Главная страница | Современная русская литература | Посейдень

Посейдень
Сергей Иннер


Любезный читатель аннотаций, покорнейше доводим до твоего сведения, что в этой аннотации знакомить тебя с преамбулой книги мы не намерены, ибо, согласно авторскому замыслу, Посейдень – это прыжок в неизвестность без акваланга, парашюта и цианида в петлице. Впрочем, согласно всё тому же замыслу, аннотация – это уже часть произведения. Посему, хочешь ты того или нет, ты уже в игре, и всё, что отделяет тебя от конца аннотации и начала повествования – это только лишь предложение, оканчивающееся прямо здесь.





Сергей Иннер

Посейдень



Все персонажи вымышлены, любые совпадения удивили бы меня не меньше вашего.



Все персонажи реальны, любые совпадения закономерны.



Было это отрицанием предыдущей фразы или репликой одного из вымышленных персонажей – решать только вам.




Сторона А








01. Проходите





Раньше я занимался поставками кирпича. Прихожу как-то на стройку. Там новый охранник. Меня обычно пропускали без вопросов. А он интересуется:



– Есть у вас документы?

– Нет.

– Что за компания?

– «Гиперион».



Он задумался на секунду и говорит:



– Хм… это вы занимаетесь спортивными…

– Кирпичами, – стараюсь ускорить процесс я. – Мы занимаемся кирпичами.

– Спортивными кирпичами? – изумляется охранник.



Поняв, что разговор не задался, отвечаю:



– Именно. Спортивными кирпичами. Здесь будет Дом Ветеранов Сцены. Оборудованный спортзалом нового поколения. Его стены не построишь из обычного кирпича. ГОСТ не позволяет. Только из спортивного.

– Ясно, – умно кивает сторож. – Ладно. Нужно занести в журнал. Имя, фамилия?

– Сергей Довлатов, – серьёзно говорю я.

– Проходите!




02. Собеседование





Я тут работу искал. Ходил по разным собеседованиям, соблюдал формальности, надевал белую рубашку, чтобы выглядеть учтиво, а сверху натягивал свитер, чтобы не казаться подхалимом. Работу искал в сфере копирайтинга, поэтому бывал на интервью в самых разных компаниях – ведь сегодня все хотят выглядеть хорошо хотя бы на словах. Были и энергетики, и сталелитейщики, и брэндинговые агентства, и туристические фирмы, но больше всего мне запомнилось собеседование в холдинге «Голытьба МСР».



«Голытьба МСР» – это сеть одёжных магазинов, торгующих стоком из Европы. Сами магазины, естественно, называются иначе, но по документам компания значится именно под таким названием с подачи юморного гендиректора Степана. Впрочем, главный офис фирмы сразу же дал понять, по какую сторону прилавка находится голытьба. Собеседование проходило в бывшем доходном доме на берегу Фонтанки, со временем превратившемся в ещё более доходный дом – бизнес-центр. «Голытьба МСР» сегодня занимает весь его четвёртый этаж, отделанный позолотой, мрамором и лепниной ещё интенсивнее, чем первые три. Примечательно, что подобно Эрмитажу, этот бизнес-центр оснащён несколькими породистыми котами, презрительно измеряющими взглядами всех прибывших на собеседование.



В приёмной компании милая секретарь Алёна в юбке с поясом до груди встретила меня со всеми подобающими церемониями, предложила чай, кофе и заполнение вороха анкет и тестов на профпригодность.



В анкетах всегда такие странные вопросы.



«Как Вы узнали о нашей компании?»



Видел вещий сон, русалка выкладывала имя вашей компании телами буревестников на скалах.



«Почему Вы хотите работать именно у нас?»



Потому что зарплаты, которую вы предлагаете, хватит, чтобы выкупить часы вместе с ломбардом.



«Какую задачу Вы бы отказались выполнять?»



Я готов воровать и убивать, если это необходимо, я готов похитить младенца из колыбели или спровоцировать государственный переворот в небольшой стране, но умоляю, не заставляйте меня что-либо продавать.



«По каким качествам, прежде всего, Вы оцениваете ваших коллег?»



Пол, юбка с высоким поясом, способность понять шутку про электрика-буддиста.



«Как Вы справляетесь со стрессовыми ситуациями?»



Говорю, что мы оставим этого ребёнка, а следующим утром переезжаю в другой город.



«Что, по Вашему мнению, отличает Вас от других кандидатов?»



Доказано, что моя ДНК не имеет аналогов в мире и уж точно не повторяется в клетках других кандидатов.



Возможно, вам кажется, что я отвечаю в анкете слишком резко. Возможно, вы даже предположите, что именно поэтому я так долго ищу работу. Возможно, будете правы. Но важно другое: отвечая на вопросы подобным образом, я сам анкетирую своего потенциального работодателя. Долго ли я выдержу на творческой должности, если у моего начальника будет отсутствовать абстрактное чувство юмора? Недолго. Поэтому лучше такие вещи выяснять первым делом.



С профтестами всё ещё проще: там не нужно никакой смекалки, достаточно отвечать на близкие по смыслу вопросы совершенно противоречиво. Неважно, какие абсурдные профессиональные и психологические качества тесты выявят таким образом. Важно то, что это тестирование не сможет влезть вам в душу, а значит – не лишит парочки козырей в рукаве.



Секретарь Алёна куда-то унеслась с результатами моих стараний, а через несколько минут вернулась и пригласила в переговорную. Там меня поджидало начальство «Голытьбы МСР»: Степан, сразу напомнивший типажом Дэнни Де Вито, и Бронислава, один лишь взглядом облёкшая меня в такой холод, что мне показалось, будто я стою в карауле в Чите январской ночью, а собеседование – это всего лишь мой сон на посту. Очнувшись от видения, я с ужасом заметил, что мои профтесты, анкета и, надо полагать, карьера в «Голытьбе МСР», находятся в длинных тонких белых пальцах Брониславы.



Поздоровавшись и соблюдя все необходимые «очень приятно», мы сели во вращающиеся кресла и приступили к собеседованию. Первые три минуты Степан, добро улыбаясь, задавал мне общие вопросы, а я честно на них отвечал. Бронислава же молча изучала мою анкету, и по мере прочтения её худое лицо приобретало всё более отсутствующее выражение. Наконец она не выдержала и, перебив Степана, произнесла:



– Сергей. У меня есть несколько вопросов по вашей анкете.

– Я здесь, чтобы ответить на них.



В общем-то я уже понял, что работа в «Голытьбе МСР» мне не светит, но если уж надел свитер на рубашку, то нужно играть до конца. Бронислава очень серьёзно сказала:



– На вопрос «Как Вы узнали о нашей компании?» вы ответили: «Видел вещий сон, русалка выкладывала имя вашей компании телами буревестников на скалах».



Степан оживился и хотел было засмеяться, но не успел, поскольку Бронислава продолжила:



– Вы действительно верите в вещие сны?

– Разумеется, – оскорбился я. – Русалка, выкладывающая морскими птицами «Голытьба МСР», не может быть просто совпадением. Проснувшись, я немедленно загуглил эти слова, и тут же обнаружил вашу вакансию. Кстати, согласно соннику майя, буревестник снится именно к собеседованию.



Степан что-то соизмерил в уме и с улыбкой посмотрел на Брониславу. Та холоднее прежнего сказала:



– Хорошо, Сергей. Далее… насколько я поняла, ваши часы сейчас в ломбарде. У вас финансовые проблемы?



И тут я начал понимать, что она не издевается. Чёрт возьми, она действительно приняла за чистую монету всю ересь, что я нёс в анкете, и теперь, согласно её стальным принципам, задавала дополнительные вопросы по каждому пункту. Степан посмеивался над репликами Брониславы, но она, очевидно, привыкла, что он смеётся всегда. Я радуюсь за людей вроде Степана. Хотел бы я постоянно быть таким же беззаботным.



– Тут дело в другом, – напуская серьёзность, сказал я. – Мои часы оказались в ломбарде по ошибке. Мой сосед по квартире принял их за свои в тот день, когда мы разъезжались. К счастью, позже в тот же день он понял, что совершил оплошность, и бросил мне в почтовый ящик квитанцию из ломбарда, чтобы я мог свои часы выкупить.



Степан засмеялся сильнее прежнего, а Бронислава бровью немного приподняла своё каштановое каре.



– Но… вы уверены, что сможете выкупить их вместе с ломбардом, если мы примем вас на работу? Ведь не факт, что этот ломбард продаётся и вообще…

– Ну полно, Бронислава, это уже не наше дело, – сказал Степан, подмигнув мне.



Ему явно не терпелось узнать, что будет дальше. Оставалось надеяться, что решение о приёме на работу будет в большей степени зависеть от него. Я даже начал думать, что у меня появился шанс. Бронислава поправила очки и продолжила:



– Далее, Сергей, вы написали: «Я готов воровать и убивать, если это необходимо, я готов похитить младенца из колыбели или спровоцировать государственный переворот в небольшой стране, но умоляю, не заставляйте меня что-либо продавать».



Степан от смеха потерял способность говорить. Бронислава сурово посмотрела на него, но промолчала и снова вопросительно выстрелила глазами в меня. Запахло хвоей, опять подступала Сибирь. Я понял, что с этим ответом и впрямь переборщил, но делать было нечего.



– Послушайте, – решительно сказал я. – Все мы не без греха и…



Я почувствовал, как мои ногти покрываются инеем. Степану едва удавалось дышать между приступами хохота.



– …Я не это хотел сказать! Я просто хотел, чтобы вы поняли: я могу убить словом! Могу украсть словом или чего похуже – всё что угодно. Я, как это ни грустно произносить, копирайтер, слова – это моя профессия. Я должен уметь делать ими всё, что угодно, вы понимаете, о чём я говорю?

– Нет, Сергей, боюсь, что я вас не понимаю, – прошипела Бронислава. – Объяснитесь.

– Хорошо, – сказал я, напрягая воображение. – Приведу конкретный пример. Недавно заполнял сайт компании, которая занимается… вертолётными экскурсиями. На главную страницу поместил текст под названием «С НАМИ ВЫ УЛЕТИТЕ!»



Степан немного успокоился, ослабил галстук и, посмеиваясь, налил себе нарзану.



– Хорошо, – недоверчиво сказала Бронислава. – Что дальше?

– Дальше конверсия клиентов за месяц увеличилась на 216 %. Эти люди улетели, Бронислава, и не в последнюю очередь благодаря мне. Я отправил их в полёт словом! Поэтому если вы хотите, чтобы голытьба наконец была одета, вам не нужно акцентировать внимание на таких мелочах как убийство или киднэппинг. Вам нужен человек, который обращается со словом, как ниндзя с револьвером! Ваши клиенты улетят без вертолёта, когда почитают мои тексты. Они будут драться на кошельках за ваши джинсовые комбинезоны. Будут проникать в магазины вентиляционными шахтами после закрытия, чтобы получить чёртов пуловер. Они сдерут последние корпоративные рубашки с продавцов, когда кончится товар на складах…



Я понял, что меня понесло слишком сильно, поскольку теперь у Степана и Брониславы были уже одинаковые лица. Понял, но остановиться уже не мог. Плохо помню, что нёс дальше, помню лишь, что когда закончил, Степан залпом ликвидировал стакан нарзана и выдохнул:



– Мы вам перезвоним.



А Бронислава ничего не сказала, просто покосилась одним глазом на дверь, не спуская второй с меня. Я вышел в приёмную, обнял секретаря Алёну на прощание и покинул здание.



На набережной Фонтанки по голень в грязном снегу фотографировались жених и невеста. В небе таял след самолёта, проводя недвусмысленную параллель с моими надеждами на работу в «Голытьбе МСР».



Что ж, подумал я, хорошо, что до шутки про электрика-буддиста не дошли.




03. В парикмахерских всегда смеюсь





Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идёт стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придёт. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть её полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бёдра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы – всё в ней было подчёркнуто круто. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке.



Чтобы я всегда приходил только в её смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определённых обстоятельствах можно было обойтись и без этого.



Когда я в один из первых раз сел в её кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать.



– Это ты работаешь, – сказал я. – Я плачу.



Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях.



– Не правда ли интересно, – говорила Виктория. – Что во всём, что любит человек, присутствуют вибрации.

– Вибрации?

– Да, вибрации. Мы любим всё ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рёв мотора любимой машины. Вибрации.

– Это из-за биоритмов. Мы живём в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Всё пульсирует.

– Кто-то меряет время годами, а кто-то – музыкальными альбомами, – сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию.

– А кто-то походами в парикмахерскую, – сказал я.



И вот Виктория берёт машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю:



– Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день?

– Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.

– Серьёзно?

– Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову.

– Парикмахером?

– Разумеется.



Кончик моего правого уха летит на пол.



– А я часто вспоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно.

– И что ты делал год назад?

– Год назад я пришёл к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры.

– А он что?

– Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры.

– Вот сноб.

– Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в тренде, поскольку ел шаверму, представляешь?

– Дичь, – улыбается Виктория.

– Он сейчас ведёт литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах».

– Никогда не слышала. Поэзия мне нравилась только в юности, когда я была сатанисткой.



Я вслушиваюсь в щелчки ножниц.



– Забавно.

– Что?

– Мне послышалось, будто ты сказала, что была сатанисткой.

– Когда мне было шестнадцать, разумеется, была.

– Ты хочешь сказать, что ходила на кладбище с подружками, вы там чертили пентаграммы, пили вино, менялись трусиками, воскрешали мёртвых?

– Мы уже тогда знали, что пентаграммы – это ерунда. Всё остальное верно.

– Хорошо. А то я уж было решил, что мои волосы пойдут на ритуальные цели.

– Нет, отдам их таксидермисту, как обычно. Подправит ими какого-нибудь сурка или лося.

– Большая честь для меня. А ты в юности и в гороскопы верила?

– Конечно. Пока однажды не прочитала, что овнов ждёт открытие многообещающих финансовых перспектив.

– И как прошло открытие?

– Я задумалась об этом предсказании, сходя с эскалатора, и он зажевал мою подошву. Пришлось бежать до института босиком. А позже в тот же день я потеряла девственность. Этот случай научил меня не забивать голову всякой ерундой, тем более я даже не овен, а скорпион.

– Я недавно увидел вакансию редактора в журнал о зодиаке и эзотерике. Главным требованием было «Верить в сверхъестественные явления и магию». Позвонил им, спросил, можно ли записаться на собеседование, а они ответили, что собеседования у них проводятся удаленно, в астрале.

– А ты что?

– Я попросил уточнить время связи и на какой частоте работает их хрустальный шар. В итоге они сказали, что свяжутся со мной во сне, до сих пор жду.

– Обидно, возможно, это была работа твоей мечты. А сейчас ты где работаешь?

– У меня игрушечная фабрика.

– Своя фабрика игрушек?

– Своя игрушечная фабрика. Бывшая жена забрала ещё не все вещи, осталась сынишкина игрушечная фабрика.

– Ты ведь не только что это выдумал?

– Нет, гораздо раньше.

– Ты из тех людей, которые никогда ничего не говорят серьёзно?

– Я из тех людей, для которых есть вещи серьёзнее реальности.



В зеркале отражается один из плакатов с жеманными самцами-моделями. Я спрашиваю:



– Что ты думаешь о запрете пропаганды гомосексуализма?

– Думаю, что мы испытываем слишком много ненависти к людям, отличающимся от нас, хотя порой её стоило бы поберечь для тех, кто на нас похож.

– Ты бы понравилась Буковски.

– Откуда тебе знать?

– Я прочитал все его книги.

– Даже стихи?

– Стихи – нет. Нельзя быть мастером прозы и при этом писать хорошие стихи. Он сам говорил, что стихи для него – пустой жанр.

– Зачем тогда он их писал?

– Ему нравились чтения. Он обкуривался, напивался, читал свои отвратные стихи, люди ему аплодировали, просили автографы, потом он получал деньги, и вот – новый рассказ готов. Ну и ещё он всегда охмурял пару слушательниц, чтобы рассказ был не без сальностей.

– Ты бы Буковскому не понравился.

– Буковски не склоняется.

– Ты бы Буковски не понравился.

– Почему?

– Потому что этому сукиному сыну нравились только бухло, бабы и Хемингуэй, – сказала парикмахерша, и у меня снова встал.

– Тебе нравится Хемингуэй? – спросил я.

– Мне нравится, как он пишет про войну, но не про мирное время. Как только у него над головой не свистят пули, как в «По ком звонит колокол», он сразу становится невыносимым занудой. Шляется по ресторанам, выкаблучивается при выборе вина и злоупотребляет формулировкой «Любили друг друга всю ночь», – Виктория театрально закатила глаза. – Как, например, в «Празднике, который всегда с тобой».

– Точно. Начинал читать «Прощай, оружие» с надеждой, что прощание состоится в финале. А tenente на первых двадцати страницах поймал коленями вражеский снаряд и лёг в госпиталь. Чуть поправился и начал выкаблучиваться при выборе вина, соблазнять медсестёр, хамить на ипподромах…

– Я всё равно считаю, что это хорошая книга.

– Спереди не убирай длину, просто подравняй.



Однажды я спросил у Виктории, почему она работает парикмахером.



– Коплю деньги, чтобы открыть школу танцев на пилоне, – было её ответом. – Не хочу брать кредит, лучше воспользуюсь правилом трёх пи: потерпи, накопи и купи.

– Выходи за меня, – должен был сказать я.



Вместо этого я рассказал ей, как южные корейцы пересылают северным флешки со статьями из Википедии на воздушных шарах. А она сказала, что раньше думала, будто фундаменталисты – это те, кто заливает бетон в котлован. А я сказал, что идиома «Много будешь знать – скоро состаришься» – это не просто фигуральное выражение, а самый настоящий факт, и Виктория со мной согласилась, открывая горячую воду, чтобы вымыть мне волосы.



Я вышел из парикмахерской и понял, что голоден. Зашёл в KFC на Среднем проспекте, заказал боксмастер и чай. Кассирша была недурна собой, но к сравнению с парикмахершей допущена не была. Она извинилась передо мной, поскольку заказ готовили долго, а я сказал:



– Ничего страшного. Сократ говорил, что лучшая приправа к пище – это голод.



Она сказала:



– Что Сократ?



Я повторил. Она сказала:



– Что вы имеете в виду?

– Забудьте.



Когда сэндвич приготовили, чай уже остыл. А через пару недель помещение парикмахерской выкупили, сделали там ремонт и открыли филиал какого-то оранжевого банка. Больше я никогда не встречался с Викторией. Возможно, мне стоило бы стричься почаще.




04. Последние на Земле





После конца света в живых остались лишь двое: мужчина и женщина.



– Что ж, – сказала женщина, развязывая свой галстук. – Думаю, мы должны продолжить человеческий род немедленно. Слезай с байка и раздевайся. Хотя нет, просто раздевайся.

– К чёрту человеческий род, – спокойно ответил мужчина. – Без людей планета наконец вздохнёт спокойно.

– Что ты такое говоришь! – воскликнула женщина. – Это наш долг!



Мужчина с интересом прикурил сигарету зажигалкой Zippo и сказал:



– Расслабься, детка. Все, кому ты была должна, мертвы.

– Но рожать детей – это моя обязанность перед Богом, – сказала женщина, вскинув чёрные, как нефть, брови. – Особенно теперь!

– Если бы Бог хотел продолжения человеческого рода, он оставил бы вместо меня кого-нибудь другого, – усмехнулся в бороду мужчина.

– Да ты с ума сошёл! – возмутилась женщина, расстёгивая на себе китель. – Мы должны бороться! Скорее! Никто не знает, сколько мы с тобой протянем! Мы должны воспитать детей!

– И… приучить их к инцесту? – спросил мужчина, слезая с мотоцикла.

– Что?..



Она перестала раздеваться.



– Иначе ведь не получится продолжения рода, ты об этом подумала? Чтобы заново заселить Землю, нашим детям придётся заниматься сексом друг с другом и с нами. Это всё ещё кажется тебе разумным?

– Адам и Ева на это пошли, значит, и мы сможем! – оживилась она, потянувшись к его брючному ремню.

– Адам и Ева совершили величайшую глупость, – сказал мужчина, одёрнув её руки. – Семь миллиардов потомков инцеста – что может быть порочнее?

– Но что противопоставить пороку, как не любовь? – сладко запела женщина. – Давай же заниматься ей до изнеможения, пока не кончатся силы!

– Ничего не выйдет, детка, – отстранив её, сказал мужчина.

– Почему? Ты что, импотент?

– Нет.

– Ты бесплоден?

– Вряд ли.

– Но разве ты не видишь, что от нас зависит судьба всего мира? Ты хоть понимаешь, какая это ответственность?

– О, да! – засмеялся мужчина. – И я не собираюсь её нести!

– Но мы должны восстановить баланс системы!

– Система сама восстановила баланс, уничтожив человечество!



Мужчина сел на капот разбитого автомобиля и прикурил сигарету от сигареты. Женщина распустила длинные светлые волосы и скинула китель. Она расстегнула верхние пуговицы блузки, опустилась на четвереньки и поползла к мужчине, царапая голые колени о камни.



– Ты не сможешь долго противиться, – нежно шептала она. – У тебя нет других вариантов, и ты уже начал понимать это. Ты не можешь противиться своей природе. Ты хочешь меня и ничего не можешь с этим поделать…



Мужчина достал из-за пояса револьвер.



– Не вынуждай меня, детка, – сказал он.

– Чёртов педик! – женщина поднялась с колен. – Педик! Знаешь… к чёрту это всё! Ты такой мудак, что я не хочу с тобой трахаться, даже несмотря на то, что ты – последний мужчина на Земле!

– А вот это уже интересно, – сказал мужчина. – Значит, чтобы отстоять свои принципы, ты готова пожертвовать даже продолжением рода?

– Лучше прекратить человеческий род, чем плодить и дальше таких как ты! Из-за вас, циничных и злых людей, и наступил конец света!

– Конец света наступил, потому что мировые лидеры не смогли поделить планету, – отвечал мужчина. – А я не признаю никакую власть, и такие, как я, к ней не стремятся. А теперь посмотрим на твой китель. Что это на нём, детка? Подполковничьи погоны? Скажи мне теперь, чьими руками велась Третья мировая? Чьи похотливые пальчики вызвали оргазм у ядерных боеголовок?



Мужчина сплюнул и сунул револьвер обратно за пояс.



– Ненормальный педик, – сказала последняя женщина на Земле. – Мне тебя искренне жаль. И мне не о чем больше с тобой разговаривать. Хочешь сдохнуть – сдохни! Без таких чёрных душой людей новое человечество будет только лучше. Я сама займусь им. Я найду уцелевший банк спермы и оплодотворю себя!

– Зачем?! Зачем, женщина, зачем тебе это нужно?! – закричал мужчина. – Ты пойдёшь на всё, чтобы сохранить жизнь, но зачем?!

– Я не знаю.

– Так подумай! Отбрось всё, чему тебя учили другие, и подумай хоть немного своей головой. Подумай, и тебе станет ясно, что человек – млекопитающее лишь внешне, а его разум – это вирус. Мы заполонили всю планету, загрязнили все водоёмы, начали плодиться в геометрической прогрессии, притесняя все остальные виды. Посмотри на себя. Ты родилась на закате человечества, в эпоху невероятной скорости жизни. Ты выполняла всё, что тебе приказывало начальство, верила всему, что вещали СМИ, иногда переодевалась из своего кителька в платье, которое выбирала в модном каталоге. У тебя не было ни своего мнения, ни времени обдумать что-либо, но главное – не было никакого выбора. А теперь он есть, а ты хочешь опять всё испортить! Ты ведь можешь избавить все последующие поколения от страданий, которые пережила сама.



Женщина вздохнула и произнесла:



– Я согласна, что всё было не очень гладко. Я даже понимаю, почему такие, как ты, считают смерть величайшим даром. Но я сделаю лучше! Я смогу! Я всегда знала, что я особенная!

– Тут ты снова очень ошибаешься, поэтому я не позволю тебе этого, извини.

– Но ведь я могу воспитать новый мир по-новому! – закричала женщина. – Он будет таким, каким я захочу! Он будет в тысячу раз лучше прежнего! Он будет справедлив и прекрасен, все люди будут в нём равноправными и счастливыми! В нём не будет войн и голода! Он будет… прекрасен!..



С последними словами в её глазах заблестели слёзы. Мужчина вдруг посерьёзнел, выбросил сигарету и спросил:



– Почему ты плачешь?



Женщина не ответила. Слёзы катились по её щекам.



– Почему ты плачешь? – повторил он, осторожно приближаясь. – Разве это слёзы радости за новый мир?



Блондинка закивала, закрыв лицо руками. Мужчина подошёл вплотную.



– Нет, милая, это не слёзы радости. Просто ты начала понимать, что кто-то из твоих внуков и правнуков будет сильнее других, а кто-то – хитрее. Хитрый всегда подчинит себе всех остальных с помощью сильного. Снова будут города, государства, империи, снова воцарится неравенство и рабство. Жадность и похоть снова победят. Ты можешь придумать своим детям закон, но кому ты доверишь блюсти его после своей смерти? Ты можешь описать им ещё более строгого, доброго и всемогущего Бога, но рано или поздно они и его перестанут бояться. Они начнут говорить с другими от его имени. Ты начинаешь понимать, что как бы ты ни старалась – всё впустую.



Женщина всхлипывала и отстранялась от мягких прикосновений мужчины. Она отступила и прижалась спиной к полуразрушенной стене. Слёзы текли по её шее, пропитывая серую ткань военной формы.



– Поплачь, дитя, – сказал последний мужчина на Земле, бережно взяв её за плечи. – Ты первый раз столкнулась с такой ответственностью, хотя раньше даже не могла задуматься о её масштабах. Не слушай меня. Думай сама, ибо у тебя впервые есть такая возможность.

– Говоришь так, словно у тебя она была раньше! – выпалила женщина.

– О, у меня были годы одиночества и тысячи мудрых книг, – улыбнулся мужчина. – Прости, что я был груб. Мной тоже порой владеют и гнев, и жадность, и похоть, равно как и всеми людьми. Поверь, если бы существовал способ уничтожить эти пороки, оставив в живых человеческий род, я бы знал.



Женщина утёрла слёзы и наконец поддалась объятиям. Мужчина гладил её по голове и успокаивал речами.



– Поплачь, – говорил он. – Поплачь о мире и пойми, что не сможешь сделать его лучше, будь ты хоть самым мудрым правителем.

– Я не о мире плачу, – сказала женщина. – Я плачу о тебе и о твоём неверии. Оно столь заразительно, что я едва не стала его жертвой.



Раздался выстрел. Мужчина упал на колени. В руке женщины дымился его пистолет.



– В одном ты был прав, – сказала она. – Я пойду на всё, чтобы сохранить человеческий род.

– Но почему? – прохрипел он, ощущая во рту привкус крови.

– Потому что я не исполнена мести, как ты, – сказала она. – Даже сейчас, понимая, что вся моя жизнь была полным дерьмом. Ведь именно поэтому я знаю, как сделать жизнь следующих поколений лучше! Я дам им шанс, потому что во мне есть вера. После твоей смерти я извлеку твои тестикулы и отыщу в них живое семя.

– Не смей, – из последних сил прохрипел мужчина. – Мир, основанный военным, хуже войны.



Женщина направила ствол в его лоб.



– Прежде, чем ты умрёшь, я хочу тебе кое в чём признаться. Судя по всему, ты всерьёз думаешь, что я подполковник. На самом же деле конец света застал меня на съёмках фильма. Я была порнозвездой. Несколько удивлена, что тебе незнакомо моё лицо.

– Это как раз неудивительно, – сказал мужчина.

– Почему же? – блондинка взвела курок.

– Потому что я был священником.



Прозвучал выстрел. Человечество снова нашло лазейку.




05. Блюз





Чтобы тебя послушали, нужно говорить как мессия, обещать людям золотые горы, плоский живот или жизнь без сигарет. Человек и от книги хочет чуда. Он думает: «Раз уж я тебя читаю, бумажка, вместо того чтобы залипать в соцсетях или смотреть кино, ну-ка сотвори волшебство! Сделай меня сексуальным астрономом! Пробуди спящие 94 % мозга!» Люди всегда будут ждать чуда и люди всегда будут ждать спасителя, будут искать стигматы даже на запястьях коммивояжёра, постучавшего пасмурным утром в дверь.



В начале 2013-го я плотно слушал американский блюз: от меня ушла женщина, меня уволили с работы, да и вообще период был так себе. Когда я слушал эту музыку, в моём разуме колосились огненные поля Мемфиса, а обоняние улавливало запахи прокуренных таверн Инглвуда, но сам я жил в Питере, на Чернышевской, в старой квартире на первом этаже с красными занавесками и окнами, выходившими на стену.



Подо мной был подвал, и я слышал, как в нём рождались, существовали и умирали десятки разношёрстных котов. Надо мной жила старушка, кормившая всю эту свору. Она была глухой, и я слышал, как у неё неделями работал пылесос. В субботу она его на час выключала, пылесосила и снова включала на неделю. Я был в центре экосистемы, плотно связанной рыбой и молоком. Мышей у меня никогда не было. Но однажды в дверь постучался торговец.



Я был старым чернокожим мужчиной с огромными губами, когда открывал дверь под звуки чего-то из Би Би Кинга или Бадди Гая. Торговец же был молодым белым парнем в строгом костюме с полосатым атласным галстуком и в пуховике. Поодаль с двумя клетчатыми сумками был стажёр, который носил свитер с глухарями и брил не только щёки, но и виски.



Раздобрев от дешёвого, купленного на последние деньги бурбона, я впустил коммивояжёров. Те удивились такому приёму, но виду не подали, чтобы я решил, что с ними так обращаются в каждом доме.



– Вы счастливчик, – сказал молодой торговец, доставая из сумки сковороду. – Вам сегодня очень крупно повезло!

– Наконец-то! – воскликнул я, усадив гостей в плетёные кресла и предложив им чай и бурбон. – Я всегда счастлив поговорить об Иисусе!



Они переглянулись.



– Мы не знакомы с ним, дело в другом. Наша компания открывает филиал в вашем районе и решила сделать новым соседям подарки. Вот вам керамическая сковорода «Тифлис», чья ручка обтянута кожей тюленя и через неделю примет форму вашей ладони!



Парень с настойчивостью, достойной лучшего применения, сунул сковороду мне в руки.



– Славный презент! – сказал я. – Моя сковорода прекратила существование, когда мой бывший пьяный сосед одновременно жарил котлеты и смотрел третий сон.

– Хочу заметить, в магазине такая стоит 2 990 рублей, но вы сегодня этих денег не платите! – добавил продавец.

– Аллилуйя! – ответил я, подняв стакан.



Я услышал, как стажёр прощёлкал в заметках своего айпэда:



«Лги не краснея, заметят – пиздец»



– Но и это ещё не всё! – продолжал торговец. – Сегодня вы получаете также набор ножей «Дамокл». Трёхвалентная сталь рассекает мяч для бейсбола в щепки. Есть у вас мяч для бейсбола?

– Возможно, найдётся парочка. Но пока оставим их там, где лежат, – сказал я, разглядывая блестящие ножи.

– В магазине весь набор стоит 5 000 вместе с сюрикэнами для брокколи. Наша компания вам позволяет этих денег не платить!

– О, это весьма любезно с её стороны.



Торговец протянул мне ножи, а стажёр записал:



«Давать товар в руки, чтобы пробудить в жертве алчность и вещизм»


– Но и это ещё не конец! – возвестил потенциальный кафкианский таракан. – Чтобы в доме всё было и вовсе гладко, вот вам пазл на 5 000 деталей с изображением Боно. В магазине стоит 3 200, но вы сегодня этих денег не платите!



А стажёр записал в заметки:



«Не предлагать кружку с Эджем сразу»


Пазл я в руки не взял. Сказал:



– Уверен, есть те, кому фото Боно нужней, чем мне. Вы и так подарили мне все эти отличные вещи. Я столько плохого слышал про коммивояжёров, а вы вроде неплохие ребята. Храни вас Иисус! Идите с миром!



Я отложил свою сковородку и ножи в сторону. Стажёр насторожился, а торговец, улыбаясь, сказал:



– Итак, сковорода и ножи стоят всего…

– Минуточку, – перебил я. – Ты, кажется, говорил о подарках. Описывал эти вещи околофразами, подразумевающими, что это подарки. Заставлял меня держать их, чтобы подсознательно почувствовать своими, а теперь говоришь о цене? Не думаю, что порядочные люди так делают, а ты выглядишь порядочным, так что проваливай!



Стажёр заёрзал в кресле и записал:



«Будь готов, что рано или поздно тебе попадётся кто-то упёртый и понимающий истинный смысл твоих слов»


– В магазине это стоит почти восемь тысяч! – вскричал продавец. – И это не считая Боно! А мы предлагаем вам эти ножи и сковороду всего за три с небольшим, беря во внимание, что вы чёрный.



Тогда я рассвирепел, вскочил, подбросил опустевший стакан в воздух и совершил подачу керамической сковородой, словно вуду-теннисист. Но только в своих мыслях. А вслух спокойно сказал:



– Хорошо же. Допустим, я готов за всё это заплатить. Допустим, я готов быть самым молодым из всех чёрных и белых стариков, обманутых вами. Допустим, я оплачу рублями чувство вины, которое вы осознанно вызвали, заставив меня ошибочно думать, что всё это бесплатно. Теперь я должен расплатиться, во-первых, затем, чтобы меня не посчитали жадным ублюдком, не ценящим чужое время, а во-вторых, потому, что парадоксальное сочетание халявы и ощущения избранности – это то, что человек действительно любит, по какую бы сторону прилавка он не находился, не так ли? Я готов заплатить эти деньги, пусть у меня их и нет. Я могу одолжить их у моей соседки сверху, стоит мне подняться на второй этаж и выстрелить из мортиры. Но согласны ли вы, что пуская кого-то в свой дом, ты оказываешь человеку некоторое доверие? Ты ожидаешь от него ответного доверия и честности. Ты не ждёшь, что он попытается залезть тебе в уши языком и сбыть продукты из ирландского дюти фри, по дешёвке загнанные недобросовестными сотрудниками авиакомпании вам, чья корпорация состоит из пяти человек и находится в промзоне возле Обухово. Никаких филиалов у вас нет и не планируется в ближайшем будущем. На кой чёрт филиалы организации, сотрудники которой ходят по квартирам? У неё и так в каждой парадной по филиалу!

– Что же вы сразу не сказали, – прищурился торговец, – что раньше работали у нас?

– Да я вообще про вашу компанию впервые слышу, – сквозь блюз рассмеялся я. – Просто вижу вас насквозь. Вы продаёте всякую дрянь людям, потому что не верите ни в рай, ни в ад, ни в карму, ни в спасение, а главный шедевр мировой литературы если и читали (хотя, скорее всего, нет), то поняли буквально, а значит, не поняли. Я снял квартиру с окнами на стену, я от всего мира заперся здесь, между животными, которые ни о чём не спросят, и женщиной, которой ни о чём не расскажешь. Я уже почти разучился принимать на веру, что люди вроде вас существуют. И вот вы сами пришли за мной и достали меня даже здесь. Вы не выглядите как зомби, но мыслите похоже и размножаетесь в той же геометрической прогрессии, что они, путем сетевого маркетинга. Лучше уходите. Согласно Википедии, коты с охотой лакомятся человеческим мясом. Поэтому если хоть что-то человеческое в вас осталось, лучше уходите, пока я не раскрыл ловушку в полу. И не смейте подниматься к моей соседке сверху, ибо ей подчиняются все коты полушария!



Торговец выразительно посмотрел на меня, потом на напарника, потом на меня. Потом вдохновенно сказал:



– Вижу, вы не в настроении. Чтобы поднять его вам, я озвучу уникальное предложение. Итак, сковорода всего за сто рублей и кружка с Эджем в подарок!

– Забирайте своё барахло и проваливайте! – сказал я, выталкивая их за дверь. – Ничего вам не объяснишь!

– Сто рублей! – повторял торговец. – Всего сто рублей! У вас ведь есть сто рублей, не так ли?..



Лишь когда я захлопнул дверь за ними двумя, когда я услышал, что квартиру вновь наполняют только хриплые голоса блюзменов, шелест ударных и вибрации роялей, я подумал:



«Похоже, малость переиграл. Да что я в самом деле завёлся-то? Эти двое родились в такое время, что им не приходилось особенно выбирать профессию. Будь поблизости хлопковое поле, мы все втроём горбатились бы на нем, но поскольку его нет, им приходится торговать, а мне – искать редкую, но правильную работёнку. Правда, денег она приносит мало, так какого дьявола я только что отказался от приличной сковороды за сто рублей?»



Я распахнул окно и крикнул вслед торговцам:



– Ладно! Давайте свою сковороду за сотню! Только без глупостей!

– Вы уверены? – обиженно спросил торговец.

– Да чтоб мне провалиться, если нет. Сто рублей за сковороду – отличная сделка!



Они переглянулись и кивнули друг другу одними глазами.



– Тогда заполните это, – торговец без тени смущения протянул мне кредитный договор. – Первый взнос всего сто рублей, как и договаривались. Остальные две тысячи двести – в рассрочку на шесть месяцев всего под 17 % годовых, можете не торопиться…



И я подумал, что есть проблема с миром. Каждый человек рождается непорочным и наивным, как близняшки Олсен, но, взрослея, рано или поздно встречается с хитростью и ложью – раз за разом. И если человек ломается, то он начинает принимать хитрость и ложь.



Проблема в том, что весь мир развивается точно таким же образом, как каждый отдельно взятый человек, и сегодня он уже далеко не молод. Сегодня мир – прожжённый шулер с операбельным раком лёгких, воспитанный стаей лисиц основатель финансовой пирамиды, журналист, переставший верить чужим словам и отвечать за свои, седеющий, пускающий по вене нефть мессия, развратный старик с прогрессирующим синдромом Бога на обложке журнала. Стоит подумать трижды, прежде чем пускать его в свой дом. Стоит подумать сотню раз, прежде чем становиться его частью. Стоит быть чем-то новым.



Да, пожалуй, самое время быть чем-то новым.




06. Ночь Рождения





Ходил на день рождения друга – обычная, казалось бы, ситуация. Но и тут не обошлось без всего этого.



Друга моего зовут Руслан, и он никогда не грустит. Вместо этого носит светлую короткую бороду завидной равномерности. Водка, сноуборд, иногда Гоа. Я ему гонг подарил – тогда ещё сам не знал, зачем. А вот Руслан уже знал. Он с этим гонгом сразу куда-то испарился. Я разулся и пошёл знакомиться с гостями.



Бывает, попадаешь на такой праздник, где абсолютно всех видишь впервые, исключая разве что виновника торжества. И ты, конечно же, опоздал, а все уже подвыпили, шумят, смеются. Заходишь в комнату, и взгляды устремляются на тебя. Беспомощно трезв, пытаешься запомнить все имена.



– Ася, – представляется неприступно-непристойная девушка в чёрном платьице.

– Очень приятно, – говоришь.



Называешь своё имя, а сам мотаешь на ус: рыжая в чёрном платьице – это Ася, как первая жена Довлатова. Очень легко запомнить.



– Полина, – молвит улыбчивая девица в чёрных брюках и чёрном топе.



Это имя запомнить ещё проще – твои первые серьёзные отношения. Длинные ноги, южное море, секс на балконе поздней весной – Полина.



– Мирослава, – ребус посложнее от третьей гостьи.



Как назло, она тоже в чёрных брюках и чёрном топе. Выручает только то, что у неё жемчужные бусы и фотоаппарат. Но как же имя её запомнить? Говорите, миру слава, хрен войне? Солидарен, попробуем.



И почему только они все в чёрном? Да чтобы сильнее тебя запутать. Всё усложняется тем, что Мирослава здесь со своим парнем.



– Филиппов, – представляется он.



Весёлый типажный Филиппов с проседью.



– Знаешь, – спрашивает он, – кто изобрёл булочку с изюмом?

– Тёща Диониса?

– Неа! Филиппов. Прадед мой. Он был пекарем. И как-то раз сам губернатор нашёл запечённого в его булочке таракана. Вызвал к себе. А прадед сказал, мол, это никакой не таракан, а изюм. И в доказательство тотчас булочку вместе с тараканом слопал. С тех пор делал булочки с изюмом, чтобы подозрений не возникло. Прадед Филиппов уже давно Богу душу отдал, а булочки до сих пор…

– Да не слушай ты его! – вклинивается подвыпивший молодой человек с бакенбардами. – Послушай лучше меня. Я – Тимофей Хренов.



Он протягивает тебе руку. Он слыхал, что ты писатель. Он говорит:



– Знаешь, мы с тобой должны выкурить одну сигарету.

– Почему, мужик?

– Потому что я тоже писатель.

– Мысль интересная, но я не курю.

– Писатель и не куришь?

– Всё правильно.

– Ладно, давай тогда поговорим. Ты издавался?..



Срочно нужно выпить.



Стороннему наблюдателю может показаться, что писатели друг друга недолюбливают. То же самое этот наблюдатель скажет про музыкантов или художников. Однако это не совсем так. Есть некое безымянное чувство, лежащее ровно посередине между завистью и уважением. Видишь человека впервые: завидовать пока нечему, а уважать ещё не за что. Но чувство сильное. Именно его чаще всего испытывают друг к другу малознакомые представители творческих профессий.



Похоже, я накидался, поскольку рассказываю об этом рыжей в чёрном платьице. Чёрное платьице… Ася!



– Впрочем, чёрт с ним, Ася, – говорю. – Выпьем?

– Я не пью, – отвечает она.



Ася поднимает совершенно пустой бокал, несёт его к губам и залпом опрокидывает. Тонкая женщина.



– Как же так, Ася? В вине же истина в составе.

– Ты не куришь, я не пью. Кто-то же должен этого не делать.

– Твоя правда.



Новые люди всё прибывают, вооружившись своими именами. Кто-то переключает музыку. Одна песня хуже другой. Мирослава всех фотографирует своим убийственно длинным объективом.



Пришла ещё одна девушка в чёрном, её зовут Янина Гжель, можете себе представить? Янина Гжель выкладывает в Инстаграм абсолютно всё, что ей попадается на глаза. Дикарка. Без неё здесь было так пусто.



А вот явился гость, похожий на лысеющего Джима Кэрри. Ведёт себя так, будто самим фактом своего бытия делает Вселенной большое одолжение. Его зовут Пиштак, он крановщик. Крановщики – очень специфичные люди. Чтобы ему было удобнее блистать, придвигаюсь к Полине – королеве настольных игр.



– Я читала твои рассказы, – неожиданно говорит она.

– Вот как. И что скажешь?

– Довлатовым ты не станешь. Хотя многих обогнал на корпус.

– Довлатов был прекрасным рассказчиком. Я же в устном жанре чудовищен. Зато – пишу медленно. А ты, правда, думаешь, что я торчу от лести?



Полина реалистично оскорбляется.



– А ты, правда, только что унизил меня, приписав мне потребность льстить?



Вот это уже интересно.



– Я совсем не хотел тебя унизить, Полина. А тебе бы это понравилось?

– Ты ещё хуже, чем в своих рассказах.

– Значит, ещё будет о чём написать.



Полина смеётся. Янина Гжель выкладывает её смех в Инстаграм.



– Слушайте, слушайте! – возвещает Пиштак, бухнув себе в стакан последний коньяк. – Я это сегодня понял! Птицы не писают. Вообще!



Всюду смех, похожий на закадровый. Всё же я выпил недостаточно. Кто-то включает Криса де Бурга. Когда поёт Крис де Бург, хочется мгновенно состариться и танцевать лежа.



– Полина, я на поиски горючего.

– Поищи заодно нашего именинника.

– Точно. Никуда не уходи.



На кухне меня подстерегает девушка в чёрном и с жемчужными бусами. Миру слава, хрен войне – это Мирослава, расхитительница гробниц. Сидит на столе, нога на ногу. Рядом лежит фотоаппарат, чей объектив она нежно гладит. Делает вид, что говорит по телефону.



– Ладно, – кивает она в трубку. – Даю.



И прекращает звонок.



Первые её слова:



– Я уже думала, что ты не придёшь.

– Это было неизбежно, Мирослава. Выпивка, как и всё хорошее, имеет свойство кончаться. Однако что-то мне подсказывает, что ты знаешь, где взять ещё.

– Знаю, – она смотрит испытывающе. – Скажу тебе, если отгадаешь три моих загадки.



Ну конечно. Чего-то подобного я и ожидал.



– Жги, мать.



Мирослава пьяна и довольна.



– Первая загадка. Что есть слово?

– Ну, это просто. Слово есть секс.

– В твоём случае верно, – говорит она. – В большинстве других – суходрочка. Но зачту. Вторая загадка!



Мирослава наводит на меня объектив и говорит:



– Что есть… время?

– Какие-то слишком простые загадки для твоего состояния. Время есть ожидание. Люди ждут выпивку, а я тут с тобой играю в сфинкса. Это и есть время.

– Верно, малыш! – хохоча, восклицает она.

– Не нужно так говорить. Разве ты не знаешь, что если добавлять в свою речь слова вроде «малыш» и «мальчик мой», то очень быстро станешь уважаемой женской поэтессой?



Мирослава тут же серьёзнеет.



– Слушай третью загадку, подонок! Что есть совершенство?

– Совершенство?

– Совершенство.

– Совершенство, дрянь ты эдакая, есть котики.

– Котики? – Мирослава опускает фотоаппарат.

– Котики, чёрт бы тебя драл, мне ли тебе объяснять. Они милые и невкусные – идеальный баланс. Ядро любого культа, прана YouTube, вечная жизнь, вечное поклонение, вечная шерсть на твоих брюках – котики! А теперь отдавай мою выпивку, пока не превратилась в камень за то, что не держишь слово.



Чуть помедлив, Мирослава раздвигает свои ноги и открывает дверцы стола, на котором сидит. Там предостаточно рома, есть вино и немного текилы. Наклоняюсь взять один ром и одну текилу. Тут появляется Янина Гжель и нас с Мирославой в такой позиции выкладывает прямиком в Инстаграм.



– Эй, что ты делаешь? – говорю я. – Что ты делаешь, окаянная? Разве ты не знаешь, что в Древнем Китае считали, что у человека забирают душу, когда постят его в Инстаграм?



Янина фотографирует моё негодование и его тоже выкладывает в Инстаграм. Она говорит:



– Не беспокойся. В Интернете всё ненастоящее.

– Эй! – реагирую я. – Это моя фраза!

– Твоя фраза? Ну и что ты сделаешь? Расскажешь мамочке?



Янина показывает мне язык и убегает. Пора возвращаться к гостям. Да, и нужно отыскать Руслана…



– Постой, – бросает Мирослава.

– Что ещё? – оборачиваюсь я.

– В прошлую пятницу в ночном клубе я познакомилась с чернокожим.

– Так-так.

– Он сказал, что он принц республики Джибути. Поил меня виски White Horse. Потом мы танцевали в пене. Потом снова пили. Утром я проснулась на полу в туалете клуба. На моих коленях и локтях были синяки и ссадины, вот посмотри. Ты не знаешь, что со мной случилось?

– Даже представить не могу. А что думает Филиппов?

– Я ему не рассказывала. Может быть, твои читатели смогут угадать?

– Да, возможно, им удастся.

– Спасибо. Ступай.



Иду в комнату. Празднество в самом разгаре. Кто-то переключает музыку. Одна песня ничего, другая опять мимо кассы. Людей прибавилось вдвое. Слышен голос Филиппова:



– …кусает он значит, а там – та-ра-кан! Подать, говорит, сюда пекаря!..



А вот голос писателя Хренова:



– …Я в детстве бульдогом санки запрягал. Он тяговитый. Особенно с горы…



Полина куда-то пропала. Пиштака тоже не видно. Наливаю себе стакан, и слышу из-за левого плеча шёпот:



– Знаешь, что ты должен сделать?



Отвечаю, не поворачиваясь:



– Всё, что прикажешь, Сатана.

– Стань первым усатым человеком на Луне.

– Будет исполнено, Ваше Темнейшество!



Ася смеётся. Это она была, а никакой не Сатана. Просто тембр голоса схож.



– О чём вы говорили на кухне? – спрашивает Ася.

– О том, что слово есть секс.

– Это правда. Занятно, что и «секс» есть слово.

– Это ещё что. Британские учёные выяснили, что даже «воробей» – это слово.



Ася опять исчезает. Ко мне подсаживается Полина. Наливаю ей и спрашиваю:



– Кем ты себя считаешь?

– Я студентка. Экономика и управление.

– Откуда приехала?

– Уфа.

– Так и знал. В общаге живёшь?

– Мне крупно повезло. Живу в элитной общаге.

– В элитной общаге? Это где едят «Роллтон» со вкусом устриц и мраморной говядины?

– Так себе шутка.

– И на Солнце не без пятен.



Полина вишнёво скалится и отвечает вопросом:



– Скажи… а ты в общественном транспорте покупаешь дополнительный билет, чтобы провозить своё эго, или нарушаешь?

– Моё эго уже большое, оно платит за себя само. А твоё остроумие?

– У него проездной по инвалидности.

– Похоже, на него плохо влияет ложная скромность. Впредь держи их порознь.

– Скромность украшает человека.

– Расскажи об этом тем, кто умер девственником. Если вдруг попадёшь в Рай.



От этих слов возникает Ася с полупустой бутылкой шампанского. Взъерошенная. Смеётся. Садится подле меня.



– Где ты пропадала? – спрашиваю.

– Меня похищали инопланетяне! Ставили чудовищные эксперименты!

– Тебя теперь и по Рен-ТВ покажут? – спрашивает Полина.

– Тут смешного мало, – говорю. – Я раньше снимал комнату, и моя соседка постоянно смотрела Рен-ТВ. Каждое утро просыпался, заслышав что-то вроде: «Андрей обнаружил себя в неизвестном летательном устройстве…»

– Бедный Андрей, – сокрушается Ася. – А ведь по Рен-ТВ раньше шли весьма занятные программы. Поздним вечером.

– Признаюсь, я бы на тебя лучше в них посмотрел, чем в утренних.



В этот момент не мог не явиться Пиштак.



– О слушайте! Слушайте! – декламирует он. – Знаете такой чай в пластиковых поллитровых бутылочках?



Мы знаем.



– А знаете, почему у этих бутылочек такое широкое горлышко?

– Чтобы туда язык твой влез? – тихо говорит Ася.



Полина хихикает. Пиштак не услышал. Он восклицает:



– А спросите об этом дальнобойщиков! Ха-ха-ха-ха! У-ху-ху-ху-ху!..



Многие смеются. Кто-то из гостей говорит:



– Во пули отливает.



Кто-то пьяный лепечет:



– Это… прямо как в фильме… «Однажды… каникулы… весёлые»!



Рядом другой голос:



– Сыр. Когда я ем его с хлебом, я ничего не чувствую.



Вижу, как в другом конце зала Мирослава усаживается в кресло. Смотрит на меня нагло. На подлокотнике у неё тотчас возникает писатель Хренов с двумя бокалами. А напротив меня немедленно садится Филиппов.



– О, – говорю. – Филиппов. А ты Руслана не видел?

– Какого Руслана?

– На дне рождения которого мы.

– Ах, этого Руслана, – смеётся Филиппов. – Нет. Сам его ищу.



Тут он замечает писателя Хренова на подлокотнике Мирославы. Хмурясь, идёт туда. Надеюсь, у него Инстаграма нет. Замечаю, что Ася улизнула под шумок. Недаром она не пьёт – сохраняет рефлексы кошки.



Полина говорит:



– Пойдёшь искать её?

– Что?

– Я же вижу, тебя интересует эта Ася. Я не против, с чего мне быть против, давай!

– Полина, ты ведёшь себя странно. Поставь-ка на место фужер.

– Это всегда происходит! – срывается она. – Ты никогда не нужен тем, кто нужен тебе!

– Пожалуйста, не говори глупостей. Ты напилась.

– Что же ты не идёшь за ней?! Она ждёт тебя!

– Полина, не люблю об этом говорить, но раз уж начали… Мне нетрудно отличить женщину, которая хочет меня, от той, которая не хочет. И на ту, которая не хочет, нет смысла тратить ни секунды времени. Ей будет плевать на меня, даже если я подарю ей видовую квартиру в Стокгольме или объясню смысл жизни. Я это уже проходил.

– А ты пессимист.

– Хорошо, если так. Ведь это значит, что на самом деле всё лучше, чем мне кажется.



Полина снова улыбается, ведь она ещё не знает, что с ней у меня тоже ничего не будет. Мирослава ёрзает на коленях у Филиппова, поглядывая на нас. Ася вернулась и ругает за что-то писателя Хренова. Кто-то опять переключает музыку. Одна песня хуже другой. И так весь вечер.



– Ты должен что-то сделать, – говорит Полина, словно прочитав мои мысли.



Она права. Я залпом допиваю ром с колой и отправляюсь к ноутбуку с музыкой. Включаю Queen & David Bowie – «Under Pressure». Ну, какой идиот первым скажет, что это «Ice Ice Baby»?



– Айс айс бэби! – выигрывает Пиштак.

– Это Фредди Меркьюри и Дэвид Боуи, – говорит Филиппов.

– Кто-кто? – переспрашивает Пиштак.

– Фредди Меркьюри и Дэвид Боуи, – терпеливо повторяет Филиппов.

– Фредди Меркьюри? Это который пидорас что-ли?



И вот тут наконец появляется Руслан. Богатырь. Никогда не грустит. Водка, сноуборд, иногда Гоа. Он произносит:



– Знаешь, Пиштачек. Тебе, конечно, с крана далеко видать. Только после того, что Фредди Меркьюри сделал для мировой рок-музыки, называть его пидорасом дозволено только тем, кто сам таковым является. Ну, знаешь, по-дружески. Как нигеру нигера.



И бьёт в гонг. Через секунду зал лежит. Некоторые люди всегда появляются вовремя. Выпил с Русланом. И с Полиной. И ещё раз с Русланом. И с Филипповым тоже выпил.



И вот ночь рождения на исходе. Попрощался со всеми, кто ещё на ногах, одеваюсь. Слышу, кто-то в кухне напевает:



– Пять утра, пять утра – это много или мало?..



Кроме меня, в прихожей дислоцируется пьяный вусмерть писатель Хренов. Вот что он мне говорит:



– Я л-люблю тебя, мужик.

– Любовь – это прекрасно. Но мне женщины нравятся.

– Что? Да н-не, я не в этом смысле. Я просто давно хотел спросить тебя к-кое о чём. Как писатель писателя.



Надо сваливать.



– Серёжа, как создать сверхчеловека?

– Ох не нужно тебе об этом знать, писатель Хренов. Но завтра ты нашего разговора не вспомнишь, так что скажу. Достаточно правое полушарие мозга учёного пересадить художнику.

– Что… и всё?!

– И всё.



Хренов поражённый уходит в кладовку.



Мчусь на такси домой. Дивная ночь. Рубины стоп-сигналов множатся в инее на стеклах. Мимо плывёт громада Охтинского моста. Потрескивают льды в Неве. Яблочко от яблони далеко катится. Ты можешь освободиться от всего, кроме свободы. Освободиться от всего, кроме свободы. Откупоривая вино, многие держат бутылку и вращают штопор, а кое-кто держит штопор и вращает бутылку, вам не доводилось замечать?



Такси довозит меня до самой постели. Главное теперь – уснуть.



Один Стивен Хокинг прыгнул в чёрную дыру.

Два Стивена Хокинга прыгнули в чёрную дыру.

Три Стивена Хокинга прыгнули в чёрную дыру.

Четыре Стивена…



Кажется, уснул. И чудится, будто Янина Гжель выкладывает мой сон в Инстаграм.




07. Двухтысячные





Сильнее всего за всю свою жизнь я напился в детстве. Возможно, теперь этой фразой никого не удивишь. Да и речь, пожалуй, не о детстве, а, скорее, о юности – смотря чем считать возраст девятого класса в начале двухтысячных.



У нас тогда была рок-группа на правах школьного ансамбля. Солист Веня Зыль хотел назвать её «Проклятые Всевышним». Я, будучи гитаристом, предлагал имя «Пальмовый Вор». Басист Толя Черёмушкин и ударник Стас Лимонов просто рубились – их мало волновало название. После долгих споров мы начали именовать себя «Гольфстрим».



Как-то весной мы всем составом купили билеты на концерт «Арии» в нашем городе. Тогда многие их слушали. Тогда это не было слишком. Никто ещё не знал, что вместо кожаных штанов музыканты «Арии» носят лосины. Сегодня они и сами этого не отрицают, как и того, что Кипелову принадлежит голос из рекламы «Свежесть жизни вместе с Mentos». Кстати, про «Iron Maiden» тогда у нас тоже никто не слыхивал. Так что сами понимаете, «Ария» заходила на ура.



Мы надели на запястья столько металла, что с трудом могли поднять «козу» выше груди. У меня была футболка с «Химерой», у Зыля – с «Машиной Смерти», у Толи – с «Генератором Зла», а у Стаса – с «Инквизитором из Ада».



И вот мы встретились на трамвайной остановке. Четыре школьника с огнём и мотоциклами на банданах. Подошли несколько ребят повзрослее, но тоже в майках с «Арией». Один спросил нас:



– Вы на концерт?



Мы ответили:



– Да, на концерт.



Подошёл трамвай, следующий до места – дворца спорта «Красный Котельщик». В тогдашнем нашем мироощущении концерт проходил не просто на огромной баскетбольной площадке, а на стадионе. И вот мы четверо заходим в трамвай, а он целиком забит парнями в кожаных куртках. Кондуктор мнётся в уголке. Устанавливается тишина, все смотрят на нас. Огромный бородатый мужик с посохом громко спрашивает:



– Вы на концерт?

– Да, на концерт.



Кто-то тянет нам початую бутыль самогона.



– Бухать будете?



Все мы тогда уже знали, что говорить с незнакомцами порой можно. Вопрос был в том, можно ли с ними бухать. Поразмыслив, мы всё же отказались. Скоро все про нас забыли.



Мы выходим из трамвая и направляемся к дворцу спорта. Его окружает толпа под тысячу человек. Мужчины в балахонах и косухах, девочки в рваных чулках. Полуперчатки, напульсники, тёртые джинсы с торчащими из карманов цепями, ковбойские сапоги. Неподалеку привязана пара лошадей. Какой-то балбес пришёл в майке с Децлом, мотивы этого поступка мне неведомы.



Зыль говорит:



– Знаете, что самое интересное?



Мы не знаем.



– Сейчас мы четверо станем частью этой толпы, но кто-нибудь обязательно спросит: «Вы на концерт?» Хуле неясного, конечно, на концерт!



Мы разделили негодование и начали пробиваться ко входу.



Наконец попадаем внутрь. Наши места в центре боковой трибуны. К сцене, установленной внизу на площадке, никого не пускают. Вскоре появляются музыканты. Это первый раз, когда я живьём вижу кого-то знаменитого, пусть даже издалека. До выхода группы я думал: «Если сейчас вместо них выйдут и сыграют другие люди, пойму ли я?» Но как только музыканты появились, сомнений не осталось – настоящие, чтоб их! Каким-то образом это сразу видно. Да и играют, конечно, как боги – к технике исполнения «Арии» у меня в девятом классе не было никаких претензий. И сейчас они вряд ли бы возникли, даже на фоне всех прочих вопросов.



Люди встали с последних рядов и спустились к перилам, закрыв обзор первым рядам. Первые ряды встали, а за ними – все остальные. Мы тоже встали. Мужик впереди меня снял майку и весь стал крутить ею, лупя меня по коленям. Все скандировали: «А-ри-я! А-ри-я!..» Тогда я вспомнил, как моя мама интересовалась, не является ли аудитория группы, которую я начал слушать, какими-нибудь сектантами или вроде того…



Выступление началось с «Химеры» и других песен-боевиков. Потом «Беспечный Ангел»: сотни горящих зажигалок, сильнейшее ощущение единства и братства – вот что мне нравилось больше всего. Затем снова тяжёлая музыка и выход на бис – с пиротехникой.



Концерт всем понравился, даже несмотря на то, что «Ангельскую Пыль» так и не сыграли. Мы выходим из зала, делясь впечатлениями. Толпа вокруг постепенно рассеивается. Парня в майке с Децлом нигде не видно.



Тёплая майская ночь. Наша ритм-секция отчаливает на каком-то троллейбусе, а мы с Зылем отправляемся пешком до рынка «Радуга». В выходные жители нашего города там одеваются, обуваются и едят беляши. В 2012-м рядом с рынком откроют первые «Макдоналдс» и «Сабвей», вследствие чего возникнут очереди не в пример музейным. Но тогда мы шли к «Радуге», чтобы сесть на поздние маршрутки и разъехаться. Мы шагали по улице с частными домами. На пороге одного из них стоял и курил человек. Мы не видели его лица – только огонёк сигареты и силуэт. Когда мы проходили мимо, он сказал:



– Настоящие арийцы.



Мы заулыбались и прошли несколько шагов молча, а потом Зыль произнёс:



– У кого-то глаз-алмаз.



Это было хорошее время.



Напился я почти год спустя. По случаю 23-го февраля была школьная дискотека. На время дискотек в нашей школе устанавливался тотальный контроль. На вахту становился физрук, реже – учитель ОБЖ. Завучи искали заначки с алкоголем в бачках женского туалета. И находили. Учителя регулярно совершали обходы по всем четырём этажам, чтобы убедиться, что мальчишки из 14-й школы не влезли в окна по водосточным трубам снова. Классная руководительница время от времени инспектировала нас, заставляя на себя дышать. Однажды мне удалось дохнуть так, что она сказала: «Хорошо, следующий», хотя незадолго до этого я выпил две банки «Отвёртки».



Как нетрудно догадаться, основное веселье начиналось после дискотеки. Мы уходили из школы маленькими группами, а затем собирались всей гурьбой у кого-нибудь, в чьём доме в ту ночь не было родителей. Казалось, если бы наши гулянки сняла голливудская киностудия, то вышла бы отличная молодёжная комедия, из тех, что мы тогда любили смотреть. С другой стороны, если бы нас снял телеканал НТВ, то получилась бы леденящая кровь передача о детском алкоголизме с музыкой от авторов «Криминальной России». Мы глотали пиво и дрянные химические коктейли из пластиковых бутылок. Мы уничтожали запасы домашнего вина, если находились в частном доме. Мы пили водку и самогон, предпочитая запивать, а не закусывать – порой зря.



Поздней февральской ночью после одной такой гулянки я провожал домой Надю – девушку, которая мне нравилась. Она была в меру круглолица, обладала пышными русыми волосами и широкими бёдрами. Говорят, сейчас она торгует сладостями, и это неудивительно. По соседству с Надей жил наш барабанщик Стас Лимонов, так что провожали мы её чаще всего вместе. В тот вечер Стас бросал курить, поэтому на прощание отдал мне начатую пачку «Имперского Стиля».



– Спасибо, – молвил я.



Он ответил:



– На здоровье.



Стас ушёл домой, а мы с Надей пошли дальше. До её дома оставалось не более пятидесяти метров. Оставшись со мной наедине, она сказала:



– Недавно Миша спросил, можно ли меня поцеловать.

– Да ну?

– Ну да.

– И что?

– Как вообще можно такое спрашивать?

– Не знаю. Так чем всё кончилось?

– А ты сам как думаешь, чем?

– Чёрт, да откуда мне знать? Ты что, не можешь просто сказать?

– Знаешь что… всё, неважно! Я просто хотела сказать, что не понимаю, как можно вообще о таком спрашивать.

– Почему ты об этом вспомнила?

– Ну, знаешь, жизнь – сложная штука…

– Спокойной ночи. Не спались предкам.

– Пока…



И вот я иду из одного конца ночной улицы Свободы в другой. Вокруг ни души. Курю «Имперский Стиль», грущу, мёрзну. Формируюсь как личность. Прохожу мимо двора нашей классной руководительницы и замечаю там на лавочке своего доброго товарища Финна, которого так прозвали из-за его происхождения – кстати, литовского. У Финна были самые широкие плечи в параллели. А выходя гулять с магнитофоном, он всегда клал в карман жилетки кирпич. А вот с ним Лера – улыбчивая девочка с геометрически круглыми скулами и восточным разрезом глаз. Однажды мы параллелью ездили на базу отдыха, и Лера ушла гулять в лес с Антоном из 10-го «А». Там ему в яичко впился клещ, а потом об этом написали в школьной стенгазете.



Вижу, что у Финна с Лерой есть початая чекушка водки и лимонад «Колокольчик». Финн с зачехлённой гитарой. Я тоже. Кажется, в тот период мы без них вообще не выходили из дому.



Подсаживаюсь к Финну с Лерой и тут же выпиваю залпом всю водку. Запиваю «Колокольчиком». До сих пор не могу объяснить себе этот поступок. То есть почему я это сделал, может быть, и ясно: грусть-тоска, юношеский максимализм и тому подобное. Однако до сих пор остаётся загадкой, как в том нежном возрасте мне это удалось физически. Лера быстро всё поняла и ушла домой – она жила в соседнем подъезде. Финн уже был почти в таком же состоянии, в котором уже через минуту оказался я. Мы замерзали на лавочке в полвторого ночи, не могли с неё встать и орали на весь двор классной руководительницы дурными голосами.



– Серёга, пошли домой!

– Не могу, Финн. Кажется, я умираю! Ой, умираю…

– Ты не умираешь, ты просто бухой!

– Ну да бухой… Знаешь, почему? Потому что жизнь – сложная штука! Слышите, мать вашу?! Сложная!..



И тут же блюю на тротуар.



– Не, – говорю, закончив. – Домой мы уже не дойдем. Предлагаю спать в подъезде у классной.



Чтоб мне провалиться, если я тогда не был настроен серьёзно. Я действительно готов был коснуться дна, ещё даже не получив аттестат о среднем образовании.



– Безумие, – заключает Финн. – Мы идём домой!



Он встаёт с лавочки. Поднимает меня. Вешает мне гитару на спину. Обнявшись, начинаем движение через газон, с трудом перешагиваем через заграждения из покрашенных автомобильных покрышек. В окнах классной загорается свет. Или не в её?.. В любом случае, милицию кто-нибудь уже да вызвал. Сохраняя непредсказуемую траекторию движения, мы идём проторенной тропой через дворы, сквозь усталое постсоветское пространство. Постепенно идти становится легче.



Наконец мы достигаем ржавой решётки на улице Прохладной – места, где наши пути всегда расходятся. Сейчас Финн отправится прямо, в частный сектор, где вечно лают собаки, а летом пахнет абрикосом и шашлыком. Я же пройду сквозь вырванную с петлями дверь в ржавой решётке и через три минуты окажусь возле пятиэтажки, где родился и вырос. Там меня ждёт мама – она никогда не засыпает, если я гуляю. А если и засыпает, то просыпается от малейшего шороха, даже когда я прокрадываюсь в квартиру бесшумно, словно пьяный вусмерть ниндзя. Зная, что мама сейчас проснётся и выйдет ко мне, я поскорее разуваюсь и бегу в свою комнату. Нужно раздеться и лечь спать, прежде чем она увидит меня в таком состоянии. Снимаю штаны, и что-то выпадает у меня из кармана. Это та злосчастная пачка «Имперского Стиля». За дверью уже слышны мамины шаги. Пинаю сигареты в дальний угол комнаты, в то же мгновение дверь открывается.



– Ясно, – говорит мама, посмотрев на меня лишь секунду. – Завтра поговорим.



Кстати, я давно уже не курю. Наверное, потому, что никто не запрещает.



Моя мама обладает феноменальными дедуктивными способностями. Ей достаточно лишь посмотреть на меня, чтобы определить, насколько я пьян по шкале от одного до десяти, с кем я пил, кого провожал домой, целовался ли. Быть может, оттого я и взял дурную привычку ничего ей не рассказывать про свою жизнь.



Однажды, много позже, пока мама была в ночной смене в охране завода «Хёндай», я привёл домой пышногрудую кемеровчанку. Мы занялись безжалостным сексом, затем поели арбуза и снова занялись сексом, на этот раз незащищённым. На рассвете я посадил её в такси, вернулся домой и стал ждать маму. Мама вернулась, и мы сели завтракать.



– У тебя хороший аппетит, – сказала она.

– Угу.

– Наверное, много белка потерял за ночь?

– Наверное.

– Наверное, только арбуз тут ел с блондинкой своей (пауза) крашеной.

– Точно, мама. Что-то аппетит пропал, я пойду.



Выхожу на балкон. Набирает силу южное лето. Мягко шумят клёны.



Господи, думаю я, что же ты намерен из меня вырастить?




08. В день рождения Вуди Аллена





В день рождения Вуди Аллена я шёл по Литейному. Навстречу мне – девушка. Похожа на секретаршу директора крупной фирмы. Чёрный брючный костюм, пальто нараспашку, красный лак на ногтях. Шагов за десять до встречи беру немного вправо, чтобы с ней разойтись. Помню, в школе нам объяснили, что пешеходы должны, как и транспорт, обходить друг дружку справа. А секретарша, видимо, с этим правилом не знакома, поэтому берёт влево – то есть в моё право. Ну что ж, думаю, раз так, отойду в другую сторону. Очевидно, так же думает и она, поскольку тоже отходит в другую сторону. Продолжаем двигаться друг на друга, не сбавляя скорость, глядим исподлобья. Я направо, и она направо. Я налево, и она налево. И вот мы уже близки к лобовому столкновению, но останавливаемся в последний момент и смотрим друг на друга.



Мне смешно, но уже немного страшно. Ей, очевидно, тоже. Посмотрев друг на друга секунду, оба синхронно делаем шаг – в одну сторону. Затем настолько же синхронно в другую. О ужас. Вселенские струны спутались в петлю, и она затягивается. Возможна ли случайная встреча двух индивидов с абсолютно идентичным, но зеркально отражённым мышлением?



Можно, конечно, перепрыгнуть через неё. Но вопрос в том, как симметрия разума действует по вертикали? Пригнётся ли она в ту же секунду, когда я совершу прыжок, или тоже надумает прыгнуть, надеясь, что я сделаю подкат?



Ладно, думаю, попробую решить конфликт вербально. Говорю ей:



– Извините.



И что вы думаете? Она открывает рот в то же самое мгновение, что и я, и произносит:



– Извините.



Мне не по себе, но виду я не подаю. Она тоже.



– Вы не могли бы… – говорим мы с ней одновременно.



Одновременно же замолкаем.



– Чёрт! – произносим в два голоса.



А потом:



– Да чёрт!



Ладно, думаю, не может быть, чтобы теория хаоса дала сбой. Нужно вырваться из проклятого круга. А для этого необходимо сделать что-то непредсказуемое. Решаю схитрить. Делаю вид, что иду влево, и тут же отпрыгиваю вправо, стараясь проскочить мимо неё. Сталкиваемся лбами – снова провал.



– Так, – говорим мы вместе. – Давайте я шагну влево, а вы… Да чёрт! Дай мне сказать, помолчи хоть секунду, иначе застрянем тут навечно!..



Переводим дыхание и говорим одновременно:



– Ладно, говори.



Обреченно затыкаемся.



Я разворачиваюсь на 180 градусов и иду обходить квартал. Оборачиваюсь посмотреть, не обернулась ли она. Обернулась.



Выбегаю на Некрасова, заворачиваю на Короленко. Ну конечно. Далеко, на другой стороне квартала появляется девушка в монохромном одеянии. Я перехожу через дорогу. Она тоже. Я выхожу на проезжую часть. Она тоже. Снова идём навстречу друг другу. Мимо меня проезжает машина. Когда она подъезжает к секретарше, у меня даже мелькает мысль резко прыгнуть в сторону, чтобы избавиться от неё, но тут меня самого чуть не сбивает самосвал.



Будь у меня с собой пистолет, я бы выстрелил в неё, а она в меня, и наши пули столкнулись бы в воздухе. Будь у меня шпага, кончики наших клинков упёрлись бы друг в друга лишь несколькими молекулами. Но у меня не было с собой никакого оружия, кроме слов. Ими я и воспользовался, постепенно сближаясь с ней.



– Бритьё в невесомости! – кричу я.



Она кричит то же самое одновременно со мной.



– Аэромонах! Полевая геометрия! Аподиктический силлогизм!



Она кричит то же самое одновременно со мной.



– Комунналкоголизм! Метро Ретроградская! Сексистская капелла!



Она кричит то же самое одновременно со мной.



– Горы – кардиограммы Земли! Искусство – продукт чувства вины! Лучшие перкуссионисты – перфекционисты!



Она кричит то же самое одновременно со мной.



Это невероятно – мои слова не уникальны. Я ещё могу поверить в симметрию разума, но мыслима ли симметрия душ?



Отчаявшись, я ору:



– Мама – монархия, папа – стакан глинтвейна!



Она, чуть не плача, подвывает:



– Мама – монархия, папа – стакан глинтвейна!



Мы подходим друг к другу вплотную, и я делаю попытку обнять её, но в кожу моих перчаток упираются все десять подушечек её пальцев, и я одёргиваю руки. Она тоже. Теперь мне уже никогда не попасть домой. Придётся снять новое жильё и попросить кого-нибудь перевезти мои вещи за ось симметрии. Готов поспорить, что она думает ровно о том же самом. Тут меня осеняет.



– Как тебя зовут? – спрашиваю я.



Она, конечно, задает этот же вопрос одновременно со мной, ведь её мозговая деятельность идентична моей до последнего разряда нейрона. Согласитесь, это немного заводит. Тем более, согласно законам такой симметрии, у нас мог быть идеальный секс. Причём, не фигурально выражаясь.



Мы с ней всерьёз об этом задумываемся, но оба понимаем, что пора бы уже дать друг другу ответ на поставленный вопрос, ведь он вполне может оказаться решающим. Я внезапно на автомате произношу вместо своего имени «Клёвый секс», а она в этот момент говорит:



– Сергей.



И тут её разносит на куски удар молнии.



Кто-нибудь может объяснить мне, что это, на хрен, было?




09. Всё, что фрактально, – нормально





Да жив я, жив, отставить панику. Тот самолёт, что упал у вас в новостях, даже не похож на тот, в котором летел я. Однако замечу, что и мой полёт состоялся на горизонте жизни и смерти.



Странный был день. Вхожу в зал ожидания и сразу же встречаюсь глазами с девушкой, которую уже видел на регистрации. Атлетичные ноги в джинсе, пиджак цвета белый навахо с единственной серебряной пуговицей в виде головы Медузы Горгоны. Волосы-осциллограммы зачёсаны влево, скулы опасно остры, золота на теле нет. Сидит, щурится египетской кошкой, имитирует разговор по телефону. А может, и правда, разговаривает, кто её разберёт.



Сажусь рядом с ней, достаю «Гаргантюа и Пантагрюэля», читаю. Краем уха слышу, как она с улыбкой говорит в трубку:



– У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.



Читаю дальше, веду себя естественно. После небольшой паузы она восклицает восхищённо-сексуально:



– Абсолютно математичная система, изящнейший рандом! Тебе известно, что все процессы в природе обусловлены уравнением с двумя переменными?



Вот зараза, думаю. Вот дрянь. Красивейшая в этом терминале дрянь.



А она в трубку:



– Увы.



А потом со страстью так:



– Всё, что фрактально, – нормально!



Думаю, ну к чёрту. Меня не колышет. Буду сидеть и читать, с ней говорить не буду. Тут она даёт собеседнику отбой, поворачивается ко мне и произносит:



– Мне нужно срочно отойти. Не присмотришь за моими вещами?

– А надолго нужно отойти? – говорю.

– На 5 минут.

– Почему ты думаешь, что со мной твои вещи будут в безопасности?

– Потому что ты бородат. Гладковыбритому бы не доверила.

– Ладно, – говорю. – Пять минут.



Вернулась через две.



– Спасибо большое.

– Ну что ж, – отвечаю, – мягкой посадки.



Встаю и собираюсь к выходу – как раз на подходе мой рейс.



– Тебе тоже, – говорит она, – пусть земля будет пухом.



Вот дрянь. Я ещё на регистрации приметил, что летит Медуза Горгона не в Питер, а, кажется, в Волгоград. Ну вот и пусть летит, думаю. Мне-то что?



Входим в автобус с другими пассажирами. Толпясь, катимся 100 метров до трапа.



От одного вида лайнера компании Sizif Airlines бросает в холодный пот. О зловещая крылатая машина смерти, чьи двигатели обагрены кровью сотен ласточек и стрижей! О механизм, дающий возможность покинуть Землю либо совсем ненадолго, либо навсегда – как карты лягут! Кто-то считает, что за авиакатастрофы ответственны теории хаоса и вероятности. Кто-то придерживается мнения, что на всё воля Всевышнего. Мне сдаётся, что может оказаться и так, что они говорят ровно об одном и том же, хотя и каждые сами с собой.



Вниз по трапу вышагивает непомерно крутая особа: фигура девушки-бойца из Mortal Combat, чёрный хвост вьётся на ветру, китель с погонами, кожаные перчатки, зеркальные очки-авиаторы. Она останавливает толпу властным жестом, шипит что-то в рацию и, дождавшись ответа, начинает порционно запускать нас в утробу летального аппарата.



– Крутые очки, – говорю ей, проходя мимо.

– Если выживешь, сможешь купить себе такие же, – мне в ответ. – Не задерживай посадку.



Да уж, странный день. Зато стюардессы меня гораздо теплее приветствуют. Они, конечно, не такие развратные, как в рекламах авиакомпаний, но тоже вполне могли бы стать секс-символами какого-нибудь провинциального государства. Одну природа снабдила роскошнейшими губами, вторую – веснушчатым носом.



Теперь нужно пройти сквозь гортань, отделяющую тех, кто летит бизнес-классом, от тебя, дружок. Передвижная шторка – ярчайший символ остроты социальных границ, верх практичного лицемерия и приспособленчества.



Твоё место 12F, сидишь у иллюминатора. Видишь: крыло дрожит на ветру, а на нём болтается двигатель. Чтобы отвлечься от мыслей о смерти, начинаешь гадать: кто сейчас сядет рядом? Может, вон та юная Девушка-Весна, чьи плечики покрыты мурашками, потому что одеться ей стоило бы в осень? Бусинки, цветные феньки, узорные татуировки хной. Пламя индейских костров в волосах. Глаза-Байкалы. Всё ещё думаешь, что она сядет на 12E? Даже не надейся. Сейчас пространство между ней и тобой закупорит необъятный гражданин, у которого ремень безопасности застёгивается только за спиной. А Девушка-Весна сядет с другой стороны от него. Твой сосед – гора, но не человек. Весна даже не увидит тебя за его массивом – так он велик.



Думаешь, это всё?



Следом на борт врывается неконтролируемая толпа школьников, неся где-то в себе учителя правоведения. Орущая, хрустящая чипсами, мыслящая мемами пубертатная масса заполняет собой весь хвост самолёта, а также весь спектр звуковых частот, подвластных твоему, читатель, тончайшему слуху.



Вместо карамели «Взлётная» недотроги-стюардессы с опаской раздают «Барбарисовый вкус». Командир экипажа вещает сквозь динамики:



– Бр-бр-бр, уважаемые пассажиры, бззз-бкха-ча-ча-ча Вырыпаев. Мы желаем вам приятного полёта и напоминаем: кххх-кочубей-тыкы-чу во время полёта строго запрещено. Туалетные кабины оборудованы бфооо-хмд-хмд-уау-гбфщ датчиками.



Выключаем электронные приборы, переводим телефоны в авиарежим, ну вы понимаете.



И вот эта штука начинает разгоняться. Трясётся, скрипит, дребезжит – поезд РЖД с крыльями. В руках женщин и детей хрустят подлокотники. Великан по соседству опускает веки и вдруг одновременно всей поверхностью своей кожи выделяет пот. Нескольких пассажиров атакуют лицехваты Ханса Руди Гигера. А, нет, минуту… Это просто по ошибке выпали кислородные маски в восьмом ряду. Стюардессы непринужденно запихивают их обратно. Наконец самолёт отрывается от земли, не падает, набирает высоту. Пассажиры обретают надежду. Уже скоро остатки их страхов усыпит обед или, как его называет командир Вырыпаев, ланч.



Из-за глыбы-соседа показывается Девушка-Весна. Она пытается заглянуть в иллюминатор, кутая плечики в тончайший шарф. Всё никак не согреется, бедная. Обнял бы, не случись меж нами якодзуну.



Ростов удаляется вниз и назад. Сверху наша страна – гигантское лоскутное одеяло. Поля, поля, поля – одно к одному, всех форм и окрасов. Лишь кое-где на этом одеяле пятнами семени виднеются города и сёла, а в остальном – одни лишь поля. А вот одно поле горит – вероятно, курил в постели спящий под одеялом великан. Вся страна перепахана и засеяна, откуда такие цены на хлеб – сразу и не поймёшь…



– Вам курицу с макаронами или рыбу с рисом? – отвлекает стюардесса с веснушками.

– А курицу с рисом можно?

– У нас уже расфасовано.

– Тогда курицу с макаронами.



Забираю последнюю курицу с макаронами. Теперь все, кто сидит за моей спиной, включая полчище детей, будут есть рыбу с рисом – какое счастье. Предпоследнюю курицу с макаронами поглощает мой сосед. Теперь мне точно отсюда не выбраться.



Кстати сказать, кормят на рейсах Sizif Airlines как на убой. После того обеда даже буйные цветы жизни в хвосте немного поутихли. Вот тогда и началось самое интересное: командир Вырыпаев задумал нас всех убить.



Мы снижаемся и пролетаем над Петербургом на такой высоте, что виден весь город сразу. Я соединяю воображаемой линией все дома, где жил за последние 5 лет – немного похоже на знак радиации. Воспоминания о былом влекут в состояние легкой ностальгии. Самолёт, не сбавляя скорость, влечёт полторы сотни пассажиров куда-то в Финский залив.



Люди справедливо негодуют. Стюардессы шепчутся, видно, тоже почуяли неладное. В конце концов пилота кто-то будит, и лайнер настолько резко накреняется влево, что это больше похоже не на крутой поворот, а на мёртвый штопор. Треть школьников кричит дурным голосом: «Мы падаем! Мы падаем!..»



Девушка-Весна снова пытается выглянуть в иллюминатор, и наши взгляды впервые встречаются. Как бы не в последний раз. Уже в следующую секунду самолёт начинает трясти так, что теперь уже две трети школьников орут: «Мы падаем! Мы падаем!..»



Теперь уж нервничают все. Ну, кроме стюардесс, разумеется. Их тренируют так, что даже когда за окном взрывается один из двигателей, они продолжают спрашивать: «Кофейку вам или, может быть, наглазники?..» Впрочем, двигатель пока не взрывается – к моему большому удивлению.



Под нами шоссе. Кажется, безудержный Вырыпаев решил садиться прямо на него. К счастью, вскоре показывается аэродром. Снова начинает трясти – ещё сильнее, чем раньше. Швыряет то вверх, то вниз, как курс рубля. Мотает из стороны в сторону, как электрон в магнитном поле. Все до одного школьники вместе с очнувшимся правоведом вопят, срывая глотки: «Мы падаем, ёпта! Падае-е-ем!..»



Тут мужественный командир Вырыпаев рывком извлекает самолёт из воздушной ямы, словно барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Полёт выравнивается, но приходится делать ещё один заход на посадку. За длительное время разворота паника нарастает. Нас снова трясёт, но мастодонт Вырыпаев уже настроен идти до конца. Причём, судя по всему, его не сильно заботит, счастливым будет этот конец или легендарным. Мой титанический сосед складывает ручищи и начинает вслух молиться. С других кресел раздаются ещё две молитвы на разных языках. Я молитв не знаю, поэтому погружаюсь в свои мысли.



Неужели конец? Ну, когда там уже вся жизнь начнёт мелькать перед глазами? Что в ней было-то? Мама, друзья да женщины с обострённым чувством вкуса. Книги покойников да мёртвый рок-н-ролл в живом исполнении. Запретные плоды, сочащиеся истиной, да бесплатный мармелад, инъецированный цианидом. То овердрайв, то овердрафт, а вместо финального овердоза – авиакатастрофа. Не так уж и плохо. Люди умирают куда худшими способами. Один швед в 16-м веке отпустил такую длинную бороду, что наступил на неё, спасаясь от пожара, и свернул себе шею. Умницу Смерть не обманешь, даже из мыслей её не прогонишь. Вспоминаю, что друзья, когда провожали, предлагали выпить за мой отлёт. А я говорю, мол, что там за отлёт, давайте лучше за улёт…



Посадочная полоса близится. Слышен звук выдвигающегося шасси. Щелчок – и шасси задвигается назад. Снова выдвигается. И снова задвигается. Снова туда и снова обратно, ну надо же.



Слышу, что Девушка-Весна, вопреки запрету, включила телефон и куда-то звонит. Её примеру следую и я. Нужно бы попрощаться с мамой и, если успею, ещё с парой человек…



Отключаю авиарежим. Как только появляется сеть, поступает входящий звонок с номера, заканчивающегося на пять нулей. Ну сами посудите, как в такой момент не принять звонок с подобного номера? Вдруг звонит рок-н-ролльщик Господь?



– Алло.



В трубке где-то слышанный женский голос:



– Это туда ты так торопился, бородач? Хотел побыстрее разбиться в лепешку?

– Представься или я вешаю трубку.

– Минерва.

– У тебя что-то срочное, Минерва? Я тут немного занят.

– Даже не спросишь, откуда у меня твой номер?

– Несущественно. Ответь на вопрос.

– У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.

– Вот же дрянь! Грязная дрянь! Да что ты такое, чёрт возьми? Ну?! Отвечай!

– Абсолютно математичная система, изящнейший рандом! Тебе известно, что все процессы в природе обусловлены уравнением с двумя переменными?

– Послушай, Минерва. Я сейчас нахожусь в падающем самолёте. Ты не могла бы что-нибудь с этим сделать?

– Увы.

– Тогда, может, хотя бы не будешь усугублять и дашь мне и другим пассажирам умереть спокойно? Наши тела уже скоро сгорят при взрыве, а их останки разложатся до уровня веществ, которые станут частью нового: земли, травы, деревьев. Нами накормят коров и свиней, а их потом съедят чьи-то дети. Я, Девушка-Весна, школьники, гурии-стюардессы, доблестный командир Вырыпаев и даже мой сосед слева (вернее, особенно он) – все мы будем в разных пропорциях в каждом из тех детей. А потом всё повторится.

– Всё, что фрактально, – нормально! – со страстью произносит Минерва.

– Что ж, похоже, мы всё это время говорили об одном и том же. Рад, что мы нашли общий язык. А теперь мне пора.



Я вешаю трубку и собираюсь набрать маму, но стюардесса (та, что с губами) выглядывает из-за необъятного мужика и говорит:



– Молодой человек! Пожалуйста, выключите телефон.

– А разве уже не всё равно?

– Это плановые неполадки, сохраняйте спокойствие.

– Плановые неполадки? Вы уверены, что эти слова вообще сочетаются?

– Очень уверена. Пожалуйста, выключите телефон!



Так она мне надоела, и так нужно было позвонить маме, что я сказал:



– Послушайте, стюардесса. Послушайте. Вы же понимаете, что наши тела уже скоро сгорят при взрыве, а останки их разложатся до веществ, которые станут землей, травой и деревьями?



Она красноречиво молчит. Я говорю:



– Нами накормят коров и свиней, а их потом съедят чужие дети. И я, и вы – мы будем в каждом из них. Мы лишь пылинки хаоса, бесконечно соединяющиеся и разъединяющиеся, подчиняясь простому уравнению с двумя (с двумя, обратите внимание!) переменными. Поэтому, пожалуйста, давайте займемся любовью, пока ещё есть время. Давайте сгорим на пике экстаза, пока другие сексуальные люди, присутствующие здесь, не додумались до того же самого и не заняли туалетную кабину с гбфщ-датчиками. Сейчас, я только перелезу через Гаргантюа…



Подействовало. Стюардесса торопится исчезнуть и поделиться своим негодованием с коллегой. Жаль, конечно, что Девушка-Весна всё это слышала, теперь она… Минуту, а где же она? И почему, собственно, все так спокойны? Почему дети не орут на запуганного правоведа, а мирно тянут суррогатные молочные коктейли из тетра-паков? Почему мой приятель беспечный едок больше не молится, а, зарывшись в подбородки, дремлет в своё удовольствие? Почему стремительный Вырыпаев оставил попытки выпустить шасси? Неужели пока я говорил с Минервой, все осознали тщету и бренность и научились принимать смерть как дар? Почти нереально. Значит, остаётся только один вариант: шасси всё-таки сработали.



Вскоре мы и впрямь благополучно приземляемся. Дети и взрослые аплодируют герою Вырыпаеву. Все целуются. Смотрите-ка, даже стюардессы целуются, мне не показалось. Снова богатырский голос в динамиках:



– Уважаемые пассажиры, говорит пцкщщщ Вырыпаев. Кх-бтх-бдщщщ в аэропорт Пулково, время 15 часов шкпц-две минуты, температура воздуха за бортом шкдм-уц-ух Цельсия. Спасибо, что воспользовались услугами Sizif Airlines и до новых встреч на борту. И не забывайте, что очень простые вещи всегда кхпшшш начало очень сложным, а мы все – лишь невольники хаоса, залежавшееся ктххх у фундамента мироздания. Хц-кхххххх, уважаемые пассажиры.



Я расстёгиваю ремень безопасности и перебираюсь через спящего великана. Девушки-Весны уже долго нет. Не могла же она выпрыгнуть из самолёта? Парашюты ведь только за шторкой у бизнес-класса. Не могла же она утонуть в собственных глазах? Возможно, но маловероятно.



Тут дверь туалетной кабины открывается, и Девушка-Весна, улыбаясь, шагает ко мне навстречу. Выглядит согревшейся. Ровно через десять секунд из той же кабины выбирается правовед. Он воровато крадется к своей оставленной пастве, но выглядит очень довольным. Близость красотки Смерти во всяком пробудит животное. Ты больше не будешь прежним, даже если просто заговорил с ней. Допустим, просто похвалил её выбор в одежде – и всё, пиши пропало. А уж если тебе, чего доброго, выпала честь поцеловать ей руку, то можешь завтра не ходить на работу – лучше вместо этого начни привыкать быть самим собой. И чем больше ты сблизишься с ней, тем больше она тебе позволит, как и всякая подобная ей женщина. Но тем меньше останется времени, чтобы распорядиться вверенными тебе силой и мудростью, вот какая штука.



Из волос Девушки-Весны выпадают и катятся по полу несколько цветных бусинок. Чувствуется близость ноября. Беру с верхней полки сумку и направляюсь к выходу. Говорю же, странный был день. Впрочем, к концу полёта бытие, судя по всему, вернулось на круги своя. Значит, у меня ещё есть немного времени. Подали трап.




10. Теннисистка сердцами





У меня есть знакомая теннисистка сердцами. Играет мужскими сердцами в теннис. Кровь из них разбрызгивается, пачкая её мокрый белый топ. Её коротенькую белую юбку. Макроскопические алые брызги оседают на её загорелых голенях и сбитых коленях. Машина подаёт новые сердца, а теннисистка лупит ракеткой да вскрикивает одновременно гулким хлопкам. Отличный гейм, теннисистка сердцами. Но однажды и ты пропустишь удар.




11. Рецензенты





Вот посмотрел я «Левиафана» Звягинцева. Было довольно поздно, и я вскоре лёг спать. Утром выхожу из квартиры и вижу: на лестничной клетке моя соседка курит в великой задумчивости. Я даже «здравствуйте» не успел сказать, а она мне:



– Знаешь, Серёжа, какой вопрос я бы задала господину Звягинцеву?

– Нет, – говорю, – Галина Олеговна. Не знаю.



Она молча смотрит в окно на мусорные баки. Я думаю, что разговор окончен, и уже прохожу мимо, но тут соседка резко поворачивается ко мне и с жаром выпаливает:



– А такой! За что ты, господин Звягинцев, так Россию не любишь? Или не родина она тебе, как и исполнителю заглавной роли, теперь уже канадскому гражданину Серебрякову? Как же ты родную свою мать в голом неприглядном виде на показ, на посмеяние?! А запад ликует, номинирует – вот успех-то!



Я, признаться, немного опешил. Но улыбаюсь.



– Интересный вопрос, – говорю. – Даже не представляю, что Звягинцев бы вам ответил.

– То-то же, – снисходительно ухмыляется соседка.

– Хорошего дня, – говорю. – Пойду.



Думаю, что за ерунда. Выхожу из подъезда. Через дорогу вижу (как и каждый день) Спасо-Преображенский собор с золотыми крестами на чёрных куполах. На его ограде рассажены двуглавые орлы. А возле подъезда у нас дворник снег чистит.



– Доброе утро, – говорю, – дядя Коля!



Он своей лопатой везёт прямо на меня целый сугроб и рычит:



– Добрей видали! Я тут вчера решил посмотреть фильм, который, судя по сообщениям российских СМИ, получает какие-то европейские награды и даже претендует – подумать страшно – на «Оскар»! Захотелось, видишь, порадоваться за наше российское кино!



Я едва успеваю отскочить в сторону, но улыбаюсь. Всегда улыбаюсь, когда дядя Коля так мудро говорит.



– Ну дядя Коля! – говорю. – Вы чего? Я же не против совершенно.



Дядя Коля сбрасывает снег на газон и поясняет мне с глубоким пониманием вопроса:



– Режиссёр повествует об ущербной вымирающей глубинке с живущими там дегенератами! Дегенераты – абсолютно все герои всех слоёв общества, постоянно употребляющие водку в неограниченных количествах…

– Да уж, – говорю. – Где же это видано?

– Даже нет, – осеняет дядю Колю. – Они её не пьют! Они её жрут! Без закуски, чисто по-русски! А от мэра этой несчастной местности разит трупами – судя по его фактуре. Но он верующий, да. Ходит… нет, не в церковь… к священнику! Исповедуется, делает пожертвования и, наверное, кается. За это ему поп отпускает грехи и повторяет золотые слова: «Вся власть от Бога». А тем самым он, Серёжа, что?

– Что, дядя Коля?

– Что, что?.. – кривляет меня дворник. – Тем самым он очищает эту самую власть – аморальную и преступную! Ясно тебе?

– Ясно, – говорю. – А почему вы мне это рассказываете?



Все ещё улыбаюсь. Дядя Коля шикает на меня, оглядывается по сторонам, прислоняет лопату к стене и подходит ближе, заговорщицки шепча перегаром:



– В конце фильма мэр (ну помнишь, который зло, но вся власть от Бога?) побеждает алкоголиков – стало быть, атеистов! Счастливого конца нет! Да этот шедевр, наверное, снят по заказу западного либерального фонда, а режиссёр, наверное – Иуда!..

– Подождите, – говорю я серьёзно. – Иуда Искариот?

– Хуяриот! – обиженно восклицает дядя Коля. – Ты дослушай сперва, а потом уже будешь перебивать.

– Как скажете.



Дядя Коля, найдя потерянную мысль, продолжает:



– Вывод напрашивается следующий: православие – самая небожеская разновидность христианства и самая лживая. Ничего странного нет в том, что эту бесовщину тянут на «Оскар»! А потом русские либералы будут режиссёра поздравлять, и мы будем гордится подъёмом русской культуры!

– Дядя Коля, – говорю я. – Я не очень образованный и так ничего и не понял. Вам фильм-то Иудин понравился иль нет?

– Да Господь с тобой! – округляет глаза дядя Коля. – Он ещё спрашивает!



Дядя Коля вроде бы собирается плюнуть мне под ноги, но вовремя вспоминает, что он дворник, и возвращается к работе. Иду дальше. Заглянул в аптеку купить сироп от кашля. Говорю в маленькое-маленькое окошко:



– Будьте добры, «Лазолван».



Кассирша авторитетно усмехается:



– Смотрела, как же. Чернуха, возведённая в степень. Бред больного человека. И это везут на кинофестивали! Хотя оно и понятно: там ведь любят, когда про русских такое снимают… Одни маты, пьянство и безысходность!



Вот тут-то я улыбаться перестал.



– Простите, – говорю, наклонившись ближе к окошку. – Вы меня точно верно поняли?

– Вот именно! – всплёскивает руками она. – Никакой он не верноподданный! Обидно, что государство потратило деньги на обучение сего режиссёрского «таланта»! Если увидите фамилию «Звягинцев» – бегите из кинотеатра!



Бегу прочь из аптеки. Пробегая по мосту над Фонтанкой, гляжу вниз. Утки вмёрзли в лёд. Перехожу на шаг.



Может быть, в метро удастся скрыться от этого безумия. Только вот у меня за плечом сумка, а на лице – борода. А с сумкой и бородой в метро ты обречён пройти сквозь магнитную рамку, ибо представления об опасности идентичны у всех сотрудников метрополитена на всех его станциях. Вот и в этот раз большой сутулый мрачный человек в свитере с погонами указывает мне в сторону рамки. Прохожу через неё. Взрывчатки не обнаружено. Но он снова преграждает мне дорогу к турникету и молвит суровым басом сквозь моржовые усы:



– С первых же минут, после этой активно-рекламной вирусной шумихи вокруг этого шедевра в кавычках, я бы даже сказал, в кавычищах, я разочарован на миллион процентов.

– Мне жаль, – говорю. – Можно я пойду?

– Что? – удивляется он. – Нет! Ну-ка пройдите ещё раз через рамку!



Я иду через рамку в обратную сторону. А он меня там уже поджидает со словами:



– Сидишь, значит, и все долгие два с половиной часа ждёшь окончания бесконечного мата, пьянки и траха. Ждёшь появления какого-то смысла… Так вот, смысла не ждите! Его там не будет!

– Ясно, – говорю. – Это всё?



Тут сотрудник метро вдруг сдержанно улыбается:



– Единственное, что не вызвало отвращения – причёска на лобке главной героини…



Я понимающе киваю, а сам ищу путь отхода. Усач снова мрачнеет и говорит:



– Моя оценка: фильм – шлак с разворованным бюджетом! Жаль потерянного времени!

– Мне тоже, – говорю.



Усач погружается в свои думы. Пользуясь случаем, бочком проскальзываю мимо.



Иду через турникет, становлюсь на эскалатор. Ступенькой ниже – молодая женщина с дочкой-школьницей. И вот, пока мама залипает в смартфон, чадо поворачивается ко мне и очень внимательно смотрит снизу вверх, но так, как будто бы сверху вниз.



– Это вы называете высоким искусством? – порицающе изрекает она.

– Да ё… – едва сдерживаюсь я. – Ничего я ничем не называю. Просто еду в метро.



Девочка непоколебима. Она хочет светить мне в лицо настольной лампой.



– За это вы даёте премии?

– Дитя моё, какие премии? Я даже нищим редко подаю.



Она не унимается.



– Это вы считаете основной заслугой хвалёной западной демократии? Бред! – вскрикивает она так, что оборачиваются все вокруг, кроме её мамы.

– Тише, милая, – говорю я. – Пусть бред, пусть. Ты только не кричи и не переживай.



Но в школьницу будто Сатана вселился. Она вопит, схватив меня за пуговицу пальто:



– Бред! Бред! Бред, направленный на очернение российского общества! А вы говорите, свобода слова! Цензуру надо вводить, чтобы таким бредом не портить мозг нормального человека! Если так дальше пойдёт, то наши киношники скоро будут снимать продолжение «Тупой и ещё тупее»!



Я вырываюсь и бегу по эскалатору вниз. Смотрительница из будки тут же обращается ко мне со всех сторон через динамики:



– Молодой человек! Не бегите по эскалатору! Я не люблю, когда мне рассказывают про вкус лангусты и показывают то, что я сама могу, если захочу, увидеть! Трепещущую травинку в расщелине северного базальта три минуты! Звягинцев навязывает мне, что я должна ощутить, а у меня нет силы перемотать в кинозале Канн. Слава Богу, на компьютере есть, чем и грешила. Он останавливается – вот что вызывает моё раздражение. Как если бы тот, с кем мы слились в сладострастных объятиях, замер бы на секунду и сказал: «А оцени это. Прекрасно, да?» Я бы оценила, но не по его инициативе, а когда самой захочется! Это моё право клиента, потребляющего кинопродукт…



Я бегу вниз уже через три ступеньки. Теперь моя очередь кричать:



– Бред! Бред! Бред!..



В самом низу эскалатора меня ожидают двое полицейских. Козыряют, отводят в сторонку. Документы, говорят, предъявите. И пока старший сержант тоскливо вглядывается в мой паспорт, младший говорит:



– Порядок, значит, нарушаем?

– Знаете, – говорю я, – бывают такие дни, когда всё на свете против тебя. Знаете, как это раздражает?



Младший сержант переглядывается с бессловесным старшим.



– Раздражает, значит? – говорит он. – Меня вот тоже много чего раздражает, но я же по эскалатору не бегаю. Раздражает, например, абсолютная невыводимость линий в «Левиафане». Отсутствие в нём школьно-мастеровитого проброса в прошлое раздражает. Вот скажи мне, почему любимая жена главного героя внезапно предлагает себя его другу? Ну ни из чего ведь это не следует! Любовь как вспышка? Ха! Так поехала бы с ним, что ей и предложено было. И из-за этого с собой не кончают!



Тут я даже хотел возразить, но младшого было не удержать. Он планомерно запутывался в собственных показаниях:



– И вообще, откуда берётся умышленный перелом черепа, из-за которого героя Серебрякова (да, он сыграл красиво, но что дали, то и сыграл) таки надолго сажают? И куда девается его согрешивший дружок? И почему напуганный мэр-таки бьёт его нещадно?



Проходящая мимо бабуля с фиолетовыми волосами обращается к полиции:



– Не надо его щадить! На 15 суток его! Нечего тут по нашему метро бегать!



Тут она останавливается, презрительно смеряет меня взглядом и с глубокой укоризной произносит:



– А больше всего печалит знаешь что? Знаешь?



Кажется, знаю. Неужели конец фильма?



– Завершение! – восклицает бабуля. – Вопросы остаются без ответов. Классическая схема любого художественного произведения подразумевает итог. Развязку. Смыслообразование. Устаканивание. Вывод. И направление. У Звягинцева не предложено ни-че-го. Ну да, бывают картины не чёрного юмора, но скажем, чёрной безысходности, типа – лучше не будет. Но и здесь налицо несоответствие жанру, потому что есть ссылки на Библию, которую уж никак не упрекнёшь в пессимизме. В фильме как бы и преамбула такова: «всё плохо, да ни то, ни се». И ещё! Того образа митрополита, тщащегося говорить по-славянски, а на деле, считающего себя водителем душ типа секретаря горкома, в нынешней России не наблюдается! Вымышлено это! Спросите Кураева! Епископы-гомосексуалисты, епископы-алкаши, епископы-мздоимцы, епископы-деспоты у нас, конечно, есть. Но таких, как иллюстрировано в кино, типа лощёных спесиво-двоеумных кардиналов – нет, пока не наблюдалось! Абсолютно искусственный образ! Это – не архетип православного Владыки! Наши – либо лучше, либо хуже в разы, причём и в ту, и в другую сторону! А вот ещё. Знаете, почему он ныне лауреатом на «Оскар» будет?



«Левиафан» тогда ещё не номинировали, но бабуля каким-то образом уже была в курсе.



– Ну, знаете?.. Не знаете! Тс-с-с! Моё мнение!



В метро замолкают все. Даже поезда. Бабушка с фиолетовыми волосами торжественно произносит:



– Да чтобы показать всему миру, что в России снимают дрянь!



Станция заполняется аплодисментами. Полицейские кивают друг другу, возвращают мой паспорт, заламывают мне руки и бросают на рельсы прямо под беззвучный поезд. Просыпаюсь в холодном поту. Передо мной на постели открытый ноутбук. Уснул, читая «народные» отзывы о «Левиафане».



Начало шестого. Встал, умылся. Заснуть больше не смог. Пошёл на работу пораньше. Захожу в лифт, а следом за мной входит Илья, мой коллега. Мы с ним часто о кино говорим, он большой любитель, разбирается, что к чему. Ладно, думаю. Глупо будет, если после всего этого я не спрошу его про «Левиафана».



– Ну как, – говорю. – Посмотрел?



Он качает головой:



– Нет. И не хочу.

– Почему? – удивляюсь я.



А он отвечает:



– Очень много негативных отзывов.



Вместо дверей лифта опускается занавес.




12. Как избавиться от депрессии





Странное время ныне. Мне пишут разные люди с одним и тем же вопросом: «Как избавиться от депрессии?» В ответ я копирую и вставляю в окно сообщения одну и ту же историю. Дабы страждущим проще было найти ответ, публикую её здесь.



В 2009 году, который по версии ЮНЕСКО был годом астрономии и одновременно годом Н. В. Гоголя, в России был объявлен годом Франции, Болгарии и молодежи, а в Китае – почему-то годом Сталина, мой друг Лев заболел депрессией.



В то время я к такого рода заболеваниям не относился всерьёз и вообще не понимал, почему их считают заболеваниями. Ну, думаю, взгрустнулось человеку. С кем не бывает? Пройдёт. Так что и к болезни Льва я всерьёз не отнёсся.



Мы с ним ехали по летнему Таганрогу на его машине. Юные, с пирсингом, в «гавайских» рубашках. Вдруг Лев резко затормозил прямо посреди дороги и схватился руками за голову.



– Что? Что такое? – забеспокоился я. – Мы гитару забыли?



Не помню, куда мы ехали, но без гитары мы не ездили никуда.



– Гитара на месте, – ответил он. – У меня депрессия.

– Как депрессия? Вот так, приступом?

– Да. Ничего не хочу. Ни рулить, ни жить.

– Ты мне это брось. Рулить у нас больше некому, у меня прав нет, одни обязанности. И жить за нас с тобой тоже больше некому.



Лев завёл машину, и мы поехали дальше.



Не прошло и пяти минут, как авто подскочило, ударившись обо что-то днищем. Лёва снова резко затормозил. Мы остановились у края дороги. Вышли. За машиной тянулся след жидкости. Он заканчивался у канализационного люка, чья крышка была повёрнута ребром вверх.



К люку уже мчалась следующая жертва – оранжевый Рено. Мы со Львом замахали руками, закричали «Стой!», но было уже поздно. Нам-то ещё повезло – мы ехали на Ладе-копейке. А бедолагу француза с его низкой посадкой почти разорвало пополам.



– Теперь, – сказал Лев, – у меня вдвойне депрессия.

– Да брось! – возмутился я. – Нам только чуть-чуть поцарапало днище. Посмотри на водителя Рено, вот у кого должна быть депрессия. Не у тебя.

– Тут не в аварии дело. Всё просто очень плохо. Страшно.

– Да что страшно, можешь ты мне объяснить?

– Ты не поймёшь.

– Ты сам понимаешь?

– Не до конца, но достаточно.



И мы поехали дальше. Абсолютно все светофоры горели красным. ГАИ поджидала нас на каждом углу, хотя и не беспокоила. Ниоткуда образовывались пробки. В свой район мы вернулись поздно.



– Как твоя депрессия? – спросил я Льва.

– Прогрессирует.

– Ну выспись хорошенько, завтра пройдёт.



И я ушёл домой. И был новый день. И в этот день Лев перестал отвечать на телефонные звонки. Все друзья беспокоились за него. А я беспокоился меньше всех, поскольку не верил в депрессию. Как я и ожидал, через несколько дней всё прошло. Прежний Лев вернулся. Казалось, он стал более сдержанным и вежливым, однако всегда с тех пор был в хорошем настроении.



А потом, много лет спустя, когда я уже жил в Питере, депрессия настигла меня. И я понял, о чём тогда говорил Лев. И это было печально и действительно страшно. И когда я говорю «действительно страшно», я не преувеличиваю. Потому что некуда преувеличивать. Представьте, что страх высоты, страх темноты, и страх опозориться на публике объединились в один всеужасающий Мегастрах. Это я сейчас ёрничаю, но тогда, повторюсь, было действительно страшно. Беспричинный ужас давил и сжирал меня, пока вдруг ни с того ни с сего мне не позвонил Лев. Мы не общались полгода и тут он внезапно звонит. Страшно? Страшно. Я пересилил себя и взял трубку.



– Алло.

– Привет, старик. Как ты?



Голос его спокоен и добр. Но в то же время мне кажется, что Лев знает, что со мной. Откуда он знает?



– Депрессия, – отвечаю. – Знаешь, как это бывает?

– Ох, это да, – говорит Лев.



И, к моему удивлению добавляет:



– Поздравляю.

– Это ты мне?

– Конечно.

– С чем же тут поздравлять?

– А ты ещё не понял? Как же вовремя, оказывается, я тебе позвонил!

– Боюсь, ты что-то путаешь, старик…

– Нет-нет. Ничего не бойся, – так же спокойно отвечает Лев. – Вот что. Я послезавтра буду в Питере. Хотел тебя попросить встретить меня в аэропорту. Теперь же я на этом настаиваю!



От неожиданности я сказал:



– Нет проблем.



Хотя проблемы, конечно, были. Они заключались в том, что уже три или четыре дня я не вылезал из постели. Как в детстве, после ночного просмотра «Секретных Материалов», мир за пределами одеяла казался страшным и населённым одними лишь монстрами. Причём, если в детстве они жили только в темноте, то сейчас, казалось, не чурались и света. И даже одеяло теперь помогало слабо. Помню, я ещё решил расслабиться за чтением Буковски и открыл рассказ наугад, а это оказалось «Одеяло». История о том, как одеяло хотело прикончить своего хозяина. Стало ещё хуже. Но самое страшное – казалось, что теперь так будет всегда.



А ведь ещё на прошлой неделе я жил вполне себе полной жизнью. Играл то на гитаре, то на бас-гитаре, писал роман, слушал Led Zeppelin – в общем, проводил время как среднестатистический представитель своей эпохи. А теперь лежу, ничего не желаю, усматриваю злые намерения в действиях собственного одеяла. В общем, не хочу углубляться в подробности, вы, наверное, и так уже поняли, что картина была хуже некуда.



Каких нечеловеческих усилий мне стоило в условленный день преодолеть ужас выхода из дому. Однако негоже нарушать даже слово, данное незнакомцу, а уж другу – и подавно. Пришлось действовать.



Оделся, выпил чаю (кофе побоялся), выбросил своё тело на улицу. Немытые с прошлого тысячелетия стены. Окна скалятся битыми стеклами. Серые тучи плюют мне в лицо мелким дождём. Даже удары церковных колоколов сотрясают воздух зловеще.



Может, мой друг Лев – посланник Сатаны?



К таким мыслям приводят депрессия и несколько суток без сна и еды. Окажись во мне чуть больше суеверия, я бы, наверное, остановился на этой версии. Но я подумал: «Стоп. Вот это уже перебор. Ну какой же Лев посланник Сатаны? Мы с ним с детства знакомы. Он и мухи не обидит, не то что меня. А даже если и посланник, то всё равно негоже слово нарушать. Хуже будет, если он прилетит, и я его не встречу, чем если я его встречу, а он разверзнет пол терминала и утащит меня в преисподнюю».



Из последних сил храня внешнее спокойствие, торможу грязный Опель. За рулем бойкий дядька в кепке. Предлагаю:



– До Пулково за полторы.

– Давай за тысячу, – отвечает водитель.

– Не понял.

– Тысячи хватит. Что непонятного?

– Нет, – говорю. – С вами не поеду.



Ну вы понимаете. Уже почти закрыл дверь, а он мне:



– Да шучу я, шучу! Конечно, поехали за полторы.



Пришлось ехать, чтобы не опоздать. Как только мы тронулись, водитель меня засыпал вопросами.



– Видишь, – говорит, – поехал Харли-Дэвидсон?

– Вижу.

– Знаешь, кто такие были эти самые Харли и Дэвидсон?

– Здоровенные бородачи в кожаных жилетках?

– Неа. Парочка евреев, иммигрировавших из Одессы в США, Харламов и Давыдов.

– Занятно. А вы не могли бы…

– А знаешь такого актёра – Сергея Харламова?

– Слышал что-то.

– Недавно подвозил его. Он голосовал возле Петропавловской крепости. Попросил отвезти в театр Ленсовета. А я говорю: откинулся что ль? А он – нет бы сказать, мол, начальник отпустил за ворота спектакль отыграть да сразу назад в карцер. Говорит: да ты что, в Петропавловке тюрьмы давно уже нет, я просто живу тут рядом… Ну вот и скажи мне теперь, о чём с ним можно разговаривать?

– Да уж, – говорю. – Только я сейчас тоже не лучший собеседник. Депрессия.

– О, депрессия! – восклицает дядька, что-то объезжая. – А сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– Мои поздравления.

– Я не понимаю.

– А это нормально, – отмахивается он. – Скоро всё поймёшь, не бойся.

– Да ничего я не боюсь!

– И не лги.



Мне добавить нечего. Что они все такое знают, чего не знаю я? Лев, таксист в кепке, Далай Лама, утверждавший, что если в жизни всё идёт наперекосяк, значит, в неё пытается войти что-то прекрасное. Помню, впервые услышав это, я сказал: «Тогда, судя по последним событиям, на мой дом готовится рухнуть самолёт, полный супермоделей». Как ни странно, примерно так оно и вышло.



Мы прибыли в аэропорт на удивление вовремя. В терминале я вспомнил падающий Боинг, полный супермоделей, и стал бояться, что Лев попадёт в авиакатастрофу. Если бы вы тогда спросили меня почему, я бы не смог привести ни одного довода – голая паника, безосновательная, как нацизм. А люди стоят вокруг с красными и белыми розами и табличками, на коих написано «Symposium Delphi» и «Mr. Jebran». Как, думаю я, они не боятся за тех, кого встречают? Уму непостижимо.



Самолёт Льва не разбился и приземлился. Лев вышел мне навстречу. Гитары нет, но выглядит ладно. Небольшая сумка, шляпа, синий пиджак. Я рядом с ним – руины Карфагена. Вот только бриться Лев так и не перестал, но это, конечно, вопрос времени. Мы обнялись.



– А ты похудел, – говорит Лев. – Пойдем-ка вон в тот кафетерий. Я голоден как бык.

– А вас что, в полёте не кормили?

– Кормили. На выбор – рыба с рисом либо курица с макаронами.

– Оу…



Лев – вегетарианец. Другим он свою философию не навязывает, но если вы сами его спросите, он расскажет, что считает мясоеденье, возможно, самой большой ошибкой человечества.



Вот мы сели за столик, и подходит к нам официантка. На бэйдже её написано «Любовь Пушке».



– Здравствуйте, Любовь, – говорит Лев. – Я буду пасту с томатным соусом.

– А мне, – говорю, – просто куриного бульона.

– Нет, – возражает Лев. – Ему то же самое, что и мне. Тебе нужно хорошо поесть.



Я соглашаюсь, но, когда официантка уходит, спрашиваю:



– Это из-за того, что в бульоне убиенная курица?

– Что? Нет! Я же сказал. Хочу, чтобы ты хорошо поел, это всё.

– То есть, ты не веришь в весь этот вегетарианский бред?

– Вегетарианский бред?

– Ну, о том, что в мясе хранится страх убитого животного.

– Ты всё такой же зануда, – отмахивается Лев. – Речь сейчас не о том, во что я верю…

– Ответь на вопрос, – настаиваю я.

– Ладно. Я не ем зверей и рыб, потому что считаю, что это несправедливо. По этой же причине я не покупаю одежду и обувь из кожи. А что касается тебя, то если ты сам слышал про этот, как ты его называешь, «вегетарианский бред», то стоит ли рисковать в твоём состоянии? Ты боишься собственной тени. Куриный бульон напугает тебя ещё больше.



Со Львом и в хорошем расположении духа трудно спорить, а в депрессии – можно и не пытаться. Любовь Пушке быстро принесла нашу еду. Я вспомнил, что обедать блюдом без мяса гораздо лучше, чем вообще не обедать. Малость полегчало.



– Ну а что насчёт этой ужасной депрессии? – спросил я Льва.

– Ах это. Помнишь, когда-то ты мне говорил, что не веришь в депрессию и не считаешь её заболеванием?

– Помню, – повинился я. – Но я же не знал! Теперь-то я…

– Нет-нет! Я не хочу обвинить тебя. Совсем наоборот. Всё дело в том, что ты был прав.

– Как это?

– Ты был прав. Депрессия – это выдуманное заболевание. Тогда я выдумал её себе, и всё пошло из рук вон плохо. Я тебе не рассказывал. В тот вечер я вернулся домой, и мать попросила меня достать компот с антресоли. Я влез на стремянку и нашёл там не только компот, но и ружьё. С боевыми патронами!

– Может, твой дед охотился?

– В том-то и дело, что нет. Вообще никто из домашних не знал, как оно там очутилось. А на следующий день мне тётка бандеролью прислала «Камеру Обскура» Набокова. Книга была завёрнута в бумагу и перевязана длинной веревкой.

– Та-а-ак…

– И первая мысль, которая у меня возникла, была такой, что мне подарили веревку, на которой я повешусь, – улыбнулся Лев.

– Верю, – сказал я.

– И вот тогда-то я вспомнил тебя с твоим неверием в депрессию, и мне стало кристально ясно: пора завязывать.

– Что, веревку?

– Да ну тебя, – смеётся Лев. – Завязывать с депрессией. Взял я тогда эту веревку, разрезал на куски и подвязал ей виноградную лозу в саду.

– А ружьё?

– А ружьё театру подарил. Пусть оно лучше на их сцене висит, чем на моей. Выстрелит же рано или поздно. И вот с тех пор, Серёжа, каждый день я чувствую себя лучше, чем вчера. Так что поздравляю. Впереди у тебя только лучшее.

– Как интересно. Значит, ты прилетел меня вылечить?

– Штука в том, что никто сейчас тебя не может вылечить, кроме тебя самого. А сам ты это сделать можешь в любой момент. – Лев щёлкает пальцами. – Вот так.

– Вот так? – с недоверием переспрашиваю я. – Думаешь, я не пытался?

– Уверен, что нет. Депрессия так пугает, что столь простое решение ошибочно не кажется приемлемым.



Лев смотрит пристально.



– Твоя правда, – говорю я и, к собственной неожиданности, улыбаюсь.

– Счёт, пожалуйста! – тут же реагирует он.



И тогда я засмеялся. Со мной, конечно, засмеялся и Лев. Ну сами посудите, он прилетел с другого конца страны, сказал, что нет никакой депрессии, показал мне, как щёлкать пальцами и попросил счёт у Любови Пушке. И как ни странно, это подействовало. Мы оба смеялись. Люди за соседними столиками отрывались от поглощения чизкейков и глазели на нас. Кто-то из них улыбался, иные – наоборот быстро отводили глаза в капучино. Через десять секунд мы со Львом смеялись так громко, что дамочки с металлоискателями у самых дальних магнитных рамок отвлеклись. Казалось, весь терминал смотрел на первую за много лет прокатившуюся по моей щеке слезу радости. Всё, что сказал Лев, было правдой. Вы, может, удивитесь, но всё действительно ТАК просто.



– Ну а теперь, – говорит Лев, расплатившись за нас обоих, – мне пора. Регистрация началась.

– Как? Ты же только прилетел! Я тебе столько должен рассказать! Ты знаешь, например, что первая булочка с изюмом на самом деле была с тараканом?..

– Извини, старик, увидимся в своё время. А сейчас время дел. Выступаю на открытии галереи…

– Неужто ты прилетел только из-за меня?



Лев надевает шляпу и говорит:



– А разве это недостаточно важный повод?



Мы подходим к стойке регистрации – очередь всего из двух человек, я и не думал, что такое возможно. Лев указывает мне на чемоданы, которые люди сдают в багаж.



– Видишь вещи? – спрашивает он.

– Вещи?

– Да, вон те вещи. Видишь?

– Разумеется.

– Так вот, – Лев поднимает указательный палец. – Смотри на них проще.



Мы простились и Лев улетел назад в свою блестящую жизнь, чтобы оттуда иногда звонить. Ну а мне предстояло ещё не раз убедиться в истинности его последнего наставления. Чем проще ты смотришь на вещи, тем проще они становятся. Порой буквально на глазах.



Итак, я отвечаю на ваш вопрос «Как избавиться от депрессии?» А никак. Потому что избавляться вам не от чего. Просто щёлкните своими восхитительными пальцами и перестаньте бояться, так всё работает. Как писал один мудрый человек, будьте здесь и сейчас. Не сопротивляйтесь страху. Сопротивляясь, вы совершаете ошибку – признаёте, будто вам есть чего бояться. На самом же деле это только ваше воображение, которое вы в какой-то момент направили против себя. На пике депрессии в это бывает трудно поверить, но это действительно так. Просто нужно было, чтобы кто-то вам об этом сказал.



Я вернулся из аэропорта и ещё раз огляделся вокруг. Церковные колокола поутихли. Стены грязны, но за ними тепло. Соседи меняют разбитые окна. Дождь прекратился, однако небо всё так же затянуто тучами. Зато теперь я точно знаю, что оно за тучами есть и очень синее. А Лев сейчас, должно быть, видит его сквозь иллюминатор во всей красе.



Долгое время я считал противоположностью любви ненависть. Также слышал, что любви противопоставляют гнев. Оказалось, ни то, ни другое не верно. Любви противостоит страх и только он. А уж страх порождает и гнев, и ненависть. Теперь, когда вы это знаете, и когда вы знаете, что вы не одни, вам действительно нечего бояться. Вместо этого идите и дайте миру свои Любовь, Доброту и Талант. Во времена дурных новостей это нужно ему как никогда. Не бойтесь, не унывайте, не лгите ни себе, ни людям, ежедневно делайте что-либо крутое и думайте только о хорошем. Знаете, иногда мне кажется, а иногда я просто уверен, что тем самым можно не просто поднять кому-то настроение, но даже спасти чью-нибудь жизнь.




13. Серебро





Был на финале Великой музыкальной битвы NEVYEBENZA. Там уж, конечно, не обошлось без всего этого.



Из 256 групп, начавших бой полгода назад, осталось лишь 8. Первые туры NEVYEBENZA проходили в самых дрянных клубах, похлеще того, где Скотт Пилигрим всыпал первому злому бывшему Рамоны: «Старый Козёл», «Пальцы В Ушах», «Сортир». На вывеске «Сортира», конечно, другое имя, но оказавшись внутри, понимаешь: тебя обманули. Стоит такая концентрированная вонь, что солист может прыгнуть в зал и не ушибиться, даже если в клубе вообще нет зрителей. Кстати, их там и нет. Из-за вони.



1/8-е финала уже были в местах почище, вроде «Слизняка за гаражом» и «Чулана Гарри». 1/4-е – в клубе «Депеш Мод» и круглосуточном пабе «Кащей Бессменный». Полуфиналы – в «Одиссее» и «Б5».



Полгода музыканты гибли на репточках, дабы не ударить в грязь лицами. Посуровевшие, с истертыми в кровь пальцами и потемневшей кожей, 8 финалистов приготовились сойтись в клубе «Мраморный Локомотив» в битве не на жизнь, а на смерть за контракт на запись альбома в студии «Алмазное Жало».



Думаете, я сгущаю краски? Едва ли. Это же не «Титаны Рестлинга» с Николаем Фоменко. Тут всё по-настоящему и со мной. Рок-музыканты резки и фанатичны. Вокалистка группы «Поцелуй Иуды» Дарина Время, с виду премилая девица, лупит своих подопечных струной от бас-гитары в гримёрке, если они лажают. И лажают они почему-то всё чаще.



«Мраморный Локомотив» переполнен – более тысячи человек. Ведущий гласит:



– Финал Великой музыкальной битвы NEVYEBENZA открывает – да возрадуются поклонники Арии и Iron Maiden – группа «Клише-е-е-е-е-е-е-е»!



Длинные волосы, металл, футболки с монстрами. Уильям Мёрдерфейс из Dethklok на басу. Освещение настроено так, что все объекты на сцене кажутся чёрно-белыми. Начали с песни «Масон Огня». Верхние ноты парень недотягивает, а нижние проваливает, стараясь петь грубее. Песня кончается, и он обращается к звукорежиссёру:



– Вокала в мониторах нет!

– Добавим! – отвечает звукарь.



Вторая песня «В Тюрьме Фантазий» тоже мимо нот. Закончив, вокалист снова говорит звукарю:



– Вокала в мониторах нет!

– Добавим!



Третья песня «Топот Ангелов». Вокалист рычит и мычит. Гитаристы и Мёрдерфейс стали в ряд и синхронно наклоняются вперёд-назад. В зале слэм. Какой-то здоровяк получил в глаз. Песня кончается. Вокалист снова говорит звукарю, уже с раздражением:



– Ты вообще слышишь меня? На сцене вокала нет!



В установившейся тишине некто за барной стойкой кричит:



– Сделайте, чтобы и в зале не было!



Вокал отстроили. Разразившись кавером на «Осколок Льда», группа «Клише» исчезла, не оставив и следа.



У меня на столике бокал вина. Мимо идёт скала-охранник «Мраморного Локомотива». Остановился, тянется к моему вину и серьёзно интересуется:



– Вы не будете?

– Буду.



Охранник, смеясь, идёт дальше. Фирменная шутка. Ведущий объявляет:



– А сейчас тяжёлый металл сменится мелодичным инди-роком. Приглашаю на сцену группу Westcoast Cocksucke-e-e-e-e-e-e-ers!



Вокал, гитара, ударные, на клавишах длинноногая петербургская Лана Дель Рэй. Кажется, что все они приехали в клуб на досках для сёрфинга. Вокалист, держа в руках початую бутылку красного, вещает:



– Привет! Это группа Westcoast Cocksuckers, мы рады стараться для вас! Первая композиция – «Starlight Sunset»!



Отпив красненького, вокалист поёт на языке, похожем на английский. Песни, написанные русскими группами на английском, часто похожи на кривые плиточные многоэтажки. Они не собраны из личных мыслей и чувств, а слеплены из обрывков строк, которые ты, кажется, где-то уже слышал. Я небезуспешно общаюсь с англоговорящими, но когда русская группа поёт на английском, не понимаю в лучшем случае половины слов. Те, кто знает английский хуже меня, понимают ещё меньше и вообще не улавливают смысла песни, даже если он есть. Но молодые группы всё равно часто поют на английском. Мода – инерция.



Кажется, вином тут не обойтись. Иду к бару, сажусь за стойку, заказываю джин, и тут возникает она. Туфли на высокой подошве, узорчатые чулки, полоса загорелой кожи, юбка с разрезом по твоему сердцу. Корсет с чёрным кружевом и алой шнуровкой стягивает грудь, на которой через распахнутую куртку с шипастыми плечами видна свежая тату. Искажающие пространство светлые волосы с чёрным мелированием. Губы из рекламы дорогой помады. Глаза волчицы в Московском зоопарке. Притча во языцех, Дарина Время собственной персоной. Не подаёт виду, что узнала меня. Кричит бармену:




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/sergey-inner-24298190/poseyden-63454393/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.