Восставшая фантазия
Восставшая фантазия
Горос
Художник, который рисовал лишь кровожадных чудовищ, однажды написал портрет прекрасной девушки. Он так мечтал, чтобы она стала реальной, что судьба дала ему такой шанс. Но с одним условием – вместе с нею оживут и другие его картины. Что ожидает мир, когда в него хлынут порожденные безумцем кошмары?.. Книга содержит нецензурную брань.
Восставшая фантазия
Горос
© Горос, 2023
ISBN 978-5-0051-3834-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Восставшая фантазия
1
Сначала не было ничего. Лишь пустота – белое пространство. Потом появилось слово. За словом родился мир. Ну а затем в этом мире возникла жизнь. Он проделывал это сотни раз. Именно так: сначала придумывал своему творению имя и только потом создавал все остальное.
Вот и сейчас стержень шариковой ручки коснулся белоснежного листа и пополз вниз, оставляя черную полосу. Рядом появилась вторая. Третья соединила их в букву «Н». Рука со стержнем замерла на мгновение, а потом уверенно начертила еще несколько букв. Затем стержень быстро заскользил по листу, выводя нечеткие очертания: голова, плечи, волосы… Серые глаза творца наблюдали за этим процессом с таким любопытством, словно он не сам создавал все это, а смотрел в окошко, за которым медленно проступали очертания какого-то неведомого параллельного мира. Вот оттуда выглянули глаза – насмешливые, немного безумные, вот уже видны растрепанные длинные волосы. Видимо, в том мире ветер…
Здесь же ветра нет. Здесь воздух сперт и пропитан алкогольным перегаром. Здесь творец сидит на полузаправленной кровати в углу крохотной комнаты, и его едва освещает с подоконника мрачная настольная лампа. Он всегда включает электрическое солнце, даже если, как и сейчас, за окном светло. Да только дневному свету ни за что не пробиться сюда сквозь вечно закрытые толстые шторы. Из динамиков потрепанного пристроенного рядом на кровати магнитофона гремит музыка – тяжелый рок, причем качество записи ужасно.
«…Подкину им парочку монстров, чтоб было весело жить…» – орет магнитофон хриплым голосом.
На листе между тем появился человек. Спутанные волосы, все лицо в ссадинах, перепачкано сажей, ветер треплет рваную рубаху. Теперь вокруг него стали проступать очертания самого мира: руины домов, потрескавшаяся дорога, по небу ползут клубы не то дыма, не то облаков. Но постепенно становится ясно, что это все-таки дым. Похоже, весь город за спиной человека объят огнем…
Раздался щелчок. Обрушившаяся тишина вернула грань между мирами – тем и этим. Из-за плотно прикрытой двери комнаты стали пробиваться ритмичные звуки и хохот. Звякнула посуда, кто-то шумно топал – видимо, плясал. Рука творца потянулась к магнитофону, подцепила стержнем кассету (механизм выброса не работал). Та выпрыгнула из лишенной крышки амбразуры, но тут же вернулась на место, развернутая другой стороной. Палец творца вдавил кнопку Play. Снова загремели гитарные риффы.
Дверь приоткрылась. В образовавшейся светлой щели показалось девичье личико – столь ангельское в окладе длинных темных волос, что можно писать икону. Да только хмельной блеск в глазах и притворно виноватая улыбка мигом низводят ее из святых в блудницы.
– Не помешаю? – как будто извиняясь, спросила девушка и, не ожидая ответа, вошла в комнату.
Творец на мгновение оторвался от рисунка. Взгляд скользнул по выглядывающей из-под блестящей юбочки восхитительной девичьей коленке, но тут же снова вернулся к нарисованному черной пастой человеку. Стержень еще быстрее заскользил по альбомному листу, словно, если прямо сейчас работа не будет закончена, изображение навеки бесследно исчезнет, растворится, истлеет…
– Ух ты, вот это да! – сказала девушка с деланым восхищением. – Это все твое?
Она прошлась по комнате, рассматривая стены, сплошь увешанные черно-белыми картинками. Это были не стены, а миф. Миф, порожденный человеком, но люди в нем умирали. Картины явно говорили, нет, кричали о том, что их творец весьма недолюбливает человечество. Кругом сплошные монстры: полулюди, полуптицы, полупауки, получерви… Их клыки и когти рвут плоть, их руки, лапы, щупальца перепачканы кровью… Картинки были повсюду. Двери, подоконник, полки, тумбочки уставлены, увешаны, заклеены ими. Свободными оставались разве что пол да потолок. Впрочем, девушка еще не знала о том, что у творца этих картинок накопилось столько, что большинство из них томились в тумбочке. На стены и полки попадали лишь самые лучшие, любимые.
– Прикольно. – Девушка передернула плечами. – Хотя страшненько!
Творец окинул ее холодным взглядом, но промолчал. Похоже, «страшненько» могло относиться к чему угодно, только не к его шедеврам. Девушка виновато, но опять-таки неискренне улыбнулась.
– А это кто? – спросила она, заглянув творцу через плечо.
Тот не ответил, а лишь добавил к картинке еще пару штрихов. Последняя работа, на его взгляд, была просто великолепна. Он изобразил обычного на вид парня. Тот вовсе не походил на чудовище. Однако творец знал, что этот человек страшен. И более того – гораздо опаснее всех монстров, вместе взятых, которых он рисовал до этого. За его спиной пылает и рушится город, горячий от пожаров ветер треплет его длинные волосы. Но все это – дело его рук. Рук с виду обычного, слабого человека. Такого в его творчестве еще не было. Теперь его монстрам не нужны клыки, когти и щупальца, чтобы убивать!
«Намор» – стояла подпись в правом нижнем углу листа. Творец сам не знал, что означает это слово, но, как ему казалось, парню на картинке это имя очень подходит. Он всегда давал имена своим творениям спонтанно – просто брал из башки подходящий набор букв. Получалось что-то вроде: Актып, Ерог, Сажу или, например, Алигом. Причем сам создатель помнил всех своих монстров поименно, так как часто, особенно во время накатывающих депрессий, любил перебирать свои художества, представляя, как гибнет под массивным щупальцем, клыком или когтем очередной обидчик из реального мира. К слову сказать, сам творец при своем росте метр полста и размерах мышц, способных удерживать разве что кисть и карандаш, сражаться кулаками не имел ни способности, ни желания. «Я творец, а не боксер», – говорил он себе, и аргумент этот его вполне устраивал.
Творец встал с кровати и торжественно водрузил своего Намора на полку рядом с другими чудищами, потеснив Акума, Рома, Олагупа и фотографию очередной безнадежно любимой девушки.
Распахнулась дверь. Магнитофонный рок захлебнулся в ворвавшихся в комнату ритмичных звуках попсы. На пороге появился рослый парень. На его шелковой черной рубашке плясали веселые блики настольной лампы, длинная светлая растрепанная челка падала на глаза. При виде творца его губы растянулись в самодовольной пьяной улыбке.
– Рыжий, ты куда пропал? – весело бросил он творцу. Потом пьяным взглядом изучил последнюю его работу. – Да, любишь ты людей, как я погляжу…
– Они меня не любят, – сухо ответил творец, которого все обычно именовали Рыжим за цвет шевелюры. И прибавил: – Этот мир – дерьмо, все люди – гады, а бабы способны лишь на измену. – При этих словах он покосился на девушку. – И я с удовольствием посмотрел бы, как это долбаное человечество сдохнет!
Его собеседник пожал плечами, пьяно усмехнулся. У него, кстати, отношения с человечеством складывались намного лучше. Он мечтал о карьере финансиста и двигался к этой цели уверенными шагами: учился в университете, имея в будущем вполне реальные перспективы к трудоустройству. Да и у девушек он пользовался популярностью, в подтверждение чего он тут же приобнял одну из них за талию – ту самую красотку, которая только что рассматривала картинки.
– А я смотрю, пропал куда-то. Сидит тут один, скучает… – Девушка игриво наклонила голову. – Владимир, твой друг художник?
– Рыжий у нас вообще талант! – ответил будущий финансист Владимир. – Гляди, все стены залепил. Можно обои не клеить!
– Что ты все Рыжий да Рыжий? Он и на набережной вчера представился как Рыжий. У него имя-то есть? – Девушка окинула творца поддельно возмущенным взглядом. – Тебя как зовут-то, художник?
– Рыжий!
– Да Роман он, – рассмеялся Владимир. – Но сам он только на Рыжего откликается. Творческая личность! Они же все того… с прибабахом.
Рыжий оставил эту реплику без комментариев, хотя мог бы добавить, что самого Владимира его друзья иначе как кличкой Краб не называют. Творец снова принялся рассматривать своего Намора. Затем подошел к рисунку и добавил пару штрихов. Снова уселся на кровать, подтянув коленки к груди.
– Ой, а что это играет? – спросила девушка, не столько из интереса, сколько чтобы нарушить повисшую паузу, пока та не переросла в неловкую.
– «Крах», – ответил Рыжий.
– Никогда раньше не слышала.
– И не услышишь, – объяснил Краб-Владимир. – Это неизвестная группа, из Красновки. Есть такая дыра у нас в Погорье. Рыжий в той группе когда-то на бас-гитаре играл.
– О! Так он еще и музыкант!
– Я же тебе говорю: самородок! – Краб хлопнул Рыжего по плечу.
– Какая мрачная музыка, – отметила девушка.
– В каком мире живем, такая и музыка, – пробормотал Рыжий.
– Но не все же так в мире плохо.
– Может, для кого-то и неплохо. Наверное, просто я тут лишний.
– Ладно тебе грузиться-то! – воскликнул Краб и, подмигнув девушке, добавил: – Ща мы попросим его что-нибудь слабать нам на гитаре. Что, Рыжий, сделаешь?
И несмотря на недовольную мину художника, Краб потащил его с кровати. Тот вывернулся и снова сел.
– Людочка, ты пока ступай, а мы сейчас придем, – сказал Краб девушке, звонко хлопнув ее по ягодице.
Та послала в ответ озорной взгляд и вышла из комнаты. Краб прикрыл дверь. Его палец вдавил кнопку Stop на магнитофоне, и в комнате воцарилась почти тишина – из-за двери все так же мерзко вползали гогот и музыкальные ритмы.
– Ты че, обижаешься, что ли? Дуешься, что Людка со мной начала мутить? – сказал Краб, положив ладонь Рыжему на плечо. Тот вздрогнул, словно на него свалилась какая-то мерзость, но руку не сбросил.
– Я понимаю, что она как бы к тебе пришла, – продолжал Краб. – Но я же не виноват, что, когда моя Светка ушла, эта на меня переключилась. Ведь фиг пойми этих баб…
Рыжий хотел сказать, что это Краб на нее переключился, когда его Светка ушла. И ему было плевать, что Люда пришла в гости к его соседу. Но промолчал. В принципе, Рыжий и сам не особо-то верил, что Люда, с которой они вчера познакомились на набережной, будет с ним. На него любая девушка с первых же мгновений знакомства начинала смотреть скорее как на забавного зверька, нежели на потенциального ухажера: маленький, тощий, слабый, молчаливый, мрачный… «Хотя, если бы не Краб, кто знает, как сложилось бы, – шевельнулись у Рыжего сомнения. – Ведь я ей вроде как понравился. Да еще и в гости согласилась прийти, якобы заинтересовавшись моими художествами…»
– Слушай, я чего зашел-то! – воскликнул Краб. – У тебя денег занять можно?
Рыжий вынул из кармана смятую купюру и бросил рядом на кровать.
– Я отдам. Честное слово! Мать бабла подгонит, сразу и прошлый долг тоже верну… – Получив банкноту, Краб повеселел еще больше. Он снова хлопнул художника по плечу. – Да ладно ты, не грузись. Пойдем лучше песни петь!
И он буквально потащил художника к двери.
Как выяснилось, пока Рыжий в комнате творил своего Намора, предаваясь очередной депрессии, в квартире народу заметно прибавилось. Появились еще несколько пьяных парней, которых Краб представил как своих однокурсников, и две девушки, по градусу опьянения обогнавшие приятелей. Они резвились в зале, визжа, выплясывая под музыку, бесцеремонно обращая все окружающее в помойку: штора уже болталась на паре прищепок, в углу валялась разломанная табуретка, салфетки на столе плавали в разлитом пиве, а под диваном растеклось вонючее пятно напротив перекошенной физиономии уже свалившегося туда бухого в дым самозванца. Именно самозванца, потому как этих людей сюда хозяин квартиры не звал. Их привел Краб, да только тот и сам был не более чем гостем. Квартиру снимал Рыжий, а Вовку Краба он впустил на правах бывшего одноклассника. Причем впускал на неделю, а прошел уже год. И вот теперь дошло до того, что сам Рыжий ощущает себя тут гостем и ему вечерами не хочется возвращаться домой. Это притом что за право тут жить он ежемесячно отваливает немалую сумму. Один! Самое обидное было в том, что с появлением Краба накрылись давние мечты творца пожить наконец так, как хочется. Да, недолго он наслаждался одиночеством, сбежав из гнусного поселка, в котором прошло его несчастливое детство под контролем злобного папаши. Когда он поступил в университет и поселился в этой квартире, ему было так хорошо, что он даже монстров перестал рисовать. Но появился Краб… И теперь еще эти пьянки, которые тот каждый раз преподносит как их общие, а на самом деле нужные только ему и его друзьям. К Рыжему же, после появления в его квартире бывшего одноклассника, знакомые забыли дорогу, опасаясь Крабовских приятелей и из-за вечного бардака. Что же хозяин квартиры? В силу врожденной скромности Рыжий не мог прекратить эти куражи, которые, кстати, часто происходили тоже за его счет – у Краба вечно не было денег, он одалживал у Рыжего.
Как-то по пьяни Краб вообще заявил:
– Раз у человека не хватает смелости отказать, он обречен терпеть. Зато для наглых такие – золотое дно!
Рыжий это воспринял в свой адрес, а потому тем же вечером нашел в себе силы выставить Краба из дому:
– Говоришь, наглость – второе счастье? Так вали, ищи себе «золотое дно» в другом месте!
Однако утром тот так усердно извинялся, говорил, что просто дурость сморозил спьяну, да и вообще идти ему некуда, что у Рыжего не хватило духу выгнать бывшего одноклассника на улицу. И все осталось по-прежнему.
«Ощущение такое, что самые счастливые и успешные люди в нашем обществе – те, кто имеет достаточно наглости, чтобы шагать по чужим головам, а нередко и по трупам. Думай о себе, плюй на всех. Но что делать, если я не хочу становиться таким? Как тогда жить? – недоумевал Рыжий. – Почему нельзя просто быть, никого не используя, и чтобы никто не искал выгоды в тебе? Быть может, есть в мире такое место, где люди думают и живут так же? Где могут быть счастливы и такие, как я?» Но мысль о возможном существовании такого места его мало утешала. Жить-то приходится тут! А в этом мире, да еще с таким характером он обречен быть неудачником. «Я неудачник!» – как клеймо на судьбе. А потому все, на что его хватало, – это сидеть и рисовать монстров в полутемной комнате, ненавидя весь мир, который создал его таким, каков он есть, и не научил его говорить нет наглым ублюдкам.
На кухне раздался звон разбитого стекла. Входя туда, Рыжий старался не думать об источнике этого звука. Толку-то, что узнаю. Лишь расстроюсь еще больше. Все равно уже ничего не изменить… Стоило ему взглянуть на заваленную грязной посудой раковину и замызганный обувью пол, он понял, что завтрашний день проведет с тряпкой и веником в руках. Вовка Краб палец о палец не ударит – как обычно, проваляется похмельный весь день. Или даже с утра похмеленный, что более вероятно и намного хуже. А к обеду подтянутся его друзья, и завтрашний день повторит сегодняшний. Мерзкий замкнутый круг…
«А ведь завтра важный день – нужно сдать в университете экзамен. Да и сегодня не мешало бы подготовиться и хорошенько выспаться, – подумал творец, но, взглянув на бушующий вокруг хаос, обреченно махнул рукой. – Ладно, завтра будет завтра. А пока все равно ничего не исправить. Так что лучше уж не заморачиваться и не думать о плохом». Чтобы отогнать мрачные мысли, он решил, наоборот, думать о чем-нибудь хорошем. И творец с улыбкой вспомнил о своем Наморе и других рисованных монстрах…
– Рыжий, спой чего-нибудь.
Фраза выдернула его из царства грез – мира, где он с каждым днем проводил все больше времени. Он уже практически жил там. Рыжий не раз ловил себя на мысли, что рискует вообще отгородиться от реальности коконом шизофрении и навечно забыться.
– Ну, так ты споешь? – снова одернул его пьяный голос Краба.
Рыжий нехотя взял гитару, чудом уцелевшую среди погрома, присел на табуретку, ударил по струнам. Пока он пел, народ о чем-то весело болтал, кто-то ушел в зал танцевать, Краб уже лез под блузку Людочке. «Которая пришла в гости ко мне!..» Песня оборвалась на середине.
– Ты чего? – Краб поднял голову, оторвав слюнявые губы от шеи хихикающей красотки. – Сыграй еще!
– Не хочу.
– О, а знаешь «Мурку»?! – воскликнул широкоплечий парень в спортивном костюме и кепке-аэродроме (почему-то даже в квартире он отказался ее снять). Рыжий видел его тут впервые. Краб представил его, назвав Басмачом.
– Не знаю, – ответил Рыжий.
– А что знаешь?
– Ничего.
Рыжий поставил гитару в угол.
– Да че ты ломаешься, как телка? – недобро ухмыльнулся Басмач. – Слабай еще! Пацаны просят!
– Я не буду больше играть, – тихо, но твердо ответил Рыжий.
Разговаривать с подобного типа людьми у него не было ни способностей, ни желания. Обычно он просто уходил – ведь на свете есть множество вещей более интересных, нежели тратить время на подобный бессмысленный треп. Но Басмач, похоже, оказался из тех людей, для которых именно в такие моменты – когда можно вволю поиздеваться над ближним – наступает самое интересное в жизни. Почувствовав, что Рыжий дал слабинку – отводит взгляд и норовит сбежать, – Басмач подсел к нему поближе, стараясь смотреть прямо в глаза (нужно же видеть, как человеку хреново), и протянул:
– Ты че такой, а? – Один из тех бессмысленных вопросов, на которые не ждут ответов. Их используют как повод. Рыжий знал это и попытался встать.
– Че ты съезжаешь, а? – продолжал Басмач. – Сюда, говорю, смотри!
– Я не хочу никуда смотреть и не хочу с тобой говорить. Что тут непонятного? Я просто хочу уйти. – С таким же успехом Рыжий мог пытаться оторвать клеща, который уже сунул голову в тело и теперь лишь устраивается там поудобнее, чтобы насладиться кровью.
Рыжий попытался выйти из кухни, но его рубашку смял кулак с огромным золотым перстнем на пальце.
– Слышь, ты! Я тебе просто хавальник сейчас разворочу, понял? – прорычал Басмач.
– Ладно, братан, успокойся, – тут же вступился Краб, заметив, к чему идет дело. Как-никак, под угрозой здоровье его генерального спонсора! – Давай лучше водки выпьем. Не хочет играть, и ладно.
– А че он, блядь, сидит тут, как баба, – возмущался Басмач, протягивая свободную руку за стаканом. – Понарожают, сука, уродов. Музыкантов херовых. А потом эти лохи только нас, пацанов, позорят!
– Басмач, такие, как он, для таких, как мы, культуру создают. Картины малюют, музыку играют, фильмы снимают…
Басмач разжал сминающий рубашку Рыжего кулак. Видимо, аргументы Краба его убедили. Зато Рыжий впал в еще большее уныние. Еще бы. Хорошая перспектива в жизни быть рожденным лишь для того, чтобы скрашивать досуг таких вот «басмачей». Чтобы тем жить не скучно было… Богатое воображение Рыжего тут же нарисовало ему недалекое будущее. Что его ждет? Года через три он закончит худграф. Что дальше? А дальше его ожидает рутинная работа – чтобы хоть как-то прокормить семью, вкладывать весь свой художественный талант в создание какой-нибудь гнусной рекламы, для того чтобы разжиревшие «басмачи», владельцы фирм и компаний, стали еще жирнее. Есть еще вариант. Предположим, ему повезет и когда-нибудь он, как и мечтает, все-таки станет известным художником. И что же тогда? Тогда его картины будут покупать… Кто? Опять же они – толстопузые «басмачи»! У других попросту не будет на это ни времени, ни денег. Им ведь тоже нужно кормить свои семьи, вкалывая на «басмачей». Искусство не для них! Для них только «играть, когда скажут», чтобы не получить «по хавальнику»… В этот момент Рыжему захотелось навеки бросить искусство и впредь рисовать только монстров – таких, какие висят на стенах его комнаты. Монстров, которые нужны лишь ему самому.
Рыжий ушел в комнату и вернулся с этюдником.
– Уходишь? – равнодушно спросил Краб.
«Сбегаю», – подумал Рыжий и захлопнул за собой входную дверь.
Пару последних месяцев он чуть ли не жил на набережной. И чувствовал там себя намного комфортнее, чем дома. Впервые Рыжий туда пришел, когда на улице потеплело настолько, что на деревьях стали надуваться почки. Цель его похода была банальна – с появлением в его жизни бывшего одноклассника Краба стало не хватать денег. Он не раз слышал, что некоторые его одногруппники с худграфа подрабатывают, рисуя прохожих в людных местах. Решил попробовать и он.
Рыжий в тот день вышел на берег реки и сконфуженно осмотрелся по сторонам. Люди почти не обращали на него внимания: появление художника на улице – дело обычное. Да только Рыжий чувствовал себя неловко, словно совершал преступление. Он понимал, что пришел сюда работать, что это такой же труд, как если бы он крутил гайки на заводе или стучал по клавишам в офисе, и все же не мог избавиться от мысли, что собирается сделать нечто нехорошее. Видимо, все дело было во взглядах, которые время от времени бросали в его сторону прохожие. Когда человек работает на так называемой «официальной работе», все воспринимают это как труд, даже если работник весь день играет с коллегами в домино в курилке или гоняет карты пасьянсов по экрану монитора. Когда же человек выходит на улицу «неофициально» – с этюдником, гитарой или фотоаппаратом, – даже если к концу рабочего дня он валится от усталости, на него все равно смотрят как на попрошайку.
Наконец Рыжий решился и расположился-таки на газоне неподалеку от парапета: установил этюдник, раскладной стульчик, разложил свои художественные причиндалы и… принялся рисовать монстра. После первых же штрихов на листе он позабыл, для чего вообще сюда пришел. Мимо проходили толпы людей, останавливались, рассматривали его кошмарное творение, бросали нелестные реплики. Но Рыжий их не слышал. Он вообще не замечал окружающий мир до тех пор, пока альбомный лист не покрылся черными пятнами рисованной крови, летящей от чудовища, разрывающего в панике разбегающихся людей.
«Да, это был Аталпсар», – улыбнулся про себя Рыжий, вспомнив родившегося в тот день многорукого получеловека-полупаука, рвущего на части Краба и его дружков.
С той поры творец появлялся на набережной регулярно и задерживался там все дольше. Лишь бы не быть дома. И за это время не изобразил ни одного прохожего. Только монстров.
И вот теперь Рыжий снова вышел из подъезда под теплые лучи еще не совсем скрывшегося за пятиэтажками солнца. Подумать только, а дома казалось, что уже ночь… Еще бы, ведь он никогда не раскрывал штор. Рыжий быстро пошел через переполненный резвящимися детьми двор к сереющей между домами дырке в бетонном заборе. Дети путались под ногами: разных возрастов, по-разному одетые, зато одинаково действующие на нервы. Неподалеку на лавочке, похлебывая пиво, сидели несколько их мамаш – вывели детишек на прогулку и совмещали приятное с полезным. Внимание Рыжего привлек мальчик, рыдающий на краю песочницы, – маленький, щупленький. Он сидел перед разрушенным песочным замком. Это был огромный замок, на его постройку явно ушел не один час. А рядом с песчаными руинами стоял не по годам вымахавший сверстник рыдающего паренька и хохотал, добивая ногами последние башенки. Мамаши взирали на это с умилением. Рыжий отвернулся.
Он пролез в спасительную дырку забора. Здесь в одиночестве, в тени лабиринта из гаражей, он почувствовал себя вольнее, чем в солнечном, полном людьми дворе. Этими гаражами он не просто каждый вечер срезал путь к набережной. Здесь он отдыхал.
Набережная реки Гербы встретила прохладным ветром, мигом растрепавшим длинные кудри творца. Рыжий прошел вдоль парапета, на котором расположилась группка неформалов с гитарой, хором исполняющих русскороковый хит. Несколько патлатых парней, заметив Рыжего, махнули ему, не прекращая пения. Он кивнул в ответ. При виде лоточницы у газона живот творца отозвался протяжным урчанием. Рыжий вспомнил, что сегодня еще не ел: все съестное в доме превратилось в закуску. Он выгреб из кармана мелочь, пересчитал и, высыпав все в ладошку лоточницы, получил самый дешевый хот-дог. Впившись в него зубами, Рыжий побрел дальше – к своему излюбленному месту.
«Сегодня надо хоть кого-нибудь нарисовать, – повелел он себе. – А то завтра ноги протяну. Денег – ни копейки».
Установив этюдник и усевшись на стул, творец взглянул на реку. Солнце уже коснулось воды, отчего казалось, что гигантский мост с мчащимися по нему машинами пылает огненным ореолом. По воде к набережной тянулась полоса оранжевых бликов. Мимо не спеша прополз в сторону моста белый прогулочный теплоход с надписью «Москва», грохочущий басами играющей на палубе музыки.
– Чтоб тебя! – выругался Рыжий, увидев, что с хот-дога сорвалась крупная капля кетчупа и растеклась пятном по рубашке. Как теперь отстирывать? Дома ведь ни горсточки стирального порошка!
Какое-то время творец рассматривал эту кроваво-красную кляксу, перевел взгляд на пылающий мост и убегающий к нему теплоход, а затем быстро отложил недоеденный хот-дог, взял черный стержень и вывел в углу чистого листа: «Рамшок». Стержень заскользил по листу, и вскоре на его поверхности появилась черно-белая копия закатного пейзажа: река, мост, теплоход…
– Здорова, Рыжий!
Стержень замер над рисованной рекой. Рыжий поднял голову, отбросил назад наползающий на глаза длинный рыжий чуб и улыбнулся. Перед ним стоял Саша Карасев, он же Карась – друг детства, одногруппник с худграфа и, пожалуй, единственный человек в мире, которого Рыжий действительно был рад видеть.
– Ты чего тут? – удивился Карась. – У нас же завтра экзамен. Подготовиться надо.
Он помахал пакетом, сквозь белый полиэтилен которого просвечивали книжки, карандаши, ластики, альбомные листы.
– Успею еще, – неохотно пробурчал Рыжий.
– Понятно, – вздохнул Карась. – Опять Краб?
Рыжий не ответил. Лишь снова уставился на рисунок, стержень заскользил по бумаге.
– Не понимаю, для чего ты вообще впустил его к себе в дом? – Карась присел рядом на корточки. – Ну учились вы с ним в одном классе, что с того?
– Ему нужна была помощь. Человек находился в безвыходной ситуации. По крайней мере, он так сказал…
– И ты выступил в роли спасителя, да? – Карась взглянул на рисунок. Из реки на листе теперь выглядывали длинные щупальца, одно из которых оплетало теплоход, второе – змеилось рядом, держа в кольце окровавленного человека. – Выходит, в душе ты не такой злодей, как на бумаге.
– Бываю добреньким. Иногда. Только что-то эта доброта мне вечно боком выходит.
– Так выгони его.
– Не могу.
– Почему? Дружков его боишься?
– При чем здесь дружки? – Рыжий снова оторвался от листа. – Куда он пойдет? Ему ведь действительно жить негде!
– А то, что тебе теперь жить негде, это тебя не смущает?
Рыжий опустил голову. Из воды на рисунке появилось еще одно щупальце и обрушилось на мост.
– Думаешь, он ноги протянет, если ты его выставишь? – продолжал Карась. – Твой Краб – это же червь. Есть такой тип людей – паразиты. Выгонишь его – он тут же найдет, к кому еще присосаться. Да только это будешь уже не ты.
– А если он все-таки пропадет? Если совсем опустится? – Рыжий взглянул на приятеля. – Если честно, он ведь неплохой.
– Ага, – усмехнулся Карась. – Только пусть этот хороший от меня подальше держится…
– Я же знаю его много лет. Когда-то даже считал его другом. Он ведь не всегда был таким. Я и сейчас вижу, что в нем время от времени просыпается что-то прежнее. А если я выгоню его, что тогда? Вдруг эти остатки порядочности, честности исчезнут совсем? Просто он запутался и общается с плохими людьми. Неспроста же говорят: с кем поведешься, от того и наберешься.
Рыжий снова заводил стержнем по листу.
– Я вообще считаю, что плохих людей не бывает, – продолжал он. – Просто в разных ситуациях одни и те же люди ведут себя по-разному. Это и понятно: человек от природы всегда приспосабливается к окружающим условиям. Да и одни и те же качества при разных обстоятельствах могут быть плохими, а могут – хорошими. Скажем, умение правдоподобно врать – плохо? А отправь такого человека шпионить, и эти качества – просто находка. Или взять любого уличного гопника. Здесь он людям жизнь отравляет, никому прохода не дает, кулаки распускает, а отправь его на фронт – окажется бесстрашным героем, способным с голыми руками броситься на врага. Я так думаю: если люди начинают осуждать чьи-то качества, значит, тот человек находится не в том месте, где должен быть. Не там, где может принести пользу. Просто каждый человек должен жить на своем месте, в этаком своем мирке – в том, где ему самому хорошо и комфортно и где его качества работают во благо. У каждого должен быть свой собственный мир!
– И как же узнать, каков твой мир? – усмехнулся Карась.
– Вот это-то и проблема, – вздохнул Рыжий. – Если бы каждый знал, где его место, и мог там оказаться, все были бы счастливы. А так большинство людей лишь говорят, что им живется хорошо, а сами мучаются и мучают других. Им же нужно лишь разыскать свое место в жизни, свой мир и обрести там счастье.
– А какой твой мир, Рыжий?
Тот пожал плечами.
– Не знаю. Но точно не такой, как этот.
И, взглянув на монстра, продолжил рисовать. Какое-то время Карась молча наблюдал, как из чернильной реки появляются все новые и новые щупальца.
– Знаешь, в чем твоя проблема, Рыжий? – наконец сказал он. – Ты только на бумаге суров, а по жизни – слишком добрый.
– Я не добрый. Я просто не делаю другим зла. Это разные вещи. Да и вообще не понимаю, что плохого, если у человека мягкий характер?
– Плохо то, что мягким тут не выжить. Так устроен мир. Сильный всегда пожирает слабого. Уйдет Краб – появится другой, тот, кто сядет тебе на шею. Нужно быть жестким, уметь показывать зубы. Тогда никто на тебе ездить не будет.
– А по мне, мир потому и мерзок, что все в нем только и делают, что показывают друг другу зубы. Я показал зубы тебе, ты – другому, тот – третьему, дошло до четвертого, пятого… А потом кто-нибудь из них отыграется на мне, чтобы я снова на ком-нибудь сорвал злость. Так? И получается какой-то злобный замкнутый круг. И в итоге все только и делают, что скалятся – вокруг сплошные оскалы. По мне, так лучше улыбки!
– И это говорит человек, который рисует монстров! – рассмеялся Карась.
– Я предпочитаю срывать злость на бумаге, а не в реальности, – ответил Рыжий. – Да только все почему-то убеждают меня поступать наоборот. Лично я не хочу ни с кем воевать, не хочу никому грубить, не хочу становиться жестким. Я хочу просто жить, радоваться и заниматься любимым делом. Так почему бы всем не оставить меня в покое? И знаешь, Карась, что меня пугает? Я ведь и правда становлюсь жестче! Сатанею с каждым днем! Еще вчера я не мог пройти мимо бабушки с протянутой рукой, не бросив ей монетку, а сегодня – легко. Мол, не у тебя одной проблемы! Я уже могу отвернуться от парня, который избивает девушку. Не мое дело! Могу сделать вид, что не замечаю, как какой-нибудь малолетний подонок палит из пневматики по кошкам. Не моя ведь кошка! И я совершенно не удивлюсь, когда меня самого будут раздевать посреди улицы какие-нибудь гопники, а никто не остановится, даже полицию не вызовет. Они ведь мне ничем не обязаны. Каждый за себя! И рано или поздно, быть может, наступит момент, когда я устану получать по мордам и действительно сменю холст и кисть на боксерские перчатки или пистолет. Что ты скажешь тогда? Молодец? Да только это уже буду не я! Понимаешь?
– Это все философия, Рыжий, – помолчав, ответил Карась. – Но факт остается фактом: в твоей квартире появился мудак, который мешает тебе жить. Так найди в себе силы хотя бы раз поступить жестко и выставить его вон. Очистишь свою территорию от паразитов, а дальше снова становись добряком и живи у себя дома так, как тебе нравится!
На дороге неподалеку паслась стайка голубей. Вдруг откуда ни возьмись рядом появился малыш лет четырех на вид. В руке он сжимал огромную резиновую дубинку. Взмах! – и его оружие просвистело в воздухе, едва не задев одну из птиц. Стайка в панике рванула кто куда. Малыш, потрясая дубинкой, устремился к следующему голубю, неуклюже отставшему от своих собратьев.
– Перестань! – строго окликнула малыша идущая позади барышня, видимо, мамаша. – Дубинка протрется об асфальт и лопнет. Другую я тебе не куплю!
Да уж, аргумент железный, чтобы не истреблять других живых существ! Что такое жизнь в сравнении с купленной за копейки резиновой хренью?.. Рыжий встал и, сложив этюдник, сунул в папку листок с очередным монстром.
– Может, ты и прав, Карась, – задумчиво сказал он, провожая взглядом потрясающего дубинкой малыша. – Может, ты и прав…
Творец, именуемый Рыжим, не всегда рисовал монстров. Он с детства рос мальчиком отзывчивым и добрым. Даже чересчур. Его никогда не нужно было о чем-либо просить. Рыжему, которого в то время называли Ромочкой, хватало мимолетного взгляда, чтобы оценить ситуацию и понять, что кто-то нуждается в помощи, и он тут же, даже не спрашивая, нужно или нет, начинал помогать. К примеру, если Рыжий видел бабушку, идущую из магазина с нагруженной авоськой, он сразу же подбегал и молча брался за вторую ручку. Какой-нибудь мужик что-то ремонтировал – Рома тут же появлялся рядом с молотком и гаечным ключом. А уж про домашние дела и речи нет: вынос мусора, помощь маме в уборке и стирке, полив цветов – он всегда был тут как тут. Честно говоря, Рыжему вовсе не нравилось заниматься всей этой работой. Как и другие ребята, он предпочел бы провести время, играя со сверстниками. Он просто не мог иначе. Раз человеку нужна помощь, он должен помочь, даже если это тяжело, нудно и неприятно. Взрослые реагировали на это с улыбкой, говорили: «Какой хороший мальчик» – и порой угощали конфетами, которыми уставший Рыжий бескорыстно делился с не менее уставшими в играх приятелями.
Когда Рыжий пошел в четвертый класс, ему на шею повязали красный галстук. Ведь он родился до развала Советского Союза и его детство выпало на годы, когда еще принимали в пионеры. Не только он стоял посреди торжественно украшенного актового зала поселковой школы, вскинув руку в пионерском салюте, и обещал быть «надежным товарищем, уважать старших, заботиться о младших, всегда поступать по совести и чести». Но лишь для него эти слова возымели особое, можно даже сказать, сакральное значение. Если раньше Рыжий помогал другим как-то интуитивно, неосознанно, по какой-то природной потребности не мог пройти мимо чужих трудностей, то теперь же в помощи другим он увидел смысл своего существования. Я же теперь пионер! Я же поклялся!
Поначалу его удивило, что лишь он отнесся к пионерским законам и клятве серьезно. Для остальных его сверстников в жизни мало что поменялось: лишь к школьной форме добавились галстук и значок с портретом Ленина да к школьному расписанию – уроки политинформации. Принесенная же ими пионерская клятва прозвучала как дежурные слова, необходимые для того, чтобы перейти на следующий жизненный этап. Надо сказать – сказали, ничего личного. Впрочем, Рыжий никогда не руководствовался поступками других. Его принципом было «следи за собой». Сам он с той поры даже вне школы постоянно носил красный галстук и с упоением читал о Тимуре и его команде, думая: «Вот какими должны быть настоящие пионеры!» Диснеевский мультсериал «Чип и Дейл спешат на помощь», который в то время начали показывать по советскому телевидению, стал его любимым. То, что отважные бурундуки не носят красных галстуков, а истории о них снимает идеологический враг его государства, его совершенно не волновало. Доброта интернациональна, вне политик и религий! Рыжий на этот счет думал, что пионер – лишь название, главное – поступки.
Новоиспеченный пионер тут же сколотил вокруг себя ватагу из таких же десятилетних пацанов. Те с радостью включились в игру. Они ходили по дворам бабушек, предлагая помощь в перекопе огородов, рубке дров, бегали в магазин за продуктами, грузили кирпичи, таскали тяжелые носилки. Впрочем, пионерский отряд «Рома и его команда» просуществовал недолго. Спустя несколько дней ребятам наскучила игра в пионеров, и они нашли другое веселое занятие. Дольше всех рядом с Рыжим пробыл его лучший друг Сашка Карась, да и то лишь потому что не хотел бросать товарища. Однако и тот в итоге сдался. Рыжий продолжал трудиться – с упорством, коим природа наградила его не меньше, чем добродетелью. Вообще, его не сильно огорчало то, что он остался один. Ведь он и до этого в одиночку помогал всем и вся. Признаться, он больше переживал за то, что ребята нарушают данные ими пионерские обещания. Ведь разве можно бросать слова на ветер?
Взрослые быстро привыкли к тому, что им помогает хороший мальчик Рома. Поначалу Рыжий обрадовался, поняв, что его услуги более чем востребованы. Когда он спрашивал, нужна ли помощь, взрослые с удовольствием поручали ему всякие дела. Однако постепенно это все больше становилось в тягость. Ему уже не приходилось искать себе работу, работа находила его. Те, кому требовался помощник, сами сразу шли к Рыжему. Его уже запросто могли оторвать не только от игр, но и от уроков. Он практически перестал общаться с друзьями, ведь, не успевал он закончить одно дело, его уже ждали для другого. Однажды он случайно услышал, как две бабушки спорили, к кому из них пойдет на грядки Рома. И даже когда он возвращался довольно поздно домой, валясь с ног от усталости, его запросто мог призвать на помощь очередной нуждающийся. Никому отказать добрый пионер не мог. Все, что он получал взамен, – слова:
– Какой хороший мальчуган! Вырастет настоящим человеком!
И день ото дня ему все меньше хотелось становиться этим самым «настоящим человеком», потому как вокруг «ненастоящие люди» жили и радовались, а не падали к ночи в постель без сил и с ноющими мышцами.
Как-то Рыжему нужно было готовиться к контрольной. Он весь вечер просидел за учебниками и, конечно же, не смог совершить свой привычный рейд помощи. Когда же он на следующий день пришел к старушке, которой каждый день помогал по хозяйству, та встретила его с холодным негодованием и довольно жестко отчитала, что, мол, у нее было много работы: и поливка, и уборка, – а он, такой-сякой, не пришел на помощь. «Настоящие пионеры так не поступают!» – прибавила она. Рыжий и после продолжал наведываться к этой старушке, однако теперь трудился у нее без особого удовольствия.
Добрый мальчик все чаще замечал, что к нему относятся как к работнику, а не как к помощнику. Его уже не просили, а приказывали; могли бесцеремонно отчитать и даже нагрубить. Но больше всего его поражало, что те, кому он помогал, сами в этот момент могли ничего не делать. Приходит старушка, дает ему задание и отправляется дальше трепаться с подружками на лавочке, пока Рыжий перелопачивает ее огород; а потом еще и наорет, если он сделал что-то не так или, по ее мнению, недостаточно много и быстро.
Самое обидное было в том, что то же самое происходило в его родном доме. Родители Рыжего не только не замечали, что их сына эксплуатирует весь двор, так еще и переложили на него все то, чего не желали делать сами. Рыжий получал взбучку за не вынесенный вовремя мусор, тогда как отец который час кряду пялился в телевизор, и метался по квартире с пылесосом, в то время как его мама штукатурила личико перед зеркалом, чтобы отправиться в гости.
Однажды старушки попросили Рыжего сколотить для них новую лавку вместо сломанной. В качестве стройматериала они сказали взять доски, громоздящиеся у забора. Тот безропотно выполнил просьбу. Спустя день выяснилось, что доски вовсе не бесхозные. Когда же на старушек накинулся рассвирепевший хозяин стройматериала, те ответили:
– А мы почем знаем? Ромка их взял, с него и спрос.
Конечно же, взрослый мужик не стал бить за воровство чужого сына. Он поступил, по мнению Рыжего, намного хуже – пожаловался его отцу. Просто мужик не знал, как поступает этот родитель со своим чадом за любую провинность…
После этого Рыжий неделю не появлялся во дворе. Не только оттого, что у него все тело было в синяках, оставленных шлангом от стиральной машинки. С той поры внутри у него словно что-то надломилось. Первым делом он снял с шеи красный галстук и поклялся больше не надевать его даже в школу. А потом он несколько дней кряду, поджав ноги к груди, сидел на кровати и, силясь, чтобы не рыдать, сжимал в пальцах черный стержень, которым неумело водил по альбомному листу. На белом бумажном поле возникли несколько трехэтажек и пятиэтажка, ряд частных домишек с огородами бабушек – его родной двор, а над ним нависло черное нечто, сплошь состоящее из клыков, шипов и щупалец. И кровь полилась рекой… Так на свет появился его первый монстр.
Когда Рыжий вновь вышел на улицу, он схватил пластмассовый пистолет и прямиком отправился к мальчишкам, играющим в войну на заброшенной стройке. А всем встреченным по пути своим бывшим работодателям нагло отвечал, что занят. И, что удивительно, с тех пор Рыжий из «хорошего мальчика» превратился для всех в «хама» и «негодника». При этом всех его друзей, которые не геройствовали на трудовом фронте, таковыми никто не считал. Рыжий все равно до самого окончания школы продолжал следить за порядком дома. Да только делал это уже не по зову сердца, а потому что до смерти боялся отца. Хотя порой природа брала свое – врожденная доброта иногда растапливала сердце творца. Бывало, когда его о чем-то просили, он не мог отказать. Точно так же, как не смог однажды отказать бывшему однокласснику по прозвищу Краб…
В тот день, когда Рыжий изобразил разрушившее мост и утопившее теплоход речное чудовище Рамшок, произошел один из тех редких случаев, когда творец по совету приятеля Сашки Карасева все-таки перешагнул через свои принципы и проявил жесткость. Он вернулся в квартиру, все так же переполненную пьяными телами и пропахшую спиртным, и, не обращая внимания на реплики Басмача и его друзей, распахнул на кухне и в зале форточки.
– Пьянка окончена! – объявил он.
Басмач, опешив от такого заявления, поднялся, хрустнув костяшками пальцев.
– Еще шаг – и я вызову милицию! – решительно предупредил Рыжий.
Басмача это только раззадорило.
– Стучать, значит, побежишь, – кровожадно усмехнулся он.
Но Краб удержал приятеля: мол, не надо. Паразиты всегда чувствуют, когда можно наглеть, а когда целесообразнее сдать позиции. Ведь иначе можно потерять жертву…
– Вовка, ты уж извини, – сказал ему Рыжий, – но я больше не могу тебя вписывать. Ищи другую квартиру.
– Ромка, ты чего? – захлопал глазами Краб. – Ты ведь знаешь, что мне некуда идти. Да и денег нет. Ты ж видел – я у тебя сегодня занимал.
Сердце Рыжего сжалось. Он все это прекрасно знал и едва не сдался. И все же собрал волю в кулак и покачал головой:
– Я тебя впускал всего лишь на неделю. Срок истек год назад.
– Куда же я пойду?
– Меня это не должно волновать. У тебя есть друзья, попросись к ним.
Краб с сомнением покосился на собутыльников. Басмач все еще сжимал и разжимал кулаки, мучаясь единственным доступным ему в жизни философским вопросом: бить или не бить? Заметив это, Краб понял, что выбор «бить» окончательно лишит его шансов остаться в квартире. Так хоть есть возможность с утра извиниться, глядишь, Рыжий и смягчится…
– О, у Славяна Тарасова вроде предки на даче. Пойдемте к нему бухать? – предложил Краб товарищам и принялся подталкивать их к выходу.
– Ты тоже, пожалуйста, иди на хер, – сказал Рыжий попытавшейся обнять его на прощание Людочке. – Спасибо, что заглянула, и забудь сюда дорогу.
Девушка пораженно захлопала ресницами.
– Я сказал, выметайся!
И прихватив этюдник, Рыжий побрел в свою комнату. Скоро сдавать экзамен, нужно подготовиться и выспаться.
– Ром, завтра поговорим. Окей? – бросил Краб ему в спину.
Творец не ответил, лишь молча захлопнул за собой дверь.
2
Утром впервые за год творец проснулся в тишине. Он уже и забыл, как прекрасен бывает покой. В квартире по-прежнему царил вчерашний кавардак, но это Рыжего не расстроило. Ведь он знал, что теперь наведет порядок и наконец заживет так, как нравится. Он вынес на кухню магнитофон, врубил свой любимый «Крах». Загремело хриплое пение его приятеля Сергея Койота: «Я устал быть загнанным в яму, где из стен вырастают ножи…» Рыжий скривился и вырубил магнитофон. Сегодня ему почему-то не хотелось слышать ничего мрачного. Он разыскал в комнате другую кассету своего бывшего музыкального коллектива – акустический концерт, записанный в период тоски Сергея Койота по его музе. Рыжий вставил ее в магнитофон, вдавил Play. Все тот же голос, но теперь уже без хрипоты и надрыва, спокойно и весело запел: «Если нет голоса, пой душой…» То что надо! И душа Рыжего пела, когда он мылся, чистил зубы, подметал и сгребал со стола грязную посуду. Он не спеша поел, сообразив завтрак из остатков вчерашней закуски.
Стрелки стоявших на холодильнике часов между тем показали половину девятого. Рыжий прикинул: до экзамена еще целых полтора часа. Творец обычно убивал время, рисуя монстров. Рыжий и на этот раз достал чистый лист и долго смотрел на него. Да только сегодня почему-то ничего жуткого в голову не лезло. Тогда он нацарапал в углу «Вясна», и под черным стержнем возникли какие-то детские каракули: цветочки, травка и глупо улыбающееся солнышко. Какое-то время Рыжий рассматривал сей шедевр, поражаясь сам себе, а потом быстро дорисовал цветочкам зубы, травкам – окровавленные шипы, а солнышку – идиотский оскал.
– Так-то лучше, – кивнул он и рассмеялся.
На сотворение «Вясны» у него ушло минут десять, так что время до экзамена это не особенно сократило. «Когда в жизни все отлично, даже время убивать не хочется», – подумал творец. Тогда он взял этюдник и наконец посвежевший и вполне довольный жизнью вышел из дома. На чистом голубом небе уже сияло солнце. Рыжий было собирался срезать путь через излюбленные гаражи, однако на этот раз передумал – вышел на центральную улицу и неторопливо побрел к университету. Спустя пару кварталов Рыжий поймал себя на том, что улыбается прохожим. Он понял это, перехватив пару ответных улыбок, в том числе от белокурой голубоглазой красотки. Он аж остановился и проводил ее взглядом. Не показалось ли? Девушка еще раз оглянулась и опять улыбнулась. Навстречу шла дамочка с отпечатком предрабочей заполошенности на лице. Она вела за руку девочку лет шести, которая плелась следом, словно узник в кандалах, видать, в так нелюбимый ею детский сад. Малышка, раскрыв рот, уставилась на веселую физиономию Рыжего. Тот состряпал в ответ гримасу, девочка засмеялась и, спотыкаясь, весело поспешила за матерью.
Едва Рыжий вошел в университет и распахнул дверь аудитории, в бочку меда его отличного настроения обрушился целый таз дегтя. «Все будет нормально, – мысленно шепнул он себе. – Главное, не делать глупостей, не спорить, сдать этот чертов предмет и перейти на следующий курс…» И двинулся вперед, стараясь не смотреть на заведующего кафедрой, сгорбившегося в лакейской позе над партой. Несложно было догадаться, над кем тот так трепетно нависает: в одной группе с Рыжим учился сын самого декана. Едва добравшись до своего места, Рыжий понял, что нормально не будет: завкафедрой заметил его и метнул в его сторону колючий взгляд.
Рыжий не мог объяснить причину их давних разногласий. Вроде у него с заведующим кафедрой никогда не возникало прямых конфликтов. Да и завкафедрой, спроси у него прямо, отчего тот терпеть не может своего рыжеволосого ученика, не смог бы ответить на этот вопрос. Наоборот, скорее всего, принялся бы возражать: мол, у меня нет любимых или нелюбимых студентов – все равны. Их неприязнь возникла как-то сразу, в один миг, едва они увидели друг друга. Как возникает воспетая поэтами любовь с первого взгляда, так, бывает, рождается и ненависть – тоже с первого взгляда. Правда, ее поэты не воспевают.
Рыжий в сотый раз как мантру повторил про себя, что сегодня должен сделать все по правилам, без замечаний, нареканий, покорно. Ведь в предыдущую сессию этот предмет он сдал с пятой попытки и едва не вылетел из университета. А вылететь для него – подобно смерти.
– Ну что, ты как?
Рыжий оглянулся и увидел Сашку Карася.
– Можешь не отвечать, – сказал тот, пожимая творцу руку. – По улыбке вижу, что все в норме. Неужели-таки выставил за порог своего Краба?.. Ладно, после расскажешь.
Рыжий пожал руки остальным одногруппникам, кивнул одногруппницам и, расположившись перед мольбертом… увидел натурщицу. И мысленно выругался. Она оказалась на сто процентов в его вкусе. И, как всегда, он на сто процентов знал, что у него с такой нет никаких шансов. Словно в подтверждение его слов, сидящая на табурете едва прикрытая простынкой белокурая обнаженная нимфа, заметив его взгляд, горделиво отвернулась, не забыв стрельнуть в творца своими прекрасными голубыми глазами. Так, на всякий случай. Зато стреляла профессионально, прицельно – прямо в сердце. Рыжий ненавидел в себе это мерзкое свойство – влюбляться с пол-оборота. Это только у все тех же поэтов любовь воспета как свет и счастье. Для Рыжего же она всегда несла лишь муки и мрак. Впрочем, Рыжий успокаивал себя тем, что не он один такой. Ведь практически все творцы, о которых он слышал, лишь воспевали любовь. Сами же они выгорали на ее костре дотла и уходили из жизни молодыми, причем по причине все той же любви. Рыжий заставил себя оторвать взгляд от восхитительных форм нимфы и уставился на свое рабочее поле. Вид чистого листа тут же породил желание изобразить монстра. Нет! Только не сегодня! Сегодня все должно быть по правилам!
– Молодые люди! – Заведующий кафедрой вышел на середину аудитории. – Хочу отметить, что сегодня вы не просто сдаете экзамен. К нам в университет приехал небезызвестный вам мастер Тимур Никитин. Да-да, тот самый, из столицы. Он отбирает лучших студентов для обучения в одном из самых престижных вузов страны. И обещал заглянуть в нашу аудиторию. Конечно, подобные перспективы мало кому из вас светят. Разве что некоторым… – Завкафедрой трепетно покосился на сына декана. – И все же хотя бы не ударьте в грязь лицом перед маэстро.
Услышав отпущенный в адрес отпрыска декана комплимент, Рыжий едва сдержал улыбку. Сам он считал этого паренька весьма слабеньким творцом. Нет, он вовсе не испытывал к сыну декана личной неприязни. Наоборот, они даже неплохо ладили. Просто Рыжий неоднократно видел работы своего одногруппника и объективно их оценивал. По его мнению, этому творцу недоставало мастерства. А постигнуть его тому мешала, как это ни удивительно, учеба. Всему виной раннее признание. Как сына декана, его в университете буквально «целовали в зад». А для чего стремиться ввысь, если тебя туда и так уже вознесли, пусть и незаслуженно? Все мы любим легкие пути, да только к совершенству можно прийти, лишь продираясь через тернии.
– Итак, приступайте! – дал отмашку завкафедрой.
Нимфа скинула простынку. У Рыжего закружилась голова. Ну не мог он ни на одну натурщицу смотреть просто как на натурщицу! Он взял карандаш и приступил…
– Это что такое? – Голос преподавателя раздался за спиной так внезапно, что Рыжий едва не выронил карандаш.
– А что не так? – удивился Рыжий, взглянув на свою работу.
– Что не так? – повторил преподаватель. – Вы меня об этом спрашиваете? Все не так!
«Ах, ну да. Просто решил придираться». – По опыту творец знал, что в подобных ситуациях лучше молчать с покорной миной. Спустит пар и сам отстанет.
– Это что у вас за тени? – «Пара», похоже, у заведующего кафедрой накопилось немало. Да и настроение у него, видимо, располагало на ком-нибудь отвязаться. А на ком еще отвязываться, как не на самом нелюбимом студенте?
– Кто вас учил так работать карандашом, молодой человек? – продолжал возмущаться преподаватель, все больше распаляясь.
Рыжий хотел было съязвить: «Вы и учили!» – но промолчал. Ведь соврал бы. Заведующий кафедрой был весьма посредственным художником. К его чести, он сам понимал слабый уровень своего мастерства и не пытался продвигать свою мазню даже на городские выставки, как это частенько делают всякие «непризнанные гении». Он скромно преподавал то, чего сам толком не умел, и за пределы университета со своим недоталантом не высовывался. Зато и тех своих учеников, кто способнее его, на дух не переносил. В общем, все, чему Рыжий научился за последние два года, он обрел исключительно благодаря своему старанию, любознательности и желанию добиться совершенства: читал учебники, ходил по музеям, внеклассно изучал техники великих мастеров.
– Я вас спрашиваю: что это за безобразие? – продолжал кипятиться преподаватель, повергая в прах остатки утреннего хорошего настроения своего ученика.
Рыжий понял, что завкафедрой все-таки не уйдет без ответа. Самым целесообразным в такой ситуации было повиниться, потупив взгляд. «Ведь я просто обязан сдать этот гребаный экзамен! – напомнил себе Рыжий. – Буду грубить экзаменатору – не сдам наверняка. А так есть хоть какой-то шанс…» Творец бросил критический взгляд на свою работу: быть может, там и правда что-то не так? Но увидел, что с листа на него взирает нимфа, такая же восхитительная, как и в натуре. С точки зрения творца все оказалось выполнено идеально.
– Вы оглохли, молодой человек? – скрипел голос заведующего кафедрой.
Да он уже не придирается, а нарывается! Внутри у Рыжего все вскипело. При этом в голове всплыла вчерашняя фраза Сашки Карася: «Найди в себе силы хотя бы раз поступить жестко!» Рыжий уже набрал в легкие воздуха, готовый выпалить все, что вертится на языке. И плевать на экзамены! Будь что будет! «Тени как тени! – закричал бы он в лицо опешившего препода. – Какого хрена вам от меня надо? Отличная работа! Идите своего любимчика с кривыми руками опекайте!..» И он наверняка бы сказал все это, как вдруг…
– В общем, старайтесь получше, – неожиданно промямлил заведующий кафедрой и поспешно отошел. Видимо, почувствовал неладное – по глазам понял, что объект его насмешек вот-вот взорвется.
Зато Рыжий уже успокоиться не смог. Внутри у него продолжало кипеть. Да только ему-то пар спускать было некуда. Кроме… И он яростно сжал карандаш.
Заведующий кафедрой, когда снова остановился около его работы, так и замер, раскрыв рот.
– Вы… Вы что… издеваетесь?! – Он аж побагровел от негодования.
Рыжий вздрогнул и, словно очнувшись, бросил взгляд на свое творение… И оторопел. С листа на него взирала все та же нимфа. Да только теперь глаза ее пылали дьявольским огнем, пальцы рук, сжимающие табурет, оставляли на дереве длинные борозды от когтей, за спиной нимфа расправила перепончатые шипастые крылья, а с торчащих из ее рта клыков стекала кровь. «Легна» – стояла подпись в нижнем правом углу. «Вот это да! Она же великолепна!» – невольно отметил про себя Рыжий. Великолепна, если бы не…
– Вы с ума сошли? – Завкафедрой взвизгнул на пару октав выше. – Вы на экзамене или где?
В этот момент дверь аудитории распахнулась, на пороге возник сухонький старичок в черном костюме. И завкафедрой, и Рыжий уставились на него в растерянности. Ведь это был великий столичный мастер кисти Тимур Никитин собственной персоной!
– Убирайся, – тихо прошипел завкафедрой Рыжему в ухо. – Не позорь меня. Придешь на пересдачу через неделю.
Преподаватель быстро сорвал с мольберта лист с Легной и сунул его на полку шкафа лицевой стороной вниз. После чего сделал пируэт на пятке и, сгорбившись, быстро засеменил к гостю с лакейской улыбкой.
– Здра-а-авствуйте! – пролепетал он, протягивая сразу обе ладони для рукопожатия. – Весьма рад. Наслышан, наслышан…
Рыжий понуро побрел к выходу. И все же у двери задержался, оглянулся. Не каждый ведь день посчастливится увидеть творца мирового масштаба. Да еще и того, кого лично уважаешь.
Старичок между тем пошел по рядам, окидывая работы студентов профессиональным взглядом. Кое-где приостанавливался, качал головой. Что означает этот жест: одобрение или порицание, – понять было сложно. Заведующий кафедрой как бы невзначай стал за спиной сына декана, всем своим видом демонстрируя: мол, взгляните-ка, как вам этот экземпляр? Однако мастер лишь скользнул взглядом по работе его протеже и равнодушно прошел дальше.
И вдруг, проходя мимо шкафа, столичный художник случайно зацепился пиджаком за край громоздящихся на полке бумаг, их ворох с шумом полетел на пол. Верхний лист описал в воздухе короткую дугу и скользнул прямо к лакированным ботинкам мастера, представ во всей своей чудовищной красе.
– А это еще что? – воскликнул старичок, наклоняясь.
– Простите, это случайно… – затараторил побледневший завкафедрой, стремительно бросившись мастеру под ноги, чтобы поднять работу Рыжего. Однако старичок его опередил.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/goros/vosstavshaya-fantaziya-57487803/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Горос
Художник, который рисовал лишь кровожадных чудовищ, однажды написал портрет прекрасной девушки. Он так мечтал, чтобы она стала реальной, что судьба дала ему такой шанс. Но с одним условием – вместе с нею оживут и другие его картины. Что ожидает мир, когда в него хлынут порожденные безумцем кошмары?.. Книга содержит нецензурную брань.
Восставшая фантазия
Горос
© Горос, 2023
ISBN 978-5-0051-3834-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Восставшая фантазия
1
Сначала не было ничего. Лишь пустота – белое пространство. Потом появилось слово. За словом родился мир. Ну а затем в этом мире возникла жизнь. Он проделывал это сотни раз. Именно так: сначала придумывал своему творению имя и только потом создавал все остальное.
Вот и сейчас стержень шариковой ручки коснулся белоснежного листа и пополз вниз, оставляя черную полосу. Рядом появилась вторая. Третья соединила их в букву «Н». Рука со стержнем замерла на мгновение, а потом уверенно начертила еще несколько букв. Затем стержень быстро заскользил по листу, выводя нечеткие очертания: голова, плечи, волосы… Серые глаза творца наблюдали за этим процессом с таким любопытством, словно он не сам создавал все это, а смотрел в окошко, за которым медленно проступали очертания какого-то неведомого параллельного мира. Вот оттуда выглянули глаза – насмешливые, немного безумные, вот уже видны растрепанные длинные волосы. Видимо, в том мире ветер…
Здесь же ветра нет. Здесь воздух сперт и пропитан алкогольным перегаром. Здесь творец сидит на полузаправленной кровати в углу крохотной комнаты, и его едва освещает с подоконника мрачная настольная лампа. Он всегда включает электрическое солнце, даже если, как и сейчас, за окном светло. Да только дневному свету ни за что не пробиться сюда сквозь вечно закрытые толстые шторы. Из динамиков потрепанного пристроенного рядом на кровати магнитофона гремит музыка – тяжелый рок, причем качество записи ужасно.
«…Подкину им парочку монстров, чтоб было весело жить…» – орет магнитофон хриплым голосом.
На листе между тем появился человек. Спутанные волосы, все лицо в ссадинах, перепачкано сажей, ветер треплет рваную рубаху. Теперь вокруг него стали проступать очертания самого мира: руины домов, потрескавшаяся дорога, по небу ползут клубы не то дыма, не то облаков. Но постепенно становится ясно, что это все-таки дым. Похоже, весь город за спиной человека объят огнем…
Раздался щелчок. Обрушившаяся тишина вернула грань между мирами – тем и этим. Из-за плотно прикрытой двери комнаты стали пробиваться ритмичные звуки и хохот. Звякнула посуда, кто-то шумно топал – видимо, плясал. Рука творца потянулась к магнитофону, подцепила стержнем кассету (механизм выброса не работал). Та выпрыгнула из лишенной крышки амбразуры, но тут же вернулась на место, развернутая другой стороной. Палец творца вдавил кнопку Play. Снова загремели гитарные риффы.
Дверь приоткрылась. В образовавшейся светлой щели показалось девичье личико – столь ангельское в окладе длинных темных волос, что можно писать икону. Да только хмельной блеск в глазах и притворно виноватая улыбка мигом низводят ее из святых в блудницы.
– Не помешаю? – как будто извиняясь, спросила девушка и, не ожидая ответа, вошла в комнату.
Творец на мгновение оторвался от рисунка. Взгляд скользнул по выглядывающей из-под блестящей юбочки восхитительной девичьей коленке, но тут же снова вернулся к нарисованному черной пастой человеку. Стержень еще быстрее заскользил по альбомному листу, словно, если прямо сейчас работа не будет закончена, изображение навеки бесследно исчезнет, растворится, истлеет…
– Ух ты, вот это да! – сказала девушка с деланым восхищением. – Это все твое?
Она прошлась по комнате, рассматривая стены, сплошь увешанные черно-белыми картинками. Это были не стены, а миф. Миф, порожденный человеком, но люди в нем умирали. Картины явно говорили, нет, кричали о том, что их творец весьма недолюбливает человечество. Кругом сплошные монстры: полулюди, полуптицы, полупауки, получерви… Их клыки и когти рвут плоть, их руки, лапы, щупальца перепачканы кровью… Картинки были повсюду. Двери, подоконник, полки, тумбочки уставлены, увешаны, заклеены ими. Свободными оставались разве что пол да потолок. Впрочем, девушка еще не знала о том, что у творца этих картинок накопилось столько, что большинство из них томились в тумбочке. На стены и полки попадали лишь самые лучшие, любимые.
– Прикольно. – Девушка передернула плечами. – Хотя страшненько!
Творец окинул ее холодным взглядом, но промолчал. Похоже, «страшненько» могло относиться к чему угодно, только не к его шедеврам. Девушка виновато, но опять-таки неискренне улыбнулась.
– А это кто? – спросила она, заглянув творцу через плечо.
Тот не ответил, а лишь добавил к картинке еще пару штрихов. Последняя работа, на его взгляд, была просто великолепна. Он изобразил обычного на вид парня. Тот вовсе не походил на чудовище. Однако творец знал, что этот человек страшен. И более того – гораздо опаснее всех монстров, вместе взятых, которых он рисовал до этого. За его спиной пылает и рушится город, горячий от пожаров ветер треплет его длинные волосы. Но все это – дело его рук. Рук с виду обычного, слабого человека. Такого в его творчестве еще не было. Теперь его монстрам не нужны клыки, когти и щупальца, чтобы убивать!
«Намор» – стояла подпись в правом нижнем углу листа. Творец сам не знал, что означает это слово, но, как ему казалось, парню на картинке это имя очень подходит. Он всегда давал имена своим творениям спонтанно – просто брал из башки подходящий набор букв. Получалось что-то вроде: Актып, Ерог, Сажу или, например, Алигом. Причем сам создатель помнил всех своих монстров поименно, так как часто, особенно во время накатывающих депрессий, любил перебирать свои художества, представляя, как гибнет под массивным щупальцем, клыком или когтем очередной обидчик из реального мира. К слову сказать, сам творец при своем росте метр полста и размерах мышц, способных удерживать разве что кисть и карандаш, сражаться кулаками не имел ни способности, ни желания. «Я творец, а не боксер», – говорил он себе, и аргумент этот его вполне устраивал.
Творец встал с кровати и торжественно водрузил своего Намора на полку рядом с другими чудищами, потеснив Акума, Рома, Олагупа и фотографию очередной безнадежно любимой девушки.
Распахнулась дверь. Магнитофонный рок захлебнулся в ворвавшихся в комнату ритмичных звуках попсы. На пороге появился рослый парень. На его шелковой черной рубашке плясали веселые блики настольной лампы, длинная светлая растрепанная челка падала на глаза. При виде творца его губы растянулись в самодовольной пьяной улыбке.
– Рыжий, ты куда пропал? – весело бросил он творцу. Потом пьяным взглядом изучил последнюю его работу. – Да, любишь ты людей, как я погляжу…
– Они меня не любят, – сухо ответил творец, которого все обычно именовали Рыжим за цвет шевелюры. И прибавил: – Этот мир – дерьмо, все люди – гады, а бабы способны лишь на измену. – При этих словах он покосился на девушку. – И я с удовольствием посмотрел бы, как это долбаное человечество сдохнет!
Его собеседник пожал плечами, пьяно усмехнулся. У него, кстати, отношения с человечеством складывались намного лучше. Он мечтал о карьере финансиста и двигался к этой цели уверенными шагами: учился в университете, имея в будущем вполне реальные перспективы к трудоустройству. Да и у девушек он пользовался популярностью, в подтверждение чего он тут же приобнял одну из них за талию – ту самую красотку, которая только что рассматривала картинки.
– А я смотрю, пропал куда-то. Сидит тут один, скучает… – Девушка игриво наклонила голову. – Владимир, твой друг художник?
– Рыжий у нас вообще талант! – ответил будущий финансист Владимир. – Гляди, все стены залепил. Можно обои не клеить!
– Что ты все Рыжий да Рыжий? Он и на набережной вчера представился как Рыжий. У него имя-то есть? – Девушка окинула творца поддельно возмущенным взглядом. – Тебя как зовут-то, художник?
– Рыжий!
– Да Роман он, – рассмеялся Владимир. – Но сам он только на Рыжего откликается. Творческая личность! Они же все того… с прибабахом.
Рыжий оставил эту реплику без комментариев, хотя мог бы добавить, что самого Владимира его друзья иначе как кличкой Краб не называют. Творец снова принялся рассматривать своего Намора. Затем подошел к рисунку и добавил пару штрихов. Снова уселся на кровать, подтянув коленки к груди.
– Ой, а что это играет? – спросила девушка, не столько из интереса, сколько чтобы нарушить повисшую паузу, пока та не переросла в неловкую.
– «Крах», – ответил Рыжий.
– Никогда раньше не слышала.
– И не услышишь, – объяснил Краб-Владимир. – Это неизвестная группа, из Красновки. Есть такая дыра у нас в Погорье. Рыжий в той группе когда-то на бас-гитаре играл.
– О! Так он еще и музыкант!
– Я же тебе говорю: самородок! – Краб хлопнул Рыжего по плечу.
– Какая мрачная музыка, – отметила девушка.
– В каком мире живем, такая и музыка, – пробормотал Рыжий.
– Но не все же так в мире плохо.
– Может, для кого-то и неплохо. Наверное, просто я тут лишний.
– Ладно тебе грузиться-то! – воскликнул Краб и, подмигнув девушке, добавил: – Ща мы попросим его что-нибудь слабать нам на гитаре. Что, Рыжий, сделаешь?
И несмотря на недовольную мину художника, Краб потащил его с кровати. Тот вывернулся и снова сел.
– Людочка, ты пока ступай, а мы сейчас придем, – сказал Краб девушке, звонко хлопнув ее по ягодице.
Та послала в ответ озорной взгляд и вышла из комнаты. Краб прикрыл дверь. Его палец вдавил кнопку Stop на магнитофоне, и в комнате воцарилась почти тишина – из-за двери все так же мерзко вползали гогот и музыкальные ритмы.
– Ты че, обижаешься, что ли? Дуешься, что Людка со мной начала мутить? – сказал Краб, положив ладонь Рыжему на плечо. Тот вздрогнул, словно на него свалилась какая-то мерзость, но руку не сбросил.
– Я понимаю, что она как бы к тебе пришла, – продолжал Краб. – Но я же не виноват, что, когда моя Светка ушла, эта на меня переключилась. Ведь фиг пойми этих баб…
Рыжий хотел сказать, что это Краб на нее переключился, когда его Светка ушла. И ему было плевать, что Люда пришла в гости к его соседу. Но промолчал. В принципе, Рыжий и сам не особо-то верил, что Люда, с которой они вчера познакомились на набережной, будет с ним. На него любая девушка с первых же мгновений знакомства начинала смотреть скорее как на забавного зверька, нежели на потенциального ухажера: маленький, тощий, слабый, молчаливый, мрачный… «Хотя, если бы не Краб, кто знает, как сложилось бы, – шевельнулись у Рыжего сомнения. – Ведь я ей вроде как понравился. Да еще и в гости согласилась прийти, якобы заинтересовавшись моими художествами…»
– Слушай, я чего зашел-то! – воскликнул Краб. – У тебя денег занять можно?
Рыжий вынул из кармана смятую купюру и бросил рядом на кровать.
– Я отдам. Честное слово! Мать бабла подгонит, сразу и прошлый долг тоже верну… – Получив банкноту, Краб повеселел еще больше. Он снова хлопнул художника по плечу. – Да ладно ты, не грузись. Пойдем лучше песни петь!
И он буквально потащил художника к двери.
Как выяснилось, пока Рыжий в комнате творил своего Намора, предаваясь очередной депрессии, в квартире народу заметно прибавилось. Появились еще несколько пьяных парней, которых Краб представил как своих однокурсников, и две девушки, по градусу опьянения обогнавшие приятелей. Они резвились в зале, визжа, выплясывая под музыку, бесцеремонно обращая все окружающее в помойку: штора уже болталась на паре прищепок, в углу валялась разломанная табуретка, салфетки на столе плавали в разлитом пиве, а под диваном растеклось вонючее пятно напротив перекошенной физиономии уже свалившегося туда бухого в дым самозванца. Именно самозванца, потому как этих людей сюда хозяин квартиры не звал. Их привел Краб, да только тот и сам был не более чем гостем. Квартиру снимал Рыжий, а Вовку Краба он впустил на правах бывшего одноклассника. Причем впускал на неделю, а прошел уже год. И вот теперь дошло до того, что сам Рыжий ощущает себя тут гостем и ему вечерами не хочется возвращаться домой. Это притом что за право тут жить он ежемесячно отваливает немалую сумму. Один! Самое обидное было в том, что с появлением Краба накрылись давние мечты творца пожить наконец так, как хочется. Да, недолго он наслаждался одиночеством, сбежав из гнусного поселка, в котором прошло его несчастливое детство под контролем злобного папаши. Когда он поступил в университет и поселился в этой квартире, ему было так хорошо, что он даже монстров перестал рисовать. Но появился Краб… И теперь еще эти пьянки, которые тот каждый раз преподносит как их общие, а на самом деле нужные только ему и его друзьям. К Рыжему же, после появления в его квартире бывшего одноклассника, знакомые забыли дорогу, опасаясь Крабовских приятелей и из-за вечного бардака. Что же хозяин квартиры? В силу врожденной скромности Рыжий не мог прекратить эти куражи, которые, кстати, часто происходили тоже за его счет – у Краба вечно не было денег, он одалживал у Рыжего.
Как-то по пьяни Краб вообще заявил:
– Раз у человека не хватает смелости отказать, он обречен терпеть. Зато для наглых такие – золотое дно!
Рыжий это воспринял в свой адрес, а потому тем же вечером нашел в себе силы выставить Краба из дому:
– Говоришь, наглость – второе счастье? Так вали, ищи себе «золотое дно» в другом месте!
Однако утром тот так усердно извинялся, говорил, что просто дурость сморозил спьяну, да и вообще идти ему некуда, что у Рыжего не хватило духу выгнать бывшего одноклассника на улицу. И все осталось по-прежнему.
«Ощущение такое, что самые счастливые и успешные люди в нашем обществе – те, кто имеет достаточно наглости, чтобы шагать по чужим головам, а нередко и по трупам. Думай о себе, плюй на всех. Но что делать, если я не хочу становиться таким? Как тогда жить? – недоумевал Рыжий. – Почему нельзя просто быть, никого не используя, и чтобы никто не искал выгоды в тебе? Быть может, есть в мире такое место, где люди думают и живут так же? Где могут быть счастливы и такие, как я?» Но мысль о возможном существовании такого места его мало утешала. Жить-то приходится тут! А в этом мире, да еще с таким характером он обречен быть неудачником. «Я неудачник!» – как клеймо на судьбе. А потому все, на что его хватало, – это сидеть и рисовать монстров в полутемной комнате, ненавидя весь мир, который создал его таким, каков он есть, и не научил его говорить нет наглым ублюдкам.
На кухне раздался звон разбитого стекла. Входя туда, Рыжий старался не думать об источнике этого звука. Толку-то, что узнаю. Лишь расстроюсь еще больше. Все равно уже ничего не изменить… Стоило ему взглянуть на заваленную грязной посудой раковину и замызганный обувью пол, он понял, что завтрашний день проведет с тряпкой и веником в руках. Вовка Краб палец о палец не ударит – как обычно, проваляется похмельный весь день. Или даже с утра похмеленный, что более вероятно и намного хуже. А к обеду подтянутся его друзья, и завтрашний день повторит сегодняшний. Мерзкий замкнутый круг…
«А ведь завтра важный день – нужно сдать в университете экзамен. Да и сегодня не мешало бы подготовиться и хорошенько выспаться, – подумал творец, но, взглянув на бушующий вокруг хаос, обреченно махнул рукой. – Ладно, завтра будет завтра. А пока все равно ничего не исправить. Так что лучше уж не заморачиваться и не думать о плохом». Чтобы отогнать мрачные мысли, он решил, наоборот, думать о чем-нибудь хорошем. И творец с улыбкой вспомнил о своем Наморе и других рисованных монстрах…
– Рыжий, спой чего-нибудь.
Фраза выдернула его из царства грез – мира, где он с каждым днем проводил все больше времени. Он уже практически жил там. Рыжий не раз ловил себя на мысли, что рискует вообще отгородиться от реальности коконом шизофрении и навечно забыться.
– Ну, так ты споешь? – снова одернул его пьяный голос Краба.
Рыжий нехотя взял гитару, чудом уцелевшую среди погрома, присел на табуретку, ударил по струнам. Пока он пел, народ о чем-то весело болтал, кто-то ушел в зал танцевать, Краб уже лез под блузку Людочке. «Которая пришла в гости ко мне!..» Песня оборвалась на середине.
– Ты чего? – Краб поднял голову, оторвав слюнявые губы от шеи хихикающей красотки. – Сыграй еще!
– Не хочу.
– О, а знаешь «Мурку»?! – воскликнул широкоплечий парень в спортивном костюме и кепке-аэродроме (почему-то даже в квартире он отказался ее снять). Рыжий видел его тут впервые. Краб представил его, назвав Басмачом.
– Не знаю, – ответил Рыжий.
– А что знаешь?
– Ничего.
Рыжий поставил гитару в угол.
– Да че ты ломаешься, как телка? – недобро ухмыльнулся Басмач. – Слабай еще! Пацаны просят!
– Я не буду больше играть, – тихо, но твердо ответил Рыжий.
Разговаривать с подобного типа людьми у него не было ни способностей, ни желания. Обычно он просто уходил – ведь на свете есть множество вещей более интересных, нежели тратить время на подобный бессмысленный треп. Но Басмач, похоже, оказался из тех людей, для которых именно в такие моменты – когда можно вволю поиздеваться над ближним – наступает самое интересное в жизни. Почувствовав, что Рыжий дал слабинку – отводит взгляд и норовит сбежать, – Басмач подсел к нему поближе, стараясь смотреть прямо в глаза (нужно же видеть, как человеку хреново), и протянул:
– Ты че такой, а? – Один из тех бессмысленных вопросов, на которые не ждут ответов. Их используют как повод. Рыжий знал это и попытался встать.
– Че ты съезжаешь, а? – продолжал Басмач. – Сюда, говорю, смотри!
– Я не хочу никуда смотреть и не хочу с тобой говорить. Что тут непонятного? Я просто хочу уйти. – С таким же успехом Рыжий мог пытаться оторвать клеща, который уже сунул голову в тело и теперь лишь устраивается там поудобнее, чтобы насладиться кровью.
Рыжий попытался выйти из кухни, но его рубашку смял кулак с огромным золотым перстнем на пальце.
– Слышь, ты! Я тебе просто хавальник сейчас разворочу, понял? – прорычал Басмач.
– Ладно, братан, успокойся, – тут же вступился Краб, заметив, к чему идет дело. Как-никак, под угрозой здоровье его генерального спонсора! – Давай лучше водки выпьем. Не хочет играть, и ладно.
– А че он, блядь, сидит тут, как баба, – возмущался Басмач, протягивая свободную руку за стаканом. – Понарожают, сука, уродов. Музыкантов херовых. А потом эти лохи только нас, пацанов, позорят!
– Басмач, такие, как он, для таких, как мы, культуру создают. Картины малюют, музыку играют, фильмы снимают…
Басмач разжал сминающий рубашку Рыжего кулак. Видимо, аргументы Краба его убедили. Зато Рыжий впал в еще большее уныние. Еще бы. Хорошая перспектива в жизни быть рожденным лишь для того, чтобы скрашивать досуг таких вот «басмачей». Чтобы тем жить не скучно было… Богатое воображение Рыжего тут же нарисовало ему недалекое будущее. Что его ждет? Года через три он закончит худграф. Что дальше? А дальше его ожидает рутинная работа – чтобы хоть как-то прокормить семью, вкладывать весь свой художественный талант в создание какой-нибудь гнусной рекламы, для того чтобы разжиревшие «басмачи», владельцы фирм и компаний, стали еще жирнее. Есть еще вариант. Предположим, ему повезет и когда-нибудь он, как и мечтает, все-таки станет известным художником. И что же тогда? Тогда его картины будут покупать… Кто? Опять же они – толстопузые «басмачи»! У других попросту не будет на это ни времени, ни денег. Им ведь тоже нужно кормить свои семьи, вкалывая на «басмачей». Искусство не для них! Для них только «играть, когда скажут», чтобы не получить «по хавальнику»… В этот момент Рыжему захотелось навеки бросить искусство и впредь рисовать только монстров – таких, какие висят на стенах его комнаты. Монстров, которые нужны лишь ему самому.
Рыжий ушел в комнату и вернулся с этюдником.
– Уходишь? – равнодушно спросил Краб.
«Сбегаю», – подумал Рыжий и захлопнул за собой входную дверь.
Пару последних месяцев он чуть ли не жил на набережной. И чувствовал там себя намного комфортнее, чем дома. Впервые Рыжий туда пришел, когда на улице потеплело настолько, что на деревьях стали надуваться почки. Цель его похода была банальна – с появлением в его жизни бывшего одноклассника Краба стало не хватать денег. Он не раз слышал, что некоторые его одногруппники с худграфа подрабатывают, рисуя прохожих в людных местах. Решил попробовать и он.
Рыжий в тот день вышел на берег реки и сконфуженно осмотрелся по сторонам. Люди почти не обращали на него внимания: появление художника на улице – дело обычное. Да только Рыжий чувствовал себя неловко, словно совершал преступление. Он понимал, что пришел сюда работать, что это такой же труд, как если бы он крутил гайки на заводе или стучал по клавишам в офисе, и все же не мог избавиться от мысли, что собирается сделать нечто нехорошее. Видимо, все дело было во взглядах, которые время от времени бросали в его сторону прохожие. Когда человек работает на так называемой «официальной работе», все воспринимают это как труд, даже если работник весь день играет с коллегами в домино в курилке или гоняет карты пасьянсов по экрану монитора. Когда же человек выходит на улицу «неофициально» – с этюдником, гитарой или фотоаппаратом, – даже если к концу рабочего дня он валится от усталости, на него все равно смотрят как на попрошайку.
Наконец Рыжий решился и расположился-таки на газоне неподалеку от парапета: установил этюдник, раскладной стульчик, разложил свои художественные причиндалы и… принялся рисовать монстра. После первых же штрихов на листе он позабыл, для чего вообще сюда пришел. Мимо проходили толпы людей, останавливались, рассматривали его кошмарное творение, бросали нелестные реплики. Но Рыжий их не слышал. Он вообще не замечал окружающий мир до тех пор, пока альбомный лист не покрылся черными пятнами рисованной крови, летящей от чудовища, разрывающего в панике разбегающихся людей.
«Да, это был Аталпсар», – улыбнулся про себя Рыжий, вспомнив родившегося в тот день многорукого получеловека-полупаука, рвущего на части Краба и его дружков.
С той поры творец появлялся на набережной регулярно и задерживался там все дольше. Лишь бы не быть дома. И за это время не изобразил ни одного прохожего. Только монстров.
И вот теперь Рыжий снова вышел из подъезда под теплые лучи еще не совсем скрывшегося за пятиэтажками солнца. Подумать только, а дома казалось, что уже ночь… Еще бы, ведь он никогда не раскрывал штор. Рыжий быстро пошел через переполненный резвящимися детьми двор к сереющей между домами дырке в бетонном заборе. Дети путались под ногами: разных возрастов, по-разному одетые, зато одинаково действующие на нервы. Неподалеку на лавочке, похлебывая пиво, сидели несколько их мамаш – вывели детишек на прогулку и совмещали приятное с полезным. Внимание Рыжего привлек мальчик, рыдающий на краю песочницы, – маленький, щупленький. Он сидел перед разрушенным песочным замком. Это был огромный замок, на его постройку явно ушел не один час. А рядом с песчаными руинами стоял не по годам вымахавший сверстник рыдающего паренька и хохотал, добивая ногами последние башенки. Мамаши взирали на это с умилением. Рыжий отвернулся.
Он пролез в спасительную дырку забора. Здесь в одиночестве, в тени лабиринта из гаражей, он почувствовал себя вольнее, чем в солнечном, полном людьми дворе. Этими гаражами он не просто каждый вечер срезал путь к набережной. Здесь он отдыхал.
Набережная реки Гербы встретила прохладным ветром, мигом растрепавшим длинные кудри творца. Рыжий прошел вдоль парапета, на котором расположилась группка неформалов с гитарой, хором исполняющих русскороковый хит. Несколько патлатых парней, заметив Рыжего, махнули ему, не прекращая пения. Он кивнул в ответ. При виде лоточницы у газона живот творца отозвался протяжным урчанием. Рыжий вспомнил, что сегодня еще не ел: все съестное в доме превратилось в закуску. Он выгреб из кармана мелочь, пересчитал и, высыпав все в ладошку лоточницы, получил самый дешевый хот-дог. Впившись в него зубами, Рыжий побрел дальше – к своему излюбленному месту.
«Сегодня надо хоть кого-нибудь нарисовать, – повелел он себе. – А то завтра ноги протяну. Денег – ни копейки».
Установив этюдник и усевшись на стул, творец взглянул на реку. Солнце уже коснулось воды, отчего казалось, что гигантский мост с мчащимися по нему машинами пылает огненным ореолом. По воде к набережной тянулась полоса оранжевых бликов. Мимо не спеша прополз в сторону моста белый прогулочный теплоход с надписью «Москва», грохочущий басами играющей на палубе музыки.
– Чтоб тебя! – выругался Рыжий, увидев, что с хот-дога сорвалась крупная капля кетчупа и растеклась пятном по рубашке. Как теперь отстирывать? Дома ведь ни горсточки стирального порошка!
Какое-то время творец рассматривал эту кроваво-красную кляксу, перевел взгляд на пылающий мост и убегающий к нему теплоход, а затем быстро отложил недоеденный хот-дог, взял черный стержень и вывел в углу чистого листа: «Рамшок». Стержень заскользил по листу, и вскоре на его поверхности появилась черно-белая копия закатного пейзажа: река, мост, теплоход…
– Здорова, Рыжий!
Стержень замер над рисованной рекой. Рыжий поднял голову, отбросил назад наползающий на глаза длинный рыжий чуб и улыбнулся. Перед ним стоял Саша Карасев, он же Карась – друг детства, одногруппник с худграфа и, пожалуй, единственный человек в мире, которого Рыжий действительно был рад видеть.
– Ты чего тут? – удивился Карась. – У нас же завтра экзамен. Подготовиться надо.
Он помахал пакетом, сквозь белый полиэтилен которого просвечивали книжки, карандаши, ластики, альбомные листы.
– Успею еще, – неохотно пробурчал Рыжий.
– Понятно, – вздохнул Карась. – Опять Краб?
Рыжий не ответил. Лишь снова уставился на рисунок, стержень заскользил по бумаге.
– Не понимаю, для чего ты вообще впустил его к себе в дом? – Карась присел рядом на корточки. – Ну учились вы с ним в одном классе, что с того?
– Ему нужна была помощь. Человек находился в безвыходной ситуации. По крайней мере, он так сказал…
– И ты выступил в роли спасителя, да? – Карась взглянул на рисунок. Из реки на листе теперь выглядывали длинные щупальца, одно из которых оплетало теплоход, второе – змеилось рядом, держа в кольце окровавленного человека. – Выходит, в душе ты не такой злодей, как на бумаге.
– Бываю добреньким. Иногда. Только что-то эта доброта мне вечно боком выходит.
– Так выгони его.
– Не могу.
– Почему? Дружков его боишься?
– При чем здесь дружки? – Рыжий снова оторвался от листа. – Куда он пойдет? Ему ведь действительно жить негде!
– А то, что тебе теперь жить негде, это тебя не смущает?
Рыжий опустил голову. Из воды на рисунке появилось еще одно щупальце и обрушилось на мост.
– Думаешь, он ноги протянет, если ты его выставишь? – продолжал Карась. – Твой Краб – это же червь. Есть такой тип людей – паразиты. Выгонишь его – он тут же найдет, к кому еще присосаться. Да только это будешь уже не ты.
– А если он все-таки пропадет? Если совсем опустится? – Рыжий взглянул на приятеля. – Если честно, он ведь неплохой.
– Ага, – усмехнулся Карась. – Только пусть этот хороший от меня подальше держится…
– Я же знаю его много лет. Когда-то даже считал его другом. Он ведь не всегда был таким. Я и сейчас вижу, что в нем время от времени просыпается что-то прежнее. А если я выгоню его, что тогда? Вдруг эти остатки порядочности, честности исчезнут совсем? Просто он запутался и общается с плохими людьми. Неспроста же говорят: с кем поведешься, от того и наберешься.
Рыжий снова заводил стержнем по листу.
– Я вообще считаю, что плохих людей не бывает, – продолжал он. – Просто в разных ситуациях одни и те же люди ведут себя по-разному. Это и понятно: человек от природы всегда приспосабливается к окружающим условиям. Да и одни и те же качества при разных обстоятельствах могут быть плохими, а могут – хорошими. Скажем, умение правдоподобно врать – плохо? А отправь такого человека шпионить, и эти качества – просто находка. Или взять любого уличного гопника. Здесь он людям жизнь отравляет, никому прохода не дает, кулаки распускает, а отправь его на фронт – окажется бесстрашным героем, способным с голыми руками броситься на врага. Я так думаю: если люди начинают осуждать чьи-то качества, значит, тот человек находится не в том месте, где должен быть. Не там, где может принести пользу. Просто каждый человек должен жить на своем месте, в этаком своем мирке – в том, где ему самому хорошо и комфортно и где его качества работают во благо. У каждого должен быть свой собственный мир!
– И как же узнать, каков твой мир? – усмехнулся Карась.
– Вот это-то и проблема, – вздохнул Рыжий. – Если бы каждый знал, где его место, и мог там оказаться, все были бы счастливы. А так большинство людей лишь говорят, что им живется хорошо, а сами мучаются и мучают других. Им же нужно лишь разыскать свое место в жизни, свой мир и обрести там счастье.
– А какой твой мир, Рыжий?
Тот пожал плечами.
– Не знаю. Но точно не такой, как этот.
И, взглянув на монстра, продолжил рисовать. Какое-то время Карась молча наблюдал, как из чернильной реки появляются все новые и новые щупальца.
– Знаешь, в чем твоя проблема, Рыжий? – наконец сказал он. – Ты только на бумаге суров, а по жизни – слишком добрый.
– Я не добрый. Я просто не делаю другим зла. Это разные вещи. Да и вообще не понимаю, что плохого, если у человека мягкий характер?
– Плохо то, что мягким тут не выжить. Так устроен мир. Сильный всегда пожирает слабого. Уйдет Краб – появится другой, тот, кто сядет тебе на шею. Нужно быть жестким, уметь показывать зубы. Тогда никто на тебе ездить не будет.
– А по мне, мир потому и мерзок, что все в нем только и делают, что показывают друг другу зубы. Я показал зубы тебе, ты – другому, тот – третьему, дошло до четвертого, пятого… А потом кто-нибудь из них отыграется на мне, чтобы я снова на ком-нибудь сорвал злость. Так? И получается какой-то злобный замкнутый круг. И в итоге все только и делают, что скалятся – вокруг сплошные оскалы. По мне, так лучше улыбки!
– И это говорит человек, который рисует монстров! – рассмеялся Карась.
– Я предпочитаю срывать злость на бумаге, а не в реальности, – ответил Рыжий. – Да только все почему-то убеждают меня поступать наоборот. Лично я не хочу ни с кем воевать, не хочу никому грубить, не хочу становиться жестким. Я хочу просто жить, радоваться и заниматься любимым делом. Так почему бы всем не оставить меня в покое? И знаешь, Карась, что меня пугает? Я ведь и правда становлюсь жестче! Сатанею с каждым днем! Еще вчера я не мог пройти мимо бабушки с протянутой рукой, не бросив ей монетку, а сегодня – легко. Мол, не у тебя одной проблемы! Я уже могу отвернуться от парня, который избивает девушку. Не мое дело! Могу сделать вид, что не замечаю, как какой-нибудь малолетний подонок палит из пневматики по кошкам. Не моя ведь кошка! И я совершенно не удивлюсь, когда меня самого будут раздевать посреди улицы какие-нибудь гопники, а никто не остановится, даже полицию не вызовет. Они ведь мне ничем не обязаны. Каждый за себя! И рано или поздно, быть может, наступит момент, когда я устану получать по мордам и действительно сменю холст и кисть на боксерские перчатки или пистолет. Что ты скажешь тогда? Молодец? Да только это уже буду не я! Понимаешь?
– Это все философия, Рыжий, – помолчав, ответил Карась. – Но факт остается фактом: в твоей квартире появился мудак, который мешает тебе жить. Так найди в себе силы хотя бы раз поступить жестко и выставить его вон. Очистишь свою территорию от паразитов, а дальше снова становись добряком и живи у себя дома так, как тебе нравится!
На дороге неподалеку паслась стайка голубей. Вдруг откуда ни возьмись рядом появился малыш лет четырех на вид. В руке он сжимал огромную резиновую дубинку. Взмах! – и его оружие просвистело в воздухе, едва не задев одну из птиц. Стайка в панике рванула кто куда. Малыш, потрясая дубинкой, устремился к следующему голубю, неуклюже отставшему от своих собратьев.
– Перестань! – строго окликнула малыша идущая позади барышня, видимо, мамаша. – Дубинка протрется об асфальт и лопнет. Другую я тебе не куплю!
Да уж, аргумент железный, чтобы не истреблять других живых существ! Что такое жизнь в сравнении с купленной за копейки резиновой хренью?.. Рыжий встал и, сложив этюдник, сунул в папку листок с очередным монстром.
– Может, ты и прав, Карась, – задумчиво сказал он, провожая взглядом потрясающего дубинкой малыша. – Может, ты и прав…
Творец, именуемый Рыжим, не всегда рисовал монстров. Он с детства рос мальчиком отзывчивым и добрым. Даже чересчур. Его никогда не нужно было о чем-либо просить. Рыжему, которого в то время называли Ромочкой, хватало мимолетного взгляда, чтобы оценить ситуацию и понять, что кто-то нуждается в помощи, и он тут же, даже не спрашивая, нужно или нет, начинал помогать. К примеру, если Рыжий видел бабушку, идущую из магазина с нагруженной авоськой, он сразу же подбегал и молча брался за вторую ручку. Какой-нибудь мужик что-то ремонтировал – Рома тут же появлялся рядом с молотком и гаечным ключом. А уж про домашние дела и речи нет: вынос мусора, помощь маме в уборке и стирке, полив цветов – он всегда был тут как тут. Честно говоря, Рыжему вовсе не нравилось заниматься всей этой работой. Как и другие ребята, он предпочел бы провести время, играя со сверстниками. Он просто не мог иначе. Раз человеку нужна помощь, он должен помочь, даже если это тяжело, нудно и неприятно. Взрослые реагировали на это с улыбкой, говорили: «Какой хороший мальчик» – и порой угощали конфетами, которыми уставший Рыжий бескорыстно делился с не менее уставшими в играх приятелями.
Когда Рыжий пошел в четвертый класс, ему на шею повязали красный галстук. Ведь он родился до развала Советского Союза и его детство выпало на годы, когда еще принимали в пионеры. Не только он стоял посреди торжественно украшенного актового зала поселковой школы, вскинув руку в пионерском салюте, и обещал быть «надежным товарищем, уважать старших, заботиться о младших, всегда поступать по совести и чести». Но лишь для него эти слова возымели особое, можно даже сказать, сакральное значение. Если раньше Рыжий помогал другим как-то интуитивно, неосознанно, по какой-то природной потребности не мог пройти мимо чужих трудностей, то теперь же в помощи другим он увидел смысл своего существования. Я же теперь пионер! Я же поклялся!
Поначалу его удивило, что лишь он отнесся к пионерским законам и клятве серьезно. Для остальных его сверстников в жизни мало что поменялось: лишь к школьной форме добавились галстук и значок с портретом Ленина да к школьному расписанию – уроки политинформации. Принесенная же ими пионерская клятва прозвучала как дежурные слова, необходимые для того, чтобы перейти на следующий жизненный этап. Надо сказать – сказали, ничего личного. Впрочем, Рыжий никогда не руководствовался поступками других. Его принципом было «следи за собой». Сам он с той поры даже вне школы постоянно носил красный галстук и с упоением читал о Тимуре и его команде, думая: «Вот какими должны быть настоящие пионеры!» Диснеевский мультсериал «Чип и Дейл спешат на помощь», который в то время начали показывать по советскому телевидению, стал его любимым. То, что отважные бурундуки не носят красных галстуков, а истории о них снимает идеологический враг его государства, его совершенно не волновало. Доброта интернациональна, вне политик и религий! Рыжий на этот счет думал, что пионер – лишь название, главное – поступки.
Новоиспеченный пионер тут же сколотил вокруг себя ватагу из таких же десятилетних пацанов. Те с радостью включились в игру. Они ходили по дворам бабушек, предлагая помощь в перекопе огородов, рубке дров, бегали в магазин за продуктами, грузили кирпичи, таскали тяжелые носилки. Впрочем, пионерский отряд «Рома и его команда» просуществовал недолго. Спустя несколько дней ребятам наскучила игра в пионеров, и они нашли другое веселое занятие. Дольше всех рядом с Рыжим пробыл его лучший друг Сашка Карась, да и то лишь потому что не хотел бросать товарища. Однако и тот в итоге сдался. Рыжий продолжал трудиться – с упорством, коим природа наградила его не меньше, чем добродетелью. Вообще, его не сильно огорчало то, что он остался один. Ведь он и до этого в одиночку помогал всем и вся. Признаться, он больше переживал за то, что ребята нарушают данные ими пионерские обещания. Ведь разве можно бросать слова на ветер?
Взрослые быстро привыкли к тому, что им помогает хороший мальчик Рома. Поначалу Рыжий обрадовался, поняв, что его услуги более чем востребованы. Когда он спрашивал, нужна ли помощь, взрослые с удовольствием поручали ему всякие дела. Однако постепенно это все больше становилось в тягость. Ему уже не приходилось искать себе работу, работа находила его. Те, кому требовался помощник, сами сразу шли к Рыжему. Его уже запросто могли оторвать не только от игр, но и от уроков. Он практически перестал общаться с друзьями, ведь, не успевал он закончить одно дело, его уже ждали для другого. Однажды он случайно услышал, как две бабушки спорили, к кому из них пойдет на грядки Рома. И даже когда он возвращался довольно поздно домой, валясь с ног от усталости, его запросто мог призвать на помощь очередной нуждающийся. Никому отказать добрый пионер не мог. Все, что он получал взамен, – слова:
– Какой хороший мальчуган! Вырастет настоящим человеком!
И день ото дня ему все меньше хотелось становиться этим самым «настоящим человеком», потому как вокруг «ненастоящие люди» жили и радовались, а не падали к ночи в постель без сил и с ноющими мышцами.
Как-то Рыжему нужно было готовиться к контрольной. Он весь вечер просидел за учебниками и, конечно же, не смог совершить свой привычный рейд помощи. Когда же он на следующий день пришел к старушке, которой каждый день помогал по хозяйству, та встретила его с холодным негодованием и довольно жестко отчитала, что, мол, у нее было много работы: и поливка, и уборка, – а он, такой-сякой, не пришел на помощь. «Настоящие пионеры так не поступают!» – прибавила она. Рыжий и после продолжал наведываться к этой старушке, однако теперь трудился у нее без особого удовольствия.
Добрый мальчик все чаще замечал, что к нему относятся как к работнику, а не как к помощнику. Его уже не просили, а приказывали; могли бесцеремонно отчитать и даже нагрубить. Но больше всего его поражало, что те, кому он помогал, сами в этот момент могли ничего не делать. Приходит старушка, дает ему задание и отправляется дальше трепаться с подружками на лавочке, пока Рыжий перелопачивает ее огород; а потом еще и наорет, если он сделал что-то не так или, по ее мнению, недостаточно много и быстро.
Самое обидное было в том, что то же самое происходило в его родном доме. Родители Рыжего не только не замечали, что их сына эксплуатирует весь двор, так еще и переложили на него все то, чего не желали делать сами. Рыжий получал взбучку за не вынесенный вовремя мусор, тогда как отец который час кряду пялился в телевизор, и метался по квартире с пылесосом, в то время как его мама штукатурила личико перед зеркалом, чтобы отправиться в гости.
Однажды старушки попросили Рыжего сколотить для них новую лавку вместо сломанной. В качестве стройматериала они сказали взять доски, громоздящиеся у забора. Тот безропотно выполнил просьбу. Спустя день выяснилось, что доски вовсе не бесхозные. Когда же на старушек накинулся рассвирепевший хозяин стройматериала, те ответили:
– А мы почем знаем? Ромка их взял, с него и спрос.
Конечно же, взрослый мужик не стал бить за воровство чужого сына. Он поступил, по мнению Рыжего, намного хуже – пожаловался его отцу. Просто мужик не знал, как поступает этот родитель со своим чадом за любую провинность…
После этого Рыжий неделю не появлялся во дворе. Не только оттого, что у него все тело было в синяках, оставленных шлангом от стиральной машинки. С той поры внутри у него словно что-то надломилось. Первым делом он снял с шеи красный галстук и поклялся больше не надевать его даже в школу. А потом он несколько дней кряду, поджав ноги к груди, сидел на кровати и, силясь, чтобы не рыдать, сжимал в пальцах черный стержень, которым неумело водил по альбомному листу. На белом бумажном поле возникли несколько трехэтажек и пятиэтажка, ряд частных домишек с огородами бабушек – его родной двор, а над ним нависло черное нечто, сплошь состоящее из клыков, шипов и щупалец. И кровь полилась рекой… Так на свет появился его первый монстр.
Когда Рыжий вновь вышел на улицу, он схватил пластмассовый пистолет и прямиком отправился к мальчишкам, играющим в войну на заброшенной стройке. А всем встреченным по пути своим бывшим работодателям нагло отвечал, что занят. И, что удивительно, с тех пор Рыжий из «хорошего мальчика» превратился для всех в «хама» и «негодника». При этом всех его друзей, которые не геройствовали на трудовом фронте, таковыми никто не считал. Рыжий все равно до самого окончания школы продолжал следить за порядком дома. Да только делал это уже не по зову сердца, а потому что до смерти боялся отца. Хотя порой природа брала свое – врожденная доброта иногда растапливала сердце творца. Бывало, когда его о чем-то просили, он не мог отказать. Точно так же, как не смог однажды отказать бывшему однокласснику по прозвищу Краб…
В тот день, когда Рыжий изобразил разрушившее мост и утопившее теплоход речное чудовище Рамшок, произошел один из тех редких случаев, когда творец по совету приятеля Сашки Карасева все-таки перешагнул через свои принципы и проявил жесткость. Он вернулся в квартиру, все так же переполненную пьяными телами и пропахшую спиртным, и, не обращая внимания на реплики Басмача и его друзей, распахнул на кухне и в зале форточки.
– Пьянка окончена! – объявил он.
Басмач, опешив от такого заявления, поднялся, хрустнув костяшками пальцев.
– Еще шаг – и я вызову милицию! – решительно предупредил Рыжий.
Басмача это только раззадорило.
– Стучать, значит, побежишь, – кровожадно усмехнулся он.
Но Краб удержал приятеля: мол, не надо. Паразиты всегда чувствуют, когда можно наглеть, а когда целесообразнее сдать позиции. Ведь иначе можно потерять жертву…
– Вовка, ты уж извини, – сказал ему Рыжий, – но я больше не могу тебя вписывать. Ищи другую квартиру.
– Ромка, ты чего? – захлопал глазами Краб. – Ты ведь знаешь, что мне некуда идти. Да и денег нет. Ты ж видел – я у тебя сегодня занимал.
Сердце Рыжего сжалось. Он все это прекрасно знал и едва не сдался. И все же собрал волю в кулак и покачал головой:
– Я тебя впускал всего лишь на неделю. Срок истек год назад.
– Куда же я пойду?
– Меня это не должно волновать. У тебя есть друзья, попросись к ним.
Краб с сомнением покосился на собутыльников. Басмач все еще сжимал и разжимал кулаки, мучаясь единственным доступным ему в жизни философским вопросом: бить или не бить? Заметив это, Краб понял, что выбор «бить» окончательно лишит его шансов остаться в квартире. Так хоть есть возможность с утра извиниться, глядишь, Рыжий и смягчится…
– О, у Славяна Тарасова вроде предки на даче. Пойдемте к нему бухать? – предложил Краб товарищам и принялся подталкивать их к выходу.
– Ты тоже, пожалуйста, иди на хер, – сказал Рыжий попытавшейся обнять его на прощание Людочке. – Спасибо, что заглянула, и забудь сюда дорогу.
Девушка пораженно захлопала ресницами.
– Я сказал, выметайся!
И прихватив этюдник, Рыжий побрел в свою комнату. Скоро сдавать экзамен, нужно подготовиться и выспаться.
– Ром, завтра поговорим. Окей? – бросил Краб ему в спину.
Творец не ответил, лишь молча захлопнул за собой дверь.
2
Утром впервые за год творец проснулся в тишине. Он уже и забыл, как прекрасен бывает покой. В квартире по-прежнему царил вчерашний кавардак, но это Рыжего не расстроило. Ведь он знал, что теперь наведет порядок и наконец заживет так, как нравится. Он вынес на кухню магнитофон, врубил свой любимый «Крах». Загремело хриплое пение его приятеля Сергея Койота: «Я устал быть загнанным в яму, где из стен вырастают ножи…» Рыжий скривился и вырубил магнитофон. Сегодня ему почему-то не хотелось слышать ничего мрачного. Он разыскал в комнате другую кассету своего бывшего музыкального коллектива – акустический концерт, записанный в период тоски Сергея Койота по его музе. Рыжий вставил ее в магнитофон, вдавил Play. Все тот же голос, но теперь уже без хрипоты и надрыва, спокойно и весело запел: «Если нет голоса, пой душой…» То что надо! И душа Рыжего пела, когда он мылся, чистил зубы, подметал и сгребал со стола грязную посуду. Он не спеша поел, сообразив завтрак из остатков вчерашней закуски.
Стрелки стоявших на холодильнике часов между тем показали половину девятого. Рыжий прикинул: до экзамена еще целых полтора часа. Творец обычно убивал время, рисуя монстров. Рыжий и на этот раз достал чистый лист и долго смотрел на него. Да только сегодня почему-то ничего жуткого в голову не лезло. Тогда он нацарапал в углу «Вясна», и под черным стержнем возникли какие-то детские каракули: цветочки, травка и глупо улыбающееся солнышко. Какое-то время Рыжий рассматривал сей шедевр, поражаясь сам себе, а потом быстро дорисовал цветочкам зубы, травкам – окровавленные шипы, а солнышку – идиотский оскал.
– Так-то лучше, – кивнул он и рассмеялся.
На сотворение «Вясны» у него ушло минут десять, так что время до экзамена это не особенно сократило. «Когда в жизни все отлично, даже время убивать не хочется», – подумал творец. Тогда он взял этюдник и наконец посвежевший и вполне довольный жизнью вышел из дома. На чистом голубом небе уже сияло солнце. Рыжий было собирался срезать путь через излюбленные гаражи, однако на этот раз передумал – вышел на центральную улицу и неторопливо побрел к университету. Спустя пару кварталов Рыжий поймал себя на том, что улыбается прохожим. Он понял это, перехватив пару ответных улыбок, в том числе от белокурой голубоглазой красотки. Он аж остановился и проводил ее взглядом. Не показалось ли? Девушка еще раз оглянулась и опять улыбнулась. Навстречу шла дамочка с отпечатком предрабочей заполошенности на лице. Она вела за руку девочку лет шести, которая плелась следом, словно узник в кандалах, видать, в так нелюбимый ею детский сад. Малышка, раскрыв рот, уставилась на веселую физиономию Рыжего. Тот состряпал в ответ гримасу, девочка засмеялась и, спотыкаясь, весело поспешила за матерью.
Едва Рыжий вошел в университет и распахнул дверь аудитории, в бочку меда его отличного настроения обрушился целый таз дегтя. «Все будет нормально, – мысленно шепнул он себе. – Главное, не делать глупостей, не спорить, сдать этот чертов предмет и перейти на следующий курс…» И двинулся вперед, стараясь не смотреть на заведующего кафедрой, сгорбившегося в лакейской позе над партой. Несложно было догадаться, над кем тот так трепетно нависает: в одной группе с Рыжим учился сын самого декана. Едва добравшись до своего места, Рыжий понял, что нормально не будет: завкафедрой заметил его и метнул в его сторону колючий взгляд.
Рыжий не мог объяснить причину их давних разногласий. Вроде у него с заведующим кафедрой никогда не возникало прямых конфликтов. Да и завкафедрой, спроси у него прямо, отчего тот терпеть не может своего рыжеволосого ученика, не смог бы ответить на этот вопрос. Наоборот, скорее всего, принялся бы возражать: мол, у меня нет любимых или нелюбимых студентов – все равны. Их неприязнь возникла как-то сразу, в один миг, едва они увидели друг друга. Как возникает воспетая поэтами любовь с первого взгляда, так, бывает, рождается и ненависть – тоже с первого взгляда. Правда, ее поэты не воспевают.
Рыжий в сотый раз как мантру повторил про себя, что сегодня должен сделать все по правилам, без замечаний, нареканий, покорно. Ведь в предыдущую сессию этот предмет он сдал с пятой попытки и едва не вылетел из университета. А вылететь для него – подобно смерти.
– Ну что, ты как?
Рыжий оглянулся и увидел Сашку Карася.
– Можешь не отвечать, – сказал тот, пожимая творцу руку. – По улыбке вижу, что все в норме. Неужели-таки выставил за порог своего Краба?.. Ладно, после расскажешь.
Рыжий пожал руки остальным одногруппникам, кивнул одногруппницам и, расположившись перед мольбертом… увидел натурщицу. И мысленно выругался. Она оказалась на сто процентов в его вкусе. И, как всегда, он на сто процентов знал, что у него с такой нет никаких шансов. Словно в подтверждение его слов, сидящая на табурете едва прикрытая простынкой белокурая обнаженная нимфа, заметив его взгляд, горделиво отвернулась, не забыв стрельнуть в творца своими прекрасными голубыми глазами. Так, на всякий случай. Зато стреляла профессионально, прицельно – прямо в сердце. Рыжий ненавидел в себе это мерзкое свойство – влюбляться с пол-оборота. Это только у все тех же поэтов любовь воспета как свет и счастье. Для Рыжего же она всегда несла лишь муки и мрак. Впрочем, Рыжий успокаивал себя тем, что не он один такой. Ведь практически все творцы, о которых он слышал, лишь воспевали любовь. Сами же они выгорали на ее костре дотла и уходили из жизни молодыми, причем по причине все той же любви. Рыжий заставил себя оторвать взгляд от восхитительных форм нимфы и уставился на свое рабочее поле. Вид чистого листа тут же породил желание изобразить монстра. Нет! Только не сегодня! Сегодня все должно быть по правилам!
– Молодые люди! – Заведующий кафедрой вышел на середину аудитории. – Хочу отметить, что сегодня вы не просто сдаете экзамен. К нам в университет приехал небезызвестный вам мастер Тимур Никитин. Да-да, тот самый, из столицы. Он отбирает лучших студентов для обучения в одном из самых престижных вузов страны. И обещал заглянуть в нашу аудиторию. Конечно, подобные перспективы мало кому из вас светят. Разве что некоторым… – Завкафедрой трепетно покосился на сына декана. – И все же хотя бы не ударьте в грязь лицом перед маэстро.
Услышав отпущенный в адрес отпрыска декана комплимент, Рыжий едва сдержал улыбку. Сам он считал этого паренька весьма слабеньким творцом. Нет, он вовсе не испытывал к сыну декана личной неприязни. Наоборот, они даже неплохо ладили. Просто Рыжий неоднократно видел работы своего одногруппника и объективно их оценивал. По его мнению, этому творцу недоставало мастерства. А постигнуть его тому мешала, как это ни удивительно, учеба. Всему виной раннее признание. Как сына декана, его в университете буквально «целовали в зад». А для чего стремиться ввысь, если тебя туда и так уже вознесли, пусть и незаслуженно? Все мы любим легкие пути, да только к совершенству можно прийти, лишь продираясь через тернии.
– Итак, приступайте! – дал отмашку завкафедрой.
Нимфа скинула простынку. У Рыжего закружилась голова. Ну не мог он ни на одну натурщицу смотреть просто как на натурщицу! Он взял карандаш и приступил…
– Это что такое? – Голос преподавателя раздался за спиной так внезапно, что Рыжий едва не выронил карандаш.
– А что не так? – удивился Рыжий, взглянув на свою работу.
– Что не так? – повторил преподаватель. – Вы меня об этом спрашиваете? Все не так!
«Ах, ну да. Просто решил придираться». – По опыту творец знал, что в подобных ситуациях лучше молчать с покорной миной. Спустит пар и сам отстанет.
– Это что у вас за тени? – «Пара», похоже, у заведующего кафедрой накопилось немало. Да и настроение у него, видимо, располагало на ком-нибудь отвязаться. А на ком еще отвязываться, как не на самом нелюбимом студенте?
– Кто вас учил так работать карандашом, молодой человек? – продолжал возмущаться преподаватель, все больше распаляясь.
Рыжий хотел было съязвить: «Вы и учили!» – но промолчал. Ведь соврал бы. Заведующий кафедрой был весьма посредственным художником. К его чести, он сам понимал слабый уровень своего мастерства и не пытался продвигать свою мазню даже на городские выставки, как это частенько делают всякие «непризнанные гении». Он скромно преподавал то, чего сам толком не умел, и за пределы университета со своим недоталантом не высовывался. Зато и тех своих учеников, кто способнее его, на дух не переносил. В общем, все, чему Рыжий научился за последние два года, он обрел исключительно благодаря своему старанию, любознательности и желанию добиться совершенства: читал учебники, ходил по музеям, внеклассно изучал техники великих мастеров.
– Я вас спрашиваю: что это за безобразие? – продолжал кипятиться преподаватель, повергая в прах остатки утреннего хорошего настроения своего ученика.
Рыжий понял, что завкафедрой все-таки не уйдет без ответа. Самым целесообразным в такой ситуации было повиниться, потупив взгляд. «Ведь я просто обязан сдать этот гребаный экзамен! – напомнил себе Рыжий. – Буду грубить экзаменатору – не сдам наверняка. А так есть хоть какой-то шанс…» Творец бросил критический взгляд на свою работу: быть может, там и правда что-то не так? Но увидел, что с листа на него взирает нимфа, такая же восхитительная, как и в натуре. С точки зрения творца все оказалось выполнено идеально.
– Вы оглохли, молодой человек? – скрипел голос заведующего кафедрой.
Да он уже не придирается, а нарывается! Внутри у Рыжего все вскипело. При этом в голове всплыла вчерашняя фраза Сашки Карася: «Найди в себе силы хотя бы раз поступить жестко!» Рыжий уже набрал в легкие воздуха, готовый выпалить все, что вертится на языке. И плевать на экзамены! Будь что будет! «Тени как тени! – закричал бы он в лицо опешившего препода. – Какого хрена вам от меня надо? Отличная работа! Идите своего любимчика с кривыми руками опекайте!..» И он наверняка бы сказал все это, как вдруг…
– В общем, старайтесь получше, – неожиданно промямлил заведующий кафедрой и поспешно отошел. Видимо, почувствовал неладное – по глазам понял, что объект его насмешек вот-вот взорвется.
Зато Рыжий уже успокоиться не смог. Внутри у него продолжало кипеть. Да только ему-то пар спускать было некуда. Кроме… И он яростно сжал карандаш.
Заведующий кафедрой, когда снова остановился около его работы, так и замер, раскрыв рот.
– Вы… Вы что… издеваетесь?! – Он аж побагровел от негодования.
Рыжий вздрогнул и, словно очнувшись, бросил взгляд на свое творение… И оторопел. С листа на него взирала все та же нимфа. Да только теперь глаза ее пылали дьявольским огнем, пальцы рук, сжимающие табурет, оставляли на дереве длинные борозды от когтей, за спиной нимфа расправила перепончатые шипастые крылья, а с торчащих из ее рта клыков стекала кровь. «Легна» – стояла подпись в нижнем правом углу. «Вот это да! Она же великолепна!» – невольно отметил про себя Рыжий. Великолепна, если бы не…
– Вы с ума сошли? – Завкафедрой взвизгнул на пару октав выше. – Вы на экзамене или где?
В этот момент дверь аудитории распахнулась, на пороге возник сухонький старичок в черном костюме. И завкафедрой, и Рыжий уставились на него в растерянности. Ведь это был великий столичный мастер кисти Тимур Никитин собственной персоной!
– Убирайся, – тихо прошипел завкафедрой Рыжему в ухо. – Не позорь меня. Придешь на пересдачу через неделю.
Преподаватель быстро сорвал с мольберта лист с Легной и сунул его на полку шкафа лицевой стороной вниз. После чего сделал пируэт на пятке и, сгорбившись, быстро засеменил к гостю с лакейской улыбкой.
– Здра-а-авствуйте! – пролепетал он, протягивая сразу обе ладони для рукопожатия. – Весьма рад. Наслышан, наслышан…
Рыжий понуро побрел к выходу. И все же у двери задержался, оглянулся. Не каждый ведь день посчастливится увидеть творца мирового масштаба. Да еще и того, кого лично уважаешь.
Старичок между тем пошел по рядам, окидывая работы студентов профессиональным взглядом. Кое-где приостанавливался, качал головой. Что означает этот жест: одобрение или порицание, – понять было сложно. Заведующий кафедрой как бы невзначай стал за спиной сына декана, всем своим видом демонстрируя: мол, взгляните-ка, как вам этот экземпляр? Однако мастер лишь скользнул взглядом по работе его протеже и равнодушно прошел дальше.
И вдруг, проходя мимо шкафа, столичный художник случайно зацепился пиджаком за край громоздящихся на полке бумаг, их ворох с шумом полетел на пол. Верхний лист описал в воздухе короткую дугу и скользнул прямо к лакированным ботинкам мастера, представ во всей своей чудовищной красе.
– А это еще что? – воскликнул старичок, наклоняясь.
– Простите, это случайно… – затараторил побледневший завкафедрой, стремительно бросившись мастеру под ноги, чтобы поднять работу Рыжего. Однако старичок его опередил.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/goros/vosstavshaya-fantaziya-57487803/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Горос
Тип: электронная книга
Жанр: Мистика
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 24.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Художник, который рисовал лишь кровожадных чудовищ, однажды написал портрет прекрасной девушки. Он так мечтал, чтобы она стала реальной, что судьба дала ему такой шанс. Но с одним условием – вместе с нею оживут и другие его картины. Что ожидает мир, когда в него хлынут порожденные безумцем кошмары?.. Книга содержит нецензурную брань.