кое-что в этом мире, что не поддается оценке. Вы, я полагаю, это понимаете.
Не найдя слов, выражавших его чувства, клирик поклонился вместо ответа.

Еще позавчера, узнав о приготовлениях ко дню рождения Велии, Аэрин неподдельно испугалась. Это была вполне естественная реакция, вызванная изменениями в поведении Маргада, воспоминаниями о печально известной истории Илинии, породившей принципиальные жестокие семьи, и настоянная на переживаниях долгими, бессонными ночами до состояния инстинктивного ужаса. Особенно неуютно становилось после захода солнца: под покровом ночи приезжали приглашенные родственники, избегающие яркого света. В соответствии со статусом, они неспешно поднимались к замку по парадной лестнице, и их белые бауты[9 - Баута, так же как Чумной Доктор и Вольто, – одна из наиболее известных классических масок.] отражали лунный свет, подчеркивающий устрашающие черты маски. Аэрин вглядывалась в плывущие во тьме лики, и ее сердце сжималось от недоброго предчувствия. Не стоит говорить, что она подумала в тот момент, когда обнаружила следы осторожного осмотра отведенной ей комнаты. Из вещей ничего не пропало, и формального повода для скандала у нее не было. Зато было до омерзения неприятно.
Наконец наступил праздничный день. С раннего утра ей удавалось избегать общения с названными родственниками, но только это утешающее обстоятельство казалось никчемным достижением по сравнению с накопившимся нервным напряжением. Мрачные предчувствия и безрадостные мысли постоянно окружали Аэрин незримой стаей каркающих воронов, мечтающих заклевать белую ворону в фамильном гнезде Норозини. Боясь сорваться, в очередной раз отвечая на бестактные вопросы о ее счастливой дате, она замкнулась в своих рассуждениях, а этим утром она не узнала в зеркале осунувшееся лицо, обрамленное спутавшимися локонами некогда блестящих волос. Где та милая беззаботная девушка, что с независимым и гордым видом смеялась с подругами на Лос Оливарес?
Даже на краю галереи нижнего этажа, где почти никто не ходил, дава не чувствовала себя в безопасности, и как будто ощущала чей-то внимательный взгляд. Она с подозрением смотрела на обтянутые ослепительно белоснежными скатертями столы с праздничной свитой стульев, украшенных шелковой драпировкой, и на Маргада в темно-сером костюме, бродящего вдоль живописной живой изгороди и следящего за последними приготовлениями.
Как раз в это время, где-то после полудня, начали прибывать первые гости. Они не планировали оставаться до вечера, используя повод засвидетельствовать свое почтение дону Норозини. Чтобы ожидающие своей очереди господа и дамы не скучали, музыканты, вставшие под галереей, на перила которой облокотилась Аэрин, играли традиционные для юга Илинии мелодии, а слуги подносили закуски. Свободных мест становилось все меньше, и все чаще звучали торжественные тосты, сопровождавшиеся звоном бокалов. На площадке перед нижними ступенями лестницы стихийно возникли шумные танцы, постепенно увлекавшие новых участников из числа гостей.
Происходящее перед глазами в действительности напоминало не страшные легенды, а светский раут. Однако при всей парадной красоте у этой медали была обратная сторона: многие улыбки не были искренними, смех казался наигранным, и большинство тостов во славу Миллениум и здравие синьорины Велии произносилось нарочито громко. Находились и те, кто не притронулся к угощению и ни разу не поднимал бокал. В какой-то момент среди ярких контрастов толпы появился прислужник в простом черном рединготе без вышивок и кружев, какие предписывала футровская мода. Руководствуясь некими критериями выбора, он подходил то к одному, то к другому гостю, внимательно выслушивающему короткую фразу и с готовностью следующему за ним вверх по лестнице. Туда, где скрытый тенью его поджидал Франческо. Поскольку чаще всего в дворик возвращался только человек в черном, то напрашивался вывод о лицемерных причинах, из-за которых все эти люди посетили Ая.
«Ничего святого, – думала дава – Хоть кто-нибудь пришел сюда, чтобы сделать приятное Велии, а не купил подарок, послуживший ключом к двери Анзиано?»
– Сангрия для леди, – послышался робкий голос.
Аэрин оглянулась на Маргада и прислужника, держащего поднос со стеклянным кувшином. Граф наполнил бокалы и галантным жестом предложил один из них даме, пригубившей напиток из чистой вежливости: ее настроение стремительно портилось.
– Свободен, – с показной небрежностью бросил идальго.
Едва дождавшись, когда они останутся вдвоем, молодой человек изобразил некое подобие заботы, испорченное нетерпением:
– Ты чем-то огорчена, как мне кажется.
– Рада, что ты заметил, – сухо ответила девушка, возмущенная наигранной обеспокоенностью собеседника, и недоверчиво нахмурилась.
– Кто-то обидел тебя? Неужели в этом моя вина? Мне кажется, я не заслужил такого отношения.
Дава задумалась над редкой способностью собеседника, сумевшего вложить в эти слова такое количество самолюбия. «Впрочем, чему удивляться, если знаешь, на какой ветке росло это яблоко», – мысленно вздохнула девушка.
– Ты бы радовался, если бы твое участие в торжествах оскорбляло память родных? Моя сестра… подруги, они могли уйти в безлуние. Пойми, мне не хочется портить настроение окружающим, в первую очередь Велии, и…
Ее голос дрогнул от подступившей горечи, связавшей язык тягостным молчанием.
– Согласен, все это очень непросто.
Граф сделал большой глоток и посмотрел на свет сквозь остатки сангрии, прежде чем произнести:
– Кстати, мы подготовили кое-что для Велии, и мне хотелось бы вручить подарок вместе с тобой. Потом мы сможем уйти. Сделай усталый вид, а я тебе подыграю.
Девушке не составило бы труда исполнить свою роль, поскольку неспокойный, тревожный сон не позволял отдохнуть истощенному телу, устающему даже от обычного променада.
Маргад предложил ей согнутую в локте руку, и она покорно заняла место справа от кавалера, вовремя вспомнив о своем намерении найти баланс между использованием привязанности идальго и ожиданиями Норозини. Молодые люди неспешно прошлись по галерее, прежде чем пойти вглубь замка.
– Мои дорогие, как вы хорошо смотритесь вместе!
Аэрин смутилась, когда Элизабет и Изола приблизились к ним. Мрачное платье графини с серебристым отливом и серьги черного жемчуга удивительным образом подчеркивали характер леди, а глубокий синий тон атласа и золотое ожерелье, выбранные Изолой, притягивали взгляд одиноких кавалеров, поскольку ее внешность и манеры не отражали истинный возраст – редкое сочетание, которым бы гордилась любая женщина.
– Все готово! Идемте, подарок уже доставлен! Где же Франческо? Надо пригласить Велию!
По эмоциональным жестам и манере говорить было заметно, что леди старается избегать чего-либо, напоминающего о терийских корнях и эспаонском периоде ее жизни. Долгие годы, проведенные вдали от Родины, не сумели стереть память о детстве, проведенном в Ая, и не связали ей руки, то и дело вздымающиеся в темпераментных илинийских жестах.
– Какая красивая пара! – послышалось сзади.
– О, падре, – по-илинийски ответила леди, – вы же не хотите поженить их прямо сейчас?
– Я здесь как раз для таких случаев, – разведя руки в стороны ладонями вверх, ответил улыбающийся мужчина в сутане священника, чем вызвал волну смеха.
Не понимая точного смысла произнесенного, девушка видела обращенные на них взгляды и чувствовала, что краснеет. Заметив ее смущение, Маргад тактично увел девушку подальше от клирика.
Нижние этажи замка оказались заполнены младшими семьями, состоящими в родстве с Миллениум. Фактически Элизабет была на почетном положении, поскольку кровь Норозини, как любили повторять сводники, подбирающие подходящую партию, еще не успела раствориться и ее хитроумный план, ставший достоянием семьи, служил тому доказательством. По крайней мере, Элизабет всячески поддерживала такую точку зрения.
В старинных помпезных залах классического барокко, украшенных поражающими воображение барельефами и выдающимися произведениями искусства, среди строгих орнаментов бежевых и шоколадных тонов мраморных плит и позолоченных граней каннелюр возносящихся колонн, царили неожиданный полумрак и тишина. В редких лучах света, пробивающихся через расшитые шторы высоких полуциркульных окон, мелькали утонченные и изысканные фигуры, напоминавшие посетителей картинной галереи. Они негромко, почти шепотом, обсуждали последние новости, принесенные со всех сторон света, и под мягкий аккомпанемент игры на рояле с наслаждением вдыхали сладковато-пряные нюансы элитного тщеславия.
Появление Грандов не осталось незамеченным: вежливые полупоклоны чередовались с комплиментами, благосклонно принимаемыми Элизабет с видом скучающей императрицы. Ей даже не придется входить в образ, если на ее голове появится корона. Тем временем, привыкнув к сумраку, Аэрин начала замечать хищный блеск бездонных зрачков вампиро, чья бледная кожа лишенных даже намека на эмпатию лиц создавала иллюзию угловатых алебастровых масок. Расчетливые дельцы, стремившихся к власти и богатству, в первую очередь видели в идальго опасных соперников и лишь затем признавали в них родственников. Возвращение Элизабет на тайную политическую арену было вопросом времени – не более, и большинство игроков приняли выжидающую позу. Как это часто бывало, от новой фигуры ожидали поступков, определяющих ее позицию на шахматной доске, а до тех пор строили предположения, какими средствами располагали Гранды и какие цели они преследовали в Илинии. Заслужив симпатию Норозини, Элизабет обрела некоторый иммунитет, и, пока глава Миллениум сосредоточился на семейном празднике, отложив дела в сторону, никто не осмелится начинать распри. Иным словом, родственники наслаждались обществом друг друга.
Что касается Велии, прижимающей к губам испачканные в краске кончики пальцев сложенных ладоней, то она сосредоточенно слушала музыку, без остатка растворяясь в творчестве. Ее не интересовали грязные интриги и коварные замыслы вероломных семейств. В широко раскрытых глазах наивного дитя яркой палитрой отражался окружающий мир. Девушка, принадлежавшая к последнему поколению вампиро, вступившего на порог совершеннолетия, не обжигалась на свету и, словно в насмешку над чопорными леди, носила на точеной головке янтарно-золотую тиару в форме лаврового венка. Она вся была какая-то возвышенно-легкая, будто перо ангела, и миниатюрно-хрупкая, как хрустальная роза. Превосходящее чистотой горный снег, расшитое блестками платье с воротником белого меха завершало образ, вобравший в себя все лучшее, что было в Миллениум. Когда музыкант доиграл этюд, то, конечно же, она зааплодировала первой.
Так совпало, что в этот момент к обступившим рояль слушателям приблизились Гранды. Велия обернулась к ним и улыбнулась.
– Мне передали, что вы приготовили для меня что-то особенное!
– Уверена, что тебе понравится. Франческо! Мы готовы!
Илиниец распахнул двери и пригласил всех пройти в соседнюю залу. Первое, на что Аэрин обратила внимание, попав внутрь, было нечто массивное, скрытое под тонкой материей, ниспадающей на пол бесконечным количеством живописных складок. Велия немедленно сорвала покрывало и засмеялась, пораженная роскошным блеском позолоченных струн, отражающихся в полированной раме цвета парного молока. Инструменты, подобные этой арфе, были очень редким и дорогим приобретением.
– Она совершенна!
– Как и ты, моя дорогая. Для тебя есть еще один подарок.
Через раскрытые двери выступила женщина, держащая в руках коробку.
– Тетя Элонора!
Рассмеявшись, Велия подбежала и обняла ее.
– Ты так быстро растешь… – послышались мягкие нотки футровкого акцента. – Я бы не приехала, не взяв для тебя духи. Смотри, это последняя коллекция Божи.
– Я так благодарна! Приезжайте чаще! Для меня лучшим подарком будет увидеть вас снова!
Аэрин смотрела на них и чувствовала, как ее согревает тепло, которое могло появиться исключительно в кругу близких. Нет, она еще не была частью Миллениум, но способность к эмпатии и радость от созерцания счастливой Велии напоминали былые дни. Тревоги в смущении почтительно отступили в сторону, оставив ее наедине с приятными мыслями…
Молниеносно-быстрый громоподобный удар взрыва ворвался из распахнутых дверей оглушающим вихрем, сбивающим с ног. Бритвенно-острые осколки, летящие на крыльях рока, пронзили воздух и смертоносными стрелами безжалостно вонзились в стоящие на их пути фигуры.
Несколько женщин в панике закричали. Аэрин очнулась и обнаружила, что лежит на боку. Приподнявшись, она села, обхватив гудящую голову руками. Сквозь противный звон, затопивший сознание, доносились стоны раненых, и девушка на время забыла о себе, оглядевшись вокруг: со всех сторон поднимались приходившие в себя вампиро. Они осматривали себя, и кое-кто прижимал ладони к багровым пятнам, проступившим на разорванной одежде. Не найдя знакомых лиц, она устремила свой взор к вырванным с петель дверям и отброшенным взрывом, распростертым на полу телам.
«Только не это!» – жалостным дребезжанием разбитого стекла зазвучало в голове давы. Не обращая внимания на капли крови, стекающие по подбородку, Аэрин опустилась на колени перед изувеченной Элонорой, принявшей на себя основной удар. Девушка заставила себя оторвать взгляд от ее страшных рваных ран, когда женщина, превозмогая чудовищную боль, выдохнула из последних сил:
– Что с ней?
И замерла, перестав дышать.
– Здесь нельзя оставаться! – послышался властный голос Франческо. – Помогите раненым!
Аэрин протянула руку и притронулась к плачущей Велии, все еще обнимавшей тетю. На уговоры не было времени, и дава встряхнула ее за плечи, приводя в чувство. Почему-то в этот момент ей запомнилась тиара, соскользнувшая с головы и освободившая волосы, накрывшие пальцы Аэрин шелковым потоком.
– Нам нужно уходить, слышишь?
Чьи-то сильные руки потянули их вверх, подтолкнули, заставив переступать заплетающиеся ноги, и протащили через анфиладу в другое крыло замка, где под защитой вооруженных мужчин в саду собирались женщины и дети.
Шокированная произошедшим, юная леди не была готова к испытанию огнем и смертью. Еще никто и никогда не умирал на ее глазах, и, не до конца осознавая необратимость произошедшего, она постоянно спрашивала, когда к ним придет Элонора. Что ей могла ответить Аэрин, едва сдерживающая приступ паники?
– Прости, я не знаю, – отвечала дава, прижимая к себе дрожащую Норозини.
– У тебя кровь, – послышался голос Элизабет.
Если не считать порванного платья, леди была невредимой и сохраняла бесстрастность, хотя плотно сжатые побелевшие губы придавали лицу суровое выражение.
– Да, кажется…
Только сейчас Аэрин обратила внимание на саднящую ссадину. Графиня приложила к ней свой платок и бегло осмотрела девушек.
– Дышите ровно! Успокойтесь, все худшее позади.
– Где Маргад и Изола?
– Не переживай, с ними все в порядке. Оставайтесь здесь, я скоро вернусь.
Она решительно повернулась и направилась к лестнице, отмахнувшись от преградившего ей путь мужчины с ружьем.
– Нам нечего бояться, – пытаясь успокоить себя и Велию, шептала Аэрин, всем сердцем надеясь, что именно так и было.
В этой суматохе никто не обратил внимания на тихий хлопок, сменившийся мерзким шипением, пока из ближайших кустов не поднялось густое серое облако. Не успев среагировать, девушки оказались в вонючих объятиях дыма, мгновенно отрезавшего их от остальных вампиро.
Они закашлялись и, нащупывая путь, побрели в сторону, пока не наткнулись на стену ограды. Здесь они отдышались и прислушались к звукам голосов.
– Кто-то идет сюда, – вскинула голову Велия, с надеждой вглядываясь во мглу.
Кутаясь в клубах дыма, к ним направлялся человек в золотой маске вольто. С каждым шагом его силуэт становился все отчетливей, и вот уже стало возможно различить темно-синий шарф, повязанный на голове и шее особым образом, чтобы закрывать голову и нижнюю часть маски. От воды, стекающей с него, по темной одежде пролегли черные полосы. Медленно, будто во сне, он вытянул из-за пояса пистолет и, продолжая приближаться, взвел курок и начал прицеливаться.
Аэрин, не понимая, что она делает, заслонила собой Велию и, вздернув подбородок, с вызовом посмотрела в глазные прорези маски. В этот момент в ней проснулась гордая до безрассудства эспаонка, презирающая опасность, а ее сердце вспыхнуло темным пламенем, способным оплавить стальное дуло.
Убийца хладнокровно нажал на спусковой крючок. Послышался щелчок, но выстрела не последовало. Мужчина брезгливо отбросил оружие в сторону и отточенным движением, методично вытянул длинный нож.
– Где они?! – донеслось из сада. – Найдите их!
– Франческо! – закричала Велия изо всех сил, вцепившись в спину Аэрин.
– Все сюда! Быстрей!
Время буквально остановилось. Человек в маске замер на месте, обернулся, оценивая обстановку, и размеренно зашагал в обратном направлении, мгновенно растворившись в серой завесе.
– Вот они!
Первым к ним подбежал Маргад с обнаженной шпагой в руке. Не смотря на все, что дава о нем знала, при его появлении Аэрин испытала огромное облегчение. Какие бы преступления он не совершал в прошлом, сейчас идальго защищал ее от какого-то жуткого существа, принявшего человеческий облик. Молодой человек едва успел подхватить ее, когда она стала оседать на землю. Все, что произошло с ней в последние дни, будто навалилось на нее разом, придавив к траве грузом непосильной ноши. И все же, переборов темноту, опустившуюся на глаза, она не позволила себе упасть в обморок.

Глава третья
Сбросив с рук потертые перчатки, Джонатан Гирпер Нодд-Олдхоум с нетерпением обнял холодными ладонями горячую чашку чая и с блаженством вдохнул яркий аромат чабреца и бергамота. Сделав глоток, он откинулся на стуле и посмотрел в окно, за которым неспешно тянулась чопорная бриатская жизнь. В такие минуты Джонатан мог бы поспорить с любым из офицеров Политимии, что, пока на языке чувствуется вкус чая и слышится потрескивание поленьев в камине, утренняя сырость и промозглый ветер перестают нагнетать уныние.
Из натопленного уютного помещения, отделяемого тонким стеклом от серой сырости скучной улицы, подернутой туманной дымкой, совершено не хотелось уходить, и Джонатан позволил себе задержаться. Уже завтра он не сможет так же беззаботно проводить время, оставаясь в упоенном одиночестве.
Скрипнула дверь, и плавный ход рассуждений коммондера был прерван воинским приветствием:
– Сэр, разрешите составить вам компанию?
– Здравствуйте, Вильям. Присаживайтесь.
– Не ожидал увидеть вас в такую рань.
Лейтенант выделил местоимение особой интонацией, поскольку неподдельно уважал командира.
– Возвращаюсь из почтамта.
Вильям бросил многозначительный взгляд на кожаную папку старшего офицера, в которой тот по обыкновению носил письма. Удержав в себе неосторожный вопрос, он заказал чая и запасся терпением. Коммондер не любил распространяться о новостях, пришедших из Далона на его имя, и тем более никого не касалась его переписка. Многие замечали, что он много писал на имя некоего Оливера Смита, проживающего в столичном пригороде. Среди офицеров ходили разные слухи, поскольку район адресата считался престижным. Кто-то однажды предположил, что Джонатан – протеже этого Оливера.
– Обожаю это место, – уводя разговор в другое русло, начал Вильям. – Чертовски славный чай!
Джонатан улыбнулся.
– Запомните этот аромат. Еще не скоро мы почувствуем его вновь.
Лейтенант перехватил взгляд коммондера и кивнул, обозначив то, что он понял намек.
– Маневры?
– В некотором роде.
– А как же мистер Коу?
– Его заменит ассистент, – с хмурым выражением лица тяжело обронил Джонатан.
И дело было не в личности помощника Коу и не в том, что трагически вывихнутая рука механика, поспешно обставленная под уход в увольнение, оказалась весьма несвоевременной травмой. Инструкции адмиралтейства были точны и понятны. Другая яхта проекта «Жарю» потерпела крушение на северной петле, и ее обломки прибило к нубрийским фьордам. Потеря еще одного корабля, вполне возможно, приведет к закрытию проекта. Поэтому во время выполнения полета ему следовало придерживаться строгих правил, предписывающих избегать рискованных маневров и соблюдать ежедневный осмотр корпуса на предмет обнаружения трещин.
Никто из команды не должен был узнать о происшествии. Моряки – на редкость суеверный и мнительный народ, выдумавший целый свод примет на все случаи жизни. Если офицеры допустят распространение слухов и домыслов, то поход превратится в сущее наказание и придется заменять матросов, тем самым поставив крест на двухмесячных тренировках, предшествовавших боевому вылету.
– Для маневров достаточно иметь парусное вооружение.
– Ценю ваш настрой. Мне повезло служить рядом с вами.
– Сэр, вы достойны большего, если позволите, – откровенно заявил Вильям.
Джонатан удивленно поднял брови.
– Я только что видел Ричарда с командирскими нашивками, – пояснил лейтенант.
– Понимаю. Мы пересеклись в штабе.
О давнем противостоянии двух соперников, начавшемся с курсантской скамьи и перешагнувшим мичманство, не знали, пожалуй, только портовые крысы, обращающие внимание исключительно на поднимаемые на борт припасы.
– Только подумать, он самый молодой капитан на флоте!
Эмоции переполняли Вильяма, и было непонятно, чего в его голосе было больше: зависти или восхищения.
Джонатан кивнул и опрокинул в себя содержимое чашки. Коммондер мог бы отметить, что когда ты рождаешься сыном лорда-адмирала, то совершать карьерные взлеты становится немного проще, но не произнес эту фразу, иначе она бы выглядела как нытье вечно недовольного и слабохарактерного неудачника.
Как любили повторять между меланхоличными затяжками трубки убеленные сединами морские волки, кутающиеся в клубы табачного дыма: если заглянуть в старые карты и проследить за линией пройденного курса, то увидишь характер капитана. В отличие от многих, Джонатону было бы противно тянуть лямку только ради нарукавных нашивок. Чувство долга имело для него гораздо большее значение.
В его руках – разрешение на вылет, и, по сравнению с фрегатом «Превосходящим», Джонатан имел больше возможностей, чтобы проявить себя. Уже не в первой ему приходилось убеждаться в иронии судьбы, на этот раз обрекающей быстроходный военный фрегат с громким именем на бесконечно скучное стояние на рейде или рутинное патрулирование прибрежных вод.
– Вы представляете, он предложил мне уйти к нему в команду, и, клянусь честью, я не последний, кто услышит нечто подобное!
Пришлось заказать еще один заварной чайник, чтобы обстоятельно и со всеми подробностями выяснить детали разговора Вильяма с Ричардом.
– Что вы ему ответили?
– Конечно, я сказал, что мне надо обдумать его слова.
– Очень мудро, мистер Вильям. С таким человеком нельзя портить отношения.
Никто не сомневался в способностях и личностных качествах Ричарда, позволяющих добиться высокого поста. Пройдут годы, и воспоминания о прямом отказе могут оказать на Вильяма самое пагубное воздействие.
– Он всего лишь хотел пополнить команду?
– Как мне показалось, ему было интересно абсолютно все. Да, он спрашивал о ваших делах. Надо отдать должное, у него не было желания вас оскорбить.
– Вот как? – сухо уточнил Джонатан. – Допустим. Вернемся к его предложению. Зачем вы ему понадобились?
– Ричард выискивает самых отчаянных и храбрых офицеров, стремящихся сделать карьеру. Ему известно о каждом, кто чем-то отличился на службе. Вы понимаете меня, я полагаю?
– Как себя. Так значит, набирает команду?
– Могу поспорить на месячное жалование, у него на примете несколько человек.
– И вы считаете, он не оскорбил меня?
Вильям подумал, прежде чем ответить, и умерил пыл.
– Возможно, сэр.
– Если бы вы ушли, я бы лишился правой руки. Вы думали об этом, мистер Хонортаун, не так ли?
Собеседник заерзал на месте и промолчал.
– Представьте такой расклад. Без Коу я хромаю на одну ногу. Потеря мистера Бриджлайка равносильна слепоте. Отсутствие сэра Рубена сломает мне спину. У нас мало людей. Каждый офицер или матрос на Политимии более ценен, чем на фрегате или ранговом корабле.
Джонатан выдержал паузу.
– Этого недостаточно, чтобы бросить вызов, и слишком дерзко, чтобы пройти мимо. Обдумайте мои слова, мистер Хонортаун, пока мы идем в расположение.
Коммондер допил свой чай и кивнул своим мыслям:
– И все-таки здесь чертовски хороший чай!

Для некоторых обреченных, подобных ей в своем невезении, чья сомнительная удача зависела от действующей фазы Луны, жизнь напоминала веревку, туго сплетенную из черно-белых лент. Одни полосы были длиннее, другие короче, иногда рваные края заслоняли красоту гладких нитей и портили общее впечатление. Особенно выделялся последний лоскут, свисающий с конца уродливым обрывком. До его появления Маргарита думала, что знает, как выглядит черный цвет…
Здравомыслие подсказывало, что, наверное, ей все-таки не стоило так подставляться под удары Марко. Блуждая во мраке отчаяния, она воспринимала опасность как верную подругу, которая всегда будет рядом с ней, и не ожидала, какой ценой окажется в Капелле. Впрочем, иногда лучше допустить ошибку, едва не погубившую тебя, чем жалеть об упущенных возможностях всю оставшуюся жизнь.
Она не помнила, как ее перевозили в карете и поили снадобьями и бульоном. Может быть, сознание благоразумно погасло, уберегая себя от невыносимой пытки. Мучительные боли, сковавшие помутившийся рассудок в страдающем теле, породили неожиданную мысль, будто она не заметит разницы, если попадет в безлуние. Просто все закончится и боль исчезнет.
В эти роковые минуты ее жизнь и рассудок балансировали на бесконечно тонкой грани, и в немногочисленные моменты просветления ее память выбрасывала случайные фрагменты прошлого. Большинство из них не имели какого-то сакрального значения и, не вызывая эмоций, погружались в омут забвения сразу же после своего появления. Однако один из образов смог прорваться сквозь мутную пелену агонии и предстал перед мысленным взором полноцветной, четкой формой, растущей во все стороны, пока, постепенно поглощая внимание Маргариты, не затянула ее в неспокойный сон.
Лунь и Луна. Так они называли себя в детстве, когда их семья занимала старинный и большой дом в богатом районе города. Комнат было с избытком, а захламленный чердак и подвал вызывали у юных жильцов подлинное восхищение. Ничего удивительного, что их любимой игрой были прятки. Как и все дети, целиком и полностью поглощенные забавами, они увлекались и забывали обо всем на свете.
Они не поняли причину шума, когда в дом ворвались грабители. Лишь крики матери заставили их замереть и прислушаться к грохоту падающей мебели и к мужской ругани. Все произошла так быстро и неожиданно, что они не успели испугаться. Страх пришел несколько позже: вместе с тяжелыми шагами над головой и методичным шумом вынимаемых ящиков, чье содержимое немедленно выбрасывалось на пол. Антонио старательно зажимал ладонями ее уши, но она все равно догадалась, потому что знала, как пахнет свежая кровь.
Потом все стихло.
Маргарита не могла рассказать, сколько времени они провели, забившись в самый темный угол, где вздрагивали при каждом шорохе в особняке или скрипе выбитой входной двери, качающейся на ветру. Помнила только, как они поднялись навстречу голосам прибежавших солдат… и еще особую пустоту, образовавшуюся внутри, после осознания всего масштаба трагедии.
В тот безлунный вечер она потеряла родителей.
Никто и никогда не забывает первого прикосновения к безлунию, но у каждого это происходит иначе. Значительно позже, наблюдая за лунным сиянием в последующие годы взросления, Маргарита никак не могла смириться с горькой участью сироты. Не говоря об этом брату, она не переставала испытывать сомнения в возможности родителей уберечь детей от подобной судьбы. Пусть обе Луны будут очевидцами, девушка не сомневалась в их чести и не позволяла подобным гнилостным мыслям, как крысам, привлеченным отвратительными миазмами предательства, испортить светлую память о семье. Иным словом, она не была готова к преждевременному уходу близких, и при каждом упоминании о безвозвратно утерянном, дикий зверь, закованный в шипастые цепи прошлого, с неприкрытой злобой смотрел на мир из глубины ее зрачков.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/leonid-voronar/mezhlunie/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Привет, девчонки!

2
Трибун – командир. В античности – должностное лицо.

3
Также пилеолус или дзуккетто. Шапочка, являющаяся обязательным элементом одежды духовного клира. Появилась из-за практической необходимости прикрывать тонзуру (выбритую макушку у принадлежащих к духовному сану) в сырых и прохладных помещениях храмов и церквей.

4
Коллегия фециалов принимала участие во взаимоотношениях свободных народов, заключении государственных договоров и объявлении войны.

5
Специалист по нарезке хамона особым образом.

6
Садовое сооружение. Проход-галерея, образованный стенками и куполом в виде трельяжа для вьющихся растений.

7
Пергола – садовое сооружение, навес для защиты от солнца, собранный из секций, опирающихся на поперечные брусья. В отличие от берсо, у перголы не сводчатый потолок, а горизонтальное перекрытие.

8
Гиматион – удлиненный вариант фароса (античного плаща) с большим количеством складок.

9
Баута, так же как Чумной Доктор и Вольто, – одна из наиболее известных классических масок.