Главная страница | Современные детективы | Без очереди в рай

Без очереди в рай
Диана Вежина
Михаил Дайнека
Любимый детектив
Череда загадочных смертей, непонятное поведение окружающих, нелепые случайности, наводящие на мысль о зловещей закономерности… Для Дайаны Кейн, скромного врача обычной неотложной помощи, привычный мир в одночасье рушится. Кто-то всерьез пытается втянуть ее в паутину мрачной уголовщины. Дайана понимает, что все вокруг нее оказываются далеко не теми, кем поначалу кажутся. Впрочем, и сама она совсем не так проста – ведь Дайана не только доктор, но еще и мастер карате. И живет она по собственным законам…

Диана Вежина, Михаил Дайнека
Без очереди в рай

© Дайнека М., 2021
© Вежина Д., 2021
© ООО «Издательство «Вече», 2021
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021
Сайт издательства www.veche.ru (http://www.veche.ru/)

Уважаемые читатели!
Спешим сообщить, что начиная с книги, которую вы сейчас держите в руках, все последующие издания серии «Любимый детектив» будут выходить в новом современном внешнем художественном оформлении. Не скроем, менять привычное, давно апробированное всегда трудно, к тому же серия эта – известная (выпущено уже около 150 наименований), заслуженная (лауреат Премии МВД РФ за 2018 год в области искусства и литературы), и наши детективы неизменно пользовались популярностью у любителей остросюжетного жанра. Тем не менее, посоветовавшись с маркетологами, специалистами книжной торговли, дизайнерами, решили попробовать. Что из этого получилось, судить вам. Ждем ваших замечаний и предложений по адресу: 129337, Москва, а/я 63. Издательство «Вече» или по электронной почте: kichin@veche.ru (mailto:%20kichin@veche.ru)

    От издательства
* * *
Андрею Измайлову, соавтору «Русского транзита»
Взглянув же, Он увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу, увидел также и бедную вдову, положившую туда две лепты, и сказал: истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила, ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание свое, которое имела.
    От Луки, 21, 1–4
Один, например, зарезал человека так, за ничто, за луковицу. Вышел на дорогу, зарезал мужика проезжего, а у него и всего-то одна луковица. «Что ж, батька! Ты меня посылал на добычу: вон я мужика зарезал и всего-то луковицу нашел!» – «Дурак! Луковица – ан копейка! Сто душ – сто луковиц, вот те и рубль!»
    Ф.М.Достоевский. «Записки из мертвого дома»
Вранье всё это
    Авторы


Пролог
Подумать странно, что когда-то я была нормальным человеком. Наверное. Давно. Недели три назад.
Смешно подумать, да. До слез, блин, обхохочешься.
Контора отнеслась ко мне с достаточной серьезностью. Другого, впрочем, трудно было ожидать. Допрос вели два офицера в штатском, майор и капитан. Запоминать их имена-фамилии лично я не видела нужды. Майор и капитан, по мне так с них достаточно.
Бодягу начал капитан:
– Дайана Германовна, если вы заметили, наручники на вас мы не надели. Во-первых, вы умеете от них освобождаться, мы наслышаны. А во-вторых, мы вооружены, а за дверью – несколько бойцов спецназа с автоматами. В случае чего они обязаны вас задержать живой. Но брать живой – не значит невредимой. Они вас в деле видели и рисковать не станут – просто продырявят вам конечности…
– Вы так добры, – не удержалась я.
– Просто не пытайтесь что-то выкинуть. Избегайте делать резкие движения, хорошо?
Респект и уважуха, словом, полные.
– А вы уверены, что всё предусмотрели?
– А разве нет?
– Ну, окна, например. Вы и снаружи ваш спецназ поставили?
– А это лишнее, – ответил капитан. – Окна в этом кабинете зарешечены, мы сейчас на третьем этаже, здание оцеплено ОМОНом. При таком раскладе даже вы…
Майор негромко перебил:
– Распорядись.
Прониклись, блин.
А я усугубила:
– Вы бы еще снайпера поставили…
Майор сарказм как будто уловил:
– А вот это уже в самом деле лишнее. – Покуда капитан распоряжался, он не шутя сказал: – А вы бы при желании ушли. Не так ли, доктор Кейн?
– Хотела бы – ушла. Да только вот куда?
– Вы правы, некуда. Вы профессионал?
– Я просто доктор Кейн. Обычный врач на «неотложной помощи».
– Не слишком верится. – И дружелюбно вдруг: – Ну и видок у вас!
А то я сомневалась.
– Мне нужно зеркало.
– За вами, на стене.
Видок был тот еще. На черном, правда, кровь не очень-то заметна, но руки и лицо… Хотя, учитывая обстоятельства, всё могло быть хуже. Вот только взгляд еще. Неласковый такой. Студеный взгляд, пустой. Да что там говорить – глаза убийцы это называется.
Довольного своей работой, вот в чем страх…
Чужая кровь противно стягивала кожу.
– Мне хочется умыться.
– Здесь есть душ, – заметил капитан.
– Сначала разговор, – сказал майор. – Потом вы сможете, так скажем, освежиться.
Я покачала головой:
– Сейчас. Иначе вы ни слова не услышите.
Майор смолчал.
Взял слово капитан:
– Дайана Германовна, вы должны понять: ситуация для вас предельно напряженная. Допускаю, что для ваших действий были основания. Тем не менее внизу четыре трупа…
Я перебила:
– Только три на мне. Четвертого не я, чужого мне не надо, – сказала я. – Еще один клиент в подвале, кстати говоря. Тот должен быть живым. Его я ласково.
– Ну вы даете, блин…
Не всем и не всегда.
А на вид такая хрупкая девчоночка…
– Не ведала говядина, что тушенкой станет, – пробормотала я. – А между прочим, да: я никого из ваших суперменов не угробила?
Они переглянулись:
– Будут жить.
– Отрадно слышать. Это я всерьез. – От светошумовых гранат в ушах звенело. – А теперь послушайте меня, – я была настроена решительно: – Говорить пока нам с вами не о чем. Но я согласна в принципе сотрудничать. Терять мне нечего…
– Допустим. Доктор Кейн, мы постараемся вас вытащить из этой передряги. Если это в принципе возможно, – пообещал майор. – Хоть призрачный, но шанс.
Сомнительно мне как-то.
– Значит, так. Вы прожектора внизу заметили? На кронштейне одного из них находится моя видеокамера. Надеюсь, ваша кавалерия ее не разбомбила. И еще. В моей «десятке», в бардачке, конверт. Машина возле дома. Адрес знаете?
Майор задумчиво:
– Допустим. Ну так что?
– Возможно, всё. Возможно, ничего. Не желаете сначала ознакомиться? Там довольно любопытный материал. Поверьте на слово. А я пока что в душ, хочу прийти в себя. Договорились, нет?
Договорились, да.
А ведь, как ни крути, ситуация была насквозь неправильной. И всё-таки…
Я как могла отмыла кровь и пот.
А затем меня еще и кофе напоили.
– Теперь готовы?
– Да.
Включили диктофон.
– Ну что ж, рассказывайте.
Что ж…
Я рассказала.

Глава 1
Интересно, какой зануда выдумал, будто високосный год чреват всяческими неприятностями? Кому как, а мне наоборот. Еще толком не проснувшись, я сразу же начала подозревать, что опять блаженно улыбаюсь – как в детстве, как может улыбаться человек, который точно знает, что сегодня снова что-нибудь произойдет, обязательно что-нибудь особенное и хорошее. А если здравый смысл твердит, что лимит чудес основательно исчерпан и в обозримом будущем ничего особенно хорошего ждать больше не приходится, то – к черту здравый смысл!
За окном разгоралось яркое сентябрьское утро, было ветрено, словно весело нетерпеливый сквознячок теребил портьеру. Солнечный свет плескал о подоконник, брызгами растекался по пыльному стеклу, солнечные зайчики щекотно бегали по моей до неприличия улыбчивой физиономии. Я радостно чихнула, фыркнула и решительно продрала глаза.
Спать вредно! Но хочется, очень хочется, ну даже оч-ч-чень хочется! Судя по перекрученному одеялу и сбитой простыне, я даже во сне продолжала отчаянно давить на газ и крутить баранку. Позавчера я выехала из родной, любимой, причем чем дальше от нее, тем более любимой Самары, а вчера, крепко за полночь (стало быть, уже сегодня) припарковала в заполошном питерском дворе свою новенькую серебристую «десятку». Без малого две тысячи кэмэ, почти без остановок – вот что отпуск с человеком делает!
Вообще-то я не человек – я врач, но не в этом дело. Я дома! Оказывается, какая благодать – просыпаться дома! Тут вам не там: там я родилась, выросла, там остались лучшие на свете предки. Там всегда мне рады, там тепло и Волга, а тут сыро и Нева, но здесь я – дома.
Черт, черт, черт и еще раз черт! Надо срочно отзвонить родителю, еще надо… Нет, ну что за матерное слово – надо! Нет, какое замечательное слово – надо! Вставайте, граф, вас ждут великие дела! Дерзай, графиня из графина, чтобы чертиком из бутылки себя не обозвать…
Я таким пинком вышибла себя из койки, что должна была бы заработать как минимум синяк. Хватит, отпуск позади, хорошенького понемножку. Завтра на службу, а сегодня – из великих дел на сегодня намечались следующие: позвонить отцу, сестре и на работу, заполнить холодильник, навести посильный марафет на себя и на обиталище. Нет, еще раз черт и трижды чертов черт!
Мое обиталище – это две смежных комнаты в расчудесной коммуналке на последнем этаже с видом на Владимирский собор и замечательной пожилой соседкой. У нас общий холл, которому больше подходит старомодное словечко «зала», налево – просторная комната соседки размером с две моих, направо – дверь ко мне и дверь на кухню, прямо – чулан и все удобства.
На кухню или прямо? Сначала все удобства, – нет, сначала кофе, после все удобства, а после снова кофе. Растворимый, разумеется, колдовать над молотой «арабикой» времени не хватит. И обязательно покрепче, бишь по-петербургски: москвичи и прочие провинциалы тратят столько кипятка, что запросто могли бы обойтись цикорием. По себе сужу, сама не так давно научилась этот замечательный продукт жидкостью не портить.
Не будите спящую соседку! На самом деле, я давно привыкла: она убежденная сова, я типичный жаворонок. Привычно стараясь не шуметь, я в темпе вальса провернула все утренние процедуры, на раз-два-три покрутилась перед зеркалом. Н-да, это нечто – не отражение конечно же, но обрамление: зеркало антикварное, в помпезной бронзовой раме с купидонами от пола чуть ли не до потолка. Ничего, что отражение не ах – не ах, положим, но кое-что, даром что ничего особенного: в манекенщицы росточком я не вышла, формами похвастать не могу, загорелая, поджарая, рот до ушей, ноги э-э… от ушей, глаза на пол-мордахи светятся. Каштанка какая-то, маленькая такая собачонка, которая до старости щенок. Сучонка. Некоторым даже нравится.
Дабы не сбиваться с темпа, я немедленно взялась звонить родителю в Самару. Родитель у меня – нечто в своем роде, причем до мозга костей мужском. Только мужчина в состоянии перепутать возраст собственного чада – почему-то мой папочка был искренне уверен, что в этом декабре мне стукнет двадцать пять, а не как на самом деле – на год меньше. Обижаться, впрочем, не приходится, особенно получив в подарок ту самую серебристую «десятку», столь лихо докатившую меня до Петербурга. Дешево и сердито… то есть нет, как раз не дешево и не сердито, раз сердиться не на что. Так уж он устроен – а для рядового инженера и заядлого раллиста, который с началом перестройки азартно врезал по газам и с тех пор на предельной скорости берет все виражи и буераки рассейского предпринимательства, устроен он, право же, неплохо.
Так держать, родитель! Автомобили – его бизнес и моя до поры до времени сокрытая страстишка. Два года назад, окончив институт, я позволила себе приобрести подержанные «жигули», многострадальную бежевую «копеечку», и на время думать зареклась о чем-либо более серьезном. Мои достойные лучшего употребления потуги жить по средствам фатер воспринимает с той же иронической терпимостью, с какой мужчине до мозга костей положено внимать милым дамским фанабериям. Но при этом он ненавязчиво, однако регулярно подкидывает мне «на шпильки» по меньшей мере столько же, сколько молодому лекарю платит государство – столько же, полстолька и еще четвертинку столька. Потому что платит государство мне, если мерить деньгами, а не рублями, полста зеленых в месяц[1 - События романа происходят в 2000-м году. (Прим. авторов).]. Таки ж пусть гниющие капиталисты позавидуют: у них на одичавшем Западе на такие деньги суток не протянешь…
Дозванивалась я как обычно долго, разговаривала неприлично мало. Родитель признает только телеграфный стиль. «Доехала отлично зпт люблю зпт целую зпт Яна тчк» – «Очень рад зпт Лерочке привет зпт обнимаю зпт папа тчк» Как хотите, так и понимайте, а я на всякий случай поясню.
Яна – это я, хотя в действительности я – Дайана, доктор «неотложной помощи» Дайана Германовна Кейн. Лерочка – моя младшая сестра Валерия. Сводная сестра – родитель у нас общий, мама у нас Лерина, но – мама. Симпатии в семье всегда распределялись поровну, щедроты тоже: не выдели родители Лере денег на петербургскую квартиру, не видать бы мне «десятки» как своих ушей. Верно и обратное. Правда, вместо скромной однокомнатной квартирки сестренка враз обзавелась трехкомнатной, но здесь не только папа – тут еще и папик поучаствовал. Каждому свое, каждый кувыркается как может, с кем и сколько может, порицать или завидовать у нас в семье не принято.
Лера на два года меня младше и по меньшей мере вдвое приспособленней. Мы обе из Самары, обе мы добрые самаритянки, каждая по-своему, что в любом случае пристойнее, чем быть какими-нибудь криворожицами или, например, криворожанками. Обе мы, окончив школу, друг за дружкой перебрались в Питер. Лера тоже поступала в Медицинский университет, но не прошла по конкурсу, однако нимало этим не расстроилась и стала массажисткой. В медицине есть медики, медянки и медюшки. Сестренка принципиально тяготеет к последней разновидности.
Сестричка – девица современная: живи сама, давай другим, и у всех всё будет. Такое вот жизнерадостное существо, в меру беспринципное, взбалмошное и очаровательное. Словно разговор по телефону: «А, приветик, чем ты занимаешься?» Это мне, это вместо здрасьте называется – но тут как называется, так и отзывается: «Сижу, тебе звоню». – «Ладно, мешать тебе не буду». Неподражаемое существо – хорошо, если в самом деле трубку не положит. Или так: «Слушай, я уже спрашивала, как тебе моя новая квартира (возможны варианты: от шляпки до заколки)?» – «Спрашивала». – «Ну и как?» Отвечай не отвечай, всё равно хоть раз еще, но спросит.
(Равно наоборот: «А ты уже спрашивала?» – «Спрашивала». – «И что же я сказала?»)
Короче, Яна это я, а Лера это Лера. Мы мило пообщались, сестренка приняла причитающиеся ей объятия, приветы, поцелуи, живо вызвалась найти покупателя на мою старую «копеечку» и на полуслове отключилась. Ни точек, ни даже запятых – Лерочка знаков препинания (по жизни) вообще не признает.
То ли дело телефон – должно быть, телеграфный стиль оказался на редкость заразительным. И в беседе с фатером, и в разговоре с Лерой, и когда я прозвонилась на работу и уточнила график, в трубке фонило и пощелкивало так, точно аппарат самостоятельно принялся отбивать всяческие «зэпэтэ» и «тэчэка». Или будто подключался параллельный телефон, но вообразить себе мою соседку-полуночницу, интеллигентнейшую питерскую даму, в роли склочной коммунальной недотыкомки, которая с утра пораньше прослушивает общий телефон, это всё равно что представить в той же роли английскую королеву.
Ладно, щелкает и щелкает, и пускай себе сколько хочет щелкает. Странно, разумеется, но чего только с нашей телефонной сетью не случается. Не стану же я забивать себе голову такими пустяками! И не стала забивать – а зря, а могла хотя бы удивиться…
Поменяв халат на джинсы, свитерок и привычные кроссовки, я еще раз заценила в зеркале самое себя, словно собиралась на свидание, а не в марафон по магазинам.
Мои апартаменты имеют место быть в самом центре города, у Пяти углов, где Кузнечный рынок, метро Владимирская и Достоевская, рядом Невский, Лиговка и река Фонтанка. До Сенной чуть дальше, но закупаться я предпочитаю там – там дешево и живописно, причем живописно отнюдь не по-парадному, а буквально по-живому. На Сенной даже бомжи особо петербургские…
Смешно сказать, но когда-то я этого города натуральным образом боялась. Спрашивается, как можно жить в музее? Теперь я отвечаю: а как прикажете жить где-нибудь еще?
Я приехала сюда в достопамятном 1991-м. Сперва я поступала в университет и ничем, кроме каверзных экзаменов, не интересовалась. А потом, как по заказу, приключился путч. Как это было – кто-то знает, кто-то представляет, остальным рассказывать бессмысленно и уже неловко. Именно тогда, на, в общем-то, потешных баррикадах, этот умышленный, ненастоящий, невозможный город стал до слез моим. Наверное, как и всякий человек с толикой немецкой крови, я несколько сентиментальна.
На самом деле, этот город у меня в крови. История моей семьи – история, достойная романа, будет случай – расскажу подробнее. Некогда всю квартиру, в которой я теперь живу, занимала ленинградская ветвь моего семейства. После войны квартира превратилась в коммуналку. К моменту моего переезда на историческую родину (я о невских берегах) из питерской родни в живых оставалась лишь моя двоюродная бабка, тетушка моей покойной матери. От нее-то я и унаследовала две расчудесных комнаты, фантастическое зеркало и славную соседку…
Я закупилась, нагулялась и проголодалась. Ключ в замке захрустел, как карамель во рту.
– Яночка!
Коммуналка – штука не всегда удобная, даже в центре города, но на отдельное жилье я свои комнаты не променяю. Хотя бы потому, что – хотите верьте, хотите доверяйте, – но я чертовски дорожу обществом соседки. Правда, хотите верьте, не хотите – как хотите.
– Тетя Лиза!
Она сама когда-то настояла, чтобы я называла ее так, попроще, по-домашнему. А вообще-то она Елизавета Федоровна Нарчакова, одинокая пожилая дама, по которой я умудрилась здорово соскучиться. Она, надеюсь, тоже.
– Дай-ка, дай-ка рассмотреть! Ну хороша, хороша – загорела, посвежела! – приобняв меня, констатировала тетя Лиза.
– Ага, похужала, возмудела, – отшутилась я. – Как вы без меня? – Я радостно поцеловала ее в морщинистую щеку.
– Как погода, – улыбнулась тетя Лиза, – переменная облачность с прояснениями, иногда дожди…
– Похудели вы немножечко, – заметила я.
– Это ничего, всё к лучшему. Возраст, Яночка: меньше сил, но легче ноша…
– А я только что пирожные купила, ваши любимые, с миндалем, – лукаво сообщила я.
– Опять на старуху деньги тратишь, – ласково укорила тетя Лиза. – Ладно, ладно, не оправдывайся. Ты иди, разгружай авоськи, а потом ко мне, я по такому случаю кофеек затею.
– Чудесный у вас кофе, тетя Лиза, только нежелательно бы вам… – Я ничуть не преувеличила, кофе она варит фантастически, по какому-то своему особому рецепту.
– Знаю, знаю, – беззаботно отмахнулась тетя Лиза, – а ты вот хоть и доктор, а до сих пор не понимаешь, что ежели нельзя, но очень хочется, то немножко можно. Слыхала про такое?
– Ага, слышала, Жванецкий написал.
– Ага, ничего подобного, – весело передразнила тетя Лиза, – эту хохмочку задолго до всяческих жлобецких сочинили. И даже не в Одессе…
Спорить с тетей Лизой – дело безнадежное. Эта сухонькая семидесятипятилетняя старушка на диво энергична, остра на язычок, а ее ясной голове могли бы позавидовать люди на три десятилетия моложе. Держится она подчеркнуто неброско. В средствах соседка не слишком стеснена – пенсия, которую Елизавета Федоровна получает как блокадница и ветеран войны, вдвое больше, чем моя зарплата. При этом на себя она ничего практически не тратит. Сколько ее знаю, в межсезонье, например, тетя Лиза носит одно и то же старое невзрачное пальто. Дело тут не только в бережливости, присущей старикам, но и в застарелой, въевшейся с годами привычке к неприметности.
А может быть, и в том, что пару лет назад у нее оттяпали значительную часть желудка, назвав причину «злокачественной язвой». Не надо ни эрудиции, ни особого ума, чтобы догадаться, что данным эвфемизмом мои коллеги обозвали рак. Для рецидива было рановато, но на фоне худобы легонькая желтизна на скулах мне как-то не понравилась…
Житейские перипетии тетя Лиза воспринимает с пристальной отстраненностью искусствоведа, каковым на самом деле и является. Стены ее огромной затененной комнаты заняты стеллажами с книгами и полотнами западноевропейских живописцев. Копиями, разумеется, откуда бы у скромного музейного работника, званиями и чинами не увенчанного, взялись оригиналы. Но имитации и копии очень хороши, кое в чем она меня научила разбираться, Рубенса с Ренессансом я не перепутаю. Я даже знаю, что изящный столик с изогнутыми ножками, сервированный тетей Лизой под кофейный ритуал, восходит к стилю «буль». Был такой английский мастер – кажется, во времена Наполеона. То есть Наполеон-то в те незапамятные времена пребывал во Франции, а вот кто помимо этого доисторического Буля подвизался в Англии – я в упор не помню.
В литературе я ориентируюсь чуть лучше, чем в искусстве. Собственной библиотекой я не обзавожусь – мне больше чем хватает тети Лизиной. Лучшим переводам она предпочитает язык оригинала. Помимо русского Елизавета Федоровна владеет английским, немецким, французским, итальянским и еще (со словарем) испанским. Я, между прочим, тоже – помимо русского (порой со словарем) я с детства знаю немецкий и английский, позже научилась сносно изъясняться на французском, а затем – читать на итальянском. Не ах, но кое-как Данте в подлиннике с подачи тети Лизы я таки осилила.
(А теперь спросите у меня, ежели я вся из себя такая жутко умная, почему же я на «неотложной помощи» тружусь, а не на Канарах прохлаждаюсь. Спросили? И что же я ответила?)
Шкаф, тахта, комод, бюро и просторный стол с ультрасовременным компьютером в комнате теряются. А еще в углу имеется всамделишный камин, но дымоход, увы, забит или заложен. Соседка давным-давно на пенсии, но продолжает вечерами корпеть над какой-то монографией. А то и над романом или мемуаром – о предмете ее творческих исканий я не имею ни малейшего понятия: Елизавета Федоровна не из тех людей, кто, сказавши «а», доходит до последней буквы алфавита. А может быть, из тех, но без нужды о себе она не распространяется, предпочитая слушать, причем делает это с неподдельным интересом. Во всяком случае, когда дело касается меня.
К кофе тетя Лиза выставила марочный коньяк. Если нельзя, но очень хочется, то по наперстку можно. А вот относительно чудовищного «Беломора», в котором Елизавета Федоровна себе и на смертном ложе не откажет, мне даже «ква» сказать запрещено. Были прецеденты…
– С возвращением, – мы подняли бокалы, – и с приобретением, – со значением сказала тетя Лиза, – ты ведь новую машину привезла, правильно? «Десятку», если я не ошибаюсь?
– Ага… – А ведь я ни слова ей не говорила. – Неужели я вас всё-таки ночью потревожила? – огорчилась я.
– Ага, а вот опять ничего подобного, – улыбнулась тетя Лиза, – это я с утра додедуцировалась. С утра раковина влажная была – значит, ты приехала. Я во двор в окошко глянула, вижу – рядышком с твоей машиной новое авто образовалось. Симпатичное авто, только некрасиво припарковано – тебе из-за него ни за что не выехать. А кто же так без нужды машину ставит, если место для парковки есть? Стало быть – твое приобретение, не иначе как отец презентовал. Верно рассуждаю?
Как всегда: всё просто, как мычание, а ведь впору было заподозрить, что она и в самом деле телефонный разговор подслушала.
Ни в логике, ни в наблюдательности тете Лизе не откажешь. Равно как и живости характера ей не занимать – да еще с толикой авантюризма. Ввязываясь в сомнительные предприятия типа жульнической пирамиды МММ, тетя Лиза неизменно оставалась в выигрыше. Она и мне когда-то объясняла, что такое финансовые пирамиды и в чем их принципиальное отличие от сооружений Древнего Египта. Только всё равно я в этом надувательстве ничегошеньки не смыслю. Не в древнеегипетском, разумеется, а в современном, даром что я дочка бизнесмена. Вот и думай после этого, кто из нас дитя эпохи.
– Вы прямо как мисс Марпл у Агаты Кристи! – Елизавета Федоровна только улыбнулась. – Абсолютно верно, тетя Лиза, отец ко дню рождения расщедрился. Сами знаете, мне не по зарплате, – подтвердила я.
– Довольна? – В который раз мой рот сам собою расползся до ушей. – Ну и замечательно, – тепло сказала тетя Лиза.
– Не просто замечательно – всё настолько замечательно, что лучше бы хорошенького понемножку. Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы, – я суеверно постучала по лакированной столешнице, – даже страшновато как-то…
– Что, и когда всё хорошо – тоже всё нехорошо? – улыбнулась тетя Лиза. – Эх, человеки-человеки, Бога на вас нет. А жаль, – неожиданно добавила она.
Ого! Это было что-то принципиально новое. Встречаются глубоко верующие люди, встречаются посильно верующие, верующие, но не религиозные, как я, а случаются и глубоко неверующие, как моя соседка. Для Елизаветы Федоровны Бог не персонаж, а фигура речи.
– Бог с вами, тетя Лиза, что на вас нашло? – удивилась я.
– Да ничего, блажь старушечья накатила, к слову просто-напросто пришлось. Впрочем, не совсем. Подожди-ка, раз уж так к слову получилось… – Она взяла с письменного стола плоскую коробку в оберточной бумаге, размером с солидный фолиант, и вручила мне. – Слово к слову, а подарок, стало быть, к подарку. Сдается мне, должно тебе понравиться. Предположительно вторая половина девятнадцатого века. Держи!
Донельзя заинтригованная, я послушно приняла тяжеленный сверток, развернула – и тихо обалдела. Громко – не могла, дар речи я утратила. Под бумагой оказалась дивной красоты икона святого Николая-чудотворца в золотом окладе, заключенная в киот. Нет, оклад конечно же не золотой, а золоченый, сразу же сообразила я, и понятно, что на позолоте не камни, а эмаль, но всё равно от такого зрелища захватывало дух.
– Да ей цены же нет!.. – ошалело выдохнула я.
– Как же нет – есть, у любого антиквара поинтересуйся и помножь на десять. В этом мире на всё цена находится, тем более на вещи. Главное, на десять помножить не забудь.
– Тетя Лиза… – растерянно проговорила я.
– Не вздумай отказаться! – заявила тетя Лиза.
– Тетя Лиза…
– Не вздумай возражать – обижусь! – строго повторила Елизавета Федоровна. – Считай, что в самом деле блажь такая на меня нашла, и давай без словоерсов обойдемся. Всё! – припечатала она. – Расскажи-ка лучше о поездке. Как твое семейство поживает?
Вот так всегда! Всё опять как двадцать пять! Ясно же, что более всего на свете мне хотелось расспросить тетю Лизу об иконе! Но я даже и не заикнулась: знала – раз сама молчит, значит, бесполезно.
– Э-э… ну, отец по-прежнему… всё в порядке, э-э… – Ошарашенная неожиданным подарком, я некоторое время экала, мекала, сбивалась, собиралась с мыслями, но в конце концов разговорилась и даже увлеклась. Бывают прирожденные рассказчики, а бывают – слушатели. Какая из меня рассказчица – не знаю, но тетя Лиза слушательница прирожденная. Впрочем, я уже об этом поминала. – …Вот и всё, а завтра на работу, – полчаса спустя закруглилась я, – ах да, я еще сегодня с Леркой созвонилась. Вам большой привет. Во-о-от такой!..
– Спасибо. – К моей сестре Елизавета Федоровна почему-то относится прохладно. Ровно, но прохладно. – Я ее не так давно встретила случайно. Она похвасталась, что жилье купила, звала на новоселье. Так спешила, что даже не сказала где.
– В Купчине, рядышком с работой. – Мы обе работаем в одном районе, одной структуре, практически в одном учреждении. – У нее теперь трехкомнатная, повезло, до смешного дешево сестренка ухватила. Лихо у нее гешефты получаются, мне бы однокомнатная дороже обошлась.
– Да, сестренка у тебя – девочка не промах. Чужого, может быть, и не возьмет, но уж своего точно не упустит. Ну да ладно, рада за нее, – заключила тетя Лиза.
Внезапно я почувствовала, что вот-вот раззеваюсь самым непристойным образом. И это несмотря на кофе – самый крепкий, самый лучший, самый вкусный кофе. Спать вредно, но не спать не получается, сколько ни старайся. Обидно, правда же: всё спишь да спишь, а отдохнуть и некогда. Или это я с недосыпу заговариваться начала?
– Спасибо, тетя Лиза, засиделась я, пойду… Вот только чур я посуду мою! – спохватилась я.
– Было б чего мыть – чашечки да блюдца! Не дури, хлопот тебе с дороги мало, – отмахнулась тетя Лиза. – Иконку не забудь…
Икону я временно пристроила на прикроватном столике. Никола Чудотворец, покровитель моряков, чудаков и авантюристов, чуть заметно улыбался в мерцающем окладе.
У меня еще хватило сил наскоро прибраться, устроить постирушку, как следует отмокнуть в ванной, отутюжить белый лекарский халат и завести будильник. И прежде чем заснуть, а во сне снова надавить на газ и раствориться в мельтешении огней на полночной трассе, я посовещалась и решила, что быть такой счастливой не грешно и, в общем-то, невредно.

Глава 2
Наплевав на то, что мастера машинного доения из Госавтоинспекции могли придраться к моим временным транзитным номерам, я не удержалась и покатила на работу в новом экипаже, нежась мыслью о том, какой фурор, фужер и фураж я произведу.
У здания «неотлоги» меня ждал еще один приятный сюрпризец – удобная автостоянка, образовавшаяся на месте помойки. Соседи расстарались: «неотложка» делит помещение с богатенькими арендаторами. Вообще-то здание целиком числится за нами, но его бо?льшую часть занимает коммерческий спортивно-оздоровительный комплекс «Аргус», в просторечии – «Гусятник». Именно там подвизается моя сестричка Лерочка, так что мы трудимся буквально под одной крышей. Крыша во всех смыслах одна, ибо «Аргус» принадлежит сэру гражданину Басмаеву, мужу нашей главврачихи Зарины Ивановны Басмаевой. Вот уж воистину, муж и жена – одна сатана. Или – один сатана? Один черт, короче.
Трехэтажное здание стоит буквой «Г», короткое крыло наше, длинное – коммерческое. В нашей части кроме отделения «неотложной помощи» помещается поликлиническая бухгалтерия и администрация. Собственно поликлиника напротив, в пятидесяти метрах. Лучше бы подальше, а то участковые терапевты бегают за нами каждый раз, когда у какого-нибудь хроника в очереди обморок случается. Правильно, мы же «неотложная», а они вообще как бы пациентов лечат – как бы лечат, типа как вообще, а нам потом больных спасать приходится. Или это у меня корпоративное?
Правда, в последнее время такие инциденты случаются пореже. Спасибо нам, вот только лично нам от этого не легче, а наоборот. Дело в том, что напористая госпожа Басмаева пробила в райздраве экспериментальную программу патронажа престарелых и хронических больных. Теперь мы сей достопочтимый контингент посещаем на дому регулярно, в плановом порядке: приблизительно раз в месяц снимаем кардиограмму, делаем экспресс-анализы, а при необходимости подлечиваем или консультируем. Теперь мы передовые и образцово-показательные, но обычных вызовов от этого не слишком убывает.
Под патронажную программу выделена машина, напичканная диагностической аппаратурой, а вечером и ночью она крутится в режиме платной «неотложной помощи». Это то же самое, что за бесплатно, только вежливо и за большие деньги. Но некоторым особо продвинутым клиентам нравится. Нагрузка на коммерческой машине меньше, зарплата больше, посему трудится на ней наш заведующий отделением плюс некоторые особы, осиянные начальственным благоволением. Принцип тот же, что везде, такова жизнь, не я ее придумала. Все коллективы по-своему одинаковы – равно как все коллективы одинаковы по-своему…
У входа в отделение курили трое «неотложных» водителей. При моем явлении наши кобели немедленно сделали стойку – не на меня, разумеется, а на серебристую «десятку».
– О, Яночка, привет! Ну ты забурела, мать, на таких понтах приехамши! И с чего ж ты так прибарахлилась? Ограбила кого? Или весь отпуск напролет на панели кувыркалась?
– Ага, ударница-многостаночница, тяжелый труд легкого поведения, злонравия достойные плоды! – отшутилась я, увернулась от дружеского шлепка по ниже талии и нырнула внутрь, а за мной уже неслось: «Эй, мужики, глянь сюда – Германовна на новой тарантайке прикатила!»
Диспетчерша Люсенька Пятнашкина махнула мне рукой, не прерывая разговор по телефону: «Да-да, я понимаю, месяц назад вашего мужа увезли в больницу. И вы его ищете. Вчера начали искать. А увезли в позапрошлом месяце. А вы начали вчера, я вас понимаю. А откуда его увезли? Из Тосно? А почему вы нам звоните? Ах, прописан в нашем районе, понимаю. Но мы не ездим в Тосно… Послушайте, сударыня, а вот если б он в Америке, к примеру, заболел, вы бы тоже нам звонили? Ах, у него американской визы нет. И что? Ах, вот как – а вам даже на загранпаспорт денег не хватает…»
Родимая бредятина! Я заскочила в комнату отдыха, бросила сумку на диван и сунулась в столовую равно конференц-зал, где, как обычно в пересменок, уходящие и приходящие коллеги попивали чай.
– Привет компании!
Коллеги оживились.
– Яночка! Мечта моя, очей моих услада! – дурашливо вскричал доктор Гоша Валентинович Забелин по кличке Буратино. – Надо же, глазам своим не верю! Нет, дай-ка я за тебя на всякий случай подержусь, а то вдруг ты только кажешься… Точно, вправду ты! Слушай, и с чего ж ты так похорошела?
– С недосыпу, вестимо, отдыхать – не работать, отоспаться некогда… Не хапай, охламон, у меня ребра не казенные!
Помимо всегда всклокоченного, с буйной соломенной шевелюрой и шнобелем картошкой Буратино у нас на отделении имеется Мальвина, Карабас и Дуремар, кот Базилио, лиса Алиса и вечный папа Карло. Прямо не коллектив, а сказка «Золотой ключик» – на свой лад, конечно.
– Как вы замечательно выглядите, Яна Германовна! – кокетливо пропел фельдшер Алик Кукин, оно же Мальвина.
Какой милый мальчик! Чья б мычала…
– Спасибо, Алик, – томно проворковала я.
– Мальвина, изменщик коварный, ты часом ориентацию свою не перепутал? – тут же прицепился Буратино. – Ты этого, того, ты пошто Базилио обидеть норовишь, противный?
– Я бы попросил вас, Георгий Валентинович! – засверкал очочками Базилио, сиречь коллега Брыкин.
– Не просите, Василий Емельянович, всё равно я по утрам не подаю.
Коллега Брыкин на отделении редкостно непопулярен. Гнусавый тип, сутулый, потливый, похотливый, хиленький, с брюшком и нелепой бороденкой, рохля и зануда, не врач, а наказание Господне. И вообще какой-то он такой, немного не такой, малость странноватый…
– Увольте меня от ваших инсинуаций! – козлетоном выпалил Базилио.
– Да я бы вас вообще с превеликим удовольствием уволил!
– Позвольте!..
– Не позволю, – бесцеремонно отмахнулся Буратино-Гоша, – вот Яночке бы – да, ей бы я всё что заблагорассудится позволил. Кстати, как ты смотришь на такую перспективу, Янчик?
– Слушай, уймись, а, герой не моего романа! – осадила я, стараясь не расхохотаться.
Не знаю как коллегу Брыкина, но меня герой не моего романа забавляет. Гоша – симпатичный охламон, штатный хохмач и весельчак, человек отзывчивый и в некотором смысле безотказный. В том смысле, что наш местный Буратино всегда готов скрасить одиночество любой не слишком страшной дамы. Отсюда еще одно забелинское прозвище – «гуманитарная помощь». Лично мне такая «помощь» как-то за ненадобностью, хотя, говорят, на халяву и уксус сладок. Шутка.
– Гоша, заноза, отцепись от девочки, – вмешалась Елена Николаевна Чугуева, – доброе утро, Яночка, присаживайся к чаю. Вот, оладушек попробуй, я вчера спроворила.
Елена Николаевна у нас труженица, вечный папа Карло. Она пашет на две ставки, тянет на себе мужа-неудачника и двоих детей, а про то, что она еще и женщина, Леночка, по-моему, вспоминает раз примерно в месяц. И не считайте меня циником – у меня профессия такая.
– Спасибо, Елена Николаевна, с радостью. – Я плюхнулась за стол. – Привет, Вика. – Красотка местного значения Виктория Иглищева снисходительно кивнула. – Здравствуй, Эдик…
– Привет, Яна, рад тебя… – последним поздоровался со мной смурной Эдичка Хазаров, тоже в некотором роде герой, и тоже не моего романа. Уже не моего, наши затянувшиеся внеслужебные отношения месяцев так несколько назад безболезненно сошли на нет.
А на нет и судна нет.
– Промежду прочим, Янчик, тут голос был – глас народный, в том смысле, что водительский. Говорят, ты теперь на новой тачке разъезжаешь? – полюбопытствовал Забелин.
– Угу, – подтвердила я. Вся компания, включая Вичку, сунулась к окну. Новый тарантас – у нас это событие.
– И которая твоя? Никак серебристая «десятка» с наворотами?! – Я опять угукнула. – В натуре, блин, даешь!.. – оценил Забелин. – Фужер, фураж и пол-литра сверху! Понял, ты смерти моей хочешь, да? Признавайся, ты ж это нарочно, чтобы окончательно разбить мой треснувший миокард! Учти, осколки моего любвеобильного сердца падут к твоим ногам!
– Даже если не к моим ногам, а к ее колесам, всё равно – мелочь, но приятно, – ехидно отозвалась я, – а за базар ответишь, я тебя за матюгальник не тянула. А пока колись: ты пришел или ушел, изобильный наш, Гога и Магога?
– Ушел, увы, ушел, с тобою не совпамши, – шутом продекламировал Забелин. – Отбарабанили мы с Эдиком и Вичкой, хронь подоночная покемарить толком не дала. Уж мы их лечили, лечили…
– А кто не спрятался, тех вовсе залечили… – пробурчал Хазаров. – Шут гороховый, рассказал бы лучше, как халат ночью обмочил, – неприязненно подначил Эдичка.
– Миль пардон, коллега, но я не обмочил, а замочил, – назидательно возразил Забелин. – Издержки производства, это я так среди ночи на аллергию съездил. Представляешь, Янка, какой праздник жизни не сложился: девица вся при всем, фигурка закачаешься, окромя нее в квартире никого – а она вся в сыпи. Решила, понимаешь ли, волосы какой-то фирменной заразой перекрасить, по классике – в радикально черной цвет, что характерно – в четыре часа ночи. Ну и натурально аллергию на краситель выдала. На лечение ни фига не реагирует, в больницу не желает, что делать – непонятно. Я на отделение на всякий случай позвонил – думал, Вичка что подскажет…
– Подскажу, – перебила Вика, – непременно подскажу: если ты еще хоть раз с таким идиотизмом среди ночи сунешься, точно до утра не доживешь, цирюльник доморощенный!
– Некачественно ты ко мне относишься, – пожаловался Забелин. – Ладно, я и так и сяк, а она никак, лекарства кончились, аллергия только расцветает. Что делать – краситель попытаться смыть? Я ее головой под кран, так она до того домылилась, что волосы фиолетовыми стали, а толку ни шиша. Короче, говорю, возможны варианты: либо госпитализация, либо брейся наголо. Она тыр-пыр восемь дыр, в больницу ни в какую, а сама я бриться не могу, говорит, рука не поднимается. Вот если б, дескать, вы меня налысо побрили… Ну я и побрил, что мне оставалось. И такая, доложу я вам, на месте головы маковка размером с фигу получилась!
Фигаро он наш!
– С ума сойти, – оценила я.
Интересно только, кто у нас с ума сбежал – лекари или пациенты? Наперегонки, наверное.
– Было бы с чего сходить, – заговорил мрачноватый Эдичка. – Меня вчера на трехдневную задержку мочи у парализованной старушки вызвали. Родственнички ее обеспокоились – трое суток бабушка сухая. А она три дня не только не мочилась – она заодно не ела, не пила и даже не дышала, потому как всё это время была уже того – совсем того, на том свете бабка пребывала!
– А как же дед? – обалдело поинтересовалась я. – Он что же, не сообразил, что его старуха три дня как окочурилась?
– А дед как в анекдоте: думал, что рядом с ним живая англичанка, а не мертвая француженка, – подсказал Забелин.
– Откуда дед – бабушке за девяносто, мужики столько не живут, большинство до пенсии не доживает, – отозвался Эдик.
– Да, старичкам с бабками не тягаться, старушки у нас крепкие, ничего их не берет. Лечим мы их, лечим, а им хоть бы хны: едва одну бабку радикально вылечим, сразу две другие возникают. Почкованием они, что ли, размножаются? Нет, коллеги, как хотите: мочить их надо, чехлить, территорию обслуживания чистить, – кровожадно пошутил Забелин.
С ним бывает, заработался товарищ, выспится – пройдет.
– Прекратите, Георгий Валентинович, ваши омерзительные шутки просто оскорбительны! Ваш патологический цинизм не совместим с нашим профессиональным гуманизмом! – возмутился праведный коллега Брыкин.
А вот это не пройдет, гуманизм (по-брыкински) не лечится. Цинизм – гуманизм, омерзительны – оскорбительны…
– Складно излагаете, коллега, – нимало не смутился Гоша, – вы еще за клятву Гиппократа разговор поговорите, сделайте нам всем красиво!
– К черту всё – и бабушек, и гуманизм, и клятву Гиппократа! Достали, неужели других тем для разговора нет? – раздраженно сказанул Хазаров.
Прозвучало это настолько от души, что впору было удивиться или отшутиться, но тут очень своевременно в дверях образовался наш дражайший Карабас, заведующий отделением Альберт Михайлович Рудас. Наш нетипичный Карабас бреется до синевы, он высок, лыс и обаятелен.
– Добрый день, коллеги, – приятным баритоном поздоровался Альберт Михайлович. – А, вернулась, отпускница, в родные пенаты, – приветливо посмотрел он на меня, – очень хорошо, вот и давай, как говорится, с корабля на бал. Там патронажная бабулька Жмара доктора затребовала. Жмара, а не Шмара, фамилия у бабушки такая. Я бы сам поехал, но меня к начальству вызвали. Так что надевай халат и езжай, лечи, хватит прохлаждаться.
– А что там за бабулька, Альберт Михайлович, почему не знаю? – Следом за заведующим я выскочила в коридор, на ходу распихивая по карманам укладки с наркотиками и кое-какими особо дефицитными лекарствами.
– Обыкновенная, я сам ее обычно наблюдаю. Сердце у нее, мерцательная аритмия, периодически выдает тахикардию. Главное, не пытайся там выпендриваться по последнему слову медицины. Бабушка древняя, семьдесят пять лет, новшеств организм не признает, реагирует на обыкновенный финоптин. Только разведи его на физрастворе и вводи быстрее, иначе эффекта до морковкиных заговин дожидаться будешь.
– Да я и сама разберусь, немаленькая, – рыпнулась я.
– Маленькая, немаленькая, делай как сказано. Я ее и так после брыкинского радикального лечения две недели в порядок приводил, хватит с нее экспериментов… Ты что, еще не пополнялась? – грозно спросил Рудас, увидев, что я заворачиваю к сумочной за чемоданом.
– Да я же только что пришла!
– Ой, Яна, смотри, все надбавки за такое разгильдяйство поснимаю! Ладно, уболтала, бери мой чемодан, хватай вызов – и бегом, чтоб пятками сверкала! Всё, одна нога здесь, другая там – и сразу же обратно.
Всё чудесатее и чудесатее! Чемодан заведующего – вещь священная и неприкосновенная, вплоть до высшей меры. Может, Карабас спятил и решил, что я и в самом деле особо перспективный кадр? Или я всё-таки чересчур похорошела? Кто б был против, а я не возражаю.
Я заскочила в диспетчерскую, забрала у Люси сигналку с адресом и со всей своей нерастраченной энергией ринулась лечить, твердо намереваясь не посрамить славный коллектив и оправдать высочайшее доверие.
Машина покатилась.
– Ну, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – выруливая со стоянки, заговорил мой сегодняшний водитель, симпатяга Лешенька Калугин, еще один местный врун, болтун и хохотун.
– А вот так: шла я, шла, а не доходя уперлась, – сообщила я. – Лучше ты поведай, чего у нас такого замечательного в жизни приключилось?
– Катаемся!..
Правильно, катаемся, без этого никак. Туда-сюда, иногда полсуток без заезда, туда-сюда-обратно, больным уже приятно… Концы неблизкие, мы обслуживаем половину Купчина, территорию с населением приличного областного города. Это обыкновенный спальный район, не из худших, скорее наоборот. Типовая застройка, просторные прямые улицы, пустыри, деревья, сейчас тронутые желтизной, словно бы обрызганные ветреным сентябрьским солнцем. Лично я предпочитаю центр, но и в типовой архитектуре есть какая-то своя, особенная прелесть. Во всяком случае, мне нравится – хотя бы по контрасту, после жития в каменных теснинах центра города.
Равно как нравится мне и моя работа. И не рассказывайте мне, будто бы в Америке функции «скорой помощи» успешно выполняют парамедики – например, пожарные. Во-первых, тут вам не там, а там вам не здесь, а во-вторых, мы не «скорая» – мы служба «неотложной помощи». В ведении «скоростников» – случаи на улице и на производстве, то бишь точно по-американски: подбирай и тягай в больницу. Нам же достаются все острые квартирные болячки, даром что на каждый дельный вызов приходится с десяток маразматиков или истеричек. Этих мы можем и побрить, и отбрить, и добрым матюгучим словом вылечить, но в одном случае из десяти на карте действительно оказывается человеческая жизнь, и тогда приходится выкладываться так, что…
– Ой, ё!!!
…В том смысле, что ради этих случаев стоит постараться. То есть «ё»-то, разумеется, не в том – «ё» и остальные специфические буквы алфавита, как фейерверк из глаз, сыпанулись из меня, когда я для начала приложилась лобешником к стеклу, а затем размазалась хребтом по спинке кресла.
Мы по зеленому сигналу светофора выкатывали на оживленный перекресток, собираясь поворачивать направо. Перекресток из серии нарочно не придумаешь, на дороге – трехполосное движение: из крайней правой полосы – только поворот направо, из нашей, средней – движение прямо и направо, из крайней левой разрешен только поворот налево, через трамвайные пути. И вот, только мы на хорошей скорости начали выполнять маневр, как какой-то идиот на бандитском джипе типа навороченной «тойоты» из крайнего правого ряда решил сделать левый поворот, лихо вылетел нам наперерез – и с грохотом схлопотал в бочину.
К счастью, не от нас, а от не менее навороченного «мерседеса», который на второй космической шпарил по крайней левой полосе, не собираясь никуда сворачивать. Калугин же успел осадить машину, чудом избежав столкновения с этим самым джипом, на юзах вывернул баранку и ударил по газам, уводя нас из-под удара многотонного грузовика с прицепом, накатывавшего сзади. Мы на двух колесах вписались в поворот, а инерционный грузовоз со скрежетом и звоном врезался в кучу металлического лома из «тойоты» с «мерседесом», на заносе вынес их на рельсы и подставил точно под трамвай.
– Ой, ё…
То есть много шума – и ничего. В боковое зеркало я успела разглядеть, как из битых иномарок выдавились стриженые отморозки и слаженно принялись наносить друг другу тяжкие телесные повреждения. Реслинг по-русски на открытом воздухе. Останавливаться мы не стали – покамест жертв не наблюдалось, а когда появятся – пускай «скорая» уцелевших с асфальта соскребает. Это – к ним, типичный случай травматизма на улице и на производстве.
Калугин как ни в чем не бывало крутил-вертел баранку.
– Такова се ля ва, – философски заметил он, – се ля вы, се ля вас. – Калугин покосился на мою физиономию. – Ох, и видела бы ты, что у тебя на физиономии написано! – расхохотался мой замечательный водитель.
– На заборе тоже много чего было написано, а там всего-навсего дрова лежали, – потирая ушибы, нервно парировала я. – И вообще сдается мне, мы уже приехали…
Мы остановились у длиннющей блочной девятиэтажки, одного из тех бесчисленных типовых домов, в которых можно жить годами и не знать, кто обитает за твоей стеной. Или регулярно раскланиваться с человеком на трамвайной остановке, а потом ненароком выяснить, что это он топотает по ночам у вас над головами. Обезличка заразительна, и у жителей таких домов как правило нет ни нужды знакомиться, ни желания общаться. Исключение составляют мамочки с колясками, собачники и старушки у подъездов. Изредка бабушки на лавочках даже учиняют подъехавшему доктору допрос с пристрастием: куда? к кому? зачем? Поначалу я отделывалась расхожей репликой о врачебной тайне, теперь же стала проще: собирайтесь, отвечаю, труповозка я, за вами я приехала. Не нравится – не спрашивайте.
А мне нравится – мне вообще всё нравится. Впору за пристрастность себя дисквалифицировать.
Больная Жмара оказалась такой же, как и большинство наших престарелых хроников. Разве что фамилия малость экзотическая, но с тех пор, как я однажды за день полечила бабушку Робинзон-Крузо (написание через дефис) и дедулю Пьятницу (с мягким знаком), меня пациенткой Жмарой, даром что Аделаидой Митрофановной, так просто не проймешь. Обыкновенная одинокая старушка в исподнем прошлогодней свежести, типовая, как купчинская архитектура, с избытком тараканов в голове и в захламленной двухкомнатной квартире. Маялась она не столько сердцем, сколько одиночеством, в лечении особой нужды не было, но – орднунг ист орднунг, слово босса есть закон и руководство к действию.
Как там у Петра Великого: всякий подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Точка.
Я сняла кардиограмму, на которой увидела то, что и ожидала, то есть ничего серьезного. Выискивая в священном рудасовском чемодане заказанные (или наказанные, как приказанные?) финоптин и физраствор, я попутно думала: как у нашего заведующего хватает терпения возиться со старческими хворями и дурями? Наше старичье в нем души не чает, только и слышишь: «А пускай ко мне именно Альберт Михайлович приедет». Рудас всех их помнит и про всех всё знает, включая имена первых любовников и последних внуков. Вот уж точно подвижник и страстотерпец, я бы не смогла. Мне их, одиноких, немощных, немытых где-то как-то жалко, да, но любить – увольте. Мочить, замечу, тоже.
Аделаида Митрофановна тем временем третий раз повествовала в лицах о том, как плохо полечил ее злобный доктор Брыкин и как добрый доктор Рудас спас ее от неминучей смерти.
– От какой смерти, Аделаида Митрофановна? – не выдержала я. – Вы ж нас всех еще переживете. Давайте сюда руку, укольчик будем делать. Вот так, кулачком работаем… а теперь чуть-чуть потерпим…
Старушка всё равно не замолкала. Пока я вводила лекарство, собирала кардиограф и закрывала чемодан, нескончаемая хвала доктору Рудасу звенела у меня в ушах. Поэтому когда наступила тишина, я вздохнула с облегчением и только секунду спустя сообразила, что монолог прервался на полуслове, поскольку бабушка попросту перестала жить.
Ой, ё! Ни дыхания, ни пульса – ничего. Свежеиспеченный «чехол» в присутствии, свежайший, свежее не бывает! Что делать? Сопли разводить! Пойти и застрелиться! Идиотка!!
Я сдернула тело пациентки на пол (реанимация проводится на твердом) и судорожно попыталась сделать хоть что-нибудь – что-нибудь по полной программе, даром что одновременно дышать, качать, колоть, стучать, то есть разом делать искусственное дыхание, закрытый массаж сердца, вводить адреналин и пользоваться дефибриллятором в одиночку просто невозможно. Нужны трое, по крайней мере двое плюс везение – в любом случае необходимо чертово везение, которое, кажется, для меня закончилось.
Для бабушки-старушки, впрочем, тоже. Хоть ты ё, хоть ой-ёй-ё, хоть ё-ёшеньки-ёё, но для несчастной Аделаиды Митрофановны на этом свете всё вообще закончилось.
Бледная, как поганка, я сидела рядом с трупом на полу и тупо обтекала. Вот так, шла-шла, а не доходя уперлась. На ровном месте, среди полного благополучия, от безобидных препаратов! Видела бы я со стороны, что у меня на физиономии написано… А я и видела себя как со стороны, будто бы глазами покойной Аделаиды Митрофановны, укоризненно взирающей на меня с грязного паркета, над которым золотилась солнечная пыль.
Такова се ля ва: се ля я, се ля вас, Жмара Аделаида Митрофановна… Что делать… Да, а что же делать? Труповозку заказать? Отзвонить на базу? Нет, сообразила я, в этом случае сначала положено вызывать милицию – бабка одинокая, смерть должна быть надлежащим образом запротоколирована, квартира опечатана. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек, даже если этот человек уже не человек, а труп, потому что даже труп без бумажки трупом не является…
Ладно, довольно ахинеи, надо позвонить в милицию. У них как и у нас: повод к вызову, адрес, телефон, ждите, доктор… тьфу, мент поганый будет. Глупо всё. А телефон у бабки был запоминающийся – единичка, три тройки, три шестерки. Запоминающийся. Был. Надо же, какая ерунда в голову запала!
Кажется, я была немного не в себе. Трудно объяснить, что такое – зачехлить больного. Попробуйте, почувствуете сами – врагу не пожелаю. Конечно, у каждого врача, занятого в экстренной медицине, есть свое маленькое персональное кладбище. Но у меня до сих пор умирали только те, кому положено – безнадежные онкологические, например. А тут – ни с того и ни с сего, вполне сохранная старушка, от привычных, повторяю – безобидных, однозначно ей показанных лекарств…
Нет, что-то здесь было очень здорово не так.
Только – что не так?

Труп увезли, квартиру опечатали, я в растрепанных чувствах возвратилась на базу и сидела у заведующего в кабинете, пытаясь разобраться, где же я ошиблась.
Что не так?
– Не знаю, – честно признался босс, просмотрев кардиограмму, – всё так, нигде ты не ошиблась, правильно лечила. – Рудас в задумчивости закурил и подвинул пачку. – Закуривай…
Я отрицательно качнула головой.
– Ах да, ты же молодчина, бросила… Не знаю, – повторил заведующий, – может быть, вскрытие что-нибудь подскажет, но я так полагаю, просто-напросто срок бабушке пришел, вот сердце у нее и отказало. А ты всё верно сделала, абсолютно адекватное лечение. Так что успокойся, выкини из головы и, главное, историю болезни грамотно оформи. И всё, нечего тут самоедством заниматься – если б люди на земле не умирали, рай бы здесь был, а не там, но у нас для рая грехов здесь многовато. Иди-ка лучше чемодан свой собирай, магнитная буря сегодня ожидается, смена напряженной будет.
Я шмыгнула носом.
– Спасибо… спасибо, Альберт Михайлович.
Вот ведь рассупонилась… Какого черта – все там будем! Веселенькое утешеньице.
Пятнашкина в диспетчерской листала очередное процес-суально-эротическое чтиво (бишь дамский детектив), и все прочие терзания были ей до лампочки. Чугуевой в конференц-зале равно столовой тоже: зажав подол юбки в зубах, Елена Николаевна задумчиво брила на себе колготки. Ага, именно вот так: доктор Чугуева бритвенным станком «жиллет» (лучше для колготок нет!) старательно удаляла катышки с шерстяных колготок, а фельдшер Кукин с живейшим интересом наблюдал за ее работой:
– Елена Николаевна, там еще немножко сзади, на бедре неровности остались. Неаккуратно получается…
– А там, под юбкой, всё равно не видно. – Чугуева со вздохом распрямилась. – Шерсть скатывается, будь она неладна, – пояснила она, видя мое мягко говоря недоумение, – колготки всего-то две недели как ношу, а они свалялись, катышками все пошли. Так носить вроде неприлично, выбрасывать жалко, денег стоят. Ну а как сегодня Гошка про бритье рассказывал, так меня и стукнуло – дай, думаю, попробую. Вроде ничего, а?
– Очень симпатично, Елена Николаевна, – заверил ее Алик. – Ой, Яна Германовна, а у вас макияж немножечко пополз. Позвольте я подправлю?
Спасибо вам пожалуйста!
– Изыди, Алик, – огрызнулась я.
– Нет, ну в самом деле, разрешите, у меня неплохо получается, я же курсы визажистов кончил.
– Ну уж нет, позвольте не позволить, я уж как-нибудь сама, – решительно открестилась я. – Послушай, визажист, объясни – а зачем вообще ты фельдшером работаешь?
– А мне стаж нужен, я в Военно-медицинскую академию собираюсь поступать. Ну, Яночка Германовна…
Вот подарочек!
– И-зы-ди, – по слогам повторила я.
– Какая же вы грубая, Яна Германовна!
Точно, и ни фига не женственная.
– Что случилось, Яночка? Что-нибудь на вызове стряслось? – догадливо спросила Елена Николаевна.
– Бабку я на ровном месте зачехлила…
Я вкратце рассказала. Распространяться не хотелось – в столовую бочком вполз коллега Брыкин, а уж чьи-чьи, но брыкинские комментарии нужны мне были как козе баян и зайцу телевизор. Чирей в неудобном месте. И без того тошнехонько.
– Не бери в голову, – посоветовала умудренная опытом Леночка Чугуева, – ты тут ни при чем, твое дело маленькое, отпишешься и ладно, а начальство как-нибудь прикроет. Не горюй, всякое бывает. Вон у Эдички Хазарова то ли в прошлом, то ли в позапрошлом месяце тоже был «чехол» в присутствии, да еще какой-то скользкий. Рудас его до седьмого пота парил, несколько часов в кабинете разорялся. И ничего, всё прошло-проехало… – И философически продолжила: – А старухи – что старухи, смерти на них нет. Без нашего лечения они, может быть, лет до ста бы жили, а как они к нам обратились, так сами на тот свет очередь заняли, считай. А мы-то что – мы санитары леса…
– Ай-яй-яй, как нехорошо, Елена Николаевна, – с брыкинского голоса запел милый фельдшер Кукин, – фу, ну как же вы циничны! Бабушек нужно любить и ублажать!
– Ути-пути! Кукин, ты чего – геронтофилом стал? Ты же до сих пор вроде бы обычным педерастом был? – подивилась Елена Николаевна.
– Простите, но я не педераст, просто у меня очень современная сексуальная ориентация, – с гордостью ответил Алик. – И вообще вы бы лучше о своей семейной жизни думали, а в мою бы половую не совались. – И добавил с исключительным достоинством: – Я же к вам в постель не лезу!
Леночку перекосошлепило.
– Только этого для счастья не хватало, – фыркнула она. – Модная ориентация, надо же такое…
– А ты старушку трахнула? – неожиданно спросил меня коллега Брыкин.
И он туда же! То есть медику-то ясно, что коллега всего-навсего поинтересовался, делала ли я покойнице дефибрилляцию, но меня отчего-то вдруг так закоротило, как заколотило, что никто не знает, какой неприличностью я бы разродилась, если б не селектор. «Машина 13–22, доктор Кейн, на вызов, астматик задыхается. Яночка, поехали!» – очень своевременно сообщила Люся, и я таки поехала. А то бы точно разразилась, будто разрядилась…
Разряжаться пришлось на вызовах и в основном по делу. Для начала я угодила на тяжеленный астматический статус у молодого пациента и до того лихо с ним управилась, что сама себе даже позавидовала. Затем вылечила парочку гипертоний, следом подвернулся замечательной красоты инфаркт, который на кардиограмме не всякий бы заметил, а под завязку я и вовсе почти развеселилась.
Повод к вызову был «бабушку раздуло». И действительно, здорово болезную раздуло, как воздушный шарик. Очень крупный шарик, килограммов так на сто. Ничего особенного, просто бабушка горохового супчику от души покушала, вот ее и вспучило. А древний старичок при ней с переляку «неотложку» вызвал, чтобы, значит, бабушка не лопнула, а чтобы до того она на манер аэростата в окно не улетела, он к ее ногам гантели привязал. Типа якорей у дирижабля.
А я ему еще за бесплатно порекомендовала от греха подальше форточки закрыть, чтобы, стало быть, с гарантией бы бабушка никуда не делась. Вот только это я некстати пошутила, потому как старичок и в самом деле все форточки позакрывал, а я, помявши бабке брюхо, немедленно добилась ну очень положительного результата. Точно, в виде основательно испорченного воздуха в закупоренной наглухо квартире. Или – в нюхе основательно испорченного воздуха?
Так или иначе, с бабушкой я разобралась, уколола но-шпу и велела заботливому старичку выгуливать супругу по квартире, пока она не про… э-э… от газов не избавится, а сама взялась за телефон. Признаюсь, воображаемое зрелище старушки, которая, как аэростат на реактивной тяге, с дедом на буксире вылетает в форточку, показалось мне в чем-то даже трогательным. Вроде знаменитой картины под названием «Прогулка» печального художника Шагала. И покуда смерть не разлучит их…
Я с сознанием исполненного долга отзванивалась на базу и уже предвкушала ужин (обед я пропустила) и хотя бы полчаса заслуженного отдыха, как Люся осчастливила:
– Яночка, у нас «умирает» на задержке, ты там рядышком, езжай, – извиняющейся скороговоркой огорошила Пятнашкина, – больше некому, все на вызовах, одна платная простаивает, но на ней Гайтенко, а на обычный вызов козел Гайтенко не поедет, потому как, говорит, он, козел, коммерческий… А там бабушка, семьдесят два года, боли в сердце, задыхается, сознание теряет. Бабка неизвестная, родичи ее недавно из деревни привезли. Езжай, пожалуйста, – попросила Люся. – Поедешь? – Можно подумать, у меня есть выбор. – Адрес запиши…
– Пишу…
Б-блин, опять не доходя уперлась! И не ехать не могу, выбора у меня нет, и закона парных случаев, согласно которому всякая фигня происходит дважды, никто не отменял. Я серьезно, почему-то в нашей «неотложной» жизни неудачи ходят парами, равно как и удачи. Хотите – верьте, не хотите – сами проверяйте, но существует какая-то мистическая закономерность в стечении случайных обстоятельств. Почему – никому не ведомо, однако эмпирически не раз и не два проверено, посему мистика-то мистикой, но статистика – вещь материальная. А поскольку я сегодня наработала уже одного «чехла» в присутствии, ничего хорошего от вызова на «умирает» ждать не приходилось.
Проще говоря, я перетрухала и заранее настроилась звать коллег на помощь. На коммерческих рассчитывать не приходилось платная машина не поедет, на то она и платная, на ней лишь подвижник Рудас в острых ситуациях в помощь выезжает, а о коммерческом козле Гайтенке вообще разговор особый. Но, быть может, Чугуева освободится, пока я добираюсь, а если нет, то я хоть на кого согласная, хотя бы даже на коллегу Брыкина с недоделком Кукиным! Лучше быть позорищем, нежели подсудищем!
Мильон терзаний. Само собою, оставалась некоторая верояция, что все мои терзания обернутся развеселым пшиком – сколько раз я ездила на «умирает», а приезжала на туфту. Разумеется, я как могла надеялась – и пока мы ехали, и пока галопом перла на себе всю имеющуюся в наличии аппаратуру на седьмой этаж без лифта, и пока трезвонила и дожидалась у дверей. Увы, на пороге комнаты все мои надежды разлетелись вдребезги.
Худая землистая старуха, завалившись боком на подпирающие ее подушки, судорожно хватала воздух ртом. На синих губах пузырилась пена, глаза бессмысленно смотрели сквозь меня. Хриплое дыхание с трудом вырывалось из груди, ребра ходили ходуном под ночной сорочкой.
Диагноз можно было ставить без аппаратуры – отек легких, угрожающее состояние, которое возникает из-за того, что сердце в силу тех или иных причин не справляется со своей работой. В данном случае причиной острой сердечной недостаточности был инфаркт, что моей задачи отнюдь не упрощало. В легких чуть дышали самые верхушки, остальное тонуло во влажных хрипах. Дело зашло очень далеко, счет был на минуты.
Мысль о помощи вылетела у меня из головы – не только вызванивать кого-нибудь и ждать, но даже и паниковать было просто некогда. Треволнения исчезли – все, сразу, будто их и не было. Я торопливо открывала ампулы и готовила шприцы, попутно расспрашивая домочадцев. Отвечал немолодой мужчина – сын, судя по всему, а его супруга, женщина существенно моложе, молча стояла в стороне и нервно покусывала губы.
– Давно у вашей мамы с сердцем неприятности?
– Час уже… нет, уже второй. Как случилось, так мы сразу вызвали. Ждали вас, а ей всё хуже, хуже… Что-то страшное случилось, да? Есть надежда? Или – всё уже, совсем?
– Да… то есть нет, не совсем, то есть я вас не о том спросила. Я не о сейчас – раньше она жаловалась, где-нибудь лечилась, обследовалась?
– Нет, мама же всю жизнь в деревне прожила, а в наших деревнях какая медицина, разве что народная – травки там, отвары, всё такое прочее… Нет, ни на что она не жаловалась, просто в последнее время сдавать маленько начала, вот мы ее к себе и взяли. Думали, она у нас под присмотром будет, а заодно с внуком посидит, понимаете?
Понимаю, чего ж тут не понять – доконал старушку петербургский климат. Ну да что теперь…
Старческие вены-ниточки лопались одна за другой, колоть было сущим наказанием. Опять мне не хватало лишней пары рук – в иной ситуации без сноровистого фельдшера лишь бестолку замаешься. Более того – зачастую классный фельдшер сто?ит самого знающего доктора, только откуда же они возьмутся, классные-сноровистые, за их-то, извините вам за выражение, зарплату!
Думала я не об этом. Я вообще не думала – я делала, благо диагноз сомнений не вызывал, а что касается лечения, то оно регламентировано «Стандартами неотложной помощи». «Стандарты» – штука официальная, хотя лечим мы частенько по уму, а по ним оформляем истории болезней. Как же, раз положено снотворное одновременно с мочегонным уколоть, так мы и запишем. Сувенир для прокурора. А там хоть замочись.
Умничать мне времени недоставало, лечила я по писаному в буквальном смысле слова. Запнулась только на морфине – по прописям полагается внутривенная инъекция, по опыту предпочтительней подкожная. Эффекта дожидаться дольше, но при внутривенном введении возрастает риск окончательно задавить дыхательный рефлекс и купировать отек вместе с пациентом. Да и жилы у старушки аховые…
От «Стандартов» я не отступила – изловчилась, уколола в вену. Долго эффекта дожидаться не пришлось.
Отек я купировала.
Вместе со старушкой.
Чего и следовало ожидать. Второй «чехол» за смену. Домочадцам оставался труп, мне – мое, делиться я не буду.
Да и нечем мне делиться, на душе – пустота кромешная, как будто так и надо, словно в самом деле ничего другого я не ожидала, потому что ничего другого просто не могло произойти. Что не так, теперь-то что не так? А если б этот вызов битый час не лежал бы на задержке, если б я работала не одна, а с фельдшером, если бы я плюнула на весь официоз и морфин бы впрыснула подкожно? Нет, ничего бы я не изменила. Я сделала всё то, что сделала, а сделала я всё, что можно и что должно, и больше ничего не оставалось. Случай безнадежный, реальных шансов не было. Получается – всё так, растак и перетак; всё верно, но – неправильно…

Попытаюсь объяснить. Дело было не в этом эпизоде, а во мне, даже не во мне, а будто бы вовне, словно эта самая неправильность пришла откуда-то со стороны и теперь загустела, стянулась и давила аурой злосчастья. Мистика? Всё не слишком просто. По натуре я к избыточным фантазиям не склонна, но – есть многое, друзья мои, на свете, что и не снилось нашим мудрецам. Кажется, я уже тогда нутром почуяла, что привычный ход вещей нарушился и переменился – чувство сродни ощущению от ускользающего сна, раз за разом повторяющегося, оставляющего по себе неясную тревогу…
Тогда от мысли о том, что мне придется дорабатывать оставшиеся сутки, становилось тошно. Что там – сутки! Если бы я знала, что високосный год для меня только начинается!

Глава 3
А если бы и знала, даже если бы я знала, что всамделишные неприятности только впереди, а даже зная это, могла ли я что-то изменить, дабы мое меня бы миновало, и – хотела бы я знать, чтоб это изменить? В самом деле, вдруг бы мне какой-нибудь доброжелатель нашептал, что я в хорошем темпе ненароком зачехлю пару человек и на достигнутом не остановлюсь, походя оглоушу авторитетного предпринимателя, равно предприимчивого авторитета, которому вздумалось поиграться в карате, неожиданно познакомлюсь с всамделишным писателем, проведу незабываемую ночь в милицейской камере – и это покамест не сюжет, а всё еще преамбула?
Н-да, однако… Отвечайте сами, лично я в каком-то смысле фаталистка. От судьбы так просто не уйдешь, и от перемены мест слагаемых сумма не меняется: коли на роду тебе написано огрести по первое число, то, хоронясь от плюхи слева, всё равно схлопочешь справа, фирма гарантирует. Не я придумала: человек предполагает, – Бог располагает, а судьба играет, играет и играет – а проигравший оплачивает счет.
Я еще не проиграла, но после тех злополучных суток чувствовала себя натуральнейшим банкротом. Оставалось уповать на то, что бесконечной невезуха не бывает, беспросветной тоже. Жизнь – система равновесная, подчиняющаяся своего рода закону сохранения: на каждый плюс приходится по минусу, и чем сильнее стянутый на себя положительный заряд, тем мощнее отрицательный копится поблизости. Авось не коротнет, а в остальном – было лучше, станет хуже, а потом гораздо хуже, потому как обязательно когда-нибудь всё снова образуется. Всегда удачи сменяют неудачи, пруха постоянно соседствует с непрухой – и к тому же в точности никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Формула нехитрая.
Не скажу, что обозначившуюся сразу же после той злосчастной смены полосу невезения можно было сравнивать с коротким замыканием. Коротить не коротило, нет, корежить не корежило, неприятности сводились к доставучей, комариной какой-то мелочовке. Какой-то несерьезной, будто бы судьба решила вдоволь нашутиться – от щедрот поюморить, только бы не уморить. Вроде по-своему презанятнейшего случая, когда я с год назад по дороге на работу проколола подряд два колеса, но зато получила внеочередную премию, которой хватило ровнехонько на две новые покрышки. Кому смешно, а кому невесело.
Так же и теперь – вся непруха на уровне пропоротой резины… э-э, не поймите меня правильно. Никаких запуток-непоняток: лопнувший шнурок, сломанная молния на джинсах, запропавшая куда-то записная книжка…
Что еще? Окончательно свихнулся телефон, которому вздумалось явочным порядком расширить круг моего общения. С недосыпу особенно приятно объяснять в неразборчиво хрюкающую трубку, что у меня не банк, не биржа, не агенство недвижимости и не фирма по уничтожению домашних насекомых, а лично я не Маша, не Аркаша и даже не Федор Михайлович. Верно, в том смысле, что я не писатель Достоевский, к сожалению, потому что сам Федор Михайлович умер-с, а памятник ему сидит на бульварчике около метро и поэтому к телефону подойти не может. Точно, а насекомых я уничтожаю – с гарантией, с квартирой и заказчиком.
Такие вот коллизии, чтоб оказиями этакие безобразия не обозвать. Одно к одному через пень-колоду! Мелочи, понятно, суета сует, при ином раскладе я бы на такую чепуху внимания не обратила. До смешного ничего особенного, порознь – ерундистика кромешная, сама бы улыбнулась, но всё вместе доставало пуще тех самых насекомых кровососов.
Дошло до того, что я едва не поцапалась с милейшей тетей Лизой – ни за что ни про что в ответ на обычный для нее доброжелательный интерес к моим проблемам. Понимаю я – на роже у меня написано, что всё не слава богу, но то же у меня! Какого черта, что за дело дражайшей Елизавете Федоровне до всех смертей на нашем отделении, не только двух моих, а именно что всех! При чем здесь я, и при чем здесь ни к месту дотошная Елизавета Федоровна?! Да лучше бы соседка нашим сумасшедшим телефоном озаботилась, пока я в самом деле кого-нибудь не уничтожила!
Раздражение в узде я удержала, но какая-то льдинка, показалось, в нашем разговоре звякнула. Ну и…

Хватит. Шла я шла, но не доходя – довольно, пары дней хандры – больше чем достаточно. Фатализм фатализмом, но везет тому, кто сам себя везет. Ducunt volentem fata, nolentem trahunt, в том смысле что желающего судьба ведет, а наоборот – влачит, как говаривали древнеримские пижоны, пока не погрязли в этом самом «трахунте» до полного самоистребления. Так то – древние, но я-то вроде современная – баба я вредная и самостоятельная, меня их вялотекущим «трахунтом» так просто не проймешь. Тем паче по-латыни; а по-русски говоря, мне всего-навсего надо было основательно встряхнуться, благо временем и возможностями я располагала.
В смысле времени работа в режиме сутки через трое вообще развязывает руки, а возможностей предостаточно у соседей в «Аргусе». Между прочим, законность подобного сосуществования государственного медучреждения и частной спортивно-оздоровительной шарашки зелым-зело сомнительна. Но вот лично я не возражаю, особенно когда выгоды этого соседства краешком касаются и нас, скромных бюджетных врачевателей: сауной, тренажерами и спортивным залом мы пользуемся даром.
Халява, плиз! кушайте, не обожгитесь. Я прикинула: день у меня свободный, сегодня с утра была среда, по средам в «Гусятнике» кроме всего прочего как бы каратэ. Оч-чень хорошо, отлично, замечательно, давненько я не упражнялась. Вот и прокачусь туда, повыколачиваю дурь из себя и из макивары, а если повезет и удастся поработать в жестком спарринге, то мне так даже лучше. За партнера, правда, не скажу.
В «Гусятнике» я первым делом заглянула к сестренке в массажный кабинет. Попала удачно – Лерка, скажем так, в изящном настроении бездельничала в обществе двух качественно прикинутых молодых людей спортивного сложения. Стриженые парни были вприглядку мне знакомы – приближенные Руслана Ибрагимовича Басмаева, хозяина этого фешенебельного заведения. Серьезные ребята (типа как) – но только не для Леры.
– Сестренка! – Лерка с визгом повисла у меня на шее. – Наконец-то, блудная душа, сто лет тебя не видела! – Мы расцеловались. – Молодчина, что зашла! – Лерочка поворотилась к серьезным мальчикам и распорядилась: – Юноши, оревуар! Непонятно сказано? Вы как – вы потом сами догадаетесь или лучше сразу объяснить, что нам с сестренкой тет-на-тет пообщаться хочется?
– Поняли, типа как ушли… Здравствуйте, Яна, – по пути раскланялись басмаевские мо?лодцы. – Надо же, такая потрясающая женщина, а до сих пор без телохранителя! – в меру своей галантности пошутил один, ростом повыше, окрасом посветлее.
– Непорядок, – с готовностью подхватил второй, в плечах пошире, ежиком темнее, – мы как джентльмены и профессионалы просто обязаны эту недоработочку исправить. Не, в натуре, – оба-два дурашливо расшаркались, – Яночка, вы только намекните, мы вам мигом охрану обеспечим! Днем и ночью, персонально вам – скидка сто процентов!
– А ночью – двести, вам еще доплачивать придется, – пресекла разговорчики сестренка, – разоритесь, мальчики! – Лера шевельнула пальчиком. – Вы меня не слышали? А тогда с чего же вы в дверях застряли, как предметы мебели? Совсем обиженные, симпатичных баб ни разу не видали? Свободны, насмотрелись. Брысь!!
Ух! «Джентльменов и профессионалов» будто ветром выдуло. Ничего себе запрягает Лерочка! Интересненько…
Между прочим, разговорчики разговорчиками, бывают шуточки поплоше, но посмотреть на нас вдвоем, пожалуй-таки, стоило. От нас всяко не убудет – жаль только, за погляд денег не берут, а то б мы приподнялись. Десятая часть по справедливости моя, остальное Леркино. Я могу быть по-своему очень привлекательной – надеюсь, но сестренка – настоящая красавица. Мы сестры, да, на лицо у нас сходство несомненное, но как бы ускользающее – быть может, потому, что сразу же в глаза бросаются различия. Тем мы и любопытны.
Я немного угловата, чтобы не сказать, что жестковата, у меня зеленые глазищи, непокорные каштановые волосы непритязательно пострижены, за моду не держусь, одежку предпочитаю простую и удобную. Лера выше ростом, натуральная синеглазая блондинка с ухоженной роскошной гривой, с фантастической фигурой, врожденной пластичностью и приобретенным шармом. Ну и с соответствующими запросами, конечно, благо жаждущих удовлетворить сестренкины людоедские претензии вокруг нее хватает. В отличие от некоторых – э-э…
Лера себе цену знает, не стесняется и берет от жизни всё с той уверенной легкостью, которой мне порой недостает. Я старше, но проскальзывающее иногда снисходительно-покровительственное отношение сестрички меня не задевает, скорее забавляет. На здоровье, лишь бы впрок пошло, потому что Лера – это Лера; да и мне, в конце концов, жаловаться не на что.
И всё же интересно, с чего бы это Лерочка в «Гусятнике» таким авторитетом стала? Меня терзают смутные сомнения…
Сестра не умолкала.
– Классно! Замечательно! Отлично, что зашла! – тараторила сестренка. – Хоть какое-то разнообразие, – бесхитростно ляпнула она, – а то эти два качка мне своей трепотней наскучили, а работы пока нет. А эти… охранители нашлись, держись от них подальше: охренители они, а не охранители! – усмехнулась Лера.
– А кто они такие? – без особого интереса осведомилась я.
– Так, мелочь, типа как бандиты, – сестренка отмахнулась, – басмаевские бодигарды, при шефе доверенной обслугой состоят, сами по себе на людей не тянут, – авторитетно просветила Лера. – Да ты ж их вроде знаешь: светлый – Стасик, темный – Гарик. Знаешь, нет?
– Вприглядку, – пожала я плечами.
– А больше и не надо, шестерки как шестерки, даром что в костюмах от Кардена ходят… О! – сестренка воодушевилась. – Слушай, старшенькая, а давай-ка я тебя с кем-нибудь из серьезных человеков познакомлю! Не из этих, а из настоящих, которые не на понтах, а всерьез серьезные. А то что ты за бесплатно пропадаешь?
– Трусики заранее снимать? – невинно полюбопытствовала я. – Нет, и что б я без тебя на этом свете делала! – Лерочку ирония не прошибает. – Тпру, младшенькая, заворачивай оглобли, заботоливая ты моя! С личной жизнью я уж как-нибудь сама управлюсь, ладненько? – прямым текстом осадила я.
– Ладно-ладно, не пори гордячку, я же от души, – ни мало не смутилась Лера. – И потом, кто еще о тебе, чудачке, позаботится? Неприспособленная ты какая-то, несовременная, домашняя. В люди не выходишь, на мужиков внимания не обращаешь…
– Младшенькая!
– Я серьезно, старшенькая, ты чем сиднем-то сидеть и с соседкой нянчиться, лучше за меня держись. Со мною всяко веселее, чем с твоей Елизаветой Федоровной… Ой, – спохватилась Лера, – я же с ней тут как-то раз на улице столкнулась. Я тебе рассказывала, нет? Ни фига себе киношка: выхожу из парикмахерской, смотрю – прикол: Елизавета Федоровна из бээмвухи вылезает, а за рулем Стасик наш сидит, ну, этот, один из бодигардов. Бывают в жизни совпадения! К чему бы это, а?
К дождю, наверное. Или, например, к тому, что мир тесен, а Петербург и вовсе город маленький. И времена теперь чудесатые пошли: божьи одуванчики на иномарках ездят, бандиты извозом подрабатывают. А кому сейчас легко?
Задумываться я не стала.
– Что-то мне она такое говорила, – отозвалась я. – Ты вроде бы ее на новоселье позвала?
– Так это я от удивления. – Лерочка была неподражаема. – Вау!! – Сестренку осенило: – Слушай, я же до сих пор тебя не пригласила! Вот я кляча, а! Помнишь, нет – мне ж тринадцатого октября аж 22 исполнится. Молодость проходит, жуть… Короче, я решила новоселье вместе с днем рождения справить. Подходяще: пятница, тринадцатое, самый смак получится. Опять же – люди интересные…
– Младшенькая!!
Может, трусики вообще не надевать?
– Ну чего ты сразу – младшенькая, младшенькая, прям как не родная. Я ж тебя не сватаю – я на новоселье приглашаю. Придешь? – А куда я денусь, спрашивается. – Придешь, никуда не денешься, – за меня решила Лера. – В самом деле, что б ты без меня в этой жизни делала… Кстати, почему бы и тебе отдельное жилье не организовать? Классно, обменяем твои комнаты, у меня как раз на эту тему серьезные знакомые имеются. Что ты в коммуналке плесневеешь? Подумаешь, фамильная квартира! Или умничаешь – ждешь, пока твоя соседка окочурится?
– Тьфу на тебя! Скажешь тоже… Лично мне старушка не мешает, уж лучше пусть живет, смертей мне на работе хватит. Я ж тут отличилась…
– Знаю, – перебила Лера, – говорят, ты за смену двух больных на тот свет отправила. Не расстраивайся, обойдется, начальство не в претензии, я сама краем уха слышала.
Угу, вот так всегда: все про всех всё знают, одна я будто в стороне стою. Неприспособленная я какая-то…
– А вообще-то я тебе сочувствую, – продолжала Лера. – Если честно, Янка, я тебе немного позавидовала, когда я в медицинский не прошла. Тогда жалела, а теперь нарадоваться не могу – при деле, при деньгах, да и на массажном столе у меня никто не помирает. Ну ее, эту медицину! – рукой махнула Лера. – Между нами, старшенькая, что-то мы с тобой прямо как по жизни: начали за здравие, кончили за упокой. Дай-ка лучше я тебе по блату, так сказать, по-родственному массаж организую – по кусочкам разложу, заново сложу, как новенькая будешь!
– Надо же, при деле, при деньгах – и еще массировать умеет! – по-родственному подколола я. – Лерка, не надо табуреткой! Каюсь, каюсь, признаю, ты великий человек, незачем в меня мебелью кидаться! Ой! она же денег стоит, младшенькая, пошутила я! – Самое смешное, сестренка в самом деле массажистка классная. – Прости меня, засранку, это же я чтобы настроение поднять! Уф-ф… уговорила, отдамся я, тебе на растерзание, садистка, только перед экзекуцией в зале поработаю. Лерочка!..
– Пошути мне, пошути – быстренько дошутишься! – табуреткой пригрозила Лера. – За такие шуточки я тебя однажды так на столе уделаю – соскребать придется! – Сестренка фыркнула. – Ты опять на карате приперлась, чучело? Ван Дамм ты наш сушеный, Чак Норрис недоделанный, школа балабола! Напридумывали тоже – цуки, гери, дачи… ща-а ка-а-ак зафигачу! – Лерка прекомично изобразила нечто махательное и лягательное. – Когда ты повзрослеешь, старшенькая? Будь ты мужиком, я бы поняла, наверное, а так – ну чего ты как пацанка конечностями дрыжешь? И не надоело? Сколько лет уже на татами прыгаешь!
А и правда, сколько? Лет восемь… нет, поболее того, десять уже будет. Давненько. Мне еще четырнадцати не исполнилось, когда я провалилась в финале чемпионата СССР по спортивной гимнастике. Что до СССР – жили мы в такой стране, если кто-то помнит, а что до чемпионата, то до соплей обидно – но не то обидно, что чемпионат. Увы, в большом спорте судьба частенько выворачивает так, что из подающих серьезные надежды буквально в одночасье переходишь в разряд бесперспективных. У всех причины разные, одной-единственной обычно не бывает, у меня среди прочего тренер разглядел проявившуюся с возрастом излишнюю резкость в движениях. Он же мне и присоветовал заниматься спортом, в котором бесперспективных просто не бывает.
Карате – спорт, искусство, образ жизни, всё вместе и каждому свое; общие места повторять не хочется. В те годы эту дисциплину только-только легализовали, стоящих специалистов нужно было поискать – но ищущий обрящет. Поначалу пришлось тяжеловато – не из-за нагрузок, нет, для мастера спорта по спортивной гимнастике даже маловато будет. Специфика была в другом – тренированных девчонок не хватало, а смешанные состязания правила не допускали. А жаль, неправильные правила, на тренировках я парнишек-легковесов в свободном спарринге почем зря валила. И не только легковесов, кстати же…
Со временем кое-что наладилось. В Петербурге стало проще: возможностей побольше, класс бойцов повыше, но ни здесь, ни в первопрестольной соперниц у меня по большому счету не было. А заниматься руко-ногомашеством за рубежом – та еще морока: не хватало ни времени, ни честолюбия, и к тому же привкус шоу-бизнеса я не выношу. На последних курсах медицинского от соревнований я тихонько отошла, даже начала покуривать, но форму по возможности держала. Работала уже самостоятельно, ни на какие «школы» не завязывалась: мое дело – как и для чего мне тренироваться. Да и тело, в общем-то мое…
А что? Каждый развлекается в меру своего недоразумения.
– Упертая ты, Янка, – заключила Лера, – просвещаю я тебя, воспитываю, старшенькая, а толку ни фига… Валяй, тебя не переделаешь, собралась – иди, – снизошла сестренка. – Только ты поосторожнее сегодня – тебя же соплей перешибешь, а нынче в зале басмайчики тусуются, мальчики продвинутые, шеф сам их тренирует… Может, я сама к вам попозже загляну – любопытно посмотреть, на что ты там похожа.
Я переоделась, подпоясала старенькую каратеги – тренировочную курточку такую, вроде кимоно, хотя не кимоно, но пусть будет кимоно, чтобы не запутаться, – и направила стопы в «место встречи с истиной». Так с японского переводится «додзё», попросту – спортивный зал, специально оборудованный для занятий карате. Будем проще, правильно?
Зал в «Гусятнике» неплох, потому и пользуюсь. Одна стена зеркальная, как в балетном классе: помогает начинающим корректировать ужимки и прыжки, те самые дачи, укэ, цуки, учи, гери – стойки, блоки, разнообразные удары руками и ногами. В стороне – несколько боксерских груш и пара макивар, не считая десятка двуногих и прямоходящих, которые на данный момент в центре помещения под руководством сэнсея упражнялись в рукомашестве и дрыгоножестве.
Грозные «басмайчики» до серьезных «басмачей» явно не дотягивали. В движениях тяжеловаты, словно заторможены, а без концентрации и скорости сильного удара не получится. Перекаченными на тренажерах мышцами пацанам вольно на пляже соплюшек соблазнять, карате же на иной биомеханике построено. По мне вообще не скажешь, что я в состоянии кирпичи крушить – с десяток, как в лихом кино, без нужды не буду, но за пару-тройку поручусь.
Сам сэнсей Басмаев любопытнее. Авторитетный бизнесмен, давным-давно – выходец с Кавказа, по национальности, я слышала, ингуш, по лицу не скажешь. Тренирован, для своих сорока с изрядным лишком лет в идеальной форме; типа карате владеет, да, вот только слабовато мне в его черный пояс верится. Впрочем, я и своему-то не слишком доверяю, однако моего опыта достаточно, чтобы за басмаевской самодеятельностью разглядеть неплохую базу – на уровне некогда отлично подготовленного бойца армейского спецподразделения, не более того. Но ничуть не менее, а для его «басмайчиков» – так вовсе выше крыши.
В зале на меня особого внимания не обратили. За два года я здесь примелькалась, изначально держалась обособленно, сэнсей не возражал. Так и в этот раз – размявшись, я в сторонке с полчаса отрабатывала ката, то есть формальные упражнения, определенные комбинации блоков и ударов, вроде боя с тенью. Довольно быстро добилась нужного сосредоточения, с удовольствием поимпровизировала, разнообразя обязательную программу «танцев» карате кое-какой конфуистской экзотикой. Никому я не мешала, никто мне не мешал, очередь была за макиварой, но…
Вышло по-другому. Человек предполагает, но не располагает, а женщина есть тоже человек. Для начала в зале в роли зрительницы объявилась Лера, а затем ко мне подошел сам сэнсей Басмаев. Надо же, и этот снизошел, будто сговорились.
Импозантный господин Басмаев в черном кимоно с вышитыми золотом драконами был подчеркнуто любезен.
– Здравствуйте, рад вас видеть, Яна, давно вы не заглядывали. Знаю-знаю, вы в отпуске гуляли. Удачно отдохнули? – приветливо улыбнулся он.
– Благодарю вас, Руслан Ибрагимович, очень хорошо. Надеюсь, я вам не помешала? – обозначила я вежливое уважение.
– О чем вы, Яна, всегда добро пожаловать! А знаете, ваша тренировка впечатляет. Но зачем же вы всё время в одиночку упражняетесь? Нет, ката, конечно, хорошо, макивара тоже, но в нашем спорте без спарринга не обойдешься. Как вы полагаете?
– Без сомнения, Руслан Ибрагимович, я б охотнее с партнером поработала, только все при деле. Да и кто из ваших мастеров, – я про себя поморщилась, – на меня размениваться станет?
– Так может быть я сам на что-нибудь сгожусь? – галантно предложил Басмаев. – Не стесняйтесь, поглядим, что у вас получится. Свободный спарринг, счет до трех ударов, удары на касание, лайт-контакт, не больше… Ну так как – отважитесь?
За что боролись! э-э… и за то спасибо. Давай, коза, попрыгаем. И ножками подрыгаем… А почему бы нет? Правда, партнер раза в полтора потяжелее, но – почему бы нет?
Действительно, а почему бы нет?
«Басмайчики» мигом освободили середину зала, предвкушая изрядную потеху. Пигалица против мэтра, этакой козляти бы волка забодати! Лерка на галерке чуть не аплодировала… Ладно, сделаем публике красиво.
Мы обменялись ритуальными поклонами. Хаджамэ! Танцы начались. Именно что танцы: Басмаев явно собирался сначала вдоволь наиграться, а после победить с явным преимуществом. Ладушки, предложенные правила игры меня устраивали, мне такие кошки-мышки на руку. И на ногу. И вообще: против тренированного мужчины-средневеса мое превосходство в технике можно было реализовать только в виде своеобразных пятнашек на татами.
«Запятнать» себя я не давала, басмаевские выпады блокировала, сама пока не атаковала. Выжидала, что называется – прокачивала, оценивала противника, помаленьку выматывая его и сбивая с ритма. Оценила: работает на публику, уверен – может победить едва лишь пожелает. Комбинирует эффектно, но не эффективно, хотя и не щадит. Опаньки! А пропускать не любит, сам кружево плетет, но на простеньких контратаках сыпется. И дыхание у меня получше, недаром я хотя бы раз в неделю кросс за городом бегаю. Опаньки! А ведь я и завалить его могу…
А оно мне надо? Спасибо, но я и без того здорово лягнула мужика по самолюбию, теперь желательно сохранить лицо. Ему – вообще, мне – в буквальном смысле, поскольку теперь распаренный сэнсей попер на меня всерьез, как бык на матадора. Правила игры без спросу изменились – и если не заваливать, то время было сваливать, только элегантно. Лично мне победа не нужна, но себя я тоже уважаю, по крайней мере за-ради уязвленного самолюбия Басмаева намеренно пропускать его удары я не собиралась – травма гарантирована. Опять-таки – а вот оно мне надо…
Валить – или валить, заваливать его – или от греха подальше лучше сваливать? Из двух зол привлекательнее выглядело третье: я провожу в прыжке эффектную атаку, противник ставит элементарный блок, я изображаю как бы рикошет от блока и мягко, но очень кинематографично рушусь на татами. Все довольны: зрелище достойное, сэнсей как будто «победил», я тоже оттянулась. Трюк чуть-чуть рискованный, но для меня одной, Басмаеву достаточно блок поставить грамотно.
Как в кино придумано.
Поехали.
– Киай!
А где же блок? За что боролись на то и напоролись: вместо блока оказался лоб, но в остальном – всё почти что правильно. Всё как бы по сценарию, но с точностью до наоборот, потому что на татами обрушилась не я, а сам сэнсей Басмаев. Нашелся мне сэнсей! В момент моей атаки до одури запаренный Басмаев сделал шаг вперед и лбом попал по пятке. Или же – под пятку. Или же я пяткой угодила в лоб, кому что больше нравится. По-английски – фулл-контакт, фулл по-русски означает полный. Мог быть и полнее – в полете я успела частично среагировать, чуть смягчить удар, но для нокаута и того хватило. Очень кинематографично получилось, особенно черное кимоно с желтыми драконами…
А где же розы?
В зале – ох! – и тишина кромешная; у Лерки – глаза по чайной плошке, напряжение вокруг – как в воздушном шарике, готовом сию минуту лопнуть: плюмс!..
Однако пронесло. Пауза не слишком затянулась – Басмаев шевельнулся, собрался и поднялся на ноги. Молчание загустело до состояния хоть ломтиками режь.
Сэнсей таки нашелся:
– Поздравляю, Яна, вы лучше, чем мне думалось, – покровительственно выговорил он. – Способности у вас определенно есть, навыки имеются, а мастерство – дело наживное. Будете упорно заниматься – сможете такие вещи делать не случайно, а вполне сознательно. Но не обольщайтесь, вам до этого еще, как говорится, учиться, учиться и учиться. Не расстраивайтесь, бывайте здесь почаще, чем смогу – охотно помогу. – Басмаев поклонился. – Благодарю за спарринг.
– Спасибо вам… – поклон, маленькая пауза, – сэнсей.
Это чтобы не сказать пожалуйста.
Комментарии свои я проглотила. Я всяко при своем, а Басмаев как умел обставился. Нормально, присутствующие на наживку клюнули, босс сохранил лицо, инцидент исчерпан… Или он всерьез?.. Ну тогда не знаю – тогда либо мэтр чего-то не уразумел, либо лично я мужиков вообще не понимаю. Может, я ему последнее соображение отбила? Недаром же в английском fool почти как full звучит, бишь дурак как полный.
Фуул. Фулл. Фуул фулл.
Засим и разошлись.

В дверях меня перехватила Лера.
– Янка, ты чего – с ума сегодня спрыгнула, белены обхавалась? Делать тебе нечего? – без предисловий наехала она. – Какого черта, спрашивается, людей копытами по голове лупить? На фига ты с полной силой врезала? Человек тебя щадя тренировал, а ты ему исподтишка подлянку зарядила! – возмущалась Лера.
Хорошо же публика наживку заглотила.
– Невиноватая я, Лерочка, не нарочно я, он мне сам подставился… И потом, тебе-то что с того, с чего ты разоряешься? Он мужик, в конце концов, не убудет от него – я ж ему по голове, а не по головке съездила. Вот если б метром ниже… – неуклюже оправдывалась я.
– Да тогда бы я тебя безо всяких ваших прибамбасов кончила, самолично, с места не сходя, голыми руками! Ты, конечно, старшенькая, Янка, но это же еще не повод мою половую жизнь грязными ногами трогать. Ясно излагаю? – для особо непонятливых подчеркнула Лера.
Терзавшие меня смутные сомнения, на которые мне было глубоко и принципиально наплевать, переросли в уверенность. Н-да. Что выросло, то выросло. Лерочка в своем репертуаре.
– Ясненько… Басмаев ведь женат… э-э… как бы между прочим, – растерянно пробормотала я.
– А кого такие мелочи волнуют? Тем более я замуж за него не собираюсь, мне и так неплохо… между прочим как бы, – передразнила Лера.
– Откуда же я знала…
– От верблюда! – огрызнулась Лера. – Незнайка на Луне! Ты хоть в курсе, что Басмаев крутую наркологическую клинику собирается открыть? Как бы между прочим, Руслану докторские кадры требуются, а зарплата там – да ты, мать, представляешь, какие в таких коммерческих структурах деньги заморочены?! Идиотка, я насчет тебя уже удочку закинула, а ты будущего босса по лбу оглоушила! Нокаут как повод для знакомства!
Ну опять как пятью пять. Без меня меня женили, оно же – замуж выдали. Пора бы развести.
– Лерочка…
– Да что ты вечно – Лерочка да Лерочка! – перебила Лерочка. – Мне начхать, сестренка, о своей карьере ты можешь не заботиться, но с моей – полегче. Не знала… никогда ты ничего не знаешь! Головой работать надо, а не ногами по голове лупить. Ай, – младшая с досадой отмахнулась, – тебя перевоспитывать – член на хрен менять, время зря терять!
Кто бы спорил. И мысль свежая. А главное – оригинальная.
– И Руслан хорош! – не унималась Лера. – Ладно ты – чокнутая ты, оторва ты, пацанка, но Басмаев – солидный человек, настоящими делами занимается! Ему-то что неймется? Ну как дите мало?е… Ты как хочешь, старшенькая, а я в чем-то этих мужиков в упор не понимаю, – повторила за меня сестренка. – К черту, всё, проехали… А вообще-то, Янка, ты даешь, никогда не думала, – чуть смягчилась Лера. – Знали бы наши одноклеточные мальчики, к кому они в охрану набивались! Тебе, мать, волю дай – ты сама кого угодно не то что охранить, ты и схоронить запросто сумеешь. Разве нет?
– Не знаю, – пожала я плечами.
– Клинический случай, – безнадежно бормотнула Лера. – А если, например, кто-нибудь тебя снасильничать затеет или, на худой конец грабануть попробует, ты тоже незнайкой прикидываться станешь? Ать-два, ножки врозь, спасите, люди добрые?!
– Ну, если на совсем худой конец… Да откуда же я знаю, младшенькая, если никогда не проверяла! А проверять не тянет, знаешь ли, неровен час выяснится вдруг, что в действительности всё не так, как на самом деле… Складно изложила?
– Складно, складно, да только зря старалась, я и без того тебя за дуру не держала. Съела, старшенькая?
– Меняешь гнев на милость, младшенькая?
– Меняю, – пробурчала Лера, – по собственному курсу: в наказание без массажа останешься. Сегодня обойдешься, после твоих подвигов мне не до тебя. Всё, с глаз долой, а там посмотрим…
На том и порешили. Говорят, всё на свете к лучшему: делается – к лучшему, не делается – к лучшему; всё стремится к лучшему в лучшем из миров. Когда помрем – проверим.
А покамест – угораздило ж меня! Нет бы мне чего-нибудь попроще учудить, пар спустить надумавши: в сауну сходить, без нужды обновку справить, на худой конец (э-э, не поймите правильно) переспать бы с кем-нибудь… А я?! Экая оказия: сестренкиного папика я не спросясь обидела. А он, промежду прочим, мужем нашей главврачихи числится, и это не оказия уже, но целая коллизия. А кто-то что-то, кажется, о карьере вякал…
И думай после этого: оно меня касается, или не касается? По мне так не касается, но по жизни подобные запутки до добра обычно не доводят. Да и средоточие житейской интуиции, расположенное ниже поясницы, оно же чувство задницы, признаться, по мелочи тревожило…
Идя к окну – радуйся, смотря в окно – радуйся, летя в окно – радуйся… Шутка мрачноватая такая.
Но я-то здесь при чем?

Глава 4
Думай не думай – жизни не придумаешь: человек предполагает, Бог располагает, а там – как масть пойдет. А коли так, я здесь ни при чем и незачем мне о чужих проблемах беспокоиться – у меня, промежду прочим, собственные есть. Да и ту же интуицию распускать не следует – если к каждому шороху прислушиваться, можно ведь и голосишками обзавестись. Ей голос был! и до свидания. Предупредили – всем спасибо: вам налево, мне направо. Не стучаться же теперь в собственную дверь, спрашивая при этом: кто там? А там как в анекдоте: «Кто там?» – «Я». – «Я-а?!» А если я – не я, то это всё еще скверный анекдот или всё-таки уже шизофрения? Добро пожаловать, авось договоримся…
Жизнь продолжалась. Всё было ничего – то есть ничего из ряда вон особенного не произошло и не происходило. Мои, с позволения сказать, трудовые подвиги остались без последствий. Как и следовало ожидать, поскольку для экстремальной медицины «чехлы в присутствии» вещь если не простительная, то не удивительная, во всяком случае – отнюдь не криминальная. И чего я психовала, спрашивается? Две старушки померли? Ну и что? Не я такая – судьба у нас такая: жили-были, заболели, выбыли, медицина руками развела. Мертвых в морг, живых в машину – поехали, Яна Германовна, вам вызов, поспешите. Так я и отработала еще три смены – без всяких неожиданностей, день и ночь – сутки прочь; с момента возвращения из отпуска две недели минуло.
Сентябрь закончился. Дни стояли необыкновенно яркие, погожие, словно лето краешком, как бывает с солнцем на закате, зацепилось нечаянно за горизонт – и задержалось на какое-то мгновение, напоследок высвечивая всё до мельчайшей черточки. Октябрь наступал. Город, окруженный осенью, пылал, от окраин неотвратимо накатывалась волна полыхающей листвы, захлестывая скверы и сады, деревья теснились в оградах, переполняя их, выплескиваясь наружу, как краски на растревоженную синеву холста. Красное, желтое, бурое, будто бы какой-то заполошный уличный художник мерцающую позолоту и старую, с прозеленью, медь щедро обрызгал киноварью – и отвлекся, запнулся перед завершающим мазком, вместе с которым созданный им мир должен был раз и навсегда закружиться в буйном карнавале, закружив художника – раз и навсегда…
Словом, всё выглядело симпатично.
Очередная смена началась с очередного вызова, и, выяснив, что я опять работаю с весельчаком Калугиным, я пошла к машинам. У водил особого веселья не наблюдалось. Лешка яростно, но безыскусно материл водителя резервного «волгешника», присланного накануне вместо нашего штатного «форда», который вторые сутки простаивал в ремонте. Сменщик скучно, как-то безнадежно, будто по обязанности отругивался, а увидев меня и вовсе съежился и куда-то рассосался. Неприветливый какой. Я протянула клокочущему Лешке бумажку с адресом: дальнее Купчино, там берем какого-то ветеранистого дедушку и везем его в военный госпиталь аж на реку Фонтанку.
– А поближе не было? – недовольно пробурчал Калагун.
– Будет и поближе, до утра времени достаточно, – оптимистично пообещала я.
– Если мы с тобой на этом тарантасе до утра доездим, – не менее оптимистично проворчал Калугин, добавил под нос нечто ну очень матюгучее, и заслуженный отечественный тарантас понимающе чихнул, дернулся и кряхтя поехал.
Оптимизм – штука заразительная, чтобы не сказать заразная, и аукнулся он нам на первом перекрестке. На том самом, крайне невезучем, где две недели назад мы едва не вляпались в автец с криминальными разборками. Помните, когда «тойота» с «мерседесом» грузовик не поделили? Сегодня роль возмутителя спокойствия исполнял до неприличия раскормленный инспектор дорожного движения, этакий потешный Винни-Пух с полосатым жезлом, которому не иначе как со скуки приспичило поиграть в регулировщика. При работающем светофоре, поспешу заметить. Массовик-затейник развлекался в строгом соответствии со служебным положением, водители спецфического юмора не понимали; как и следовало ожидать, со всех сторон неотвратимо нарастали пробки. Было ясно – застряли мы надолго.
Калугин кипел, как радиатор. Для справки: у нас матом не ругаются – у нас им разговаривают. Лешка в выражопованиях не стеснялся, я в основном молчала, занятая переводом с разговорного на мал-мала приемлемый. Среди знакомых слов изредка попадались русские и почти приличные.
Интересно, к чему он это всё?
Калугин выражался:
– И каким же их таким неприличным органом мастрячат, спрашивается, – многосложно кипятился Лешка, – расплодили сволочей, слово нехорошее, только и умеют, слово еще хуже, что заторы создавать и штрафами обкладывать, слово хуже прежнего… Знаешь, как у шоферюг гаишник называется?
Я знала, но молчала.
– Правильно, мастер машинного доения, – поддерживал разговор Калугин. – А если два гаишника? Стало быть, бригада машинного доения. А три? Точно, три гада машинного доения, чтоб их всех, слово хуже некуда… А почему долбанных гаишников в гребаных гибэдэдэшников переименовали, знаешь?
Я догадывалась, но всё равно молчала.
– Правильно опять-таки, слово еще хуже, чем даже хуже некуда, – без знаков препинания продолжал Калугин, – это чтобы самый распоследний чайник уяснил, как по жизни мусора службу понимают. А они ее конкретно понимают: гони инспектору бабки, двигай дальше, понял! А не понял – всё равно плати… всем плати, за всё плати, а если что останется, тебе же самому на сдачу в рожу плюнут. Скажи еще, что нет!
Я пока молчала.
– Ну что за жизнь такая! – самозабвенно клокотал Калугин. – Докатились: иногда и рад бы заплатить – хрен ты с ним, было б дело, а безделица приложится, да толку что с того! Вон в гараже наш гарантийный «форд» ни фига отремонтировать не могут, казенных запчастей даже за собственные деньги не допросишься, слесарюги до того допились, что их не разговором – их уже рублем не прошибешь. Пока не протрезвеют, будем мы на этой развалюхе париться, если раньше вместе с ней на гайки не того… Кстати, Янка, говорят, ты в тачках разбираешься? Угадай с трех раз, почему наш тарантас без продыху чихает: что по-твоему – трамблер? свечи? карбюратор?
Я всё еще молчала.
– Тоже верно, ни в жизнь не догадаешься, – охотно согласился Лешка. – Какие там свечи с карбюратором, когда сменщику, так его растак перетак в разэдак, бензином было лень вовремя заправиться! Он, простой такой, без спросу канистру в бак залил, редиска нехорошая, нашустрил в подсобке. А там же не бензин – та канистра с «форда», а «фордешники» – они же дизеля у нас, на соляре ездят. Человек реальности не видит, а ты мне что-то про свечи говоришь…
Я до сих пор молчала.
– А еще жена сегодня приезжает, мать ее ети, прамама ее йети, – от души пожаловался он. – Представляешь, тещу из деревни в подарок мне везет навеки поселиться! Запудрили мне мозги – погостить, мол, погостить, а тут вдруг выясняется, что мамаша уже тихой сапой дом свой продала, будь она неладна. Всё, ни в туды и ни в сюды, кругом одна засада. Янка, женись на сироте! Вместе с тещей жить – врагу не пожелаешь, ты хотя бы на Эдичку, на Хазарова нашего взгляни – до чего его жена с тещей умудохали. Знаешь же, что бабы с мужиками делают…
Еще бы мне не знать. Ну сами посудите.
Молчать мне надоело.
– Лешенька, словцо ты неприличное, еще раз неприличное и снова неприличное! Ты сегодня что – кактусом позавтракал? – не выдержала я. – Ну ты зарядил!.. Менты тебя достали? Так всех они достали, давным-давно достали, но это же не повод. Сменщик олух, машина барахлит, всё равно не повод – не вчера родились, не в первый раз живем, незачем по пустякам матомной энергией на меня плеваться. Супруга приезжает? Это – да, допустим, это повод, а теща, предположим, даже на причину тянет, признаю, причем на уважительную. Согласна, но я-то здесь при чем – я ж тебе не теща!!
– Жалко, что не теща – на такую тещу я бы и жену с доплатой поменял. А вообще-то это я для профилактики, чтобы жить не так обидно было… Не сердись, ты ведь понимаешь, ты ж свой парень, Янка, – отвалил мне комплиментище Калугин.
Спасибочки.
– Понятно, что не твой… Короче, Лешенька, к чему ты это всё, кроме профилактики? Колись давай, чего тебе из-под меня такого исключительного надо, многосложный мой? – спросила я, сиречь «свой парень Янка».
– Так я же говорю – вилы мне, короче, ситуевина-то у меня какая: машину надо на вокзал сгонять, баб я должен встретить, поезд около полуночи придет. Янка, удружи, я по-быстрому – туда-сюда, за часок управлюсь. Я и Рудасу легонько намекнул, он в принципе не против – мол, если ты отпустишь…
– И всё?!
– Всё.
– И больше ничего?
– А чего еще?
Даже скучновато. Стоило бодягу разводить! Согласие само собой подразумевалось – в такого рода пустяках своему водителю отказывать не принято. Дел на грош, а трепотни на доллар, но по крайней мере время скоротали, пока в заторе маялись. Так, с шутками и прибаутками, под сиреной и миглом…
Пробку мы осилили, но уехали не слишком далеко. Едва мы разогнались, вдруг откуда ни возьмись… Или так: вдруг откуда ни возьмись, едва мы разогнались… Словом, буквально через несколько минут очередной невесть откуда взявшийся страж правопорядка жезлом приказал нам остановиться. Еще один мастеровой в милицейской форме без дела отирался на газончике. Оба, что занятно, с автоматами и в бронежилетах.
– Оба-на ты еба-на, – у Калугина аж матерщина кончилась, – ну полный беспредел: «неотложку», гады, тормозить затеяли! А если бы у нас клиент в карете загибался? Точно отморозки… эх, нет на них товарища Калашникова, нет!
– Как же нет? А что ж на них повешено?
– Да чтоб оно у них никогда не встало, что на них повешено! – Калугин подрулил к поребрику. – Сказал бы я тебе, что на них повешено, только слов таких на свете нет, даже выражений не осталось…
Мы остановились. Лешка полез за документами. В мою дверцу тоже постучали. Ага, типа: кто там? – Я. – Я? Как, разве это я, это же не я, а некий мент Звездюлькин! А коли я не я, а данный мент Звездюлькин, то кто же тогда я, а вдруг и мент к тому же не Звездюлькин?
Как очень скоро выяснилось, с юмором у моего нечаянного визави было скверновато. С внешностью, манерами и головой, к сожалению, тоже. Если предыдущий обормот (тот, на перекрестке) с легкостью тянул на Винни-Пуха, даже перетягивал его, то этот недомерок мог бы по контрасту сойти за мультяшку Пятачка, но – смахивал на крысу. И не на мультипликационную или канцелярскую, а на самую что ни на есть канализационную. Мелкий, хлипкий, какой-то недоделанный, маковка размером с фигу, глазки-бусинки на ней – очень не понравился он мне, греха таить не буду.
Звездюлькин-не-Звездюлькин не вполне разборчиво представился:
– Оперуполномоченный лейтенант Козлов.
Напомню: молчать мне надоело.
– Извините, неуполномочный лейтенант – кого?
– Не кого, а лейтенант Козлов. А вы кто будете?
– А вы не догадались? Ну сами посудите: кто у нас по жизни в машине с красными крестами в халате и с фонендоскопом под мигалкой ездит? Попробуйте с трех раз: доктор, доктор или всё же доктор?
– Отвечайте на вопрос, я при исполнении!
– А я при чем?
– Что вы позволяете себе! Я…
– А я? – перебила я и добавила, видя, что больной не понимает: – Да вы не беспокойтесь так – и я при исполнении. Не переживайте, я вам помогу: доктор я, глядите – всё на мне написано, – я ткнула в бейдж с фотографией, пришпиленный к нагрудному кармашку. – Или вы неграмотный? Не беда; если вы неграмотный – могу орудие лекарского производства предъявить, – продемонстрировала я фонендоскоп, – видите, всё просто. Вы удовлетворены?
– Я при исполнении!
Не сдержавшись, я пробормотала:
– Не расстраивайтесь. Может, рассосется…
Мент таки расслышал.
– Прекратите шуточки шутить! Я…
Кто бы дальше спорил.
– Вы при исполнении, товарищ лейтенант, вы уже об этом доложили. Я вас поняла – чувство юмора уставом не положено. Вредная у вас работа, – дружелюбно посочувствовала я. – Вам помочь? Кого ловить прикажете? Вы ж, наверно, ловите кого-то? Не волнуйтесь, ежели бандиты, например, «скорую» угнали и под врачей работают, то пусть себе работают – больше нашего они вряд ли навредят… Или вы кого другого ловите?
Ментик просветил:
– Рыбу ловят, – огрызнулся потешный милиционерчик, – а мы одного преступника разыскиваем.
Я на всякий случай уточнила:
– Только одного? И причем – преступника? – переспросила я. – То есть не преступницу? Видите ли, я с утра как будто женщиной была, э-э… если вы не видите. Может быть, вы пол сличить желаете?
Кажется, я его достала.
– Будет указание – сличим. – Милиционерчик неприязненно поморщился. – Свободны, проезжайте. – Но напоследок всё-таки не выдержал: – Попались бы вы мне…
Фи, какой невежливый. Жизнь, должно быть, у ментов такая. А кому сейчас легко?
Нелегко было и обиженному на задержку старичку, который дожидался нас битых три часа и от нетерпячки до того измаялся, что и впрямь не в шутку занемог. Плановая госпитализация превратилась в экстренную, нетерпеливый пациент имел вполне реальный шанс вместо госпиталя оказаться в морге. Спокойнее, не надо так спешить… Я это о клиенте, мы же гнали как могли, машина чихала и сбоила, больной вел себя не лучше. Механизм и организм словно состязались, положив на кон весь запас живучести. Ваши ставки, господа…
Победила дружба. Пациента я сдала аккурат на середине перехода из состояния «скорее жив, чем мертв» в состояние наоборот, а минутой позже мы на распоследнем издыхании переехали через Калинкин мост – и засим заглохли окончательно. Возле речки, возле моста… апуд флюмен, апуд понтем, в вольном переводе на латынь; однако как ты ни переводи, хоть ты по-латински, хоть по-русски, хоть с понтами, хоть без них, всё равно понятно, что своим ходом мы, простите, больше не ездец.
– Что такое не везет!!!
Действительно, что такое не везет и вообще не едет?
Говорила я Калугину – незачем на пустяки матерщину тратить! Сейчас бы пригодилась, а то у Лешки ладно бы слова, ладно выражения – у него в такой ответственный момент даже междометия закончились. Изъясняясь посредством одних знаков препинания, Калугин конфиденциально сообщил, что он имел противоестественные интимные отношения с карбюратором, соляркой, сменщиком, со всеми слесарями, с чертями, матерями, бабушками и прабабушками до десятого колена в особо извращенной форме, а вообще-то всё это к тому, что встали мы всерьез и придется вызывать техпомощь.
Надо же, а я не догадалась.

Для начала нам требовался телефон. По крайней мере, заглохли мы удачно – неподалеку от местной «неотложки», так что отзвониться труда не составляло. Право же, нет худа без добра – первым человечком, встреченным на здешнем отделении, оказалась хорошо знакомая мне еще по «скорой помощи» Света Ларионова. В студенческие годы я там подрабатывала фельдшером и уже кое-что умела, а Светочка пришла абсолютно необкатанным врачом, которого было не грешно иногда подучивать. В те времена мы неплохо ладили. Сколько лет прошло, а мир всё так же тесен.
Светлана мне искренне обрадовалась.
– Янка, ты?! Сто лет, сто зим! Откуда?! Каким ветром тебя к нам занесло?
– Скажи еще – как флюс меня надуло, – улыбнулась я. – Знамо дело, попутным занесло: обезлошадели мы, тарантас накрылся, отзвониться треба, – объяснила я и дурашливо изобразила сироту казанскую: – Тетенька, пусти нас, горемычных, позвонить, а то так выпить хочется, что и переночевать-то негде…
– Ага, и к тому же не с кем! – одновременно со мной выпалила Светка, и мы расхохотались. – Пойдем, пойдем, враз организуем, всё сейчас вам будет. – Светлана потащила нас с Калугиным по коридору, без умолку треща: – Как ты, Янка? Ты где обосновалась? А, в Купчине… Не у Рудаса, случайно? Серьезная контора, неслабо ты устроилась. Знаю, разумеется, слышала про вас – кто ж про вас, образцово-показательных, не слышал… А с чего ты так похорошела – замуж, что ли, вышла? Нет? Правильно, нечего там делать – я сходила, например, а толку никакого. А может, был там поначалу толк, только быстро вышел, бестолочь кромешная осталась… Ну вот и телефон. – Мы втиснулись в диспетчерскую. – Галка! Шутова! Завязывай турусы на колесах разводить, коллегам срочно отзвониться надо!
– Минуточку, – диспетчерша кивнула. – Нет, это я не вам, – в трубку продолжила она, – а вам я повторяю: перестаньте мне вашими зубами зубы заговаривать. Я вам третий раз по-русски говорю: зубы мы не лечим, у нас здесь «неотложная», а не стоматологическая поликлиника, в конце концов… в расконце концов, в конце-то расконцов, в расконце конца концов, будь она неладна! Шли бы вы ногами к стоматологу! – резко дала она отбой и протянула трубку. – Звоните, покуда этот маразматик снова на уши не сел. Всё утро достает, ветеран Куликовской битвы. Представляете – челюсти вставные застудил!
Как к себе попала. Правильно, все коллективы по-своему одинаковы. Больные, ясно, тоже.
Мы быстро отзвонились. Калугин в гараже затребовал техничку и ушел сторожить наш металлолом. Сообщив на базу о поломке, я попросила кого-нибудь, кто там есть поближе, при возможности заскочить за мной и вернуть родному коллективу. Мне пообещали прислать машину с коллегой Лившицем (есть у нас такой достойный экземпляр), причем довольно скоро, а покамест предложили поскучать на местном отделении.
– Вот и хорошо, пообщаемся чуток, – порадовалась Света, – пойдем, чайку попьем, заодно с народом познакомишься. Не журись, народ у нас веселый, все свои, все мы тут от одного корыта. Ну что же ты, пошли!
Игнорируя мое вялое сопротивление, Светлана затащила меня в здешнюю столовую. Судя по количеству присутствующих, дежурная смена вызовами была не обременена и дружно коротала время за оживленным трепом.
Почему-то речь шла о бомжах.
– Кто бы спорил, а я хочу понять, почему вы эту полупочтеннейшую публику на дух не переносите, – под смешки прикалывался лохматый рыжебородый мужик сам вида то ли бомжеватого, то ли всё-таки богемного, но в любом случае явно не врачебного. – Лично мне там что ни человек, то персонаж, что ни кадр, то картинка с выставки, ну просто хлеб насущный… Да хотя бы и сегодня, например, когда я к вам от Сенной вдоль канала шел. По пути – нате вам пожалуйста, свежачок, жанровая сценка: бомж, бомжиха, пузырек одеколона на двоих, всё как в лучшем виде. Питерская классика, «Светский раут» сценка называется. Бомж помойный, бомжиха подзаборная, одеколон «Тройной». Бомж – бомж! – бомжихе заявляет: «Сударыня, я уже настолько стар, что могу касаться этих тем даже в разговоре с вами». Слог каков! Я серьезно, он так и излагает, а в ответ бомжиха говорит: «Ах, прошу вас, сударь, – говорит, – не грузите меня вашей экзистенцией». Я точь-в-точь цитирую, а бомж – я на всём серьезе! – отвечает… – Рассказчик выдержал небольшую паузу. – Итак, он отвечает, я воспроизвожу, – и еще одна маленькая пауза, – с очень большим чувством отвечает, – и еще раз крошечная пауза, – отвечает: «Ик!!!» – артистично выдал бородатый и добавил, как добил, переждав живейшую реакцию аудитории: – А рядышком еще одна подвальная синюха – эта голову в канале Грибоедова фирменным шампунем намывает. Реклама наяву: шампунь от Л’Ореаль, Париж – ведь она этого достойна; ик!! – весело закончил он. – А вы мне говорите!
Кто бы говорил, если все смеялись.
Ик!
– Стакан в оркестр! – по достоинству оценила номер эффектная докторица с пикантной проседью в коротких волосах. – Только знаешь ли, мин херц, это для тебя весь помоечный бомонд сплошь картинки с выставки, а нам, грешным, об этих персонажей иногда пачкаться приходится, – закурив, резонно заметила она, – а бомжатина-то, между прочим, пахнет… Кстати, я тебе забыла рассказать, – обратилась она к рыжебородому, – давеча у нас с этими твоими персонажами внеочередная ярмарка абсурда приключилась. Старушка нам звонит: тыр-пыр восемь дыр, спасайте-приезжайте, у нас на лестнице, мол, у мусоропровода два бомжа не спросясь помирать устроились. Ну, помирать так помирать, не впервой, случается; ежику понятно, что каким-то пойлом оба траванулись. Дело немудреное, но никак не наше, а «скоропомощное». Бабушке так и объяснили: дескать, мы лишь по квартирам ездим, а вам, бабуля, надо по «03» звонить, чтобы, значит, «скорая» приехала. Мол, это их работа, они вам и у мусоропровода приберут, и вообще всю лестницу подчистят. Ясно всё старушке разъяснили, а она в ответ вместо до свидания за милосердие разговор затеяла. Ну да милосердие, известно, нынче дорого, нам поэтому оно не по карману, а на случай острого припадка гуманизма инструкция имеется. Вот если бы бомжи в квартире загибались, тогда другое дело, как мы честно ей растолковали. Доходчиво мы ей растолковали, популярно и даже по складам. И всё бы ничего, но бабушка, как очень скоро выяснилось, маялась склерозом и соображала как бы через раз, да и то не каждый раз, а через два на третий… – Увлекшаяся докторица спохватилась: – Еще не надоело?
– Красиво гнать не запретишь. Врешь, конечно, но всё равно забавно, – хмыкнул бородатый.
– Не вру, а привираю, дорогой, причем не хохмы для, а токмо правды ради, – живо возразила докторица, стряхивая пепел с сигареты. – Ну так вот, бабушка упертой оказалась, сердобольная попалась бабушка, встречаются порой такие раритеты, почти как ископаемые, только бесполезные. Бывает, некоторые от маразма не только милосердием страдают, а даже что похуже. Короче говоря, уяснила бабушка, что «неотложка» исключительно по квартирам ездит, и не долго думая этих двух бомжей к себе заволокла. На старушечьем горбу чап-чап-чап, болезная, чап-чап-чап-чап-чап на варикозных ножках – и давай опять телефон накручивать. И всё бы замечательно, однако ж вот беда – ну в упор втемяшилось старушке, что конкретно на бомжей «скорую» вызывать положено. Бабка вызывает, а «скорая» ей с точностью до наоборот опять всё то же самое – сердобольную старушку вместе с милосердием обратно к нам послали. А куда еще, ежели бомжи у нее в квартире обустроились? Но бабушка упертая: старушенция опять не мудрствуя лукаво пач-пач-пач-пач-пач, пач-пач-пач-пач-пач – и заново бомжей у мусоропровода сложила. и опять за телефон, а раз теперь ей сказано к нам на «неотложную» звонить, она и позвонила. А диспетчерша у нас юмора не поняла и по-новой ей в подробностях всё растолковала – и вообще, и просто так, и еще за гуманизм кое-что добавила. Естественно, было ж русским языком сказано старушке: если пациент на лестнице, то мы-то здесь при чем? Мы здесь ни при чем, а бабушку заклинило, старушка точно упертая была: опять она бомжатину в квартиру чап-чап-чап-чап-чап, чап-чап-чап-чап-чап – и снова к телефону. Но ее заклинило, бабушка обратно на «скорую» звонит, а ее оттуда – пач-пач-пач-пач-пач, пач-пач-пач-пач-пач…
– Короче, Склифософский! – заразительно расхохотался бородатый.
– А ежели короче, то в итоге бабушка соломоново решение нашла – одного бомжа на лестнице оставила, а другого в квартиру затащила. Поэтому в конце концов к ней и мы, и «скоростники» приехали. Правда, к этому моменту бомжи уже остыли, а старушка крепко не в себе была, всё туда-сюда по коридору бегала: чап-чап-чап-чап-чап!.. чап-чап-чап-чап-чап!.. Так что трупы мы с коллегами по-братски поделили, а старушку психиатрам оставили, чтобы и они без работы, значит, не скучали. Не всё же нам одним чап-чап-чап по лестнице, пач-пач-пач в квартиру!
– Слушай, а ежели клиент наполовину в квартире обустроился, а наполовину на лестнице завис? – со смехом поинтересовался бородатый.
– Это смотря куда он головой лежит: в квартиру – наш, на лестницу – «скоропомощный». И нечего ржать, были прецеденты!
– А ежели на чердаке или, например, в подвале? – не унимался бородатый.
– На чердаке не знаю, а в подвале, например, еще четыре трупа было. Эти в качестве подарка милиции достались, чтобы и ментам за державу не так обидно было… Тьфу ты, дотрепалась – сигарета бомжатиной воняет…
Опаньки! Резко потянувшись к пепельнице, докторица локтем зацепила и сбила со стола блюдце с чашкой кофе. Рыжебородый мгновенно среагировал, едва видимым движением поймал блюдечко тыльной стороной ладони и вместе с чашкой, ни капли не пролив, возвратил на место. Не глядя, между прочим, как будто так и надо; черт, да такой реакции любой каратека мог бы позавидовать! А докторица как ни в чем не бывало загасила свой окурок, глотнула кофе, небрежно выудила из кармана бородатого пачку сигарет и снова закурила. С изяществом исполнено.
Сыгранная парочка, ничего не скажешь. Не заметивши мимо не пройдешь, а заметив – еще раз обернешься. Сразу видно – пара, причем очень непростая, чувствуется вокруг них аура какая-то – общая такая аура, некая харизма на двоих, если так бывает. И каждый по себе крайне любопытен: у подтянутой докторицы лицо запоминающееся, со своим характером, стрижка вызывающе короткая, вроде бы простая, но я-то знаю, во что такая простота обходится[2 - Ничего подобного. (Прим. Дианы Вежиной).]. Глаза живые, чертовски выразительные, да еще и макияжем выгодно подчеркнутые; надо бы манеру перенять, мне такой раскрас тоже будет в тему. И рыжебородый незаурядный тип: явно здесь не свой, но и не чужой, на вид вроде распустяя, но порода сразу же угадывается – высок, поджар, широкоплеч, морда на лице донельзя ехидная. По такой физиономии не сразу разберешь – то ли он со всеми от души смеется, то ли заодно над всеми насмехается…
Веселые ребята.
Парочка меня заинтриговала.
– Слушай, а что это за публика? – тихонько спросила я у Светы.
Светлана подмигнула:
– Интересно, правда? Это доктор наш, Диана Вежина, а тот, который бородатый, муж ее, писатель Михаил Дайнека. Всамделишный писатель, самый настоящий, чайку попить зашел. Ты его «Пасынков Гиппократа», случайно, не читала? – Еще бы не читала, и не только я, у нас всё отделение над «Пасынками» сквозь слезы хохотало. – Так это, между прочим, как раз про нас написано! – с законной гордостью сообщила Светка.
Чертовски интересненько! Вот и говорите после этого, что в действительности всё не так, как на самом деле… Теперь понятно, почему они вдвоем здесь на ура солируют. Непонятно только, с чего бы это вдруг бородатый Михаил Дайнека на меня так посмотрел – конкретно посмотрел, коротко и цепко: оценил, упаковал и ярлычком украсил. Н-да, реакция-то у мужика, как у каратиста, а вот взгляд, как у поклонника совсем другого спорта – «вольная борьба под одеялом» такая дисциплина называется. Самец, однако. Жены бы постеснялся…
Нахал. Но обаятельный. Но всё-таки – нахал.
Должно быть, от такого беспардонного напора я смутилась и даже покраснела. Во всяком случае, Светлана спохватилась и решила наконец-то меня отрекомендовать:
– Ребята, это Яна, она на «неотложке» у Рудаса работает. У нее машина поломалась, теперь она попутный транспорт ждет, – объявила Света.
– Ясно, в ожидании попутной лошади скучает, – весело прокомментировала Вежина. – Погоди, у Рудаса? – прищурилась она. – Получается, вы в Купчине катаетесь? Так это не у вас там, случаем, маньяк образовался?
– Какой маньяк? – обалдела я.
– А завелся, говорят, какой-то извращенец, что занятно – типа как бы врач. Будто бы сей деятель в лекарском халате к одиноким бабушкам в квартиры проникает, в доверие втирается и от жизни лечит. Радикально лечит, вроде как он умерщвляющим укольчиком доверчивых болящих пользует. Без претензий дядечка: чпок – и до свидания, а сам со старушечьими ценностями благополучно валит. Аки тать в нощи – ищи его свищи… за поэзию пардон, на языке вертелось. Так что в результате, уверяют, все бабушки в округе без очереди в рай стаями мигрируют. Впрочем, если верить слухам, большинству этих пациентов ангелы на небесах давно прогулы ставили…
– Уже сюжет, – бормотнул писатель.
Кто о чем, а литератору лишь бы слово вставить.
– Про сюжет не знаю, – отмахнулась Вежина, – но ментовка в Купчине уже который день на говно исходит. Хотя, если разобраться, на кого еще им исходить прикажете?
– Так вот почему нас утром тормознули и допрос с пристрастием устроили! – сообразила я. – Но с чего милиция решила, будто это врач? – удивилась я, автоматически добавив про себя: «Быть того не может!»
Разумеется, не может того быть… раз быть того не может.
– А черт их разберет, – усмехнулась Вежина. – Касательно врача – сомнительно, конечно, вероятнее всего кто-нибудь прикинулся. Но ментам врачи-убийцы в голову втемяшились, а коль уж им втемяшилось… Кто ж ментовскую-то логику поймет – за неимением оной, – язвительно заметила она. – Да чего там далеко ходить – вчера из-за этого маньяка в вашем Купчине нашего коллегу за жабры прихватили. То бишь ладно бы за жабры прихватили, бог ты с ним, но его ж за паспортные данные зацапали! Кроме шуток, он ведь Родион Романович у нас, имя-отчество у доктора такое. Родион Романович вчерась импортную рожу на заднице, рожистое воспаление на ягодице у иностранца то есть, в Институт скорой помощи отвозить изволили. А на обратном пути, стало быть, Родион Романыча не только прихватили, но еще и в отделении на пару с водителем два часа мурыжили. Я серьезно, не за что и не про что, а единственно за то, что действительно он Родион Романович… хотя, если разобраться, этот Родион Романович даже не Раскольников у нас, а просто – Киракозов!
Я против воли прыснула.
– Вот что значит Президентом питерца избрать! Культура, понимаешь! Теперича у нас даже, миль пардон, милиция образованность свою показать желает и повзводно вместо стрельб классиков штудирует, – незамедлительно ввернул реплику писатель.
Я не удержалась:
– Простите, но о классиках – вы это о себе или всё-таки о Достоевском? – со всей возможной невинностью осведомилась я.
– Достоевский? А кто такой этот Достоевский? – не оплошал обаятельный нахал Михаил Дайнека.
– А это который на досуге детективчики кропал, на манер Акунина, только поскучнее, – ехидно подсказала выразительная Вежина.
– Послушайте, коллеги, но как же этот якобы маньяк…

Дослушать мне не удалось. За приоткрытым окном послышался шум подъехавшей машины, а следом донесся до оскомины знакомый занудный говорок древнего еврея Лившица. За мной приехали; как водится, на самом интересном месте мое время истекло. Оставалось утешаться тем, что за мной всё-таки приехали – страдая старческим эклером (в скобочках: склерозом) пуще той невероятной бабушки с бомжами, доктор Лившиц о подобном пустяке мог с легкостью забыть. Или, в лучшем случае, адрес перепутать. Без преувеличений, сей достопечальный эскулап, обремененный к тому же ярко выраженным недержанием речи, у нас еще и не такие корки запросто отмачивал. Все больные по-своему одинаковы…
Приехал так приехал, стало быть – поехали.
Впрямь, наверное, нет худа без добра, если так подумать, – а лучше так и думать! – а я и думала именно вот так, нежась по дороге в стойло на умиротворяющем осеннем солнышке, с ленцою рассуждая о вещах, от сюжета весьма далековатых. Например, о том, что действительно на свете не бывает худа без добра и как ни поверни, жизнь всегда чертовски любопытна, и что буде я писательницей, я бы дорожила каждым пустяком, каждым эпизодом и обязательно живописала бы, как лично мне очень симпатичная Дайана Германовна Кейн возвращается на базу и под монотонные сетования колоритного коллеги Лившица о несчастной судьбе старого интеллигентного еврея малахольно думает о том, что если бы она была бы литератором, как Дайнека, или Достоевский, или сам Акунин, например…
Кстати, да, а кто такой Акунин?

Глава 5
Какая, впрочем, разница.
А на базе, если посмотреть со стороны, – а на образцово-показательное отделение любопытно было посмотреть со стороны, – на базе по-своему те же доктора столь же активно обсуждали ту же интригующую уголовщину. Обсуждали по-своему, разумеется, причем и здесь вряд ли кто-нибудь из медиков мог бы всерьез вообразить в роли гипотетического маньяка-старухоубийцы именно врача. Лекарский цинизм – притча во языцех, но то среди своих, чтобы не свихнуться. Представить незаконную (другой не существует) эвтаназию – еще куда ни шло, кто-то из коллег за большие деньги мог бы оскоромиться; но убийство с целью грабежа? Свежо предание, ан верилось с трудом – и тем не менее, пережидая затянувшуюся паузу между вызовами, сомнительную тему на отделении муссировали во всех никому не ведомых и даже, вероятнее всего, вообще не существующих подробностях. Мало ли, что быть того не может; все по-своему…
Словом, взглянем как со стороны.
Пользуясь затишьем, удачно пришедшимся на обеденное время, дежурная смена в полном составе собралась в столовой. Помимо только что приехавших Лившица и Яны, наличествовали штатный зубоскал Забелин, штатный же козел Гайтенко, он же Дуремар, и старшая медсестра рудасовской «неотложки» Алиса Борисовна Цуцко, которой в эти сутки выпало работать за диспетчера. Невесть каким ветром занесло, чтобы вслед за Яной не сказать – как флюс его надуло, выходного Эдичку Хазарова. Гайтенкой быть не запретишь, старшая сестра – должность по определению стервозная, а в остальном – коллектив как коллектив, могло быть лучше, могло быть хуже, ничего особенного; для уживчивой Дайаны Германовны общение даже с не слишком симпатичными коллегами проблем не составляло. Несколько смущал своим необязательным присутствием бывший друг сердечный Эдичка, но на то он, в общем-то, и бывший, чтобы о подобных пустяках больше не заботиться.
Яну с порога взяли в оборот.
– Потеряшка прибыла! Очень кстати, Яночка. Ты уже про нашего серийного убийцу слышала? – радостно вскинулся Забелин.
– Как всегда – самая последняя, надо полагать, – пожала та плечами.
– Неправда ваша, последний нынче Эдичка. Слышать-то он слышал, благо битый час мы об этом треплемся, да только вот беда – ни фига умных человеков Эдуард Евгеньевич слушать не желают-с!
– Это ты-то умный? Трепло ты кукурузное, – раздраженно огрызнулся Эдичка.
– Насчет ума не знаю, но таким трепливым языком только волосатые задницы скоблить, – брезгливо поддержал его Семен Семенович Гайтенко.
– Зато твоим – вылизывать, – отмахнулся Гоша. – Ладно вам, зануды, безответному-то человеку всякий извращенец окорот сделать норовит, – насмешливо парировал Забелин. – Лучше пусть нас Яночка рассудит. Вот скажи нам, солнечная девочка…
– А почему – солнечная девочка? – с неподдельным интересом переспросила Яна, то есть просто я, если кто не понял.
– А потому что в глазищах у тебя солнечные зайчики играют, а в ресницах радуга запуталась. – Забелин подмигнул: – Эх, Яночка, ну всем ты хороша – но почему не рыжая? – дурашливо вопросил неугомонный Гоша.
– Потому что не бесстыжая, – спрятала улыбку Яна.
– Бесстыжая, бесстыжая! Уу-у, какая ты, Яна-несмеяна! – продолжал дурачиться Забелин. – Нет, но всё-таки ты нас рассуди. Хорошо, пусть убийца, пусть маньяк, но при этом я только одного не понимаю…
– Счастливый ты, однако, человек, если только чего-то одного не понимашь, – обронил Хазаров.
– Коллеги, подождите, я другого совсем не понимаю, я совсем другого не пойму, – спохватился на минуту приумолкший Лившиц. – Ради бога, объясните мне, старому интеллигентному еврею, как вообще-то можно умерщвлять, извините мне, живого человека, чтобы только взять у него – что?! Послушайте, что можно взять у беспомощного пожилого человека, что? Одинокие нищие пенсионеры – что с них заработаешь?
– Ай, Марк Наумович, ну я с тебя смеюсь. – Забелин «тыкал» всем, исключая Рудаса. – Чего ж тут непонятного: бабушка – двугривенный, пять бабушек – целковый. Всё дело в бухгалтерии! – объявил Забелин.
– А это то есть как? – уточнила Яна.
– А это как в старом анекдоте. Не знаешь? Идет как-то раз Родион Раскольников с топором, а ему навстречу – Соня Мармеладова. А с топора, стало быть, на раскольниковский спинджачок кровушка стекает. «Ой, Родя, что ты натворил?» – спрашивает Сонечка. «Да вот, Соня, старуху процентщицу я топором убил». – «Ой, Родя, а зачем? Ты ее ограбил?» – «А как же!» – «А денег много взял?» – «Двадцать копеек, Сонечка». – «Родя, а почему так мало?» А Родя отвечает: «Не расстраивайся, Сонечка, пять старушек – уже рубль!..» Чем не бизнес, а?
– Это не бизнес, а чистое кино: убить по-русски, любить по-американски. Я к тому, что чертовски прагматичная особа эта Сонечка, – отозвалась Яна. – А вообще-то Сонечка права – чересчур накладно… Так чего ты одного не понимаешь? – напомнила она.
– Уже забыл, – хохотнул Забелин, – совсем счастливым стал: одного не понимал – и того не помню… Зато я теперь другого не пойму: если наши пенсионеры поголовно все такие нищие, то с каких же барышей они деликатесы сумками из магазинов прут и через одного за металлические двери прячутся? Вот у тебя, Марк Наумыч, дома дверь какая? Зуб даю – бронированная!
– Послушайте, зачем вам моя дверь? Имейте совесть, Гоша! Я не воровал, я копил, я всю жизнь работал. Я честный человек; есть большая разница! В конце концов, я имею право…
– Тварь ли я дрожащая, – подхватил Забелин, – и две большие разницы: Марк Наумович всю жизнь деньги зарабатывал, а остальные прогуляться вышли. Избранный ты наш! Да таких избранных у нас с полрайона будет. А в твою ветхозаветную головушку не приходило, часом, что не ты один всю жизнь вкалывать изволил? Не забыл, что тунеядство не так давно даже уголовным кодексом преследовалось? Или твоему еврейству невдомек, что и русские не только пить умеют? Да если покопаться, кое у кого из посконного-то нашего прижимистого старичья на одни лишь похороны столько сэкономлено, что всех присутствующих можно закопать и еще на выпивку останется!
– Так, может, наш маньяк – вовсе не маньяк, а сапиенс разумный? – ехидно вставил Эдичка. – Кстати, Гоша, что-то у тебя двусмысленно звучит – если покопаться. Ты сам-то не копался? – кривовато ухмыльнулся он.
– Катись ты… Придурок он, к врачу ходить не надо, – махнул рукой Забелин. – Копался не копался – я же не о том… – Гоша снова прицепился к Лившицу: – Видишь ли, дражайший Марк Наумыч, на Руси, ты даже не поверишь, труд без всяких уголовных кодексов в большом почете был, покуда ваши бланки с троцкими в семнадцатом году обрезание стране не учинили. Да и с той поры не всё и не у всех господа большевики отгегемонили. Или правильней сказать – большевикевичи?
– Гоша, вы антисемит, вам должно быть стыдно! – скорбно поджал губы Марк Наумович Лившиц.
– Чего стыдиться? Того, что я русак? Не дождетесь! – Забелин развлекался. – Православные, ау!.. И потом, стыдно должно быть не мне, а товарищу Гайтенке, это он у нас в национальных патриотах числится. Или в коммунистах? Впрочем, всё равно; где хохол пройдет, там двум евреям делать нечего…
– А вот этого не надо! Не зарывайся, Георгий Валентинович, – осадил его Гайтенко. – При коммунистах за такие речи тебя бы быстро в чувство привели. Когда-то дисциплину уважали. Молод ты еще, не понимаешь, что в стране порядок должен быть. Распустили вас, говорунов, вот теперь маньяки и орудуют!
– Семен Семенович!.. – с киношной укоризной протянул Забелин, и даже не просто протянул, а почти проблеял: – Се-е-емен Се-е-еменович! – развел руками он.
– Именно, Георгий Валентинович! – отрубил Гайтенко. – Раньше о таких уродствах слыхом не слыхали. А окороти вовремя подобных трепачей – до сих пор держава бы стояла. Великая была страна! Коммунисты не «отгегемонили», как ты говоришь, они это государство создали. Патриоты, а не демократы, которые всё под откос пустили. Как же, осчастливили тебя прихватизаторы! Вор на воре сидит и вором погоняет… Чему ты лыбишься? Думать надо, историю учить, прежде чем правильные убеждения с кондачка охаивать! Краснобай и баламут…
Назревала склока.
– От Дуремара слышу! – немедленно взбрыкнул краснобай и баламут Забелин. – Да сдались мне эти убеждения! Я, знаешь ли, брезглив, чтобы их касаться – их как тронешь, сразу вонь пойдет. Ты, Семен Семенович, как хочешь, но по мне коммунистами либо от природной дурости становятся, либо по корысти, чтобы с этой дурости дивиденды стричь. Будто непонятно, что в конечном счете дело всё в деньгах, а не в убеждениях! Нынче ты на реформаторов оклычился, а обломись тебе – сам бы первый в прихватизаторы попер. И прочие не хуже, раз лучше быть невыгодно. Поэтому-то и припахивает говнецом наша дерьмократия, потому что те же извращенцы, которые раньше в партноменклатуру шли, сегодня демократами работают. Вот бы с кем тебе «правильные убеждения» обсасывать, а мне… а мне – около птицы!
– А это то есть как?!
– А это по-английски, – объяснил Забелин, – а по-английски это – нээ бёд. – И шуганул по-русски: – По хер мне, по барабану, не ебет меня эта тряхомудия, – перевел он специально для Гайтенки. – Янчик, извини…
– Да мне-то что, коль скоро по-английски. – Яна со вкусом потянулась. – Шел бы ты в парламент, Буратино! – смачно добавила она. – Меня лично больше беспокоит, с чего бы это хроники затихли: не к добру, не устроили бы нам ночью раскардаш господа болящие, – сменила она тему, поскольку перспектива оказаться втянутой во вздорную разборку Яну не прельщала.
Забелин оценил.
– Вот где прагматизм – уж куда там пресловутой Сонечке! – от души расхохотался Гоша. – Вообще-то ты права, народ безмолвствует, три часа как минимум никто не вызывал… Маньяк, поди, свирепствует, – скорчил рожу он, – местность зачищает. Признаться, я как бы не в претензии – нехай потрудится, всё работы меньше, – обычным своим ерническим тоном заключил Забелин. – Нет, ну с чего же я в тебя такой влюбленный!..
Последнее относилось к Яне и было ей определенно near bird; и на этом тему можно было бы считать исчерпанной, а инцидент – исперченным, если б не Алиса. Средних лет, внешне ничем не примечательная, кроме нездоровой худобы и крашеных ядовитой хной завитыми волосами, обрамлявшими лисье личико с постоянно косящими мимо собеседника глазами, обычно старшая сестра держалась тихо, но всегда всё видела и слышала и никогда ничего не забывала. Обладая характером вкрадчивым и склочным, Алиса Борисовна слыла кем-то вроде местной интригантки – причем не из корысти или по злобе, а просто по натуре, очень может быть – из любви к искусству, как с долей снисходительности полагала Яна. Так или иначе, во всех ситуациях, спорах и разборках, даже тех, которые ее нимало не касались, Цуцко стремилась оставить последнее слово за собой и только в крайнем случае – за большим начальством. Также и теперь – в продолжение всего обмена мнениями просидев безмолвно у двери (у двери – чтобы слышать телефон в диспетчерской), под занавес она решила выступить.
Жертвой Алиса выбрала Забелина.
– А если это врач? – начала она негромко, но до того напористо, что сразу все притихли. – Почему вы думаете, что маньяк – не врач? Врач им быть не может? А почему же, собственно, не может? Если, например, доктора Забелина послушать, то с такими взглядами всё очень может быть. – И без тени юмора продолжила: – Может быть, никакого постороннего маньяка у нас в районе нет, просто кто-то из своих орудует? Не вы ли это, Георгий Валентинович? – серьезно заметила она.
Забелин поперхнулся.
– А чего вы морщитесь? Всё как раз по-вашему выходит, сами объявили… Может, вы не просто так, а по убеждению каждый месяц кого-нибудь из больных хороните? Тут еще разобраться надо, – процедила она тихо, но явно неприязненно.
– Ага, мало мне на службе трупов, хобби у меня такое – в свободное от врачевания время пациентов обухом глушить, – осклабился Забелин.
– Удавкой ты не пробовал? Говорят, сподручнее, – между прочим подсказала Яна.
Алиса встрепенулась.
– Так-так-так… А вы бы лучше помолчали, Яна, у вас самой не так давно за одно дежурство сразу две пациентки умерли. С вами тоже разбираться надо… Кстати, через пару дней, в пятницу, у нас общее собрание, – многозначительно произнесла она.
– Ты когда в последний раз больного видела? – внезапно спросил ее Забелин.
– Это не моя работа, я администратор, – отрезала старшая сестра.
– Склочница ты, а не администратор. Твоя работа – вовремя аптеку пополнять. Если бы ты со своими обязанностями грамотно справлялась, глядишь – и «чехлов» у нас бы поубавилось. Лечим черт-те чем…
– А за «склочницу» вам отвечать придется, Георгий Валентинович, я на вас рапорт напишу. Вот в пятницу-то мы и разъясним, кто из нас с работой не справляется. – И она мстительно добавила: – Лично я трупами статистику не порчу!
Яна вспыхнула:
– Оказывается, неприятная вы женщина, Алиса Борисовна! – с удивлением выдала она, сама не ожидая, что весь этот нелепый разговор, а в особенности упоминание о той злополучной смене, так ее заденут.
Алиса зыркнула.
Неожиданно Забелин хохотнул:
– Хорошо за жизнь поговорили, содержательно! – И столь же неожиданно пересел поближе к Яне, словно бы случайно очутившись между ней и старшей медсестрой: – Янка, мы маньяк! – приобнял он Яну. – Всё, хана, теперь не отбрыкаешься, придется нам с тобой на паях работать и двугривенные пополам делить! Ура кооперации! И вдвоем на каторгу пойдем! Долой Америку, давай любить по-русски! – смеху ради разошелся он. – Чур только я на стреме!
– Иди ты! – по-дамски отпихивалась Яна.
– С тобой хоть в монастырь! Но непременно – в женский!
– Гоша, укушу!
Яну выручил заглянувший в столовую Калугин:
– Олух, что ты ее за талию хватаешь – за талию любую дуру можно подержать. А Янка – умная, ты с ней поговори – вот где кайф поймаешь!
От простоты и свежести идеи Забелин даже охальничать забыл.
– Так-то лучше. Порядок, машину я пригнал, – доложил Калугин. – Янка, не поверишь – я «форд» наш получил! Оказывается, он там со вчерашнего стоял, просто нам об этом сказать не соизволили. Вот же… деятели, слово нехорошее! Нет, ты представляешь: не сломайся мы – так бы и пришлось на том металлоломе сутки напролет на нерве? мудохаться.
– Говорила я тебе – нет худа без добра!
– А я тебе ответил… Кстати, всё это хорошо, но кому-то, между прочим, нужно ваши бебехи по местам распихивать. Ну, страшилки всякие, которыми вы пациентов морите: дефибриллятор, капельницы, пневмокомп – всё, короче, что до ремонта сняли. Опять возюка…
– На тебя не угодишь! – рассмеялась Яна. – Кончай капризничать, пошли. – Она в охотку встала. – Дел на две минуты!
– Я вам помогу, – вызвался Хазаров.
– Сиди, сами обойдемся.
– Всё-таки я с вами. – Эдичка настаивал. – Наш террариум единомышленников не одной тебе осточертел, – выйдя в коридор, пояснил он Яне.
Возразить на это было нечего.
– Слушайте, раз так – может быть, вы вдвоем управитесь? – притормозил Калугин. – Я же вам, в общем-то, не нужен – прибамбасы ваши, медицинские, я в них ни бум-бум. В самом деле, братцы, давайте без меня, а я пока бы покемарил, покуда нас опять не запрягли. Весь день башка трещит – честно говоря, я с расстройства давеча того, перебрал немного… Ладушки?.. Янка, вот ключи.
Возражений она снова не придумала.

Не сказать, что Яну этот поворот обрадовал, однако и теперь повода отказываться не было. Причины, впрочем, тоже, просто лишнего общения с Эдичкой наедине ей как-то не хотелось. Общества бывшего любовника она не то чтобы чуралась, нет, отношения между ними сохранились дружеские. Но дружба дружбе рознь, и Яна отлично понимала, что именно такую дружбу, то есть дружбу, скажем так, пост фактум, приватными беседами лучше не испытывать. Прошлое – дело деликатное.
Эдичка, напротив, определенно целил пообщаться, благо монтаж реанимационной аппаратуры оказался действительно процессом совсем необременительным и разговору нисколько не мешал.
– Ты отлично выглядишь, – начал было он, но и сам, видимо, почувствовал, что прозвучало это неоригинально, а следовательно – пошло. – В самом деле, ты сегодня в платье, я тебя в нем никогда не видел, – несколько смутился Эдичка. – Странно, я вообще не припоминаю, чтоб ты их носила, всё джинса с кроссовками… Ты знаешь, в платье лучше, честно, хоть и под халатом, а всё равно – так тебе к лицу, – заключил он скомканно и даже неуклюже.
– Спасибо, Эдичка. – Обижать его Яна не хотела. – Спасибо, не шучу, ты меня утешил: отныне буду знать, что недаром я с самого утра на этих проклятущих шпильках мучаюсь… Не знаю как искусство, но красота точно требует не жертв, а самопожертвования, – иронично добавила она.
– Зато спасает мир, – как-то странно отозвался Эдичка.
– Что-то это мне напоминает, – в деланой задумчивости проговорила Яна, – ага, вот, – щелкнув пальцами, припомнила она:
Посмотри, встает цунами
Над скорлупками квартир:
Так, разделываясь с нами,
Красота спасает мир! —
с выражением продекламировала она и на всякий случай пояснила: – Не обижайся, Эдичка, я как бы не всерьез, оно само на языке вертелось, не знаю даже, кто это сочинил…[3 - Евгений Лукин, использовано без его согласия и ведома. (Примеч. авторов).] Извини, сразу признаюсь, я сегодня язва – туфли очень жмут, – вроде бы не собиралась, но всё-таки пожаловалась Яна.
– Ну и память у тебя на чепуховину, – кисловато улыбнулся Эдичка. – А ты помнишь, как мы познакомились?.. – и не дожидаясь ответа на вопрос, на который, впрочем, Яна всё равно бы не стала отвечать, Хазаров без паузы продолжил: – Кстати, а почему ты сегодня при параде? Повод есть? – почти рассеянно, но в тоже время с каким-то напряжением, будто в ожидании чего-то поинтересовался Эдичка.
– Вроде нет, с утра как будто не было. А совсем без повода нельзя? – Между прочим, Яна и себе бы не сумела объяснить, по какому такому исключительному случаю на дежурство она надела изящное обтягивающее платье до середины бедер, более уместное на какой-нибудь светской вечеринке, и туфли на высоком каблуке, требующие изрядного навыка ношения и никак не подходящие для суточной работы. – Сама не знаю, блажь, поди, нашла, фанаберия спросонья накатила, – беззаботно сообщила Яна. – Не напрягайся, Эдичка; разве кто-нибудь нас, женщин, разберет, если мы самих себя не понимаем? – не без толики кокетства заметила она.
– Да, забавно… – Казалось, Эдичка опять пребывал в некоем своем, особом измерении. – А у меня вот есть – я говорю о поводе. – Он опять помедлил и к чему-то словно бы прислушался. – Знаешь, Яна, я непременно должен… то есть нет, не должен… то есть я просто хочу тебе сказать – я опять влюбился!
– С чем вас и поздравляю! Позволь узнать – в кого? – не сдержала, в общем-то, естественного любопытства Яна, с веселой откровенностью добавив про себя: «Интересно, и кто ж эта несчастная?»
– Э-э… в тебя.
– Как, опять?! Спасибо, дорогой, только этого мне недоставало! – Янина непосредственность стоила ее неделикатности. – Стоп, Эдичка, проехали, билет в один конец, здесь одностороннее движение, – решительно начала она, но Хазаров проявил настойчивость:
– Яна, подожди, мне нужно с тобой поговорить, это очень важно, – неожиданно Эдичка запнулся, – хотя, пожалуй, нет… то есть да… нет, важно, разумеется, но я не то сказал… – Он опять споткнулся, – нет, не то… наверно, всё неправильно… Да, а как тебе сегодняшние разговорчики? – ни к селу ни к городу поинтересовался он.
– Никак, – ответила она, несколько, признаться, озадаченная столь резким перескоком, – никак… бред оф сивый кэйбл, у народа мозги набекрень, делать людям нечего. – Яна не стала уточнять, что это же относится и к Эдичке. – Вздор, по-моему, не вяжутся концы, на поверку ерундой окажется. Ты же о маньяке спрашивал?
– Да, наверное…
– Вот и я о том, – «наверное» Яна пропустила, – кто б был против, я не возражаю, но только без меня. По мне оно – прикол для праздной публики, свежий повод болтовню болтать и базар базарить. Будто сам не знаешь, как у нас базары затеваются: всё равно о чем, лишь бы языками зацепиться. Любая нелепица сойдет, а там… а там как в анекдоте, – пригодился ей излюбленный забелинский зачин. – Ты про ежика и медвежонка слышал? Очень просто. Встретились в лесу ежик с медвежонком: «Здравствуй, ежик!» – «Здравствуй, медвежонок!» – именно вот так, слово за слово, шутка за шутку, ежик и получил по морде… Проще некуда; вот и весь маньяк!
– Пожалуй… – Эдик отчего-то болезненно поморщился. – Не смешно, но точно… жалко ежика… – Он опять как будто бы забыл, к чему он это начал. – Конечно, ты права, концы с концами у людей не сходятся. Если бы так просто… Да, кстати, с Алисой ты полегче – стерва та еще, психопатка полная. – Хазаров спохватился: – Послушай, всё-таки я должен с тобой поговорить…
– Эдичка, не надо.
– Подожди, всё это серьезно…
– Эдичка!
– Яна, ты не понимаешь…
– Эдичка!!
Она уже закончила монтаж и стояла около машины. Яна лихорадочно искала способ эту лишнюю и в чем-то даже душную сцену спустить на тормозах, переключить Эдичку на что-нибудь другое – шарила какой-нибудь предлог, по возможности не чересчур обидный, неожиданную реплику, что-либо еще. К сожалению, кроме набившего оскомину маньяка, в голову ничего не приходило, к тому же вся эта сомнительная тема была вроде бы исчерпана. «Вот и весь маньяк, – сама себя передразнила Яна. – Очень жаль, что – весь, слишком быстро кончился, – как бы в скобочках подумала она, – лучше уж маньяк, чем влюбленный Эдичка, раз влюбленный Эдичка хуже, чем маньяк!» Очевидно, в результате не слишком вразумительного, нервного и утомительного объяснения в любви Яну тоже мал-мала заклинило…
(А что ей стоило тогда поговорить?)
Из двух известных зол Яну снова выручило третье. В самом деле, еще бы хоть чуть-чуть, и Эдичку пришлось бы жестоко окорачивать. Ситуация зрела, как фурункул, и вот-вот могла прорваться неприличностью – но по живому резать не пришлось. К припаркованному рядом с «неотложным» транспортом представительному «мерседесу» (к чему еще? ноблесс оближ, хоть и пошловато) в сопровождении двух молодых людей подошел Басмаев. С бодигардами Яна не так давно встречалась – кто-то Гарик, кто-то Стасик, кто есть кто не помнила, вприглядку так сойдет. Завидя посторонних, Эдичка умолк, а Яна вежливо со всеми поздоровалась – с охраной просто, с боссом как бы обозначив уважение. Басмаев ей приветливо кивнул, на Хазарова же глянул мимоходом, как на пустое место, еще раз – со значением – улыбнулся Яне и без лишних слов скрылся в «мерседесе».
Интермедия не заняла и одной минуты.
Машина уехала, Эдичка задумчиво молчал.
– Вы знакомы с ним? – спросил он наконец, и в его голосе прозвучало нечто непонятное, подозрительное, более всего похожее на ревность, до крайности Яне неприятное.
– С Басмаевым? Немного, – сухо ответила она. – По делу в основном, кое в чем у нас что-то вроде общих интересов. – Яна о своих каратеистских подвигах по давным-давно укоренившейся привычке не распространялась. – Тебя что-то смущает? – суше прежнего заметила она.
– Да… нет, не в этом дело… послушай, мне пора. – К сегодняшним Эдичкиным перескокам (сиречь заскокам) Яна как будто притерпелась, но очередной ее настолько озадачил, насколько, впрочем же, вызвал облегчение. – В другой раз… как-нибудь потом поговорим, когда-нибудь… увидимся еще. – Он криво улыбнулся. – Я пойду. – Эдичка действительно пошел, сделал шаг и на ровном месте оступился. – Что такое не везет! Черт, как по заказу… – Он с осторожностью попробовала наступить на подвернувшуюся ногу. – Вроде ничего, растянул немного… До свадьбы заживет… Ладно, я пошел, потом поговорим, еще увидимся…
Он опять странно улыбнулся – так, словно бы болезненно поморщился, – и теперь действительно пошел. Нелепый Эдичка!
Яна против воли задержалась, провожая Эдичку недоумевающим, встревоженным, удивленным взглядом. Что-то шевельнулась в ней, когда он тяжело, будто против ветра, хромал к своему копеечному «жигуленку» – сутулый, дерганый, изломанный какой-то, словно бы запутавшийся весь, как потертая марионетка в ниточках. Что – жалость, сожаление?
Вряд ли сожаление – во всяком случае, сожалеть о бывшем, следовательно – сбывшемся, Яна не хотела. Хорошо, что было; хорошо, что было хорошо. Эдик спрашивал, помнит ли она, как они когда-то познакомились. Яна помнила – просто познакомились, вместе учились в Медицинском университете. Общаться они начали курсе на втором, может быть – на третьем. Эдик был парнем спокойным и улыбчивым, внешне довольно привлекательным, на деле отзывчивым и доброжелательным. Вообще он Яне нравился, Эдик тоже ей симпатизировал – но тоже так, вообще, и ничуть не больше.
Впрочем, даже и такая неявная симпатия в безалаберные студенческие годы запросто могла бы обернуться мимолетной связью, – почему бы нет? – но как-то не сложилось. Неожиданно Эдик потерял отца (он рос без матери), унаследовал двухкомнатную «хрущевку» (в Купчине, кстати говоря) и столь же неожиданно женился. Брак был заключен скоропалительно, как скоропостижно его избранницей стала однокурсница по имени Наталия, и была она родом из какого-то Урюпинска, Жмеринки, Житомира, непринципиально. Тот очевидный факт, что Наталия выходила замуж за квартиру, Эдичка осознал только лишь тогда, когда вместе с ним в его крошечной «хрущобе» оказалась прописана и теща. Немного погодя тещу наполовину парализовало. Детей они не завели.
Окончив университет, Яна потеряла Эдичку из виду, но год спустя судьба свела их на этой «неотложке». На отделении оба доктора были новичками, это тоже их невольно сблизило. Воскресшая студенческая симпатия окрепла и вполне закономерно и естественно переросла в роман – роман служебный, необременительный, исключительным накалом неотмеченный. Никаких далеко идущих перспектив связь их не имела, по крайней мере Яне перспективы были не нужны. Да и Эдичка не смог бы развестись, не потеряв квартиру, но главное – по сути он один содержал семью, отличаясь в данном отношении упертой, возможно, превратно понимаемой порядочностью. Таким образом роман сошел на нет, правых-виноватых в этом не было; точно так же, как и начались, отношения естественно закончились.
Так что – нет, никак не сожаление. Хорошо, что было; хорошо, что было, но лучше – что прошло. Скорее всё же в ней шевельнулась жалость, причем не та сострадательная бабская жалость к измордованному жизнью мужику, от которой не слишком далеко если и не до любви, то точно до постели, а совсем другая, пожалуй, противоположная, обыкновенно оборачивающаяся безразличием, порой брезгливостью, частенько неприязнью. А жаль, Эдичка такого не заслуживал…
Да, лучше, что прошло.
Он не оглянулся.
Неожиданно для самой себя Яна чуть не хмыкнула: привычка высматривать во всем вторую, а то и третью сторону медали с иронической готовностью подсказала ей, что до сих пор столь своеобычно в нежных чувствах к ней никто еще не каялся – а это кое-что, можно утешаться. (Черт женщин разберет… ежели сумеет.) Отчего-то Яну зазнобило. Спохватившись, она взглянула на часы и с немалым удивлением увидела, что они уже вот-вот покажут шесть. Время пролетело незаметно. По-осеннему быстро вечерело, солнце скатилось за близлежащие блочные девятиэтажки, холодная сумеречная тень, накрывшая площадку перед «неотложкой», на глазах смурнела. Зябко поежившись, Яна вернулась в помещение.

Вечер прошел сравнительно спокойно. Страсти улеглись, все угомонились. Вздорных споров никто не затевал и разборок больше не устраивал. Накопившееся было напряжение, как перед грозой, особенным ничем не разрешилось – ну разве что одним до странности дурацким эпизодом, впрочем, незначительным и в каком-то смысле ожидаемым.
То скорее был не эпизод, а эпизодишко. «Подфартило» Яне, чему она не слишком удивилась. А чему ей было удивляться: давеча сама же чуть ли не накаркала, что после затяжного, почти беспрецедентного затишья с вызовами нужно ждать завала. И что Алиса при первой же оказии постарается ей крепко насолить, тоже можно было догадаться. Ну и невезение, конечно; не везет так не везет, даром что по мелочи, а сложилось именно по мелочи.
Стоило ей, как договорились, в полдвенадцатого ночи отпустить Калугина, начался аврал. Лившиц и Забелин в пять минут уехали, Яне оставалось только ждать, но не тут-то было.
– Машина 13–22, доктор Кейн, на вызов, – объявила Алиса Борисовна Цуцко, для пущего эффекта воспользовавшись громкоговорящей связью. – Повторяю, машина 13–22, «боли в сердце», доктор Кейн, поехали, – на всё отделение монотонно завела она. – Доктор Кейн, прошу вас не задерживать, вызов срочный, больному плохо с сердцем. Повторяю, машина 13–22…
Тот простейший, как амеба, факт, что машина 13–22, пользуясь привычным для Алисы суконным языком, имела быть в отсутствии, старшая сестра игнорировала с явным удовольствием. Вообще-то ситуация и в самом деле могла сложиться скользкая, было бы желание, а желание у Алисы было. Яне пришлось идти в диспетчерскую и пытаться что-то объяснить.
– А это, милочка, не мои проблемы. – Алиса не стала даже слушать. – Кто вам разрешил отпустить машину? Ничего не знаю, не было у вас такого права. Вы сама инструкцию нарушили, вот теперь сама и отвечайте. Мое дело сторона, лично я вызов приняла, больной на вашей совести. А задержку по вине врача я задокументирую, – злорадно добавила она. – Так-то, дорогуша…
От резкостей Яна воздержалась.
– Хорошо, Алиса Борисовна, пусть я виновата, но как же быть с больным? Он ведь ни при чем, как вы полагаете? Если вызов срочный, вы же можете его «скорой» передать. У них есть кардиологи…
– Не могу, – по лицу Алисы ядовитой змейкой юркнула улыбочка, – у них там свой аврал, не взыщите, доктор, – с издевкой отметила она. – Между прочим, этот вызов нам именно со «скорой» передали, обратно не получится. Так что потрудитесь, вам сам Бог велел, а то что ж вы целый день языком чесали!
Цуцко торжествовала. Будучи в своем служебном праве, Алиса Борисовна изнутри едва ли не светилась, чуть не плавилась; мстительное наслаждение от переживаемого ею административного восторга граничило, кажется, с оргазмом. «Ну и стерва! – мелькнуло у Яны в голове, – даже нет, не стерва – да она же вправду психопатка!» – брезгливо подумала она. Яне оставалось только позавидовать собственному самообладанию – или посочувствовать ему.
– Алиса Борисовна, послушайте, раз на то пошло, на базе есть Гайтенко. Я что-то не припомню, чтобы он сегодня вообще куда-то выезжал. Хорошо, допустим, с утра он патронажный, с вечера коммерческий. Пускай, но хоть он и коммерческий, – «козел» Яна опустила, – он же тоже врач! Да хотя бы в виде исключения, – двусмысленности Яна не искала, но сказала правду: врач он тоже в виде исключения, – да хотя бы в виде исключения он бы мог помочь, для разнообразия! Я ведь без машины, что же мне – пешком идти прикажете?! А аппаратура?!
Она едва не сорвалась. Да, теперь самообладанию приходилось разве что сочувствовать – так немного от него осталось. В конце концов, Яна была не психиатром…
Цуцко всё было мало.
– А Семен Семенович вас, Яна, не касается, – с готовностью окрысились Алиса. – В отличие от некоторых, в частности – от вас, он свою работу понимает. На чужой каравай не по чину заритесь. Много вас таких, шустрых, развелось. А раз такие шустрые, можно и пешочком прогуляться, между прочим, здесь недалеко. Вот, полквартала как-нибудь пройдете. – Алиса огласила содержание сигнального талона: – Пражская 11, квартира 69, больной Савенков, возраст 25, повод «плохо с сердцем». Получите, вызов ваш, как хотите, так и разбирайтесь. Прошу, – презрительно пихнув сигналку по столу, она дала понять, что разговор окончен. – Не смею вас задерживать.
Алиса тонко улыбнулась.
Яна вышла вон. Не вылетела, не хлопнула дверьми, не ретировалась – просто молча вышла. И не потому, что было нечего сказать, наоборот – наговорить она могла бы много, очень много, даже слишком много, – но зачем же дальше идиотничать?!
Случай был клинический. Дело не стоило выеденного яйца. Потому и случай был клинический, потому что дело ничего не стоило. По уму, Алису безо всяких комментариев следовало бы вынести за скобки, а вызов придержать и дождаться возвращения Калугина. Возраст пациента на девяность девять и столько же в периоде «сердце» исключал: истерия – да, невралгия – запросто, похмелье – сколько хочешь. Тошно – да, паршиво – разумеется, халява – тоже плиз, но это же не повод!
Но это – по уму, а случай был – клинический, что в полной мере относилось к Яне. Загнанное внутрь, через силу сдержанное бешенство на мгновение ударило ей в голову – только на мгновение, на какой-то миг, однако же для глупости и того хватило. Не к месту всё сошлось, и те две злополучные покойницы совсем некстати вспомнились, и даже неразношенные туфли сыграли свою роль. Раздражение требовало какого-нибудь выхода, и притом немедленно. Не по делу заведенная, что к чему и почему разбирать она не стала, а просто взяла свой чемодан и понеслась на вызов.
Не пешком, конечно, настолько здравый смысл она не растеряла. Выскочив на улицу и сразу же немного подостыв, Яна справедливо рассудила, что дурью маяться лучше комфортабельно. То есть лучше бы вообще ерундой не маяться, но раз уж начала, то резонно было воспользоваться собственной «десяткой». Отсутствие кое-какой аппаратуры больше ее не беспокоило – ничего серьезного от такого вызова ждать не приходилось.
«Десятка» завелась с полуоборота. Двигатель работал еле слышно, ровно, умиротворяюще. Местоположение нужного ей дома Яна представляла. Ехать было действительно недалеко – хоть и не полквартала, но дорога не заняла и пяти минут.
Дом был пятиэтажный, типовой, стоял он не на самой улице, а как бы во дворе, в глубине жилищного массива. Ночной пейзажик был малость мрачноват, на наружном освещении здешние коммунальщики явно экономили. Свежевырытая траншея с трубами центрального отопления, которые, как водится, с началом отопительного сезона приказали долго жить, выглядела даже жутковато. Да еще и ветер с подвывом налетел, как по законам жанра…
Нужная квартира согласно облезлому шильдику у парадной двери находилась на последнем этаже. Без лифта, разумеется, а впридачу ко всему на лестнице тьма была кромешная. Неприятная такая лестница, подарок отморозкам, вздумавшим, к примеру, растрясти врача на предмет наркотиков. Или же еще какое окаянство над доктором, а паче докторицей во мраке учинить. Всякое с коллегами случалось, и пускай лично Яну Бог пока что миловал, всё равно – неприятная ей лестница попалась. Ладно бы водитель в машине страховал…
(Экономьте электроэнергию! Помните, каждая непогашенная лампочка – лишний рубль в карман Чубайсу!)
Яна приготовила фонарик. Прежде чем войти, она внутренне вся подобралась и внутренне же вслушалась (фраза неказистая, но по сути – верно). Пусто, только тишина – ничего, кроме тишины, Яна не услышала. Тать в нощи, затаившись, может замереть и задержать дыхание, но ауру под капюшон не спрячешь, а ее Яна бы учуяла. Развитая способность на уровне ощущения определять наличие опасности стоила в подобной ситуации всех остальных навыков, благоприобретенных за годы занятий карате. Не такая уж и редкая способность, кстати говоря, тут ниндзя быть не надо, достаточно на «неотложке» потренироваться.
Интуиция ее не подвела, в подъезде никого не оказалось. В квартире, как выяснилось, тоже. Глупость разрешилась глупостью – дверь Яне не открыли. Если верить той же интуиции, никто внутри не прятался, чувствовалось – за дверью пустота. Никого и ничего – то есть ничего особо удивительного, опять-таки обычный ложный вызов. Что поделаешь, случается порой много в этой жизни извращенцев. Вон где-то с год назад на соседней «неотложке» какие-то уроды всем машинам просто так порезали колеса – и тоже…
Короче, ничего. Потрезвонив несколько минут, больше для проформы, Яна плюнула и, прихрамывая на обе потертые конечности, потащилась вниз. Не поленилась, немного отошла, убедилась, что окна этой чертовой квартиры не освещены, еще раз смачно плюнула – и с чистой совестью убралась восвояси.
Глупость разрешилась глупостью и в таком же духе завершилась. К отделению она подъехала одновременно с Калугиным. Яна любопытства ради засекла – разминулись они всего на четверть часа. Знала бы – могла бы и не ездить… впрочем, в любом случае она могла не ездить.
– Управился?
– А то! А чего ты без меня катаешься? – ревниво спросил ее Калугин.
– Алиса… – развела руками Яна; объясняться долго не пришлось – характерец старшей медсестры был хорошо известен даже шоферюгам.
– Вот ведь… баба, слово нехорошее! – прочувствованно сказанул Калугин. – Да начхала бы ты, Янка, на нее, а потом сама бы Рудасу рапорт накатала… Вызов-то хоть как? – поинтересовался он.
– А никак: что называется – покойник от осмотра уклонился, – беспечно отмахнулась Яна.
– В том смысле, что ложняк? Ну тогда тем более на… чхи!! – чихнул Калугин. – Много чести с этой сучкой лаяться. Пошла она на… чхи!! – опять чихнул Калугин. – Ладно, дело сделано, а теперь неплохо бы поспать. Чегой-то я, однако, притомился! – И Калугин заразительно зевнул.
– Ты даешь! Неужто днем не выспался? – развеселилась Яна.
– Рожденный делать давать не может, – назидательно сообщил Калугин. – Но вообще-то ни фига не выспался, – пожаловался он. – Приспнул, как с горки съехал, а проснулся в собственном соку. Консервы – и те лучше себя чувствуют. Меня как с лестницы спустили – все суставы ломит. Утром больничный попрошу.
– Лучше пива выпей, как доктор говорю, – улыбнулась Яна.
– А то! Одно другому не мешает. Грешным делом, я-то прямо сейчас хотел бутылочку купить, так ларек, зараза, не работает. Вроде круглосуточный, а времени, – он глянул на часы, – всего без двадцати час. На-кася – ни фига наш сервис не фурычит. Ну, я про этот, ближайший, который на углу; знаешь, нет?
– А то! – передразнила Яна. – Я сама же только что рядом проезжала. Удивительно, как мы разминулись. Правда, я дворами выскребалась, а ты, поди, с проспекта выворачивал… Кстати, а с чего ты за рулем пьянствовать удумал?
– А то сама не знаешь… И потом, – напыжился Калугин, – я за рулем не пью – я, чтоб выпить, из машины выйду. Так – пожалуйста, а за рулем ни-ни. Что же я, по-твоему…
– По-моему, ты пижон, – ворчливо заключила Яна. – Пошли уже, словцо ты неприличное, посмотрим, какие нам с тобой пакости Алиса приготовила. Ох, ужо она напринимала!
Но на этот раз Яна промахнулась. Алиса ничего не приготовила, более того – диспетчерская вообще была пуста. На столе, осипшая от долгого лежания, зудела снятая с телефона трубка. Со значением переглянувшись с Яной, Калугин изобразил на диво препохабную улыбочку. Кто бы спорил, каждый понимает всё в меру своей собственной испорченности, но – что занятно! – понимает правильно. Ларчик открывался очень просто: пользуясь отсутствием коллег, Гайтенко и Цуцко уединились где-то в укромном уголке, пустив работу побоку. По-своему комичная половая связь ярой ревнительницы дисциплины и поборника коммунистической морали была на отделении – не притчей, нет, но сплетней во языцех. Тоже в целом история привычная, а как заметил один не слишком деликатный литератор…
Впрочем, не суть, что он заметил, поелику Калугин всё равно высказался изощреннее (чтобы не сказать, что извращеннее), а в качестве постскриптума душераздирающе зевнул:
– Ну чего – взяли-разбежались: мальчики налево, девочки направо, на фаянс и в люлю?
– Расползлись, за Алису я на телефон не сяду.
Раззевавшись так, что виден стал желудок, Калугин отправился в водительскую, оно же – кучерскую. Яна оставила на диспетчерском столе сигналку с указанием времени визита и пометкой «двери не открыли». Было у нее поползновение положить трубку на рычаг: «занято» – одно, «не подходят» – совсем другое дело. Этакая маленькая месть: попадись какой-нибудь настырный пациент, предъяви претензию – ох потом Алисе бы досталось! Подленькая месть, Яна с какою-то брезгливостью, словно насекомое, смахнула эту мысль и ушла в комнату для отдыха. Там она наконец-то сковырнула туфли, с наслаждением вытянулась на своем топчанчике – и на этом очень длинный день по существу для Яны завершился.
Яна – это я, если кто не помнит.
Яна – это я, а дежурство – оно и в самом деле получилось каким-то очень длинным. Хотя, если беспристрастно разобраться, ничего из ряда вон особенного со мной не приключилось. Дежурство как дежурство, в общем-то обычное вполне. Бывало лучше, бывало хуже, паче чаяния ночью я даже исхитрилась выспаться.
Сдав смену, я заехала домой, быстро привела себя в порядок, переоделась и – о счастье-то какое! – переменила обувь. На предстоящий день – а он снова выдался на удивление погожим – у меня никаких определенных планов не было. Захотелось просто прогуляться, слегка развеяться, может быть, куда-нибудь зайти. Куда – сама не знала, на ходу решила в Эрмитаж. Со мной случается, всё-таки я чуть провинциальна. В который раз потянуло к импрессионистам: Ренуар, Коро, Моне, конечно же Роден, особняком – Матисс… Право, если б не Париж, им бы стоило родиться в Петербурге – городе не черт, а впечатлений, света, а не цвета, настроения, а не – слова не найду – ну да построения хотя бы…
Однако же настаивать не смею, как известно – каждому свое.
Каждому – свое, как для всех – не знаю, а для меня это был еще один обыкновенный день.
А вечером меня арестовали.

Глава 6
Жил-был некогда один весьма умный и честный человек, а когда его за это посадили, он не без основания заметил, что-де в наше время всякий порядочный человек должен пострадать в узилище. Насчет нашего времени не знаю, тем более дело было, в общем-то, давно и к тому же в Индии, а в роли пострадавшего выступал сам махатма Ганди, но вот лично я предпочла бы доказывать свою порядочность как-нибудь иначе. Но то всего лишь я, а от тюрьмы и от сумы, знаете ли… а если вы не знаете, то от тюрьмы и до сумы всё не слава богу. Хотите верьте, хотите проверяйте. Правильно, поверить иногда лучше, чем проверить.
Обставлено всё было очень буднично. Едва я возвратилась вечером домой, позвонил заведующий и попросил срочно подъехать на работу. (Поэтому-то я и не обзавожусь мобильником, потому что и без него достанут!) Извиняющимся голосом Рудас объяснил, что я вроде бы чего-то напортачила, списывая после смены препараты строгого учета (читай: наркотики). Ничего такого криминального, но поскольку, мол, у нас завтра ожидается какая-то очередная внеочередная ревизия-проверка, нужно срочно привести документацию в порядок, а поэтому не могла бы я…
Даже если бы я и не могла, всё равно б поехала. Убедительней предлога не придумаешь, извиняться Рудасу не было нужды. Отчетность по наркотикам в бюджетной медицине граничит с абсурдистикой: на каждую использованную ампулу непременно сыщется какой-нибудь дотошный проверяльщик. Что характерно – ладно бы один; и чем их только делают?
Ну сами посудите: в среднем «неотложный» коллектив из двадцати врачей, обслуживая район с населением в сто тысяч человек, за месяц расходует наркотиков меньше одного-единственного наркомана. К тому же начинающего, к тому же наркотики у медиков – морфин и омнопон, что сравнительно с тем же героином если не святая, то, в общем-то, невинная водичка. А наркомафию с садомазохистской упертостью разыскивают почему-то именно у нас, хотя тот же героин по городу центнерами ходит. А пока он ходит, у нас благополучно процветает презумпция виновности, поскольку каждый проверяющий априори знает, что вот ежели ты этим лекаришкам послабление дашь, то они все сразу же на иглу подсядут. При этом на одну, что тоже характерно. Хороша картинка? Правильно, каждый примеряет на себя.
А потом меня арестовали. Костеря на все лады дуремаров-проверяльщиков и прочих дармоедов от оргздрава, я за четверть часа домчалась до работы, надеясь в пять минут разрешить явное (в чем бы оно ни заключалось) недоразумение. Общая для нас и для «Гусятника» стоянка была забита автомобилями посетителей спорткомплекса, единственный свободный пятачок оставался между одним из наших «фордов» и невесть откуда взявшейся ментовской «упаковкой». На нем я и припарковалась, вышла из машины, затворила дверцу – и в этот исторический момент из милицейского уазика очень споро вынырнули двое. Словно бы товарищи дожидались именно меня… собственно, именно меня они и дожидались.
Внезапно я оказалась как бы запертой между двумя автомашинами, ментовской и моей.
– Спокойно, дамочка, – перегородив дорогу, хрипло заговорил один из милиционеров, а второй из-за моей спины продолжил:
– Гражданка Кейн? – Обернувшись, я неожиданно признала в нем давешнего потешного милиционерчика. – Дайана Германовна Кейн? – Я растерянно кивнула. – Пройдемте, – сухо заключил тот самый несуразный страж правопорядка, над которым я вчера так мило порезвилась.
Опаньки…
– А в чем дело? – ошарашенно спросила я.
– Пройдемте, – с нажимом повторил хрестоматийную реплику тот самый милиционерчик (как же его там?..), бывший, очевидно, здесь за старшего. – Вы должны ответить на несколько вопросов. Сюда, – отворил он зарешеченную дверь в крошечную арестантскую клетушку в задней части допотопного уазика. – Прошу вас не задерживать.
Ни фига себе киношка!
– Да в чем дело?! Меня же на работе ждут!
– Это вряд ли, – небрежно обронил его напарник. – Полезай, подруга, не задерживай – раньше сядешь, раньше выйдешь. А с работой мы договоримся, опыт есть, можешь нам поверить, – ухмыльнулся он.
Вот так-так. То-то Рудас так много извинялся. А что ему еще оставалось делать?
А мне что оставалось?
– Пройдемте!
Ага, от забора до абзаца. Но с другой-то стороны – а что мне оставалось? Опять же – ну сами посудите. Качать права? А какие и по какому поводу? Драпануть, сделав дядям ручкой (а при необходимости и ножкой)? А куда и, главное, зачем, если я ни в чем не виновата, наипаче я не виновата. А если я ни в чем не виновата, то, стало быть, там сразу разберутся, ведь не сталинские же времена у нас (даром что генетическая память на гипноз беспрекословного «пройдемте!» до сих пор работает; по себе сужу).
Кстати, а там это бишь где?
– Куда мы едем?
– В отделение.
– Да в чем же дело?!
– Там вам объяснят.
– Послушайте, я не понимаю!..
– Подождите, вам всё объяснят.
– Но я не понимаю…
Н-да.
Сдается мне, что-то похожее не так давно звучало. С точностью до всё наоборот. Ну и кто из нас теперь не понимает?
Ур-род.
Попался бы он мне…
Да, но пока попался не как-его-там милиционерчик, а как раз совсем наоборот. То есть это я как раз попалась и, похоже, очень крепко вляпалась. Факт был ощутим, но неосознан… однако же ну очень ощутим. В отделении милиции у меня забрали документы, часы, сумочку с ключами и всякой дамской мелочью, заставили вывернуть карманы и не чересчур усердно обыскали. Всё деловито, без лишней суеты, как будто так и надо. Для полноты картины не хватало процедуры снятия отпечатков пальцев, но чего не было, того не было. И наручников, наверно, не хватило, тут недоработочка случилась. А так всё как в кино, даже поясной ремень от джинсов зачем-то отобрали, прежде чем меня препроводили в камеру.
Ага, именно вот так.
– Ждите здесь, вас вызовут.
Очень миленько.
Ну оч-чень даже очень.
И во что же я такое вляпалась? Хотелось бы на всякий случай уточнить. Сдав меня дежурным, неуполномочный (теперь, пожалуй, полномочный) лейтенант Козлов (вспомнила фамилию) с напарником куда-то удалились, а все другие-прочие были еще меньше расположены отвечать на мои вопросы. Нет, был бы опыт – стоило бы, может быть, завернуть скандал, но вот чего-чего, а опыта у меня к тому моменту не было. Ну ровно никакого – ни криминального, ни пенитенциарного, да и скандалистка из меня плохо получается… Ну да ладно, чего не было, того и не случилось, паче чаяния всё могло бы обернуться еще гораздо хуже.
Могло быть хуже, могло быть лучше, пока и так сойдет. А что? Будем филосо?фами. Камера как камера (неблагозвучно, зато по существу, если кто заметил). Каменный пенал. Метра три в длину, метр с кепкой в ширину. Вдоль стены по всей длине прилажено что-то вроде деревянного насеста. Тяжелая металлическая дверь заперта снаружи на простой засов, оконце без стекла забрано решеткой. Напротив такая же каморка, но пустая, но зато на тамошнем засове красуется гомерических размеров навесной замок. Камеры неосвещены, свет проникает из коридора между ними, по которому меня провели из дежурной части, откуда иногда доносится специфический ментовский говорок. Тонко намекну: в милиции матом тоже не ругаются…
Кстати, о ментах. То есть о специфике. Интересно, а как здесь с насекомыми? Для пущего эффекта не хватало мне еще вшей поднахватать. Правильно, чтобы всё и сразу… Черт, Янка, достаточно, сама себя достала! Проблемы? Проблемы существуют для того, чтобы их решать. Что бы ни случилось, будем разрешать проблемы по мере поступления. А покамест просто спокойно посидим, а заодно подумаем. Благо, право, выбор невелик.
В каморке было холодно. Я забилась в уголок, с ногами устроилась на нашести, обхватив колени, и, насколько позволяли растрепанные чувства, попыталась думать.
Ничего вразумительного в голову пока не приходило. (Пока – это обнадеживает.) Итак, я во что-то вляпалась. Во что? Думай, Янка, думай! Работай головой! (А еще что вы головой умеете? А еще я ею, головою, ем… Это ты о чем, чучело ходячее?)
Так. Если я и чучело, то скорей сидячее. Спокойненько. Ать-два, вдохнули и подумали. Сначала о наркотиках, раз о них уже упомянули. Да… то есть нет, конечно, нет же, трижды нет! Полная бредятина, отметаем с лету. Самый распоследний ежик догадается, что это не больше чем предлог, на ходу изобретенный Рудасом. Между прочим, предъявлять претензии ему я не намерена: не знаю уж, чего там растакого-эдакого полномочный лейтенант нашему заведующему впарил, так что шеф пошел на поводу, но должно быть что-нибудь убойное. (Знала бы…)
Итак… Или не так? Кругом одна засада. Спокойне?е надо, спокойне?е… А если всё-таки? Нет, однозначно нет. Но если? Еще раз нет и трижды тридцать нет. А всё-таки – а если? Хорошо. Касательно препаратов строгого учета я в худшем случае могла подзабыть расписаться в каком-нибудь гроссбухе. Ладно, если ad absurdum допустить, будто на меня полное затмение наехало, то ну в самом худшем случае я могла как-нибудь нечаянно ампулу заныкать, даром что в упор не представляю как. Допустим, но ведь из-за какой-то препаршивой ампулы… Черт, да при чем здесь ампула?! Даже если вдруг предположить, что с отделения «неотложной помощи» гады наркоманы скоммуниздили весь запас наркотиков из сейфа вместе с самим сейфом, а заведующий решил повесить эту небогоугодную затею на меня, и весь наш коллектив с ним дружно согласился, то даже и тогда…
Хотя тогда – не знаю. Тогда, наверное, у меня с головой что-то не в порядке. А с головушкой у меня точно что-то не в порядке, раз в нее такая ахинея лезет. Затеяла искать черную кошку в темной комнате, отлично зная, что ее там нет. Правильно, а чтоб не скучно было, сама себе мяукаю. Ладно не царапаюсь. Пока… (Спасибо, дорогуша, обнадежила!)
Спокойненько. Поищем там, где малость посветлее. Правда, уж там-то сразу видно, что кошки даже и в помине нет, – но, быть может, мышка попадется? Я о странном милиционерчике. То есть мышка-то скорее это я, и я уже попалась, но попалась именно что странненько. Не нравятся мне эти совпадения: получается, вчера я над ним типа как слегка поиздевалась, а сегодня он на мне типа как бы с гаком отыгрался. А может быть – не как бы может, мент действительно решил со мной таким макаром поквитаться? Здрасьте вам пожалуйста. Психопат в мундире. А почему бы нет? Ментик мелкий, неказистый, злобненький, в детстве часто битый. Знавала я таких – на насмешки реагируют болезненно, умеют выжидать, отвечают местью. Именно поэтому кое-кто из них и форму надевает, потому что хочется за всё с кого-нибудь спросить. Именно за то, что он как раз такой – неказистый, злобненький и в детстве часто битый. И какого черта я без нужды убогого дразнила! А ему, видать, моча в голову ударила…
Янка, подожди. Это не ему – это, мать, тебе что-то непотребное не туда ударило. Положим, ты права. Ага, посмотревши раз на человека – и ты уже права: он и псих, и негодяй, и мстительный, и подлый, и вообще такой-сякой и растакой-разэдакий. Ладно, предположим, пусть он такой-сякой и растакой-разэдакий. А ты, выходит, давеча сие моральное чудовище своими смехуечками ну до того достала, что буде его воля, он бы тебя в камеру засунул. Вот он и засунул – ни за что и ни про что, а токмо по злобе, чтобы, значит, неповадно было. Такую вот подлянку самолично зарядил. Так у тебя выходит? А вот и не выходит, потому что воля – не его. В том-то всё и дело – возможно, он и хам, но никак не хан. Не по чину недоноску беспредел устраивать, на погонах звездочек маловато будет. Да кто он здесь такой, этот недомерок?! Десятая спица в ментовской колеснице! Надо же, придумала – власть ему-де по мозгам ударила! Да была бы власть, а то же ему, бедному, и злоупотребить-то нечем!.. Да и я, в конце-то расконцов, не какая-нибудь привокзальная шалава!.. (Хотя – а велика ли разница: две руки, две ноги, а посередине… ну да все мы знаем, что посередине. Или кто не знает? А если кто не знает, всё равно рано или поздно догадается.)
Однако холодно…
О чем бишь это я? Опять ты за свое, чучело-мяучело! Ты какое полушарие сегодня загрузила? Кончай-ка ты накручивать, головешку лучше напряги. (А что еще вы головой умеете?..)
А еще я головою ем.
Однако же и в самом деле холодно. Чертовски холодно и преизрядно сыро. И, замечу, в самом деле голодно: после завтрака я целый день не ела, а сейчас – скажу, не ошибусь – день уже закончился. Чувство времени у меня от природы очень неплохое. (Взгляните на часы. Который на них час? А я что говорила!) Забрали меня вечером, около восьми, стало быть сейчас счет идет к полуночи. Долгонько получается. А не слишком ли ты, Янка, засиделась?
Ничего, потерпим. Ожидание, похоже, включено в программу представления. А как еще назвать?
Я пошевелилась, переменила позу, подобрала ноги под себя. Ни дать ни взять – кандидат в махатмы в застенках медитирует. Видела бы я себя со стороны – сама бы улыбнулась. Н-да. Было бы чему. Или кому? Кстати – да хоть бы и не кстати, – я теперь впервые пожалела, что бросила курить. А заодно утешилась – сигареты у меня всяко бы забрали. Но по затяжке я затосковала. Нет, кому-то я определенно за это улыбнусь! И улыбнусь ну очень неприветливо, можете мне верить. Не ведали товарищи, с кем они связались…
Стоп. А если ведали? Если дело именно-то в том, что я не привокзальная шалава, но дочь своего отца? Опять-таки – а почему бы нет? То есть в том, что я именно папочкина дочка, никто не сомневается, даже мой папашка. Факт, достойный всяческого подражания. Равно как не подвергается сомнению и то, что фатер – человек очень состоятельный. Тоже факт, достойный подражания, но отнюдь не всякого. Положим, отыскались некие господа-товарищи, этакие комсомольцы-первопроходимцы, которые сами создают себе большие трудности и сами себе их преодолевают. С той лишь оговоркой, что трудности они создают не себе, а мне, а преодолевают их за большие деньги. Разновидность шантажа: доченьку намеренно подставят, любящий папашка раскошелится, все будут довольны. Были бы у дочки неприятности, а уж денежки у папочки найдутся. А раз у папочки денежки найдутся, то уж неприятности-то для дочурки сыщутся. Рады услужить, завсегда пожалуйста, обращайтесь снова.
Угу. Ба-а-альшие неприятности. И в ассортименте. И за очень умеренную мзду. Может быть, на чей-то век и хватит…
А что, а очень запросто. Если бы не «но» – и не одно, а дюжина. А главное из этих самых «но» в том и заключается, что я не привокзальная шалава, а именно что дочь своего родителя. Н-да… как это ни странно. Даже пустим по боку тот факт, что если кто-нибудь бы целил в папу Кейна, то первой под удар попала бы не я, а сестренка Лерочка. Я, конечно, не специалист, но где-то как-то я подозреваю, что для любой подставы желательно иметь какую-никакую, хотя бы вот такусенькую вот, но всё-таки реальную зацепочку. Разумеется, желательно не значит обязательно, но в качестве предмета шантажа безалаберная Лерка куда как предпочтительней. Это даже обсуждать не хочется. Оно всё самоочевидно, но практического смысла не имеет – поэтому как раз и не имеет, потому что наш родитель – Кейн.
Да, фатер Кейн богат. Признаться, до сих пор я как-то не интересовалась, сколько он в действительности стоит. Любопытно – узнавайте сами, но поверьте – много. Очень много, не исключено – чрезвычайно много. Нет, к лику олигархов он вроде бы пока что не причислен, но – вроде и пока. Еще не понимаете? Вам и мне простительно, а вот нашему гипотетическому первопроходимцу – нет. Если некий как бы шантажист умудрился разработать такую комбинацию с участием милиции (пусть поголовно купленной, но всё же подотчетной), то он не слишком глуп. Но если он не слишком очень глуп, наш типа вымогатель, то он не может, ну никак не может, понимаете – ну в принципе не может не сообразить, куда он с дуру сунулся. Не буду рассусоливать, но в высшей лиге, в которой заявлен старший Кейн, играют очень жестко. Такие комбинации там просто не проходят (и не просто – тоже не проходят), а комбинаторы… э-э… весьма примерно лечатся и долго не живут. Может быть, лекарств на чей-то век и хватит…
Итого – и что же получается? А всё предельно просто получается: дурачок такие игрища заряжать не может, а не дурак – не станет. Убедительно? Посему и мне здесь шарить больше нечего – здесь не только кошку, тут и комнату найти проблематичненько.
(Затеявши искать черную кошку в темной комнате, в которой кошки нет, всё равно недолго оцарапаться. Потому что кошки там и в самом деле нет, но зато есть чудище огло, огромно, озорно, стозевно и лайяй. Ага, это я образованность свою показать желаю. Что-то вроде шутки. А если кроме шуток – знать бы мне тогда, как я заблуждалась! Впрочем же, а знай бы я тогда, как я заблуждалась, – а я тогда ой как заблуждалась; и даже знай, насколько заблуждалась, – а заблуждалась я настолько же почти, насколько же и приближалась к истине; итак, положим, даже если б знала, то толку что с того! Благо ничегошеньки я тогда не знала. Благо, что не знала.)
Так. Но что же у нас всё же получается? А ничего у нас не получается, опять-таки всё запредельно просто. Версия с подставой ни к черту не годится. Идея с милиционерчиком никуда не лезет. Мысль о наркотиках в конце концов смешна. И потом, об этом и о любом другом должностном проступке (буде таковой имел бы место быть) со мной бы разговаривали не в районном отделении милиции, а в прокуратуре. И потом – со мной бы разговаривали! Бы. Точка. А больше ничего в голову вообще не приходило.
(Что делать, равно – кто виноват и камо, блин, грядеше…)
Как-то это всё бесперспективненько… И что же остается? А больше ничего не остается, кроме как признать, что оба полушария зависли, перезагрузить мозги – и ничего не делать. Разве только позу поменять и роденовским мыслителем прикинуться, потому что всё равно делать больше нечего. Есть тьма искусников разрешать задачи посредством произвольной интертрепации (ну не интерпретации же!) отсутствующих фактов; я не из их числа. Если ты чего-то попросту не можешь, то лучше отвали и не напрягайся. Но это попросту, а если по латыни, то ubi nihil vales, ibi nihil velis. Каково звучит? Особенно в вонючем «обезьяннике».
Не спрашивайте, кстати, где я жаргонизмов нахваталась. Здесь и нахваталась. Уши есть? Правильно, а еще я головою слушаю. Надо ж как-то время коротать, покуда ожидание наполнится. Кстати же, про это ожидание – это из одной весьма занятной книжицы запало. А герои в этой книжке ожидание наполняли тем, что без устали лелеяли и грокали. Ага, как взлелеют, так сразу же и грокнут. Кого-нибудь взлелеют, например, а потом ка-а-ак грокнут! Вот и я о том же – что теперь взлелею, то мое, но как только ожидание наполнится…
Ладно-ладно, грокать погодим, а пока действительно послушаем. Всё разнообразие какое-то. К тому же милицейский треп меня заинтересовал. Авось и пригодится.

От каморки до дежурки было далеко, но звуки сквозь решетку долетали. Слух у меня острый – ну да и менты, положим, не шептались. А не шептались они, надо полагать, чтобы я как следует прониклась. А чтобы мне совсем понятно было, один из них старательно хохмил (на манер того же нашего Забелина, к примеру, что немудрено, ибо коллективы все по-своему одинаковы), а другой поддакивал.
Или же я слишком чересчур о самой себе вообразила?
Сами рассуди?те:
– Не, Серега, я клиенту прямо говорю: не тяни волыну, нечего мне дурочку валять и бабушку лохматить. Проще надо: раз попался – стало быть, колись, тебе же легче будет. Лучше сам, чем по-другому, потому что всё равно никуда не денешься. Я верно излагаю? – со значением заводил один.
– А то! Лучше сам, чем бляха-муха, полезней для здоровья. А если по-хорошему расколешься, то и мы, глядишь, по-человечески, – с рассчитанной ленцой отвечал другой.
– Во-во. Если вляпался, тогда не гоношись, сразу признавайся. А которые напакостили, блин, и за это адвоката требуют, те сами виноваты. С ними тоже по-хорошему сперва, но уж потом – по-разному… Кстати, Серый, ты слыхал, как вчера Федякин отличился? – неподдельно оживился первый.
– А что, он опять кому-нибудь группу инвалидности оформил? – с живинкой в голосе предположил второй.
– Ну уж сразу группу инвалидности. Что мы – звери, что ли? Как раз наоборот; ты сперва послушай. Убойщики вчера отказника кололи – короче, бытовуха, чмур свою шалаву замочил. Все улики налицо, а он, блин, в несознанку: я не я, шалава не моя, адвоката, бляха, адвоката. Мужики его кололи, блин, кололи, кололи, блин, кололи, а дяде всё равно адвоката хочется. Сейчас тебе, у нас тут каждый день полный «обезьянник» адвокатов! А тут как раз Федякин подвернулся, знаешь же – он как кого колоть, так человек отзывчивый. Ладно, говорит, типа как сейчас организуем, будет гражданину адвокат – я, мол, сам ему за адвоката выступлю.
– Чего? Федяка – адвокатом?! Да он же до сих пор по складам читает!
– Так и я ему о том же говорю, а он мне отвечает: «Война фигня, блин, главное брехня. Главное слова с понтами говорить – лучше умные, но можно непонятные. Ты какие знаешь?» – «Ригор мортис, – говорю, – трупное окоченение по-умному». – «Нормально, – отвечает, – надо бы запомнить, чтобы перед бабой пофорсить. А этому-то я чего попроще впарю». Ну так вот, Федяка китель снял, цивильное напялил и в вещдоки сунулся. А там у нас портфель полгода как пылился – опера? грабителя поймали, а потерпевшего так и не нашли. До сих пор от нас, паскуда, бегает, дело, падла, не дает закрыть. Ну, попадись, терпила… Ага, а Федякин тот портфельчик взял, какие-то очочки, блин, напялил – и вправду, слушай, блин, ну, чисто адвокат. Мне Федюню даже жалко стало – вроде, бляха, человеком был, а тут ну погань поганью, вылитый гундос из образованных. Надо ж было так себя уродовать!
– Так что он – расколол?
– А как же! Это-то само собой подразумевается. Правда, фраер нынче недоверчивый пошел, в адвоката, паразит, так и не поверил. Но Федяка всё равно ему про ригор мортис впарил. «Знаешь, бляха-муха, – говорит, – что такое трупное окоченение по-умному? Это мигом в морге, – говорит, – и там-то ты сегодня и пропишешься!» Заманал убогого латынью. Ну и аргумент, понятно, предъявил – пару раз по почкам отоварил, и в конце концов уговорил. Но это лирика, а так-то мы не звери!
Очаровательные мальчики. Таким бы я сама того гляди созналась. Знать бы только в чем.
Голосов в дежурке поприбавилось.
– Принимайте, мужики, постояльцы прибыли. Оба-два в комплекте. Задолбали, суслики, который раз берем. Да вы ж, поди, встречались…
– А то. Помнишь меня, рожа? Правильно молчишь, сразу вижу – помнишь. И второй урод… Опять бакланили?
– Ну. Культурно отдыхали. Вы уж их того, на ночку упакуйте, постоянной клиентуре сервис, блин, со скидкой полагается. Отель пять звездочек и небеса в алмазах.
В дежурке гоготнули.
– Да мы-то, бляха-муха, что. Только, видишь, с люксами проблема – в одном у нас гражданка, понимаешь, а, блин, второй того…
– Чего – того?
– Ну, этого, того… не того, не этого…
– Чего, блин, не того? Мужики, вы, елы-палы, что – вы даже «обезьянник» скоммуниздили?
– Не, наоборот, сменщики с утра замок на дверь навесили…
– Какой замок?
– Какой-какой – амбарный!
– Ну?
– Хуй в баранку гну! Замок навесили, а ключ отдать забыли… Я серьезно, бляха, говорю!
В дежурке снова гоготнули.
– Куда серьезнее… Ну так, значит, бабу потесните. Плевать, что не положено, на зоне тоже много не положено. Нехай писюха привыкает, здесь ей не санатория… Дерьма-то пирога: малость приглядите, если что – поможете…
В дежурке еще раз гоготнули.
– Да мы и сами справимся, гражданин начальник, – осмелел кто-то из задержанных.
Плюмс! – сдается мне, дубинкой.
– Не борзеть, сучара! Без яиц останетесь. Повторять не буду.
– Дык, мы ж чего, начальничек, мы даже ничего…
Плюмс! – кажется, резиновой.
– Еще бы ты чего… Пшли, козлы!
Хорошенькое дельце. Ко мне, похоже, гости. Надо же, а у меня не прибрано… Интересно, а как же весь кагал в мою каморку втиснется?
(Интересно, а больше ничего тебе не интересно? А то, конечно, интересно – например, с чего бы это я настолько адаптировалась: «у меня», «ко мне», «в мою» – и не в камеру, заметьте, а в каморку. Вот же ведь какая психо… логика, чтобы шизологией сие не обозвать. Каких только чудес в себе не накопаешь!)
Ладненько. Гости значит гости. Жить бум лучше, жить бум веселее.
Скрежетнул засов.
Бум. Очень лучше, очень веселее…
Металлическая дверь за «гостями» с лязганьем захлопнулась.
– Не борзеть, сучары!
Это у мента напутствие такое. Типа как последнее. А дальше, дамочка, сами выгребайтесь. Только не выгрёбывайтесь, блин…
В «обезьяннике» два моих сокамерника явно гостили не впервые. Организмы. Тертые такие организмы, прихватистые, с наглянкой и подлянкой. Лагерные организмы. Блатные – не скажу, скорее приблатненные. На рожи – годочков так под дцать: двадцать, тридцать, сорок (больше, я слыхала, не дают). Упыри такие. И волна от них – тяжелая волна, душная, гнилая, гадостная прет от них волна. Грязная волна. Угарная какая-то волна – и не только в смысле перегара…
Бр-р-р. Лучшее некуда. Ну просто обхохочешься.
– Абздаться!
Можно. Абздаться тоже можно.
Один из организмов шумно уселся на скамью, второй загромоздил проход, привалившись к стенке. Несколько секунд оба смотрели на меня. Скользко так смотрели, ой как нехорошо, как-то очень пакостно смотрели. Забившись в уголок, я не шевелилась и молчала, но внутренне вся подобралась. Вообще-то я умею ладить с самой разной публикой – профессия обязывает, по работе с кем только ни встречаешься. Что сливки общества, что пенки, что подонки (зачастую что одно и то же) – общий язык я нахожу со всеми. Кстати говоря, даже в том числе и с маргиналами. Но в этом случае… э-э… н-да. Точка. Но не в этом случае.
Кстати же, «абздаться», надо полагать, это от «абзаца». Остальное пришлось переводить. (И чего бы, Янка, у тебя уркаганы ямбом изъясняются?)
– Гля, Вован, абздаться!
– Тю. Никак пацан?
– Вован, пацанка!
– Тю. Говорю – пацан.
– Вован, бля буду, какой тебе пацан! Ты врубись – пацаночка в натуре! Уси-пуси, какуси раскакуси… Гля, как лялька зенки растопырила. Пацанка, точно.
– Тю-ю… Пацанка вроде. Молчит. Прикинь, Валек, а что она молчит? Может, кыска нас не уважает?
– Не уважает кыса, говоришь?
– Ну.
– Нехорошо, Вован, обидно получается.
– Ну.
– Ничего, Вован, еще зауважает. Мы ей это дело объясним, лялечка понятливая станет. А будет рыпаться, так мы ей подсобим. Секи – сами, бля, в натуре, бля, уважим. – И гоготнул: – Нормально, бля?
(Та-а-ак. Вот так-так. И не та-а-ак, а именно вот так. А если что не так, перетакнуть некому, разэдак и растак и еще раз так… А вы как полагаете?)
– Нормально, бля?
– Ну. Уважим, бля, в натуре… Не, слышь, Валек, чего она молчит-то? Немая, что ли?
– Немая, думаешь?
– Ну.
– И потому молчит?
– Ну.
– Фигня, Вован, она не возражает. Видишь, Вова, лялечка послушная, сама всё понимает. Нормалек, ты сам в расклад врубись: кто же соске на слово поверит? – И ухмыльнулся: – Скучала девочка…
– Скучала?
– Ну.
– А вдруг она пацан? Не, разобраться надо.
– Пацанка!
– А не пацан?
– Бросай, Вован. Какая, в жопу, разница! Впервые, что ли?
– В жопу?
– Ну.
– В жопу никакой… Не, интереса для, сомнительно мне что-то.
– А мы сейчас проверим. – И надвигаясь: – Ну-ка, тихо, лять…
Та-а-ак! А вот этого не надо, так и напугать до полусмерти можно. (Заметьте, я не уточнила, чьей.) Не, в натуре нормалек: тихо, Маша, я Дубровский. Помните, Пушкина в школе мимо проходили? Ну да в школе-то мы многое мимо проходили – да только мы не в школе. Да и я – нет, вы-то как хотите, но вот лично я точно, блин, не пушкинская Маша. Тише, блин? Нашли сценарий, блин. Фигура без речей, блин. Дудки, блин!! А даже и не дудки – я сейчас такой концерт организую, что после всем ментам трубы Страшного суда тишиной покажутся. А еще погромче не желаете? Да я же тут такую кашу заварю – у меня всё отделение ей давиться будет! Дружно, блин! стройными рядами! по стойке смирно, блин!
Б-блин…
А знаете – а я ведь не смогла. И не потому что не успела, а просто почему-то не смогла. Как заклинило, сама не ожидала, однако почему-то не смогла. Я не закричала, не позвала на помощь (не поймите в меру), не сделала ничего того, что можно ждать от женщины при таком раскладе. Едва ли не впервые в жизни по-серьезному загнанная в угол, я едва ли не впервые поступила, скажем так, не так – наперекор всему, в том числе и собственным представлениям о своей персоне. Едва ли не впервые – жаль, не в последний раз: лиха беда начало, и замечу, забежав вперед, что в самом близком будущем мне предстояло частенько узнавать очень много нового о самой себе и вообще о людях. Чертовски много, признаться честно, даже слишком много – и ничуть не меньше о себе, чем об окружающих. Знала бы! Вот позже и узнала.
А пока – я не закричала, я просто среагировала.
Просто.
Среагировала.
Просто. В жизни всё не так, как на татами. На татами я бы так не справилась. В жизни. Совсем не как в кино. Бой на ограниченном пространстве, когда противники в состоянии задавить тебя даже только массой, лаконичен и отнюдь не зрелищен. Бой на поражение. Никаких захватов-удержаний, кульбитов, беготни по стенам. Фактор внезапности. Без замаха – колени, локти, кисти. Постановка кисти в карате – целая наука: атаки кулаками, пальцами, ребрами ладоней. И на поражение, по жизненно важным точкам организма. И одновременно не одного, а двух. Но если разобраться, то в самом деле запросто.
Среагировала. А попробуй я не среагировать! Ну да я и пробовать не стала, и когда оба насильника сноровисто подались вперед, целя подмять меня, запечатав рот поганой пятерней, я буквально взорвалась навстречу. Сознание не поспевало за реакцией, действовала я на автомате, спустив с цепи рефлексы. Стоявший у стены находился справа; тот, что на скамье, наваливался слева. Обоим вышло поровну, но каждому свое: правый получил коленом в междуножие и локтем по горлу, левому пальцами досталось по глазам и кулаком в грудину. Дыхание у организмов перешибло, оба даже вякнуть не смогли, подавившись хрипами. Ничуть не зрелищно, скорей наоборот. На всё про всё секунда, две – много, три – исключено. И еще вдогонку в половину столько, чтобы исхитриться проскользнуть за спины и довести дело до конца, осчастливив каждого по основанию черепа. Рауш, кратковременный наркоз, в худшем случае минут на двадцать хватит.
Лишь секунда, долгая, как сон. И еще – столько же, полстолько и в придачу вдвое против столько, чтобы сбить волну адреналина и через раз начать соображать. А начав хоть так соображать, перво-наперво проверить организмы. Умри сначала ты, а я потом отмажусь – мораль не про меня, стать убийцей мне не улыбалось. Бой на поражение есть всё-таки одно, а на уничтожение чуть – совсем другое. А один удар по кадыку чреват переломом хрящей дыхательного горла, и тогда ваш пациент чехлится от удушья. А второй удар кулаком в грудину отрывает ребра от нее и может привести к полному параличу сердечной мышцы. А еще и в пах, и по глазам, и от души по черепу – итого треть часа в бессознанке светит им (и мне!) не в худшем, а в самом лучшем случае. Но что мне было делать?!! Но гасила я всё-таки на поражение, а не на уничтожение. Только кто ж мне на слово поверит? Скучала девочка…
(Кстати говоря, вот теперь действительно у меня не прибрано.)
Однако живы, б-блин…
Уф-ф. Добила бы скотов за эту нервотрепку. Был бы из меня доктор-констатолог, оно же констататор. Д-дебилы, блин… Однако ж пронесло. Близ предела, но всё же пронесло. Впрочем, и сработала я не за пределом – близ, около того, но не за пределом. Ворохнулось в голове одно соображение, которое меня чуть-чуть притормозило. Усомнилась я, что эта антреприза представляла собой только самодеятельность подсаженных ко мне олигофренов. Примстилось в их наезде нечто нарочитое, напускное, науськанное, что ли. И сама подсадка смахивала не на записной ментовский беспредел, а на натуральную прессовку. (Повторю, я не специалист, но детективчики и лекари листают.) Неспроста сценарий мне почудился, даром, что сама его переписала.
Или я опять не того подумала?
А заодно проверим.

Проверяльщиков ждать долго не пришлось. (Или помогальщиков? Так я сама управилась. Хотите повторить?) В дежурке приглушили радио, которое надрывалось там с того момента, как меня оставили наедине с моими… э-э… соседями. В коридоре послышались шаги. Таки что же господам музыка навеяла?
(Европа плю-ю-юс! Русский шансо-о-он! Плюс-минус что-то вроде.)
– Что такое?! Па-ачему шумим?! Пр-рекратить охальничать!! – загодя, еще из коридора начал разоряться кто-то из дежурных. – Та-ак, что здесь происходит? – заглянул он в камеру – и непередаваемо:
– К-какого черта, блин…
Н-да. Непередаваемо.
Ау, служивый, челюсть подбери. Ничего у нас не происходит. Я сижу, они лежат, все довольны жизнью. А вы? Как ваше ничего? Заскучали, мальчики? И то – ждали криков-воплей, заждались, да так и не дождались. Сочувствую.
– Что здесь произошло?
А вы чего хотели?
– Сами видите – отрубились граждане, – вежливо сообщила я. – Приплохело, чего-то не того, видать, употребили. Хорошо бы им врача организовать, я вам как специалист советую. Неровен час помрут – отвечать кто будет?
Вестимо – Пушкин. Я-то здесь при чем?
– Послушайте… Погодите, но вы же сами врач!
Вот я и полечила.
– Э, нет, увольте, – сдержанно отказалась я. – Я на работе врач, а здесь я арестованная.
Тот автоматически поправил:
– Вы не арестованы – вы задержаны с целью выяснения.
А что это меняет?
– Ну так выясняйте!
– Извините, не моя епархия. Придется подождать.
Каков прогресс, надо же, слова какие знаем, а то я на «блинах», прошу простить, спеклась… Нажмем еще:
– Как долго?
– До утра.
– Тогда свободен. – (Кру-угом! ша-агом арш!.. А если поднажать?) – И вот еще, э-э… – я изобразила пальчиками нечто вызывающе-кабацкое: – Здесь типа приберите!
Самой себе противно.
То есть я уже не просто поднажала, а грубо пережала, но мент и это съел. Растерялся – накладочка случилась, подобного развития сюжета явно никто не ожидал. Всё-таки недаром сценарий мне привиделся, теперь того гляди и режиссеру придется проявиться. Ну что ж – тем лучше, тем будет веселее; сочтемся славою!
(Наивная! И даже так: наи-и-ивная!..)
Так или иначе, организмов из камеры убрали, и больше до утра меня не беспокоили. А поутру на мне без лишних слов защелкнули наручники (надо полагать, honoris causa – в ознаменование заслуг), отконвоировали на второй этаж, провели в мрачный тупичок за железной дверью, поместили в каком-то кабинетике – и еще на несколько часов оставили одну, прицепив наручниками к стояку центрального отопления. Ну вот, а я-то сокрушалась, что правоохренительные органы для меня браслеток пожалели.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64154787) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
События романа происходят в 2000-м году. (Прим. авторов).

2
Ничего подобного. (Прим. Дианы Вежиной).

3
Евгений Лукин, использовано без его согласия и ведома. (Примеч. авторов).