Главная страница | Современная русская литература | Восход видит

Восход видит
Валентин Беляков
Он может принять любое обличие, появиться в любом месте и ворваться в человеческий разум. Восход. Что он такое?Для изучения Восхода создан международный НИИ, прозванный сотрудниками «Айсберг» за его тайны, сокрытые от мира. Райто Феникс устраивается туда психиатром, скрыв, что психиатр нужен ему самому.Взбесившиеся роботы, скрытые камеры, галлюциногены в вентиляции и призраки на заброшенных уровнях… Не обернётся ли последняя надежда человечества кошмаром и безумием?

Восход видит

Валентин Беляков

Корректор Светлана Сергеевна Симонова
Редактор Светлана Сергеевна Симонова

© Валентин Беляков, 2021

ISBN 978-5-0051-6441-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог. Далеко и давно
Человек – это звучит спорно. Я, доктор Джозеф Твин, сидел на холодном полу опустевшей рубки и падал в космос, в объятия пылающей дуги. Больше не осталось никого. Мы не справились. Выглянув в крошечный иллюминатор, я увидел краешек кольца Сатурна.
И понял, как оно прекрасно. Это не моя мысль. Это он, он вложил мне её в голову!
– Чего ты хочешь от меня?! – заорал я, ударяя в стену, заляпанную какой-то дрянью, и так уже разбитым кулаком. Распухшие губы с огромным трудом выплёвывали слова.
– Кто ты? – уже шёпотом, бессильно.
Я понял, что он спрашивает, хоть и не словами: «А кто ты?». И не смог найти ответа. И тут, наконец, всё кончилось. Точнее, началось.

Глава 1. Вершина Айсберга
Со стороны Айсберг походил на гигантский мяч для гольфа, наполовину зарытый в землю. Вокруг основного купола – обсерватории – располагалось несколько служебных блоков приглушённых цветов. Будто великан раскидал детали старого детского конструктора. Пока я не мог всего этого увидеть – весь комплекс окружала высокая двойная ограда из железобетона. Но в памяти и купол, и блоки, и территория вокруг них запечатлелись навечно, как и волнение, вызываемое их видом. Айсберг представлял собой крепость внутри крепости, и попасть туда удавалось очень немногим.
Комфортабельный автобус с кондиционером привёз меня и двадцать других новых сотрудников к контрольно-пропускному пункту, где нам пришлось снова пройти досмотр. Мы, конечно, уже бывали в комплексе несколько раз, но проверка оказалась тщательной как никогда. Похоже, все в Айсберге немного параноики. А кто нет, при нынешних-то обстоятельствах? Восход заставил всю Землю напрячься.
Вообще-то, у комплекса имелось длинное официальное название, но сами сотрудники всегда называли его не иначе как Айсбергом. Всё из-за его строения: «мяч для гольфа» и «конструктор» являлись лишь малой, самой верхней частью комплекса, а насколько далеко он простирается под землёй, знал только его персонал. И то не весь. Вот я и решил с самого начала привыкнуть к этому названию, чтобы побыстрее стать своим.
Особенно тщательно охрана проверила мою аптечку. Когда женщина в форменной куртке с эмблемой Айсберга – перечёркнутым солнцем с кругом в центре (или это всё-таки был глаз с ресницами?..) обратила пристальное внимание на аптечку, у меня внутри воцарился просто космический холод.
– Это витамины? – поинтересовалась она, буравя меня строгими тёмными глазами. Ну, написано же: витамины, я даже уже приносил их на пробные дни. Зачем опять докапываться? Правда, в прошлые разы в баночке действительно были только они.
– Да, поливитамины. Весной и осенью всегда пропиваю комплекс. Для здоровой кожи. И нервов.
Охранница скептически окинула взглядом моё лицо с тёмными мешками под глазами и шелушащейся вокруг носа кожей. Оно было отмечено печатью хронической тревожности.
– Кожи и нервов? Надеюсь, помогает, – бесцветным голосом произнесла она, взяла рукой в перчатке одну из таблеток и переложила в маленький контейнер, – на анализ.
– Конечно, – кивнул я, стараясь не выдать облегчения, что она не выбрала таблетку со дна банки. Пакетик фисташек, скромно лежащий среди других снеков, и вовсе не вызвал подозрений. Я сдал телефон и даже часы, потому что на них тоже был выход в интернет. В современном мире найти устройство без интернета невероятно сложно. Так что из гаджетов остались только три пары простеньких наушников и допотопный плеер с тщательно отобранным запасом в пару тысяч песен – не может такой меломан, как я, обойтись без этих вещей. Плеер достался мне от отца в качестве подарка на день рождения. Последний мой день рождения, на котором он присутствовал перед тем, как исчезнуть. Мангу для взрослых тоже пропустили: я готов был от неловкости сквозь землю провалиться, но охранница даже бровью не повела – вещь-то не запрещённая. В Айсберг и не такое разрешают брать, лишь бы оно не воспламенялось, не стреляло, не имело лезвий, выхода в интернет и наркотического действия.
Остальные пассажиры тоже успешно прошли досмотр, автобус миновал бронированные ворота, и вот я снова увидел её – вершину Айсберга! Меня охватило чувство нереальности происходящего: неужели я, Райто Феникс, всё же достиг своей цели?! В глубине души я до самого нынешнего момента не верил, что всё же стану сотрудником Айсберга, потому что подобные вещи могут происходить с какой-нибудь знаменитостью или вымышленным персонажем. А я обычный… Даже, будем честны, довольно скучный. Выйдя на голую бетонную площадку перед главным входом в купол и достав из автобуса свои чемоданы, мы пару минут разминали ноги. Добираться в эту глушь пришлось очень долго: сначала каждый добрался до точки сбора, потом несколько часов на служебном самолёте, и наконец, автобусная поездка. Нашей группе выделили двух провожатых, хотя в офисах, конференц-залах и лекториях купола мы уже неплохо ориентировались после бесконечных собеседований, вступительных испытаний и двух недель пробной работы. Я зашёл в туалет, чтобы умыться и причесаться, но всё равно выглядел как молодая версия отца из «Коралины в стране кошмаров». Да мы, в принципе, все так выглядели – я имею в виду, новые сотрудники – достижение цели далось ценой колоссального напряжения последних месяцев.
Мне не терпелось совершить своё первое «погружение», познакомиться с будущими пациентами и внутренней кухней Айсберга и увидеть отведённую мне комнату, но сначала провожатый направил нас на торжественную церемонию вступления в должность. Наверняка эта процедура занудна, длинна и бессмысленна, зато мы воочию увидим самого Иоганна Шпилляйтера – руководителя комплекса. В зале для презентаций помимо новичков было много сотрудников вершины и более нижних уровней, для которых состоится совещание и обсуждение внутренних новостей после нашего ухода. Поэтому я, как и надеялся, пересёкся со своей знакомой, которая была экскурсоводом моей группы на одном из первых вступительных испытаний. Она первая заметила меня, окликнула, помахала рукой – высокая жизнерадостная женщина с кудрявыми чёрными волосами, заплетёнными в свободную косу. Её звучный голос стряхнул с меня оцепенение, и я почти поверил, что скоро стану частью Айсберга. Женщину звали Наоми Бёрнитолл.
– А я знала! – заявила Наоми, сжимая мою руку в крепком рукопожатии. – Вот ни секунды не сомневалась, что ты пройдёшь, веришь, нет?
– Верю. С твоей помощью, конечно.
– Ох, да, помнишь, ты ж тогда потерялся, как дошкольник в супермаркете, – она приглушённо рассмеялась, вспоминая о нашем знакомстве, и, не расцепляя рукопожатия, потащила меня к своему месту в пятом ряду. – Я тебе заняла, садись. Не слишком далеко? Просто я такая долговязая, что ближе как-то постеснялась.
Незнакомому с ней человеку сложно было бы поверить, что этой женщине свойственно стеснение, но я уже знал, какая она тактичная, когда необходимо. Я невольно улыбнулся в ответ: было бы неправильно ничего не противопоставить её счастливому оскалу. Природа одарила Наоми крупными белоснежным зубами. Хотя, может, тут постарались и современные технологии.
Болтушка оборвала себя на полуслове, когда в зале внезапно стало очень тихо, а потом грянула короткая торжественная мелодия. На сцену вышел пожилой человек, невысокий, зато с безупречно прямой спиной. На его худом лице залегли глубокие морщины, а руки свисали почти безвольно, но гипнотический, как у удава, взгляд заставлял внимать с трепетом каждому слову великого учёного. Эти свинцово-серые глаза и негромкий уверенный голос знали во всём мире.
– Сегодня среди нас есть новые сотрудники, – начал доктор Шпилляйтер без предисловий, – я приветствую вас всех в Комплексе Специальных Лабораторий, Фабрик и Полигонов по Созданию Средств для Борьбы с Внепланетной Угрозой. Вы все прекрасно знаете, что скрывается за этим словосочетанием. Мы – оплот человечества по борьбе с Восходом, а это самый сложный и непредсказуемый объект в обозримой вселенной. Поэтому я призываю вас бросить все силы на его изучение и помощь тем, кто его изучает.
– Ты думаешь, он тут перед нами распинается? – шепнула Наоми мне в ухо, почти не разжимая губ. – Да-да, так Шпилляйтер и вышел речи толкать. Сидит себе, работает в своей норе, хитрый крокодил. Это голограмма.
– Серьёзно? – я был разочарован, хотя и ожидал, что Шпилляйтер выкинет что-нибудь подобное. Возможно, таинственность и отстранённость просто уже въелись в его натуру.
– Да, даже не новая запись. Каждые полгода слушаем про оплот. Так и называем между собой «пошли оплот слушать».
– А зачем тогда ходите? Разве совещание здесь будет для вас? Я думал, только для тех, кто работает над поверхностью.
– Ну, это своего рода ритуал. Поддерживает мотивацию и командный дух. Да и лишний повод прогуляться.
Я замолчал, чтобы обдумать её слова и дослушать речь, оказавшуюся, на удивление, краткой:
– Человечество должно быть предано делу по изучению и уничтожению космической угрозы. Потому что это дело может стать последним. Спасибо.
Глаза-свёрла перестали смотреть в душу (удивительно, как голограмма достигла такого эффекта, что пробрало каждого), и я заметно расслабился. Во время пятиминутного перерыва на сцену внесли стол, включили проектор, а часть сотрудников покинула зал.
– То есть ты не проводишь меня до жилого модуля? Пойдёшь на улицу?
– Нет, я уже погуляла. Пошли.
Я зашёл за своим багажом в помещение, где все пассажиры нашего автобуса также оставили свои вещи, а потом последовал за мисс Бёрнитолл. Точнее, доктором Бёрнитолл. Мы прошли по коридорам со стеклянными стенами мимо нескольких помещений, где сидели люди за компьютерами. Если честно, вид у них был не особо гордый и воодушевленный. Наверное, немного обидно столько стараться, чтобы потом всего лишь сидеть за монитором на самой верхушке Айсберга. Тем не менее, даже эти люди, несомненно, вносят вклад в общее дело. Я опасался, что у лифтов скопится очередь, но такой проблемы здесь не возникало: уж чего-чего, а лифтов в Айсберге было хоть отбавляй. Правда, чтобы попасть к лифтам, ведущим вниз, пришлось пройти две двери, открывавшиеся только при помощи карточек-пропусков. Мне выдали белый пропуск сотрудника младшего ранга, но и он казался настоящим сокровищем, магическим артефактом.
Я вдруг представил, как сижу в кресле-качалке в своём особняке (которого у меня пока нет и в помине), ноги мои укрыты пледом. Мне лет шестьдесят пять-семьдесят, вокруг сидят на толстом ковре маленькие внуки. Я достаю чуть дрожащими руками прямоугольную карточку из красивой шкатулки. Говорю: «смотрите, ребятки, этот знак – перечёркнутое солнце-глаз – означает, что человечество победило Восход. Это мой пропуск из Айсберга, он давно деактивирован, но служит свидетельством того, что я внёс вклад в спасение Земли…».
– Чего замечтался? – вернула меня к реальности Наоми. – Тебе в какую комнату-то надо?
– А как… это понять? Мне никто не сказал, – стушевался я.
– Вот эти цифры. – Она легко выхватила пропуск из моих судорожно сжатых пальцев и перевернула обратной стороной вверх, где был написан какой-то код – первые три цифры в коде означают этаж. Считаются они, понятно, вниз от поверхности.
– Первые три?! – воскликнул я, постепенно осознавая, что это значит. – Сколько ж их всего?!
На, казалось бы, такой базовый вопрос у Наоми не нашлось однозначного ответа.
– Явно больше девяноста девяти, – усмехнулась она, – ниже тридцатого рядовые сотрудники не живут. Потом жилье снова возобновляется в семидесятых для более привилегированных и посвящённых. Жилые отсеки для всяких легендарных личностей располагаются там где-то после сотого, почти в самом низу.
– А ты сама была там?
– Я здесь всего два года, – ответила Наоми, помотав головой, – сама работаю, в основном, на тридцать пятом, он в зоне верхних лабораторий. Или поднимаюсь в купол, в обсерваторию. Глубже шестидесятого не спускалась ещё ни разу. Но, возможно, меня скоро переведут в жилую зону на семидесятых. Блин, рассказала. Не хотела же, вдруг сглажу.
Буква после трёхзначного числа в коде означала один из четырёх секторов – северный, восточный, южный или западный. Мы вошли в лифт, который спускался в мой восточный сектор. Он выглядел внутри вполне обычно, как и в любой высотке. Кнопки там были только до тридцатого этажа, поэтому я так и не ответил себе на вопрос: «какого размера Айсберг». Хорошо, что моя комната находится в том же сегменте, что и у Наоми, и всего на три этажа выше. Ещё хорошо, что я успел устроиться на работу в этом году до того, как её перевели ниже, а значит, мы сможем даже есть в одной столовке. А также…
– Хорошо, что у вас можно выйти на любом этаже, а не только на своём, как в некоторых отелях, – озвучил я свои мысли.
– О, это ещё цветочки. У нас только кажется, что дисциплина железная. То есть в некоторых аспектах она действительно такая, но вообще мы свободные, как хиппи, веришь, нет?
– Скорее, нет, – ответил я, хотя не был уверен, что это вопрос. Я вспомнил вступительные испытания, въедливых охранников на КПП, голограмму герра Шпилляйтера, у которого даже раз в полгода не находится времени, чтобы выйти самому поболтать с новичками.
«Ноль девятнадцать, В, девятнадцать, сорок два точка ноль. Ноль девятнадцать, В, девятнадцать, сорок два точка ноль», – повторял я код со своего пропуска. Лифт увозил нас всё дальше от поверхности, и одновременно с тянущим чувством падения в животе меня обволакивал неопределённый липкий страх.

Глава 2. Лимб
Я бы даже удивился и разочаровался, если бы первая ночь в Айсберге обошлась без странного сна. Заснул я на удивление быстро, утомлённый тревогами. Но среди ночи подскочил с колотящимся сердцем: меня разбудили гром и стук веток по крыше, будто сама ночь пытается ворваться в комнату. Ну, какой здесь может быть гром, какие ветки? Я прекрасно помнил, что наконец-то попал в Айсберг и нахожусь на девятнадцатом этаже под поверхностью земли, поэтому сразу понял, что это сон.
Место было знакомым, и я знал с точностью до последнего слова, что сейчас произойдёт, хотя наяву этот эпизод редко всплывал в моей памяти. Я ещё совсем малыш, и мы живём в доме маминых родителей в Японии. Мамы нет дома: она медсестра и сегодня работает в ночную смену. Крыша традиционного японского дома кажется тонкой и непрочной, как рисовая бумага, и я вздрагиваю при каждой вспышке молнии, что озаряет просторную пустую комнату, съёживаюсь на своём татами и натягиваю на голову одеяло. Услышав мои всхлипы, отец пришёл в комнату. Я бы и сам пошёл к нему, если бы испугался её хоть чуть-чуть сильнее.
– Боишься грозы? – спросил он, опускаясь на колени возле моей постели. Мне было немного неловко из-за того, что я разбудил родителя посреди ночи. Тем более, при взгляде на рослую широкоплечую фигуру отца и его спокойное умное лицо (казалось, он легко может найти ответ на любой вопрос), мой страх сразу стал отступать.
– Я боюсь ночи, – тихо ответил я, доверчиво хватаясь обеими ручонками за его большую сильную руку.
– Ночь страшна, Райто, это верно, – серьёзно ответил он, слегка нахмурив густые чёрные брови, – и она всегда кажется длиннее, чем на самом деле.
– И что же делать? – спросил я.
– Можно пойти на Восток, чтобы побыстрее увидеть солнце, – он по-доброму усмехнулся, – но можно и стоять на месте или идти на Запад: не так важно, что ты делаешь, ведь каждое мгновение приближает тебя к восходу.
Дальше события сна разошлись с реальностью: на самом деле папа сидел на полу возле татами, держал меня за руку, а второй гладил по голове, пока я не уснул, что, конечно, произошло задолго до рассвета. А во сне солнце взошло сразу же, словно за всеми четырьмя тонкими стенами одновременно, хотя некоторые из них были внутренними.
«К восходу… Приближает тебя к восходу. Тебя к… Приближает к восходу. К восходу…» – Мягко рокочущие слова накатывали друг на друга, словно волны, бежали наперегонки, приближаясь и разрастаясь. Свет тоже разрастался: за стенами, внутри комнаты, в глазах отца и во мне самом. Я чувствовал его жар в животе, в голове, в глотке…
Проснувшись по-настоящему, я ощущал это тепло ещё несколько секунд где-то у себя под кожей, а во рту стоял острый вкус, будто я зажевал перца Чили. К счастью, всё прошло, стоило только выпить стакан воды. В первый день нам великодушно позволили отоспаться, а уж потом приходить представляться и знакомиться, так что я чувствовал себя (о чудо!) вполне отдохнувшим. Лёгкая эйфория охватила меня с самого пробуждения, ещё до того как я принял таблетки, по привычке сделав это скрытно. В комнате было пока не особо уютно: кремовые стены, пружинистые плитки из непонятного материала на полу, белая ванная. Разумеется, никакого дерева – разве что имитация, ведь нельзя допустить в Айсберге пожара. Окно изображает экран с подоконником. Ничего, скоро я украшу комнату всякими безделушками, повешу на экран занавески, может, даже раздобуду коврик. Парень в зеркале с миндалевидным разрезом глаз и всклокоченными чёрными волосами выглядел даже сносным. Особенно, если смотреть без очков.
– Ты офигенный! – сказал я ему, театрально ткнув пальцем в отражение и состроив подобие улыбки. Оно, разумеется, ответило тем же. Интересно, чем тут кормят? И смогу ли я самостоятельно добраться до столовой? Вчера Наоми проводила меня до самой двери комнаты, зато всё объяснила: цифры, написанные после буквы, которая обозначает сектор (северный, восточный, южный или западный) – это номер комнаты, в которой ты живёшь. Получается, Айсберг похож на гигантскую стопку таблеток, постепенно сужающуюся книзу, а затем, по слухам, разветвляющуюся и переходящую в сеть запутанных тоннелей. Некоторые уровни-таблетки полностью занимали лаборатории, фабрики и полигоны. Некоторые, более тонкие, были наглухо залиты различными изоляционными материалами: бетоном, бакелитом, даже металлом, и только шахты лифта пронизывали их. Да, не очень-то экономно, но нужно ведь спрятать от Восхода разработки против него самого. В жилых уровнях комнаты располагались по периметру (поэтому имели не совсем квадратную форму) и все выходили в общий круговой коридор. Сплошной ряд входных дверей прерывали входы в четыре лифта, которые приходились на центры секторов. Обширное пространство в центре делилось на четыре части: столовую, сад с живыми растениями и журчащими водоёмами, выполнявший роль комнаты отдыха, тренажёрный зал и опять же что-то полезное: например, лабораторию. Столовая, комната отдыха и тренажёрка были высокими помещениями, объединяющими три этажа, чтобы у подземных жителей не развилась агорафобия.
Последнее число кода на карточке, обычно дробное, это код твоей специальности. Например, мои «сорок два точка ноль» означали психиатра. Нас было не так много в Айсберге, я единственный, кто работал на верхних уровнях. В мои обязанности входило не только лечить и консультировать тех, у кого возникли явные проблемы, но и просто опрашивать сотрудников об их состоянии и настроении. Форма одежды для меня предполагалась достаточно свободная: «белый верх, тёмный низ», если, конечно, меня не понесёт в какое-нибудь специальное помещение. Я надел белую рубашку, которых захватил в Айсберг целых семь, чтобы точно не испытывать недостатка, строгие узкие чёрные брюки и даже галстук: хоть в первый-то день нужно изобразить из себя приличного человека. Но наушники в уши всё же вставил. Здорово чувствовать себя не лошком с устаревшим плеером, а очень предусмотрительным человеком. Я не понимаю современную музыку, поэтому предпочитаю слушать классику, в основном, второй половины двадцатого века. Да уж, не думаю, что «The Beatles» могли представить себе, что их будут слушать в таком месте… Но это не помешает мне послушать мой любимый рок-н-ролл.
Через какую-то неделю я буду чувствовать себя в этом подземном королевстве как дома. Даже серый коридор, закругляющийся с обеих сторон, чтобы замкнуться где-то по другую сторону громадного комплекса, не заставил меня оробеть, а унылые белые лампы, круглые, как иллюминаторы, радовали не хуже новогодних огней. Я жил в восточном секторе, а значит, напротив сада, и стеклянная стена позволяла видеть сочную зелень неприхотливых суккулентов. На зелёных пуфиках и диванчиках среди клумб сидели люди и болтали, улыбаясь. Хотя в это время (рабочий день давно начался, а до обеденного перерыва ещё далеко) большинство были на своих рабочих местах. Я приветственно махал немногочисленным встречным и улыбался, невольно думая о том, что будто здороваюсь с черепахами в террариуме.
В какой-то момент двое людей, стоящих у огромного алоэ, не ответили мне на приветствие. Они внимательно всматривались куда-то мне за спину, в коридор. Я обернулся. Оказывается, двери, которые я прошёл несколько секунд назад и даже не заметил, были ещё одним лифтом. Интересно, куда ведёт шахта – на нижние уровни? И может ли им воспользоваться рядовой сотрудник?..
Из лифта как раз вышла группа людей в широких белых халатах, похожих на балахоны. Их было четверо, и они шли, окружая кольцом… Сначала я думал, что мне показалось. Да быть такого не… Я на всякий случай вынул один наушник, как будто это помогло бы узнать, не обманывает ли меня зрение. Между головами в медицинских шапочках, широкими спинами и ногами в бахилах двигалась тщедушная фигурка ребёнка. Пол сразу определить я не смог, но не было сомнений в том, что дитя абсолютно голое. Худая спина и ноги, волосы короткие и светлые, будто выбеленные, и благородное спокойствие стоика. Я не осмелился спросить, что происходит, потому что слишком оробел от странной торжественности этой процессии. Проходя мимо меня, она не притормозила, и у меня возникла мысль о больших белых приведениях: ни одна из фигур в халатах даже глазом не повела. Зато ребёнок, точнее, как оказалось, девочка лет четырнадцати, на мгновение показавшись полностью, взглянула мне прямо в глаза. Я вздрогнул, пронзённый взглядом двух серых льдинок. Показалось даже, что в коридоре стало чуть холоднее и темнее, а Ливерпульская четвёрка у меня в наушнике сбилась и заиграла уже не с таким энтузиазмом.
Девочка отвела глаза, и наваждение исчезло. Только тут я обратил внимание на тонкие трубки, выходящие у неё из основания затылка и возвращающиеся под кожу под левой лопаткой. Может, это андроид? Но я и представить не мог, что хоть где-то, даже в Айсберге, уже могут создавать таких реалистичных роботов. Я молча проводил процессию взглядом, пока последние люди в белом не скрылись за поворотом, и быстрым шагом преодолел оставшееся расстояние до столовой. Наоми говорила, что сегодня в первой половине дня специально взяла выходной, так что пусть и соизволит объяснить мне, что у них тут творится. Конечно, удобнее было бы ей позвонить, чтобы наверняка прийти в столовую в одно время. Но мобильные телефоны запрещены в Айсберге. Может, оно и к лучшему: хоть где-то можно отдохнуть от социальных сетей и бесконечных звонков.
В столовой было довольно оживлённо: как я знал, у большинства сотрудников Айсберга плавающий график. Это удобно, потому что помещения для отдыха никогда не пустуют, но и не бывают переполнены. Я спустился по полупрозрачным лесенкам вдоль стен, вызывавшим с непривычки лёгкое головокружение, с балкона под потолком на нижний ярус столовой. Взял посуду и подошёл к шведскому столу, который предлагал довольно большой выбор очень вкусной еды. Вспомнив сон о мамином доме в Японии, я взял себе салат из морской капусты, жареный тофу и сладкие роллы. Держа поднос, я стал озираться в поисках Наоми и издали заметил её густую кудрявую шевелюру. Подошёл и грохнул еду на стол немного громче, чем планировал. Двое собеседников Наоми Бёрнитолл, которые до этого о чём-то смеялись, с любопытством посмотрели на меня. Наверное, в Айсберге новое лицо – это уже развлечение.
– У вас там ребёнок, – без обиняков начал я.
– Привет, Райто. Подожди, что? Какой ещё ребёнок?
– Голый. Точнее, голая. Я встретил странных людей на своём этаже, которые вышли из лифта вместе с девочкой абсолютно без одежды.
– Ого, да ты везунчик! – Нахмурившаяся женщина снова улыбнулась во все тридцать два. – Первый день в Айсберге, ещё даже работать не начал, а уже встретил Аврору! Мы это считаем хорошей приметой.
– Аврору?! – почти вскричал я. Вообще-то я человек не очень эмоциональный, но меня просто поразил контраст между розовощёкой девушкой с горящими воодушевлением глазами, которую мы все видели по телевизору, и этим равнодушным усталым созданием… – Так это та самая?
– Да, наша надежда, наш ангел. Дева, что полетит навстречу Восходу.
– Чтобы собрать о нём инфу и помочь нам взорвать к чёрту эту хреновину, – встрял в разговор полноватый мужчина с бодрым холёным лицом. Его развязный английский натолкнул меня на мысль, что он американец. Да и небольшие бакенбарды и трёхдневная щетина делали из него настоящего ковбоя.
– Всё верно, Фрэнк. Её, наверное, вели на тренировки или процедуры.
– Но почему всё-таки она… – не сдавался я.
– Да что ты заладил «голая, голая». Что ты там не видел, – беззаботно рассмеялась Наоми, чем, признаюсь, немного меня шокировала, – ты же, как и все мы, проштудировал гору литературы о Восходе. Так что знаешь, какие шутки он творит с сознанием людей… Может, например, заставить тебя возомнить, что у тебя три руки или рост полкилометра. Большинство людей это шокирует и выводит из строя, поэтому Аврору тренируют не придавать значение своему телу и тому, что с ним происходит. Да что я тебе объясняю, Райто, ты же сам психиатр.
– О, вы наш новый психиатр? – живо поинтересовалась светловолосая женщина, сидящая по левую руку от меня.
– Ах да, я же вас не представила! – спохватилась Наоми. – Это Райто Феникс, «сорок два точка ноль» верхних уровней.
– Надеюсь, вы останетесь подольше, а то обычно мозгоправы у нас не задерживаются, – женщина слева хихикнула, будто рассказала шутку.
– Хотите сказать, меня скоро уволят? – удивился я.
– Вовсе нет! Наоборот повысят, отправят на более глубокие уровни. Видимо, там вы нужнее. У глубинных сотрудников такой стресс… Кстати, очень приятно, доктор Феникс. Меня зовут Эмма Лебен, я авроробиолог.
– Э… Изучаете жизнь Авроры? – глупо спросил я, на этот раз развеселив не только смешливую Эмму, но и всю компанию.
– Нет, я изучаю, как Восход влияет на различные организмы. Почти за тридцать лет, что мы его знаем, успела появиться и такая специальность. Жду не дождусь, когда Айсберг нанесёт финальный удар, и я смогу стать просто биологом! – я отметил, какой искренней и доверительной вдруг стала её интонация. Женщина запоздало протянула мне руку для рукопожатия и забыла отпустить, замечтавшись. – Уеду из этого общественного склепа куда-нибудь в Новую Зеландию, где только море и зелень, буду изучать коралловые рифы, а на досуге заниматься сёрфингом и…
– А моё имя Фрэнк Паудер, – встрял второй сосед Наоми, «ковбой», – я программист-робототехник, специализируюсь на системах самонаведения.
Он так крепко пожал мне руку, что моя бледная длань с тонкими пальцами болезненно хрустнула.
– А что у вас за имя такое интересное? – поинтересовался он и добавил, чтобы смягчить интонацию: – если можно спросить.
В принципе, я тоже был не против немного рассказать о себе:
– Моя мама японка, поэтому родители выбрали японское имя, и раннее детство я провёл в этой стране, – я чуть не сказал «Стране Восходящего Солнца», но решил, что это словосочетание в Айсберге вряд ли пользуется популярностью, – а мой отец, мистер Феникс, преподаватель.
– Давай позже познакомим друг друга со своей генеалогией. Прежде чем ты засядешь в кабинете на десятом этаже и начнёшь показывать всем подряд всякие кляксы Роршаха, я хочу показать тебе кое-что особенное. То, ради чего мы здесь собрались, – сказала Наоми.
– Мы вчетвером, в столовой? – пошутил я. На самом деле, понятно, что имелось в виду, ведь Наоми физик и астроном. Она покажет то (а может, всё-таки того?), ради чего был построен Айсберг, этот кит, сокрывший в своём чреве уже три тысячи человек. Но сначала – завтрак!
Я не участвовал в общем разговоре, делая вид, что задумался и сосредоточился на еде, но на самом деле украдкой разглядывал своих новых коллег. Мне было интересно слушать их беседу, обрывки удивительных с непривычки новостей Айсберга, которые в устах этих учёных звучали совершенно обыденно. Но больше всего разошёлся с моими ожиданиями их облик: в социальной рекламе-то сотрудников Айсберга показывают в строгих костюмах либо идеально белой спецодежде, а то и вовсе в анти-восходных скафандрах… А тут ковбой, засмеявшись с набитым ртом, просыпает крошки на клетчатую рубашку, ярко накрашенная Эмма Лебен будто выбралась поболтать в кафе с подружками, а упругий бюст Наоми обтягивает спортивная футболка. Ну и ну… Хотя пару мужчин в белых рубашках и молодую женщину в офисном брючном костюме я всё же заметил, оглядев зал. Они, как и я, держались довольно скованно – видимо, тоже новички.
После завтрака Наоми попрощалась с Эммой и Фрэнком, и мы снова поднялись на лифте в купол. Там она показала мне обсерваторию, куда иногда поднималась для наблюдений. Телескоп Айсберга входил в десятку самых крупных телескопов Земли. А ещё комплекс постоянно получал в реальном времени информацию от остальных телескопов «большой десятки». Нет ничего удивительного в том, что с момента обнаружения Восхода все космические исследования, в основном, сосредоточились на нём. Хотя меня лично это удивляло. Иногда я даже позволял себе кощунственную мысль: «Ну, Восход и Восход. Летает себе в глубоком космосе по хаотичной траектории, мерцает, иногда насылает на людей глюки». Она закралась ко мне в голову и сейчас, несмотря на трепет, когда я глядел на оранжевый полумесяц Восхода на огромном вогнутом экране.
– Оно действительно похоже… Ну… На Восход, – наконец проговорил я, не зная, что ещё сказать.
– Да-да, узкий полумесяц на фоне чёрного диска. У некоторых наоборот вызывает ассоциацию с солнечным затмением. Когда его впервые увидели, приняли за двойную звёздную систему. Знаете же, что бывают системы из двух звёзд, из нескольких звёзд, а иногда встречаются даже из звезды и чёрной дыры.
– Восьмая про-гипотеза природы Восхода, «Звезда-дыра», выдвинута астрономом Эдвардом Хоулом из НАСА, опровергнута на основе исследований М. Истейка и Р. Онга из Айсберга, – скучным голосом процитировал я, – конечно, я читал «Тысяча и одну гипотезу о Восходе». А кто из нас нет? Кстати, интересно, что большинство про-теорий отвергнуты именно учёными Айсберга.
– Ты, я вижу, не впечатлён? – хитро прищурилась Наоми. – Ну, конечно, чтобы мы не паниковали, учёные и правительства разных стран многое приуменьшают. Да и сложно паниковать тридцать лет подряд, основная истерия по Восходу улеглась после первых пяти лет и вспыхивает вновь, только если он особо сильно чудит. Но мы, сотрудники Айсберга, я имею в виду, не зря проходили столько психологических проверок. Потому что нам предстояло узнать, что Восход чудит постоянно. Вот как ты думаешь, что значит «движется хаотично»?
– Значит, невозможно предсказать его траекторию.
– Ага, так я и знала: представляешь, что он порхает по космосу, как бабочка. А он… Ну-ка, взгляни на экран.
Я послушно посмотрел на экран, от которого отвернулся всего несколько мгновений назад, и увидел лишь звёздную черноту.
– А… где он? – ошарашено спросил я.
Наоми начала сдавленно хихикать, прикрывая рот рукой. Постепенно к ней присоединились учёные с ближайших рабочих мест, а потом и искренний, уже не сдерживаемый хохот охватил всю обсерваторию. «Где-е-е о-он!» – то и дело проносились стоны, как будто люди повторяли финальную фразу анекдота или даже припев любовной баллады. Маленький паренёк в очках, хрюкая от смеха, кинул своему соседу свёрнутую зелёную бумажку. Поодаль некоторые тоже перекидывались мелкими купюрами и монетами.
– Они спорили, что ты это скажешь. Все новички так говорят, – пояснила Наоми, отсмеявшись, – у вас ещё такое уморительное лицо при этом… А Восход может быть сейчас где угодно: в соседней галактике, в центре Млечного Пути, возле Плутона, а может упасть тебе на голову. Также он может иметь случайную массу и форму, излучать в совершенно другом спектре…
– Так, может быть, это разные объекты?
– Двенадцатая про-гипотеза природы Восхода… – начала Наоми лекторским тоном, как я ранее.
– «Множество объектов». Помню-помню.
– Теперь ты понял? В ближайшие дни астрономы всей Земли будут лихорадочно искать его. Может, это почти ничего не весящее рисовое зёрнышко за сотни световых лет отсюда, и мы даже не увидим его до следующего перевоплощения. А может, это объект с температурой центра голубого гиганта и массой крупной чёрной дыры. То, что ты, скажем, у себя в Японии, а крокодил в Африке, не значит, что крокодил не опасный. А грёзы ты когда-нибудь…
Я понял, что она хотела спросить, испытывал ли я на себе галлюциногенное влияние Восхода, но сочла, что мы не настолько близкие друзья. Тем более, здесь полно людей. Тема посланий Восхода считается очень интимной даже здесь, в Айсберге, где он не может добраться до наших разумов. Ведь они всегда производят сильное впечатление, а некоторых даже сводят с ума. Возможно, я и «словил Восход» когда-то, но не мог сказать наверняка: моя собственная тайная болезнь часто подкидывает нечто подобное, если надолго забыть о таблетках.
– Давай я лучше тебя ещё напугаю. – Она повела меня опять вниз, в архив.
– Доктор Бёрнитолл! Наоми! – крикнул кто-то нам вслед.
– А?
– Когда закончишь бойскаутские страшилки, передай своего друга другому экскурсоводу, пожалуйста. Ты нам нужна для поисков, сейчас уже начались истеричные звонки от президентов, НАСА, Роскосмоса и…
Наоми закатила глаза и шепнула: «и так каждый раз».

Глава 3. Где он?
Когда Наоми Бёрнитолл заверила коллег, что вернётся при первой же возможности и примется за работу с утроенной эффективностью, мы спустились обратно под землю, но не глубоко – всего на пять ярусов. Наоми объяснила, что особо важную информацию, которую нужно скрыть от Восхода, здесь не хранят, зато от людей она защищена вполне надёжно. Я живо представил КПП Айсберга, его крепостные стены и многочисленных охранников. Кибер-защита, уверен, у них на не менее высоком уровне. Думаю, ни человек, ни информация не могут попасть сюда без ведома Шпилляйтера. Как и выбраться отсюда или, в случае информации, просочиться наружу. – Вот, смотри, друг мой. – Наоми приложила к специальному сканеру свою карточку сотрудника, чтобы компьютер включился. Выхода в интернет у него, конечно, не было, поэтому она подключилась к локальной сети архива. – В прессу просочилось мало информации о первой экспедиции к Восходу. В тот период он был размером с Луну и вращался вокруг Сатурна – один из самых близких подлётов к Земле за всю историю. – Две тысячи шестидесятый? – Дата была проставлена в углу снимка с группой людей в скафандрах. На их лицах застыла гордая решимость: губы крепко сжаты, глаза горят. Мой взгляд приковал один из космонавтов, но Наоми уже листнула слайд, и мысль не успела оформиться. – Да, чуть больше тридцати лет назад. Старт прошёл нормально, и мир затаил дыхание. Когда исследовательский корабль пролетал мимо Марса, началось это: – она снова листнула. Я увидел фотографию, сделанную с помощью орбитального телескопа, – Восход превратился в гигантский сияющий ананас. Да-да, сотрудники Айсберга, который тогда ещё был не Айсбергом, а небольшой льдинкой, отреагировали так же, как ты. Нервный смех, переглядывания, попытка найти неисправность в аппаратуре. И тут отважных космических исследователей начало не по-детски плющить, уж прости за мой сленг. Прямые трансляции из рубки корабля по телевидению прекратились, потому что космонавты беззастенчиво несли бред на камеру, нецензурно ругались, плевались… Сначала на Земле думали, что это шутка, перформанс или демонстрация, спланированная заранее, но нет. Отчёты становились всё путаннее, автоматическая пересылка результатов измерений прекратилась: экипаж сам испортил аппаратуру. Иногда они лишь присылали записи голоса, фотографии, даже чёртовы селфи. Доктор Бёрнитолл включила аудиофайл. Я хотел остановить её, поняв, что не хочу слушать это, но не посмел издать ни звука. – …Нам не нужен дьявол, чтобы быть чудовищами, – отчётливо, но пугающе отстранённо произносил женский голос, а на фоне слышалось какое-то отвратительное бульканье, – нам не нужен бог, чтобы спасти свои души. Потому что у нас их нет. Мы тонем во лжи, тонем в себе, тонем в космосе, тонем друг в друге. Восход видит твою реальность. Восход видит все реальности. Восход видит, что все они не реальны. Восход видит. Восход… – её голос перешёл в ржание раненой лошади (и это не метафора, звук был точно такой, как если бы на космический корабль притащили раненную лошадь), и запись оборвалась. Дальше пошли фотографии: смазанные, искажённые, некоторые в негативе. – Это неисправность камер? – Может быть. А может, они сами портили качество и накладывали фильтры, чтобы передать, что они чувствуют. Они совершенно лишились рассудка, Райто. Ломали корабль, устраивали оргии, убивали друг друга… На экране мелькали лица: безумные, смеющиеся, плачущие, окровавленные. У одной женщины не было уха. На последней фотографии молодой мужчина целовал своего коллегу, который был давно мёртв от многочисленных ран. – Земля умоляла их повернуть назад. Там оставалось, вроде, двое выживших из пятнадцати. Что бы Восход ни показывал им, это было слишком ужасно.
– В новостях говорили, что он просто убил их… – прошептал я, закусив нижнюю губу и вцепившись в подлокотники стула.
– Он и убил. На подлёте к Сатурну Восход испепелил исследователей вместе с кораблём. Даже не на атомы – на элементарные частицы. Астрофизики поражались, как столь мощный взрыв не разнёс Сатурн, некоторые даже говорили, что это очередная иллюзия, но катастрофу видели все мощные телескопы Земли, а потом зонды уловили многие долетевшие от взрыва частицы. Я молчал. В ушах до сих пор стоял голос «Восход видит, что все они нереальны. Восход видит. Восход…».
– Но это не страшно, – сказала вдруг Наоми.
– Что не страшно?! – я не понял её, потому что страшно в этой истории было абсолютно всё.
– Не страшно, что он свёл их с ума. Не страшно, что распылил. Это могут и люди, если постараются. Знаешь, что действительно страшно?..
Я взглянул на приятельницу с беспокойством: с такой интонацией обычно разговаривают мои пациенты. Наоми тяжело дышала, на глазах теряя самообладание:
– …Потом он собрал их вновь. Воссоздал до последнего атома. Не только руки, ноги, кишки – Восход восстановил мозги космонавтов до последней нейронной связи, так что не потерялось ни одной черты характера, ни одного воспоминания. Он вернул их души, чёрт подери, из небытия, понимаешь, Райто?! – Наоми почти кричала, возмущённо и испуганно, как будто это я был виновен в тех событиях. На фоне кофейной кожи лица белки выпученных глаз выделялись особенно ярко. Но, думаю, я сам выглядел не намного лучше, оглушённый смыслом её слов.
– Поэтому вы считаете его разумным?
– Не только. Весь Айсберг трудится над тем, чтобы вывести для Восхода хоть какую-то закономерность: периодичность свечения, чередование форм – что угодно, лишь бы последовательное. Но он нарушает собственные правила снова и снова, постоянно удивляя нас все эти тридцать лет. Будто насмехается.
– Но ведь правила придумываете вы. Нельзя исключить вероятность, что вы просто ошибаетесь.
– Не-ет, ты не понимаешь: ни одно физическое тело не может быть настолько хаотичным. Восход хаотичен нарочно.
Это было сказано с такой железобетонной убеждённостью, что я даже не попытался спорить. Тем более, мои мысли уже были заняты другим.
– Выходит, космонавты всё же вернулись домой… Что они рассказали?
– Многое. Они охотно пересказывали свой опыт, только никто ничего толком не понял. Насчёт некоторых аспектов их тщательно допросили…
Почему-то мне очень не понравилось, каким образом Наоми произнесла эти слова.
– Но подробные отчёты об этом уже более засекречены. Расспросишь подробнее у психологов нижних уровней, когда тебя повысят. Если честно, всё, чем мы занимаемся здесь, наверху, это просто наблюдения и описания, плюс сотрудничество с внешним миром. Настоящая наука, которой предстоит спасти человечество, создаётся в глубине. Там ты сможешь даже лично поговорить с участниками экспедиции, если, конечно, заслужишь доверие доктора Шпилляйтера.
– Было бы здо… погоди, что?! – я аж подпрыгнул на удобном крутящемся стуле архива.
– Ну да! А ты думал, их просто-напросто отпустили гулять по Земле? Это ведь уже не те люди, пускай даже с идентичными телами и разумами. Восход прожевал их, переварил и слепил заново по невообразимой технологии. Мало ли, что он засунул в них! Может, эти люди – бомбы с часовым механизмом. Возможно, их вообще следовало уничтожить, но получаемая от них информация слишком ценна.
– Но они же столько перенесли… – возмущённо ответил я, в груди начинал закипать гнев, хотя я и понимал, что приятельница права с практической точки зрения, – можно сказать, они герои, а их тридцать лет держат в подвале, вместо того, чтобы отпустить к своим семьям! Близкие космонавтов, как и весь мир, считают их погибшими! Не такого отношения я бы ждал, если бы был героем Земли.
– Они знали, на что идут, Райто. И сейчас они продолжают работать на благо человечества: рассказывать всё, что узнали, заниматься исследованиями…
– Можешь ещё раз показать фотографии участников первой экспедиции? – попросил я. Смутная неоформленная тревога засела в мозгу, как заноза.
– Конечно. Можно даже открыть личные дела, а что? – Она оттеснила меня от клавиатуры и принялась вводить запрос.
– Один из космонавтов показался мне знакомым.
– Ты ведь понимаешь, что это невозможно? – усмехнулась она. – Тридцать лет назад тебя ещё на свете не было, а после этого они, по твоему собственному выражению, «сидели в подвале».
Но я уже не слушал её. На экране появилась фотография высокого мужчины, темноволосого, широкоплечего и улыбающегося. На вид ему было около тридцати трёх. Крупные руки сложены на толстой книге, скорее всего, «Тысяча и одной гипотезе о Восходе», крупные правильные черты лица сразу вызывают симпатию и доверие. Подпись возле фотографии гласила: «доктор Джозеф К. Твин. Родился в две тысячи двадцать восьмом году, ошибочно считался погибшим в две тысячи шестьдесят первом. Астрофизик, авророфизик. Возглавлял первую экспедицию к объекту „Восход“».
– Это… – проговорил я на вдохе, поперхнулся, хотел продолжить, но заставил себя умолкнуть. Какому психиатру хочется прослыть сумасшедшим? Что подумает Наоми, если я вот так возьму и выложу: «Это никакой не доктор Джозеф К. Твин, это мистер Ричард Феникс, мой отец».
– Ты не знаешь, был ли у него брат? – невнятно спросил я, хотя был уверен, что даже близнецы не могут быть столь идентичными.
– Без понятия. Почитай его биографию в личном деле. А если останутся вопросы, сможешь сам их ему задать, когда попадёшь вниз. Вот и дополнительная мотивация для продвижения по службе.
Столько потрясений и загадок за один день… Меня это мотивирует скорее зарыть голову в песок. Я поблагодарил Наоми за экскурсию и просвещение насчёт Восхода и, наконец, отправился в свой кабинет. Нужно было проанализировать кучу анкет о психологическом состоянии, которые заполнили все сотрудники центра. Конечно, основной мой профиль – психиатрия, а не клиническая психология, но, не буду скромничать, я довольно широкопрофильный специалист. А других в Айсберг и не берут.
Можно без преувеличения сказать, что этот комплекс – средоточие величайших умов нашего времени. Но, несмотря на высокий интеллект, некоторые из сотрудников, как я выяснил, не избавлены от суеверий. В разгар рабочего дня ко мне в кабинет аккуратно, почти робко постучались.
– Да-да, войдите. – Мой кабинет находился в медицинском отсеке десятого уровня, поэтому нужно было получить специальный талон, чтобы туда попасть. Так что я знал, что меня не отвлекут по пустякам: этого человека уже направили ко мне.
– Доктор Райто Феникс? – на всякий случай спросил низенький молодой человек в очках с тонкой оправой. Я узнал его: видел сегодня утром в обсерватории. Кажется, он делал ставку на то, что я скажу «где он?».
– Ну да, это я, Райто, собственной персоной, не близнец и не самозванец, – ответил я, дружественно улыбнувшись. Но астроном, похоже, не оценил моего юмора.
– Да, конечно, меня же к вам направили. Но всё равно не шутите так.
– Простите. Присядьте на кушетку и расскажите, что вас беспокоит, – я извинился, так как опасался, что нарушил какое-то негласное правило Айсберга. Кушетка больше напоминала уютное кресло и была даже покрыта пледом. Вообще, в помещении, в котором я принимал пациентов, было много разных мелочей, и обстановка получалась даже более домашняя и расслабляющая, чем в моей жилой комнате. В принципе, вполне логично, раз сюда приходят те, кому Айсберг особенно действует на нервы.
– «Доктор» перед вашим именем означает только то, что вы врач, или вы уже и докторскую защитили? – вдруг спросил он.
– Я… Нет, я кандидат наук, но ещё не доктор.
– И всё же, вы уже в Айсберге… Сколько вам лет, если можно спросить?
– Двадцать восемь, – я не показывал лёгкое раздражение, которое у меня начал вызывать этот человек. Как говорится, обычно вопросы задаю я, но я не дал ему ввести меня в замешательство, догадавшись о предпосылке вопроса: – вы сомневаетесь в моей компетенции?
Маленький человек промолчал. По моим прикидкам, он был ниже меня почти на голову и субтильнее, хотя я и сам ростом и телосложением пошёл не в отца. А вот возраст при первой встрече я определил неверно: в бодром белом свете обсерватории астроном показался мне совсем молодым парнем, но теперь я понимал: он старше меня на несколько лет.
– Просто мне очень тревожно, доктор, – вздохнул посетитель. Из голоса исчезли намёки на напористость, – я немного почитал о вас в сводке о сотрудниках. Ваша основная работа посвящена снам?
– Ну, не совсем снам, а физиологическим и биоэлектрическим процессам в коре больших полушарий головного мозга в некоторых фазах сна и способам их медикаментозной…
– Мне в последние дни снятся очень странные сны, – медленно и тихо проговорил он, явно не слушая меня. Да что я ему, толкователь? Хотя, во время рассказа о сне я куда больше узнаю о том, что его беспокоит, по интонациям и его собственным комментариям, попыткам истолкования.
– Это и есть то, на что вы жалуетесь?
– Да.
– Отлично, тогда заполните небольшую анкету и начинайте рассказывать.
Он откинулся на кушетку, снял очки и положил на столик рядом. Задумчиво потёр переносицу. Я вывел на небольшой экран у кресла электронную анкету, пациент заполнил своё имя и некоторые личные данные. Далее последовали вопросы о примерной средней длительности сна в сутки, проблемах при засыпании и подъёме, прерывистости ночного сна, принимаемых лекарствах, пристрастии к алкоголю и прочее в этом духе. И, наконец, мужчина начал подробно, с паузами пересказывать мне свои сны. Иногда ему трудно было формулировать образы словами, он что-то изображал пальцами в воздухе и болезненно хмурился. Это не было озвучено, но я догадался, что он подозревает в качестве причины снов влияние Восхода.
– На каком уровне вы живёте? – спросил я во время очередной напряжённой паузы.
– Уровне? – он словно всплыл из неглубокого транса. – Двадцатый.
– Угу, – важно кивнул я, – тогда, разумеется, исключены любые причины, связанные с воздействием извне.
При этих словах он шумно выдохнул.
– Но мне рассказывать до конца?
– Да, разумеется.
Выговориться ему уж точно не помешает. Меня проинструктировали по поводу любых проявлений, напоминающих влияние Восхода, и если кратко, инструкции сводились вот к чему: сообщать обо всём, хоть немного подозрительном. Поэтому я, разумеется, составлю отчёт, а также прогоню все подробности его снов через специальную нейросеть, определяющую ВВВ – «вероятность воздействия Восхода». Но я решил напрасно не беспокоить беднягу: то, что мне пришлось выслушивать, не тянуло даже на сюжет для моих собственных галлюцинаций, что уж говорить о грёзах, насланных могущественным внепланетным разумом. Боже, это же просто унылый побочный продукт подсознания перетрудившегося научного работника…
– …А эти лягушата…
– Младенцы-лягушки, доктор. Они были не детёнышами лягушек, а именно человеческими младенцами с чертами взрослой лягушки.
– Допустим. Они смеялись презрительно или скорее вызывающе?
– Думаю, всё-таки презрительно. И знаете, как-то театрально, что ли.
– Окей, – я записал очередную бессмысленную подробность, нужную исключительно для ВВВ-нейросети.
– Я выпишу вам седативное, но раз проблем с внезапным ночным пробуждением не возникало…
Не успел я сказать, что не буду прописывать ему снотворное, как кабинет залил оранжевый свет. Свет настолько внезапный и яркий, что мне показалось, будто мы очутились внутри гигантского пульсирующего мандарина. А потом раздался голос:
– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Внимание всем сотрудникам Айсберга. Объект «Восход» зарегистрирован в оранжевой зоне. Повторяю: объект «Восход» вновь найден и располагается в оранжевой зоне. Всем сотрудникам основного состава со специализацией от нуля до тридцати немедленно занять свои позиции. Всем сотрудникам запасного состава и с номером специализации больше тридцати немедленно пройти на защищённые уровни. Следуйте инструкциям на информационных табло. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.
Понятное дело, спокойствием тут и не пахло. У меня появилось чувство, будто все мои потроха переложили колотым льдом, как в мясном магазине. Астроном, авророфизик, или кто он там, встал и направился к двери, не сказав ни слова, даже забыл надеть очки. Его лицо побелело, хотя в рыжем свете не столь заметно, и покрылось влагой, как лягушачье брюшко.
– Вы в порядке? – спросил я, тоже вскочив со стула, схватив со столика очки пациента и догнав его. – Точно сможете дойти, куда нужно?
– Это мой долг. Идите в укрытие. И молитесь своим богам, или в кого вы там верите.
– Что такое оранжевая зона? – спросил я напоследок, перекрикивая синтетический женский голос, бесстрастный и властный, нагоняющий жуть.
– Он в Солнечной Системе. Как в шестидесятых, – бросил напоследок маленький человек, который боялся собственных снов. И я потерял его в потоке других людей, направляющихся наверх, а меня самого увлёк встречный поток: сотрудники со специализацией тридцать один точка ноль, тридцать один точка один, тридцать два и так далее. Мы работали не с Восходом, а с людьми, которые работают с Восходом, поэтому спешили в укрытие. Чтобы потом, когда всё закончится, залечить их телесные и душевные раны, накормить их, поддерживать Айсберг в рабочем состоянии. Если всё это к тому времени ещё будет иметь значение.

Глава 4. Казни

До убежища нас довели стрелочки, замигавшие на каждом повороте. Раньше мне не доводилось пользоваться этим лифтом: он привёз нас на пятидесятый этаж ниже уровня земли. Аварийных лифтов было несколько, а сотрудники внутренней службы безопасности Айсберга старались нас организовать, и всё равно давка была ощутимая. Я, конечно, не из тех докторов, которые оказывают первую помощь, но сумел предотвратить несколько обмороков, просто заставив нескольких людей, выглядевших особенно запаниковавшими, сесть и выпить воды. Когда я приводил в чувство незнакомых мужчин и женщин, приносил им воду из кулера, похлопывал по плечам, а иногда и по щекам, говорил ободряющие слова, мой собственный ужас отступал.
На поверхности, в обычной жизни, мы обо всём узнавали постфактум. Что-то вроде «по докладам учёных, в прошлом месяце Восход подошёл к Земле на рекордно близкое расстояние за последние два года». Это вызывало тревогу, отторжение, как, скажем, сообщение об обширном лесном пожаре или теракте в другом городе. Но из-за истеричного оранжевого света и монотонного робо-голоса у меня было такое ощущение, будто эта хреновина висит у меня прямо над головой. Увлёкшись игрой в Мать Терезу, я чуть не пропустил момент, когда сам был готов потерять сознание. Дело в том, что уровень, куда нас перевели, работал до этого в штатном режиме, и потребовалось некоторое время, чтобы усилить вентиляцию. Тяжело дыша от нехватки свежего воздуха и кисловатого запаха страха, идущего от людей вокруг и меня самого, я плюхнулся на свободный пластиковый стул. Ослабил галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки и вспомнил об очках того бедняги, которые второпях сунул в нагрудный карман рубашки.
– Как же он там, без них-то… – пробормотал я вслух.
– Простите, что вы сказали? – женщина со светлыми прямыми волосами до плеч опустилась на стул рядом со мной. Из-за смазанного макияжа я не сразу узнал её.
– Эмма… Лебен.
– О, доктор Феникс! Я не сразу поняла, что это вы.
– Аналогично. А… Доктора Бёрнитолл вы не видели?
– Наоми? Она, как и другие астрономы и физики, сейчас наверху. Для неё это хороший шанс приблизить своё повышение.
– Фрэнк Паудер тоже?
– Угу.
– И что же они собираются делать? – Прозвучало немного более нервно, чем я хотел, потому что пришлось говорить громко из-за гула голосов вокруг.
– Ну, для начала, конечно же, сделают всякие замеры: массу, диаметр, светимость… Настроение, если он вдруг вздумает отрастить себе физиономию.
– А такое бывало?
– Много что бывало, – уклончиво ответила она. Лицевые мышцы явно пытались выдать привычную улыбку, но получалось вымученно.
– Он около Сатурна, как в шестидесятых?
– Я пока не знаю. Давайте посмотрим. – Эмма указала на ближайший экран, вмонтированный в стену. Он транслировал изображение Восхода, представшего в своём самом частом обличии, а понизу бежала строка с краткой информацией. Правда, её закрывали головы людей: разумеется, возле каждого экрана уже собралась толпа.
– Как там? – коротко спросила Эмма Лебен у одного из коллег, потянув его за рукав.
– Форма – как видите, светимость относительно небольшая, химический состав пока не определили. А расстояние примерно как до Марса, когда он максимально близко к Земле.
– Близко… – пробормотала авроробиолог и отпустила такое крепкое ругательство, которое я уж точно не ожидал от неё услышать.
– Ну-ну, – успокаивающее пробурчал собеседник, – зато мы наконец-то можем его жахнуть.
– Жахнуть? – взволнованно переспросил я.
– О, мистер Паудер недавно что-то говорил мне об этом. Их отдел как раз закончил сборку новой высокоточной установки. Она летает вокруг Земли на довольно далёкой орбите и стреляет, вроде, ядерными ракетами… Не знаю, я не физик.
– А это уже делали? В смысле, стреляли по нему? – У меня в голове вертелось: «он же может ответить. Он же может и ответить».
– Да, было несколько попыток после особенно сильных вспышек «грёз», но всё мимо: он был слишком далеко и успевал просто отлететь или телепортироваться. Ха-ах, как бы я хотела сейчас телепортироваться отсюда куда подальше. И желательно не только на другой край Земли, но и во времени – пораньше лет на восемьдесят. Или попозже, лишь бы всё это закончилось.
– Я бы тоже хотел жить раньше – в конце двадцатого или начале нашего века, – признался я.
– Ха, по музыке, которую ты слушаешь, это заметно, – незамедлительно вставила Эмма, – точно как мой дедушка.
– На этот раз будет по-другому, – заверил нас человек, передавший информацию с табло, – я тоже робототехник, просто сегодня попал в запасной состав. В общем, в этот раз мы подготовили Восходу ловушку.
Я заметил, что несколько человек вокруг обернулись к нам, другие просто навострили уши.
– Ракета с ядерной боеголовкой выглядит как беспилотник для сбора информации, какие мы отправляли и раньше. И посылает сигналы, которые легко преобразовать в графические изображения. Авроролингвисты Айсберга уже давно разработали что-то вроде универсального языка и постоянно его совершенствуют. Только на этот раз наша цель не пообщаться, а отвлечь его внимание. Подлететь вплотную и… Хренак! Кушай взрыв сорок мегатонн в тротиловом эквиваленте.
– Это очень много? – испуганным голосом спросила Эмма.
– Не самая мощная бомба в истории… Но в десятку точно войдёт, – усмехнулся наш просветитель, – Восход сейчас видно с Земли в виде тусклой звёздочки, но взрыв мы вряд ли увидим невооружённым глазом. Надеюсь, просто увидим, как он погаснет. Навсегда.
– А если запустится какая-нибудь цепная реакция? – встрял кто-то из слушателей. – Разве можно стрелять, пока не установят точно химический состав? Марс, конечно, далеко от Земли, но не так чтобы очень…
– Уверен, ребята наверху просчитают риск…
Завязалась бурная дискуссия. Мы с Эммой Лебен под шумок выскользнули из толпы и пошли взять себе чего-нибудь во временной столовой. Я чувствовал слабость в ногах и понимал, что нужно хоть что-нибудь съесть, но кусок не лез в горло. Так прошло несколько часов. Когда на поверхности наступила ночь, нам всем предложили спуститься ещё ниже, на жилые уровни для более высококвалифицированного персонала. Там можно было разместиться в запасных комнатах по четыре-шесть человек, а тех, кому не хватило места (за последние годы штат Айсберга на верхних уровнях сильно увеличился), поместили в комнаты других сотрудников. Мне лично было очень неловко спать на раскладной кровати в чужой комнате, но никто не высказал недовольства из-за необходимости потесниться. Тем более, это, скорее всего, на одну ночь. По крайней мере, так нам сказали.
– Как думаете, я могу спуститься ещё ниже и поговорить кое с кем?
– Надумали повидать Шпилляйтера? – усмехнулся незнакомец, что жил в этой комнате. Когда я нашёл комнату, куда меня определили, дверь оказалась открыта, так что я застал его уже лежащим в кровати, и так и не увидел лица.
– Нет, не его. Я бы хотел поговорить с одним из членов первой экспедиции, – ответил я, раскладывая лёгкую пластмассовую койку и кладя на неё подобие спального мешка.
– Для этого нужно специальное разрешение. Если бы вы убедили руководство, что беседа необходима для научных изысканий Айсберга, то они бы позволили. Но сейчас все и так на нервах, обстановка не очень подходящая.
– Понял, – вздохнул я и залез в свой «спальник» на раскладушке, оказавшийся неожиданно удобным.
– А с кем именно хотели поболтать-то, если не секрет? – снова донёсся с кровати глухой скрипучий голос.
– С мистером… Доктором Джозефом Твином, руководителем экспедиции.
Неожиданно хозяин комнаты тихонько рассмеялся.
– А, бросьте, это всё равно бы не получилось. Нету его там.
– Неужели он… умер? – моё сердце гулко заколотилось. Слишком много шока за один чёртов день.
– Нет, кэп сбежал.
– Сбежал?! Из глубочайших сверхсекретных отсеков Айсберга в сотнях метров под землёй?!
– Может, он и не добрался до поверхности. Но тогда точно не дожил до сегодняшнего дня: три десятилетия скитаться по Айсбергу… Такое любого добило бы.
– Сколько-сколько? – шёпотом спросил я.
– Да он почти сразу смылся, как они вернулись. Наверно, тому уже лет тридцать будет.
– Понятно. Спасибо, что сказали – в архиве наверху про побег ничего не было.
– Чёрт… Надеюсь, я не выболтал тайну международного значения.
– Не волнуйтесь, я никому не скажу, что узнал это от вас, – сказал я, – спокойной ночи.
– Может, и не скажете. Тут даже у стен есть уши. Ну, спокойной ночи. Будем надеяться, эта ночь не последняя.
Он оказался прав: эта ночь была не последней. Но спокойной её точно было не назвать…

***
Она сидела на открытой веранде и вдыхала аромат цветущих деревьев. Маленькая и тонкокостная, как лесная фея, пожилая женщина с большим коричневато-красным шрамом на лице. Вокруг натужно и раскатисто голосили жабы. Они тяжело перескакивали с места на место в темноте маленького сада, ловко плавали в прудике, пугая золотых рыбок, прыгали по крыше, сидели возле женщины на веранде и даже у неё на коленях. Маленькие жабята выглядывали у неё из рукавов кимоно, и ей приходилось то и дело выгонять их из своей чашки с остывающим зелёным чаем.
Он появился внезапно прямо из темноты у ступеней, но женщина лишь улыбнулась и приветливо помахала рукой. Высокий мужчина лет шестидесяти, всё ещё статный, мускулистый и с изрядной долей чёрных волос в седой шевелюре, поднялся на веранду и присел рядом с ней прямо на доски. Дерево ещё хранило тепло предыдущего дня.
– Они всё-таки сделали это? – тихо спросила женщина. Левый уголок рта, на который заходила вздувшаяся кожа старого шрама, не вполне слушался её.
– Да, – кивнул мужчина, – но это не важно. Я только что был в Америке. Там саранча.
– Это вы Ему подсказали?
– Нет. Я же говорил, мы никогда не общаемся с Ним. Раньше я вообще думал, что мы Ему безразличны, и меня это устраивало. Спасение всё равно ждёт всех и каждого.
– Он разозлился?
Мужчина покачал головой.
– Ты же знаешь, Он никогда не злится. Не грустит. Не лжёт. Единственное, в чём я не уверен: умеет ли Он шутить.
Жабы надрывались, стараясь перекричать друг друга. Из-за их шевелящихся бугристых тушек казалось, что весь сад копошится. Женщина поднесла чашку к губам, предварительно высадив из неё очередную маленькую амфибию.
– Думаю, умеет. Ричард, может, останешься подольше?
– Сегодня не могу. Я и так надолго оставил своих людей. Но как только их отпустят, я вернусь к тебе и останусь до самого начала.
– А потом и до конца? – усмехнулась она.
– Конца не будет. Как там Райто?
– Он только первый день в Айсберге, пока не писал. Как думаешь, написать ему, что ты вернулся, или мы уже не увидимся до начала?
– Скорее всего, не увидимся. Но давай всё равно напишем. Он поймёт.
– Да, я тоже уверена, что поймёт.
Они ещё какое-то время посидели, обнявшись. Потом мужчина поцеловал её в уголок глаза, над шрамом, и беззвучно исчез. А вскоре бесследно пропали и жабы.

***
Тишину в обсерватории Айсберга можно было резать ножом и намазывать на хлеб. Только пикали приборы, низко гудел кондиционер и со свистом дышал и шарил по карманам в поисках ингалятора какой-то астматик. Он нашёл ингалятор. Стало ещё тише.
Восход по-прежнему не уничтожил боеголовку, продолжавшую издавать запутанные сигналы, содержавшие плотно упакованную информацию. Её саму невозможно было увидеть в телескоп, приходилось довольствоваться компьютерной моделью, изменяющейся в реальном времени.
Восход был размером с небольшой остров – около сотни километров в диаметре.
На экране 3D модель ракеты вошла в 3D модель Восхода.
Последовал беззвучный взрыв.
Авророфизики отметили многократное увеличение температуры поверхности и интенсивности электромагнитного излучения.
Во все мощные телескопы планеты было видно, как прищуренный рыжий «глаз» набух и взорвался, разметав на тысячи километров снопы раскалённого газа и плазмы.
– Мы… убили его?.. – прошептала я, доктор Наоми Бёрнитолл, забывшая, как дышать, раздавленная напряжённой торжественностью момента. Не знаю, почему я использовала именно слово «убили», а не просто «уничтожили», но любой сотрудник Айсберга, уверена, сказал бы так же.
– Хрен его знает, – сиплым шёпотом ответил коллега на мой, в общем-то, риторический вопрос.
Все будто проснулись, началась лихорадочная деятельность: замеры, анализы, отчёты, переговоры с другими обсерваториями. В общем, всякая бесполезная мура, которая совершенно не подготовила нас к тому, что начало происходить дальше.
Восход по-прежнему оставался в облике растерзанного тлеющего бублика, и люди по всему миру уже начали смелее смотреть в небо, учёные и военные похлопывали друг друга по плечам. Журналисты строчили статьи, да и телевизионщики уже ждали на низком старте: только бы получить отмашку от правительства и тут же срочно, немедленно нести миру радостные вести. «Восходники» (те секты сумасшедших, что почитали этого космического урода) продолжали отрицать очевидное, сидя у своих тайных алтарей или в тюремных камерах: одну из крупных группировок как раз недавно повязали вместе с главарём. Думаю, сценаристы и писаки нон-фикшена тоже сели за компьютеры и хрустнули пальцами, готовясь выдать нетленный шедевр с названием вроде «Восход против Айсберга», «2058 – 2093» или «Под взглядом всевидящего ока». К счастью, им не удалось толком приступить к работе.
Это началось в центральной Африке. Мои родители родом оттуда, я и сама провела там раннее детство, так что не понаслышке знаю, что дождь в этом регионе – всегда большая радость. Но не такой дождь: тучи, возникшие над пустыней будто ниоткуда, были неестественного багрового оттенка (тамошние метеостанции оперативно прислали Айсбергу снимки, но интернет, полагаю, фотографии наводнили и того раньше). И дождь, хлынувший из них, тоже был цвета крови. И пах кровью. Даже химический анализ подтвердил, что это кровь, причём вся она принадлежала одному и совершенно здоровому человеку. Интересно, что за чёртов донор мог сдать за одно утро миллионы литров крови?! Но они всё равно принялись искать человека, которому принадлежала кровь, чтобы раскрыть его связь с Восходом. Я, конечно, верю в Айсберг всей душой, но иногда мне кажется, что здесь работают клоуны.
Потом была саранча в США и Мексике, а Япония с тихоокеанскими островами сообщили о жабах и лягушках. Россия жаловалась на бесчисленные тучи комаров, но у них, я слышала, и раньше комаров хватало. СМИ и правительствам пришлось срочно успокаивать население, заверяя, что всё это иллюзия, рандомное воздействие на психику, как и обычные восходные грёзы. Восход продолжал выглядеть так, будто мы его взорвали. Живой, тварь. Но дуется. Это месть или пока только разминка?
Озарение пришло ко мне так внезапно, что я даже взбодрилась на секунду, хотя не спала уже добрых сорок часов. Вспомнила о недавнем репортаже во внутренних новостях Айсберга (ну да, я их иногда смотрю, без интернета и не такое смотреть будешь со скуки). Британские спецслужбы обнаружили штаб-квартиру сектантов, «восходников», и пересажали их. Духовный лидер секты таинственным образом исчез. Потом вернулся в свою камеру.
– Это казнь, – пробормотала я.
– Да ладно вам, не надо фатализма. Вы же учёная, доктор Бёрнитолл.
Я оторвалась от монитора и покрасневшими глазами взглянула на астронома за соседним столом.
– Он, похоже, не уничтожен, это явно. Но такие выходки вполне в его духе. Просто на этот раз воздействие с нашей стороны было оказано более сильное, вот и ответ масштабнее. Восход – безличная штука. Сложная – да. Опасная – да. Но у него не может быть желаний и мотивов, как не может их быть у астероида или чёрной дыры.
– Надеюсь, что вы правы. Но если верно моё предположение, скоро умрёт очень и очень много людей. Десять казней.
– Вы о язвах и нарывах, смерти первенцев и всём таком? По-моему, вы просто переутомились. Уж не считаете ли вы, что Восход читал библию?
– Июнь две тысячи семьдесят шестого: в колебаниях яркости Восхода была закодирована мелодия – «Шутка» Баха, причём он придумал ей продолжение на восемь часов. Октябрь две тысячи восемьдесят второго…
– Пожалуйста, не продолжайте.
Я и не собиралась. И потеряла всякое чувство такта и обрела достаточно наглости, чтобы написать напрямую доктору Шпилляйтеру. Потому что какого-то деда в глубинах Айсберга я боюсь явно меньше Восхода.
– Вы действительно так считаете, доктор Бёрнитолл?
Окей, в этот момент его я испугалась больше. Директор Айсберга, чтоб его разорвало, послал свою голограмму прямо мне за спину. Я даже сначала подумала, что он мысли мои прочитал, но потом поняла, что вопрос относился к моему предположению о «Египетских казнях».
– Я не религиозный человек, хотя мои родители и пытались воспитать меня такой, – проговорила я, глядя прямо в глаза голограмме и стараясь вернуть самообладание, – но Восход и раньше посылал высокоспецифичные сигналы, которые имели смысл в определённом культурном контексте.
– Хорошо. Этим займётся отдел авроролингвистов. Мне бы не хотелось, чтобы тех сектантов отпускали… Они вряд ли имеют с Восходом реальную связь, а вот панику посеять могут. После текущих событий их влияние может усилиться.
– Я просто высказала гипотезу, – сдержанно ответила я. Голограмма исчезла. Что было дальше, я узнала уже потом от своей приятельницы авроролингвистки: они, как обычно, развели жаркие дебаты, но через полтора часа всё-таки сказали Шпилляйтеру, что Восход мог иметь в виду именно это. Руководство Айсберга послало официальное прошение спецслужбам Великобритании выпустить «восходников»
А потом мир вне Айсберга исчез.

***
За окнами повисла чёрная пелена, которую не мог разрезать ни один прожектор. Никакие сигналы: радио, телефонная связь, интернет – через неё также не проходили. Сложно было, глядя в окна на этот мрак, рассуждать адекватно. Пару раз меня посещала шальная мысль: «а что если всё, кроме Айсберга, и вправду исчезло? А скоро растворится и он…». К сожалению или к счастью, у меня было не так много времени на то, чтобы залипать взглядом на тьму снаружи: работы во внутренних отсеках здания было полно. Хотя мы и не могли больше наблюдать за космосом, данных для обработки накопилось предостаточно. Ещё и с нижними уровнями связаться не разрешали, вот засада! Даже в свою комнату поспать не уйдёшь. Но это понятно: под куполом защита минимальная, может, мы все уже отравлены какой-нибудь новой восходной ментальной заразой, потому нас и изолируют пока от остальных сотрудников. Да чёрт с ним, я и на полу в спальном мешке могу поспать или на стульях в офисе, но хотелось бы повидаться с друзьями снизу, успокоить их. Особенно Райто: он умудрился в гостевых помещениях заблудиться во время испытательного срока, да и вообще новичок, так что, должно быть, места себе не находит.
Шли часы, мрак не рассеивался. Казалось, он наоборот настаивался, становясь крепче, как вино. Причём все химические анализаторы в один голос клялись, что за бортом обычный воздух. Очередная иллюзия? Дроны, которых посылали наши робототехники, мгновенно теряли с нами связь (ох, как же ругался Паудер, теряя свои дорогие игрушки). Руководство решило послать разведывательный отряд: вдруг пелена окутала только Айсберг, и толщина её – всего несколько метров, а мы тут прячемся в ужасе, как мыши под шкафом. Я уж думала вызваться добровольцем, но физики оказались не нужны. Выбрали троих крепких ребят из службы безопасности, одного химика для изучения состава этой чёрной дряни, одного биолога и одного авроролингвиста. Последних у нас считают главными специалистами по прогнозированию действий Восхода (при условии, что он разумен). Но мы, последователи точных наук, придумали им немного обидное прозвище «толкователи». Только и слышишь от них «Восход видит» да «Восход хочет», такого и я могу сколько угодно напридумывать.
Авроробиолога вызвали снизу, из запасного состава: здешние все слишком увлечены раздиранием на клетки восходной жабы. Остров, на котором был построен Айсберг, находился в южной части Тихого океана и почти тридцать лет назад был объявлен нейтральной территорией, чтобы политические неурядицы не тормозили борьбу с Восходом. А по мнению самого Восхода, данный остров, очевидно, входил в тот же регион, что и Япония. Тем временем купол стал теснее: выход во внешние помещения с окнами на всякий случай заблокировали, теперь выйти туда предстояло только разведотряду в защитных костюмах через специальные кессоны.
Вот так сюрприз: биологом, вызванным снизу, оказалась Эмма. Она в Айсберге не намного дольше меня, и мы с самого начала стали приятельницами. Единственное серьёзное различие: я хотела поскорее пробиться на нижние уровни, а ей тут всё осточертело. Что ж, лучше надо было думать, когда рвалась здесь работать.
– Эмма! – окликнула я её на пути в «гардероб» – хранилище защитных костюмов. Женщина никак не отреагировала, хоть и прошла совсем близко.
– Подальше. И пораньше лет на восемьдесят, – пробормотала она в ответ на собственные мысли.
– Да Эмма, блин! Доктор Лебен, приём!
– Наоми… Привет. А меня тут выбрали добровольцем.
– Чего-чего? Ты не в себе, что ли? Не хочешь идти – так и скажи начальству, а то от тебя там толку будет мало.
– Да всё лучше, чем тут мариноваться. – Эмма рассеянно махнула рукой, заходя в узкое ярко освещённое помещение. Вышла оттуда уже в костюме, похожем на скафандр, вместе с остальным отрядом. Я не смогла различить, которая из этих неуклюжих фигур —она.
Они ушли в кессон под напутствия, неуверенные аплодисменты и взволнованный шёпот. Камеры, установленные во внешних помещениях, показывали входные двери, ведущие на улицу. Вот они открылись. Я была на сто двадцать процентов уверена, что тьма сейчас же хлынет под купол, как грязное болото, укроет пол толстым вязким слоем, будет влажно стучаться в кессоны своими щупальцами… Но она осталась стоять за дверьми неподвижной желеобразной стеной. Может, она твёрдая? Но нет: вся отважная компания – трое из охраны, химик, биолог и лингвист – держась за руки, цепочкой вошла во тьму, будто там действительно был всего лишь воздух, и исчезла в ней. Связь с ними тут же прервалась.
И не успели оставшиеся под куполом как следует испугаться, как пелена рассеялась. Мгновенно и бесследно, будто кто-то включил дневной свет. Пять фигур в тяжёлых костюмах, снова ставшие видимыми, замерли на середине шага. Остановились. Обернулись к нам и стали недоумённо пожимать плечами (правда, со стороны это было не особо заметно), махать руками и показывать большие пальцы вверх, похлопывать друг друга по плечам тяжёлыми перчатками…

Глава 5. Уныние

Прошли ещё сутки, прежде чем режим чрезвычайного положения в Айсберге сняли, и нам позволили подняться на свои уровни и вернуться к работе. Всё это время я, Райто Феникс, изнывал от тревоги и скуки, но считал своим долгом не показывать этого. Спасал только плеер. Сосед, точнее, хозяин комнаты, с утра до вечера пропадал на работе, да и вообще оказался неразговорчивым парнем. Я даже не узнал, как его зовут. Когда выпуск внутренних новостей прервался, я такого себе навоображал… Думал, всё – конец света. А потом вдруг стало всё равно, и я заметил, что и все кругом стали такими: равнодушными, сонными, будто в самом воздухе подземных коридоров и залов разлилось успокаивающее зелье.
Но вот заработали лифты. Всё тот же механический голос вежливо потребовал вернуться к работе. Надо ли говорить, что пациентов у меня прибавилось… Я даже не успел отпроситься на часок, чтобы подняться на поверхность и погулять на свежем воздухе. Зато узнал все последние новости: и про кровавый дождь, и про лягушек, и про тьму… В самом бредовом сне не приснится! Кстати, к вящему разочарованию биологов, пойманные ими жабы и все образцы, которые из них успели наделать, исчезли одновременно с тьмой, не оставив после себя ни одной клеточки. Получается, они исследовали коллективную галлюцинацию. Мда уж, неловко вышло.
Ещё я узнал, что где-то на Аравийском полуострове нашли мужика, состав крови которого оказался идентичным с кровью из восходового облака. Кровавые лужи и остальные следы, разумеется, исчезли, но данные анализов-то никуда не делись. Поэтому беднягу притащили в Айсберг. Сотрудники, которые видели, как служба охраны вела его к лифту на нижние уровни, рассказывали потом в полголоса, как он кричал что-то вроде «Я ничего не знаю! Я не связан с ним! Не убивайте меня!» на английском и иврите. Но больше всех отличилась, конечно, наша Наоми. Ещё до того, как она пришла ко мне в кабинет (всех сотрудников верхних уровней записали ко мне на диагностику и консультацию), я узнал по сарафанному радио, что отпустить «восходников» – её идея. А я и не знал, что эти сектанты объединяются в группировки, и их считают опасными. Подробности, конечно, хотелось узнать от самой Наоми: у неё талант травить байки. И так как её фамилия начинается на букву «Б», мне это вскоре удалось.
– Райто! – вскричала женщина с порога кабинета, сверкнув белыми зубами, – ну ты даёшь! Небось и пять часов не проспал, а уже снова в строю!
– Некогда валяться. Мне работы на несколько недель: всем вам по очереди мозги вправить после оранжевой тревоги, – в тон ей ответил я.
– И всё-таки. Ты похож на папу той девочки… Из кукольного мультфильма. В стране…
– Отец Коралины из «Коралины в стране кошмаров», я в курсе. Если бы он был наполовину японцем, то вообще одно лицо. Но ты себя-то видела? В мешках под глазами можно контрабанду перевозить.
– Кстати о контрабанде: вечером жду тебя у себя на этаже, мы устраиваем вечеринку: за всю эту хрень надо выпить, – воодушевлённо заявила она, плюхаясь на кушетку.
– Чего выпить? Водички из-под крана? – усмехнулся я, записывая её данные и свои наблюдения в анкету. Пока никаких отклонений в поведении я не заметил, разве что нервное возбуждение. Но было бы куда более странно, если бы оно отсутствовало.
– Контрабанда, я же говорю, – Наоми заговорщицки понизила голос, – за офисным планктоном из купола следят не так тщательно, а они и рады перепродать алкашку вниз. А мы рады купить, пусть и втридорога. К тому же у нас тут полно медиков, у которых всегда найдётся спирт, да и химики-синтетики и биологи с их экспериментальными делянками могут кое-чем порадовать. Не сякэ, конечно, но насвинячиться можно.
– Жу-уть, куда я попал!.. – я невольно рассмеялся. – Жалобы-то есть?
– У меня стрессоустойчивость, как у чёртова булыжника, – отмахнулась Наоми, – дружок сверху тоже пока не стучался с грёзами в личку.
– Тогда давай выкладывай всё, что произошло, пока не пришёл следующий. Но учти, тебе придётся постараться, чтобы меня удивить.
Я кратко пересказал Наоми всё, что успел услышать от сотрудников с фамилией на букву «А» и первых «бэшек». Как же я всё-таки рад, что ещё на вступительных испытаниях познакомился с такой «зажигалкой»! Рядом с ней моя тревога почти рассеялась. Наоми – сильный человек, почти как мой отец, и я всегда мечтал стать таким же. Чтобы успокаивать и воодушевлять одним своим присутствием.
– Это просто миф какой-то… – начала Наоми рассказ об освобождении «восходников», – дело было в твоей родной Англии: все паникуют, а эти ребята, сектанты, сидят по камерам и в ус не дуют. Забавный факт, точнее, слух: их духовный лидер в какой-то момент исчез из тюрьмы. Не сбежал, а именно испарился, прямо из наглухо запертой одиночки. А через несколько часов, когда всю тюрьму на уши поставили, объявился как ни в чём не бывало. Даже если это правда, по официальным каналам такую информацию не озвучат, никто же не любит признаваться, когда лажает. И ещё немного о том, что я узнала через десятые руки: почти сразу, как Шпилляйтер обратился к тамошним спецслужбам со своим предложением, ему решительно отказали. И тут как раз мир накрыла тьма. Ну, про тьму, думаю, тебе все уши прожужжали. Тюремщики все, ясное дело, пересрались, наплевали на начальника тюрьмы и решили «восходников» всё-таки выпустить. Те немножко почесали языками: втирали им свой фанатичный бред, разумеется, а потом вышли. Как только последний «восходник» покинул здание тюрьмы, тьма в ту же секунду исчезла. Во всём мире разом, прикинь? «Восходники» тоже будто испарились. Так вот. Будет, что внукам порассказать.
– Приёмным, – машинально ответил я, – и как тебе только в голову пришла эта идея с казнями?
– Мама с папой в детстве заставили библию чуть ли не наизусть выучить. Думают, Восход пришёл из-за всеобщего разврата и всего такого. Не то посланником божьим его считают, не то – сатаной. Дикие люди, в общем. А я вот решила пойти в Айсберг и реально людям помочь, работать, а не молиться. Как думаешь, это правильно?
Я кивнул. Боялся, что последует вопрос о том, зачем я сам полез в Айсберг. Я не был готов к этой дискуссии. Может, вечерком, за бутылкой контрабандного шампанского или экспериментального биохимического самогона…
– А, вот ещё что хотел спросить, – спохватился я, – пациенты ко мне приходят по умолчанию в алфавитном порядке, это стандартная процедура после скачков активности Восхода. Но я могу менять порядок на своё усмотрение. Вот я и хотел Эмму Лебен вызвать пораньше, её же выдернули наверх, в эту дурацкую вылазку… А я как раз говорил с ней ранее, на уровнях, куда нас эвакуировали. Заметил, что нервы у Эммы не выдерживают. А теперь… Не могу найти её в списках.
Лицо Наоми так резко помрачнело, будто на него набросили траурную вуаль.
– Наоми? С Лебен что-то случилось?! Она под грёзой? Нервный срыв?
– Эмма… Исчезла, – наконец проговорила доктор Бёрнитолл, с трудом выталкивая слова.
– В каком смысле? Они же отошли от купола на пару шагов!
– Да. И все держались за руки. И были связаны страховочными тросами. Следов кругом не было, – Наоми отвела взгляд, – слева её держала женщина из службы безопасности, а справа – химик. Когда… Включился свет… Трос был натянут между их костюмами, и за руки они тоже держали друг друга.
Я помолчал. Потом сказал с надеждой, по-детски как-то:
– Может, он её ещё вернёт.
– Кто может знать.
Мы ещё немного помолчали. Потом я кое-что вспомнил.
– У тебя есть коллега, в обсерватории. У него фамилия на какую-то «позднюю» букву, так что он не скоро зайдёт, а у меня в ближайшие дни не будет времени подняться. Так что, пожалуйста, передай ему очки.

***
К концу рабочего дня я настолько вымотался, что даже не хотел идти на вечеринку к Наоми. К счастью, никого из тех, кого я успел обследовать, восходные грёзы не накрыли, не хватало ещё разбираться в этом дерьме. Мои мысли и так были заняты исчезновением Эммы Лебен и побегом доктора Джозефа К. Твина. Итак, он сбежал около тридцати лет назад, почти сразу, как вернулся из экспедиции. Оставим вопрос «как». После этого он некоторое время скрывался по разным странам, видимо, продвигаясь на север по островам Тихого океана. В Японии он встретил маленькую женщину, чьё лицо было изуродовано шрамом от пожара. Они встречались несколько месяцев, поженились… И вскоре у них родился сын, Райто, которому сейчас двадцать восемь лет. И вот он, то есть я, в Айсберге. Остаётся вопрос, где сейчас мой отец, который исчез, когда мне было двадцать.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/valentin-belyakov/voshod-vidit/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.