Главная страница | Социология | Путеводитель по современным страхам. Социология стрёма

Путеводитель по современным страхам. Социология стрёма
Константин Филоненко


Научпоп-Psychology
В детстве многие из нас любили собираться в летнем лагере у костра и рассказывать леденящие кровь истории про черную руку, гроб на колесиках или заброшенный дом, населенный призраками бывших владельцев. Но дети вырастают, а некогда устный фольклор перебирается в интернет и обрастает новыми «осовремененными» подробностями: из старых чуланов монстры переселяются в подъезды многоэтажек, а неупокоенные души мертвецов теперь обитают на старых флешках и сайтах-однодневках. Эта книга – попытка ответить на вопрос о том, связаны ли страшные истории в интернете с социальной реальностью и чем обусловлены те чувства, которые мы испытываем от их чтения.

Автор – Константин Филоненко, социолог, исследователь и создатель подкаста «Социология стрёма» на «Глаголев FM».



В формате PDF A4 сохранен издательский макет.





Константин Филоненко

Путеводитель по современным страхам. Социология стрёма



© Константин Филоненко, текст, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020




Предуведомление


Эта книга – попытка ответить на вопрос о том, связано ли то, о чем рассказывают страшные истории в интернете, с социальной реальностью, общественной жизнью и чем обусловлены те чувства, которые мы испытываем от их чтения.



Она не является научным трудом, скорее интеллектуальным упражнением, попыткой разобраться в вопросе, что называется, для себя. Здесь целью является не конечная точка, не утверждение истины, а путешествие, собранные по пути наблюдения и небольшие открытия.



Название «Социология стрема» – это описание метода, который я использую для написания этих текстов. Здесь я понимаю социологию как язык для описания явлений, взгляд на поведение и проявления жизни людей как представителей больших групп. В нашем случае этими проявлениями служат страшные истории, которые люди рассказывают друг другу в интернете. Еще такое название – это игра на контрасте:



Социология – это серьезная наука, которая занимается вопросами существования целых обществ, а «стрем» – нечто низкосортное, низменное, возможно, даже постыдное. Социология устанавливает взаимосвязи между социальными явлениями, описывает их, вырабатывает инструменты для исследования общества, в то время как стрем – это оценочное, субъективное, предзаданное описание.



Такой контраст нужен, чтобы, с одной стороны, сбить серьезность с этого исследования, а с другой – показать, что и, казалось бы, неважные страшилки могут стать объектом анализа, результаты которого могут сделать их еще интереснее, а не скучнее, как это часто бывает в академических изысканиях о популярной культуре.



Почти все истории, приведенные в этой книге, взяты с портала «Мракопедия» – открытого онлайн-сборника темного фольклора, городских легенд и просто страшных историй, который подвижническим трудом собирает группа крипи-энтузиастов. Я намеренно взял только один большой источник и языковой сегмент (в англоязычном интернете таких библиотек и сборников довольно много), чтобы сузить поле и потренироваться в применении метода.








В первой части книги я рассказываю о том, что такое «крипипаста», как она вызывает те чувства, ради которых к ней обращаются, и каковы социальные причины такого обращения. Далее я разбираю повторяющиеся мотивы крипипаст, для чего выделяю четыре основных тематических блока. Завершается книга несколькими набросками того, как можно изучать страшное, используя социологическую теорию и методологию, можно сказать, я «перебрасываю мостик» для будущих исследований.



В тексте встречаются и сами крипипасты. Все они взяты из «Мракопедии», соответствующие ссылки я указываю. Именно эти истории выбраны не из-за их качества (мои любимые крипипасты – совсем другие, в книге я их почти не цитирую). Они были отобраны по следующим параметрам: тема, сюжет и краткость, потому что большие истории превратили бы текст не в исследование страшного, а в сборник крипипаст с комментариями (что, впрочем, не такая уж плохая идея).



Идея этой книги выросла из подкаста «Социология стрема», который выходил на интернет-радио «Глаголев FM» (оно пережило ребрендинг и теперь называется «Темная материя») с марта 2018 года. Некоторые материалы оттуда я использовал здесь, но в целом это более расширенная, чем в подкасте, версия разговора на тему страшного.



За подготовку текста я благодарю всех моих друзей, с которыми я обсуждал эту книгу и все вопросы, с ней связанные. А также Марию Волкову, соавтора доклада «Группы смерти: от игры к моральной панике» за помощь в подготовке раздела о Синих китах и играх альтернативной реальности, Эсту Матвееву за консультацию о детских крипипастах, «Клуб любителей интернета и общества» и лично Леонида Юлдашева и Полину Колозариди за критику с академической стороны и указания на теоретические огрехи, Владимира Тарасова, блестящего программиста, и аналитика Марка Айзенштадта за работу с контентом «Мракопедии», Дмитрия Карасева за помощь с социальной теорией. Отдельно благодарю Машу Поляк, которая помогала преодолевать сомнения, сопутствующие написанию любого большого текста.









Истоки социологии стрема


Когда мне было 12 лет, меня впервые отправили на лето в санаторий под Евпаторией. Это был обычный детский летний лагерь, за исключением того, что первая половина дня была занята всякими оздоровительными процедурами и спортивными тренировками. В остальном все было так же, как в других лагерях – дискотеки, гитары, компании и отношения у тех, кто постарше. Мне все казалось просто невероятно захватывающим. Тогда я впервые соприкоснулся с детской культурой потустороннего – конечно же, мы вызывали пиковую даму и матного гномика. Один мальчик умел строить карточные домики, и в темноте создавалось впечатление, что, если засунуть палец в одну из секций такого домика, можно ощутить «могильный холод». Это был «портал», через который и призывались всякие сущности.



На территории санатория было несколько старых зданий, самым интересным из которых казался «заброшенный изолятор». Изолятор – это место, куда переселяют тех, кто заболел. Почему-то в том санатории был построен новый изолятор, а старый просто заколотили. Одна из вожатых перед отбоем как-то рассказала историю про то, почему заброшенный изолятор стал заброшенным. Я сейчас не могу вспомнить эту историю целиком, но речь шла о каком-то умершем там ребенке, чей неупокоенный дух терроризировал всех, кто туда попадал. А из-за какого-то совсем уж потустороннего случая директора санатория уволили. Пришедший ему на смену директор первым делом приказал построить новый изолятор, а старый заколотить.

Разумеется, все оставшиеся дни во время дискотеки мы сбегали к старому изолятору, чтобы в вечерних сумерках заглядывать в щели между досками в его окнах. Время от времени кто-нибудь видел шевелящиеся тени внутри, и мы в ужасе бежали обратно.



Когда я вернулся, я стал спрашивать у моих друзей и одноклассников, было ли у них что-то подобное. Оказалось, что больше чем половина из них занимались в своих летних лагерях такими же эзотерическими практиками с вызовом духов. Более того, у многих были точно такие же, как про старый изолятор, истории про свои лагеря. Меня это поразило не меньше самой байки. Я не питал иллюзий и понимал, что такая история имеет скорее развлекательную, чем информационную функцию. Однако с повторяющимся сюжетом я столкнулся впервые.



Мне очень понравилось это ощущение жути, которое я испытывал, когда слушал (или даже когда пересказывал) такие страшилки, поэтому я стал искать их в интернете. На самом деле это довольно типичный способ полюбить такой жанр – похожие истории часто пишут в тредах и в комментариях к постам, вроде «как вы полюбили крипипасты».



Еще вспоминаю момент из студенческой жизни, когда на одном из последних курсов мы с однокурсниками проводили время дома у кого-то из нас и решили ночью сходить в ближайший кинотеатр. Было около часа ночи, и мы успевали только на последний сеанс – это был фильм «Астрал». Вполне обыкновенный фильм ужасов, может, чуть более страшный, чем средний представитель жанра. Однако меня тогда поразило, что, во-первых, был почти полный зал, а во-вторых, все зрители (да и мы тоже) буквально визжали от ужаса. Обычно на ужастиках в кино действительно кричат, но только на скримерах и со смехом. Меня поразило, что люди намеренно поместили себя в страшную ситуацию и им не обязательна разрядка в виде смеха, которая, как мне казалось, обязательная спутница фильмов ужасов. Я будто заново открыл для себя этот жанр. Это вдруг очень породнило фильмы с крипипастами, сетевыми страшилками, которые тоже читают, чтобы похолодеть от ужаса, а не чтобы похрабриться перед теми, кто тоже не столько следит за историей, а, что называется, пытается сохранить лицо перед навязываемыми авторами реакциями страха.



Был и третий момент, после которого я решил более внимательно относиться к страшилкам и крипипастам и попытаться понять, что именно меня пугает и привлекает в жутких историях, фильмах и играх. Когда-то я работал новостником на одном сайте. Новости должны выходить круглосуточно, поэтому время от времени бывали ночные смены. Работать всю ночь было нелегко, особенно поначалу, поэтому я постоянно искал какие-нибудь новые способы борьбы с сонливостью. На каком-то сайте я вычитал, что неплохо взбодриться помогут фильмы ужасов и страшные истории. Когда в следующий раз во время ночной смены я почувствовал, что хочется спать, я открыл «Мракопедию» и стал читать все подряд. Я сидел в редакции один, был приглушенный свет: очень правильная для такого чтения обстановка. Все кончилось тем, что я целый час читал страшилки и пропустил из-за этого важную новость; но спать действительно больше не хотелось.



Эта книга не преследует цель разоблачить суеверия или объяснить, что те или иные слухи или истории – неправда, для этого есть другие исследования. Наша задача здесь – разобраться, почему пугающие истории имеют именно такую форму, как они распространяются и какие у них истоки, увидеть, как фольклор приспосабливается к условиям жизни, новым технологиям.



Здесь мы пройдем через несколько тем, чтобы попытаться понять, для чего эти истории рассказываются именно так и почему именно об этом.



Я называю метод, которым я действую, социологическим, потому что социология изучает людей как представителей больших групп и любые проявления их жизни могут стать предметом анализа. В университете я занимался социологией кино. С социологической точки зрения кино можно изучать через анализ того, какие люди смотрят тот или иной фильм и как он в них отзывается, а можно рассмотреть кинематограф как пример социального действия и способа общения одних групп с другими. Страшные истории тоже интересуют меня как проявления социальности, коммуникация, которую можно разбирать и анализировать.



Когда я учился на соцфаке, у каждого преподавателя была своя версия того, когда появилась первая социологическая анкета. Наиболее прогрессивные относили самые первые оформленные количественные анкеты к концу XVII века (Якуб Бернулли, Швейцария), другие – к концу XVIII века (Джон Синклер, Шотландия), а профессора старой закалки приписывали первую социологическую анкету Карлу Марксу, который сделал ее в 1880 году (когда «знакомился с повседневным бытом рабочего класса» в Лондоне).



Лично я обнаружил самое раннее упоминание о первой анкете в книге Жана Делюмо «Ужасы на западе», где он описывает текст середины XV века, написанный в монастыре города Турне на территории современной Бельгии. Это был опросник для духов.

В книге заклинаний середины XV века настоятеля из Турне содержится, кроме прочего, два вопросника, предназначенные для окаянных душ и душ из преисподней.

Душе из Чистилища:

1. Чей ты есть (или был) дух?

2. Долго ли ты находишься в преисподней?

3. Что было бы тебе на пользу?

4. Почему ты появился здесь и почему ты появляешься здесь чаще, чем в других местах?

5. Если ты добрый дух, страждущий Божьей милости, почему ты принимаешь, как свидетельствуют, обличье разных зверей и животных?

6. Почему ты появляешься в определенные дни?

Окаянной душе:

1. Чей ты есть (или был) дух?

2. Почему ты осужден на вечные муки?

3. Почему ты приходишь, как свидетельствуют, чаще всего на это место?

4. Будешь ли ты запугивать живых?

5. Желаешь ли ты проклятия странникам? (Все мы на этом свете странники.)

6. Что ты выбираешь – небытие или муки в геенне?

7. Какие адские муки самые страшные?

8. Является ли проклятие, то есть лишение зреть Господа Бога, более мучительным, чем чувственные страдания?



Эти опросники появились не случайно, их нельзя списать на суеверность или мистический взгляд на мир, они – отражение определенной общественной дискуссии.



Людям было важно знать, могут ли вообще души умерших появляться среди живых и для чего это нужно – происходит ли это по их собственной воле или по божественной, сообщают ли они какие-то важные сведения тем, кому являются, или, наоборот, просят ходатайствовать и молиться за себя. Какой смысл вообще в призраках, могут ли души или духи быть в этом мире, есть ли для них специальное место. Нельзя забывать о том, что именно тогда ведутся большие споры о Чистилище – есть ли хоть какая-нибудь возможность посмертного искупления или из Ада нет выхода. По сути, именно эта идея и подстегивает размышления о том, что, чтобы попасть в лучший мир, можно претерпеть какие-то мытарства. Возможно, это даже будет происходить где-то недалеко от мира живых – например, у Данте Чистилище находится просто на другом полушарии, но вполне в нашем мире. Призрак или дух в контексте этой дискуссии становится пусть и не сильно, но чуть менее потусторонним существом, живущим неподалеку и имеющим такой же опыт, без багажа адских или райских видений.

Получается, что формализованное посредством анкеты интервью с духами – очень социологический подход, когда прежде чем решить, что именно делать с проблемой, мы должны вначале ее изучить и понять, в какие структуры она вписана. Попытка вступить во взаимодействие с духами – это прежде всего попытка коммуникации, выстраивания отношений, которые должны будут вписаться в уже существующую сеть. Кроме того, сами эти попытки говорят о том, что герметичная, сословная, завязанная на семейных отношениях структура европейского общества Нового времени требует разомкнутости.




Почему важно изучать страшное


Жанр страшного кино – хоррора, или ужасов, – сейчас переживает расцвет, является одним из самых востребованных или, по крайней мере, одним из наиболее доходных. И это совсем не случайно. Страх стал одной из основных эмоций, испытываемых человеком в нашем глобальном мире, за которым он наблюдает с помощью медиа. Этот страх имеет вполне рациональный характер – каждый день (конечно, при условии, что мы читаем новости или заходим в соцсети) мы видим примеры смертей, несчастий и прочих происшествий, которые имеют негативные последствия – причем как произошедшие случайно, так и по злому умыслу.



Обычно представители СМИ признают, что такой акцент, смещение в сторону негатива и насилия является намеренным – эти материалы лучше читают, а именно охват, количество просмотров является важным параметром при оценке работы СМИ. Таким образом они как бы переносят ответственность за перекос в сторону пугающих новостей на некую внешнюю силу, природу публики и ее поведения. Однако дело скорее всего не в этом, а в «замкнутом» круге потребления, которое диктует общественный порядок. Вот как его описывает Жан Бодрийяр в работе «Общество потребления», которая была написана в 1970 году, но до сих пор не потеряла своей актуальности в части описаний взаимодействия современного общества с медиа и потреблением как общественным порядком:



Насилие и бездушие внешнего мира нужны не только для того, чтобы безопасность ощущалась более глубоко как таковая (это присуще экономии наслаждения), но также и для того, чтобы каждый был вправе выбирать безопасность как таковую (это присуще моральной экономии спасения). Нужно, чтобы вокруг охраняемой зоны цвели знаки судьбы, страсти, фатальности, чтобы повседневность записала в свой актив великое, возвышенное, обратной стороной которых она поистине является.



Чрезвычайная рентабельность сообщений о происшествиях и катастрофах на радио, в прессе, в индивидуальном и национальном мышлении доказывает сказанное: это самое наглядное проявление «повседневной фатальности», и если оно эксплуатируется с такой страстью, то именно потому, что выполняет важную коллективную функцию.

    (Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. – М.: Культурная революция, Республика, 2006.)

Именно такие «знаки судьбы, страсти, фатальности» чрезвычайно стимулируют и подстегивают потребление, следовательно, выгодны всем.

Насилие, которое поднимает рейтинги, вполне реально, и поэтому его легко примерить на себя и ужаснуться от того, насколько близко опасность. Создается иллюзия, что чем больше знаешь о несчастных случаях и плохих происшествиях, тем легче будет защитить себя от них или хотя бы подготовиться.



В таком медиаокружении фильмы ужасов оказываются безопасной ситуацией для страха – ненастоящие происшествия позволяют контролируемо бояться, ограниченно (обычно – хронометражом киноленты) испытывать эмпатию и за счет остроты и ограниченности переживаний «сбрасывать» избыточное напряжение. Притом что персонажи хорроров обычно испытывают на себе вполне конкретное насилие – им причиняются, как правило, физические (реже – психические, если речь идет об одержимости демонами) увечья.

Востребованность жанра ужасов демонстрирует стабильный рост по сравнению с другими жанрами.



На этом фоне востребованность нарратива, который позволял бы бояться в ограниченных для этого рамках и который только опосредованно (но при этом – обязательно!) связан с повседневной жизнью, не кажется удивительной.



Фильмы ужасов – не единственная реакция на культивируемую тревогу, как и не единственный способ с ней бороться. Кинематографический хоррор заметнее всего, однако его никогда не было бы без фольклорного жанра – страшных рассказов, страшилок, которые раньше рассказывали устно, а сейчас – в интернете.













Ярче всего эту ситуацию описал Герт Ловинк в книге «Критическая теория интернета»:



Можем ли мы до сих пор толковать наши кошмары с помощью фрейдистских методов, основанных на древнегреческих мифах, и если можем, то как? И в каком смысле не можем? В эру смартфонов архетипические слои были перепаяны и мутировали в околоколлективное технологическое подсознание. Мы никогда не видим сны в одиночку. Цифровое вытесняется в сферу подсознательного. Субъект-как-пользователь, создающий селфи, больше не может толком отделить реальное от виртуального, здесь от там, а день – от ночи.


Далее я буду говорить о страшных историях, которые хотя и связаны с фильмами достаточно сильно, но являются разными способами рассказывания зачастую одних историй. Более того, страшные истории являются старшими братьями, если не родителями хоррор-фильмов: только популярная страшилка имеет шанс дать сюжет или персонажей фильмам, наоборот – почти никогда.



В жанре «страшная история» заложен небольшой парадокс. Если попросить кого-нибудь рассказать вам страшную историю (я так опрашивал почти всех своих знакомых), вы услышите три вида ответов:

1. История о том, как ваш собеседник или его/ее знакомые или другие люди находились в ситуации опасности.

2. Истории о том, как ваш собеседник или его/ее знакомые или другие люди думали, что находились в ситуации опасности, но на самом деле не находились.

3. Фольклорная история – либо проверка чужого рассказа (бабушка/коллега/ребята/попутчик рассказывали о…), либо непосредственно пересказ фольклорной истории без ссылки на источник и собственный опыт.

Как нетрудно догадаться, самое интересное – третий тип, и дальше все будет о нем. Однако отчего такая разница в ответах? Почему такие разные вещи называются одинаково? Зачем же, как писал Хармс, у всех народов одним и тем же словом изображается и так и не так?

Это можно объяснить режимами вовлеченности, о которых писал социолог Ирвинг Гоффман. Именно через игровую природу социальной жизни Гоффман показывает, что реальность (в том числе социальная) имеет несколько уровней, разница между которыми заключается в режимах вовлеченности. Гоффман продвигал театральную метафору социальности, то есть скорее в значении игры как воспроизведения, обыгрывания разных ситуаций в разных контекстах. Для одного и того же человека страх в зависимости от контекста может быть насущной или гипотетической проблемой, а может быть отголоском какого-то события или переживания в прошлом. Условно говоря, в момент после какого-нибудь большого трагического события, которое обсуждает все общество, страшная история – это подробности этого события, аналогично будет и с каким-то крупным личным случаем. Однако это не значит, что рассказывание страшных историй в фольклорном смысле – индикатор спокойного времени. Скорее всего это означает, что страх просто переместился на более глубокий уровень восприятия, социальность начала видеть коллективный сон об этом страхе.



Традиция описания и классифицирования страхов крайне обширна: почти у каждого философа присутствует свое понимание страха, ужаса. Также есть множество названий для страха – страх как боязнь (fear), страх как ужас, реакция на опасность (terror).



Я полагаю, что страх, порождаемый интернет-страшилками, отличается от страха, который создают хоррор-фильмы и игры. Это тот страх, который не заканчивается после того, как погас экран, страх, который вызывается сомнением в том, что только что прочитанная история является выдумкой. Лучше всего это чувство описывает Серен Кьеркегор в своем труде «Понятие страха»:



Страх можно сравнить с головокружением. Тот, чей взгляд случайно упадет в зияющую бездну, почувствует головокружение. В чем же причина этого? Она столько же заложена в его взоре, как и в самой пропасти, – ведь он мог бы и не посмотреть вниз. Точно так же страх – это головокружение свободы, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода заглядывает вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю.


Самый пронзительный рассказ об этом чувстве я встретил в одном из крипи-тредов[1 - Крипи-тред – большая ветка из комментариев, где участники рассказывают свои случаи столкновения с чем-то страшным, чаще всего там пересказывают или копируют крипипасты.] – юноша писал о том, как не мог заснуть в одной комнате с куклой: «Я не мог отвернуться от нее, потому что больше всего боялся, что, когда я посмотрю на нее снова, она изменит положение или выражение лица, но еще страшнее, если она сделает это на моих глазах, тогда я сойду с ума, хотя то, что я так думаю, значит, уже схожу».

Именно такая зацикленность приводит к головокружению – когда не понятно, что именно не так: я не могу доверять миру или я не могу доверять себе? И какая разница между этими двумя состояниями?



В моем детстве одна из самых страшных фраз, которая лишила меня сна и обрекла на страх ночи, была произнесена в телепередаче, которая занималась обзором новых компьютерных игр «От винта!» 24 января 1998 года. Я специально нашел этот выпуск сейчас, чтобы убедиться в том, что, конечно же, я до сих пор абсолютно верно помню эти слова: «Посиди за компьютером до полуночи, а потом отодвинь занавеску и выгляни наружу. Видишь в переулке колеблющуюся тень? Думаешь, это дерево? Нет, дружок, это не дерево, это гораздо хуже».

После этого было невыносимо страшно видеть тени от деревьев на потолке. По сути, именно так можно было бы вкратце описать формулу страшного, которое больше всего интересует меня, и, хочется думать, тех, кто это читает: что, если привычный мир вовсе не привычный мир, а только притворяется им? Игра в это – балансирование между верой и неверием, досугом и серьезным исследованием. За счет чего происходит погружение в это состояние?



Для этого сначала надо понять, с чем мы имеем дело.




Что такое Крипипаста, место страшного сетевого фольклора


Страшный интернет-фольклор – это прежде всего крипипасты.



Рабочее определение крипипасты, которое я использую здесь, – это страшные истории, короткие текстовые произведения жанра «ужасы», которые распространяются через форумы (в прошлом), соцсети и с помощью других сайтов, а также рассказываются персонально.

Главным отличием этих текстов от других является то, что они составлены с изначальным намерением напугать читателей.

Название «крипипаста» произошло от термина «копипаста» – сетевого сленгового словечка, описывающего текст, который копируется и вставляется с одного веб-сайта на другой с некоммерческими целями. При этом происхождение этого текста зачастую анонимно, и никто не пытается его себе присвоить. Проще говоря, это история, рассказанная «другом моего приятеля».



Крипипасты могут содержать не только тексты, но и изображения, аудио или видео. Несмотря на то, что крипипаста в первую очередь обычно классифицируется как часть сетевого фольклора, она также может иметь некоторые специфические характеристики, например, высказываться на тему текущих событий, новостей. То есть восприятие этих текстов может напрямую зависеть от того, знаком ли читатель с новостной повесткой или нет (обычно это связано с городскими сюжетами). Например, истории с московскими «заброшками» требуют если не знания градостроительной политики, то хотя бы представления о том, как такие здания появляются, и о существовании точечной застройки. А истории о «закрытых станциях» питерского метро требуют достаточно нетривиального знания о том, что «закрытая станция» – это не та, которую закрыли, а особый тип станций, которые выглядят как «горизонтальный лифт»: между тоннелем и платформой есть стена и двери, соединяющие тоннель и платформу, открываются, только когда подходит поезд.



Крипипаста может принимать различные формы: помимо традиционных баек и страшилок это могут быть городские легенды (привязанные к конкретным местам), инструкции, документы и прочие. Эти рассказы иногда сопровождаются фотографиями, видеороликами, новостными заметками и даже пародиями на известные песни и стихи. Они накапливаются на специальных сайтах и ветках обсуждений и передаются от пользователя к пользователю, как слухи или анекдоты.



Копипасты и крипипасты как их часть – это реакция на популярную культуру, которая, в свою очередь, имеет определенную связь с историей и политикой (существует спор о том, можно ли считать крипипастами теории заговора). Как долго конкретная крипипаста «живет» в Сети, то есть распространяется и читается, зависит от ее художественных качеств, а также от того, насколько потенциальные читатели знакомы с темой, которую она поднимает. Например, истории про технологии и сервисы, которые уже устарели (диал-ап модемы и даже форумы), постепенно сходят на нет, перестают «репоститься» и исчезают. Достаточно вирусные и страшные крипипасты порождают пересказы самих себя, модификации, они как бы обновляются и возникают в новом контексте.



Считается, что первоначальная целевая аудитория крипипаст – это молодые люди от двадцати до сорока лет. Такое мнение основывается на том, что самые популярные крипипасты в описании обстановки и контекста, а также в деталях отсылают к популярной культуре определенного временного периода (для англоязычных крипипаст он начинается с середины 80-х годов, а русскоязычные преимущественно описывают конец 90-х – начало 2000-х). Создается ощущение, что, когда заходит речь о крипипастах на тематических сайтах или в соцсетях, людям важно, чтобы эти истории были об артефактах и местах, привязанных к воспоминаниям из их детства и подросткового возраста.



Можно сказать, что основной метод создания крипипаст – это преобразование детских и подростковых фантазий в полноценные кошмары.



Прелесть крипипаст связана с тем, что эти истории размещались и размещаются в интернете, среде, которая естественным образом подходит для страшных сюжетов. Интернет, по крайней мере образца начала 2000-х, когда создавался основной массив «крипипаст», – это пространство, управляемое воображением, интуицией, а также нечеткой логикой – идеи могут непредсказуемо обретать глобальность, а возможность быстро делиться мнениями и оспаривать их создает условия для того, чтобы факты и вымыслы смешивались и переплетались.

Именно это делает интернет благоприятной средой для тайн и сверхъестественного.



Самый важный параметр, по которому оцениваются крипипасты, – правдоподобность. Насколько они похожи на настоящие истории, как плотно вписаны в реальный контекст. На крупных сайтах, которые собирают крипипасты (Creepypasta Wikia или Мракопедия), специально разработан шаблон заявки для новых историй, заточенный на «ощущение правдоподобия». Поэтому текст может сопровождаться фотографиями, а также аудио, видео или ссылками на другие страницы. Это позволяет поддерживать нужное настроение при чтении одной истории за другой, не сбавляя, но и не накаляя чувство меланхолического, обыденного и постоянного присутствия в жизни потустороннего, которое чувствует, что к нему испытывают интерес.



Большинство крипипаст восходят к японским первоисточникам. Влияние японского интернета, по-видимому, объясняется тем, что развитием Всемирной сети на ранних этапах занималось критическое количество представителей субкультур, для которых важна была связь с японской культурой. Однако важным является и формат историй, который совпадает с японской традицией.

Хотя короткие страшные истории есть почти во всех известных культурах, именно в Японии они имели особый статус, который позволил жанру развиваться непрерывно.

Кайдан – это традиционный жанр японского фольклора, цель которого напугать слушателя. Его истоки лежат еще в IX–XII веках, но расцвет наступил в XVIII веке с формированием городской культуры. Специфика кайданов заключается в том, что они были важнейшим атрибутом социальной жизни. Практически ни одно многолюдное собрание, вроде поэтических рэнга-баттлов, храмовых праздников и даже чайных церемоний, не обходилось без выступлений профессиональных рассказчиков, повествующих «о необычайном». Любимая «салонная» игра японского «галантного века» – хяку моногатари кайданкай, «Собрание ста рассказчиков историй о сверхъестественном». Ночью (в идеале в полночь) пряталось все оружие, зажигались 100 свечей и 100 человек по очереди рассказывали то, что мы бы назвали страшилками.



Эти рассказы действительно кажутся довольно своеобразными, особенно на фоне традиционных историй других стран:

повести о яростных онре – душах погибших, вернувшихся на землю с целью мести, о краснокожих о?ни – демонах, пожирающих человеческую плоть, но ненавидящих сою; и о цукумогами – духах вещей – всех форм и размеров: от бакэ-дзори – гигантской одноглазой соломенной сандалии, о которой не заботились хозяева до каса-обакэ – добродушном зонтике (тоже одноглазом).



Сверхъестественный персонаж, как и место происшествия, описывался максимально детализированно, при этом главный герой представлен вскользь. Это тоже важная часть современной крипипасты – донести до читателя или слушателя атмосферу ужаса, нарисовать картину в деталях, а обезличенный главный герой таким образом позволяет отождествлять читателя или зрителя с собой.



В конце каждый из присутствующих заканчивал свой кайдан рассказом о собственном опыте столкновения со сверхъестественным и задувал свечу. Получается, что после завершающего кайдана комната полностью погружалась в темноту (оставляя сотню напуганных людей наедине с вызванными ими демонами).



История развития японского «повествования о необычайном» имеет ряд особенностей, которые позволяют считать кайдан своего рода моделью (или, как минимум, одной из главных моделей) развития японской литературы и культуры в целом[2 - Г. Б. Дуткина «Душа Японии» в зеркале японского кайдана. Японские исследования. 2016. № 3.].



Традиционные японские верования переплетались с буддизмом. Во многом религиозная эстетика дзэн-буддизма выразилась в идее о чистоте кармы, о том, как важно совершать добро, несмотря ни на какие трудности. Например, легенда «Опасный кот по кличке Донгоросу» повествует о бродячем коте, с раннего возраста отвергнутом не только людьми, но и своими собратьями-зверьми. Однажды Донгоросу встречает доброго старика, который подкармливает его и своим примером показывает, что нужно оставаться добрым в любой жизненной ситуации. После смерти старика Донгоросу продолжает выполнять его работу – следить за детьми, переходящими через дорогу. Но в конце кот бесследно исчезает, а дети беспокоятся, куда же он пропал. Открытый финал указывает на необходимость домыслить самому то, что могло случиться с Донгоросу, что близко такому эстетическому принципу, как югэн. Югэн означает интуитивное восприятие сущности объекта. Очевидное сменяется потаенным; конечную реальность, скрытую за предметом, нельзя точно определить, глубинные чувства нельзя изобразить на лице, выразить прямо, можно лишь намекнуть на них, дать знать об их существовании, чтобы зритель или читатель смог узнать их в себе, своем опыте.



Упомянутые выше особенности японского мировоззрения, помноженные на буддийский мистицизм и остатки первобытных верований, сместили фокус сверхъестественного ужаса в японской культуре: сам потусторонний объект не так страшен, как иррациональная модификация привычных форм. Эта модификация обрела свое имя – обакэ (от глагола бакэру – превращаться, трансформироваться). Обакэ принято называть все сверхъестественные сущности и явления.



Данная концепция в свою очередь породила мириады демонов, духов и бесов всех форм и размеров. Например, ранее упомянутые цукумогами – не злые предметы-убийцы. Это лишь очень старая вещь, существующая более ста лет. Но, согласно сингону – одной из буддистских школ, – все вещи обладают душой, а достаточно древние начинают обладать еще и характером и индивидуальностью. А какая у них будет индивидуальность – зависит от окружения и поведения этого самого окружения. Если хозяин никогда не ухаживал за парой соломенной обуви и не научил правилам ухода своих потомков, то однажды сандалия оживет, выпустит длинные тонкие ноги с куриными лапами вместо стоп, раскроет единственный глаз и будет ходить ночами по дому, напевая о важности ухода за обувью. Поскольку такие существа бессмертны, предполагается, что наблюдать это будут поколения. Очень поучительная история о том, как важно ухаживать за вещами.



Развитие и распространение кайдана совпало сначала с массовым распространением литературы, которая больше не была доступна только избранным. После Второй мировой войны в кайдане произошел резкий прорыв границ жанра. Высокое искусство и сфера развлечений окончательно дистанцировались, в результате чего в послевоенной Японии расцвела андеграунд-культура. Журналы изобиловали эротическими и фантастическими кайданами. Однако центром «индустрии кайдана» стал стремительно развивавшийся кинематограф. Ведущие киностудии Японии начинают массово экранизировать классику литературного кайдана, в котором переплетаются все необходимые компоненты успеха – эротика, ужас и эстетизация смерти.



В 1953 году режиссер Мидзогути Кэндзи получает Серебряного льва на Венецианском кинофестивале за экранизацию «Сказок туманной луны после дождя». Следом режиссер Кобаяси Масаки за фильм «Квайдан» (экранизация четырех новелл Лафкадио Хирна) награждается специальным призом жюри на Каннском кинофестивале (1965). Кайдан и японские призраки, духи, привидения и чудовища, впервые явленные западному миру в англоязычном произведении Лафкадио Хирна, выходят на широкую арену как чисто японский культурный феномен, демонстрируя результаты национальной культурной адаптации.

Япония лидирует в производстве не только кино, но и игр жанра хоррор. Clock Tower – игра, вышедшая в 1995 году и ставшая первым представителем жанра. Затем выходят Resident Evil и, конечно, Silent Hill. В каждой из этих трех игр прослеживается влияние традиционного японского ужаса.



«Локализованные» крипипасты пришли не только из Японии; достаточно многие из них – американские.

Например, одна из самых популярных крипипаст «Тупик пустот» – это российская локализация рассказа Стивена Кинга «Крауч-Энд». Отечественная версия довольно подробно пересказывает сюжет рассказа, однако он представлен не от третьего лица, как оригинал, а от первого. Главный герой – милиционер, во время дежурства которого ППС нашла перепуганную женщину, которая заявила о пропаже мужа при странных обстоятельствах. Любопытно было бы провести сопоставление этих двух текстов. Кинговская история описывает всю мрачную странность, которую могут испытывать американцы в Лондоне – городе, где говорят на таком же языке, но одновременно и немного другом, где такие же улицы и дома, но при этом все отличается. Это параллельное, искаженное и при этом более древнее пространство. Кинг говорил о том, что идея рассказа, где заблудившаяся семейная пара американцев во время путешествия вдруг проваливается в Лондон как в параллельный мир, была вдохновлена его собственной поездкой в этот город с женой. Писатель разглядел в Лондоне именно такую паранормальную опасность. Соединив это странное озарение с «Мифами Ктулху» Говарда Лавкрафта (отсылка в тексте рассказа честно поставлена), Кинг получает почти образцовый рассказ ужасов, весь посыл которого довольно откровенно объяснен автором словами одного из персонажей:



Лавкрафт всегда писал о других измерениях ‹…›, которые находятся далеко от наших. В них полно бессмертных чудовищ, которые одним взглядом могут свести человека с ума. Жуткий вздор, правда? Если не считать тех случаев, когда кто-то попадает туда, я думаю, что все это могло быть правдой. Тогда, когда вокруг тишина и стоит поздняя ночь, как сейчас, я говорю себе, что весь наш мир, все, о чем мы думаем, приятное, обыкновенное и разумное – все это похоже на большой кожаный мяч, наполненный воздухом. Только в некоторых местах кожа эта протерлась почти насквозь.


Что же в российской крипипасте? Сюжет подан в виде милицейской байки о странном случае во время дежурства: семейная пара пошла поесть в один из московских ресторанов в районе Китай-города, оставив машину в одном из переулков (примета времени). Уже ночью, по пути обратно к машине, они попадают в непонятное пространство, в котором мужчина бесследно исчезает. Рассказ от первого лица добавляет в историю правдоподобия, а на месте литературоведческой беседы о природе бытия стоит очень конкретное рассуждение о пропаже людей:



…про пропащих людей стоит сказать отдельно: просто так люди никуда не исчезают. Люди пропадают, но потом их находят. Как правило, по весне, всплывшими. И обычно у человека есть предыстория: окружение (нарк человек или еще что-то), род деятельности (частный кредитор) и так далее. Но вот чтобы так, обычный человек в центре оживленного города на глазах своей жены растворился в воздухе, таких историй почти нет. Почти.


Этими двумя отрывками можно проиллюстрировать разницу между авторским литературным произведением и сетевой крипипастой. Заимствуя сюжет и даже почти что персонажей, крипипаста укрепляет всю конструкцию, чтобы сделать ее более реалистичной. Она переносится в уста оперативника – представителя власти, обогащается деталями Москвы начала 2000-х и в конце концов лишается прекрасных литературных отсылок, оставляя только мотив пропажи человека. В какой-то момент читатель должен не просто погрузиться в предлагаемый рассказ, а начать сопоставлять историю со своим опытом, вспоминать заброшенные дома в центре города, объявления о пропаже людей. Именно на границе вымышленного мира рассказа Стивена Кинга и повседневного бытования китайгородских переулков должно закрасться сомнение в том, а так ли вымышлен потусторонний, параллельный мир. Вернее, граница между нашим миром и вымышленным описывается так четко, что через нее можно посмотреть (как сквозь протертую материю).




Детская крипипаста


Если набрать «крипипаста» в поисковике на ютубе или в соцсетях, можно заметить, что часто под этим словом имеется в виду что-то совсем другое. Можно наткнуться на рейтинги «Топ персонажей крипипаст», различные рисунки, а также не связанные с темой ужасов рассказы, в которых фигурируют различные персонажи крипипаст (например, Слендермен или убийца Джефф, Бен-утопленник), но рассказы не будут связаны с темой страхов и ужасов.

Для детей, родившихся в XXI веке, крипипасты – это способ собственного творчества, который не обязательно связан с «классическими» страшилками. Мы наблюдаем, как трансформировалась потребность в страшном фольклоре у детей. Раньше страшные истории рассказывались в пионерских лагерях из-за специфической функции инициации, перехода в новый возраст, которую летние лагеря имели в обществе. Кроме того, изменилось изображение «легитимного страшного» в популярной культуре для детей. В качестве примера можно привести такой мультфильм, как «Hotel Transylvania» («Монстры на каникулах» в российском прокате) или игрушки Monster High – страшные образы претерпевают своеобразную «гламуризацию» своих страшных составляющих. Также свою роль играет разнообразие и доступность любых сюжетов в интернете, что разрушает «локус» детского рассказывания страшилок (то есть больше нет специфического места и ситуаций только для этого) – фольклористы фиксируют, что дети узнают о страшных не из личного общения и специализированной художественной литературы, а через «желтую» прессу, интернет-дискуссии, а также фан-арт, созданный преимущественно такими же детьми.



Именно этим можно объяснить современный вид детского страшного фольклора – этакий плавильный котел, в котором смешиваются очень разные части популярной культуры, городских легенд, а также самостоятельного детского творчества. Важно, что интернет-сообщества учат детей рассказывать и писать – в отдельных ветках и постах можно выложить свою историю, и все другие будут оценивать, как она написана (прежде всего по параметру страшно/не страшно), что довольно подробно воспроизводит традицию устного рассказывания историй, но в ином контексте. Как бы в подтверждение этого тезиса популярность набирают видеоролики, а также специальные «конференции», направленные исключительно на страшный контент.



Стоит сказать, что разнообразные «коллекционеры» или «обзорщики» жанра «крипипаста» и интернет-фольклора в целом недолюбливают «детские» крипипасты – прежде всего «за отсутствие атмосферы», а также чрезмерную концентрацию на персонажах и добавление в привычные сюжеты новых, не имеющих отношения к страшному, деталей вроде взаимоотношений героев или описаний их быта.



Такая «профанизация», очеловечивание (то есть нейтрализация возможного вреда, который может нанести персонаж крипипасты) является способом работы со страхом и его преодолением. Поэтому, согласно фольклористским источникам, дети описывают персонажей крипипаст как что-то вполне реальное, с чем возможно взаимодействовать. Иногда это приводит к трагедиям – в 2014 году было по меньшей мере три несчастных случая в США, которые напрямую связаны со страхом детей перед Слендерменом – тощим высоким персонажем в строгом костюме без лица, который живет в лесу (и был придуман в 2009 году). Девочка во Флориде подожгла свой дом и обвинила в этом Слендермена, а в Огайо «одержимая» Слендерменом девочка напала с ножом на свою собственную мать. Но самый известный случай произошел в Висконсине: там две 13-летние девочки заманили свою подругу в лес под видом игры в прятки и 19 раз ударили ее ножом. Несмотря на тяжелые раны, девочка выжила и даже смогла самостоятельно выбраться из леса, где ее заметил велосипедист и вызвал подмогу. Последующее разбирательство показало, что девочки долгое время планировали убийство. Они сделали это, потому что прочитали подробную инструкцию о том, как принести жертву Слендеру, чтобы стать его «фаворитками» и поселиться с ним в лесу. Одна из участниц ритуала говорила, что не хотела этого делать, «но боялась того, что может случиться, если этого не сделать, и я не хочу знать, что могло бы случиться, если бы мы не сделали этого». Об этом случае есть документальный фильм HBO, который называется «Beware the slenderman». Это экстремальные случаи, но они вписываются в модель работы со страшными персонажами – те случаи, когда произошло слишком сильное «размытие границ» воображаемого и реального, без которого не работает жанр ужасов, а также не функционирует общество в целом, – те самые игры, о которых пишет Ирвинг Гоффман.



Фольклористка Эста Матвеева разделяет способы «работы» со страшным персонажем по параметрам отношения с пространством:



– ребенок в «своем» пространстве соприкасается с персонажем – объектом страха посредством фантазии (фактического взаимодействия не происходит), провоцирующей в нем необходимый эмоциональный отклик – практика рассказывания страшных историй,

– сокращение дистанции между человеком и персонажем происходит на следующем этапе, когда ребенок выходит из зоны комфорта (из «своего» пространства) и, рискуя собственной безопасностью (как он считает), отправляется к персонажу в «чужое» пространство – практика посещение запретных «страшных мест»,

– третья практика сокращает дистанцию между человеком и персонажем в обратном направлении, за счет сознательного переманивания человеком объекта страха в «свое» пространство – практика вызывания страшного персонажа.



Также способы работы с персонажем могут рассматриваться как self-help ребенка. Как и взрослые, дети создают произведения (тексты или рисунки) для борьбы со своей тревогой. Это преодоление страхов и одновременно проработка взаимодействия с потусторонними силами в целом. Эста Матвеева выделяет шесть механизмов преодоления страха через фольклорное:



1) Борьба со страхами через проговаривание своего страха, разговоры о нем. По сути, это возможность в безопасной обстановке прикоснуться в своих фантазиях к «страшному», будучи при этом защищенным в реальном мире[3 - Осорина М. В. «Черная простыня летит по городу», или Зачем дети рассказывают страшные истории // Знание – сила. № 10. СПб., 1986.]. «Посредством страшных историй дети получают возможность контролировать и бороться со страхом неизвестного. Ребенок, который действительно боится скрывающихся в темноте монстров, способен в некоторой степени побороть свой страх, если сможет контролировать неизвестного монстра, заманив его в матрицу сюжетов»[4 - Grider S. Childrens ghost stories // Haunting Experiences: ghosts in contemporary folklore. Utah State University Press, 2007.].

Чем чаще и подробнее описывать то, чего ты боишься, тем больше вероятность, что его сила как страшного объекта начнет уменьшаться. Возможно, этим объясняется некоторая «ротация» страшных образов – слишком много раз повторенная история о «гробе на колесиках» перестает пугать, уже моему поколению было сложно объяснить, что в этом такого страшного, страшное «стерлось» о частое повторение.



2) Борьба со страхами через непосредственное столкновение – ребенок или группа детей отправляется непосредственно в «страшное место» (кладбище, заброшенный дом, жуткая подворотня и т. п.). Основное условие того, что подобное действие может быть эффективным способом работы с пугающим, – это «вера в то, что легенда может быть чем-то большим, чем просто вымышленной историей»[5 - Kinsella M. Legend-Tripping Online: Supernatural Folklore and the Search for Ong’s Hat. University Press of Mississippi, 2011.]. Такой поход в страшное место – это доказательство своей смелости, демонстрация отсутствия страха окружающим, себе и, в конце концов, – объекту страха. В таком преодолении себя усматриваются мотивы инициации: «Никто точно не знает, каков будет исход инициации, и страшно представить себе худший из возможных результатов»[6 - Tucker E. Tales and Legends // Children’s folklore. Brian Sutton-Smith, Jay Mechling, Thomas W. Johnson, Felicia R. McMahon. Utah State University Press. 1999.]. Таким образом, Элизабет Такер показывает, что эта практика – важный этап для перехода в более старшую группу подростков.

3) Похожий на предыдущий способ – призыв или вызов персонажа. Осуществляется через найденные в интернете инструкции по проведению «ритуала». Однако такой способ не имеет явно выраженной социальной или инициационной функции – он направлен исключительно на переживание определенных эмоций и, соответственно, преодоление их.



4) Борьба со страшным через смех – самый яркий пример такой работы со страшным – так называемые садистские стишки («маленький мальчик по стройке гулял…»). «…Они, травестируя ужасное, подвергая его почти кощунственному осмеянию, выполняют своеобразную психотерапевтическую функцию, ослабляя сакральные страхи ребенка, подростка»[7 - Трыкова О. Ю. О современном состоянии жанров детского фольклора // Ярославский педагогический вестник. – Ярославль, 2001. № 3/4. С. 104.]. Именно так трансформируется «канонический» интернет-фольклор в детских сообществах о крипипастах – в пародийных или даже карикатурных воплощениях тот же Слендермен выглядит не как персонаж ужасов, а как персонаж анимации для детей («няшно»).



5) Борьба со страхом через попытку умилостивить страшного персонажа, заслужить его доверие или симпатию – именно это произошло с девочками из Висконсина. Подрост-ки опасались, что если они не принесут в жертву свою подругу, то убийца придет за ними, так как основная его функция в текстах страшных историй – кража и убийство детей. Опять же, это экстремальный случай, обычно все ограничивается воспроизведением мотивов из страшилок – развешиванием надписей или рисунков в лесу, созданием кукол и тому подобное.

6) Идентификация себя со страшным персонажем – именно этим занимаются дети на Хэллоуин: переодеваются и ведут себя как персонаж, который больше всего их пугает, чтобы наконец избавиться от этого страха. Этот механизм упомянула в своей работе американская исследовательница Линда Дег – дети надевают костюмы монстров на Хэллоуин, чтобы защититься от «нечистой силы»: «Идентификация себя с ужасающим объектом становится эффективной защитой от него»[8 - Degh L. Does the Word «Dog» Bite? Ostensive Action: A Means of Legend-Telling // Journal of Folklore Research. Vol. 20, No.1. Indiana University Press, 1983.].



7) Последний способ – это попытка вступить в близкие отношения с персонажем крипипасты.

Этот способ наглядно демонстрирует фрагмент из интервью Эсты Матвеевой с девочкой 12 лет:



Я помню всегда, когда мне казалось что-то страшное, вот я вот сижу на балконе и мне вот кажется, что-то кто-то ко мне вот сейчас прилетит или вот что-нибудь такое. И я вот всегда, когда было ощущение, что он стоит рядом, я всегда старалась с ним подружиться, я с ним говорила. [Это как?] Ну, я вот так сижу, просто темно, вот такая сижу, и слышу какие-то шорохи, я про себя, в уме что-то там говорю, типа, поздороваюсь с ним, спрашиваю, как его зовут. [Зачем ты так делала?] Я всегда думала, что если с ним подружишься, то он ничего не сделает, вот. Ну, для меня это было как самоуспокоение, типа, я с ним поздоровалась, подружилась, он мне ничего не сделает, я со спокойной душой уходила домой, что он не будет меня преследовать. Я думала, сейчас, если я просто убегу, он пойдет за мной.


«Детская», персонажная крипипаста – это, безусловно, тема для отдельного исследования. Даже по тем элементам анализа этой темы, которые показаны выше, видно, насколько это большой и важный пласт жизни ребенка и подростка. Однако дальше мы будем говорить о крипипасте в классическом ее понимании – страшная история как она есть, не обязательно основанная на персонажах, но, безусловно, имеющая отношение к коллективным страхам. Через мотивы, которые описаны в историях, приведенных далее, я попытаюсь показать что говорят о нас образы, с помощью которых мы пытаемся испугаться сами и напугать других.




Сеть








Несмотря на то, что все разбираемые здесь вещи происходят в интернете и выделять Сеть в отдельную тему является своеобразной тавтологией, все же это отдельное направление сюжетов страшных историй. Довольно большая часть историй посвящена страхам, связанным с интернетом. Я бы выделил три их основных типа:

– описывающие то, как интернет себя проявляет, – мессенджеры, сайты, файлы;

– описывающие интернет как пространство – уровни интернета, монстры из него, нетсталкеры;

– рассказывающие об интернете как о способе организации сообществ.



Как описывалось выше, основная задача этих историй – заставить поверить в свою достоверность. Иногда это получается настолько успешно, что страх-головокружение превращается в моральную панику[9 - Моральная паника – это общественный феномен, который заключается в распространении истерии по поводу какого-нибудь явления, которое может представлять угрозу для части общества или всего сразу. Зачастую такие настроения и слухи носят преувеличенный характер. Подробным образом о моральных паниках мы будем говорить в части «Головокружение, паника, киты».]. Вместо щекотания нервов люди ищут в этих историях реальную угрозу, а иногда даже пытаются ее ликвидировать.

Феномен интернета очень специфичен неким противоречивым отношением к нему. Абсолютное большинство людей им пользуются и живет в мире, который наполнен последствиями использования Всемирной сети. При этом чуть ли не хорошим тоном является высказывание опасений об интернете, настороженное отношение к его проникновению в жизненный мир. Есть даже блогерша «Поля из деревки», чей образ целиком построен на отрицании урбанистического образа жизни. Однако она, во-первых, ведет блог в интернете, а во-вторых, ее быт, по крайней мере в том виде, в котором она его описывает, непредставим без интернета (даже если исключить его транслирование в Сеть) – все общение, досуг (вроде скачивания и просмотра фильмов) завязан на Всемирной сети. Это справедливо для большинства сюжетов об удаленном образе жизни, только выпадение из интернета означает окончательное выпадение из общественной жизни.



Еще какое-то время (почти год) я работал в разных детских лагерях (это может показаться странным, но есть те, которые работают круглый год). Когда дети сами сочиняли сценки для разных выступлений, рано или поздно там появлялась тема болезненного увлечения гаджетами, соцсетями и интернетом в целом. Всегда почему-то такие увлечения там имеют однозначную окраску – абсолютное зло. В таких сценках и выступлениях конфликт имеет положительное разрешение только в случае отказа от соцсетей и гаджетов. Такое явное отрицание ценности своего же собственного образа жизни кажется попыткой подстроиться, угадать желания взрослых, которые в конце концов оценивают такие выступления. Однако опрос этого не подтвердил – в основном дети действительно искренне считают, что сидеть в телефоне вредно, однако ничего не могут поделать с собой. Этот парадокс заслуживает отдельного исследования и еще ждет своего исследователя. Но именно он обнажает этот конфликт – нечто близкое, что является обязательным элементом образа жизни, несет в себе неведомую опасность. Здесь есть элемент как грехопадения, так и сделки с дьяволом – христианского сюжета, поэтому вышеназванный конфликт с технологиями так понятен. Как говорил Маршалл Маклюэн, технологии решают только те проблемы, которые создают сами, однако жизнь без решения этих проблем как будто уже непредставима.



Я общался с самыми разными людьми из области IT, а также ходил и изучал самые разные дискуссии о страхе и технологиях (дискуссии на площадке InLiberty, конференция «Антропология Страха» Европейского Университета, конференция «Фобии и Фольклор» РАНХиГС и тому подобные).



Можно выделить несколько наиболее общих страхов, связанных с технологиями и интернетом.




Страх, что «оно все выключится»


Это единственный страх, который связан с утратой тех обыденных технологий, к которым мы привыкли. Страх не завершить начатое дело, потерять воспоминания, лишиться доказательств.

Физический, аналоговый носитель представляется как будто более надежным, пусть и не таким универсальным и всепроникающим. «Облачность», облачные технологии кажутся не заслуживающим доверия хранилищем. Это также является артикуляцией порядка, когда абсолютно все может быть зафиксировано, но не принадлежит своему создателю. Условный сервер в любой момент может упасть, и ничего не останется. Да, существует опасность пожара, наводнения, действия недоброжелателя или любой другой причины, которая уничтожает личный архив. Но когда он не зафиксирован в реальном, а не интернет-пространстве, мы будто не можем его контролировать.




Страх потери реальной жизни, возможности выбирать


«Жизнь онлайн», то есть состоящая из общения в соцсетях, потребления и производства контента, может быть представлена как постоянное реагирование. Каждое действие в интернете должно быть привязано к какому-то такому же цифровому инфоповоду (нет ничего случайного в том, что одним из самых популярных жанров в видеоблогинге являлся жанр «реакций»). За этой цифровой жизнью теряется возможность производства собственного смысла, самоактуализации.



Этот страх вызван тем, что управление информационным потоком принадлежит не нам, он вообще не имеет субъекта. Нашу возможность реагировать оценивают по неизвестным параметрам и создают информационный пузырь – ярче всего это видно в фейсбуке, но это касается новостей, поисковой выдачи, рекомендованных видео в ютубе, почти всего. Сеть подсовывает нам только те материалы, на которые мы, по задумке, сможем эффективней всего отреагировать, забирая инициативу и не оставляя нам возможности создать что-то новое, реакцию на которое будет так сложно предсказать. Описывая такой эффект, авторы часто ссылаются на концепт Daily me. Daily me («Ежедневный Я») описал в 1995 году в книге «Being Digital» Николас Негропонте. Это принцип персонализации и кастомизации новостей, который предполагает, что люди читают только то, что непосредственно касается только их. Однако описанный выше перехват инициативы – это логика машины, Сети, чей интерес вроде бы кристально ясен, но при этом все дальше отодвигает нас от самоактуализации.




Загадочность и непубличность алгоритмов


Страх, основанный на непонятности алгоритмов, – это по сути страх расчеловечивания. Пользователь Сети оставляет за собой «цифровой след» – все, что он делал в Сети (что искал, о чем переписывался, что покупал или хотел купить, что лайкал и тому подобное), плюс его перемещения в пространстве. Именно по этому цифровому следу алгоритмы и оценивают, что может быть интересным и полезным для нас. В алгоритмы заложено понимание человеческого как исчисляемого количественно. Именно математическое описание – это единственное, что они видят. Алгоритм пытается нащупать нечто одновременно интересное пользователю и выгодное рекламодателям. Он пытается угадать, на что мы посмотрим в будущем, по тому, что мы делали в Сети раньше, как ведем себя и общаемся. Проблема в том, что это не человеческий взгляд, ведомый не человеческой логикой. Результаты его усилий по пониманию нас сначала смешат (можно зайти в рекламные настройки фейсбука или инстаграма), а потом заставляют испугаться – образ человека, который рисуется из этих списков, механистичен и лишен живых черт. Жутковато, как механизм видит нас – противоречия, страсти. А еще нет возможности объясниться или оправдаться – решения, принятые алгоритмом, не подлежат обсуждению.



В отличие от природной силы, эта сила не безразлична к нам, она хочет, чтобы мы наслаждались, но при этом не выходили за рамки, чтобы мы хорошо себя вели и не покидали уютного пространства экрана, которое нам заботливо предоставили. По опыту мы знаем, какие могут быть последствия, если пренебречь чем-то из этих благ, – месть неизбежна.




Страх слежки и размытия границ


Благодаря цифровому следу и облачным архивам оказывается, больше невозможно хранить секреты. Страшно даже не то, что что-то из личного архива станет достоянием общественности – это скорее функциональный страх, за которым нет ничего жуткого. Страшно то, что больше нет ничего личного. Нет места, где можно будет хранить какие-то фотографии или важную для себя информацию.

По сути, это страх последствий того, что больше не существует ничего скрытого – стеклянный мир победил.



Эти страхи – отправная точка головокружения, и дальше мы посмотрим, как именно они прорабатываются через страшные истории.




Слендермен, слежка, смерть. Почему именно Слендермен самый популярный крипи-персонаж


Слендермен стал своего рода символом крипипасты как жанра. Его изображение будто олицетворяет весь страшный сетевой фольклор. Кроме того, это, может быть, единственный персонаж крипипаст, про которого мы точно знаем, когда он появился. В 2009 году Эрик Кнудсен обработал фотошопом пару старых фотографий, снабдил их туманными подписями о пропаже четырнадцати детей и загрузил все это на сайт Something Awful. Уже через две недели история Слендера на форуме Something Awful насчитывала 194 страницы. Несколько YouTube-сериалов о Слендере[10 - Сериал «Мраморные Шершни» (Marble Hornets) вышел 10 лет назад и насчитывает 87 эпизодов, суммарное количество просмотров которых перевалило за 100 миллионов.], компьютерные игры, инди-фильмы, сотни тысяч обсуждений, форумных дискуссий, фан-арта и несколько полнометражных фильмов. Это, без сомнения, самый популярный страшный интернет-мем.






Кадр из игры Faceless, которая использует образ Слендермена



В чем такая притягательность Слендермена? В эссе «Они смотрят на тебя: Слендермен и технологические ужасы» Линн Гельфанд описывает, за счет чего Слендермен получил такую славу и в какие болезненные точки общества он ударил.



Гельфанд говорит о двух элементах, которые выгодно выделяют Слендермена на фоне других крипипаст: это его история и внешний вид, который бьет в самое «яблочко» архетипического сознания, раскрывая не только себя, но и медиум, через который он появляется, то есть – интернет с его жуткими потенциальными угрозами.



История Слендермена нелинейна, она как бы разбросана по сети в виде «артефактов». У читателя, обнаружившего что-то новое, создается ощущение, что история об этом персонаже не выдумана – такой эффект от листания старых фотографий, чьих-то блокнотов. Линейная история или единое повествование не производят впечатления как будто бы случайно найденных артефактов о существе, даже если точно знаешь, что оно вымышленное. Радость от находки делает отношение к нему чуть более реальным, оно превращается в твой собственный опыт.



Тогда участники форумов, групп и соответствующих веток в разных ресурсах начинают одержимо искать «следы» Слендермена, фиксировать свои находки и делиться ими с другими в интернете в виде сообщений, рисунков, фотографий и видео-блогов. Чтобы пусть ради игры и шутки доказать, что он существует.



Но этого, конечно, недостаточно. Необходимо, чтобы визуальный образ был достаточно впечатляющим. Для этого он должен опираться на уже имеющих вес сущностей – узнаваемые и пугающие отсылки.



Так, образ Слендермена своей формой отсылает нас к Ноперра-бо – безликим духам традиционных японских легенд, а также к фигуре властелина подземного мира мертвых Аида в классическом греческом мифе, чье имя означает «невидимый». Также он похож на знаменитую фигуру на картине Эдварда Мунка «Крик», на которой изображен испытывающий ужас человек в темной одежде с лицом, напоминающим череп. Похожие образы можно встретить в сериалах вроде «Доктора Кто» или «Баффи – истребительница вампиров».



Образ Слендермена достаточно прост. Он имеет ровно четыре обязательных внешних признака: тонкая фигура, неестественно высокий рост, безликость и строгий («похоронный») костюм.



Он напоминает Мрачного Жнеца, традиционный образ смерти («Смерть с косой»). Тут важна и определенная безликость черепа, а также тот факт, что часто его лицо скрыто капюшоном, олицетворяя тайну смерти.



Кроме того, череп это не только символ – он скрыт в каждом из нас. Череп – напоминание, что смерть это не какое-то абстрактное потустороннее чудовище, она внутри человека. «Сила, которая не предназначена для того, чтобы ее видели, но тем не менее существующая».



Олицетворение хаотичности природы, вытесненной из городов. Поэтому Слендермен так связан с природой (в самой популярной игре про этого персонажа мы вынуждены блуждать по лесу, избегая встречи с ним.

Одной из отличительных черт «мифа» о Слендермене является то, что его присутствие выводит из строя видео и аудио аппаратуру.



Чтобы понять, почему эта связь Слендермена с технологическими сбоями так глубоко тревожит, но при этом трудно артикулируется (никто не может объяснить, как это происходит и почему), необходимо понять связь энтропии с понятиями «сигнал» и «шум» в теории информации.



Теория информации занимается тем, что описывает процесс передачи сообщений. Так, чтобы сообщение было успешно передано и получено, оно должно быть закодировано – в форме речи или иных образов, при личном общении или же с помощью технологий, при передаче на большие расстояния или же для других целей. Успешность передачи информации зависит не только от качества технологий, которые мы используем. Важно правильно ими воспользоваться – направить микрофон на рот, а не мимо, настроить передатчики друг на друга и тому подобное. Очень мало, что так раздражает, как плохой сигнал телефона во время разговора, когда собеседник слышит только обрывки слов. Это связано как с отсутствием контроля над этой ситуацией, так и с тем, что в этот момент наша коммуникация зависима от несовершенных способов ее доставки.



Нас пугают искаженные радиопередачи и статические экраны, потому что они являются цифровым эквивалентом аналоговой гнили.



В историях о Слендермене помехи оборудования рядом с ним подтверждают наши худшие страхи: нет выхода из энтропии. Все вещи тяготеют к распаду и разложению.



Строгий костюм также имеет свои прототипы и восходит, в контексте сетевого фольклора, прежде всего к Людям в Черном, которые скрывают свои лица за широкими черными очками, что вкупе с одинаковыми костюмами делает их неотличимыми друг от друга и по-своему безликими. Основной мотив, связанный с историями про людей в черном (они не ограничиваются фильмами серии «Люди в черном», скорее, наоборот, фильм использовал и развил корпус городских легенд) – что они являются агентами правительства, которые запугивают людей, прежде всего тех, которые видели то, что им не следует видеть (в массовой культуре прежде всего – об НЛО). В другой интерпретации они сами являются пришельцами.

Следует отметить некоторую общность спецслужб и пришельцев в массовом сознании в части похищений людей.



Этот образ восходит к страху перед невидимым глобальным порядком. На этом же страхе строятся теории заговоров.



Но также этот образ имеет более близкую с исторической точки зрения, гораздо более подавленную и вытесненную, по-настоящему мрачную подоплеку.



Нацистские концентрационные лагеря были смоделированы на основе скорости и эффективности промышленных сборочных линий Генри Форда, которые, в свою очередь, были смоделированы на основе скорости и эффективности чикагских скотобоен[11 - Patterson, Charles. Eternal Treblinka: Our Treatment of Animals and the Holocaust. New York: Lantern Books, 2002.]. В нацистских концентрационных лагерях заключенным брили головы, выдавали одинаковые униформы, стирая их индивидуальность и делая их такими же безличными и неотличимыми друг от друга, как и предметы, изготовленные на заводе.



Безликая форма Слендермена, таким образом, содержит отголоски индустриальной дегуманизации. В то же время его внешность также напоминает минималистские (почти черепоподобные) черты лица инопланетян, которые относятся к человеку так же, как и к другим животным. Физиологические эксперименты, которые приписываются инопланетянам, над похищенными ими людьми вполне могли иметь своим прототипом реальные эксперименты, проводимые врачами во многих нацистских лагерях над беспомощными людьми.

В Слендермене есть страшное напоминание об ужасной дегуманизации жертв и безжалостном безразличии могущественных существ, которые сливаются в один тревожный образ. Это очень отстраненное и холодное напоминание о нашей собственной бесчеловечности.



Как показывают зверства нацистов, невозможно выдумать больших монстров, чем люди. Это очень «посюсторонний» ужас. Он существовал в обезличенных культурных механизмах конкретного индустриального общества в середине ХХ века, правила которого соблюдали хорошо одетые фигуры, склонные украшать свою форму, в том числе, знаком черепа и костей.



СС и были настоящими людьми в черном. Привлечь внимание СС означало подвергнуть опасности себя, свою семью и друзей – тот же тип террора, ужаса, который неоднократно повторяется в рассказах о потусторонних монстрах, в том числе о Слендермене.



Слендермен сочетает в себе первобытные страхи смерти и хаоса с нашим современным страхом перед безличной индуст-риальной культурой и ее пугающими истоками из военного прошлого.



Но есть и еще один гораздо более новый тип развивающихся в быстро ускоряющемся постиндустриальном мире опасений, который отражается в образе Слендермена. Как я уже говорил, этот персонаж часто ассоциируется с искажением записи и выходом из строя оборудования.



И это связано с тем, что технологии медиа, которыми мы пользуемся, чтобы следить за новостями, общаться и прочее, – это не менее эффективный способ следить за каждым из нас.



Хотя слежка обычно ассоциируется с архаическими организациями и скандалами времен холодной войны, сегодня это децентрализованная деятельность, которая осуществляется автоматически с помощью небольших портативных (их еще называют «носимыми») технологий.



Децентрализованное наблюдение всех за всеми через социальные сети как бы разлито в обществе, все непрерывно «собирают сведения» о своих новых и старых знакомых, а также сами «сливают» сведения о себе.



Нет никакой проблемы в том, чтобы узнать любую информацию о коллеге или даже совершенно незнакомом человеке, которого ты встретил на вечеринке или даже просто на улице.

Все устроено таким образом, что единственный способ избежать такого рода слежки – полностью выключиться из общества.



Наши самые сокровенные мысли, чувства и любые поступки оказываются на виду у безликой сущности с неопределенными намерениями – именно в таком описании наш мир оказывается неотличим от придуманной сказки о Слендермене.

Это комплексная и очень изящно и тонко (вот так каламбур) сработанная фигура, в которой сливаются первобытные страхи (смерть и хаос), современные ужасы (безликая индустриализация) и даже новейшие, постмодернистские опасения (технологии, которыми мы пользуемся, пользуются нами).



Карл Густав Юнг говорил о том, что каждый яркий свет бросает тень, и свет прогресса отбрасывает страшную тень того, какими средствами были достигнуты эти цели.



Чтобы стать популярным, сюжет, мотив или персонаж должен иметь глубокие корни в традиционном искусстве, легендах, а также олицетворять темную сторону новых технологий и способов организации общества.



Фрэнк Фуреди дал очень лаконичную формулу этого в своей книге «Культура страха»: «В западном обществе влияние культуры страха становится все сильнее. Отличительной чертой этой культуры является убежденность в том, что людям противостоят могущественные разрушительные силы, несущие в себе угрозу нашей повседневной жизни».




Разложение, гниение и помехи. Как шум добавляет достоверности


Тезис о помехах из предыдущей главы требует пояснения. Родство гнили и разложения с помехами – это не только красивая формула или метафора. Помехи являются важной частью медиапространства, которое состоит не только из сообщения, но и из способа его передачи (это отсылка к знаменитому афоризму Маршалла Маклюэна «Medium is the message», который означает, что в способе передачи сообщения уже заложена часть послания, на восприятие информации влияет то, каким образом мы ее получили). Насколько просто понять сообщение, сколько усилий необходимо предпринять, чтобы получить это сообщение. Соответственно, разные медиумы (способы коммуникации) имеют разную чувствительность к повреждениям и дефектам.

Так, кажется, что текст чувствительней всего к дефектам. Читать что-либо на поврежденной бумаге очень затруднительно, слушать аудио с помехами тоже сложно, но уже можно понимать смысл слов, даже когда запись прерывается и есть посторонние шумы. Видео воспринимать значительно проще, мы способны вовлечься в черно-белый фильм. В моем детстве иностранные фильмы (то есть все, кроме советских комедий) существовали либо по телевизору с многоголосым дубляжом (тогда в дело вступали помехи от антенны), либо на vhs-кассетах, где был одноголосый закадровый перевод, а также дефекты пленки и низкое качество изображения в целом. Однако ничего из этого не мешало восприятию. Похожим образом можно объясняться с иностранцем, с которым у вас нет общих языков, – тогда болтовня каждого на своем языке будет просто сопровождающим шумом, из которого постепенно выуживается по частицам смысл сообщения, которое вы силитесь передать.

Коммуникация совсем без помех вообще встречается редко – всегда есть проблемы со связью, повреждения, плохое освещение, непонятные слова или слова, которые кажутся понятными, но сторонами коммуникации воспринимаются по-разному.

Именно поэтому идеальная картинка на видео или даже на фото вызывает ощущение постановочности кадра, искусственно созданной реальности, которая существует только в пространстве экрана и не имеет отношения к реальной жизни, к нашему обыденному жизненному миру. Добавление помех делает видео более искренним. Если мы видим четкую, яркую картинку разрушающегося здания, снятого к тому же с разных ракурсов, не возникает сомнений, что это либо фрагмент фильма, либо какого-то перформанса, созданного в контролируемых и безопасных условиях. Запись же взрыва или разрушения, сделанная некачественно, «с руки» и тому подобное, скорее будет воспринята как запись происшествия или теракта, которые имеют место в действительности. Студийные фотографии профессиональных моделей будут отличаться от их же фотографий в семейных альбомах, а репортажи со светских приемов или церемоний выглядят иначе, чем фото или видеоотчеты с домашних вечеринок, на которые собрались друзья.

Подобно тому, как натуральность и естественность продуктов можно оценить по появлению на них плесени, реальность запечетленного события можно оценить по наличию «артефактов» на медиуме, через который передается сообщение о нем.



Этим объясняется популярность жанра Mocumentary, а также того, что большинство фильмов этого жанра – фильмы ужасов. Mocumentary – это заведомо сделанная стилизация под документальное кино. Самый популярный такой фильм – «Ведьма из Блэр». Он даже позиционировался как «найденная пленка», случайно обнаруженная кассета. То есть зритель должен был полностью погрузиться в ощущение, что все, что он видит на экране, происходило в действительности. В фильмах мокьюментари используют такие приемы, как: неизвестные широкой публике актеры, которые не опознаются как актеры, съемка с рук, а также либо использование «любительских» камер, либо последующее наложение эффектов на изображение, которые имитируют изображение с помощью недорогой аппаратуры.

Все эти приемы были очень эффективны в создании иллюзии подлинности. В итальянском фильме 1980 года «Ад каннибалов» рассказывается вымышленная история этнографической экспедиции, которая поехала снимать фильм о живущем в дебрях Амазонки племени людоедов и исчезла. Однако в ходе поисковой операции обнаруживают пленки, которые они якобы отсняли перед исчезновением. Герои фильма отсматривают найденные пленки как бы вместе со зрителями. Их содержание (являющееся, как и весь фильм, постановкой) произвело своей жестокостью и натуралистичностью такое сильное впечатление на первых зрителей, что режиссеру фильма – Руджеро Деодато пришлось предстать перед судом за убийство. Причем обвинения были сняты только после того, как актеры, чье убийство инкриминировалось режиссеру, сами пришли в суд.



Помехи добавляют жизни, достоверности. Поэтому во всех видео, связанных с крипипастами, мы видим помехи, грубые склейки, а аудио в них сильно искажено.



Живость и достоверность также напоминают о гибели и распаде, присущем обыденной жизни, ведь понарошку умирают только в постановочных фильмах.

Подобно тому как наиболее изысканные блюда связаны с уже начавшимся распадом (сыр с плесенью, а также все ферментированные продукты), наиболее сплоченное и технически подкованное сообщество любителей страшилок почти всегда имеет дело с помехами. Речь идет о радиолюбителях или радиосталкерах. Визитной карточкой радиосталкинга стали так называемые «номерные радиостанции» – коротковолновые станции, которые обнаруживаются по всему миру. Они не транслируют ничего, кроме помех, однако с разной периодичностью (от нескольких недель до месяцев или даже лет) они передают голоса, которые четко называют наборы цифр, слов или букв. Нет какой-то единой версии, что это такое и зачем нужно, но большинство людей, которые обсуждают эти радиостанции, склоняется к тому, что это связано с военными целями, что это некий способ передавать сообщения разным удаленным военным частям либо разведчикам. В пользу этой гипотезы говорит то, что использование именно коротковолновой передачи – это единственный способ адресатам сообщения оставаться абсолютно анонимными. Например, в Великобритании слушать такие радиостанции законодательно запрещено. Возможно, именно поэтому крупнейшее и самое закрытое объединение радиосталкеров ENIGMA 2000 располагается именно там, по крайне мере, находится оно на британском домене. Это анонимное объединение, которое делает онлайн-газету про разные необычные находки в радиоэфире, а также различные руководства для начинающих и продвинутых радиолюбителей и радиосталкеров. Именно их сайт считается самым авторитетным источником о номерных радиостанциях. Вторым авторитетным источником является отечественный, хоть и англоязычный сайт – http://priyom.org/








Однако сами по себе номерные радиостанции привлекают именно своей холодной потусторонностью. Они – прямое свидетельство существования параллельной жизни, которая связана с нашим повседневным миром (иначе отчего их так просто обнаружить?). О них очень удобно сочинять легенды, их можно приписывать совершенно разным сторонам, а явная шифровка – это своего рода окошко в действительно другой мир, где происходят какие-то глобальные и тайные события. Это роднит истории вокруг номерных радиостанций с теориями заговоров и SCP.



SCP foundation – это, можно сказать, отдельное направление в жанре сетевых страшилок. Название – английская аббревиатура Secure, Contain, Protect – «Обезопасить, Удержать, Сохранить». Во всех историях, объединенных под этим названием, описываются объекты, которые якобы хранятся в особом фонде. Хранилище имеет несколько уровней, а объекты проранжированы соответственным образом. В основном речь идет об очень странных, загадочных и мистических артефактах, например:



SCP-055 – нечто, что заставляет всех людей, изучающих его, забыть характеристики этого объекта, что делает его неописуемым. В то же время возможно описать, чем объект не является.

SCP-173 – скульптура. Если на объект смотреть, то он не двигается, но при прекращении зрительного контакта тотчас нападает и убивает свою жертву путем повреждения мягких тканей своей огромной скоростью (ранее считалось, что при нападении он душит или ломает жертве шею).

SCP-426 – тостер, который заставляет всех, кто упоминает его, говорить в первом лице, как о самом себе.

SCP-3008 – розничный магазин IKEA с бесконечным внутренним пространством, выход из которого очень сложно найти. Объект содержит зачатки цивилизации, основанной теми, кто застрял внутри.


Чувство достоверности этих историй достигается за счет сухого, «казенного» языка, которым написаны описания, а также в них прослеживается достаточно стройная внутренняя структура. Там даже есть «изъятие» данных, когда якобы из-за секретности есть пропуски в отчетах – последовательность черных квадратов, которая имитирует замазанные или заштрихованные строчки.

Кроме этого, именно на помехах строится такая категория «страшилок», как ЭГФ (электро-голосовой феномен). Когда в помехах и гуле «пустого» эфира слышатся голоса. В дело вступает апофения – мозг достраивает в гуле и шуме помех различимые слова, которые произносятся с человеческими интонациями.



Специфика этих записей состоит в том, что если заранее (по описаниям или названиям записей) не знать, что именно предстоит услышать, то неподготовленный человек скорее всего ничего в помехах не услышит. Одна из самых популярных таких записей чаще всего распространяется под названием «звуки ада», на которой (если прочитать описание) отчетливо слышен гул, как от сильного пламени, и крики людей. Она была сделана якобы в Кольской сверхглубокой скважине – научной горной выработке в Мурманской области – глубиной больше 12 километров. Эта история (как и все приведенные в этой книге) не соответствует действительности, хотя здесь и фигурирует реальный объект – эта скважина действительно некоторое время была самым глубоким искусственным, рукотворным вторжением в толщу Земли. Только в 2008 году появилась более глубокая выработка. Не соответствует действительности эта история (помимо того, что на глубину 12 километров не могут попасть люди) хотя бы потому что в исследованиях не использовались акустические микрофоны. Найденный кем-то звук гула был просто приписан самой глубокой на тот момент скважине. Однако эффектная история начала распространяться сначала по-английски, а потом и в русскоязычном сегменте интернета.



Геологи, работающие где-то в отдаленной Сибири, пробурили скважину глубиной около 14,4 километра, когда буры вдруг начали проворачиваться вхолостую. Руководитель проекта господин Аззаков предположил, что дальше находятся обширные пустые полости. Геологи начали измерять температуру на глубине, и она оказалась более 2000 градусов. Тогда они спустили ко дну сверхчувствительные микрофоны, и, к их удивлению, они услышали звуки тысяч, возможно миллионов, страдающих кричащих душ.







Сайт Snopes приводит очень подробную историю того, как этот фейк трансформировался и попал в интернет.

Самым любопытным для нас здесь является то, что запись по сути была сделана орудием религиозной проповеди. Ученые представлены как олицетворение атеизма, который перед натиском неопровержимых эмпирических доказательств существования ада терпит крах.



ЭГФ может быть и вполне самостоятельным явлением и часто распространяется без каких-либо сопроводительных историй, кроме обязательного описания, что запись была сделана при настроенном на пустую волну приемнике. Страх вселяет именно тот факт, что эти звуки создаются машинами и голоса на них не похожи на человеческие (потому что ими не являются), они холодны и отстраненны. Поэтому их еще называют «голосами мертвых». Они сообщают обычно что-то очень короткое, но многозначительное: «здесь красивее», «Алеша, ты мне друг», «отпусти лицо», от чего веет потусторонним, а именно на такой эффект, вне всякого сомнения, и рассчитывают те, кто делится подобным контентом.








Кстати, это отличный номер для вечеринки – можно провести эксперимент: ставить записи ЭГФ и просить собравшихся угадать, какие слова на них произносятся (в основном без подсказки угадать такое невозможно).



Кроме того, именно помехи являются одной из ключевых составляющих историй о «смертельных файлах». Эти истории отражают все страхи перед технологиями разом, а именно – что средство передачи, медиум, и является сообщением. Достаточно воспользоваться опасной технологией (открыть файл, прочитать письмо, запустить видео), чтобы она начала оказывать на этот мир самое явственное воздействие (сводить с ума, убивать).

Это настолько популярная категория крипипаст, что у нее есть более популярное киновоплощение – фильмы серии «Звонок». По городу ходит кассета, посмотрев которую люди умирают через семь дней. Конечно же, неупокоенная душа проникает в этот мир, протиснувшись через зазор между помехами.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/konstantin-filonenko/putevoditel-po-sovremennym-straham-sociologiya-strema/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Крипи-тред – большая ветка из комментариев, где участники рассказывают свои случаи столкновения с чем-то страшным, чаще всего там пересказывают или копируют крипипасты.




2


Г. Б. Дуткина «Душа Японии» в зеркале японского кайдана. Японские исследования. 2016. № 3.




3


Осорина М. В. «Черная простыня летит по городу», или Зачем дети рассказывают страшные истории // Знание – сила. № 10. СПб., 1986.




4


Grider S. Childrens ghost stories // Haunting Experiences: ghosts in contemporary folklore. Utah State University Press, 2007.




5


Kinsella M. Legend-Tripping Online: Supernatural Folklore and the Search for Ong’s Hat. University Press of Mississippi, 2011.




6


Tucker E. Tales and Legends // Children’s folklore. Brian Sutton-Smith, Jay Mechling, Thomas W. Johnson, Felicia R. McMahon. Utah State University Press. 1999.




7


Трыкова О. Ю. О современном состоянии жанров детского фольклора // Ярославский педагогический вестник. – Ярославль, 2001. № 3/4. С. 104.




8


Degh L. Does the Word «Dog» Bite? Ostensive Action: A Means of Legend-Telling // Journal of Folklore Research. Vol. 20, No.1. Indiana University Press, 1983.




9


Моральная паника – это общественный феномен, который заключается в распространении истерии по поводу какого-нибудь явления, которое может представлять угрозу для части общества или всего сразу. Зачастую такие настроения и слухи носят преувеличенный характер. Подробным образом о моральных паниках мы будем говорить в части «Головокружение, паника, киты».




10


Сериал «Мраморные Шершни» (Marble Hornets) вышел 10 лет назад и насчитывает 87 эпизодов, суммарное количество просмотров которых перевалило за 100 миллионов.




11


Patterson, Charles. Eternal Treblinka: Our Treatment of Animals and the Holocaust. New York: Lantern Books, 2002.