Стихотворения
Стихотворения
Александр Сергеевич Пушкин
Собрание больших поэтов
А. С. Пушкин (1799–1837) – величайший русский поэт, реформатор и создатель новой русской литературы, непревзойденным по красоте поэтическим словом придал языку необыкновенную легкость, изысканность и одновременно точность выражения мысли; приблизил народную речь к литературному языку, что и стало нормой. Стиль его произведений признают эталонным. Свои жизненные и мировоззренческие искания Пушкин воплотил в стихотворениях, в которых отразилась широта интересов – о дружбе, родине, природе, о законах мироздания – словом, обо всем, чем жив человек, – и трансформация взглядов поэта.
Александр Пушкин
Стихотворения
Иллюстрация в марке серии: © bsd / Shutterstock.com
Используется по лицензии от Shutterstock.com
© Сурат И.З., предисловие, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Путь Пушкина
Сказать о Пушкине, что он первый среди русских писателей, – значит не сказать ничего. Сразу заняв центральное место на русском Парнасе, он уже для современников приобрел значение национального символа – и до сих пор не уступил это единственное место никому. Он стал не только «солнцем нашей поэзии» (В. Ф. Одоевский), но и «солнечным центром нашей истории» (И. А. Ильин), фокусом национального сознания. Объяснить и понять это тем более трудно, что Пушкин был только художником, он, по словам Гоголя, «дан был миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт», «что такое в существе своем поэт». И во всем и до конца жизни оставаясь поэтом, он именно в этом качестве далеко вышел за рамки литературы, и саму литературу далеко вывел за ее рамки, закрепив надолго царственный статус слова в русской культуре.
Не секрет, что за пределами России Пушкина по-настоящему не признают и в общем не понимают. При переводе, даже самом тонком и точном, на другие языки он слишком многое теряет – уходит особая пушкинская глубина слова и стиха, с мерцанием бесконечных смыслов и перекатами интонационных волн. Что не переводится – это и есть Пушкин. Все дело в том, что Пушкин – это прежде всего явление русского языка, с которым непонятно: то ли Пушкин его формировал, то ли он дал нам Пушкина, это апофеоз русского языка, а вместе с ним и того национального склада, который в языке заключен. Россия нашла себя в Пушкине, и вспышка его гения совпала с золотым веком ее культурного развития.
При этом Пушкин – первый европеец в русской литературе. Не в смысле влияний, которые он перерастал мгновенно, а в смысле поразительной свободы, с которой он вошел в единое пространство мировой литературы, где чувствовал себя как дома. Никогда не быв за границей, он в творчестве стал подлинным гражданином мира, легко осваивая языки различных национальных культур и эпох – осваивая их в русском слове, он и русскую литературу выводил на мировую дорогу.
Шекспироведы уже полтора века спорят о том, кто, собственно, написал пьесы Шекспира, был ли их автором скромный актер родом из Стрэтфорда, или мы имеем дело с великой мистификацией. О Пушкине такой спор невозможен, и не только потому, что он к нам ближе и жизнь его документирована несравнимо лучше. Главное, потому, что он предстает нам как живая личность, не отделимая от сочинений, в которых эта личность выразилась со всей полнотой. И этот близкий нам человек прошел за свои 37 лет головокружительный путь и оставил уникальный опыт, который можно воспринять, изучая в единстве жизнь и слово Пушкина.
Александр Пушкин родился 26 мая 1799 года в Москве в семье Сергея Львовича Пушкина и Надежды Осиповны Пушкиной, урожденной Ганнибал. Свой род он вел от прусского выходца Радши, попавшего в Россию во времена Александра Невского – от него пошли ветви знатных дворянских фамилий, среди которых были и Пушкины, сыгравшие заметную роль в русской истории. С другой стороны были Ганнибалы, происходившие от сына абиссинского князя, вывезенного мальчиком из Африки; воспитанник и любимец Петра I, он вошел в силу при Елизавете, а дети его породнились с древними русскими родами. Пушкин всегда чувствовал за собой этот родовой многовековый шлейф и оглядывался на него, считая «уважение к мертвым прадедам» основой личного достоинства дворянина.
Семья Пушкиных была не чужда литературным интересам. В доме бывали В. А. Жуковский, Н. М. Карамзин (малолетний Александр, по воспоминаниям отца, «вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз»), дядя Василий Львович был известным поэтом – все это с детства вовлекло Пушкина в мир современной словесности, но подлинное его рождение как поэта произошло в Царскосельском Лицее, куда он был определен в 1811 году и где провел в кругу близких, любимых друзей шесть лет, которые впоследствии вспоминались и воспринимались как самые счастливые в жизни.
Юный Пушкин воспитывался «среди святых воспоминаний», военных памятников Царского Села, в непосредственной близости ко двору – и чувствовал себя в эпицентре всей европейской истории: «Чему, чему свидетели мы были! / Игралища таинственной игры, / Металися смущенные народы; / И высились и падали цари…» Его историческое и патриотическое сознание сформировалось как будто враз, в те дни, когда мимо лицейских стен «текла за ратью рать» – на войну с Наполеоном. В 15 лет в Царскосельском парке он вспоминает звонкими стихами века русской славы, данной ему здесь в наследство. Эти стихи – «Воспоминания в Царском Селе», – прочитанные 8 января 1815 года на лицейском экзамене в присутствии восхищенного Державина, сделали его знаменитым.
Там же, в Лицее, при всей неровности того образования, Пушкину открылась не только история, но и вся европейская культура, хоть и усвоенная зачастую по вторичным источникам. «Читал охотно Апулея, / А Цицерона не читал», – вспоминал он о лицейском времени в «Евгении Онегине». Но мы-то знаем, что читал, – и не только Цицерона, но и Канта, и Сенеку с Тацитом («Под стол ученых дураков!» – сказано о них в лицейском стихотворении «Пирующие студенты»), не говоря уж о художественной литературе, древней и новой. Именно в Лицее, благодаря его гуманитарной ориентации и некоторым европейски образованным профессорам (А. П. Куницын, А. И. Галич), этот мир мировой культуры открылся перед ним, лег к его ногам.
Пушкина родила молодая Россия, только что победившая Наполеона, – бодрая страна, уже не только прорубившая окно, но и распахнувшая дверь в Европу, страна, в которой кипела энергия преобразований, давшая реформатора М. М. Сперанского, а потом декабристов. На этой энергической волне возрастал и Пушкин, увлекшийся после Лицея политикой и ловивший новые социальные идеи. Но он был прежде всего поэт, и под его пером эти различные идеи, иногда противоречившие друг другу, получали такую публичную поэтическую силу, о какой могли только мечтать породившие эти идеи радикальные умы.
За это он и угодил в ссылку – в мае 1820 года был переведен по министерству иностранных дел, в котором формально числился на службе, в Кишинев, в канцелярию генерала И. Н. Инзова. Это было его первое большое путешествие по Российской империи, по Кавказу и Крыму, давшее целую гроздь так называемых «южных поэм» – «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы». С Юга же начинается и полноводная пушкинская лирика со всем ее тематическим разнообразием, отражающим разнообразие и широту его стремительно развивающейся личности. Он по-прежнему увлечен освободительными идеями, в особое возбуждение его приводит греческое восстание против турецкого владычества, и он мечтает, вырвавшись из ссылки, участвовать в этой революции и, может быть, погибнуть, как погиб впоследствии Байрон, за свободу греков. Жизнь он ведет не ссылочную, бурную, с любовными увлечениями, дуэлями, побегами в цыганский табор, поездками по Бессарабии, в Одессу и к декабристам в Каменку. Тем временем слава его растет – после выхода в свет поэмы «Руслан и Людмила» (1820), вызвавшей бурю споров, от него ждали новых свершений, и дождались: в начале сентября 1822 года выходит из печати «Кавказский пленник» – поэма, которую Пушкин больше года не решался выдать публике, будучи не вполне ею доволен. В. П. Горчакову в ответ на его замечания он писал осенью 1822 года: «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».
Описанный здесь Пушкиным условный байронический комплекс был воспринят им еще в лицейские годы и тогда же дал свои плоды в лирике, но не затронул основ его душевной жизни. И вдруг теперь, среди кишиневского рассеяния, а затем и позже, в 1823 году в Одессе, из-под пера его выходят стихи, в которых уже без всякой литературности и условности выражено действительное, не выдуманное, глубокое, тотальное разочарование во всем, что прежде составляло основу существования: «Разоблачив пленительный кумир, / Я вижу призрак безобразный…» Пушкин как будто на лету преткнулся о грозные вопросы об истинной ценности жизни и о ее границах – простираются ли они за границы земного, или там, за гробом, ждет человека «ничтожество», небытие: «Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь! / Мне страшно!..» Тут же следует и разочарование в освободительных идеях, вести о поражении революционных движений в Европе вызывают лишь усталый скепсис: «В порабощенные бразды / Бросал живительное семя – / Но потерял я только время, / Благие мысли и труды…» От бурнокипящей внешней жизни, в которую он так был вовлечен и которая разом померкла для него, он впервые всерьез обратился к экзистенциальным проблемам, остановился перед ними.
В Одессе, куда Пушкин переехал в середине 1823 года, он переживает сильное увлечение женой бессарабского наместника Елизаветой Воронцовой. След этой любви на несколько лет останется в пушкинской лирике, а следствием ее станет конфликт с мужем, который, пользуясь поводом, добивается в июле 1824 года удаления соперника из Одессы. В Одессе же в мае 1823 года Пушкин начинает главное свое произведение – лирический роман «Евгений Онегин», роман, который будет сопровождать его больше семи лет и вместе с ним развиваться, роман непривычной для русского читателя формы, но с такими узнаваемыми героями, которых социологическая критика окрестила потом «типическими характерами в типических обстоятельствах», которые и были такими «типическими характерами» и при этом отражали разные стороны и фазисы душевного развития автора. Этот свободный, живой, текучий, подвижный роман вместил в себя так много, что, кажется, предсказал весь дальнейший ход русской жизни. Но для самого Пушкина это был прежде всего роман его души и его путь к человеческой зрелости.
Первые две главы «Онегина» пишутся в Одессе, здесь же начата и третья, завершенная уже в Михайловском, в уединении фамильной усадьбы, где Пушкину суждено было провести безвылазно два с лишним долгих года. За это время, помимо лирики, написаны «Цыганы», начатые в Одессе, «Подражания Корану», «Граф Нулин», четвертая глава «Онегина», «Борис Годунов» – но дело не в количестве сочинений, были у Пушкина периоды и более плодоносные. Вынужденное уединение, которым он с непривычки очень тяготился, оказалось для него не просто благотворным, но и спасительным. Через десять лет приехав в Михайловское и вспоминая годы ссылки, именно так он осмыслил свое тогдашнее затворничество: «…Я еще / Был молод, но уже судьба и страсти / Меня борьбой неравной истомили <…> Но здесь меня таинственным щитом / Святое Провиденье осенило, / Поэзия, как ангел утешитель, / Спасла меня, и я воскрес душой». В этих строках, не вошедших по своей интимности в беловую редакцию стихотворения «Вновь я посетил…» (1835), сформулирован может быть главный итог михайловского сидения – непосредственное ощущение Провидения, связанного с поэтическим даром.
Пушкин вел в Михайловском насыщенную и сложную жизнь. На поверхности было томление одиночеством, планы побега за границу, увлечения соседскими барышнями – а на глубине шла грандиозная работа, духовная и творческая. Он как никогда много читал: Библию и Шекспира, Четьи Минеи и Вальтер Скотта, и в особенности историков – древних и современных. Углубленные занятия историей, которые Пушкин не оставлял до конца своих дней, начались именно здесь, в Михайловском, – их результаты сказались прежде всего в трагедии «Борис Годунов», в которой верховная власть держится закономерным ходом событий, «силою вещей», а волюнтаристское ее присвоение не находит исторических и нравственных оправданий. Стремление проникнуть в механизмы истории постепенно приводит Пушкина к историческому провиденциализму, на фоне которого попытки насильственно сменить форму правления выглядят по меньшей мере исторически безответственно. Это был важный мировоззренческий прорыв, и он впрямую коснулся его личного самосознания. В Михайловском Пушкин, молодой еще человек, ощущает потребность осмыслить прожитые годы: он систематически работает над своими воспоминаниями и доводит эту работу до беловой рукописи. Записки эти, бывшие едва ли не главным михайловским делом, сожжены им в горячую минуту – но душевный труд, на них затраченный, не пропал втуне: с Михайловского созревало и все больше укреплялось в нем ощущение, что в поворотах судьбы есть высший, хоть и не всегда доступный разумению смысл и что для него лично смысл этот связан с творчеством.
Михайловское – центральная точка пушкинского пути. Здесь он углубился в себя, окончательно сделал свой выбор и осознал единственность назначенного ему жребия (этим объясняется, в частности, его решение не ехать в Петербург накануне декабрьского восстания). Здесь он подошел к расцвету своих творческих возможностей и в разгар работы над «Борисом Годуновым» признался в письме Н. Н. Раевскому: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить».
Пушкину дана была судьбою драматичная биография: ранний взлет и опала, шестилетняя ссылка, потери близких друзей, сближение с царем, падение популярности, гибель на дуэли. Но этот внешний драматизм не идет ни в какое сравнение с коллизиями его внутреннего развития, с масштабом пережитых им внутренних событий. Главное событие михайловского периода символизировано в сюжете и образах «Пророка» – грандиозного стихотворения о поэзии как высшем служении и «тайном подвиге сердца» (Вл. Соловьев), о принятии смертного страдания ради права на «глагол», о полном перерождении поэта в горниле этого страдания, о силе богодухновенного слова, жгущего сердца.
Потрясенный известиями о петербургском восстании, а затем о приговоре декабристам, Пушкин старается «взглянуть на трагедию взглядом Шекспира». При этом он рвется в столицы и, надеясь на милость нового царя, пишет прошение на высочайшее имя об освобождении из ссылки. Прошение не остается без внимания – в ночь с 3 на 4 сентября 1826 года к нему является курьер с повелением немедленно проследовать в Москву.
8 сентября 1826 года Пушкин в сопровождении фельдъегеря въехал в столицу и прямо в дорожной одежде был препровожден в Кремль. Здесь его ждал император. Разговор с Николаем I, о содержании которого можно судить лишь по косвенным источникам, стал поворотным пунктом в общественном положении Пушкина. В результате этой беседы он приблизился к власти, и ему показалось, что теперь он сможет оказывать на нее благотворное влияние. В дальнейшем это сближение обернулось тяжелой зависимостью от двора и во многом определило его жизнь в последние годы.
Литературная Москва встретила поэта как героя. Он упивался общением с друзьями, читал в гостиных новые произведения, знакомился с молодыми литераторами, налаживал сотрудничество с журналами. К этому периоду относится ряд мемуаров о Пушкине, написанных людьми, впервые тогда вступившими с ним в общение. Каким виделся Пушкин окружающим? Выразительная внешность, блестяще умный и одушевленный разговор, простодушный смех, частая угрюмость или тихая грусть… Но цельной и глубокой характеристики его мы не находим в этих мемуарах, как не находим ее и в воспоминаниях близких друзей. Личность Пушкина остается неуловимой, образ его ускользает от описания и современников, и поздних биографов. Может быть, это и есть главная пушкинская тайна и путь к ней лежит только через творчество.
Вскоре положение Пушкина осложнилось. Не все одобряли его новую позицию по отношению к власти. Стихотворение «Стансы» (1826), обращенное к императору, встретило даже у друзей осуждение и обвинения в лести, так что ему пришлось объясняться: «Нет, я не льстец, когда царю / Хвалу свободную слагаю…» А с другой стороны, власть не могла до конца увериться в пушкинской лояльности: в 1827–1828 годах следует серия унизительных и опасных разбирательств – по поводу распространения не пропущенного цензурой отрывка из стихотворения «Андрей Шенье» (1825), а затем по поводу поэмы «Гавриилиада» (1821), в авторстве которой Пушкин в конце концов признался лично императору. Конечно, все это Пушкина тревожило: «Снова тучи надо мною / Собралися в тишине; / Рок завистливый бедою / Угрожает снова мне…» Но не эти «тучи» омрачили по-настоящему его душевный небосклон.
Рассеяние московского, а позже и петербургского света составляло разительный контраст с набранной им в Михайловском глубиной личного бытия. Пушкин осознавал эту раздвоенность, об этом – знаменитое стихотворение «Поэт» (1827), в двух частях которого контрастно противопоставлены два плана существования поэта: житейский и творческий. В 1828–1829 годах душевная жизнь Пушкина вновь драматизируется до предельной остроты, до такого внутреннего разлада, при котором сама жизнь воспринимается в какие-то минуты как «дар напрасный, дар случайный». Оглядываясь назад, он жестко оценивает пройденный путь: «И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю…» Корни этого кризиса уходят в глубинные сферы его внутренней жизни, обостряется смутная тоска по идеалу – образное воплощение она нашла, в частности, в одном из стихотворений так называемого «кавказского цикла», родившегося во время путешествия в Арзрум 1829 года: «Далекий, вожделенный брег! / Туда б, сказав прости ущелью, / Подняться к вольной вышине! / Туда б, в заоблачную келью, / В соседство Бога скрыться мне!..» Картина монастыря на Казбеке претворена здесь в метафору душевной жизни, в вожделенный, но, кажется, недостижимый идеал личного существования.
Пушкин искал новых жизненных путей: он задумал жениться. Выбор пал на юную московскую красавицу Наталью Гончарову. К красоте, в том числе и женской, Пушкин относился как художник – воспринимал ее как святыню («Благоговея богомольно / Перед святыней красоты»), как воплощение идеала, как форму Божественного присутствия. Так он и воспринял облик своей будущей жены, поразивший его с первой встречи, и в его сознании эта встреча связалась с надеждой обновления жизни.
С этой надеждой Пушкин в конце августа 1830 года отправляется по хозяйственным делам в деревню Болдино, нижегородское имение отца, – и застревает там из-за холерной эпидемии на три долгих месяца. Эти месяцы вынужденного затворничества стали для Пушкина периодом беспримерной творческой активности. Как художник и как личность он достиг зрелости – пришла пора собирать камни. В Болдине, в состоянии душевной смуты, в тревогах о невесте и о будущей свадьбе, между безуспешными попытками прорваться через карантины в столицу Пушкин завершает многое из того, над чем думал и начинал работать раньше. Уже вернувшись в Москву, он писал своему издателю и другу П. А. Плетневу: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы “Онегина”, 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: “Скупой рыцарь”, “Моцарт и Сальери”, “Пир во время чумы” и “Дон Жуан”. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme». Пушкин не все в этом отчете перечислил: еще он привез «Историю села Горюхина», «Сказку о попе и о работнике его Балде» и блок статей, или нехудожественной прозы, – сгустки глубоких, сильных мыслей о литературе, об истории, российской и мировой. Кажется, что все это написано на одном дыхании, – на самом же деле этот мощный скачок был подготовлен всем его предшествующим развитием. Свой внутренний кризис он изжил невероятным душевным усилием, творческим трудом самого высокого напряжения.
Болдинское творчество поражает разнообразием и масштабом. Цикл «маленьких трагедий» – монументальная фреска, исследующая поведение человека в разные эпохи в разных критических обстоятельствах. «Повести Белкина» – первая завершенная проза, по видимости бесхитростная, но с чрезвычайно сложной повествовательной системой, в которой спрятано как в коконе ее проблемное зерно. «Домик в Коломне» – шутливая поэма с почти неуловимой идейной подкладкой. И подлинные шедевры пушкинской лирики – любовной, философской, антологической… Окончание работы над «Евгением Онегиным» знаменовало завершение некоего жизненного круга и выход на новый путь. Прощаясь с любимым романом, с его героями, Пушкин прощался и со своим прошлым. В Болдине он ощущал себя на перепутье, в той точке, где кончается прошлое и начинается будущее: позади «безумных лет угасшее веселье» и «печаль минувших дней», впереди – «грядущего волнуемое море».
Из Болдина он выехал другим человеком, как будто вернувшимся к самому себе. На женитьбу свою он смотрел уже трезво-прозаически: «В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться… Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты». Он решил для себя пойти теперь общими путями – путями, на которых, как он считал, люди находят счастье. Впервые в биографии Пушкина мы видим такой поворот – жить как люди («До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут»), и это решение стало переломным в его судьбе.
Не только личная жизнь Пушкина в это время изменилась – изменилось и его положение в литературе. Он уходил все дальше от вкусов читающей публики и не встречал у нее такого горячего отклика, как прежде. Разговоры о закате его таланта стали общим местом в журналистике 1830-х годов. Все чаще Пушкин оставляет написанное в столе – почти вся его лирика последних лет была опубликована только после смерти. При этом он активно участвует в журнальных схватках, отстаивая свои эстетические и общественные принципы и стараясь через издаваемую им вместе с А. А. Дельвигом «Литературную газету» воздействовать на литературный процесс.
Не менее бурно он реагирует на политические события, главным из которых стало тогда для России польское восстание 1830–1831 годов. Пушкин был державником – неделимость империи казалась ему залогом ее процветания и мощи. Его патриотические стихи по поводу польского восстания («Перед гробницею святой…», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», 1831) были восприняты с недоумением в либеральных кругах. Пушкин все острее чувствовал свое одиночество среди современников.
В июле 1831 года он просит царя разрешить ему «заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках» с дальней целью написать историю Петра Великого. Разрешение было получено – и с этого момента Пушкин становится официальным историографом, заняв по должности место Н. М. Карамзина. Большие исторические замыслы отныне поглощают его время и внимание, и ради их осуществления он жертвует многим, в том числе и личной независимостью. Профессиональные занятия историей, конечно, не были для Пушкина случайностью. В них сошлись его внутренние творческие потребности как поэта и мыслителя со стремлением формировать общественное сознание современников и влиять на власть.
В последнем отношении особенно важна пушкинская поэма «Анджело» (1833) – критики, и в частности В. Г. Белинский, оценили ее низко, сам же Пушкин говорил, что ничего лучше он не написал. В «Анджело», как и в «Капитанской дочке» (1836), он художественно воплотил свою концепцию гуманной власти, сочетающей закон с милосердием. В финальных, перекликающихся между собой сценах поэмы и романа очевидны черты утопии.
С работой Пушкина над историей Петра связана его последняя поэма «Медный всадник» (1833); ее центральная тема – стихия истории и личная судьба, государство и частная жизнь человека. Художественная формула этого столкновения найдена Пушкиным в грандиозном по своей поэтической силе образе петербургского наводнения, смывающего судьбы маленьких героев поэмы.
Истории Петра Пушкин не закончил. Его «История Пугачева», напечатанная в 1834 году, не имела успеха у читателей, тираж ее остался не раскупленным. Становилось все яснее, что выбор, сделанный Пушкиным, не оправдывается. Обращение к историческим трудам означало для него выход на активное общественное поприще – он намеревался таким путем помочь современникам осмыслить настоящее и будущее России в перспективе ее многовековой истории. Но его голос не был услышан.
С 1834 года осложняется и личная жизнь Пушкина. Он получает унизительное для него придворное звание камер-юнкера, которому должен теперь соответствовать – посещать официальные мероприятия и балы. С этого момента его отношения с властью все больше обостряются: серия цензурных преследований, организованных ярым врагом Пушкина министром просвещения С. С. Уваровым, перлюстрация семейной переписки, беспросветная денежная зависимость от казны – все эти обстоятельства отравляют его существование. Но главные проблемы, мучившие Пушкина, лежали в другой плоскости. С весны 1835 года в его лирике появляются и все нарастают новые мотивы, связанные с предчувствием близкой смерти; сгущаясь, они выстраиваются постепенно в единый сюжет, исполненный драматизма и неумолимо идущий к развязке. Герои его лирики этого года – Родрик, Странник – ввиду близкой смерти резко меняют жизнь, чтобы успеть приготовиться к концу. То же хочет сделать и Пушкин – он предпринимает попытки уйти в отставку, переехать с семьей в деревню; «…поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь, etc. – религия, смерть» – так ему видится эта новая углубленная жизнь, в которой он ощущает уже самую острую потребность. Но реализовать этот идеал оказалось невозможно – две попытки уйти в отставку встретили раздражение императора, а желание уехать в деревню натолкнулось на решительное сопротивление жены.
В 1836 году терпит неудачу его последний общественный проект – издание журнала «Современник», который Пушкин задумал как собрание «статей чисто литературных (как то повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности». К журналу были привлечены лучшие силы: здесь печатались произведения самого Пушкина, а также Гоголя, Тютчева, Жуковского, Вяземского, Баратынского, Языкова, Дениса Давыдова, А. И. Тургенева, – однако в конкуренции с массовой литературой «Современник» проиграл; число его подписчиков было столь незначительно, что не могло обеспечить издания. Пушкин ориентировался на свой вкус и мыслил по нему формировать вкусы общества, но, как видно, и здесь опередил свое время.
Летом 1836 года, живя с семьей на даче на Каменном Острове, Пушкин написал свой последний лирический цикл, в котором преобладают христианские мотивы. Этот цикл воспринимается как итог его духовного пути – кажется, что после этих стихов уже ничего не могло быть им написано. Стихи эти очень разные, но итог они подводят один – что только внутреннее дело имеет смысл для поэта – только его личное творческое дело. И предсмертная тревога о судьбе души находит здесь разрешение: поэт спасается от тления необщим путем – душа его неотделима от лиры и именно в лире переживет его прах («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»).
Обстоятельства ухода Пушкина из жизни (29 января 1837 года) хорошо известны: легкомыслие красавицы жены, козни голландского посланника и его приемного сына, дуэль – все это многократно описано и досконально изучено, но к этому не может сводиться проблема гибели Пушкина. Анализ этих известных обстоятельств оставляет ощущение их несоизмеримости с происшедшим. Все это – только внешняя сторона жизненного круга, событийная оболочка великой трагедии великого художника, имеющей, помимо ситуативных причин, свою глубинную логику и свою провиденциальную телеологию. Гений в расцвете сил и таланта – неужели он ушел потому, что оказался в зависимости от двора, а жена его кокетничала с кавалергардом? Гибель Пушкина – закономерный итог его пути; на Черную речку его привела логика внутреннего развития, логика судьбы. Невыносимость жизни Пушкина в последние годы определяется не самими обстоятельствами, о которых так много написано, а разительным несоответствием этих обстоятельств его новым духовным устремлениям. Этот контраст – исходная точка дуэли. Пушкин во многом сам определил течение преддуэльных событий – им двигала острая потребность расчистить свой жизненный горизонт, освободиться для новой жизни. В основе его поведения было, говоря словами Г. Федотова, «чаяние последнего освобождения».
После смерти Пушкина Гоголь сказал: «Я уверен, что Пушкин бы совсем стал другой». Какой другой? Если выход на новый виток жизни был связан с новым для Пушкина христианским сознанием, то что он стал бы с этим делать как поэт? До сих пор его в жизни и творчестве вел только дар – как это могло быть согласовано с глубоким принятием христианства? На эти вопросы нет ответа, но они неумолимо возникают в связи с его гибелью.
Помимо того, что написано им на бумаге, помимо удивительного опыта жизни, прожитой ярко и сильно, Пушкин оставил нам и опыт смерти, поразившей всех, кто при ней тогда присутствовал. В последние пушкинские дни и часы его друзья и врачи стали свидетелями героического переживания смерти как великого таинства. Пушкин умер «полной смертью» (Мандельштам) – такая смерть дается не каждому, она говорит о многом и прежде всего – о цене пушкинского слова.
Ирина Сурат
1811 года в августе, числа решительно не помню, дед мой, адмирал Пущин, повез меня и двоюродного моего брата Петра, тоже Пущина, к тогдашнему министру народного просвещения гр. А. К. Разумовскому…
У меня разбежались глаза: кажется, я не был из застенчивого десятка, но тут как-то потерялся – глядел на всех и никого не видал. Вошел какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Александр Пушкин – выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный. По сходству ли фамилий или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда…
Настало, наконец, 19 октября, день, назначенный для открытия Лицея. Этот день, памятный нам, первокурсным, не раз был воспет Пушкиным в незабвенных его для нас стихах…
И. И. Пущин
В альбом Пущину
Взглянув когда-нибудь на верный сей листок,
Исписанный когда-то мною,
На время улети в лицейский уголок,
Где подружились мы душою.
Воспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Живые впечатленья
Младой души твоей,
Печали, радости, размолвки, примиренья,
И дружбу первую, и первую любовь…
Что было – что не будет вновь.
1817 г.
Воспоминание
(к Пущину)
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых?
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо —
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах,
Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор
Изменяли час похмелья,
Сладкий Вакха заговор.
О друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год в часы беспечны
Поминать его вином.
1815 г.
«Простите, верные дубравы!…»
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.
В альбом П. А. Осиповой,
1817 г.
Дельвигу
Любовью, дружеством и ленью
Укрытый от забот и бед,
Живи под их надежной сенью;
В уединении ты счастлив: ты поэт.
Наперснику богов не страшны
бури злые:
Над ним их промысел высокий
и святой;
Его баюкают камены молодые
И с перстом на устах хранят
его покой.
О милый друг, и мне богини
песнопенья
Еще в младенческую грудь
Влияли искру вдохновенья
И тайный указали путь:
Я лирных звуков наслажденья
Младенцем чувствовать умел,
И лира стала мой удел.
Но где же вы, минуты упоенья,
Неизъяснимый сердца жар,
Одушевленный труд
и слезы вдохновенья!
Как дым, исчез мой легкий дар.
Как рано зависти привлек я взор
кровавый
И злобной клеветы невидимый кинжал!
Нет, нет, ни счастием, ни славой,
Ни гордой жаждою похвал
Не буду увлечен! В бездействии
счастливом
Забуду милых муз, мучительниц моих;
Но, может быть, вздохну
в восторге молчаливом,
Внимая звуку струн твоих.
1817
…По выходе из Лицея Пушкин вполне воспользовался своею молодостью и независимостью. Его по-очереди влекли к себе то большой свет, то шумные пиры, то закулисные тайны. Он жадно предавался всем наслаждениям…
Л. С. Пушкин
…Известность Пушкина и литературная, и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала об нем анекдоты. Все это, как водится, было частию справедливо, частию вымышлено.
Л. С. Пушкин
…Однажды на упреки семейства в излишней распущенности, которая могла иметь для него роковые последствия, Пушкин просто отвечал: «Без шума никто не выходил из толпы».
П. В. Анненков.
«Пушкин в Александровскую эпоху»
…Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит меня своим даром, как привидение!..
В. А. Жуковский – П. А. Вяземскому, 1818 г.
К Чаадаеву
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
1818 г.
Вольность
Ода
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Открой мне благородный след
Того возвышенного Галла,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит
И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавних
Сложивший царскую главу.
Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон – народ молчит,
Падет преступная секира…
И се – злодейская порфира
На галлах скованных лежит.
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей,
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
1817
…Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами: вся молодежь наизусть их читает…
Александр I – Е. А. Энгельгардту, 1820 г.
«Так, мира житель равнодушный…»
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел – и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
«Руслан и Людмила», 1820 г
…Пушкин почти кончил свою поэму. Пора в печать. Я надеюсь от печати и другой пользы, личной для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится. Теперь его знают только по мелким стихам и по крупным шалостям.
А. И. Тургенев – П. А. Вяземскому,
25 февраля 1820 г.
…Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие… Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными: жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной…
А. С. Пушкин – Л. С. Пушкину,
24 сентября 1820 г.
«Мне бой знаком – люблю я звук мечей…»
Мне бой знаком – люблю я звук мечей;
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
Во цвете лет, свободы верный воин,
Перед собой кто смерти не видал,
Тот полного веселья не вкушал
И милых жен лобзаний не достоин.
1820 г.
…Греция восстала и провозгласила свою свободу… Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету – к независимости древнего отечества…
Первый шаг Александра Ипсиланти прекра-ен и блистателен. Он счастливо начал – и, мертвый или победитель, отныне он принадлежит истории – 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! – завидная участь!..
А. С. Пушкин – В. Л. Давыдову, март 1821 г.
«Гречанка верная! не плачь, – он пал героем…»
Гречанка верная! не плачь, – он пал героем,
Свинец врага в его вонзился грудь.
Не плачь – не ты ль сама ему
пред первым боем
Назначила кровавой чести путь?
Тогда, тяжелую предчувствуя разлуку,
Супруг тебе простер торжественную руку,
Младенца своего в слезах благословил,
Но знамя черное свободой восшумело,
Как Аристогитон, он миртом меч обвил,
Он в сечу ринулся – и падши совершил
Великое, святое дело.
1821 г.
Бог помочь вам, друзья мои
Друзьям
Богами вам еще даны
Златые дни, златые ночи,
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
Играйте, пойте, о друзья!
Утратьте вечер скоротечный;
И вашей радости беспечной
Сквозь слезы улыбнуся я.
1815
Уединение
Блажен, кто в отдаленной сени,
Вдали взыскательных невежд,
Дни делит меж трудов и лени,
Воспоминаний и надежд;
Кому судьба друзей послала,
Кто скрыт, по милости творца,
От усыпителя глупца,
От пробудителя нахала.
1819
Из письма к Я. Н. Толстому[1 - Послание обращено к членам кружка «Зеленая лампа».]
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?
В изгнанье скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас:
Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна;
И разгорались наши споры
От искр, и шуток, и вина.
Вновь слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык…
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!
1822
Вакхическая песня
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
1825
Коварность[2 - Поводом к написанию стихотворения был вероломный поступок А. Н. Раевского. Узнав от Пушкина о его любви к Е. К. Воронцовой, Раевский, сам влюбленный в нее, сообщил об этом гр. Воронцову! Это, по предположению Пушкина, явилось причиной высылки его из Одессы в Михайловское.]
Когда твой друг на глас твоих речей
Ответствует язвительным молчаньем;
Когда свою он от руки твоей,
Как от змеи, отдернет с содроганьем;
Как, на тебя взор острый пригвоздя,
Качает он с презреньем головою, —
Не говори: «Он болен, он дитя,
Он мучится безумною тоскою»;
Не говори: «Неблагодарен он;
Он слаб и зол, он дружбы недостоин;
Вся жизнь его какой-то тяжкий сон»…
Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?
Ах, если так, он в прах готов упасть,
Чтоб вымолить у друга примиренье.
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье;
Но если ты затейливо язвил
Пугливое его воображенье
И гордую забаву находил
В его тоске, рыданьях, униженье;
Но если сам презренной клеветы
Ты про него невидимым был эхом;
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом,
И он прочел в немой душе твоей
Все тайное своим печальным взором, —
Тогда ступай, не трать пустых речей —
Ты осужден последним приговором.
1824
«Недавно я в часы свободы…»
Недавно я в часы свободы
Устав наездника читал
И даже ясно понимал
Его искусные доводы;
Узнал я резкие черты
Неподражаемого слога;
Но перевертывал листы
И – признаюсь – роптал на Бога.
Я думал: ветреный певец,
Не сотвори себе кумира,
Перебесилась наконец
Твоя проказливая лира,
И, сердцем охладев навек,
Ты, видно, стал в угоду мира
Благоразумный человек!
О горе, молвил я сквозь слезы,
Кто дал Давыдову совет
Оставить лавр, оставить розы?
Как мог унизиться до прозы
Венчанный музою поэт,
Презрев и славу прежних лет,
И Бурцовой души угрозы!
И вдруг растрепанную тень
Я вижу прямо пред собою,
Пьяна, как в самый смерти день,
Столбом усы, виски горою,
Жестокий ментик за спиною
И кивер чудо набекрень.
1822
…Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален – ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого, хотя несколько одаренного вкусом и чувством.
А. С. Пушкин, конец 1830 г. – начало 1831 г.
Баратынскому из Бессарабии
Сия пустынная страна
Священна для души поэта:
Она Державиным воспета
И славой русскою полна.
Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов;
Она летит на сладкий зов
Питомцев муз и Аполлона,
И с нею часто при луне
Брожу вдоль берега крутого;
Но, друг, обнять милее мне
В тебе Овидия живого.
1822
Разлука[3 - В первой редакции стихотворение называлось «К Кюхельбекеру».]
В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат.
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Прошли лета соединенья;
Разорван он, наш верный круг.
Прости! Хранимый небом,
Не разлучайся, милый друг,
С свободою и Фебом!
Узнай любовь, неведомую мне,
Любовь надежд, восторгов, упоенья:
И дни твои полетом сновиденья
Да пролетят в счастливой тишине!
Прости! Где б ни был я: в огне ли
смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба
мои молитвы),
Пусть будут счастливы все,
все твои друзья!
1815
19 октября
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64734446) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Послание обращено к членам кружка «Зеленая лампа».
2
Поводом к написанию стихотворения был вероломный поступок А. Н. Раевского. Узнав от Пушкина о его любви к Е. К. Воронцовой, Раевский, сам влюбленный в нее, сообщил об этом гр. Воронцову! Это, по предположению Пушкина, явилось причиной высылки его из Одессы в Михайловское.
3
В первой редакции стихотворение называлось «К Кюхельбекеру».
Александр Сергеевич Пушкин
Собрание больших поэтов
А. С. Пушкин (1799–1837) – величайший русский поэт, реформатор и создатель новой русской литературы, непревзойденным по красоте поэтическим словом придал языку необыкновенную легкость, изысканность и одновременно точность выражения мысли; приблизил народную речь к литературному языку, что и стало нормой. Стиль его произведений признают эталонным. Свои жизненные и мировоззренческие искания Пушкин воплотил в стихотворениях, в которых отразилась широта интересов – о дружбе, родине, природе, о законах мироздания – словом, обо всем, чем жив человек, – и трансформация взглядов поэта.
Александр Пушкин
Стихотворения
Иллюстрация в марке серии: © bsd / Shutterstock.com
Используется по лицензии от Shutterstock.com
© Сурат И.З., предисловие, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Путь Пушкина
Сказать о Пушкине, что он первый среди русских писателей, – значит не сказать ничего. Сразу заняв центральное место на русском Парнасе, он уже для современников приобрел значение национального символа – и до сих пор не уступил это единственное место никому. Он стал не только «солнцем нашей поэзии» (В. Ф. Одоевский), но и «солнечным центром нашей истории» (И. А. Ильин), фокусом национального сознания. Объяснить и понять это тем более трудно, что Пушкин был только художником, он, по словам Гоголя, «дан был миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт», «что такое в существе своем поэт». И во всем и до конца жизни оставаясь поэтом, он именно в этом качестве далеко вышел за рамки литературы, и саму литературу далеко вывел за ее рамки, закрепив надолго царственный статус слова в русской культуре.
Не секрет, что за пределами России Пушкина по-настоящему не признают и в общем не понимают. При переводе, даже самом тонком и точном, на другие языки он слишком многое теряет – уходит особая пушкинская глубина слова и стиха, с мерцанием бесконечных смыслов и перекатами интонационных волн. Что не переводится – это и есть Пушкин. Все дело в том, что Пушкин – это прежде всего явление русского языка, с которым непонятно: то ли Пушкин его формировал, то ли он дал нам Пушкина, это апофеоз русского языка, а вместе с ним и того национального склада, который в языке заключен. Россия нашла себя в Пушкине, и вспышка его гения совпала с золотым веком ее культурного развития.
При этом Пушкин – первый европеец в русской литературе. Не в смысле влияний, которые он перерастал мгновенно, а в смысле поразительной свободы, с которой он вошел в единое пространство мировой литературы, где чувствовал себя как дома. Никогда не быв за границей, он в творчестве стал подлинным гражданином мира, легко осваивая языки различных национальных культур и эпох – осваивая их в русском слове, он и русскую литературу выводил на мировую дорогу.
Шекспироведы уже полтора века спорят о том, кто, собственно, написал пьесы Шекспира, был ли их автором скромный актер родом из Стрэтфорда, или мы имеем дело с великой мистификацией. О Пушкине такой спор невозможен, и не только потому, что он к нам ближе и жизнь его документирована несравнимо лучше. Главное, потому, что он предстает нам как живая личность, не отделимая от сочинений, в которых эта личность выразилась со всей полнотой. И этот близкий нам человек прошел за свои 37 лет головокружительный путь и оставил уникальный опыт, который можно воспринять, изучая в единстве жизнь и слово Пушкина.
Александр Пушкин родился 26 мая 1799 года в Москве в семье Сергея Львовича Пушкина и Надежды Осиповны Пушкиной, урожденной Ганнибал. Свой род он вел от прусского выходца Радши, попавшего в Россию во времена Александра Невского – от него пошли ветви знатных дворянских фамилий, среди которых были и Пушкины, сыгравшие заметную роль в русской истории. С другой стороны были Ганнибалы, происходившие от сына абиссинского князя, вывезенного мальчиком из Африки; воспитанник и любимец Петра I, он вошел в силу при Елизавете, а дети его породнились с древними русскими родами. Пушкин всегда чувствовал за собой этот родовой многовековый шлейф и оглядывался на него, считая «уважение к мертвым прадедам» основой личного достоинства дворянина.
Семья Пушкиных была не чужда литературным интересам. В доме бывали В. А. Жуковский, Н. М. Карамзин (малолетний Александр, по воспоминаниям отца, «вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз»), дядя Василий Львович был известным поэтом – все это с детства вовлекло Пушкина в мир современной словесности, но подлинное его рождение как поэта произошло в Царскосельском Лицее, куда он был определен в 1811 году и где провел в кругу близких, любимых друзей шесть лет, которые впоследствии вспоминались и воспринимались как самые счастливые в жизни.
Юный Пушкин воспитывался «среди святых воспоминаний», военных памятников Царского Села, в непосредственной близости ко двору – и чувствовал себя в эпицентре всей европейской истории: «Чему, чему свидетели мы были! / Игралища таинственной игры, / Металися смущенные народы; / И высились и падали цари…» Его историческое и патриотическое сознание сформировалось как будто враз, в те дни, когда мимо лицейских стен «текла за ратью рать» – на войну с Наполеоном. В 15 лет в Царскосельском парке он вспоминает звонкими стихами века русской славы, данной ему здесь в наследство. Эти стихи – «Воспоминания в Царском Селе», – прочитанные 8 января 1815 года на лицейском экзамене в присутствии восхищенного Державина, сделали его знаменитым.
Там же, в Лицее, при всей неровности того образования, Пушкину открылась не только история, но и вся европейская культура, хоть и усвоенная зачастую по вторичным источникам. «Читал охотно Апулея, / А Цицерона не читал», – вспоминал он о лицейском времени в «Евгении Онегине». Но мы-то знаем, что читал, – и не только Цицерона, но и Канта, и Сенеку с Тацитом («Под стол ученых дураков!» – сказано о них в лицейском стихотворении «Пирующие студенты»), не говоря уж о художественной литературе, древней и новой. Именно в Лицее, благодаря его гуманитарной ориентации и некоторым европейски образованным профессорам (А. П. Куницын, А. И. Галич), этот мир мировой культуры открылся перед ним, лег к его ногам.
Пушкина родила молодая Россия, только что победившая Наполеона, – бодрая страна, уже не только прорубившая окно, но и распахнувшая дверь в Европу, страна, в которой кипела энергия преобразований, давшая реформатора М. М. Сперанского, а потом декабристов. На этой энергической волне возрастал и Пушкин, увлекшийся после Лицея политикой и ловивший новые социальные идеи. Но он был прежде всего поэт, и под его пером эти различные идеи, иногда противоречившие друг другу, получали такую публичную поэтическую силу, о какой могли только мечтать породившие эти идеи радикальные умы.
За это он и угодил в ссылку – в мае 1820 года был переведен по министерству иностранных дел, в котором формально числился на службе, в Кишинев, в канцелярию генерала И. Н. Инзова. Это было его первое большое путешествие по Российской империи, по Кавказу и Крыму, давшее целую гроздь так называемых «южных поэм» – «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы». С Юга же начинается и полноводная пушкинская лирика со всем ее тематическим разнообразием, отражающим разнообразие и широту его стремительно развивающейся личности. Он по-прежнему увлечен освободительными идеями, в особое возбуждение его приводит греческое восстание против турецкого владычества, и он мечтает, вырвавшись из ссылки, участвовать в этой революции и, может быть, погибнуть, как погиб впоследствии Байрон, за свободу греков. Жизнь он ведет не ссылочную, бурную, с любовными увлечениями, дуэлями, побегами в цыганский табор, поездками по Бессарабии, в Одессу и к декабристам в Каменку. Тем временем слава его растет – после выхода в свет поэмы «Руслан и Людмила» (1820), вызвавшей бурю споров, от него ждали новых свершений, и дождались: в начале сентября 1822 года выходит из печати «Кавказский пленник» – поэма, которую Пушкин больше года не решался выдать публике, будучи не вполне ею доволен. В. П. Горчакову в ответ на его замечания он писал осенью 1822 года: «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».
Описанный здесь Пушкиным условный байронический комплекс был воспринят им еще в лицейские годы и тогда же дал свои плоды в лирике, но не затронул основ его душевной жизни. И вдруг теперь, среди кишиневского рассеяния, а затем и позже, в 1823 году в Одессе, из-под пера его выходят стихи, в которых уже без всякой литературности и условности выражено действительное, не выдуманное, глубокое, тотальное разочарование во всем, что прежде составляло основу существования: «Разоблачив пленительный кумир, / Я вижу призрак безобразный…» Пушкин как будто на лету преткнулся о грозные вопросы об истинной ценности жизни и о ее границах – простираются ли они за границы земного, или там, за гробом, ждет человека «ничтожество», небытие: «Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь! / Мне страшно!..» Тут же следует и разочарование в освободительных идеях, вести о поражении революционных движений в Европе вызывают лишь усталый скепсис: «В порабощенные бразды / Бросал живительное семя – / Но потерял я только время, / Благие мысли и труды…» От бурнокипящей внешней жизни, в которую он так был вовлечен и которая разом померкла для него, он впервые всерьез обратился к экзистенциальным проблемам, остановился перед ними.
В Одессе, куда Пушкин переехал в середине 1823 года, он переживает сильное увлечение женой бессарабского наместника Елизаветой Воронцовой. След этой любви на несколько лет останется в пушкинской лирике, а следствием ее станет конфликт с мужем, который, пользуясь поводом, добивается в июле 1824 года удаления соперника из Одессы. В Одессе же в мае 1823 года Пушкин начинает главное свое произведение – лирический роман «Евгений Онегин», роман, который будет сопровождать его больше семи лет и вместе с ним развиваться, роман непривычной для русского читателя формы, но с такими узнаваемыми героями, которых социологическая критика окрестила потом «типическими характерами в типических обстоятельствах», которые и были такими «типическими характерами» и при этом отражали разные стороны и фазисы душевного развития автора. Этот свободный, живой, текучий, подвижный роман вместил в себя так много, что, кажется, предсказал весь дальнейший ход русской жизни. Но для самого Пушкина это был прежде всего роман его души и его путь к человеческой зрелости.
Первые две главы «Онегина» пишутся в Одессе, здесь же начата и третья, завершенная уже в Михайловском, в уединении фамильной усадьбы, где Пушкину суждено было провести безвылазно два с лишним долгих года. За это время, помимо лирики, написаны «Цыганы», начатые в Одессе, «Подражания Корану», «Граф Нулин», четвертая глава «Онегина», «Борис Годунов» – но дело не в количестве сочинений, были у Пушкина периоды и более плодоносные. Вынужденное уединение, которым он с непривычки очень тяготился, оказалось для него не просто благотворным, но и спасительным. Через десять лет приехав в Михайловское и вспоминая годы ссылки, именно так он осмыслил свое тогдашнее затворничество: «…Я еще / Был молод, но уже судьба и страсти / Меня борьбой неравной истомили <…> Но здесь меня таинственным щитом / Святое Провиденье осенило, / Поэзия, как ангел утешитель, / Спасла меня, и я воскрес душой». В этих строках, не вошедших по своей интимности в беловую редакцию стихотворения «Вновь я посетил…» (1835), сформулирован может быть главный итог михайловского сидения – непосредственное ощущение Провидения, связанного с поэтическим даром.
Пушкин вел в Михайловском насыщенную и сложную жизнь. На поверхности было томление одиночеством, планы побега за границу, увлечения соседскими барышнями – а на глубине шла грандиозная работа, духовная и творческая. Он как никогда много читал: Библию и Шекспира, Четьи Минеи и Вальтер Скотта, и в особенности историков – древних и современных. Углубленные занятия историей, которые Пушкин не оставлял до конца своих дней, начались именно здесь, в Михайловском, – их результаты сказались прежде всего в трагедии «Борис Годунов», в которой верховная власть держится закономерным ходом событий, «силою вещей», а волюнтаристское ее присвоение не находит исторических и нравственных оправданий. Стремление проникнуть в механизмы истории постепенно приводит Пушкина к историческому провиденциализму, на фоне которого попытки насильственно сменить форму правления выглядят по меньшей мере исторически безответственно. Это был важный мировоззренческий прорыв, и он впрямую коснулся его личного самосознания. В Михайловском Пушкин, молодой еще человек, ощущает потребность осмыслить прожитые годы: он систематически работает над своими воспоминаниями и доводит эту работу до беловой рукописи. Записки эти, бывшие едва ли не главным михайловским делом, сожжены им в горячую минуту – но душевный труд, на них затраченный, не пропал втуне: с Михайловского созревало и все больше укреплялось в нем ощущение, что в поворотах судьбы есть высший, хоть и не всегда доступный разумению смысл и что для него лично смысл этот связан с творчеством.
Михайловское – центральная точка пушкинского пути. Здесь он углубился в себя, окончательно сделал свой выбор и осознал единственность назначенного ему жребия (этим объясняется, в частности, его решение не ехать в Петербург накануне декабрьского восстания). Здесь он подошел к расцвету своих творческих возможностей и в разгар работы над «Борисом Годуновым» признался в письме Н. Н. Раевскому: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить».
Пушкину дана была судьбою драматичная биография: ранний взлет и опала, шестилетняя ссылка, потери близких друзей, сближение с царем, падение популярности, гибель на дуэли. Но этот внешний драматизм не идет ни в какое сравнение с коллизиями его внутреннего развития, с масштабом пережитых им внутренних событий. Главное событие михайловского периода символизировано в сюжете и образах «Пророка» – грандиозного стихотворения о поэзии как высшем служении и «тайном подвиге сердца» (Вл. Соловьев), о принятии смертного страдания ради права на «глагол», о полном перерождении поэта в горниле этого страдания, о силе богодухновенного слова, жгущего сердца.
Потрясенный известиями о петербургском восстании, а затем о приговоре декабристам, Пушкин старается «взглянуть на трагедию взглядом Шекспира». При этом он рвется в столицы и, надеясь на милость нового царя, пишет прошение на высочайшее имя об освобождении из ссылки. Прошение не остается без внимания – в ночь с 3 на 4 сентября 1826 года к нему является курьер с повелением немедленно проследовать в Москву.
8 сентября 1826 года Пушкин в сопровождении фельдъегеря въехал в столицу и прямо в дорожной одежде был препровожден в Кремль. Здесь его ждал император. Разговор с Николаем I, о содержании которого можно судить лишь по косвенным источникам, стал поворотным пунктом в общественном положении Пушкина. В результате этой беседы он приблизился к власти, и ему показалось, что теперь он сможет оказывать на нее благотворное влияние. В дальнейшем это сближение обернулось тяжелой зависимостью от двора и во многом определило его жизнь в последние годы.
Литературная Москва встретила поэта как героя. Он упивался общением с друзьями, читал в гостиных новые произведения, знакомился с молодыми литераторами, налаживал сотрудничество с журналами. К этому периоду относится ряд мемуаров о Пушкине, написанных людьми, впервые тогда вступившими с ним в общение. Каким виделся Пушкин окружающим? Выразительная внешность, блестяще умный и одушевленный разговор, простодушный смех, частая угрюмость или тихая грусть… Но цельной и глубокой характеристики его мы не находим в этих мемуарах, как не находим ее и в воспоминаниях близких друзей. Личность Пушкина остается неуловимой, образ его ускользает от описания и современников, и поздних биографов. Может быть, это и есть главная пушкинская тайна и путь к ней лежит только через творчество.
Вскоре положение Пушкина осложнилось. Не все одобряли его новую позицию по отношению к власти. Стихотворение «Стансы» (1826), обращенное к императору, встретило даже у друзей осуждение и обвинения в лести, так что ему пришлось объясняться: «Нет, я не льстец, когда царю / Хвалу свободную слагаю…» А с другой стороны, власть не могла до конца увериться в пушкинской лояльности: в 1827–1828 годах следует серия унизительных и опасных разбирательств – по поводу распространения не пропущенного цензурой отрывка из стихотворения «Андрей Шенье» (1825), а затем по поводу поэмы «Гавриилиада» (1821), в авторстве которой Пушкин в конце концов признался лично императору. Конечно, все это Пушкина тревожило: «Снова тучи надо мною / Собралися в тишине; / Рок завистливый бедою / Угрожает снова мне…» Но не эти «тучи» омрачили по-настоящему его душевный небосклон.
Рассеяние московского, а позже и петербургского света составляло разительный контраст с набранной им в Михайловском глубиной личного бытия. Пушкин осознавал эту раздвоенность, об этом – знаменитое стихотворение «Поэт» (1827), в двух частях которого контрастно противопоставлены два плана существования поэта: житейский и творческий. В 1828–1829 годах душевная жизнь Пушкина вновь драматизируется до предельной остроты, до такого внутреннего разлада, при котором сама жизнь воспринимается в какие-то минуты как «дар напрасный, дар случайный». Оглядываясь назад, он жестко оценивает пройденный путь: «И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю…» Корни этого кризиса уходят в глубинные сферы его внутренней жизни, обостряется смутная тоска по идеалу – образное воплощение она нашла, в частности, в одном из стихотворений так называемого «кавказского цикла», родившегося во время путешествия в Арзрум 1829 года: «Далекий, вожделенный брег! / Туда б, сказав прости ущелью, / Подняться к вольной вышине! / Туда б, в заоблачную келью, / В соседство Бога скрыться мне!..» Картина монастыря на Казбеке претворена здесь в метафору душевной жизни, в вожделенный, но, кажется, недостижимый идеал личного существования.
Пушкин искал новых жизненных путей: он задумал жениться. Выбор пал на юную московскую красавицу Наталью Гончарову. К красоте, в том числе и женской, Пушкин относился как художник – воспринимал ее как святыню («Благоговея богомольно / Перед святыней красоты»), как воплощение идеала, как форму Божественного присутствия. Так он и воспринял облик своей будущей жены, поразивший его с первой встречи, и в его сознании эта встреча связалась с надеждой обновления жизни.
С этой надеждой Пушкин в конце августа 1830 года отправляется по хозяйственным делам в деревню Болдино, нижегородское имение отца, – и застревает там из-за холерной эпидемии на три долгих месяца. Эти месяцы вынужденного затворничества стали для Пушкина периодом беспримерной творческой активности. Как художник и как личность он достиг зрелости – пришла пора собирать камни. В Болдине, в состоянии душевной смуты, в тревогах о невесте и о будущей свадьбе, между безуспешными попытками прорваться через карантины в столицу Пушкин завершает многое из того, над чем думал и начинал работать раньше. Уже вернувшись в Москву, он писал своему издателю и другу П. А. Плетневу: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы “Онегина”, 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: “Скупой рыцарь”, “Моцарт и Сальери”, “Пир во время чумы” и “Дон Жуан”. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme». Пушкин не все в этом отчете перечислил: еще он привез «Историю села Горюхина», «Сказку о попе и о работнике его Балде» и блок статей, или нехудожественной прозы, – сгустки глубоких, сильных мыслей о литературе, об истории, российской и мировой. Кажется, что все это написано на одном дыхании, – на самом же деле этот мощный скачок был подготовлен всем его предшествующим развитием. Свой внутренний кризис он изжил невероятным душевным усилием, творческим трудом самого высокого напряжения.
Болдинское творчество поражает разнообразием и масштабом. Цикл «маленьких трагедий» – монументальная фреска, исследующая поведение человека в разные эпохи в разных критических обстоятельствах. «Повести Белкина» – первая завершенная проза, по видимости бесхитростная, но с чрезвычайно сложной повествовательной системой, в которой спрятано как в коконе ее проблемное зерно. «Домик в Коломне» – шутливая поэма с почти неуловимой идейной подкладкой. И подлинные шедевры пушкинской лирики – любовной, философской, антологической… Окончание работы над «Евгением Онегиным» знаменовало завершение некоего жизненного круга и выход на новый путь. Прощаясь с любимым романом, с его героями, Пушкин прощался и со своим прошлым. В Болдине он ощущал себя на перепутье, в той точке, где кончается прошлое и начинается будущее: позади «безумных лет угасшее веселье» и «печаль минувших дней», впереди – «грядущего волнуемое море».
Из Болдина он выехал другим человеком, как будто вернувшимся к самому себе. На женитьбу свою он смотрел уже трезво-прозаически: «В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться… Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты». Он решил для себя пойти теперь общими путями – путями, на которых, как он считал, люди находят счастье. Впервые в биографии Пушкина мы видим такой поворот – жить как люди («До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут»), и это решение стало переломным в его судьбе.
Не только личная жизнь Пушкина в это время изменилась – изменилось и его положение в литературе. Он уходил все дальше от вкусов читающей публики и не встречал у нее такого горячего отклика, как прежде. Разговоры о закате его таланта стали общим местом в журналистике 1830-х годов. Все чаще Пушкин оставляет написанное в столе – почти вся его лирика последних лет была опубликована только после смерти. При этом он активно участвует в журнальных схватках, отстаивая свои эстетические и общественные принципы и стараясь через издаваемую им вместе с А. А. Дельвигом «Литературную газету» воздействовать на литературный процесс.
Не менее бурно он реагирует на политические события, главным из которых стало тогда для России польское восстание 1830–1831 годов. Пушкин был державником – неделимость империи казалась ему залогом ее процветания и мощи. Его патриотические стихи по поводу польского восстания («Перед гробницею святой…», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», 1831) были восприняты с недоумением в либеральных кругах. Пушкин все острее чувствовал свое одиночество среди современников.
В июле 1831 года он просит царя разрешить ему «заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках» с дальней целью написать историю Петра Великого. Разрешение было получено – и с этого момента Пушкин становится официальным историографом, заняв по должности место Н. М. Карамзина. Большие исторические замыслы отныне поглощают его время и внимание, и ради их осуществления он жертвует многим, в том числе и личной независимостью. Профессиональные занятия историей, конечно, не были для Пушкина случайностью. В них сошлись его внутренние творческие потребности как поэта и мыслителя со стремлением формировать общественное сознание современников и влиять на власть.
В последнем отношении особенно важна пушкинская поэма «Анджело» (1833) – критики, и в частности В. Г. Белинский, оценили ее низко, сам же Пушкин говорил, что ничего лучше он не написал. В «Анджело», как и в «Капитанской дочке» (1836), он художественно воплотил свою концепцию гуманной власти, сочетающей закон с милосердием. В финальных, перекликающихся между собой сценах поэмы и романа очевидны черты утопии.
С работой Пушкина над историей Петра связана его последняя поэма «Медный всадник» (1833); ее центральная тема – стихия истории и личная судьба, государство и частная жизнь человека. Художественная формула этого столкновения найдена Пушкиным в грандиозном по своей поэтической силе образе петербургского наводнения, смывающего судьбы маленьких героев поэмы.
Истории Петра Пушкин не закончил. Его «История Пугачева», напечатанная в 1834 году, не имела успеха у читателей, тираж ее остался не раскупленным. Становилось все яснее, что выбор, сделанный Пушкиным, не оправдывается. Обращение к историческим трудам означало для него выход на активное общественное поприще – он намеревался таким путем помочь современникам осмыслить настоящее и будущее России в перспективе ее многовековой истории. Но его голос не был услышан.
С 1834 года осложняется и личная жизнь Пушкина. Он получает унизительное для него придворное звание камер-юнкера, которому должен теперь соответствовать – посещать официальные мероприятия и балы. С этого момента его отношения с властью все больше обостряются: серия цензурных преследований, организованных ярым врагом Пушкина министром просвещения С. С. Уваровым, перлюстрация семейной переписки, беспросветная денежная зависимость от казны – все эти обстоятельства отравляют его существование. Но главные проблемы, мучившие Пушкина, лежали в другой плоскости. С весны 1835 года в его лирике появляются и все нарастают новые мотивы, связанные с предчувствием близкой смерти; сгущаясь, они выстраиваются постепенно в единый сюжет, исполненный драматизма и неумолимо идущий к развязке. Герои его лирики этого года – Родрик, Странник – ввиду близкой смерти резко меняют жизнь, чтобы успеть приготовиться к концу. То же хочет сделать и Пушкин – он предпринимает попытки уйти в отставку, переехать с семьей в деревню; «…поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь, etc. – религия, смерть» – так ему видится эта новая углубленная жизнь, в которой он ощущает уже самую острую потребность. Но реализовать этот идеал оказалось невозможно – две попытки уйти в отставку встретили раздражение императора, а желание уехать в деревню натолкнулось на решительное сопротивление жены.
В 1836 году терпит неудачу его последний общественный проект – издание журнала «Современник», который Пушкин задумал как собрание «статей чисто литературных (как то повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности». К журналу были привлечены лучшие силы: здесь печатались произведения самого Пушкина, а также Гоголя, Тютчева, Жуковского, Вяземского, Баратынского, Языкова, Дениса Давыдова, А. И. Тургенева, – однако в конкуренции с массовой литературой «Современник» проиграл; число его подписчиков было столь незначительно, что не могло обеспечить издания. Пушкин ориентировался на свой вкус и мыслил по нему формировать вкусы общества, но, как видно, и здесь опередил свое время.
Летом 1836 года, живя с семьей на даче на Каменном Острове, Пушкин написал свой последний лирический цикл, в котором преобладают христианские мотивы. Этот цикл воспринимается как итог его духовного пути – кажется, что после этих стихов уже ничего не могло быть им написано. Стихи эти очень разные, но итог они подводят один – что только внутреннее дело имеет смысл для поэта – только его личное творческое дело. И предсмертная тревога о судьбе души находит здесь разрешение: поэт спасается от тления необщим путем – душа его неотделима от лиры и именно в лире переживет его прах («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»).
Обстоятельства ухода Пушкина из жизни (29 января 1837 года) хорошо известны: легкомыслие красавицы жены, козни голландского посланника и его приемного сына, дуэль – все это многократно описано и досконально изучено, но к этому не может сводиться проблема гибели Пушкина. Анализ этих известных обстоятельств оставляет ощущение их несоизмеримости с происшедшим. Все это – только внешняя сторона жизненного круга, событийная оболочка великой трагедии великого художника, имеющей, помимо ситуативных причин, свою глубинную логику и свою провиденциальную телеологию. Гений в расцвете сил и таланта – неужели он ушел потому, что оказался в зависимости от двора, а жена его кокетничала с кавалергардом? Гибель Пушкина – закономерный итог его пути; на Черную речку его привела логика внутреннего развития, логика судьбы. Невыносимость жизни Пушкина в последние годы определяется не самими обстоятельствами, о которых так много написано, а разительным несоответствием этих обстоятельств его новым духовным устремлениям. Этот контраст – исходная точка дуэли. Пушкин во многом сам определил течение преддуэльных событий – им двигала острая потребность расчистить свой жизненный горизонт, освободиться для новой жизни. В основе его поведения было, говоря словами Г. Федотова, «чаяние последнего освобождения».
После смерти Пушкина Гоголь сказал: «Я уверен, что Пушкин бы совсем стал другой». Какой другой? Если выход на новый виток жизни был связан с новым для Пушкина христианским сознанием, то что он стал бы с этим делать как поэт? До сих пор его в жизни и творчестве вел только дар – как это могло быть согласовано с глубоким принятием христианства? На эти вопросы нет ответа, но они неумолимо возникают в связи с его гибелью.
Помимо того, что написано им на бумаге, помимо удивительного опыта жизни, прожитой ярко и сильно, Пушкин оставил нам и опыт смерти, поразившей всех, кто при ней тогда присутствовал. В последние пушкинские дни и часы его друзья и врачи стали свидетелями героического переживания смерти как великого таинства. Пушкин умер «полной смертью» (Мандельштам) – такая смерть дается не каждому, она говорит о многом и прежде всего – о цене пушкинского слова.
Ирина Сурат
1811 года в августе, числа решительно не помню, дед мой, адмирал Пущин, повез меня и двоюродного моего брата Петра, тоже Пущина, к тогдашнему министру народного просвещения гр. А. К. Разумовскому…
У меня разбежались глаза: кажется, я не был из застенчивого десятка, но тут как-то потерялся – глядел на всех и никого не видал. Вошел какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Александр Пушкин – выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный. По сходству ли фамилий или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда…
Настало, наконец, 19 октября, день, назначенный для открытия Лицея. Этот день, памятный нам, первокурсным, не раз был воспет Пушкиным в незабвенных его для нас стихах…
И. И. Пущин
В альбом Пущину
Взглянув когда-нибудь на верный сей листок,
Исписанный когда-то мною,
На время улети в лицейский уголок,
Где подружились мы душою.
Воспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Живые впечатленья
Младой души твоей,
Печали, радости, размолвки, примиренья,
И дружбу первую, и первую любовь…
Что было – что не будет вновь.
1817 г.
Воспоминание
(к Пущину)
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых?
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо —
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах,
Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор
Изменяли час похмелья,
Сладкий Вакха заговор.
О друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год в часы беспечны
Поминать его вином.
1815 г.
«Простите, верные дубравы!…»
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.
В альбом П. А. Осиповой,
1817 г.
Дельвигу
Любовью, дружеством и ленью
Укрытый от забот и бед,
Живи под их надежной сенью;
В уединении ты счастлив: ты поэт.
Наперснику богов не страшны
бури злые:
Над ним их промысел высокий
и святой;
Его баюкают камены молодые
И с перстом на устах хранят
его покой.
О милый друг, и мне богини
песнопенья
Еще в младенческую грудь
Влияли искру вдохновенья
И тайный указали путь:
Я лирных звуков наслажденья
Младенцем чувствовать умел,
И лира стала мой удел.
Но где же вы, минуты упоенья,
Неизъяснимый сердца жар,
Одушевленный труд
и слезы вдохновенья!
Как дым, исчез мой легкий дар.
Как рано зависти привлек я взор
кровавый
И злобной клеветы невидимый кинжал!
Нет, нет, ни счастием, ни славой,
Ни гордой жаждою похвал
Не буду увлечен! В бездействии
счастливом
Забуду милых муз, мучительниц моих;
Но, может быть, вздохну
в восторге молчаливом,
Внимая звуку струн твоих.
1817
…По выходе из Лицея Пушкин вполне воспользовался своею молодостью и независимостью. Его по-очереди влекли к себе то большой свет, то шумные пиры, то закулисные тайны. Он жадно предавался всем наслаждениям…
Л. С. Пушкин
…Известность Пушкина и литературная, и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала об нем анекдоты. Все это, как водится, было частию справедливо, частию вымышлено.
Л. С. Пушкин
…Однажды на упреки семейства в излишней распущенности, которая могла иметь для него роковые последствия, Пушкин просто отвечал: «Без шума никто не выходил из толпы».
П. В. Анненков.
«Пушкин в Александровскую эпоху»
…Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит меня своим даром, как привидение!..
В. А. Жуковский – П. А. Вяземскому, 1818 г.
К Чаадаеву
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
1818 г.
Вольность
Ода
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Открой мне благородный след
Того возвышенного Галла,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит
И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавних
Сложивший царскую главу.
Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон – народ молчит,
Падет преступная секира…
И се – злодейская порфира
На галлах скованных лежит.
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей,
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
1817
…Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами: вся молодежь наизусть их читает…
Александр I – Е. А. Энгельгардту, 1820 г.
«Так, мира житель равнодушный…»
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел – и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
«Руслан и Людмила», 1820 г
…Пушкин почти кончил свою поэму. Пора в печать. Я надеюсь от печати и другой пользы, личной для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится. Теперь его знают только по мелким стихам и по крупным шалостям.
А. И. Тургенев – П. А. Вяземскому,
25 февраля 1820 г.
…Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие… Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными: жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной…
А. С. Пушкин – Л. С. Пушкину,
24 сентября 1820 г.
«Мне бой знаком – люблю я звук мечей…»
Мне бой знаком – люблю я звук мечей;
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
Во цвете лет, свободы верный воин,
Перед собой кто смерти не видал,
Тот полного веселья не вкушал
И милых жен лобзаний не достоин.
1820 г.
…Греция восстала и провозгласила свою свободу… Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету – к независимости древнего отечества…
Первый шаг Александра Ипсиланти прекра-ен и блистателен. Он счастливо начал – и, мертвый или победитель, отныне он принадлежит истории – 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! – завидная участь!..
А. С. Пушкин – В. Л. Давыдову, март 1821 г.
«Гречанка верная! не плачь, – он пал героем…»
Гречанка верная! не плачь, – он пал героем,
Свинец врага в его вонзился грудь.
Не плачь – не ты ль сама ему
пред первым боем
Назначила кровавой чести путь?
Тогда, тяжелую предчувствуя разлуку,
Супруг тебе простер торжественную руку,
Младенца своего в слезах благословил,
Но знамя черное свободой восшумело,
Как Аристогитон, он миртом меч обвил,
Он в сечу ринулся – и падши совершил
Великое, святое дело.
1821 г.
Бог помочь вам, друзья мои
Друзьям
Богами вам еще даны
Златые дни, златые ночи,
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
Играйте, пойте, о друзья!
Утратьте вечер скоротечный;
И вашей радости беспечной
Сквозь слезы улыбнуся я.
1815
Уединение
Блажен, кто в отдаленной сени,
Вдали взыскательных невежд,
Дни делит меж трудов и лени,
Воспоминаний и надежд;
Кому судьба друзей послала,
Кто скрыт, по милости творца,
От усыпителя глупца,
От пробудителя нахала.
1819
Из письма к Я. Н. Толстому[1 - Послание обращено к членам кружка «Зеленая лампа».]
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Все те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?
В изгнанье скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас:
Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна;
И разгорались наши споры
От искр, и шуток, и вина.
Вновь слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык…
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!
1822
Вакхическая песня
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
1825
Коварность[2 - Поводом к написанию стихотворения был вероломный поступок А. Н. Раевского. Узнав от Пушкина о его любви к Е. К. Воронцовой, Раевский, сам влюбленный в нее, сообщил об этом гр. Воронцову! Это, по предположению Пушкина, явилось причиной высылки его из Одессы в Михайловское.]
Когда твой друг на глас твоих речей
Ответствует язвительным молчаньем;
Когда свою он от руки твоей,
Как от змеи, отдернет с содроганьем;
Как, на тебя взор острый пригвоздя,
Качает он с презреньем головою, —
Не говори: «Он болен, он дитя,
Он мучится безумною тоскою»;
Не говори: «Неблагодарен он;
Он слаб и зол, он дружбы недостоин;
Вся жизнь его какой-то тяжкий сон»…
Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?
Ах, если так, он в прах готов упасть,
Чтоб вымолить у друга примиренье.
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье;
Но если ты затейливо язвил
Пугливое его воображенье
И гордую забаву находил
В его тоске, рыданьях, униженье;
Но если сам презренной клеветы
Ты про него невидимым был эхом;
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом,
И он прочел в немой душе твоей
Все тайное своим печальным взором, —
Тогда ступай, не трать пустых речей —
Ты осужден последним приговором.
1824
«Недавно я в часы свободы…»
Недавно я в часы свободы
Устав наездника читал
И даже ясно понимал
Его искусные доводы;
Узнал я резкие черты
Неподражаемого слога;
Но перевертывал листы
И – признаюсь – роптал на Бога.
Я думал: ветреный певец,
Не сотвори себе кумира,
Перебесилась наконец
Твоя проказливая лира,
И, сердцем охладев навек,
Ты, видно, стал в угоду мира
Благоразумный человек!
О горе, молвил я сквозь слезы,
Кто дал Давыдову совет
Оставить лавр, оставить розы?
Как мог унизиться до прозы
Венчанный музою поэт,
Презрев и славу прежних лет,
И Бурцовой души угрозы!
И вдруг растрепанную тень
Я вижу прямо пред собою,
Пьяна, как в самый смерти день,
Столбом усы, виски горою,
Жестокий ментик за спиною
И кивер чудо набекрень.
1822
…Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален – ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого, хотя несколько одаренного вкусом и чувством.
А. С. Пушкин, конец 1830 г. – начало 1831 г.
Баратынскому из Бессарабии
Сия пустынная страна
Священна для души поэта:
Она Державиным воспета
И славой русскою полна.
Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов;
Она летит на сладкий зов
Питомцев муз и Аполлона,
И с нею часто при луне
Брожу вдоль берега крутого;
Но, друг, обнять милее мне
В тебе Овидия живого.
1822
Разлука[3 - В первой редакции стихотворение называлось «К Кюхельбекеру».]
В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат.
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Прошли лета соединенья;
Разорван он, наш верный круг.
Прости! Хранимый небом,
Не разлучайся, милый друг,
С свободою и Фебом!
Узнай любовь, неведомую мне,
Любовь надежд, восторгов, упоенья:
И дни твои полетом сновиденья
Да пролетят в счастливой тишине!
Прости! Где б ни был я: в огне ли
смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба
мои молитвы),
Пусть будут счастливы все,
все твои друзья!
1815
19 октября
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64734446) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Послание обращено к членам кружка «Зеленая лампа».
2
Поводом к написанию стихотворения был вероломный поступок А. Н. Раевского. Узнав от Пушкина о его любви к Е. К. Воронцовой, Раевский, сам влюбленный в нее, сообщил об этом гр. Воронцову! Это, по предположению Пушкина, явилось причиной высылки его из Одессы в Михайловское.
3
В первой редакции стихотворение называлось «К Кюхельбекеру».
Александр Пушкин
Тип: электронная книга
Жанр: Стихи и поэзия
Язык: на русском языке
Издательство: Эксмо
Дата публикации: 24.05.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: А. С. Пушкин (1799–1837) – величайший русский поэт, реформатор и создатель новой русской литературы, непревзойденным по красоте поэтическим словом придал языку необыкновенную легкость, изысканность и одновременно точность выражения мысли; приблизил народную речь к литературному языку, что и стало нормой. Стиль его произведений признают эталонным. Свои жизненные и мировоззренческие искания Пушкин воплотил в стихотворениях, в которых отразилась широта интересов – о дружбе, родине, природе, о законах мироздания – словом, обо всем, чем жив человек, – и трансформация взглядов поэта.