Главная страница | Современная русская литература | Перила

Перила
Дмитрий Ефанов


Молодой рок-музыкант Костя по прозвищу Крыс вместе со своей группой мечтает о славе и признании. Но однажды герой влюбляется в глубоко верующую девушку. Чтобы быть рядом с ней, ему приходится погрузиться в непонятный церковный мир. Крыс проводит там все больше времени, с головой уходит в Библию и с каждым днем отдаляется от рок-н-ролльной жизни.

Но как стать своим в новом кругу? Нужно ли отвергнуть старых друзей и музыкальную карьеру?

Волей случая жизнь героя еще раз резко меняется. Ему приходится скрываться от нелегальных торговцев орденами и их покровителей из спецслужб, пуститься в бега и жить в заброшке.

Преодолеет ли он все испытания, которые подбросила ему жизнь? Сможет ли Крыс сделать правильный выбор?





Дмитрий Ефанов

Перила


Я человек, свято и отчаянно верующий в чудо.

В чудо неизбежной и несомненнейшей победы безногого солдата, ползущего на танки с голыми руками.

В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду.

Раздирающее чудо, которое может и должен сотворить хоть единожды в жизни каждый отчаявшийся, каждый недобитый, каждый маленький…

    Егор Летов





© Дмитрий Ефанов, 2020

© Де' Либри, 2020



Все персонажи вымышленные, любые совпадения с реальными людьми случайны.




Пролог. 2012 год


Стэн сидит на подоконнике в коридоре.

– Нет, ну с этими религиями все довольно понятно. Христианство – оно просто уже неактуальное. Буддизм – конечно, поприкольнее. Ислам – это для совсем упоротых, хотя в нем как раз что-то есть.

Коридор, если я не объяснил, – это коридор репетиционной базы.

– Иудаизм… – Стэн, похоже, пытается вспомнить хоть что-то об иудаизме. Или думает, что бы ввернуть пооригинальнее.

– Обрезание надо делать, – лыбится Роммель.

– Ну и это тоже… Еще индуизм – у меня есть пара знакомых, довольно вменяемых… Но, по-моему, они просто понты кидают, а сами не глубоко в теме.

– Это надо в Индии жить, а так все несерьезно, – подает голос Троцкий.

Я даже не заметил, как он подтянулся к разговору.

– Ну да, и вообще – это в шестидесятые было модно, сейчас уже не особо в тренде… Что у нас еще там есть?

Я – в каждой бочке затычка, поэтому вспоминаю все, что слышал по этой теме.

– Даосизм – это отдельная религия? Еще эзотерика всякая… Нью-эйдж?

– Язычество! Его сейчас вообще до фига, особенно славянских тем всяких, – это уже Троцкий блещет глубокой эрудицией. – Ну и плюс сектанты… Свидетели Иеговы всякие… Или это все равно христианство считается?

– Секты – это когда какой-нибудь гуру вербует себе поклонников, а потом они переписывают на него свои квартиры и тачки, – пугает Роммель. – Ты про такие, Стэн?

– Не, по сектам я не особо в теме… А христиан много всяких. Но я же говорю – неактуальная тема, позапрошлый век.

Стэн – мой лучший друг. Мы с ним вообще со второго класса вместе. Один раз он спас мне жизнь. Почти. Но я считаю, что спас. Чтобы вам было понятно – Стэн мне как старший брат, хотя мы одного возраста.

Но от этого разговора как-то неуютно. Возразить ему, конечно, нечего. Вообще, какое нам дело до всех этих религиозных замут?

Но мне почему-то не хочется ему поддакивать.




Глава первая,

в которой я учусь читать по-сербски


Чувством и долгом

И жить будем долго,

И вместе взорвемся в метро!

    Земфира

Как только Роммель берет последнюю ноту в финале «Лазаньи», в дверь просовывается голова Паши – администратора базы.

– Пацаны, вообще-то пора сва… сваа… сваа… рачиваться, – выдавливает он из себя и стучит пальцем по левому запястью. Часов у него нет, но жест понятный: опять засиделись.

Паша сильно заикается, и иногда его непросто понять. Но на эту базу мы ходим уже давно и научились его расшифровывать.

– Все-все, Паша, пять сек!

Начинаем паковаться: отрубаем комбики, складываем шнуры, раскладываем инструменты по чехлам. Ну и пустые пивные банки туда же. Если честно, на базе, особенно вблизи аппаратуры, пить строго запрещено, но какая же репа, чтобы не накатить?

В пятнадцать минут десятого выходим из репетиционной комнаты. Расплачиваемся с Пашей, жмем ему клешню (которая дрожит так, как будто тоже заикается при рукопожатии) и громыхаем вниз по лестнице.

– О, совсем из башни вылетело! – хлопает себя по лбу Стэн. – Самое главное-то забыл сказать!

Вот вы бы ему поверили? Я Стэна знаю отлично и гарантирую: что бы он там ни задумал, ничегошеньки наш мальчик не забыл, а тщательно выбирал момент, когда нам сообщить. В этом весь Стэн, кстати.

– Ну и что у тебя там «самое главное»?

– Нашел объяву в Инете. Можно вписаться на концерт в нормальный клубешник.

Мы выходим на улицу, минуем проходную. Репбаза, как это часто бывает, находится на территории завода – то ли бывшего, то ли еще действующего, – поэтому и проходная.

– Что за клубешник-то? – первым оттаивает Роммель.

– «Идея Fix».

– Это цивильное место, – реагирует Троцкий. – А мы потянем?

– Если в «Напряге» сыграли программу нормально, то везде сможем, – уверенно жестикулирует Стэн. – Даже наоборот, уже все отрепетировано, да еще и на нормальном звуке…

– А когда? – спрашиваю я. – В «Напряге» неделю назад лабали, не рано еще раз?

– А у тебя ссылка в почте, глянь сам, – пожимает плечами Стэн.

Роммель останавливается: он живет совсем рядом с репбазой, и мы уже в двух шагах от его подъезда.

– Народ фиг соберем, если будем так часто играть.

– А тебе такой народ сильно нужен? – томно парирует Стэн. – Туда не надо свою толпу приводить. Сколько можно для одного и того же зоопарка лабать?

Это у них старая заруба: Стэн не жалует ту свиту, которая таскается за Роммелем на наши концерты. Я от них, конечно, тоже не в восторге, но в целом как-то фиолетово. Поэтому, как кот Леопольд, выставляю ладони вперед, всем видом демонстрируя: «Ребята, давайте жить дружно!»

– Ладно, посмотрю, что там по твоей ссылке.

– Вот-вот, изучи. И если все о’кей, сразу им напиши, что нам типа интересно.

Роммель пытается возмущаться, что его проигнорили, но всем, кроме него, уже хочется запрыгнуть в теплое метро, и мы прощаемся.

В подземке я вспоминаю еще одну важную штуку. Все-таки я не Стэн, на триста шагов вперед не продумываю.

– Слухайте, у нас же была идея собраться как-нибудь и устроить такой глобальный совет – куда дальше развиваться? В смысле музыки, продвижения и вообще…

Троцкий и Стэн кивают.

– Давайте, может, как-нибудь на днях? А то сколько можно откладывать…

– Собраться – это мы всегда за, душа моя Константин Константинович, – подмигивает Троцкий. Хитрым выражением личика явно намекая на то, что «собраться» – это забухать.

– Можно, – поддерживает Стэн. – А что конкретно обсуждать будем?

– Есть идеи кое-какие… Давайте во вторник вечером?

– Во вторник я не могу, – суровеет Троцкий. – Мы с Нюхачом пересекаемся.

Нас со Стэном передергивает при слове «Нюхач»: это главный и старинный друг Троцкого, с которым они бухают так, что нормальный человек от такого неумеренного пития давно бы умер. Вывод? В среду сходку назначать тоже бессмысленно: тушка Троцкого все равно будет нетранспортабельна.

– Тогда, может, в четверг после работы?

– О, это проще, – проясняется чело Троцкого. Еще бы: если начать пить в четверг, выходные начнутся на сутки раньше. – Только где, в «Хитер бобер» десантируемся?

– Ну, попробуем раскидать планы. – Стэн, как всегда, делает вид, что у него график плотнее, чем у Путина, но в итоге наверняка придет.

– Отлично! Роммелю я завтра наберу, поставим его перед фактом.

– Все, я выхожу! Бывайте! – Троцкий с нами прощается, это «Белорусская».

Стэн, вскинув на плечо бас и пожав мне руку, выходит через две станции (он сейчас снимает хату где-то в районе «Нагорной») и исчезает среди мигрантов и крашеных девочек на перроне «Тверской».

Я доезжаю до «Новокузнецкой» и делаю пересадку. В вагоне сесть негде, поэтому прислоняюсь спиной к дверям и только сейчас чувствую, как меня разморило после репы. Пивасик, конечно, свою роль сыграл, но раньше от четырех банок я бы был ни в одном глазу. Интересно, это недосып или уже старость на подходе?

Громыхать по рельсам до «Перово» еще минут пятнадцать, и от нечего делать я разглядываю публику в вагоне. Иногда можно насмотреться на таких кадров – воспоминаний на год хватит. Недавно, например, встретил изумительного типа: он вошел на «Маяке» и всю дорогу правой ладонью хлопал себя в грудь, там, где сердце. Два быстрых хлопка – пауза. Два быстрых хлопка – пауза. Как будто шифровку передает, Алекс – Юстасу. На «Аэропорте» он вышел и даже на ходу продолжал лупить себя, не сбиваясь с темпа! Наверное, если б под ним провалился пол, он бы и в полете барабанил по грудной клетке.

А в этот раз контингент в вагоне подобрался какой-то скучный. Девчонок – таких, чтобы хоть минимально симпатичных, – тоже негусто. Точнее – всего одна, совсем рядом со мной, поэтому не сразу ее заметил.

Я вообще плохо умею описывать людей. Приметы-то перечислить можно, но ведь это все равно получится фоторобот, а не живой человек. Так ведь? Но я попробую.

Светловолосая. Или я бы даже сказал, светловласая, потому что есть в ней что-то такое славянское, древнее. Как из былины. Я, правда, ни одной былины не читал (и даже не уверен, действуют ли в них девушки или хотя бы девы). Но вот она как раз такая – как будто телепортировали из былины, переодели в бежевый плащик и балетки, накрасили ресницы…

Стройненькая. Интересное, кстати, слово «стройная» – похоже на «строенная». Было три девушки, а их схлопнули в одну. Одновременно похожую на всех трех, из которых ее сделали… Причем получилась она не толщиной с трех, а именно стройная.

Представляете, как меня развезло, если мысли заплетаются в такие конструкции?

На пальце кольцо. Наверняка обручальное, потому что совсем простое на вид. Слушайте, неужели все симпатичные девчонки уже за кем-то замужем? И с книжкой в руках. Вот здесь я честно признаюсь: есть у меня такая слабость – стрелять глазами, кто что почитывает в транспорте. Мне когда-то Роммель присылал по почте прикол – «антибуки». Это защита специально от таких, как я, – стебные обложки, распечатываешь их и оборачиваешь свою книжку (если, конечно, она у тебя не электронная). Кто-нибудь в метро или автобусе палит через плечо, что читаешь, и видит заголовок типа «Как объяснить ребенку, что вы собираетесь его продать». Ну, или – «Итак, вы заболели проказой…» На крайняк – «Душим кошку за 15 секунд!» И рисунки на обложках соответствующие, вообще, все оформление, как у глянцевых бестселлеров.

Результат – любопытная Варвара шарахается от ужаса, получает глубокий шок и неизлечимые комплексы на всю оставшуюся жизнь…

Вот я как раз такая Варвара. Но ведь интересно же, что читает симпатичная девушка?!

А по пьяни и вовсе никто бы не удержался на моем месте.

Я заглядываю ей через плечо и сначала даже не понимаю, на каком языке это написано. Очень похоже на русский, но некоторые буквы – явно из чужого алфавита. Может, это сербский или какой-нибудь болгарский? Плюс еще некоторые буквы – красным шрифтом, хотя все в основном черным.

Еще раз украдкой смотрю на ее лицо – нет, точно русская, не иностранка. Может, у нее муж серб или болгарин? Приезжают к нам со своих Балкан и кадрят наших девчонок, пока мы по клубешникам рок-н-ролл играем…

Нет, а как русскому человеку такое прочитать? «Далече (потом какая-то шняга типа буквы «дабл-ю») мене (опять эта же шняга) гнано быти сотвори твоими агглы…» Следующую строчку пропускаю, а дальше еще круче: «и прославлю, и славлю пречтую бцу мрию, юже дал еси…»

Причем это не имена – все с маленькой буквы пишется! Плюс у них на каждом слове ударения, как в букваре у первоклашек. Точно какой-то славянский язык, потому что половина слов похожа на наши. Помню, была олимпиада, по ящику показывали гандбол, и у словенцев был игрок с дивной фамилией Козлина. Мы тогда со Стэном долго угорали над ним.

Хотя в принципе, если заморочиться, смысл уловить можно: кого-то далеко гонят некие агглы. И кто-то обещает: прославлю, и славлю, и пречтую… и мрию! Непонятно только, кого именно, и что в переводе значит «пречтую» и «мрию». И еще хорошо бы знать…

– Главное, кто такие агглы? – задаюсь я глубокомысленным вопросом и вдруг догоняю, что это звучит вслух.

Девушка былинной внешности вздрагивает, оборачивается и недоуменно смотрит на меня.

Косяк, ничего не скажешь…

– Вы мне что-то сказали? – Она смотрит мне в глаза, и я машинально отмечаю, что ошибся: вовсе она не накрашенная, просто ресницы очень длинные и черные.

Когда-то давно мы со Стэном твердо усвоили: если ляпнул чушь, надо принять максимально уверенный вид, чтобы все поверили, что так и задумано.

– Я просто хотел спросить: кто такие агглы?

– Кто? Агглы?

– Ну, точнее, как будет «агглы» в переводе с сербского?

Жена балканского экспата смотрит на меня с таким ужасом, как будто я закинулся мухоморами и несу дикую ахинею.

– С сербского? А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Ну, тогда с болгарского…

У нее проглядывает что-то похожее на улыбку: видимо, ситуация для нее постепенно превращается из страшной в забавную.

– По-моему, вы выпили, – примирительно говорит она. – А почему вы так интересуетесь этими агглами?

– Агглы волнуют меня с детства, – бодро рапортую я. – Особенно сербские, болгарские – в меньшей степени. Но сойдут и они. А выпил я совсем немного, правда!

– Боюсь, я вам ничем не смогу помочь, потому что про агглов слышу первый раз в жизни, – изъясняется она очень-очень вежливо, но иронично. – Может быть, англы? Было такое племя. И вообще, это из какой области? Откуда в вашем детстве вы про них узнали?

– Из вашей книжки, – говорю, делая покаянное выражение лица. – Очень неудобно признаваться, но я заинтересовался, что же вы читаете.

– Из этой?! Там точно не сказано ни про какие племена.

– Может, это и не племена, я же не знаю… А можно на секундочку? Вот, смотрите: «быти сотвори твоими агглы…» – указываю я пальцем.

Моя попутчица несколько секунд смотрит на строчку с таким видом, как будто ее разыгрывают. Потом улыбка возвращается на место, а еще через секунду она уже почти хохочет.

– Это не «агглы», это «ангелы»! «Отгнано быти сотвори твоими ангелы» – означает «чтобы твои ангелы прогнали».

– В книжке опечатка, что ли?

– Нет, конечно! На церковнославянском языке так пишется. Видите этот значок над словом? Он называется титло…

– Каком-каком языке? Я, если честно, думал, что это сербский или болгарский…

– Церковнославянском. Это язык, на котором ведется богослужение, ну и молитвы тоже обычно на нем… – Как только она начинает объяснять, сразу становится похожа на учительницу младших классов, но не особо строгую. – Эта книжечка называется молитвослов. А я-то голову ломаю: почему в переводе с болгарского?

– А вы, получается, такая прямо сильно верующая? Кстати, меня зовут Костя. А вас?

– А меня Дарья, можно Даша. Ну что значит «сильно»?! Наоборот, совсем не так, как хотелось бы… Извините, а вы когда-нибудь в церкви бывали?

Я честно вспоминаю. Когда у Саши Динова было девять дней, это все провернули прямо на кладбище. А больше вроде и поводов не было… хотя нет, вспомнил!

– Был, конечно. На свадьбе у одной подруги, они с мужем венчались. Правда, через месяц развелись. Ну и еще на всяких экскурсиях в храмы заходил… но это, наверное, не в счет? Вы же не про такое спрашиваете?

Интересно, почему я с ней продолжаю на «вы»? Обычно на раз-два на «ты» перехожу.

– Я спрашиваю именно про богослужения. Просто как раз сегодня думала: большинство людей, которые ничего про Церковь не знают, там по большому счету и не были. Получается замкнутый круг: не знают, потому что никогда не ходили, а не ходили именно потому, что ничего о ней не знают.

Мне почему-то вспоминается Стэн на подоконнике, разглагольствующий о религиях.

– Да не, я, в общем, нормально отношусь ко всему этому… Например, Кинчева я уважаю, а он прямо весь такой православный. Просто сам как-то не дошел. Не могу же я просто так идти по улице и зайти в эту вашу церковь!

– Почему не можете?

– Ну как, «почему»? Вы же не зайдете в гости к людям, с которыми не знакомы! В первую попавшуюся квартиру!

Что-то я разошелся, как будто меня задели за живое. Вообще-то я не настраивался на серьезные разговоры (наоборот, собирался постебаться слегка), но зацепило вот это ее умничанье про «замкнутый круг».

– Так меня-то вы уже знаете, Костя! Если хотите, приезжайте к нам, я вас познакомлю с моими друзьями. – Она хитро прищуривается: не по-ленински, а как-то мило. – И вы уже не сможете сказать, что по чужим гостям ходите.

Если бы я к ней клеился, сценарий был бы идеальный: сама предлагает встретиться еще раз. Но у меня правило: кадрить замужних девчонок – это не комильфо. А почему тогда я на нее так залип, потом разберусь.

– Друзья – это интересно… Но в церковь мне еще рановато: я же не умер и жениться не собираюсь, – отбиваюсь хохмой.

Я просто млею, когда девушки делают бровки домиком. Даже когда так презрительно, как сейчас Даша.

– А вы думаете, туда ходят только под венец или на отпевание? Это во-первых. Во-вторых, можно всю жизнь говорить «слишком рано», а потом станет слишком поздно. И в-третьих, зову я вас не в церковь, а на чаепитие.

Видно, я ее тоже здорово зацепил.

– Чаепитие? А что у вас пьют? Пуэр? Дым, спирт, порох, убивающий чай? – Я продолжаю клоунаду, хотя уверен, что цитаты из Ноггано, он же Баста, он же N1NT3ND0, православным девушкам ни о чем не говорят.

– Можете принести пуэр, мы и его заварим, – неожиданно меняет она гнев на милость. – Чаепитие для нас просто повод, а само мероприятие называется «Библейский кружок».

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция “Новогиреево”», – слышу я краем уха голос из динамиков.

– Ого, я с вами заболтался! Мне вообще-то надо было выходить!

– У меня у самой такое бывает… Ничего страшного, на следующей выйдете и вернетесь на одну станцию назад.

– А вы куда едете?

– В Новокосино, к подруге. Хотите, запишите мой телефон? Если надумаете заехать к нам в гости на кружок, будем очень рады.

– Какой кружок? Кройки и шитья?

– Нет, я же вам говорю – «Библейский кружок». Мы там читаем, обсуждаем прочитанное… Слушайте, не делайте такие глаза, у нас там никто не кусается! – хохочет Даша.

Я возвращаю глаза в орбиты (раз уж они оттуда вылезли) и собираюсь мягко закруглить разговор. Ну в самом деле, на фига мне все это надо, а?!

И вдруг меня осеняет: если они чего-то там читают-обсуждают, за один раз никто меня никуда не завербует, зато Стэна потом можно одной левой уделать со всеми его умными базарами за религию.

– Давайте ваш телефон, записываю, – достаю из кармана свой.

– Ой, здорово, – искренне радуется она. – Мне сразу показалось, что вы неравнодушный. Пишите: восемь, девятьсот девять, восемьсот один…

– Секундочку… Елы-палы… Я тут, знаете, уронил телефон, теперь у меня единичка не всегда прожимается…

«Станция “Новогиреево”», – информирует мерзопакостный голос из динамиков.

– Ага, нажалась! Все, записал! Даша, счастливо, выхожу!

Я выскакиваю из вагона под речитатив о том, что с дверями надо быть осторожным, а следующая станция «Новокосино». Успел!

Мимо меня пролетают вагоны, Даша семафорит мне рукой в знак прощания. Я почему-то (видимо, сказываются четыре пива) не сохраняю телефон, набранный с таким трудом, а просто делаю вызов и сразу сбрасываю.

Пока я вальяжно перекатываюсь на другую сторону платформы, в голове проклевывается мысль: интересно, этот их «кружок» – это, случайно, не такая секта, куда сначала затягивают всякие гуру, а потом люди переписывают на них машины и квартиры? О которых Роммель сегодня рассказывал на репе.

Хотя… ни машины, ни квартиры у меня же все равно нет!




Глава вторая,

в которой сочиняется пресс-релиз


Из интервью рок-звезды: «Первую группу мы собрали в девятом классе. Из инструментов у нас тогда был только штопор».

    Анекдот

Дома, включив комп, я прохожу по ссылке, которую мне прислал Стэн.

Про «Идею Fix» я, конечно, слышал. В таких местах мы еще не играли. Вообще все клубы можно разделить на три категории.

Первая – это бомжеклубы типа «Напряга», «Икс-клуба» или «Блиндажа». Любая группа начинает именно в них со «сборных солянок»: это когда за вечер играет куча никому не известных команд, от трех-четырех до… наверное, бесконечности. Надо очень сильно постараться, чтобы вашу группу не допустили выступать здесь. Играют, как правило, либо бесплатно, либо заранее выкупая билеты. Встречается и изуверская схема – когда команде ставится условие, чтобы на них пришли, например, двадцать человек. Придет девятнадцать – выступление может не состояться (хотя на практике все эти угрозы редко приводят в исполнение). Каждая команда играет сет от двадцати до сорока минут (часто в это время впихивают еще и настройку).

Неизменные атрибуты – дичайший звук, отсутствующий (или маловменяемый) звукооператор за пультом, заблеванный туалет. Главный напиток – нечто, в целях конспирации именуемое пивом (в особо клинических случаях бодяжится димедролом). Основная аудитория – малолетки, панки, готы, случайные однокурсники, музыканты дружественных (или вражественных) групп. Тексты разобрать из зала невозможно в принципе.

Помню, как мы с Роммелем приковыляли в «Напряг» на первый (и последний) концерт группы с дивным названием «Времена боли», где на барабанах в то время подвизался Троцкий. Ах, что за стиль, спросите вы? Гитарно-барабанное месиво с утробным ревущим вокалом Герцога, которого Троцкий знал еще со школы.

Когда мы вывалились из зала, Роммель сказал:

– Ну, пацаны – красавцы! Правда, я ни одного слова не понял. Они вообще на русском или на английском пели?

– Ты лошара, – горделиво ответил я. – Я разобрал целое слово «вечность»…

Впрочем, будущим рок-звездам надо с чего-то начинать свой тернистый путь? Как ни крути, все наши концерты мы играли именно в таких заведениях.

Периодически здесь лабают группы, известные в узких кругах. Но ключевые слова здесь – «периодически» и «узких».

В общем, надо как-нибудь выделить время и написать в Википедию статью «Бомжеклубы». Потомки должны знать и помнить о них.

Вторая категория – это как раз «Идея Fix» и ей подобные. Это уже куда серьезнее, подразумевается хотя бы минимальное умение играть музыку, и облажаться на такой площадке совсем не хочется. Сюда, например, можно пригласить приличную девушку, которую видишь второй раз в жизни. Здесь «сборные солянки» бывают нечасто, в афише нередко значатся сольники групп, звучащих на радио. Поэтому запрыгнуть на эту новую ступеньку довольно лестно.

Третий тип – это топ-клубы, в которых малоизвестная команда может засветиться, разве что приведя с собой взвод морпехов с огнеметами. В основном это площадки для звезд, и на благотворительности (типа помощи гаражно-подвальным куртам кобейнам) они не специализируются.

Итак, провалившись по ссылке, попадаю на сайт «клуба второй категории».



18 июня – день рождения Пола Маккартни в клубе «Идея Fix»! На нашей сцене выступят молодые московские команды. От групп, желающих принять участие, требуется наличие студийной демозаписи, фотографий группы и пресс-релиза. Предпочтительные стили: биг-бит, классический рок, поп-рок, блюз-рок.



Ну и дальше все как обычно: на нашу сцену не допускаются группы экстремистской направленности и т. д. и т. п.

Захожу в раздел «Контакты», там есть е-мейл арт-директора. Интересно, что у нас общего с Полом Маккартни?

На самом деле – ничего нереального. Демок, то бишь демозаписей, у нас хватает. Еще когда группы как таковой не водилось в природе, а мы с Роммелем просто сочиняли песни, было решено, что раз вдвоем их не сыграешь вживую, то нужно хотя бы записать. В студиях мы ничего не понимали, клюнули на первую попавшуюся объяву в Инете, позвонили и угодили в объятия Котенко – очень колоритного персонажа, без него в этой истории тоже не обойдется. Если забуду, напомните мне?

В общем, с демками засад не предвидится. Создаю письмо, подцепляю к нему три файлика – «Небо птицам», «Лазанью» и «Взаперти». Качество вполне сносное, да и вряд ли их кто-то будет слушать.

С фотками хуже – ничего похожего на фотосессию у нас в жизни не было. Я зависаю, но быстренько вспоминаю про снимок, который Светик сделала после второго концерта на свою мыльницу. Ничего лишнего, четыре лузера на фоне сцены (Троцкий с выпученными глазами вполне мог бы сниматься в рекламе «Имодиума»), но кто же будет придираться? Скорее всего, в клубе просто удостоверятся, что мы не в черной униформе, головы у нас не бритые и на рукавах нацистских нашивок не носим.

Нахожу фотку, цепляю к тому же письму.

А вот про пресс-релиз – не ожидал. Вообще в первый раз встречаю такие понты. В голову приходит, что если бы та самая группа бритоголовых в униформе и с нашивками действительно захотела бы выступать в «Идее Fix», то на этом этапе она бы и споткнулась.

Но, по-моему, задачка минут на десять. На втором или третьем курсе мы делали пресс-релизы, и хотя ровным счетом ничего с того семинара я не вынес, точно помню, что дело нехитрое. Секунду борюсь с искушением почитать в Инете, как все-таки эти пресс-релизы пишутся по-грамотному, но побеждает здравая мысль, что структура, стиль и прочее никому не сдались. Потому что гипотетические бритоголовые, которых надо отсеять, пресс-релизы писать не способны в принципе, и любой клубный арт-директор это знает с малых лет.

Итак, бодро стучу пальцами по клаве. Преувеличение – это ведь не вранье, верно?



Группа «Хальмер-Ю» – имя, которое вскоре громко зазвучит в мире русского рока.



Мм… Вообще-то, чтобы оно громко зазвучало, надо, чтобы хоть кто-то его выговаривал с первого раза. Хотя вот Троцкому после полутора лет игры в группе это уже удается. Иногда.

Само название придумал, разумеется, Стэн.

– Звучит! А это вообще из какой оперы? – спросил я его тогда. Мы только что по частям выволокли диван из его съемной квартиры на мусорку и сидели на пуфике, выбрасывать который было жалко до невозможности.

– Это такой заброшенный город. Город-призрак. Я нарыл в Сети: раньше там жили всякие шахтеры, а в девяностые из него всех взяли и выселили. И с тех пор туда ездят всякие чуваки, которые по урбан-туризму прикалываются, довольно много их отчетов в Инете есть. Да, и еще самое прикольное: короче, кто-то из наших высших сил не так давно летал на «Тушке» и с нее шмальнул ракетой по заброшенному дому в этом самом Хальмере-Ю. Попал – не попал, не помню, но веселье было – это точняк.

Похихикали – мы, конечно, не оппозиция, но почему бы не поржать, если смешно?

В общем, я понял, что мне таких крутых идей не родить, и согласился.



Группа возникла в Москве в 2010 году…



О том, как мы с Роммелем сидели и сочиняли нетленки, вы уже вроде бы знаете. А когда мы с ним записали первые демо у Котенко, я первым делом принес их послушать Стэну.

– Офигенно, – сказал Стэн, но потом спохватился и добавил: – Нет, дерьмо, конечно, полное – звук, аранжировки ваши и вообще… А на басу сложно научиться играть?

Оказалось, что сложно, но мы с Роммелем уже загорелись идеей собрать настоящую группу – такую, как «Диатрима» или хотя бы «Времена боли», – и басист был очень-очень нужен. Поэтому была изобретена потрясающая методика игры, не имеющая аналогов в мире бас-гитарного искусства. На гриф над каждым ладом клеился кусок лейкопластыря, ручкой на нем писалась нота – F, G, A и так далее.

– В струнах ты путаешься, – авторитетно заявил Роммель. – Значит, надо научиться играть только на одной струне. Типа как Паганини.

Главной заботой перед концертами теперь было, чтобы никто не спалил это ноу-хау (не потому, что украли бы идею, а потому, что зашквар был бы неслыханный). Поэтому из чехла бас вынимался только перед настройкой, а на самом концерте Стэн предусмотрительно загораживал гриф от публики.

Первый концерт мы сыграли втроем под драм-машинку. Звук от нее был больше похож не на грохот барабанов, а на горестное тиканье бабушкиных часов, лишившихся кукушки. Зато на втором!.. На втором над установкой уже нависал Троцкий, благо «Времена боли» после единственного концерта приказали долго жить.

Впрочем, тогда он еще был не Троцкий, а Вадя. Но Стэн решительно это исправил.

– Надо, чтобы мы все были по прозвищам, – заявил он в тот день, когда мы пытались снять первый самопальный клип. – Запоминаемость, господа, – это ключ к успеху!

Вот так и явилась миру группа, состоящая из пламенного наркома, персонажа мультика «Саус Парк», гитлеровского генерала (о чем Рома вряд ли подозревает) и вашего покорного слуги.



…и уже успела заявить о себе на концертных площадках столицы, дав ряд ярких концертов.



Если честно, концертов было всего четыре. «Напряг», «Блиндаж», «Икс-клуб» и снова «Напряг». Аллегро, анданте, скерцо и снова аллегро.



Состав группы – четверка амбициозных молодых музыкантов.

Роммель – обаятельный фронтмен группы, верный стилю романтических рок-н-ролльных семидесятых.



Если вы можете пройти мимо джентльмена, который на лекции по политической истории вскакивает посреди аудитории и, натягивая воображаемый лук, орет: «Я эээльф!», то у вас напрочь отсутствует талант искать будущих суперзвезд. Профессор-историк таким даром явно не обладал, поэтому и отправил Роммеля за дверь, даже не уточнив, кто он – Феанор, Элронд или, скажем, Келеборн. А заодно под горячую руку почему-то попал и я. Так мы познакомились. А когда выяснилось, что он еще и петь умеет, на горизонте замаячил «Хальмер-Ю».



Крыс – автор западающих в душу текстов, посвященных любви и ненависти, жизни и смерти, в них всегда есть место настоящей лирике и суровой правде жизни.



Один из первых текстов, который я принес Роммелю, украшали примерно такие шедевральные строки:



Шершни самопальных гранат

вас будут жалить люто,

Плюмбум и тринитрофосфат

в глубинах Абсолюта.

Новый гитлерюгенд готовит

нам всем хрустальный вечер,

Вождь из племени Безголовых

уводит Бекки Тэтчер.

Жиголо на пикколо

играет фугу в ре-миноре.

Слышишь, как затикало?

Prodezza, patria, amore!



– Гениально! – заявил Роммель.

Потом перечитал текст и уточнил:

– Ну… в меру гениально.

К счастью, в тот вечер мы пили привезенную кем-то настойку, и наш Музыкальный Мозг очень быстро стал маловменяем. Поэтому песни из этого бреда не получилось.



Стэн – серый кардинал группы, ее негласный команданте и бессменный бас-гитарист.



Со Стэном я знаком еще с Верхнего Околея: мы там учились в параллельных классах, и однажды, когда мне было лет восемь, в школьном коридоре ко мне подошел незнакомый пацанчик. Я его, конечно, видел и раньше. Его отличительной чертой было то, что на рукаве школьной формы, там, где эмблема в виде солнышка и раскрытой книжки, на обложке этой самой книжки ручкой было написано: Mein Kampf (позже Стэн раскололся, что это работа его старшего брат ельника).

– Мы Бандиты, а вы Алкоголики! – уверенно предъявил он.

Я сразу догнал: это он намекает, что я учусь во втором «А», а он – во втором «Б». В драки я тогда лезть боялся, поэтому сделал вид, что шутка мне понравилась, и мы подружились.

Хотя в то время в Верхнем Околее люди пили так, что большая часть города должна была учиться именно в классе «А».

Потом, когда школа закончилась, мы оба перебрались в Москву, поступили в разные универы, вместе снимали первую хату. Потом Стэна в моей жизни стало как-то слишком много, и при первой возможности я с ним разъехался. Впрочем, лучшими друзьями мы, конечно, остались.



Троцкий – несокрушимая машина, задающая своими барабанами ритм Музыке нашей жизни.



Откуда в первый раз взялся Троцкий, он же Вадя, рассказывать долго. Лучше напомните мне как-нибудь, когда будет время. Скажу одно: в начале нашей дружбы у него случались явные проблемы с тем, чтобы формулировать мысли.

После какой-то пьянки все уже разошлись, а мы с ним зависли вдвоем на «Сфере» (это место, где мы традиционно бухали, – до, после или вместо лекций).

– Слушай, Константин Константинович… – игривым голосом заговорил Вадя. – А как ты смотришь… так сказать… насчет пидарасов?

Сказать, что я напрягся, – ничего не выразить. Нет, то есть я, конечно, был готов к тому, что эти товарищи существуют не только в анекдотах, а встречаются и в реальности, но…

Лихорадочно продумывая, как поскорее сделать ноги, я нетвердым голосом осведомился, что он имеет в виду.

Выяснилось, что Вадя просто захотел рассказать анекдот про секс-меньшинства. А так как он человек очень деликатный, то и поинтересовался моим отношением к этой теме – вдруг я толерантный или еще что…

Сейчас технико-тактические характеристики Троцкого следующие: а) сто двадцать пять кило чистой харизмы; б) крейсерская скорость – литр пива за двадцать минут (до пятого литра стабильна, потом незначительно возрастает); в) и, конечно, утонченная лексика: вместо «пидарасы» – «мужеложцы» (видимо, с того самого раза), вместо «Крыс» – «душа моя Константин Константинович», а вместо «че?» – «ах вот, значит, как?»

Хотя, когда такая горилла в ответ на безобидную реплику поднимает на тебя тяжелый бронетанковый взгляд и раздельно цедит: «Ах вот, значит, как?» – хочется прыгнуть в ближайший люк и захлопнуть за собой крышку.



Среди ее музыкальных ориентиров – классический русский рок, оплодотворенный современным хип-хоп-саундом.



О, это наш «фирменный почерк». И не говорите мне, что и то и другое просто разные сорта говна.

– Это будет наша фишка, – уверенно планировал Стэн. – В восьмидесятые был советский рок, сейчас эстафетная палочка – у русского рэпа. Кто их сумеет скрестить, станет самой коммерчески успешной группой!

Я радостно подвякивал. Петь ваш покорный слуга не умел, а чтобы красоваться с микрофоном, нужно было убедить всех, что пение Роммеля отлично сочетается с моей читкой.



Это банда со спаянным коллективом верных поклонников…



Рекорд по количеству «верных поклонников» принадлежит нашему второму концерту. Аж двадцать две тушки (хотя Роммель насчитал двадцать четыре). Музыку из них слушали в лучшем случае человек десять.

Кстати, именно на том самом концерте мы обделались так, что и вспоминать не хочется. Не иначе из-за того, что фанатская армия разрослась до немыслимых пределов. Отвлекает, знаете ли.



…и незабываемым драйвом и магией живых выступлений.



Зато на четвертом было куда круче. Как только мы вышли на настройку (гордо именуемую саундчеком), Роммель обнаружил, что у него сгорела единственная гитарная примочка. Ситуацию спас Стэн – он врубил его гитару напрямую в комбик. Мы ободрились и врезали свой лучший концерт: я прыгал со сцены на танцпол и обратно, Роммель махал хаером так, что ни на одной фотке его лица не разобрать, а Троцкий (видимо, насмотревшись концертов рок-звезд) после финальной песни зашвырнул барабанные палочки в зал. Но, поскольку силушка богатырская после всех сбивок-отбивок еще осталась, публику они перелетели и угодили в звукаря, который со своим пультом окопался на противоположном конце зала.



Группа «Хальмер-Ю» будет рада украсить своим фирменным выступлением вашу сцену!

Координаты: 8-910-184-78-02 (Константин, продюсер «Хальмер-Ю»).



Ну вот и все! Смотрю на часы – в десять минут явно не уложился.

Сохраняю и прицепляю к письму текстовый файлик, нажимаю «Отправить». Все это великолепие окончательно должно убедить «Идею Fix» в том, что «Хальмер-Ю» – это явно не пресловутый бэнд из фашиков с нашивками, прочно поселившийся в моем сознании (и даже успевший мне полюбиться).

Кстати, а вот наше название этим парням, как ни странно, подошло бы.




Глава третья,

в которой цитируются Гоголь, Гете и Ноггано


Смотри, не отрываясь, в мои глазницы,

Увидишь в отражении, как сдают позиции!

    D-Man 55 и 25/17

В «Хитер бобре» я оказываюсь первым. Хотя вообще-то это на меня не похоже.

Самое стратегическое место – напротив большого экрана. Во-первых, можно смотреть футбол или биатлон, а во-вторых, здесь наш любимый стол, который зачем-то поставили ровно на границе между курящим и некурящим залами. Мы его за это и полюбили – сидишь как будто на нейтральной полосе. К тому же и смысл налицо – Роммель и Троцкий то бросают, то снова начинают дымить.

Если помните, это был мой почин – собраться «всем оркестром» и решить, что мы делаем с группой дальше. Полторы недели назад у нас был концерт в «Напряге», и дальше мы планов не строили. Сегодня ничего спортивного не транслируют, на экране – показы мод, прикиньте? В пивном заведении! Я утыкаюсь носом в меню, хотя изучать там нечего – оно совсем куцее и выучено наизусть.

Первым из однополчан появляется Троцкий.

– Шалом!

– Шалом… Слушай, а почему ты все время по-еврейски здороваешься?

– Ну, не все время, душа моя Константин Константинович! Раньше же не здоровался.

– А потом что случилось? Обрезание сделал?

– А потом вы меня стали звать Троцким.

Секунд десять я сижу и пытаюсь врубиться. Потом догоняю – Троцкий же был еврей, значит, Вадя считает, что надо «отрабатывать образ». Ну-ну.

Я сразу представляю, как бесстрашный нарком (или кем он там был?) именно так и здоровается – например, с Лениным. Один из них, само собой, в кипе (наверное, все-таки Ленин), а другой – с пейсами.

– Все, только сейчас въехал. Ну, это мало кто оценит.

Тут я вижу, как между столами лавирует Стэн, и мы обнимаемся.

– Ну, о чем говорить будем?

– Подожди пять сек, Роммеля давай дождемся.

– Набери ему.

– Он сам звонил, когда я выходил из метро, – сообщает Троцкий. – Сказал, минут на десять опоздает.

– Значит, на тридцать.

Про себя отмечаю – последнее время Стэн докапывается до Роммеля. Практически по любому поводу.

Но на этот раз действительно – десять минут все растягиваются и растягиваются. Официанты нас игнорируют, собрались и треплются около стойки.

«О, – думаю, – надо рассказать им пока про девчулю, которая читала в метро… как она эту книжку называла? Прикол ведь!»

Открываю рот и тут ловлю себя на неожиданной мысли – что-то совсем не хочется, чтобы эти два бурундука хохмили и умничали о ней.

О как! Значит, у нас все серьезно?

Хорошо хоть, один официант снисходит до нас, и можно заказать пиво. Беру два – второе для Роммеля, и вижу, как Стэн поджимает уголки губ. Я его мимику наизусть знаю и могу перевести – дескать, пусть сам заказывает и не заставляет себя ждать.

– Пожевать берем что-нибудь?

– Пока нет, – отвечает Стэн.

Я все понимаю – у него последнее время плохо с деньгами. Реально туго, и поход в любое заведение – это для него пробоина в бюджете. Наверное, от этого он такой раздражительный.

Эх, надо было собраться у кого-нибудь дома или просто на улице, пока погода шепчет! Хотя раньше нужно было думать.

– Всем привет!

Это на свободный стул обрушивается Роммель.

Стэнище картинно смотрит на часы под потолком.

– Двадцать восемь минут, все в рамках приличия, – играет на опережение Роммель. – Ну, Крыс, давай излагай: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы…» Троцкий ржет.

Вот уж от кого не ожидал – неужели помнят школьную программу?

– Короче. Вот, сыграли концерт. У нас есть несколько вариантов, что дальше…

Оратор из меня сегодня никудышный. Я беру салфетку, утюжу ее в руках. Читал в одной книге, что многие великие бизнес-идеи рождались, когда некие американские гении рисовали что-нибудь на салфетках.

Бойцы пока слушают как-то расслабленно – уткнувшись в телефоны.

– Вы меня слушать будете или нет?

– Да слушаем мы тебя! Ты же пока ничего особо не говоришь. Ну, несколько вариантов, а дальше?

– Да, несколько вариантов. Можно, в принципе, и дальше играть концерты. Это вариант номер раз.

– С той же программой?

– С той же. Хотя, между нами, это не программа, а кошкины слезы – сколько у нас сейчас, семь песен отрепетировано? Так что вариант номер два – это сесть и репить что-то новое. Тогда можно будет выступать уже не на полчаса, а нормальный сет, как у той же «Диатримы».

– На час?

– Мм… На час – это сложно, – скептически мычит «серебряный голос России». – Это сколько песен-то новых надо?

– Еще столько же, – прикидывает Стэн. – А третий вариант какой?

– А я вот что хочу сказать! Тексты у нас… того… – вдруг предательски подкапывается под меня Троцкий, – из серии: «Он твой мальчик, ты его девочка». Чтобы песни цепляли, надо агрессивнее!

Вот Брут, а?! Брутальный Брутище!

– Например?

– Ну, например, взял бы и написал что-нибудь «милитари»! Про уличные бои какие-нибудь, обстрелы, эти, как их… растяжки в подъездах!

– Ты в детстве в солдатиков не наигрался, что ли? – вгрызаюсь я в него. – Ну какие сейчас сражения? Все сидят в офисах, за Фейсбуком света белого не видят. Вот ты можешь представить, что сейчас начнутся бои… скажем, в каком-нибудь Саратове? Или перестрелки в Донецке?

– Да вряд ли, – признает, чуть поостыв, Троцкий. – Ну, ладно, может, реально глупость ляпнул…

Я чувствую, что разговор надо возвращать под контроль.

– Короче, третий вариант такой – надо повышать наш уровень! Потому что сколько можно играть в бомжеклубах для пятнадцати друзей?

Я знал, что с этого места их зацепит. Потому что такой разговор давно назревал.

– Так, – кивает Роммель. – Повышать уровень – значит учиться играть! Технику ставить вам всем надо нормальную, это точно.

– В музыкальную школу идти, что ли? – ломается Стэн.

– Тебя не возьмут. Ты там первоклассниц распугаешь. Еще, конечно, инструменты и примочки у нас не алле… Тоже как бы резерв для улучшения…

Я знаю, что сейчас Стэн взовьется и начнется свара. Это из раза в раз – Роммель все время его пинает, что надо нормально играть (и по делу пинает), Стэн на такие разговоры щетинится и огрызается.

– Нет. Учиться, конечно, – дело хорошее. Но давайте смотреть стратегически!

Наконец-то приносят пиво. На серьезный разговор есть час или чуть больше, потому что существует некий критический объем пиваса, после которого «смотреть стратегически» уже не получается.

Троцкого касается особенно.

– Поэтому, – поднимаю палец вверх, – есть следующая мысль. Сколько нам сейчас? Двадцать два – двадцать три. В сорок лет рок-звездами не становятся! Не верите – почитайте биографии. Чьи хотите.

– Наш мальчик хочет стать звездой! – фыркает Роммель.

– А ты не хочешь? – Стэн подается вперед. – Тогда какого лешего мы репим, играем концерты, демки пишем? Чтобы малолетки в «Напряге» тащились?

– Да, дружочек, – подхватываю я, – надо уже определяться. Если кто-то всю жизнь хочет провести на работе, никого не держим. Я сейчас буду говорить громкие слова, но сильно ржать не надо, потому что я знаю, что прав. За последние лет семь сколько ярких русских рок-групп появилось? В смысле стали реальными звездами?

– Ноль, – без раздумий отвечает Стэн.

– Ноль целых ноль десятых, – кивает Троцкий.

– Вот. А между тем русский рок – нормальная ниша на рынке. Рано или поздно кто-то должен выстрелить, только надо, чтобы продукт был талантливый и качественный. Так почему бы нам не подсуетиться?

– Сложно, но можно, – кивает Троцкий. – А че: песни Крыс умеет писать нормальные, Роммель тоже вполне на фронтмена тянет.

«Фронтмен» остается в меньшинстве и капитулирует.

– А раз все согласны, есть предложение. Все эти концерты в бомжеклубах, репы и демки – дело хорошее, но звездами так не становятся. Этим можно до пенсии заниматься, а толку ноль. Я тут прикидывал в последнее время и, кажется, придумал, что мы теперь делаем.

«Гитара», «бас» и «барабаны» с интересом смотрят на меня.

Ну, все, отступать некуда – пора рубить сплеча.

– Мы садимся писать альбом.

Наступает абсолютная тишина. Не скажу, что пацанчики обомлели, – но, похоже, если бы это не предложил я, не решился бы никто.

– И это еще не все.

Тишина прямо такая, как надо. Залюбуешься. Полное внимание.

– Мы садимся писать настоящий альбом. Такой, чтобы вышел – и мы звезды!

Вот теперь тишина совсем грандиозная. По-моему, даже официанты перестали трепаться и переваривают мои ошеломительно-исторические словеса. Ощущение из серии «Остановись, мгновенье, ты прекрасно».

Первым в игру возвращается, конечно, Стэн.

– Так… Ну, круто… А че? Возьмем и запишем. Нарисуем – будем жить…

– А «настоящий» – это как? – влезает Троцкий. – Мы же уже писали кучу демок у Котенко. Если собрать их в кучу, на альбом точно наберется.

– Настоящий – это значит с профессиональным звуком. И писать надо не у Котенко, а в нормальной взрослой студии, с реальным качеством. Чтобы можно было впарить любому продюсеру. Или на радио. Ты думаешь, Вадюша, что самопальную демку будут серьезные люди слушать?

– У «Диатримы» ничего подобного не планируется даже, – сообщает Роммель.

Еще несколько минут я трамбую им уши внушительными терминами типа «саунд-продюсирование», «студийный грув» и «ненавязчивый мастеринг», а главную бомбу оставляю на десерт.

– Но все это имеет смысл только при одном условии, – беру паузу, а вот теперь «Огонь!»: – Играть на записи должны нормальные музыканты, чтобы все прописали качественно.

– То есть как? Вместо нас кто-то сыграет наши партии? – теряется Стэн.

– Вместо нас. И не кто-то, а профи, сессионщики. Или ты так круто втыкаешь на басу? Может, ты Фли? Или Маркус Миллер?

Стэн явно раздавлен, да еще и добит тем, что не знает, кто такой Маркус Миллер (который, получается, круче самого Фли). Я, правда, тоже прочитал о нем только вчера и ни одной ноты в его исполнении не слышал, но сейчас это неважно.

– А мы-то тогда что в этой студии делать будем? Что там останется нашего?

– Наши песни. Наши голоса. Наши идеи. Наше руководство.

На «руководстве» Стэн явно оттаивает, а Роммель с Троцким – те и вовсе глядят на меня, как кошки на владельца фабрики по производству валерьянки.

Десять минут назад за такую идею они бы меня порвали на британский флаг, но сейчас проглотили как миленькие. Прямо как в песне: «Братва согласно закивала, Ноггано – лидер».

– А лаве? – вдруг вскидывается опомнившийся Роммель. – Студия, музыканты, мы же такое просто не потянем, там бабосы астрономические!

Посыл понятен – опасается, что его заставят скидываться.

– Без паники! Разбивать свинью-копилку тебя никто не заставляет, можешь дальше копить на трехколесный велик. Деньги я достану, это вас парить не должно.

Ох, наверное, хватит с них сегодня потрясений, что-то много всего я на них за один раз вывалил. Не ровен час, кого-нибудь кондрашка хватит – вон какие мордашки неестественные.

Впрочем, пацанчики справляются с шоком довольно шустро. Во-первых, им явно в радость, что кто-то за них все уже решил, а во-вторых, прикольно ощущать себя в роли Молодых-Звезд-Замышляющих-Дебютный-Гениальный-Альбом.

Мимоходом сообщаю, что в Дебютном-Гениальном-Альбоме будет десять песен. «Для демократии» спрашиваю – ваше мнение, уважаемые коллеги? Ясное дело, уважаемые коллеги против числа «десять» ничего не имеют.

– «Взаперти» надо по-любому писать, – заявляет Роммель.

– Еще «Лазанью», «Удушье», «Дуги Бримсон», – подхватывает Стэн.

– «Прямой эфир»? Нормальная песня, – предлагает Троцкий. При этом вопросительно смотрит, и что характерно, только на меня.

– Нет. Давайте так. Это должен быть альбом, где каждая песня – хит. Сто-про-цент-ный. У нас разве таких много?

Я говорю уже на автомате (все ведь сто раз обдумано), а сам вспоминаю о воскресной встрече в метро. Почему-то представляю, что девушка с молитвенником (так ведь это называется?) слышит наш разговор и смотрит на меня как-то… с сожалением, что ли… Хотя, по-моему, то, как я сейчас всех прогнул, – это просто восторг.

Чтобы прогнать эти мысли, несколько раз резко мотаю головой (со стороны, наверное, выглядит мило и экспрессивно, как и полагается Молодой-Звезде-В-Предвкушении-Гениального-Альбома), и небрежно выдаю последний отрепетированный аккорд:

– В общем, я просто предлагаю. Если вам всем нравится, можно вот так сделать. Мы же всегда решаем все вместе, так что вы смотрите.

– А чего там решать, – недоуменно тянет Троцкий. – Ты же все вон как продумал.

– Сколько можно по бомжеклубам играть, – поддерживает Роммель.

– А когда ты это все планируешь? – интересуется Стэн.

– Надо садиться и писать новые песни. Мы же сейчас сколько насчитали таких, за которые не стыдно?

– Четыре. Ну, от силы пять, – отвечает Стэн и смотрит на свои руки. Он, оказывается, загибал пальцы и до сих пор так и не разогнул их. – «Лазанью», «Взаперти», «Удушье», «Дуги Бримсон». И «Прямой эфир», как запасной вариант.

– Значит, еще пять-шесть надо. Пока студию найдем подходящую… Я бы предложил осенью.

– Кому надо, отпуска возьмем заранее, – обреченно кивает Стэн.

А это значит, что все уже окончательно подписались!

Интересно, что бы на это сказала гражданочка с этим… как его… молитвосборником?




Глава четвертая,

в которой прослушкой занимаются не только шпионы


Пить до утра в ожидании рассвета – какая тоска!

Я зажмурил глаза и придумал тебя.

    Nautilus Pompilius

«Хитер бобер» мы покидаем в районе одиннадцати, дома я проверяю почту и вижу письмо из «Идеи Fix».

«ОК, вписали вас. Наберите денька за два до даты». И телефон.

Отлично!

Кстати, если кому-то кажется, что ответ страдает излишней лаконичностью, могу заверить: это практически «Война и мир», встречаются ответы от арт-директоров и из одного слова. Самый короткий мэйл был, когда мы вписывались в «Икс-клуб» с нашим третьим концертом. Тогда в ответ на мое развернутое послание пришел реплай, состоявший из одного знака «+». Дескать, приходите-играйте, а каждой группе из «сборных солянок» отдельное письмо писать – никакого времени у занятых людей не хватит.

Хватаю телефон, чтобы порадовать Стэна: он наверняка еще только приехал к себе на хату и, значит, пока точно не спит.

Вместо того, чтобы посмотреть на экран телефона, по привычке не глядя нажимаю последний вызов из списка. Обычно это и есть Стэн, мы с ним созваниваемся постоянно. Но в этот раз алгоритм дает сбой, и после шести или семи гудков (непохоже на нашего Маркуса Миллера, тот всегда вертит мобильный в руках) слышу недоверчивый девичий голос:

– Алло?

Первая мысль – Стэн подселил к себе какую-то мадемуазель, нам ничего не сказал, и вот она хватает его трубку почем зря. Пока он, например, завис в душе. Не успеваю поразиться скрытности Стэнушки, утаившего от друзей такую новость, как меня осеняет: голос мне откуда-то знаком!

– Алло! Я вас слушаю!

Так это же та девушка, с которой я встретился в метро! Ну, которая еще про ангелов читает! И заманивает людей в секту.

Голова начинает работать быстрее, и я соображаю, что с того дня никому не набирал, поэтому ее телефон так и остался последним в журнале вызовов. Элементарно…

А как зовут-то ее? Надо же что-то ответить…

– Добрый вечер! – говорю.

– Может быть, доброй ночи?

Ой, я идиот! Она же наверняка уже спит! От ужаса я начинаю врать:

– Знаете, я сейчас не в Москве, в другом часовом поясе! Поэтому немного напутал со временем… Действительно, у вас сейчас уже ночь. Я надеюсь, не разбудил?

– Нет, я еще не сплю… Простите, а с кем я говорю?

Даша! Точно, вот как ее зовут!

– Даша, меня зовут Костя! Может, вы меня помните? Мы с вами познакомились несколько дней назад в метро, вы меня еще приглашали к вашим друзьям. И сказали, чтобы я привез пуэр. Типа, и его заварите…

Пауза. Что же ей еще-то сказать, чтобы вспомнила?

– Конечно, Костя, я вас помню. И про пуэр тоже. Правда, по-моему, вы опять… слегка навеселе?

Ну какое ее дело, а?

– Пустяки, Даш! Просто я… с поминок! У соседа по подъезду сорок дней было, пришлось немного выпить…

С каких еще поминок, что я плету?

– Ваши соседи по подъезду живут в другом часовом поясе?

– Да нет! Я сейчас приехал к родне, а у них тут сосед умер… сорок дней назад.

– Царствие ему Небесное, – вежливо отзывается Даша.

– Ну да… Но я же не из-за соседа звоню! Я хотел… эээ… спросить: мне очень хочется приехать по вашему приглашению, но я не знаю, куда ехать! И когда?

Мне? Хочется к ним приехать? Больше наплести нечего, да?

– Я сейчас все объясню, – уже другим, потеплевшим голосом отзывается Даша. – Наш кружок собирается по субботам, после вечерней службы…

– Не понял, а это когда?

– Примерно в 19:30. Территориально это ближнее Подмосковье, город Балашиха…

Я хватаю ручку, записываю то, что она диктует, а сам думаю: сколько же разных вариантов было, как повести разговор! Начиная с варианта «сбросить вызов и не заморачиваться» и заканчивая «пригласить на поминки к соседу». Но почему-то выбрал самое стремное – напроситься на этот их «кружок». Чистый Фрейд! Или Фрейд о таком не писал?

Ах да, у меня же есть уважительная причина: надо уделать Стэна новыми духовными познаниями.

– Даша, я все записал! Если без форс-мажоров, в эту субботу приеду.

– Хорошо, Костя, я очень рада! Доброй ночи!

– Счастливо!

Кладу телефон на стол и зависаю, обдумывая свое загадочное поведение. Потом снова хватаю мобилу и набиваю Стэну эсэмэску: «Нас вписали в Идею! Дата – 18.06». Подумав, добавляю Роммеля и Троцкого и отправляю.

Стэн отзывается сразу: «Супер!» Сразу видно, что никаких сожительниц у него не появилось, зря я фантазировал.

Роммель – минут через пять: «Вот жизнь… Когда отдыхать-то будем?»

Я отвечаю: «Это большой шоу-бизнес, детка», – и удобряю эсэмэску кучей смайликов.

А Троцкий, видимо, уже лицезреет счастливые пьяные сны.

И я следую его примеру.

Как только голова касается подушки, перед глазами начинают мелькать картинки прошедшего дня. Как будто на внутренней стороне век натянули киноэкран (советский такой, больше похожий на простыню) и навели на него старый проектор. Может, кто-нибудь помнит, как в детстве показывали диафильмы?

На киноэкране плывут размытые интерьеры «Хитер бобра».

– Шалом! – возглашает Троцкий, приземляясь за стол. От приземления его тушки стол подлетает вверх, потом плавно опускается. Это не страшно, а забавно, как в мультиках.

– По-моему, вы опять слегка навеселе? – строго выговаривает мне Даша.

– В музыкальную школу идти, что ли? – недоумевает Стэн и медленно расплывается, как чернила по бумаге.

– «Взаперти» надо по-любому писать… – слышится из темноты голос Роммеля, причем на него как будто наложили вокальный эффект «дилей».

И я окончательно засыпаю.



Вы когда-нибудь видели синие сны?

Вот и у меня такое в первый раз.

Чтобы было понятно – это как будто глаза затянули прозрачной пленкой синего цвета. И весь сон видишь сквозь нее. Похоже на то, как Гудвин, Великий и Ужасный, повелел, чтобы все, входящие в его Изумрудный город, надевали зеленые очки. Так что я вижу примерно то же, что и девочка Элли, Страшила и все-все-все прочие. Только в синей гамме…

Я бреду по синему-синему залу, обгоняя синих-синих людей. В конце зала виднеется эскалатор, и я понимаю, что это метро.

– Переход с «Римской» на «Площадь Ильича», – шепчет мне на ухо чей-то голос. – Но сейчас это непринципиально…

Голос какой-то… сальный, что ли? Сальный на ощупь… точнее, на слух… В общем, мерзкий.

– Когда ступишь на эскалатор, голову поверни налево, – продолжает Сальный голос (тоже мне, экскурсовод). – И тебе надо будет очень внимательно смотреть на тех, кто едет тебе навстречу.

Вокруг меня плетется масса людей, но откуда-то знаю, что голос слышу только я. Не потому, что псих, а потому, что для них он не предназначен.

– Зачем? – спрашиваю я, но очень тихо, чтобы синие люди в метро не заметили, что треплюсь сам с собой. Еще, чего доброго, дурку вызовут.

– Затем, что сейчас – твой последний шанс выбрать человека, с которым ты пройдешь жизнь. Все шансы ты уже упустил. Не выберешь никого, пока едет эскалатор, – навсегда останешься один.

Мне не нравится такая постановка вопроса, потому что есть подозрение: голос знает, что говорит. А через секунду я уже понимаю – он точно не врет.

– А как выбирать? Что сделать-то нужно?

– Просто наведи взгляд на человека и скажи «да». Сам увидишь, что все сработало, не ошибешься.

«Стоп, а “человек, с которым пройдешь жизнь” – это жена, что ли?» – хочу уточнить у Сального голоса, но чувствую, что он уже куда-то слился и не услышит. Тут переход начинает двигаться под ногами, и я догоняю, что ступил на эскалатор.

Синий-синий эскалатор.

Тот самый, о котором говорилось.

Я еду вверх, а слева от меня встречным потоком вниз едут люди, на которых мне нужно смотреть. Так какого лешего я теряю время?! Эх, вот если бы это был «Парк Победы» – там эскалатор минуты две тащится…

Сначала навстречу спускается в основном пожилой народ: мужики с портфелями, тетка в кретинской шляпе, пара пенсионного возраста… Нет, меня они не интересуют. Пусть какая-нибудь девушка проедет, желательно симпатичная… Быстрее, быстрее, эскалатор закончится!

Наконец, девушка появляется, но не одна, а с молодым человеком: она едет спиной ко мне, нежно держа его за руки. Нет, я чужих девчонок не отбиваю! Дальше, дальше!

Вот девочка в зеленой маечке (правда, с этим синим фильтром за цвета трудно ручаться), но она какая-то мутная, с дебильной прической. Наверняка дальше будет какая-нибудь поинтереснее…

Но, видимо, вверху, на «Площади Ильича», давно не приезжал поезд, потому что эскалатор едет почти порожняком. А время-то тикает! Я помню, что эскалатор на этой пересадке совсем короткий, но сейчас он отчего-то тянется и тянется намного дольше положенного…

Ага, неужто там кто-то подходящий? Я изо всех сил вглядываюсь, но когда хрупкая фигурка выезжает из синего марева, понимаю, что просчитался: это совсем молоденькая девчонка, лет четырнадцати. Я вам не педофил, дальше, кто там дальше?!

Похоже, поезд на желтой ветке все-таки подошел! Теперь люди тянутся навстречу сплошным потоком, но наверху уже фатально проглядывает конец эскалатора. У меня на все про все секунд двадцать!!! Едут самые разные типы, но, хоть убей, никого подходящего! Во дятел, надо было не выкобениваться, а соглашаться на девочку в маечке…

Дальше – пенсионер, за ним – чувак офисного вида с планшетом в руках, хабалка лет сорока, какие-то гастарбайтеры, пара школьников. Неужели все?! Ручеек людей иссякает, до конца эскалатора остается ступенек десять, и я понимаю, что и последний свой шанс упустил.

И в этот момент, когда я уже смирился с поражением (и с тем, что я навеки лузер), на полотно эскалатора ступает светловолосая мадемуазель в серой ветровке. Она смотрит в пол, и разглядеть ее лицо не получается, но выбирать уже некогда.

Я «навожу на нее взгляд», как говорил Сальный голос, и громко кричу:

– Да!!!

И сразу понимаю, что «все сработало»: синяя завеса как будто прорывается вокруг нее, синьорита тревожно вскидывает на меня глаза, и в этот момент, как триумфальный туш для победителя, звучит мощный гитарный рифф. Мрамор метро расплывается у меня перед глазами, превращаясь в одеяло, и я луплю рукой по орущему мобильному, пытаясь заткнуть голосящего Курта Кобейна:

– Heee’s the one! Who likes all the pretty songs!..

Эта песня у меня с древних-предревних времен стоит как мелодия будильника.

Я сижу на кровати с телефоном в руках и сквозь похмело (несильное, балла четыре по двенадцатибалльной шкале) догоняю, что все это мне просто приснилось. В том числе и мадемуазель, которая так вовремя снизошла на эскалатор.

Но я на сто процентов уверен, что узнаю ее, даже если доживу до пенсии и впаду в бездонный маразм.



К восьми мне все-таки удается отодрать себя от дивана, а к девяти – дотащиться до работы. Ничего, сегодня пятница, осталось чуть-чуть потерпеть – и уик-энд.

Если я вам еще не рассказывал, что у меня за работа, сейчас самое время. Вам наверняка случалось звонить с какими-нибудь вопросами в банки – как взять кредит, разблокировать карточку, два раза списали сумму покупки, задолбал банковский спам на электронку, и так далее. Поводов для звонков – немыслимое количество. Разумеется, на все эти звонки отвечают колл-центры – те самые мальчики и девочки, которых вы материте после ваших звонков (а иногда и во время разговора с ними).

Впрочем, мальчики и девочки вовсе не такие тупые, как вы их себе представляете, – как правило, даже умнее вас. И если вы думаете, что вашего собеседника на том конце провода понабрали по объявлению в трамвайном парке, ничему не обучив, и никакого контроля за ним нет, я бы на вашем месте прикупил себе мозгов. Все звонки записываются, многие из них прослушиваются, и любой оператор об этом знает. Так вот, это и есть моя работа – прослушка входящих и исходящих вызовов в колл-центре «Бухенвальд-банка».

Чтобы попасть в прослушку, надо какое-то время самому поработать оператором и нормально себя зарекомендовать. У меня это было вообще первое серьезное место работы – и сразу в немецком банке, что здорово льстило. Правда, платили (да и сейчас платят) копейки, но мне работа понравилась: трепать языком – самое милое дело, да и как-то сразу подфартило оказаться на хорошем счету. Называлось наше подразделение RCU – Retail Customer Unit – счета, депозиты, дорожные чеки, сейфовые ячейки, тарифы и все такое прочее.

Когда я поработал год с небольшим, Мирра, моя начальница, вызвала меня в переговорку. Там сидела темненькая девушка, которую я видел впервые.

– Костя, знакомься – Альфия Низамутдинова, начальник отдела контроля качества, этот отдел сейчас только создается. Альфия активно набирает свою команду, и ей нужен человек, который полностью владел бы спецификой RCU.

Я был на триста процентов уверен, что меня туда не возьмут, поэтому, когда мы остались в переговорке наедине, и она спросила, какие у меня пожелания по профессиональному развитию, я развалился в кресле и небрежно ответил:

– Чтобы в жизни было много рок-н-ролла!

– Каких только уродов мне не подсовывают, – вслух вздохнула Альфия. – А работать-то ты будешь или только выпендриваться?

Я заверил, что работать я буду хорошо, и с тех пор мы – идеал начальника и подчиненного. Альфия мне сразу понравилась: она как-то ухитряется сочетать рабовладельческую требовательность с космическим раздолбайством.

Итак, без двух минут девять я поднимаюсь на второй этаж, прохожу мимо CCU (Credit Cards Unit – подразделение колл-центра, которое занимается всем, что связано с кредитками) и сталкиваюсь с Лерой.

– Костик, здравствуй! – атакует меня фирменное роковое контральто. – Ты сегодня выглядишь очень брутально!

Это она про мой похмельный вид?

– Привет, Лерчик! Я на твои комплименты давно уже не ведусь!

У Леры есть особенность, которая сильно осложняет ей жизнь, – ее вожделеют все сто процентов мужского населения колл-центра. Даже если среди моих коллег скрываются представители нетрадиционной ориентации, для Леры они наверняка делают исключение.

– Кошмар! Когда ты, наконец, позовешь меня на ваше ш-ш-шоу?

Для справки: Лерка этот вопрос задает регулярно, поэтому приглашалась на каждый из наших концертов. Разумеется, ни на одном «не смогла присутствовать».

– О, тут я тебя порадую! Восемнадцатого числа играем в шикарном клубе, только вчера договорились. Приглашаю! Надеюсь, в этот раз ты не отвертишься!

– Что значит «отвертишься»? Я ваша преданная поклонница!

– Договорились! – киваю я и прыгаю за дверь нашего кабинета.

На месте никого, даже Альфия еще не пришла. Не успеваю я залогиниться на компе, как дверь нерешительно приоткрывается.

– Привет…

Я немного напрягаюсь. Это Кристина, с ней мы раньше работали в RCU. Пацанчики с работы давно намекают, что она ко мне неровно дышит. Не знаю, куда мне девать такое счастье, но общаться с ней и вправду как-то неловко.

– Привет! Чем порадуешь?

– Да вот… Я уже на чемоданах, – Кристина кивает на свою китайскую спортивную сумку, – сегодня последний день перед отпуском, вечером на вокзал.

– Везет некоторым! – бодро качаю я головой, а про себя радуюсь, что ближайшие две недели обойдусь без ее липких заглядываний в кабинет. – Ты к родным едешь?

– Ага, в Старый Оскол.

– Вроде еще кто-то из колл-центра оттуда?

– Угу. Юлианна из CCU.

– А, из публичного дома?!

У Кристины заторможенное выражение лица в первый раз сменяется чем-то похожим на оживление.

– Почему из публичного дома?

– Ты что, не в курсе? Это же шедевральная история была, – рассказываю я. – Звонит в CCU клиент, причем уже на нервах. Не помню, что ему надо было, но девчонки его постоянно переключали друг на друга.

– Ну да, у них же разная специализация.

– Короче, вопрос у него был какой-то нестандартный, они решить не могут, и он психует. Его перекидывают, он бесится и, как только новая девушка его подхватывает, – вместо «здрасьте» требует имя оператора и записывает.

– Опытный какой, – понимающе вздыхает Кристина.

– Допустим, первая говорит: «Меня зовут Джульетта». Знаешь ведь ее, Джульетту Мхитарян? Следующая девочка говорит: «Мое имя Альбина». Потом Юлька представляется: «Юлианна», ну и, как назло, с каждым разом все более экзотические имена ему попадаются.

– Конечно, в CCU много нерусских, – кивает Кристина.

– Клиент, короче, доходит до кипения и требует старшего оператора. Его переводят на Мунтяну, и он, конечно, первым делом спрашивает, как ее зовут. Она отвечает: «Габриэла». И тут он срывается и орет: «Я куда попал? В банк или в публичный дом?!» Кристина вежливо делает вид, что ей смешно.

– Да, какие психи только не попадаются… Ладно, я пойду.

В принципе, если не придираться, она даже хорошенькая. Но неживая какая-то.

– Ну, хорошего дня! Привет Старому Осколу.

Я остаюсь один и задумываюсь – как раз Старый Оскол (и еще Габриэла) навели на размышления. Если посмотреть на тех, кто со мной работает, получится, что из Москвы здесь почти никого. По биографиям моих коллег можно легко выучить географию России! Верхний Околей, Саратов, Омск, Сызрань, Красноярск, Старый Оскол, Туймазы, Биробиджан, Тольятти, Братск, Осташков, Моздок, Североморск, Альметьевск, Самара, Улан-Удэ… Встречается и ближнее зарубежье – от Украины до Абхазии, но у нас им сложнее вписаться на работу. Какие-то кадровые заморочки.

Мы даже однажды убили полдня, но подсчитали, что во всем колл-центре таких, кто родился в Москве… знаете, сколько? Четырнадцать процентов! Ну, может, еще чуть-чуть тех, кто из Подмосковья и ездит каждый день оттуда. И все!

Нет, я понимаю, что это уже заезженная тема – Москва не резиновая и все такое. Но это Великое переселение народов мне что-то напоминает. Знаете что? Службу в армии, на которую призываются все (независимо от половой принадлежности) по окончании школы. Кто-то, как в реальной жизни, косит от этого призыва – и остается спиваться на своих малых родинах. Но в основном, по-моему, все радостно принимают присягу и стартуют к месту приписки – в Белокаменную. Причем в этой армии все поголовно мечтают устроиться на сверхсрочную.

В этот момент в кабинет кавалерийским шагом вламываются ядовито-розовые джинсы. Это, разумеется, Мирра.

– Привет! Как живешь? Альфия не обижает?

– Обижает, конечно! А я ее.

– Ну, совет да любовь, – вгоняет шпильку Мирра. – Прикинь, что один наш новенький отмочил! Мы просматриваем письма по заказам денег в отделения. Это чудо – его Никита зовут – принял заказ, потом отзвонил в хранилище, как положено, все о’кей. А в письме пишет: «Согласовано с хренилищем»! Это как тебе?!

– Может, очепятка?

– Ты меня за дуру держишь?! Так даже дедушка Фрейд не опечатывался! И ведь при этом хранилище в копии стоит! Ты же знаешь, какие у нас с ними сейчас отношения! Надо бы этот разговор прослушать.

– Зачем, Мирра? Чтобы услышать, что он звонил именно в хранилище, а не в хренилище? Или ты думаешь, что клиент настаивал: напишите, дескать, мой заказ как-нибудь поприкольнее?!

– Очень смешно! Ты понимаешь, что это мат в официальной переписке?

– «Хрен» – это не мат.

– Нет, это мат!

Миррушке уступать нельзя. Ни под каким видом. По опыту знаю.

– Это слово даже в русской классике есть. Значит, не мат!

Спорный тезис, ну да ладно. Прокатит.

– У кого это в классике есть такое слово? – уже сбавляет обороты Мирра.

Ага, как будто она ее читала, русскую классику. Я делаю максимально уверенный вид, как будто у меня три филологических образования. Плюс восемь боевых командировок во Вьетнам.

– У Шолохова! – блефую я.

Уж его-то она точно не читала. Наверняка от одного объема падала в обморок.

– Какие все образованные… А я бы разговорчик прослушала. Молодняк учить надо, они тогда работают бодрее, – говорит Мирра, уже остыв и направляясь к двери.

– Я твои методики очень хорошо знаю, – прочувствованно говорю ей вслед, вспоминая, как она в свое время «бодрила» меня самого.

Тут у меня звонит телефон. Оказывается, Стэн.

– Привет! Ты не забыл, что у нас сегодня ночная репа?

– Мм… Забыл… Напомни, во сколько?

– Как в тот раз, с двенадцати до шести. Я хотел спросить: ты можешь в этот раз скинуться? Сегодня моя очередь будет, но у меня по лавандосу совсем тухло.

– Могу, наверное. Отрабатывать будешь!

– Не вопрос!

Пока мы со Стэном треплемся ни о чем, кабинет потихоньку заполняется коллегами. Наконец, мы прощаемся, я кладу телефон на стол, открываю Nice – программу, в которой фиксируются все разговоры операторов с клиентами, – и надеваю наушники. Похмело вроде бы рассосалось, вот только, получается, сегодня ночью не спать…

Да и какой тут сон, если всякие сальные голоса по ночам терроризируют?

– Пикник? – кричит Альфия, влетая в комнату и на ходу разговаривая с кем-то по мобиле. – А то, все в силе! Прикинь, чего наши придумали: замутить пикник в русском стиле! Не, без кокошников! Ну, всякие сарафаны, вышитые скатерочки, посуду кто-то обещал принести под хохлому…

«Интересно, “наши” – это кто? – ерничаю про себя. – Такие же русские, как ты сама?»

Хотя в сарафанчике она смотрелась бы клево, не поспоришь… В таком, с открытыми плечами.

Я верноподданно салютую начальнице рукой, она продолжает упоенно верещать в трубку:

– Что пить? А сама-то как думаешь, а? Ха-ха! Кстати! Нет идей, где можно нарыть самовар? Нет? Ты дура, что ли?! Если в русском стиле, то без самовара – позорище, ни разу не вариант!

На слове «самовар» меня накрывает стремное ощущение, почти дежавю. Мерзкое такое, липкое. Я пытаюсь отклеить его и сбросить с себя, но оно плотно берет меня в оборот, как будто говорит: «Вспоминай!»

И вот мысли текут, как будто по рекам, озерам и прочим каналам, просачиваясь сквозь шлюзы и огибая опоры мостов.

Куда? Да на север. В Ладожское озеро.



Моего деда, Ивана Спиридоновича, призвали на фронт в девятнадцать.

Прадеда еще раньше махнули под призыв – ему тогда было уже за сорок.

Дед быстро угодил в плен. Нагуглите «Вяземская катастрофа» – сразу много интересного вылезет.

А прадед Спиридон прошел всю войну. Ну, почти всю – то ли в Венгрии, то ли в Румынии попал под раздачу, в итоге остался без правой руки. Да еще, по рассказам деда, совсем не мог наклоняться и, стало быть, мало к какой работе был годен.

В общем, я о нем знаю не очень много. Это мой косяк – надо было деда больше расспрашивать, пока тот еще был с нами. Но что знаю, то сейчас расскажу.

Прадед промыкался несколько лет после войны в Петрозаводске (мои тогда жили там, это уже потом они перебрались на Урал), а потом оказался в Валаамском доме инвалидов.

Если вы не знаете, что это такое, я не удивляюсь. Может, лучше и не знать. Но, по-моему, правильнее все-таки собраться с духом и поинтересоваться – это тяжело, но зато как-то чище делаешься.

Когда я уже поступил в универ и собирал вещи в Околее, в последний вечер перед отъездом сидел в Инете. Бродил с сайта на сайт и вдруг заинтересовался, что же это за место, где тусил мой прадед.

И вот что вычитал.

«Читатели постарше вспомнят, что в конце 40-х годов на улицах было много инвалидов. Наследие недавней войны… Фронтовики. Безрукие, безногие, на костылях, с протезами… Они пели и побирались, просили милостыню по вагонам и рынкам. И это могло породить в головах некие крамольные мысли о “благодарности” советского народа своим защитникам…

Вдруг калеки исчезли. Их собрали за одну ночь – погрузили в вагоны и вывезли в “дома-интернаты закрытого типа с особым режимом”. Ночью, тайком – чтобы не было шуму. Насильно – некоторые бросались на рельсы, но куда им было против молодых и здоровых? Вывезли. Чтобы не оскорбляли своим видом взоры горожан и туристов. Чтобы не напоминали о долге перед ними, спасшими всех нас».

Как говорится, конец цитаты.

Валаам – это остров, где раньше, до большевиков, был монастырь.

Помню, как я в полупсихозе стал шерстить «всемирный разум» – что еще есть про этот «дом инвалидов»?

И набрел на галерею портретов тех, кто там дожил до семидесятых. Один художник доехал туда и стал делать карандашные наброски. Не помню, как его фамилия, но ищется в три клика, найдите – если, конечно, вы не сердечник.

Безрукие.

Слепые.

Безрукие слепые.

С дикими следами от ран и контузий (я раньше бы не поверил, что человеческое тело можно так изуродовать, и оно еще останется живым) – и с медалями на телогрейках.

Женщина, которая была в разведке и не смогла выбраться из заледеневшего болота. Наутро товарищи буквально вырубали ее изо льда.

Женщина с сожженным лицом – она, узнав о том, что началась война, а ее муж – в Брестской крепости, потеряла сознание и упала лицом в печь.

Там была танцплощадка – для безногих и увечных.

И еще я запомнил: «извинительно-виноватые улыбки». Еще раз прочитайте это предложение – а потом вспомните, о ком это.

И были там те, у кого не осталось ни рук, ни ног. Единственное событие в их жизни – когда в летние дни их выносили на воздух, грузили то ли в мешок, то ли в корзину и подвешивали на какую-нибудь яблоню. Если кто-то видел корзину только на рабочем столе компа, вчитайтесь в предыдущее предложение. И вспомните, когда будете кому-нибудь жаловаться на трудную жизнь.

Вот их и называли «самовары» – на местном сленге.

Среди героев того художника был как раз такой человек – он не мог даже говорить, но что у него были за глаза! Я даже описывать не буду – не получится. Но ничего жутче и мощнее я не видел в жизни.

Говорят, он был летчиком.

Попробуйте так прожить тридцать лет!

Вот почему я дергаюсь от слова «самовар».

В общем, тогда, шесть лет назад, утром я поехал на вокзал невыспанный, с глазами по восемь копеек.

Потом, курсе на пятом, я снова стал читать на эту тему – она меня не отпускала.

И набрел уже на другие статьи. Типа, все ужасы, которые рассказывают про послевоенный Валаам, – это проклятые либерасты мажут дегтем нашу страну. И инвалидов никто не вывозил насильно, никто не ходил по домам и не отбирал у родственников несчастных калек, прятавшихся от «зачисток» на антресолях. Мол, ветераны писали заявления сами, оставшись без родни или чтобы не быть никому обузой. Да и условия на Валааме были терпимые – вернее, как повсюду в те годы.

Может, они и правы, я же не историк.

Хотя как дед мог своего отца отдать на какой-то остров?

Но я до сих пор так и не знаю, что там случилось с прадедом Спиридоном.




Глава пятая,

в которой приходится петь под фанеру


Духовные люди – особые люди,

Их сервируют в отдельной посуде.

У них другая длина волны,

И даже хвост у них с другой стороны.

    БГ

Полпятого дня. Я сижу на кровати, только что проснулся: была ночная репетиция, о которой говорил Стэн, шестичасовая. Так дешевле.

Первое и главное – сегодня суббота! Это однозначно хорошо, без вариантов.

Второе – на сегодня особых планов нет. Это и хорошо, и плохо.

Третье – где-то в подкорке свербит ощущение, что нечто важное я все-таки просохатил.

Вот такие ощущения я не люблю. Потому что мало ли что можно забыть?

Иду в ванную и начинаю чистить зубы, мыча себе под нос древнющую песню «Широка страна моя родная». Когда я дохожу до задней стороны зубов (практически «dark side of the teeth»), начинаю на тот же мотив мычать стих Есенина «Улеглась моя былая рана…», который я учил в школе. Сразу рождается смелая музыковедческая догадка, что песня была написана как раз на есенинскую нетленку, но в последний момент вызвали Лебедева-Кумача и под дулом вороненого нагана заставили его написать свой жизнеутверждающий текст…

И все же – что за мысль, которую я никак не вспомню?

Параллельно я думаю о том, что если бы я был евреем, то таких проблем у меня бы не возникло. Не мучился бы от мысли, что забыл что-то важное на сегодня. Потому что евреи, как известно, по субботам ничего не делают.

Помнится, Роммель, который любит смотреть фильмы про разные страны, рассказывал:

– Если прилететь в Израиль в субботу, то даже валюту фиг поменяешь – все закрыто, и точка. А если местным надо куда-то ехать на машине, то вообще проблема, потому что водить машину запрещено, это считается работой.

– Чего, пешком идут?

– Еще чего не хватало! Они же умные. В отличие от нас… Тачку водить нельзя, зато можно сплавляться по воде. Поэтому берут три пластиковые бутылки, наливают в них воду, кладут в машину под задницу и едут! Типа по воде путешествуют…

Я над этой хохмой ржал, конечно, но на сто процентов никогда не верил – это как-то совсем уж шизоидно звучит. Да и Роммель уточнял, что мало кто даже из евреев соблюдает все эти религиозные запреты. У нас ведь, если разобраться, то же самое – так, максимум свечки ставят. Хотя по правилам полагается молиться-поститься и еще наверняка много чего, только кто же все это соблюдает? Ну, то есть старушки, наверное… и еще монахи всякие, но из людей адекватного возраста я что-то таких не встречал…

– Ну еще бы!!! – яростно кусаю зубную щетку. Зубная паста на ней уже давно кончилась – оказывается, я просто задумался.

Вот оно, забытое! Память включается с места в карьер, как будто забрызганное зеркало над умывальником превращается в плазменный экран. На нем появляется Даша, стоящая в вагоне метро, мягко улыбается и говорит:

– Получается замкнутый круг: большинство людей ничего про Церковь не знают, потому что никогда туда не ходили. А не ходили именно потому, что ничего о ней не знают.

Хлоп-хлоп глазами – и плазма опять превращается в зеркало с моим осоловевшим отражением.

Теперь все встает на свои места: когда я ночью случайно разбудил Дашу и напросился к ее друзьям, она меня приглашала, кажется, как раз на субботу. В тот самый раз, когда ходили в «Хитер бобер». А забыл я все это, потому что сам накидался до состояния бобра.

Споласкиваю рот, ставлю жестоко покусанную щетку на место и иду на кухню.

Ну и что? Едем или нет?

Так! Я ведь что-то записывал, когда звонил ей ночью. Наверное, нечто важное, только вот куда именно? Никаких блокнотов у меня в помине нет. Наконец, вспоминаю, что где-то должна быть газета, которую мне впарили на выходе из метро. Я устраиваю настоящую экспедицию по ее поискам, и после битого часа изысканий газета обнаруживается на подоконнике за занавеской. На пятой странице, аккурат над статьей про то, что по Химкам разгуливает сбежавший от какого-то психа леопард, – о чудо! – вижу те самые почеркушки.

Потратив несколько минут на их расшифровку, устанавливаю следующие факты:

1. «Кружок», на который я напросился, – увы, действительно сегодня.

2. Начинается он, оказывается, в 19:30.

3. Ехать туда надо от «Новогиреево» на маршрутке до остановки «Степная».

Поверх всего крупными печатными буквами написано «ПУЭР». Поломав голову, забиваю на это – мало ли чего по пьяни можно написать.

Итого: если я реально свихнулся и на самом деле туда поеду – у меня часа полтора до выхода из дома. Надо что-то решать, но мне приходит в голову мысль, что шесть часов пяти мудренее, иду в кухню и меланхолично делаю бутер с колбасой. Настроение от него, впрочем, поднимается несильно.

В самом деле, кто меня туда тянет? Вспоминаю инетовские сюжеты о православных активистах, которые приходят на всякие художественные акции и разгоняют их. Не к таким ли типам я намылился ехать, а?

Воображение, подпитанное бутером, рисует мрачную картину: угрюмые люди с бородами (и с топорами где-нибудь под косоворотками) сосредоточенно пьют чай с сахарком вприкуску (вот, оказывается, к чему относится слово «ПУЭР» на газете!), размышляя, как бы навешать какому-нибудь очередному нарушителю устоев. Причем стол, за которым они чаевничают, круглый (прямо как у короля Артура), поэтому называется все это «кружок».

– Нет, джентльмены, без такого счастья я как-нибудь проживу! – говорю я почему-то вслух и принимаю волевое решение лишить лютых бородатых людей моего общества. Как-нибудь обойдутся без меня.

Беру телефон и звоню Даше, чтобы вежливо извиниться: дескать, в другой раз непременно, а сейчас я ужасно занят… например, заболел любимый волнистый попугайчик и надо тащить его в больничку. То есть к ветеринару. Главное, не спалиться, а то вдруг она заведет предметный разговор про этих самых попугайчиков, в которых я совсем не шарю… Впрочем, Даша трубу не берет, то же самое повторяется минут через пятнадцать, поэтому проблема остается нерешенной и все более напрягающей.

С другой стороны, если даже туда заявиться, что я там скажу, а?! Я же ничего в их темах не секу и непременно облажаюсь, если будут спрашивать. Скажем, догмат какой-нибудь или что там у них бывает…

На какую-то секунду мне кажется, что это достойная отмазка, чтобы не ехать… Но потом с тоской понимаю, что откосить у меня не получится, как бы я ни старался. Просто потому, что кто-то внутри уже все решил за меня, и упираться бесполезно.

Уныло возвращаюсь в комнату и, проходя мимо зеркала, вижу свое выражение лица, которое вполне можно публиковать в газетах с подписью «Осужденный после оглашения приговора: 15 лет каторжных работ».

Из следующих полутора часов ничего достойного в биографию рок-звезды не впишешь – мою посуду, глажу футболку, ищу по всей квартире чистые носки. Но вот что интересно: чем дальше, тем сильнее радует ощущение, что без меня меня женили, и ничегошеньки от бедняжечки не зависит. Ближе к шести настроение меняется на окончательно наплевательское, а в половине седьмого, уже пританцовывая какую-то джигу-дрыгу, я выпархиваю из квартиры с рюкзаком на плече.

– Главное – не забыть купить пуэр, – говорю я себе вслух и в три быстрых оборота запираю за собой дверь.



– Простите, а вы мне скажете, когда будет «Степная», да? – в очередной раз (и без особого доверия) напоминаю я тетушке, которая сидит в маршрутке рядом со мной.

– Скажу-скажу, еще две остановки – и ваша.

Тетушка, взявшая надо мной шефство, покровительственно кивает и, снова впившись глазами в газету, через секунду забывает обо мне.

Интересно, что она там такое увлекательное читает? Издание – явно желтее некуда, да еще напечатано на какой-то бумаге типа туалетной. Осторожно кошу глазами и заглядываю в газетный разворот. Ну, конечно, все в лучших традициях: статья, от которой не может оторваться моя спутница, увенчана роскошным заголовком: «Милиционер в Мурманске расчленил и съел гея».

В очередной раз восхищаюсь людьми (может, есть какое-нибудь спецсловечко для этой профессии?), придумывающими «сенсационные» заголовки для люмпенов и их лучших половин, вот только политкорректный термин «гей» слегка удивляет – уж больно нетипично для жанра, люмпены могут не понять.

Кстати, в базе «Бухенвальд-банка» среди множества клиентов с дивными именами и фамилиями не последнее место занимает некто Максим Петрович Гей. Я этому Максиму Петровичу всегда сочувствовал: родился мужик в сорок девятом году и большую часть жизни, наверное, прожил, не задумываясь о своей фамилии (да мало ли у кого они странные?!). И вдруг на излете лихих девяностых обнаружил, что не такая уж она непонятная… Причем это могло стать последним ударом для душевного равновесия, расшатанного крушением державы, выводом войск из Германии, раздачей ваучеров и прочими финансовыми пирамидами. Наверняка у него найдется, с чем обратиться к психоаналитику. А еще клиентка по фамилии Попа-Кондря могла бы составить ему компанию…

– Командир, на «Степной» тормозни! – рявкает мужик справа от меня и срывается с места к выходу. Маршрутка в последний момент перестраивается через два ряда, останавливается, и я еле успеваю подхватить рюкзак и выпрыгнуть вслед за мужиком – как парашютист из самолета. При этом краем глаза замечаю, что моя соседка по маршрутке так и не оторвалась от сюжета про судьбу несчастного мурманского гея (не Максима Петровича), так что не надеялся я на нее совершенно правильно.

Приземлившись, оглядываюсь по сторонам. Видимость на побережье Горьковского шоссе порядка двух метров, потому что машины (скорее всего, припозднившиеся субботние дачники) шпарят по обочине, вздымая песок в воздух. Стараясь не угодить под какую-нибудь из них, двигаюсь налево, где угадывается «зебра».

Перейдя шоссе, иду по аллее, которая ведет вглубь поселка. Местность здесь, оказывается, очень симпатичная и зеленая, и я шагаю на расслабончике, глазея по сторонам. В пустом рюкзаке, как одинокий батутист, подпрыгивает упаковка пуэра, купленного около «Перово».

Рядом с большим деревом на корточках сидит девушка, увлеченно фотографирующая что-то на мобилу. Мне становится любопытно, я вглядываюсь в том направлении, куда она целится, и вижу под другим деревом здоровенную белку, которая трескает кусочек хлеба. Из какой-нибудь птичьей кормушки подрезала, что ли? Зверюшка – совсем не рыжая, а серая, но зато более классная и выразительная, чем все модные мультяшные белочки вместе взятые. Лет триста не видел живых белок! Причем, похоже только для меня и девушки с телефоном в этой картине есть что-то необычное: местные, идущие мимо, уделяют хвостатой не больше внимания, чем какой-нибудь вороне, да и белка не думает прятаться от людей. У них тут такой непуганый заповедник, что ли?

Я тоже фоткаю зверюгу на телефон и иду дальше. Метров через двести аллея выводит к деревянной бревенчатой церкви – причем не старинной, а явно построенной недавно. Обогнув церковную ограду, выхожу к одноэтажному домику, тоже деревянному и выкрашенному в красный цвет. Нахожу на крыльце табличку с номером и сверяюсь: если я все правильно записал во время бухого разговора, то именно здесь собирается этот их кружок.

Открываю входную дверь и оказываюсь в коридоре. Очень похоже на поликлинику или библиотеку. В этот момент раздается бурный смех дальше по коридору – значит, мне налево, где просматривается комната типа школьного класса.

Точнее, это класс и есть, только парты стоят посередине, сдвинутые вместе. Получается как бы один большой стол. В углу какие-то иконы, в которых я не разбираюсь. Всего в классе, наверное, человек десять: пара-тройка мутных джентльменов (без косовороток и топоров) сидят за столом, а несколько девчонок кучкуются около доски, которая, как и полагается, вся исписана мелом. Значит, это они только что угорали.

– Где ты достаешь такие шикарные юбки?!

– Катя, ты сама шьешь?

– Нет, конечно! Сама я так никогда не сумею, – краснеет мадемуазель, которую расхваливают подруги. Юбка у нее действительно метет пол. Хотя не знаю, что в ней такого красивого.

– Тогда где такие растут? На каких деревьях? Я сама бы в таких с удовольствием ходила!

– Особенно зимой!

– Да, зимой особенно! Матушка Екатерина, сдай нам свои явки!

И снова хохочут. Я по очереди разглядываю каждую (наверное, выгляжу по-идиотски), но Даши среди них точно нет. Поэтому делаю «морду кирпичом», сажусь на свободное место за столом и принимаюсь копаться в телефоне.

В этот момент в класс входит здоровенный лоб с пластмассовым «Тефалем» в руках. Девчонки выхватывают чайник из рук, ставят на подставку и включают.

– Наконец-то! Игорь, сколько можно ходить!

– Тебя только за смертью посылать! Мы чаю хотим!

– Не шумите, – улыбается тот. Голос у лба оказывается неожиданно мягким и тихим. – Мне отец Валерий позвонил, когда я воду набирал.

– Что сказал?

– Он к нам придет?

– Нет, не придет. Хотя было бы здорово…

– Он у вас такой ехидный! Я к нему лишний раз даже не подхожу, – заявляет девушка, которая требовала от Кати (той, которая почему-то еще и «матушка») «сдать явки». Она, в отличие от остальных девчонок (похоже, о существовании косметики не догадывающихся), броско накрашена. Да и ведет себя очень экспрессивно, «на публику», поэтому взгляд все время возвращается к ней.

– Да нет, он добрый. Ты просто с ним мало общалась. Все, ждем, пока чай закипит, заваривайте, и начинаем. – Лоб садится во главе стола, то есть по соседству со мной.

Меня он замечает не сразу.

– Здравствуйте! Вы, кажется, у нас первый раз? – Делает паузу и, как будто извиняясь, продолжает. – По-моему, я вас раньше не видел.

– Первый.

– Понятно. А то у меня память на лица – просто ужасная. Иногда бывает, что я с кем-то пытаюсь знакомиться, а оказывается, что человек уже год ходит на занятия. Вот и подумал: вдруг и с вами так?

– Может, на «ты» будем? – протягиваю ему руку. – Костя!

– Игорь! – он очень широко улыбается, причем не фальшиво, «ради этикета», а вполне искренне. Располагает к себе, одним словом. Бывают такие типы.

– Чайник вскипел! Девочки, мальчики, давайте свои лоханки!

Девица-красавица суетится вокруг столика в углу, передает кому-то «Тефаль» ветеранистого вида, раскидывает по чашкам чайные пакетики, и я соображаю, что надо было им сказать про пуэр. Теперь уже по-любому поздно.

Еще одна девушка, рядом с которой я сел, принимает чайник и тихо говорит мне:

– Вам чаю налить?

Киваю, хотя терпеть не могу пакетики.

– Хватит? Мы обычно делаем один пакетик на две чашки, не возражаете, если мы с вами разделим?

Я, конечно, соглашаюсь, хотя пить такую желтую бурду, да еще называть это чаем – себя не уважать. Просветить их, что ли, как-нибудь по-аккуратному?

На столе появляются какие-то печеньки, Игорь стучит ложкой по своей чашке с клеймом ИКЕИ, и все организованно затыкаются. Видимо, он здесь ведущий или кто-то в этом роде.

– Ребята, уже девятнадцать… сорок четыре. Начинаем?

– А Дашу дожидаться не будем?

Я приосаниваюсь, всем видом демонстрируя, что уж Д ашу-то я знаю.

– Дашка сегодня не придет, – говорит Игорь. – Сегодня день рождения у ее мужа. Может же она хоть раз в году побывать дома?

– Это точно! – заливаются смехом все вокруг.

– Пусть муж хотя бы вспомнит, как она выглядит, – кокетливо добавляет девушка, которая знает толк в макияже.

Ек-макарек! Ну и на фига я сюда пришел, если Даши все равно не будет? За духовными знаниями, которыми предстоит уделать Стэна? Хотя откуда же я знал, что у болгарского серба (или сербского болгарина) сегодня ДР?

– Все, тогда молимся и стартуем.

Опа! Вот это я как-то не предусмотрел.

Пока все встают, изобретаю единственно возможную тактику: делай, как все, а там посмотрим.

Впрочем, вместо того чтобы молиться, они почему-то поют. Или так и надо? Хотя для меня это еще лучше: просто открывай рот, как будто под фанеру поешь.

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины… – Поют они очень круто, и мне даже становится интересно: Роммель так бы смог или нет?

Я старательно открываю рот, а параллельно разглядываю здешний контингент: семь девчонок, четыре чувака. В основном моего возраста или чуть постарше. В общем, нормально, не пропаду.

Пение заканчивается быстро, и все садятся. Зато теперь я точно знаю, как надо креститься: справа налево. А то всегда путаю.

– Все, начинаем занятие, – говорит Игорь. – Но для начала…

Все с интересом глядят на него, и я, конечно, таращусь активнее всех.

– У нас сегодня новый человек, Константин. – Игорь смотрит на меня. – Мы очень рады, когда к нам кто-то приходит, и надеемся, что ему у нас понравится. Костя, скажешь пару слов о себе?

Вот тебе, бабушка, и Родион Романович…

– Привет всем! Да, меня зовут Костя, – «уверенно и позитивно» начинаю я. – Не знаю, что в таких случаях принято говорить, но начну с того, что меня пригласила сюда Даша, с ней я познакомился совсем недавно. Так что рекомендации у меня самые хорошие, правда?

Почти все улыбаются. Это хорошо, а то я боялся, что с юмором у них проблемы.

– А из какого ты прихода? – спрашивает кто-то из девчонок.

– Наверное, отсюда, из Взыскания? – не давая мне открыть рта, выдвигает предположение другая.

– Или из Преображенского?

– Нет, я вообще-то… – А, из Благовещения! – бурно хлопает накрашенными ресницами лидер девичьей стаи. – Знаешь, мы давно удивляемся, почему никто оттуда к нам не ходит! Я – Жанна!

Ну, из Благовещения так из Благовещения. Мне как-то без разницы…

– А я – Катя!

– Нет-нет, – перебивает ее Игорь. – Так Константин никого из нас не запомнит. Давайте познакомимся так, как мы это делали в походе.

– Ага! Давай! – радуются вокруг.

– Смотри, – это Игорь уже обращается ко мне, – сыграем в такую игру. Мы по кругу говорим друг другу комплименты. Говорить комплимент надо тому человеку, кто сидит перед тобой, причем на ту букву, с которой начинается его имя. Например, твое имя начинается на букву «К», и я говорю тебе: Костя креативный!

Я улыбаюсь и делаю замысловатый фейс, всем видом показывая, что я реально «креативный класс». Контингент улыбается.

– Теперь поехали дальше, по часовой стрелке. Повторю, надо говорить о человеке, который сидит перед тобой, так что Жанна сейчас говорит мне.

– Игорь… мм…импозантный!

– Отлично, спасибо! Я вижу, все вспомнили правила, и дело пойдет побыстрее. Матушка, прошу!

У нее погоняло такое, что ли? Вообще-то Катя (та самая обладательница завидной юбки в пол) явно не старше меня. Кому тут она матушка, с какого перепоя?

– Жанна – женственная!

– Да, я такая! – под общий смех подтверждает Жанна.

– Катя – красивая!

– Слава… Или Вячеслав? Слава – солидный, Вячеслав – великолепный!

– Наташа – нежная!

– Ой, благодарю, – заливается румянцем девушка, почему-то даже в плюс двадцать завернувшаяся в платок.

– Лиза – любознательная…

– Это что значит? Я сую нос не в свои дела? – вскидывается та.

– Нет-нет, мы здесь не будем ссориться!

– Ваня – великодушный!

– Люба – любвеобильная.

– Это что еще за «комплимент»! Придумай что-нибудь нормальное, ты! – замахивается та.

– А что здесь такого? Обильная любовью… Ну ладно: Люба…

– Лицемерная? – шепотом подсказывает Жанна, но здесь на нее, похоже, не принято обижаться.

– Нет! Люба – лучшая! Самая лучшая!

– Юля – юная…

– Влад – воинственный!

Тут я понимаю, что очередь дошла до меня.

– А как вас зовут? – спрашиваю я у светленькой девушки, которая предлагала мне один чайный пакетик на двоих.

– Стоп, – вмешивается Игорь. – Теперь то, ради чего мы затевали игру. Костя, тебе как новому участнику надо сказать комплименты всем по кругу. Это и есть самый лучший способ всех запомнить.

Вот это подстава! Вы думаете, я кого-то помню по именам?

Ну, максимум пару человек…

– Давай-давай, – подбадривают меня. И тут до меня доходит, что они ко мне относятся абсолютно нормально, даже дружелюбно, и стесняться просто глупо.

– Я попробую, только, чур, не обижаться, ладно? Если кого-то перепутаю… Игорь – искрометный!

– Прекрасно!

– Жанна – жертвенная!

– Ах! – театрально закатывает глаза та.

– Вот это комплимент, учитесь! Действительно, настоящая христианская добродетель, – говорит Игорь серьезным голосом, но глаза у него хохочут.

Дальше я худо-бедно, с подсказками, но прохожу весь круг, награждая новых знакомых комплиментами (иногда очень странными, если не сказать больше). Проблема возникает только с девушкой по имени Юля: у меня на языке вертится только слово «юродивая». Это, конечно, еще один «настоящий православный комплимент», но, боюсь, меня не поймут. В итоге я извлекаю из лексикона кривоватое слово «юморная» и с боем выпутываюсь из сложной ситуации.

Кстати, получается, что Игорь прав и игра реально полезная – к концу круга я прекрасно помню, как кого зовут.

– Отлично, – говорит Игорь и кладет на стол стопку одинаковых книг. – Теперь, когда мы познакомились, приступаем…

Я тоже получаю книгу, на ее обложке написано «Евангелие и Псалтирь».

– Сегодня у нас три зачала…

Три чего-чего?

– Вообще-то мы все столько раз читали и слышали Нагорную проповедь…

Ну, конечно, все-все. Особенно я, как же, как же. Главное – не спалиться.

– …так что даже воспринимаем эти слова как что-то наскучившее, заезженное. Поэтому давайте попробуем сегодня посмотреть свежим взглядом. Может быть, кто-то из нас сегодня разглядит то, мимо чего мы всегда проходили. Здесь… двадцать два стиха, поэтому читаем по два стиха каждый. Как всегда, по кругу. Я двенадцатый, поэтому не читаю.

– Какой хитрый! – улыбается кто-то из девчонок.

– Я пользуюсь служебным положением, – подмигивает Игорь. – Итак, Евангелие от Матфея, пятая глава, с двадцатого стиха.

Не хватало еще облажаться! Надо срочно найти, где они читают, потому что очередь скоро дойдет до меня.

– Жанна, давай начнем с тебя, по часовой стрелке.

– Нет-нет, я сегодня не в форме! – закатывает глаза та. – Давай, я где-нибудь в конце, а?

Скашиваю глаза вбок (совсем как в школе на контрольной), заглядываю в книгу к моей соседке, и вижу, что нужное место в самом начале. Ага, вот Евангелие от Матфея – с него книга и начинается. С пятой главой тоже проблем нет! А стихи-то здесь откуда?! Все сплошняком прозой написано…

– Хорошо, тогда с Катюши. Матушка, начинаем.

– «Ибо, говорю вам, – ровным голосом читает Катя, – если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное. Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду…»

– «А Я говорю вам, что всякий, – подхватывает мрачным басом Слава, – гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: “рака”, подлежит синедриону; а кто скажет: “безумный”, подлежит геенне огненной…»

Я лихорадочно соображаю, долго торможу, но потом – эврика! – врубаюсь, что цифры между словами – это и есть номера стихов. Ну все, теперь прорвемся!

И вовремя – уже читает любительница пакетиков, которая сидит рядом со мной:

– «…ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным».

Где же она это нашла-то? Еще дальше, что ли?

– «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого».

Вот, вот это место! Я без паузы принимаю эстафету:

– «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую!»

– Ой, уже я, да? – всплескивает руками Жанна.

Ей подсказывают нужное место, и она томным голосом завершает.

– «…и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два».

– Все, здесь останавливаемся, – командует Игорь. Я поднимаю голову и вижу, что он читает не с книги, а с экрана ноута. – Теперь, как обычно, комментируем «свои» стихи.

Час от часу не легче… Читать меня родная школа худо-бедно научила, но сейчас ведь придется что-то мозгом выдумывать…

– В том отрывке, который достался мне, – уверенно начинает Катя, – говорится о том, что Христос дает своим ученикам новые заповеди, более строгие по сравнению с теми, которые давались в Ветхом Завете. Он требует от учеников, чтобы они были более праведными, чем фарисеи.

– А почему? – спрашивает Игорь.

– Наверное, потому, что до Христа не было вести про Царствие Небесное? А чтобы войти в него, недостаточно того, что требовалось в Ветхом Завете. Так?

– В общем, ты права, – кивает Игорь. – Что обещалось в Ветхом Завете тем, кто исполняет все его заповеди?

На секунду «секта» зависает.

– Ну, тогда я подскажу. Помните, в заповеди про почитание родителей…

– А, я сообразила, – реагирует Катя, – «…чтобы продлились дни твои на земле».

– Правильно! То есть долголетие. А еще?

– Еще, – медленно подбирает слова Слава, – когда Моисей общается с Богом в пустыне, он получает обещание, что его народ вселится в землю, где текут молоко и мед.

– Отлично! Еще можем вспомнить, например, Книгу Иова, где в награду даются стада овец и волов. Или, например, Бог благословляет праведников большим потомством. Но это все земные блага. А что обещает Христос?

– Царствие Небесное, – вразнобой отвечают сразу несколько голосов.

– Духа Святаго? – неуверенно спрашивает кто-то.

– И это тоже. Но это не значит, что Ветхий Завет плохой. Понимаете, его можно сравнить с рисунком, который был набросан как бы в общих чертах, контурами. А теперь рисунок становится более определенным, четким. Давайте дальше. Вот в тех стихах, которые чуть дальше, уже конкретнее сказано про то, что же изменяется в заповедях.

– В общем, смысл примерно такой, – говорит Слава. – Христос не просто не велит убивать, а говорит, что даже напрасный гнев на другого человека тоже грех.

– А гнев бывает не напрасный? – влезает Жанна.

– Бывает, – уверенно отвечает Слава. – Например, когда апостолы на кого-нибудь гневались… помните, на волхва в «Деяниях»?

Все кивают, и я энергичнее всех – разумеется, прямо-таки с сопливого детства помню, на какого там волхва гневались эти самые апостолы…

– Тут есть еще нюанс, – подхватывает Игорь. – Христос же не просто так сначала говорит про убийство, а потом про гнев. Это связанные вещи. Вот, слушайте, что сказано у Иоанна Златоуста…

Он читает с ноута:

– «Кто не предается гневу, тот, без сомнения, не решится на убийство; кто обуздывает гнев свой, тот, конечно, не даст воли рукам своим. Корень убийства есть гнев. Поэтому, кто исторгает корень, тот, без сомнения, будет отсекать и ветви, или – лучше – он не даст им и возникнуть».

– Круто! – выдыхает кто-то из девчонок.

– Это Святые Отцы, – улыбается Игорь, – круче некуда.

Я напрягаюсь, пытаясь повторить про себя то, что только что прочитано. Вроде все понятно, а общий смысл как-то ускользает.

Мысли уносятся в другую степь, и я живо представляю картину: например, на репе Стэн начинает психовать. Скажем, орет Роммелю, что когда-нибудь грохнет его, если тот не перестанет всех подряд учить жизни (в частности, играть на басу). А я сажусь на гитарный усилок, кладу ногу на ногу и так небрежно говорю: «Не истери, чувак. Знаешь, вот Иоанн Златоуст говорил, что тот, кто обуздывает гнев, не даст воли рукам своим. Потому что гнев есть корень убийства. Сечешь?»

И Стэн дико вымораживается, потому что крыть ему просто нечем.

– «А Я говорю вам, что всякий, – слышу я сквозь свои грезы, – кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

– Эта заповедь многим кажется одной из самых трудновыполнимых в Евангелии, – говорит Игорь.

Я нахожу в книге то место, которое сейчас прозвучало. Что такое «прелюбодействовать», я догадываюсь (хотя само слово какое-то стремное), что такое «вожделение» – тем более.

Еще раз перечитываю.

Трудновыполнимых? Да это еще мягко сказано!

Видимо, за своей мимикой я слежу из рук вон плохо, потому что Игорь смотрит на меня, мягко улыбается и говорит:

– Я вижу, Костя со мной согласен!

Ну все, теперь не отверчусь – по-любому придется что-то говорить.

– Я скажу честно, – подбираю слова изо всех сил, – мне пока еще очень далеко до того, чтобы… держать себя в руках. И чтобы не было этого, как его… вожделения. Ну, вообще-то все, о чем говорилось до этого, еще можно как-то контролировать: не гневаться, например. А если рядом с тобой красивая девушка, редко получается… – бормочу я, а на языке у меня все вертится подходящее выражение, и вдруг я его все-таки ловлю за хвост, – относиться к ней, как к сестре.

– Отлично подмечено! – неожиданно хвалит меня Игорь. – Действительно, если бы мы относились друг к другу как к сестрам и братьям, то большинство заповедей выполняли бы, даже не задумываясь.

– Да, классно! И на молодых людей тоже надо смотреть как на братьев, – добавляет кто-то из девчонок.

– Но хотя бы на мужа можно смотреть как на мужа? – изображая страшную панику, спрашивает Жанна.

– Конечно! Иначе твой муж перестанет тебя отпускать к нам на кружок, – ехидно отвечает Игорь. – Ладно, продолжаем.

Кажется, я протявкал вполне благополучно! Выходит, никаких особенных знаний тут и не надо. Я бы даже еще поораторствовал…

Раз уж у меня пауза, расслабленно листаю книгу дальше и почему-то цепляюсь взглядом за фразу: «Но Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов».

Где-то я что-то подобное слышал? Или меня уже глючит?

Вокруг что-то бурно обсуждают, но я уже слушаю не очень внимательно. Просыпается сразу куча мыслей, которые до этого дремали по разным извилинам в голове, и они меня затягивают – как в хоровод или в водоворот. До меня долетают только отдельные фразы из яростного обсуждения.

– …не нужно понимать буквально слова «отсеки правую руку», – смеется Игорь.

– …почему же нельзя ни одного волоса сделать белым или черным? – протяжно недоумевает Жанна. – Покрасилась – и готово…

– «…а что сверх этого, то от лукавого», – раздается голос моей соседки справа, и я догоняю, что вот-вот подойдет моя очередь комментировать. Что я там читал-то вообще?

– Да-да, теперь мой отрывок, – бодро отзываюсь я, а сам лихорадочно соображаю, про что же в этом самом отрывке говорилось. – Думаю, эти слова Христа настолько важны, что их стоит прочитать вслух еще раз!

Игорь уважительно кивает, и я с уверенным видом зачитываю по книге «свои» стихи – хорошо еще, помню, что они были в начале страницы.

Ага, сейчас что-нибудь наплетем.

– Вообще-то в русском языке есть масса крылатых выражений, – бодро начинаю я, – которые люди употребляют, а сами даже не задумываются, что они из Библии. Так ведь?

– Это точно!

– Люди совершенно не знакомы со Священным Писанием!

– Вот и я о том же! Можно от последнего гопника услышать слова «око за око», но он разве знает, откуда это пошло? Но неплохо было бы помнить, что эти слова принадлежат не кому-нибудь, а именно Христу, и взяты они из этой… эээ… Нагорной проповеди! Или вот еще – прямо здесь же знаменитые слова «подставь другую щеку»…

Я вдохновенно, не напрягаясь, трещу языком – не хуже, чем в десятом классе, когда делал километровые доклады про романы Тургенева, которые и в руках не держал. По очереди заглядываю в глаза сидящим вокруг и вижу, что прокатываю за своего, сто процентов. Прямо как в шпионском фильме…

Может, я настроился на местную волну?

И напоследок контрольный выстрел.

– Короче, так и есть: люди Библию не читают, – сокрушенно качаю я головой через тридцать минут после того, как сам в первый раз в жизни взял ее в руки. – Вот, например, один мой друган недавно говорит мне: твой Шевчук совсем из ума выжил! Послушай, что за шизу он поет в последнем альбоме: «Мертвые хоронят своих мертвецов»! А ему же в голову не приходит, что это тоже отсюда… Вот, Евангелие от Матфея, восьмая глава, двадцать второй стих! – ставлю я шикарную точку.

Ну не мог же я свою рок-н-ролльную тему не впихнуть!

– Неожиданный пример, – озадаченно говорит Игорь.

– Ну и как после такого доклада мне говорить? – кокетничает Жанна. – Я на его фоне буду просто дурочка дурочкой!

Дальше все идет как по маслу: разговоры продолжаются уже без всякого плана, как попало, я периодически вставляю свои пять копеек (кажется, все в кассу), и, наконец, Игорь говорит:

– Вообще-то уже полдесятого! Если вы не хотите, чтобы меня отчислили, молимся и закругляемся.

Все встают. Я уже совсем не напрягаюсь по этому поводу, да и петь «под фанеру» у меня получается еще лучше.

В прошлый раз – вы помните? Все приходит с опытом…



Минут через десять после прощания с «духовными людьми» я стою на остановке – только уже на другой стороне шоссе, в направлении Москвы. Интересно, в это время еще какие-т о маршрутки ходят?

Наконец причаливает рыдван с классическим таджиком за рулем, я падаю в него и пытаюсь подвести итоги дня.

Нет, Стэну я Иоанна… уже забыл, как его… цитировать пока что не буду. Во-первых, все уже из головы вылетело (вроде было что-то про гнев), а во-вторых, еще отправит меня в Кащенко. Опыт, конечно, сегодня был забавный, и ребята неплохие, но это так, разовый эпизод из жизни.

Ха, вы же не думаете, что я теперь каждую субботу буду к ним таскаться?




Глава шестая,

в которой расплетаются косы


You’re an accident waiting to happen.

    U2

Вы, конечно, можете говорить что угодно. В смысле, что я псих и так далее.

Имеете полное право.

Но в следующую субботу я снова еду в маршрутке на кружок.

Ну, сложилось так. Репа у нас отменилась (хотя концерт в «Идее Fix» уже на носу), а больше делать было нечего. К тому же Дашу в прошлый раз я так и не застал. Да и вообще: я что, не имею права ходить, куда хочу? Я же не собираюсь в эту их секту с концами ударяться…

На этот раз я уже не полагаюсь на склерозных тетушек с желтой прессой в руках, а заранее смотрю в Инете карту и запоминаю, где эта самая «Степная». Дачники в этот раз затихарились, и я долетаю реально быстро – минут за тридцать. Правда, пока маршрутка едет, начинается дождь, но я с самого утра чем-то задним чуял, что так и будет, поэтому зацепил с собой зонтик.

А вот когда дохожу до красной избушки (фотогеничная белка наверняка ныкается где-нибудь в сухом дупле), меня ждет сюрприз: заперто! Видимо, слишком рано притащился. Сначала я стою на крыльце под крохотным навесом, потом догоняю, что от дождины он все равно не спасает, снова открываю зонт и изображаю меланхоличный променад.

Пока я шатаюсь, в мой молодой мозг забредает такая мысль: а что было бы, если все эти мальчики-девочки из кружка попали бы к нам на концерт? Наверняка по их понятиям все эти клубешники – просто рассадник скверны! Интересно, они бы нас святой водой стали обрызгивать? Или вообще подперли бы бревнами двери и по-древнерусски подожгли с четырех сторон? Хотя нет, в «Идее Fix» им никто не позволит. А вот в том же «Напряге» – там хоть обподжигайся, всем по барабану, по-моему…

Тут мне кажется, что кто-то меня зовет. Я на всякий случай высовываю голову из-под зонта и снова слышу тот же голос:

– Костя! Тебе, тебе говорю! Ты чего мокнешь? Давай иди в машину!

Я наконец просекаю, откуда раздается голос, разворачиваюсь и вижу, что в припаркованной неподалеку тачке сидит Жанна – одна из девчонок с прошлого раза. Ага, та самая – с ярким макияжем и самая активная в этой их девичьей стайке.

Меня два раза приглашать не надо, поэтому запрыгиваю рядом с Жанной. Машина у нее маленькая, девчачья – Kia Picanto, но сидеть в любой тачке намного веселей, чем нарезать круги под дождем.

– Привет!

– Привет! Смотрю – ты или не ты?

– Я, кто же еще будет под дождем торчать? А сегодня точно будет кружок? Гляжу – нету никого.

– Не, ты просто пришел рано, сейчас все подтянутся!

– Это хорошо! Знаешь, я еще хотел спросить: этот ваш кружок давно существует?

– Почти год. По-моему, начали с сентября, только это еще без меня было. Когда у нас появился Игореша, тогда все и завертелось.

Очень комфортно с ней болтать, оказывается. Как будто триста лет знакомы.

– Ага, вот про Игоря мне тоже интересно. Он в прошлый раз говорил: если опоздает, то его отчислят. А откуда?

– Из Свято-Тихоновского. Он там сейчас учится, на четвертом курсе, представляешь? А «отчислят» – это потому, что он живет в общаге, и им надо приходить не позже одиннадцати, там с этим строго-строго!

– Мм… А это что такое вообще?

– Свято-Тихоновский? Это институт в Москве, там готовят будущих священников… и не только, еще всяких там специалистов. Сам его спроси, он расскажет с удовольствием!

Очень она классная! Непосредственная такая! Я-то думал, если девочка верующая – то непременно такая пластиковая кукла-недотрога в дебильном платочке. Если б встретил Жанну на улице – решил бы, что идет с лекции в кафешку. А то и в клубешник.

– То есть он его окончит и сделается священником, что ли?

– Священниками не делаются, – передразнивает Жанночка, – их рукополагают. Могут и не рукоположить. Кстати, пока не женится, точно не рукоположат… хотя бывают исключения, очень редко! Или, если захочет постричься, – тоже вариант!

– Стоп. Как связано «постричься» и «жениться»? – я чувствую себя в тупике.

– В монашество, естественно. Не в парикмахерской же! – хохочет она.

– Ааа… – переклинивает меня. Для меня это просто космос – что нормальные люди, с которыми можно по-дружески трепаться и пить чай, оказывается, могут взять и… Как-то плохо укладывается в голове.

– Это здорово, что тебе у нас понравилось, – перескакивает Жанна на другую тему. – Знаешь, бывает, человек к нам один раз приходит, а потом больше не заявляется. Да ты еще вписался так удачно!

– В каком смысле? – напрягаюсь я. Может, с таких ласковых слов и начинают «обрабатывать» будущих сектантов?

– Ну, отвечал так уверенно! Ты ведь Писание здорово знаешь, да? Чувствуется! Мне вот жутко трудно его читать, я ленивая!

– Да это ерунда, – говорю я и чувствую, что в глаза ей смотреть как-то неловко. – Не так уж хорошо я его знаю… Просто язык нормально подвешен, вот и все.

– Ты у отца Андрея научился хорошо говорить, наверное?

– Какого отца Андрея? – паникую я.

– Как у какого? Отца Андрея, который самый топовый проповедник во всем благочинии! Настоятель Благовещенского храма! Ты же оттуда!

– Нет, конечно!

– То есть как это нет? Я точно запомнила с прошлого раза!

– Стоп! Это вы за меня решили, я ничего такого не говорил.

– Да-а? Извини, я подумала… – видимо, Жанне становится неудобно, и она радостно цепляется за шанс сменить тему. – О, смотри, это же наши подошли или нет?

– Наши пациенты, – подтверждаю я.

– Наверняка они уже ключи взяли, пойдем! – говорит она и выключает зажигание.

Я вспоминаю то, о чем забыл в прошлый раз.

– Жанна, – говорю, – я там чай принес прикольный. Пуэр называется. Сейчас научу, как правильно его заваривать…



– Открываем Евангелие от Луки, – командует Игорь. – Четырнадцатая глава, стихи с шестнадцатого по двадцать четвертый. Отрывок небольшой, поэтому каждому достается по одному стиху.

Мы уже сидим вокруг стола, пуэр сложной судьбы упокоился в заварном чайнике. Хорошо еще, что я никаких деликатесов к чаю не стал покупать (хотя мысли такие были) – оказывается, у них сейчас начался пост. Я-то думал, что пост бывает только Великий, а тут выясняется, что их целых четыре.

Состав почти тот же, что и в прошлый раз.

– «Он же сказал ему, – без лишних предисловий стартует Катя, – один человек сделал большой ужин и звал многих…»

– «…и когда наступило время ужина, – манерно продолжает Жанна, – послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже все готово».

Я в этот раз окопался на другом месте, поближе к чайнику, поэтому мой стих – почти в самом начале.

– «И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю, – стараюсь я мерзким голосом изобразить, как подлые гости выкручивались перед хозяином, – и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня».

Игорь грозит мне пальцем: не заигрывайся. Это тебе, мол, Библия, а не концерт в «Напряге». Я делаю виноватую морду, но всех остальных, по-моему, прикалывает такое «чтение с выражением».

В этот момент дверь открывается – и в класс влетает Даша. За ней еще какая-то подруга с замысловатой прической на голове.

– Всем привет, мои доро… – восторженно салютует она и вдруг осекается, заметив, что мы уже начали.

– Даша, мы читаем, – говорит Игорь, очень стараясь звучать назидательно и серьезно. – Мы очень рады тебя видеть, только не надо так врываться.

Та мгновенно принимает виноватый вид, семенит к свободному стулу, но по пути умудряется поздороваться почти со всеми: кого-то чмокает в щечку, кому-то улыбается и подмигивает, Жанне ерошит волосы – и вдруг видит меня и застывает.

– Даша, ну что у нас там еще? – из последних сил корчит из себя строгого педагога Игорь. – Ах да, вы же знакомы? Вот после занятий и пообщаетесь. Продолжаем…

Дашка приземляется напротив меня и блаженно улыбается. Выражение ее лица такое, будто она меня лет десять назад спасла из эпицентра тайфуна, а теперь я вырос, и мы вдруг встретились на вручении Нобелевской премии. Кстати, нормальный голливудский сценарий.

Ее подруга, напротив, делает все, чтобы не привлекать к себе внимания. Мы так себя вели в первом классе, когда опаздывали на урок. Она садится, расправив нереально длинную юбку (хотя вообще в этой компании юбки до колена, наверное, считаются экстремальным мини), и ее прическа колыхается вверх-вниз, пока не принимает устойчивое положение.

Такое ощущение, будто я эту мадемуазель где-то видел… Хотя понимаю, что это бред.

Тем временем, пока я их разглядываю, отрывок уже почти дочитали.

– «…Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных», – ставит точку кто-то из девчонок.

– Отлично! Итак, сегодня разберем этот отрывок. Даша и Таня, вам стихов не досталось, но от обсуждения вам увильнуть не удастся, – смеется Игорь.

– А мы и не увиливаем, – искрится улыбкой Даша. Странно: когда мы с ней встретились в метро, мне она не показалась такой уж лучезарной, скорее наоборот. Неужели вправду так рада всех видеть?

Таня (вот как ее, оказывается, зовут) тоже дружелюбно переглядывается с «сектантами». Получается, она здесь тоже частая гостья.

– Матушка, не тормозим, уже комментируем.

– Да-да, – отвлекается от «перестрелки взглядами» Катя. – В общем, мой отрывок – это начало притчи о званых на пир. Хозяин, который зовет гостей – это, если я правильно понимаю, Господь. Он зовет на пир гостей, то есть всех людей…

– Все верно, – подбадривает Игорь.

– Под пиром подразумевается Царствие Небесное, где Господь рад видеть каждого из нас… – продолжает шпарить матушка.

Кстати, пока мы возились с заваркой пуэра, Жанна меня просветила: оказывается, матушка – это жена священника, то есть батюшки. В общем, мои духовные знания увеличиваются нереальными темпами. Жаль только, нет повода ими выпендриться перед кем-нибудь…

В это время Жанна через стол громко шепчет Дашиной подруге:

– Татиана, солнце мое! У тебя же волосы обалденные, зачем ты из них гнезда вьешь? Прятать красоту – преступление перед ближними, поняла?!

– Ну что ты меня смущаешь? – рдеет румянцем та. Довольно мило, кстати.

– Ничего не смущаю! Я тебе по-доброму завидую!

– Девочки, вы с нами? – окрикивает Игорь. – Кое-кому из вас скоро комментировать, между прочим.

– Подумаешь, испугал! – фыркает Жанна.

– Жанночка, как ты скажешь, – улыбается Таня, запускает руки куда-то глубоко в прическу и вынимает из нее сразу несколько шпилек, которыми, видимо, крепилась вся конструкция. Целый водопад (или, точнее, волосопад), рассыпаясь, обрушивается на ее плечи.

Очень красиво!

Таня наклоняется, уворачиваясь от «волосопада», потом закладывает локоны за уши и поднимает лицо.

И все. Я окаменеваю. Превращаюсь в застывший цемент.



Знаете, терпеть не могу книжные выражения из серии «…и тут время для него остановилось, и мир замер». Или: «Он застыл, как громом пораженный». Или еще какой-нибудь словесный шлак.

Но это как раз про мой случай.

Когда Таня поднимает лицо, я понимаю, что был прав – я действительно ее уже видел.

Причем совсем недавно.

Просто мне это не приходило в голову, пока волосы были заплетены. А с прямыми узнал сразу. Тут ошибиться невозможно.

Это она ступила на эскалатор в последний момент моего Синего сна!

Ну, помните, где Сальный голос? И движение, когда она поднимает лицо, – абсолютно фирменное. Во сне оно было точь-в-точь таким же. Это на нее я глядел и кричал «да!», как будто давил на гашетку.

Да, я сам понимаю, что это шиза!

Но если мне кто-нибудь это объяснит – с меня ящик Hennessy! Если он, конечно, продается ящиками…

Пока я отмораживаюсь, вокруг идет какая-то бесконечная дискуссия. Я даже, кажется, на автомате как-то умудряюсь прокомментировать «свой» стих.

А перед глазами все ползет и ползет эскалатор.

Следующее открытие валится на меня минут через пять. Таня наклоняется вправо, чтобы пошептаться с кем-то из девчонок, и я замечаю, что на спинке ее стула висит серая ветровка. А я точно помню, что во сне она была именно в такой. Не верите – вернитесь на пару глав назад и перечитайте!

Интересно, вот если подойти к ней сразу после кружка и сказать: «Знаете, Таня, я вас видел на переходе с “Римской” на “Площадь Ильича”. Точнее, для вас – с “Площади Ильича” на “Римскую”. И я вас выбрал, чтобы пройти вместе всю жизнь» – какой будет ее реакция?

Впрочем, запросто может быть, что на метро она вообще не ездит.

Потому что после того, как спели заключительную молитву, Принцесса Греза мило прощается со всеми сразу и выходит из класса, подкидывая на ладони ключи с логотипом BMW.



Как только занятие финиширует, Даша сама подходит ко мне, уже слегка оттаявшему.

– Как поживают агглы?

– Они сейчас в другом часовом поясе! – в тон отвечаю я, и мы вместе хохочем.

– Нравится у нас здесь?

– Неплохо! Я уже второй раз, неделю назад тебя не застал.

– Да? А мне показалось, что ты проскучал все занятие…

Представляю, как я выглядел, когда меня накрыло дежавю. Наверное, со стороны смотрелся, как будто меня молнией долбануло.

– Да нет, это я… Просто отрывок сегодня такой обсуждался…

– Духовно близкий тебе? – услужливо помогает Даша.

– Точно! Именно такой!

Даша радостно кивает в ответ на мои выкрутасы. У меня даже мелькает мысль: может, все-таки пригласить ее к нам на концерт? Но потом, прикинув, решаю, что пока не стоит палиться.

– В следующий раз приедешь?

– Постараюсь, – говорю ей.

Потом решаю, что обещать можно все что угодно, но форс-мажоры в этой жизни еще никто не отменял, и уточняю:

– Если, конечно, агглы за мной не прилетят…




Глава седьмая,

в которой бродячие животные подвергаются опасности


Задержав на два часа концерта начало,

Я вылез на сцену, вяло показал «козу» полному залу.

Ковыряю струны медленно, топчу примочку кедами,

Щеку чешу об микрофон между куплетами…

    Noize MC

– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Достоевская», – делится радостью женский голос из динамиков.

Роммель как-то рассказывал, что, когда едешь в центр, остановки объявляет мужской голос, а когда из центра – женский. Я пару раз проверял – так и есть. Только все забываю проверить, где же именно в центре мужской голос меняется на женский.

Между прочим, в этом есть своя логика: в центр люди едут на работу, и брутальный мужской голос настраивает на то, что будешь сурово вкалывать. А когда возвращаешься домой, женский символизирует, что скоро вернешься в уют. Ну, это если дома уютно, конечно…

Как раз на «Достоевской» мы встречаемся в семь и выдвигаемся в «Идею Fix». Да, уже 18 июня – как-то время незаметно пролетело. Мы забацали пару реп (одна из них, ночная, была как раз перед моим первым кружком), но ничего нового в программу добавить не успели. Просто перемешали песни в другом порядке – вот и все отличия от последнего концерта в «Напряге».

– Станция «Достоевская»! Уважаемые пассажиры, при обнаружении подозрительных вещей в вагоне поезда сообщайте о них машинисту! – раздается женский голос, символизирующий уют.

У меня из подозрительных вещей только синтезатор, но машинисту о нем знать незачем.

На перроне уже стоит Роммель, рядом с ним Тоша. Они дружат так давно, что, по-моему, люди столько не живут.

Жмем клешни, обнимаемся.

– Больше никого нет, что ли?

– Есть, просто пока мало… Вон, видишь девчонок? Нет, не те шалавы, а дальше, в уголке. Это же вроде какие-то подруги Стэна, они на прошлом концерте были.

– И все?

– Ну, еще Троцкий с Нюхачом. Только они уже наверх пошли.

– За пивасом?

– Наверное. Они сегодня вообще не особо в адеквате. – Тоша ехидно лыбится. – По-русски говорить отказываются, а выдают только… Ром, как там?

– Бадри Па-тарка-цишвили, – выговаривает Роммель.

– А, так я даже знаю, кто это, – вспоминаю я. – Его же вроде грохнули пару лет назад. Или сам, история мутная… И что, больше вообще ничего не говорят?

– Ага. Дурака валяют. Мы их спрашиваем: с вами кто-нибудь еще ожидается? Они говорят: Бадри Патаркачи… Ну, в общем, ты понял. Или говорю: и нам пиваса зацепите! Нюхач строго так смотрит и говорит… ту же самую мантру, короче.

– Эй, а Троцкий вообще играть сможет сегодня? – беспокоюсь я. – На барабанах-то не Бадри Патаркацишвили будет стучать, я надеюсь?

– Не, нормально все, не очкуй. Поваляет дурака и перестанет.

Подходит очередной поезд из центра, из него вылетает Стэн с басухой на плече. Девчули «из уголка» действительно машут ему, и они все вместе подходят к нам.

– Здорово! Вы знакомы ведь, верно? Ну вы склерозники! Еще раз – Наташа, Лиза, Надя! Девочки, это Костя, Рома, Тоша. А что, больше никого нет пока?

Роммель излагает им сагу про Бадри Патаркацишвили, а я достаю мобильный и вижу, что, пока ехал в метро, получил три эсэмэски: от Денисыча, Леры (кто бы сомневался) и Волшебной. Смысл у всех один – «сорри-сорри, но сегодня приехать не смогу» (далее – уважительная причина отсутствия).

Мне приходит в голову, что ситуация – один в один как в той притче, которая читалась на последнем кружке: про то, как хозяин позвал гостей на пир, а они стали косить с разными отмазками. Абсолютно как у нас.

Жаль, не расскажешь об этом пацанам – не оценят насчет притчи. А ребятки с кружка, боюсь, не догонят про клубные концерты…

Впрочем, у нас хоть кто-то пришел. А то пришлось бы собирать нищих и увечных на концерт, если уж все в точности по Евангелию.

Тем временем подтягиваются Светик, моя лучшая подруга, и ее новый молодой человек (как его зовут, я не расслышал), потом еще пара знакомых Роммеля, и мы решаем никого больше не ждать. Поднимаемся на эскалаторе, выходим на улицу и видим Троцкого и Нюхача с банками коктейлей в руках. Я решаю играть на опережение.

– Бадри Патаркацишвили? – спрашиваю у них.

– Бадри! Патаркацишвили!!! – с жаром кивают они головами. Видимо, это должно означать следующее: дескать, нашелся хоть один разумный человек!

На нас смотрят как на идиотов, поэтому Роммелю снова приходится врубать непосвященных в концепцию. Нюхач, чтобы вы понимали, – это жутчайшее порождение зла, смысл существования которого – с особым цинизмом спаивать Троцкого (хотя тот и так в помощи не нуждается). Интересно, пока они нас дожидались, между собой тоже общались только этими двумя всеобъемлющими словами?

Наконец мы выдвигаемся в сторону клуба и добираемся без особых приключений. По дороге периодически кто-то трезвонит, мы либо выслушиваем очередные извинения (смотри притчу про званый пир), либо объясняем, как идти от метро к клубешнику.

Доковыляв до «Идеи Fix», проходим мимо гардероба, закрытого по случаю лета, и спускаемся по лесенке. Я пытаюсь дозвониться до арт-директора, тот предсказуемо не отвечает, но повода для волнений нет – наш сет начнется не раньше девяти.

Да, в таких клубах мы точно не играли. Вообще, если хотите оценить уровень заведения – загляните в туалет, моя вам рекомендация. Мы уже привыкли к клубам, где даже унитазы и писсуары ненужная роскошь: например, в «Напряге» вместо них вдоль стен проложено что-то типа желобов, по которым непрерывно журчит вода. Народ там неприхотливый, брезгливостью и трезвостью не отличающийся, так что все по делу. Как там в женском, я не интересовался, но, думаю, тоже без излишеств. А здесь совсем другая картина: кафель – практически целый, краны – даже лучше, чем у меня в ванной, так что инстинктивно тянет вести себя прилично.

Троцкий с Нюхачом, кажется, того же мнения.

– Бадри! – с уважением кивает облегчившийся Троцкий и поднимает указательный палец.

– Бадри… – растерянно тянет Нюхач, разглядывая себя в зеркало.

Тоже мне, красавец нашелся.

Идем к сцене и убеждаемся, что публика довольно приличная: ни откровенного быдла, ни толп неформалов. И накурено в меру – неужели вентиляция работает? Бар тоже достойный, уж здесь пиво димедролом наверняка не бодяжат. У стойки вижу Стэна, подсаживаюсь к нему. Сцена отсюда просматривается отлично.

– Друг мой, – обращается он ко мне, – что вы скажете по поводу великолепия сего заведения?

Я сходу схватываю его интонацию.

– Имею честь доложить, что ловлю себя на мысли: наверное, похожие чувства были у пса Шарика, который только-только попал в квартиру профессора Преображенского.

Стэн кивает, будучи полностью согласен с мнением уважаемого собеседника.

– Хотя, если не ошибаюсь, Шарика быстро накрыл когнитивный диссонанс, и он что-то там разбил или разодрал, – развивает он мою мысль. – Интересно, и нас сегодня ждет подобный финал?

– Не… Разодрал он сову, а расколошматил зеркало. Но это потом было, не в самом начале книжки. А позвольте осведомиться, где изволят шляться наши почтенные гости? Не пробил ли урочный час, который им был назначен? Ведь наше скромное торжество уже весьма близко.

– Да и пес с ними, – отмахивается Стэн, непринужденно перейдя с великосветского тона на повседневный. – Мне здесь публика точно больше нравится, чем тот зоопарк, который обычно за нами таскается. Кстати, у тебя телефон пиликает!

Я хлопаю себя по карманам, вытаскиваю мобильный.

– Алло!

– Здравствуйте, вы мне звонили, – слышу женский голос.

– Я?! А, я понял! Здравствуйте, меня зовут Константин, группа «Хальмер-Ю». Вы, наверное, арт-директор?

– Какая-какая группа?

– «Хальмер-Ю»! Мы сегодня у вас играем… Я вчера звонил, вы сказали – в районе девяти!

– Все, вспомнила! Да, в девять! Когда начнет играть группа в двадцать двадцать, можете подниматься слева от сцены в гримерку. У вас на выступление сорок минут, это считая настройку. У нас с этим строго! Все, счастливо, у меня вторая линия!

Я поворачиваюсь к Стэну.

– Первый раз слышу, чтобы телка была арт-директором.

– Надо же. Хотя почему нет?

– Ну да… И еще… – делаю шокированные круглые глаза, – похоже, у них РЕАЛЬНО все по расписанию. Когда назначено, тогда и начинается сет, прикинь?

– Я же говорю, все как у людей.

– Она говорит, гримерка где-то слева от сцены.

– А вон, – кивает Стэн подбородком в сторону лестницы, которую можно углядеть с моего барного седалища, только если изогнуться с риском вывихнуть шею. – Первый раз такую планировку вижу.

На сцене как раз начинается настройка первой группы. Видимо, мы третьи, и у нас есть минут тридцать-сорок свободных. Это хорошо, потому что нервы уже начинают сдавать.

– Мандражик легкий щекочет. А у тебя?

– Чуть-чуть совсем. Это хорошо, значит, пока еще живые.

– Зацени, какую шикарную белку я тут зафотировал на днях, – показываю ему с телефона фотку, которую сделал по дороге на кружок.

– Здравствуй, Ночь Людмила, где тебя носило? – подозрительно спрашивает Стэн.

– Да так, к знакомым ездил… О, смотри, как всех к бару магнитит!

К нам подходит вся хунта – уже человек пятнадцать. Значит, наши подтягиваются, что приятно.

На сцене между тем затевается что-то интересное: два типа с дредами водружают штуковину типа тамтама, тянут к ней микрофоны, а сбоку вешают еще какую-то перкуссию – колокольчики и непонятную металлическую дребедень. Затем для настройки звука они играют кусок музычки «под латину» секунд на тридцать, и мы с Роммелем переглядываемся.

– Слушай, а ты уверен, что мы здесь в тему со своим быдло-роком?

– Мм, да… Я понимаю вашу озабоченность, коллега… Играть чуваки умеют, это точно. Нам о таком уровне только мечтать.

– Единственный вариант – насинячиться и не заморачиваться.

– Чем и занимаемся, – подмигивает Роммель, принимая от бармена сразу две пивные кружки.

Стараясь не расстраиваться от выступления первой группы, которая и в самом деле шпарит почти идеально, мы коротаем время до того момента, когда нужно будет собираться к бою. Наконец, «латиносы» доигрывают сет, срывают одобрительные крики и хлопки, и сбоку сцены рисуется следующий коллектив.

– Пипл, допиваем потихоньку. Щас эти закончат саундчек, и можно гримерку занимать, – я машу Троцкому, тот подходит и по-дружески вешается всей тушей на плечи Роммелю.

– Чего так рано? – недовольно кривится Роммель.

Все-таки крепкий он парень: если бы на меня навалилось сто двадцать пять кило Троцкого, я, наверное, и звука не смог бы из себя выдавить.

– А чего здесь сидеть? Во, уже выходят на сцену, смотрите.

Я спрыгиваю со стула, беру в руки синтезатор, и однополчане нехотя начинают собираться.

– Интересно, а эти что будут играть? По виду не угадаешь.

– Скандинавский блэк-метал, – тонко шутит Стэн.

– Или аццкий мелодик-дэт, – подхватывает Троцкий.

– О как! Ты заговорил по-русски! – картинно удивляюсь я.

– От волнения, душа моя Константин Константинович! Перед концертом еще и не такое случается! Пользуясь случаем, хочу заметить, что группа перед нами – какие-то…

– Мужеложцы? – подмигивает Стэн, хорошо знакомый с фирменным лексиконом Троцкого.

– Они самые! Но не самые страшные, бывают хуже. Помните «Lucky-кафе»?

– Не напоминай!

«Lucky-кафе» – это наше любимое заведение в центре, в котором мы частенько зависали где-то год назад, когда было пободрее с деньгами. Там мы обычно засиживались в баре на минус первом этаже, но однажды нас понесло в основной зал. Минут десяти нам хватило, чтобы понять, что за контингент там прописался. С тех пор нас туда как-то не тянуло.

– Все, на старт, внимание, марш! – Мы изображаем из себя кого-то типа космонавтов, идущих к ракете, машем руками, нам вслед летят единичные воздушные поцелуи. На полпути я поворачиваюсь и оглядываю зал: народу собралось уже прилично, вот бы раскачать его сегодня!

Гримерка оказывается неожиданно просторной. И даже есть кулер с водой. С нами за компанию поднимаются Светик со своим кавалером.

– Хоть пофоткайте нас, – вымученно улыбаюсь я. Нервы накрывают, уж извините.

Мы вчетвером изображаем героические групповые композиции.

– Вряд ли что-то стоящее выйдет, очень уж здесь темно, – предупреждает Светик.

Несмотря на это (вижу краем глаза), она сразу же выкладывает фотки в Инстаграм. Вообще, есть в мире соцсети, где у нее еще нет аккаунта? Наверное, у нее эксклюзивный контракт с Силиконовой долиной, и каждый новый тайм-киллер сразу присылается ей как вип-тестировщику.

Тем временем «мужеложцы» начинают свой сет: оказывается, играют они что-то типа ретро.

– Шестидесятые? – подмигивает Роммель.

– Даже пятидесятые, – снисходительно машет рукой Стэн. – Ну и намешали они разных стилей за один вечер… При чем тут, кстати, днюха сэра Пола Маккартни? Сначала латина, теперь эти потроха, потом мы, а после нас еще кто-нибудь. Если шугейзинг или нойз-рок какой-нибудь, я не удивлюсь, честное слово.

– Что еще за шугейзинг? – реагирует Троцкий.

– Это музон, от которого торчал Бадри Патаркацишвили, – с каменным лицом просвещает его Роммель.

– О мертвых или хорошо, или ничего, – напоминает спутник Светика.

– Понятно, значит, этот твой шугейзинг – полный шлак, – делает вывод Троцкий.

– Между прочим, эти тоже играют на три порядка круче нас, – мрачно кивает в направлении сцены Стэн. – Обделаемся, как бобики.

– Главное – что бы ни происходило, морды у нас должны быть самые триумфальные, – даю я установку. – Тогда, даже если обделаемся, никто не поймет.

– Мы этого не слышали? – по-заговорщицки улыбается Светик.

– Разумеется, фанаты об этом даже подозревать не должны, – возвращаю ей улыбку.

– Ты песни распечатал? – спрашивает Стэн.

– В смысле – порядок, в каком сегодня играем? Обижаешь… – Я достаю из чехла распечатки и раздаю их. – Сначала «Дуги Бримсон», чтобы все прикурили. Потом стандартно – «Удушье», «Прямой эфир», «Лазанья»…

– Да читать-то мы умеем, – перебивает Роммель.

– По тебе не скажешь.

– Что такое «Дуги Бримсон»? – с опозданием спрашивает у Светика ее оруженосец.

– Янчик, я сама не знаю. Ребята, просветите?

Значит, его Ян зовут. Хорошо хоть, идентифицировали.

– Это такой английский писатель. Довольно специфический. У него все книги на тему футбольных фанатов, их фирм и так далее. Но для песни это, в общем, не так важно… Кстати, мы ждем, что нам подпоют, – прозрачно намекаю я.

– Когда это я не подпевала? – изображает смертельную обиду Светик. – Я все ваши тексты помню, только не всегда понимаю, про что они.

– Это не главное, – успокаивает Роммель. – Я, по-твоему, как их пою? Точно также.

В гримерку заглядывают два мужика лет под сорок.

– Здоровеньки булы! Это здесь, наверное, окопались звезды, которым вот-вот выступать?

– Ага. Вы за нами? А кто-то после вас еще будет играть или вы сегодня последние?

– «Многие же будут первые последними, и последние первыми», – загадочно ответствует мужик и выходит из гримерки.

У меня отвисает челюсть: я врубаюсь, кого он цитирует. Как раз вчера дочитал первое Евангелие, от Матфея, и эти слова стопроцентно оттуда.

– Это чего он такое завернул? – напрягается Троцкий.

– Я тебе потом объясню.

– Нет, ты давай сейчас.

– Крыс что-то шифрует, – усмехается Стэн.

– Да ничего он обидного не сказал, не дергайся… Слу шайте, они сейчас уже закончат выступать, – не особо умело перевожу разговор, – вы бы хоть инструменты вынули, а? И шнуры, и бумажки с аккордами! Гитары настроили? На сцене же некогда будет!

И начинаю демонстративно распаковываться. Остальные нехотя поднимаются.

– Настройтесь, чтобы на сцене время не тратить. Мне-то не надо…

Я высовываюсь из гримерки, смотрю вниз, на сцену, и наблюдаю, как «ретро-мужеложцы» доигрывают последнюю песню. Их публика (человек двадцать или около того) мило хлопает, вокалист прямо со сцены жмет им руки и, вернувшись к микрофону, благодарит за замечательную поддержку. Семейная идиллия.

– Все, Элвис уже уехал! – сигнализирую я.

Лица у всех резко становятся серьезными, даже с Троцкого слетает пьяный расслабончик. Мы вчетвером становимся в круг, кладем руки друг другу на плечи. Это у нас такой ритуал, который родился перед третьим концертом.

– По коням! – говорит Стэн.

– С Богом! – говорит Троцкий, подхватывает кейс с малым барабаном в одну руку, чехол с тарелками – в другую.

– С Богом! – обрадованно подхватываю я.

Красава Троцкий – с таким напутствием как-то правильнее выходить на сцену.

– Всех порвем! – подбадривает Роммель, замыкающий шествие. Светик и Ян спускаются вслед за нами. На лестнице мы сталкиваемся с «ретроградами» и можем, наконец, нормально их рассмотреть. На вид нормальные пацаны – чего мы их вдруг к педикам приписали?

Внизу замечаю мужика, который цитировал Евангелие. Нет, вряд ли они играют шугейзинг – внешне «евангелист» больше смахивает на участника группы «Любэ».

Слава Богу, настраиваться по-быстрому за четыре концерта мы уже научились! Роммель становится по центру, я со своим «Коргом» – справа от него (если смотреть из зала, то слева), Стэн – слева (из толпы, соответственно, справа). Троцкий уже вовсю возится со своей барабанной кухней.

Краем одного глаза замечаю «наших людей», лениво мигрирующих к сцене, краем другого – личность, сильно напоминающую типичного сисадмина. Соображаю, что это местный звукооператор, и он помогает мне разобраться с проводами.

– Крыс, дай мне «ми»! – кричит Роммель.

Я вылупляюсь на него, как на футболиста, который на последней минуте матча засаживает в свои ворота.

– Ты чего, в гримерке настроиться не мог?

– Да не занудствуй, отец! Сейчас быстренько, пять сек…

Я со злостью втапливаю кнопку Standby, мой агрегат включается.

– Ну ты мне нотку-то дашь?

Машинально беру «ми» первой октавы. Интересно, этот человек так и помрет идиотом? Это же надо – знать, что на сцене лишней секунды не бывает, и оттяпать у нас драгоценных минут пять, если не больше…

– Ты чего, заснул? – орет мне этот суслик.

Если бы мы были гангста-рэперами – грохнул бы его прямо на глазах у публики. Наверняка после этого мы стали бы легендами жанра…

И в этот момент я соображаю, что клавишу я нажимаю, а звука-то нет! Хотя синтезатор подключен. Стэн и Троцкий уже смотрят на нашу пантомиму с нетерпением. Я подскакиваю, начинаю искать звукаря, но тот как сквозь сцену провалился.

Следующие минуты у меня сливаются в какую-то сплошную беготню. Выясняется, что все в полном порядке, вот только звук появляться по-прежнему не хочет. Зрители, собравшиеся у сцены, начинают комментировать, оттачивая искрометный юмор.

– Начинайте уже! Путин передает, чтобы вы его не ждали, он в пробке!

– «Хальмер-Ю!» Может, мы пойдем перекурим пока?

– Это че, перформанс – бегать по сцене вместо концерта?

Концептуальное искусство, на?

– Я тебе после концерта покажу перформанс, – огрызаюсь я, путаясь в настройках.

– Ты че, сильно дерзкий? – слышу в ответ.

Поднимаю голову и вижу, что перед нами помимо знакомой публики обосновались три-четыре незнакомых быдлана. Один уже запустил руку на сцену, изъял у Роммеля распечатку со списком песен и с глубокомысленным видом их изучает. А я-то думал, что со своими переругиваюсь… Кто их в такой цивильный клуб пустил вообще, интересно?

И откуда они вообще такие слова знают – «перформанс», «концептуальное искусство»? Не иначе, репортажей про Pussy Riot насмотрелись.

Рядом с ними держится странная тетка подержанной наружности. Интересно, это еще кто? Быдло-мама?

– Все-все, парни, у нас тут маленькие сложности, – это Стэн подскакивает и прикрывает меня. – Никто никому ничего не показывает…

Австралопитеки не эскалируют конфликт, и на том спасибо. Все-таки жаль, что мы не гангста-рэперы…

В этот момент меня кто-то хлопает по плечу. Поднимаю голову и вижу того самого «евангелиста». Он-то зачем на сцену вылез?

– У тебя со шнурами проблема, поменяй.

– Чего? – переспрашиваю у него измученным голосом.

– Говорю, шнур поменяй, который из клавиш в пульт идет. Точно тебе говорю.

Так и есть, проблема может быть только там. Вот только где его взять, еще один шнур? Подходит Стэн, разглядывает меня в упор, и я вспоминаю, что он мне несколько раз напоминал, чтобы я купил запасной.

«Да, я идиот, и не фиг не меня так смотреть! – хочется заорать на Стэна. – Сам бы и купил, раз ты такой умный!»

Мужик с понимающим видом кивает, исчезает со сцены, а через полминуты появляется снова со шнуром в руках.

– На, не психуй. После концерта только отдай, не забудь.

Вот тут-то у меня и прорывается истерика. Я начинаю беспорядочно благодарить, половину слов глотаю, потому что при этом вожусь со шнурами, снимая старый и подключая новый. Знаток апостола Матфея тактично возвращается в гримерку, сзади подбегает Роммель.

– Крыс, мы уже со Стэнчиком сами настроились.

– Слава Богу… Сколько у нас времени осталось?

– Двадцать одна минута… Давай какой-нибудь кусок прогоним для настройки, хотя бы без вокалов, и надо начинать.

– Давно уж надо…

Роммель командует: «Лазанью!», Троцкий дает клик, и мы судорожно выжимаем ее из себя – от вступления и до конца второго куплета. Звук плавает, басуху Стэна я не слышу вообще, но, похоже, это уже никого не парит. По-правильному надо бы сыграть еще какой-нибудь фрагмент с вокалами, потом отстроить баланс инструментов… но тогда времени на само выступление вообще не останется.

– Всем привет! – это вопит в микрофон Роммель. – Мы группа «Хальмер-Ю»! У нас были маленькие технические проблемки, извиняемся за задержку, но теперь все отлично! Наш концерт предлагаю считать открытым!

Публика, как ни странно, даже хлопает, причем яростнее всех – быдланы перед сценой, с которыми я чуть было не налетел на махач.

Стэн три раза показывает мне растопыренную пятерню, потом еще раз – три пальца. Я соображаю, что у нас из сорока минут осталось восемнадцать. Интересно, сколько песен мы успеем сыграть – четыре, пять?

Роммель поднимает руку, Троцкий палочками отсчитывает четыре клика, и мы стартуем – даже не верится! – с «Дуги Бримсона», которым планировалось «дать всем прикурить». Вступление пролетаем лихо, и я выскакиваю из-за синта к микрофону, чтобы читать речитатив:



Сегодня день рождения у президента Никсона!

В честь этого весь город стал похож на Дуги Бримсона.

В кафе официантка улыбается безжизненно

Все тем же самым фирменным оскалом Дуги Бримсона.

С картин слепых художников – непризнанных и признанных

– Глядят кривые лица точных копий Дуги Бримсона.

Поднимешься на палубу сверкающего глиссера —

Конечно, капитан неотличим от Дуги Бримсона.



Роммель звучно вступает на припеве:



Тот, кто скажет, что это абсурд,

Прямиком из зала пойдет под суд!

Тот, кто вопит, что это шиза,

Пусть срывает глотку, мы только за!



Успеваю глянуть в зал и вижу, как Светик старательно подпевает ему – не обманула! Впрочем, разглядывать публику некогда – во втором куплете я начитываю в совсем уже бешеном темпе:



Я корчу рожи в зеркало, язык до носа высунув, —

Никак мне не избавиться от сходства с Дуги Бримсоном!

И даже в старых книгах, кем бы ни были написаны,

Герои – как парад молочных братьев Дуги Бримсона.

Уже буквально вечером идея будет слизана,

Весь мир залихорадит в карнавале Дуги Бримсона,

Все коротко подстрижены и в пухлых масках скалятся…



Делаем резкую паузу, остается только клик барабанов:



А утром праздник кончится, из памяти изгладится…



И снова мощный припев! Интересно, в зале хоть какие-то слова разобрать можно?

Все, первую пролетели!

Зал (во главе с быдлом, которое выглядит уже совсем как десант любящих дедушек на свадьбе внучка) довольно бодро аплодирует.

– Спасибо! – орет в микрофон Роммель. – Следующая песня называется «Лазанья».

Он что, решил все на ходу поменять?! Сейчас ведь должно быть «Удушье»!

Перехватываю удивленные взгляды Стэна и Троцкого, но потом догоняю, что его распечатка с порядком песен осталась у быдланов, и посмотреть нашему фронтмену просто некуда.

Впрочем, «Лазанья» – так «Лазанья», и мы начинаем первый за сегодня медляк. Я играю несложную аранжировку – здесь мне читать не надо, все поет Роммель:



Задуши меня, но только пусть никто не знает,

Как я брел ослепший до метро.

Подожги меня – и ты увидишь, как растает

Моя гордость, словно злобный тролль.

Я бы еще долго мог обсасывать обиду

И жалеть себя, бедняжечку,

Если бы не знал, что мы с тобою будем квиты —

Души склеивать клочок к клочку…



Тут я чувствую неладное – с каждой строчкой мне все меньше нравится то, как мы звучим! Сначала это просто стремные ощущения, но к концу куплета музыка превращается в какую-то кашу, и тут до меня доходит: Троцкий все сильнее и сильнее ускоряет темп! А ускоряет, потому что нас не слышит! Правильно, нормальной настройки-то не было…

А Роммель, как глухарь, – когда поет, ничего вокруг себя не замечает:



Драма – опять холодная лазанья,

Мама, за что мне это наказанье?

Стали страшней огня, опасней стали

Касанья глазами…



Смотрю через плечо и по глазам Стэна вижу, что он в панике. Я хочу помахать ему, что все в порядке, но руки-то снять с клавиш не могу!

И тут происходит самое паршивое, что только можно придумать, – Стэн просто перестает играть и поднимает ладонь вверх.

Троцкий стучит еще несколько тактов и тоже останавливается. Причем всем в зале, от звукаря до бармена, понятно, что это не тонкая аранжировочная задумка, а явная лажа.

Секунд десять – тишина, только один из усилителей издает мерзкое гудение. Потом из зала кто-то свистит. Получается пронзительно, мерзко и в тон усилку.

– Снова! Три-четыре, – командует Роммель.

В каком-то ступоре выдавливаем из себя совсем протухшую «Лазанью».

– Ребята, еще две песни – и все! – раздается в колонках голос звукорежиссера.

Ага, когда он нужен, тогда его нет, а когда не нужен…

Не выходя из ступора и избегая смотреть в зал, механически штампуем «Удушье» и «Прямой эфир». Роммель вяло произносит какие-то дежурные слова в микрофон, и мы, подхватив инструменты, поднимаемся в гримерку. Там я натыкаюсь на мужика-«евангелиста» и молча возвращаю ему шнур. Их группа (все примерно такого же возраста, как и он) неторопливо спускается на сцену, и мы остаемся вчетвером, злобно переглядываясь.

– Ну и на фига ты играть бросил? – с места в карьер накидывается на Троцкого Стэн. Рискованная затея, между прочим.

– Ты больной, что ли? Кто перестал на басу втыкать?

– Ну, ясен пень, я паузу сделал! Не поймешь, в каком темпе ты гонишь!

– Какой еще темп? Я вообще никого из вас не слышал!

– Вообще-то барабанщик никого не должен слушать, – ввязывается Роммель, – а играть, ориентируясь на свое чувство ритма. Или на клик, если у него с ритмом проблемы. Но то, что вас ни фига не слышно было, – это факт.

– Еще бы, – мстительно подхватывает Стэн, – чтобы было слышно, надо настраиваться по-человечески. Но кое-кому сто раз говорили поменять единственный убитый шнур, а толку?

– Чья бы корова мычала, – ярюсь на Стэна и Роммеля. – Кто с расстроенными гитарами на сцену полез?

– Стоп-стоп, брейк, мальчишки! – это Светик снова появляется в гримерке. – Вы что, отношения выясняете?

Мы молчим.

– Да ладно вам! Я фотки отличные сделала, вы там все в таких звездных позах… Пошли вниз, там все наши вас ждут.

– В жизни на такое позорище не выйду, – еще больше мрачнеет Роммель. Хотя, казалось бы, и так был пасмурнее некуда.

Поупиравшись и пошипев друг на друга еще пару минут, мы все-таки спускаемся. Выслушав от друзей массу успокаивающих реплик типа «да не парьтесь, были у вас концерты и дерьмовее», мы оседаем неподалеку от бара, в самом дальнем уголке. Полный провал, яснее ясного.

Тут я замечаю, что сквозь толпу протискивается незнакомый джентльмен в красной бейсболке козырьком назад. Пока я размышляю, зачем она сдалась ему в клубе, он принимается бешеной мимикой демонстрировать, что продирается именно к нам.

– Это что еще за… лоховской клоун? – осведомляется Троцкий.

Теперь его, стало быть, заметили уже все.

Чудо добирается-таки до нас и начинает жать руки и орать в уши – каждому по очереди:

– Парни, отлично выступили! Просто красавчики! Взорвали тут всех! Только хардкор!

Половину слов мы не слышим из-за того, что началась настройка следующей группы (наших спонсоров по шнурам), и джентльмен делает нам знаки, чтобы мы вышли с ним в коридор.

Не знаю зачем, но мы дисциплинированно следуем за ним.

Как четыре медведя Балу за спятившим бандерлогом.

– Я – Самвел! – представляется он. По-моему, это армянское имя: недавно по работе прослушивал разговор с клиентом-армянином, и у него как раз было отчество Самвелович. Да и на вид этот тип в красной бейсболке явно не скандинав.

– Крыс, – жму ему руку я.

– Рома!

– Стэн.

– Вадя…

– Ну, господа, концерт на пять баллов! Сразу видно, пацаны знают дело! Гитарки качают, просто жара!

Мы переглядываемся – минуту назад мы друг друга люто ненавидели за «выступление века». Может, он не наше выступление слушал, а чье-то еще? И чего ему надо – вот это вопрос на миллион.

– Ну, спасибо, спасибо, – говорит Роммель. – Может, пойдем накатим?

– Отлично! Я вам ставлю выпивку! – бурно жестикулирует Самвел и тащит нас в направлении барной стойки. Точнее, вцепляется мертвой хваткой в Роммеля и Троцкого, а мы со Стэном, оказавшись у них за спинами, переглядываемся. – Это что еще за меценат на нашу голову?

– Не знаю… Ну пусть проставится, раз так рвется.

– Да уж, кроме него нам сегодня точно никто наливать не будет…Как там Троцкий сказал? Лоховской клоун?

– Ага!

Троцкий и Роммель уже подхватывают со стойки кружки с пивасом. Самвел тем временем воздевает руки к небу (точнее, к потолку клуба) и призывает нас со Стэном не тормозить.

– Рассказывайте! Что чувствует группа, только что отыгравшая выдающийся концерт?!

– Да не такой уж выдающийся… – начинаю я, но Троцкий меня отодвигает в сторону. Отодвигает в самом буквальном смысле.

– Концерт, конечно, неплохой был, – миролюбиво басит он, подняв кружку на уровень головы. – Хотя, конечно, нет предела совершенству… Вот тебе – что понравилось?

– Мне понравился драйв!

– Ну, мы – да… Умеем, когда захотим. А ты здесь какими судьбами? Тоже музыкант?

– Я просто креативный человек! Хочу собрать свою группу и сегодня вижу: вот эти парни, которых я ищу! – Он набирает в грудь воздуху и принимает решительный вид. – Давайте мы с вами объединимся и сделаем офигенный проект!

– В смысле? – теряется Стэн. – Совместку запишем?

– Да! И запишем, и много чего еще! У меня готовая концепция арт-проекта, нужна реализация!

У Роммеля есть вредная привычка – сразу лезть в детали.

– А чего за концепция у тебя, Самвел?

– Антикоммерческий проект! Представьте себе: группа, которая исполняет песни исключительно – подчеркиваю, исключительно! – на тему ловли и приготовления в пищу бродячих животных.

Роммель и Стэн каменеют с такими странными личиками, которых я у них в жизни не видел. Троцкий, по-моему, просто не расслышал, потому что он выглядит относительно нормально.

У меня в голове одна мысль: интересно, где же мы в жизни так накосячили, что на наши головы свалилось это создание?

С его арт-проектами… Или он нас разыгрывает?

Самвел тем временем самозабвенно излагает «концепцию».

– В музыке должен быть заложен элемент провокации! Сколько можно терпеть гламурные хиты про розовые сопли?! Но при этом она, провокация, не должна быть грязным панком середины семидесятых! Изящный интеллектуальный ребус…

Тут, видимо, до Троцкого с опозданием доходит месседж про «ловлю и приготовление в пищу».

– А почему именно бродячих?! – выдает он, выкатив ошарашенные глаза.

Похоже, изящный интеллектуальный ребус ему не по зубам.

– Не обязательно бродячих! Например, ударный номер, открывающий альбом, будет называться «Морская свинка». Про чувака, который знает, что у его соседей есть эта свинка, он мечтает похитить ее и проникает в соседскую квартиру!

Роммель, видимо, первым справляется с шоком.

– Чего там хавать-то, у морской свинки? Она же мелкая совсем, – лыбится он.

– Ты не понимаешь! Здесь главное – идея! Лучше дай сюда гитару, я изображу!

Надо знать Роммеля: не припомню, чтобы он свою красавицу давал кому-нибудь в руки. Вот и сейчас он делает решительный жест и красноречиво ставит чехол с «Ибанезом» себе за спину.

– Ладно, не надо гитару! – Самвел, похоже, расходится не на шутку. – Я сейчас так, без инструмента выдам, чтобы ты проникся!

– Ничего, что народ вокруг? – интересуется Стэн.

– Очень хорошо, что народ! Искусство должно выходить за пределы тесной сцены! Настоящий художник творит каждым шагом, каждым вздохом, и самовыражение несет свой разрушающий заряд в те места, которые еще вчера казались непригодными для творчества. Только хардкор! Кто-нибудь слышал про последний Шанхайский биеннале?..

Тут я выпадаю из разговора, потому что меня накрывает нехорошая мысль: на что же похож весь этот бред? Ну, конечно, очень просто – я почти теми же словами расписывал нашу будущую пластинку, которая перевернет мир. Элемент провокации… Ненавязчивый мастеринг… Ударный номер, открывающий альбом… Разве что убрать «бродячих животных» – и получится точь-в-точь мой искрометный монолог в «Хитер бобре» три недели назад, в компании Молодых-Звезд-Замышляющих-Дебютный-Гениальный-Альбом…

Очень приятно! Неужели это я так выгляжу в кривом зеркале?

Поднимаю голову и обнаруживаю Самвела уже сидящим на барной стойке. Более того – большинство людей в клубе смотрят на него. К тому же сейчас, похоже, перерыв между выступлениями двух групп, и он пользуется этим вовсю – фальшиво распевает, помогая себе жестами.

Я успеваю разобрать последние две строчки:

– Шли лихие люди за котом! Шли они испробовать мясца-а-а его!!!

Мордашки у присутствующих сейчас просто замечательные. Вы себе представляете День открытых дверей в дурдоме?

Давать публике передышку – это против всех законов большого шоу-бизнеса, поэтому опомниться им Самвел не дает.

– А потом – контрастная смена настроения! Из мрачной псевдогероической саги слушатель катапультируется в развязный фанковый поток неструктурированного сознания! Следующий номер будет называться «Пузико песика»! Только хардкор! Пока готов только припев, слова там такие:



У песика пузико!

У песика брюшко!

Животик у Тузика

Набит вкуснющим мяском!



Вижу, как Роммель делает отчаянные попытки не заржать, а Стэн, похоже, наоборот, на грани рвотного рефлекса. Я незаметно выхожу в коридор, набиваю Стэну эсэмэску: «Давай сваливать, выходи к сортирам».

Стэн появляется буквально через секунду после отчета о ее доставке.

– Ну как тебе концептуальное искусство? – принимаю я ернический вид.

– Напалмом жечь такое искусство… Пузико песика…

– Али не любо? – продолжаю глумиться над ним.

– Заткнись, а? Где только таких делают? Слушай, причем он всем этим, которые вокруг, уже говорит, что мы – музыканты его проекта! Нормально, а? Я что, похож на таких, которые морских свинок точат?

В коридоре на секунду становится темно – это вслед за Стэном из зала вываливается Троцкий, умудрившись заслонить свет своей тушкой.

– Слушайте, это что такое было вообще?

– Это нам наказание, – мрачно хохмит Стэн. – Такие типы посылаются группам, которые собачатся между собой на ответственных концертах… Кстати, если кого обидел – не со зла, без обид…

– Да я тоже хорош был, – каюсь я. – Надо просто на будущее выводы сделать. И держаться заодно, а не искать крайних…

Из зала раздаются звуки перегруженных гитар – значит, следующая группа уже настраивается. Стало быть, шоу имени Самвела конец.

– Так, давайте Роммеля вызволять, а то эта мечта скинхеда сейчас сообразит, куда мы смылись. Мы же его музыканты, не хухры-мухры…

– Роммелю щас наберу, – говорит Троцкий, – а то эсэмэску он может через неделю прочитать. А вы пока валите на улицу, если хотите.

Мы киваем, поднимаемся с инструментами по лестнице и выходим на свежий вечерний воздух. После душного зала (где, видимо, вентиляция все-таки не вывозит) кажется, что попал в сказку. Дышим полной грудью и думаем каждый о своем.

Лично я о том, что живу какими-то параллельными жизнями. Вот поеду в субботу на кружок – и попаду в другую реальность. Ту, обитатели которой даже не подозревают, что бывают такие клубные концерты. И что существуют «концептуальные артисты», ищущие состав, чтобы играть песни про ловлю и приготовление в пищу бродячих животных… Точнее, не обязательно бродячих…

Стэн, видимо, в этот момент попадает в унисон моим мыслям.

– Животик у Тузика… Набит вкуснейшим мяском… – напевает он себе под нос.

– Не вкуснейшим, а вкуснющим… – машинально поправляю я.

– Елы-палы! До чего же привязывается, зараза! – плюется Стэн.

– Значит, стопроцентный хит, – мрачно поясняю я.

Из дверей появляются Троцкий и Роммель.

– Куда вы смылись? Мы же только что звездами стали! – хохочет Роммель. – Чувак такую бурную деятельность развел, а вы в самый ключевой момент вдруг заднего врубаете!

– Не придуривайся, – говорю, – давайте двигать куда-нибудь отсюда.

– По пивасику? – оживляется Троцкий.

– Это у нас можно, только поздно очень… Если только у метро что-то зацепим. – Я взваливаю на себя синт. – Главное, чтобы этот стремный товарищ нас не догнал.

– Ну да, товарищ хоть и забавный, но реально стремный, – признает Роммель. – Зря, наверное, я ему свой телефон дал.

– Ты? Ему? – вылупляется на него Стэн. – На фига?

– Правда, ты чем думаешь? Он же от нас не отстанет теперь! – ужасаюсь я.

– Да ладно, не очкуйте… Он попросил, какие проблемы?..

Минуту мы шагаем молча, только прибавляем шагу.

– Чему быть, того не миновать, – решаю я. – А сейчас давайте радоваться вольной жизни, пока он еще не позвонил.

Давайте потрещим хотя бы…

– А о чем трещать будем? О нашем альбоме? – спрашивает Стэн. – Ты же удочку забросил, а с тех пор молчок.

Я вспоминаю «кривое зеркало», о котором думал в клубе, и вздрагиваю.

– Нет, – говорю, – эта тема… пусть отлежится пока. Целее будет.




Глава восьмая,

в которой фигурируют вербовка и шотландский джин


Вникай в себя и в учение.

    1Тим. 4:16

Прошел месяц.

Что за это время случилось, в деталях рассказывать незачем. А вот в двух словах – запросто.

На кружок я стал ходить, как на работу. Точнее, даже аккуратнее – на работе-то у меня прогулы «по уважительной причине» случаются. Время от времени.

А здесь – ни разу.

И каждую субботу я зависал перед зеркалом и думал: так на фига я туда езжу? Как только причесывался, обязательно вылезала эта мысль. Видимо, в обычное время она отсыпалась где-нибудь между извилинами мозга, а когда стимулировал череп расческой – ее и будил. И сам уже не рад был, конечно.

Вроде бы никаких закадычных друзей я там себе не завел. Народ приятный, ко мне все относились ровно и приветливо, но не более того.

«Духовными знаниями» я, конечно, оброс. Но вот чтобы ими блеснуть перед кем-то за пределами кружка – не было случая.

Был правда, еще один… фактор, что ли? Но о нем я вообще старался не вспоминать. Фактор назывался «девушка с эскалатора». Если вы по-нормальному читали то, что я рассказывал до этого, а не по диагонали, то про Таню сами все помните. А я, повторюсь, лишний раз эту тему не теребил.

Хотя, если вам так уж не терпится узнать… «Фактор» все равно больше на кружке не появлялся. В смысле, не появлялась. За весь месяц.

Нет, уж лучше про «духовные знания»…

Евангелие я одолел довольно быстро. Уж больно хотелось говорить со всеми на равных, а не «плавать» на каждом кружке.

Сначала – от Матфея. Оно мне в итоге больше всех и понравилось.

Когда стал читать от Марка, ближе к середине забуксовал. Было полное ощущение, что Марк от Матфея ничем не отличается, и весь вопрос в том, кто из них у кого списывал – внаглую, как на контрольной по алгебре классе в седьмом. Хорошо, что пробуксовка случилась в пятницу, а в субботу был кружок, и я спросил об этом Игоря.

– Слушай, – подстерег я его после занятия, когда девчонки мыли чашки, – у меня вопрос такой к тебе! Вот Евангелие от Марка… Там же почти ничего нового по сравнению с Матфеем. Просто короче. Зачем тогда оно писалось? Лайт-версия?

Потом спохватился и добавил:

– Это у меня давным-давно такой вопрос был, просто не у кого спросить было.

А то вдруг и в самом деле решит, что я только на этой неделе книгу открыл?! Я же на кружке себя так позиционирую, что с детства в обнимку с Библией засыпаю.

– Если уж на то пошло, это скорее у Матфея то же самое, что у Марка, – ответил Игорь. – Есть исследования, что Марк писал хронологически первым из всех евангелистов.

– Ах вот, значит, как? – выскочила из меня фирменная фразочка Троцкого.

– Если я ничего не путаю, конечно… Да и не так уж много пересечений между ними. В некоторых изданиях есть приложение, где четыре столбика – это Евангелия, и там очень удобно сравнивать: какие эпизоды где есть, где чего нет… А еще, если учитывать, что апостол Марк писал в основном со слов апостола Петра…

В общем, выгрузил на меня столько инфы, что если бы я и вправду решил утрамбовать ей Стэна, то он точно из-под завалов не вылез бы никогда в жизни.

Кстати, в тот же вечер, когда мы вместе шли до автобусной остановки, Игорь разговорился и рассказал, что приехал учиться с Украины, откуда-то из-под Херсона, и обязательно собирается туда вернуться. Он мне даже свой городок назвал, но у меня, конечно же, из головы сразу вылетело.

Когда я осилил Марка, уже совсем свыкся со стилем, и с Лукой все прошло как по маслу. Если кому-то лень читать все четыре Евангелия – выбирайте от Луки, однозначно. Конечно, оно чуть подлиннее, зато там вся история с самого начала.

А вот к тому моменту, когда добрался до Иоанна, я уже тысячу раз успел услышать на кружке, что это Евангелие сильно отличается от остальных и вообще непростое.

Но чтобы настолько! Особенно там, где подряд четыре или пять глав сплошного монолога… Когда удалось доползти до последней страницы, я, наверное, выглядел, как летчик Маресьев, добравшийся до партизан после восемнадцати дней петляний по болотам.

– Последние две главы, конечно, шедевральные, – зачем-то вслух пробормотал я, закрывая книгу. – Но чтоб я еще раз… Чтоб еще раз…

Просоленные ирландцы из U2, плакат с которыми давным-давно прописался на обоях моей съемной хаты, смотрели на меня с полным сочувствием. Боно щурился из-под черных очков, так и желая промурлыкать: «Sometimes You Can’t Make It On Your Own… Если бы ты знал, парень, как я тебя понимаю…»

Но если я вам скажу, что через два дня я начал Иоанна по новому кругу, вы, наверное, мало удивитесь. Все-таки вы меня уже немного изучили.

В общем, читать (а потом умничать на кружке) мне понравилось. Но если вы думаете, что я еще и в церкви стал частым гостем – три ха-ха! Хорошего понемножку!

Зато появилась привычка размышлять насчет всего этого православия. И размышлизмы очень скоро привели к интересным выводам.

Получается, половина наших главных рок-н-ролльщиков – православные. То есть, конечно, может, они только так себя позиционируют.

Но почему, скажите на милость, это именно те, от кого я фанатею с детства?

Никогда об этом не задумывался.

Кинчев – тот самый ярый и идейный, наверное. В посты даже концерты не играет. Я перечитал кучу его интервью и решил для себя, что насчет своей православности он точно не врет. Потому что, если врать одно и то же в каждом интервью, на двухтысячный или трехтысячный раз тебя просто стошнит на диктофон.

Батька Шевчук – тот, по-моему, врать вообще не умеет. А если соврет, то получится, наверное, так криво и неквалифицированно, что все будут ржать и пальцем показывать. Так что, будь я Станиславский, дяде Юре сказал бы «верю». Правда, сдается мне, он во всей этой церковной теории шарит слабо, а больше что-то свое исповедует. Или большинство людей так же?

Про Бутусова я сильно сомневался, а потом на Ютьюбе посмотрел передачу о его семье: он там перед едой крестится и что-то читает вслух – молится, наверное. Причем передачка была самая что ни на есть сопливая, женская – так что вряд ли на камеру работал. Он, кстати, мне всегда нравился – земной такой мужик, без всяких заскоков типа «замутим рок-революцию и построим дивный новый мир».

А когда дошел до Гребенщикова и стал почитывать статьи о нем на всяких православных сайтах, то сделал открытие: если хотите на этих самых сайтах устроить лютый холивар – напишите в любых комментах что-нибудь про БГ. Гарантирую: кипеш поднимется первоклассный! Народ прямо на стенку лезет, особенно если что-нибудь хорошее про него черкнешь. Типа, он и буддист, и оккультист, и с шаманами-растаманами водится, гнать его ссаными тряпками, стерилизовать и жечь напалмом! Я, конечно, не читал, что в совковых газетах писали про рок-н-ролл, но, думаю, было очень похоже. Про БГ я понял так: он, конечно, сам себе на уме, но точно будет поправославнее тех, кто его хает. А если кто-то против, пусть застрелится.

Короче, все зубры русского рока (из тех, кто дожил). А еще есть U2– те, конечно, не наши, но все равно христиане, сто процентов. И Боб Дилан, хотя это вообще седая древность, я у него только одну песню знаю – Like a rolling stone. А в русском рэпе есть «25/17» – их главный хоть и протестант, но постоянно про веру в текстах выдает… Даже Баста – и тот порой поминает Бога в своих треках.

Вот оно, кстати, доказательство! Если ты верующий и при этом песни пишешь – тогда тексты о чем должны быть? Правильно, про то же самое.

Вот я и стал переслушивать песни, которые знаю наизусть, по сто первому разу, но на грамм внимательнее, – и понял, что самое главное раньше просто пролетало мимо ушей.

Для меня откровением стало, что у тех же U2 в текстах куча цитат из Библии. Просто мне раньше это ни к чему было, да и английский у меня чуть послабее, чем у Шекспира.

Например: Jacob wrestled an angel and the angel overcome. Мне вообще фиолетово было, что там за Джейкоб (хоть я и удивлялся, с чего это он с ангелом боролся – нормальные люди вроде так не делают). А получается, что это Иаков, а вовсе никакой не Джейкоб, и это из книги «Бытие». Я до нее, правда, не добрался пока, но это, по ходу, тот самый, про которого в Евангелии говорится: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова».

А Until the end of the world? Да-да, та самая, где Эдж запиливает улетное соло. Оказывается, текст там такой хитрый, что все уверены: речь про отношения «мальчик – девочка». Дескать, все вокруг ели и пили вино. А потом, в саду, я целовал тебя в губы и разбил твое сердце…

А на самом деле – речь про Христа и Иуду. И если весь текст внимательно прочитать, так и есть, не прикопаешься. Вот такой ребус!

Понятное дело, это я не сам додумался, а на фанатских форумах почерпнул.

А у БГ? Там вообще цитата на цитате сидит и цитатой погоняет:

«Они съедят твою плоть, как хлеб, и выпьют кровь, как вино».

«И тот, кого с плачем снимали с креста, окажется вновь распят».

«И если ты хочешь, камни воспоют тебе славу».

«Отче мой Сергие, отче Серафиме» – кстати, я раньше не знал, о ком это. А это – про святых: Сергия Радонежского и Серафима Саровского.

А «Господу видней» – это уж совсем проповедь-проповедь.

Правда, кое-что я все-таки не понял. Вот, например, песня «Сокол» – про нее там и сям пишут, что она вся насквозь христианская. А что там такого?



Если долго плакать возле мутных стекол,

Высоко в небе появится сокол,

Появится сокол высоко над тучей,

В это время важно не упустить случай,

Увидеть его крылья, увидеть его перья

И вдруг удивиться – а кто это теперь я?

Почему внизу туча, а надо мной ясно?

Видимо, я плакал совсем не напрасно,

Видимо, вот оно – пришло мое время,

А внизу медленно бредет мое племя.

А мне лететь выше! А мне лететь в солнце!..

И все-таки вспомнить, что внизу оконце

С мутными стеклами, в которые бьются

Милые мои… Сгореть – и вернуться!



В общем, пицца для размышлений. Надо бы у Игоря спросить.

Короче, христианские темы повсюду. «Библейский кружок» даром не проходит.

Это все было про первую «параллельную жизнь».

А что касается второй – больше концертов у нас не было. Стэн поехал в отпуск, да и вообще, кто летом ходит на концерты?

Тема с записью альбома упиралась в бабосы.

Знаете, сколько их было нужно?

Когда-то, слоняясь по Инету, я вычитал, что группа Zorge свой альбом записала на деньги, которые собрали ее фанаты и просто разные люди. Им нужно было на запись десять штук долларов – они и собрали их через интернет-пожертвования, это называется «краудфандинг». Модная тема, но явно не для нас – кто на какой-то «Хальмер-Ю» скидываться будет? Но я слуханул Zorge и запомнил, что за десять тысяч можно записать просто шикарный альбом.

Итак, как говорил один мой препод в универе, задачка для первого «Г» класса.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/dmitriy-efanov-27598562/perila/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.