Главная страница | Современные любовные романы | Свободные

Свободные
Эшли Дьюал


Young Adult. Инстахит. Неповторимая Эшли Дьюал
Книга от автора хитов «Тени наших дней» и «Одинокие души» Эшли Дьюал!

Жизнь Зои кардинально меняется после смерти матери. Переезд в большой город. Знакомство с отцом, которого она никогда не знала. Первая любовь. Учеба в элитной школе, открывающей перед выпускникам все двери. Общение с капризными детьми родителей-миллионеров. Зои закручивает в водовороте событий. Вот только она еще не знает, насколько опасными бывают игры богачей. А добиваться справедливости в городе, где всё решают деньги, – значит, подписать себе смертный приговор.

Эшли Дьюал – молодой российский автор, настоящий мастер социальной драмы.

Эшли удивительно правдиво передает быт своих героев, дает возможность буквально прожить с ними всю историю от начала и до конца.

Невероятный вихрь эмоций и сюжетных поворотов – для поклонников сериалов «Молокососы», «Эйфория» и романа Ирвина Уэлша «На игле»!





Эшли Дьюал

Свободные



© Дьюал Э., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022


* * *


Стань для меня ветром







Глава 1


Я выпадаю из автобуса потому, что толстая, вонючая старуха со всей силы толкает меня локтем прямо по ребрам. Господи, клянусь, сейчас я накинусь на нее с кулаками и отыграюсь на ее провиснувших боках по полной программе, ведь в этой консервной банке мне пришлось ехать больше получаса и ничего человечного в моих мыслях не осталось. Однако автобус болезненно кряхтит, выпускает мне прямо в лицо черную дымку из едкого, мерзкого запаха и благополучно уезжает, а я так и стою посреди остановки, злая, разочарованная и уставшая.

Так, Зои. Дыши, возьми себя в руки. Скоро ты будешь дома, завтра выходной, и ничто не помешает тебе «пуститься во все тяжкие», пусть ты совершенно и не понимаешь значения этого модного оборота. Ну, или, что кривить душой, понимаешь, просто не практикуешь.

Вздыхаю и срываюсь с места. Не хочу бежать, но недовольство так и тянет меня за руки в сторону старого, дешевого заведения с отвратительным названием «Золотые куколки». Мама работает там уже больше трех лет. Зарабатывает неплохие деньги. Наверное, мне должно быть стыдно, ведь в ее профессии нет ничего хорошего, почетного или достойного. Но мне плевать. Едва я вспоминаю свои безумные, исступленные галлюцинации от голода, как тут же разделение на хорошие и плохие деньги испаряется само собой, ведь выбирая между достойной смертью и банальным выживанием – все мы выбираем второе, и тут уж не важно, кто ты, важно, насколько сильно жизнь тебя потрепала и как глубоко она успела воткнуть в тебя свои когти. Эти когти сжимают мне горло. Маму же эти когти стиснули со всех сторон. Я понимаю: рыпаться она не в состоянии, поэтому и не жалуюсь на ее методы работы, на ее способы и пути достижения наших общих целей. Все меня устраивает, и, поверьте, ни на что я не собираюсь сетовать. Однако сейчас я злюсь так сильно, что могу расплавить дверь бара одним лишь своим взглядом.

На часах половина восьмого. Мамина смена закончилась еще утром. И мне безумно интересно, чем же она таким занимается, что пропала почти на целые сутки. Крепко стискиваю зубы: да, черт, да, я догадываюсь, куда же моя проблемная мать опять подевалась. И все же мне хочется верить, что я искренне заблуждаюсь. Ведь не всегда сюжетные клише работают. Порой человек вынужден заниматься тем, что ему несвойственно. Распахиваю дверь клуба, пробегаю мимо круглых, высоких табуреток – на них золотые куколки такое вытворяют, что даже мне не по себе становится, – и бесцеремонно врываюсь в гримерку. Что ж, а иногда этот человек занимается как раз таки тем, что поразительно ему подходит.

– Мам, – восклицаю я и расстроенно хмурю лоб. Успокойся, успокойся – повторяю про себя, а внутри буквально сгораю от злости. Мама лежит на ободранном диване, рядом с ней еще две женщины, которым едва ли за тридцать. Однако их лица так осунулись и состарились, что этим красоткам можно дать все сорок, и меня искренне поражает, как же быстротечна юность в руках у тех, кто ею пользоваться не умеет. Высокая, сочная брюнетка – собственно, моя дорогая мать – поднимается с кушетки и вытирает измазанные в туши глаза.

– Зои, что ты здесь делаешь?

– А ты?

Женщины постанывают. Одна из них сонно переворачивается и роняет на линолеум пустую бутылку из-под дешевого спиртного. Приходится пару раз откашляться, чтобы продолжить логично мыслить.

– Уже половина восьмого. Я волновалась. – Облизываю губы. – Ты же обещала.

– Все, все, прости, это в последний раз. Честно! – Она машет в сторону уродливых красоток и повторяет: – В последний. Мы поболтали, еще и чаевые были хорошие, а потом…

– Ладно. Одевайся. Я жду снаружи.

– Зои.

– Одевайся.

Искоса смотрю на блестящее, кружевное боди, прикрывающее лишь малую часть того, что вообще должна прикрывать одежда, и выхожу из комнаты. В баре пусто – для оголтелых нимфоманов слишком ранний час. Всеми силами пытаюсь прогнать с глаз ту картинку, когда моя мать в этом шикарном боди танцует на высоком табурете. Интересно, скольких же мужчин она сумела пленить, нацепив на свое тело эти блестящие нитки? Отвратные мысли. Правда в том, что моя мать не нуждается в эротическом белье или вульгарном корсете для того, чтобы привлечь чье-либо внимание. Без макияжа, в свитере и джинсах она выглядит так, как хотела бы выглядеть я. И не только сейчас, а вообще. Жаль, что существует та часть мамы, о которой никто даже не подозревает. Ведь вряд ли эти скупые кретины, засовывая ей в трусы десятки мокрых бумажек, понимают, что перед ними не пустоголовая шлюха, а толковая женщина.

– Зои, что, мамочка опять надралась?

Владелец бара никогда не отличался тактом. Но от него и не стоит ждать снисхождения, ведь даже жизнь над ним ни капли не сжалилась, одарив кривыми, грубыми чертами лица и толстым брюхом, как у каракатицы. Я улыбаюсь так мило, как только могу, и отвечаю:

– Не ваше дело.

– Она мне пять косарей должна. Напомни, слышишь, сопля? – Он подходит ко мне. Грозит пальцем, и я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Не стоит ждать от людей того, что им несвойственно. Например, вежливости от тупого барана.

– Я скажу.

– Умница. Вся не в маму. Пожелай ей плохого дня и передай, что я жутко ее ненавижу.

Он уходит, а руки все чешутся. Убираю с лица волосы и как-то обреченно осматриваюсь: клуб небольшой, со сценой и двумя пилонами. Возле круглых столиков – табуреты, и уже в который раз я думаю о матери, изгибающейся на этих подмостках именно так, как требуют покупатели. Стань шире, закинь ногу, прогнись, подойди ближе…

– Зои, пойдем.

Мама появляется со спины. Рассеянно хватает меня под локоть и тащит к выходу. На ней бежевое пальто, волосы собраны в тугой хвост. Косметику она стирала так усердно, что сейчас на щеках и под глазами остались красные подтеки, и я невольно прикасаюсь к мелким ранкам кончиками пальцев.

– Не нужно так тереть.

– Без разницы. – Она нервно дергает головой, и моя рука падает вниз. Мы выходим на улицу, идем к подержанной, длинной «Хонде». Почему-то все мое недовольство исчезает, едва я вижу перед собой ту маму, которая дула мне на коленки, сушила волосы, учила готовить яблочный пирог. Странно, как же человек может сочетать в себе такие поразительно непохожие вещи. И ведь всему виной это банальное желание жить: жить лучше. Мы отчаянно верим, что где-то кому-то гораздо легче, чем нам. И мы стремимся к идеалу, которого на самом деле не существует. – Ты зачем приехала?

– Я волновалась.

– Я сама могу о себе позаботиться. Не надо меня контролировать, Зои.

– Я не контролирую, просто тебя долго не было. А ты пообещала…

– Знаю, знаю. – Она раздраженно достает из сумки ключи. Обходит машину, стуча по мокрому асфальту каблуками, и ловко запрыгивает в салон. Уже внутри она продолжает: – На моей работе тебе делать нечего.

– Хватит, а? Я же сказала, что просто не могла найти себе места. А ты, кстати, должна была прийти еще утром. Сейчас сколько времени? Сколько? – Пожалуй, я нагло пользуюсь тем, что мама для меня скорее подруга, нежели родитель. Разница в возрасте у нас смешная. Она узнала о беременности, едва ей стукнуло семнадцать, а мой отец – или как еще называют человека, чье семяизвержение предопределило твое рождение, – исчез практически в ту же секунду. Вот вам и конец судьбоносного уравнения: молодость плюс любовь определенно не равняется счастливому будущему.

Мама резко выворачивает руль, и машину неуклюже ведет в сторону. Выгибаю бровь:

– Ты в порядке?

– Конечно в порядке. Просто терпеть не могу, когда ты меня не слушаешь. Не надо тебе шляться у меня на работе, уяснила? Ты не должна там находиться. Не должна видеть меня в таком виде.

– Перестань.

– Не перестану. – Она отрывает взгляд от дороги. Смотрит на меня серьезно и вроде как пытается запугать, но я вижу лишь красивую женщину с пухлыми губами и широкими, острыми скулами. С едва заметными ссадинами от жесткой мочалки. С синяками под глазами от бессонной ночи. – Жди, звони, но бар обходи стороной. Я не для того терплю застрявшие в заднице стринги, чтобы ты забегала к нам на огонек.

– Боже, тогда перестань пить с этими проститутками.

– Думай, что говоришь!

– Мам, брось это.

– Разговор окончен.

– Почему?

– Потому что я так сказала. Не хватало, чтобы ты мне еще нотации читала. Зои, это не твое дело.

– Я просто хочу, чтобы ты…

– Что? – Она вновь бросает на меня дикий взгляд и пожимает плечами. На ее губах ярко-алая помада. Единственный штрих, от которого она никогда не избавляется. – Чтобы я стала лучше? Изменилась? Я классно провела время, и мне хочется и дальше его так проводить. Это не конец жизни, я не обязана сидеть дома, напевая тебе колыбельные, так ведь? Ты же у меня уже взрослая, вот и дай мамочке пожить.

– Это просто немыслимо! Живи, пожалуйста, ради бога. Только не надо сходить с ума и…

– Хватит.

– Но я правда волнуюсь.

– Волнуйся сколько влезет, а на работу ко мне не суйся. Услышала?

– Но…

– Услышала?

Недовольно скрещиваю на груди руки. Разве это честно? Так и хочется закричать: ты же моя мама! Ты должна понимать, что упиваться в компании каких-то шлюх неправильно! И жить так неправильно! Ладно, да, нам нужны деньги. Для того и приходится работать в этом мерзком баре. Но чтобы от этого еще и удовольствие получать? Отмечать выманенные кружевными трусами деньги? Тратить их так беспечно, будто дома в лишней сотне никто не нуждается? Нет, этого я определенно не понимаю.

– Что? – бросает она, наверняка увидев мое перекошенное от недоумения лицо.

– Ничего.

– Зои, прошу тебя.

– Я молчу.

– Пожалуйста, солнышко, я не хочу ссориться.

– Мы и не ссоримся. Все в порядке. – Вздыхаю и поражаюсь, как же она так быстро сумела успокоиться и переключиться на Мисс Заботливая Мама. Может, действительно есть особая кнопка? – Ты не думала о том, что я не вмешиваться хочу, а просто пытаюсь помочь?

Мама опять не смотрит на дорогу. Встречается со мной взглядом и усмехается.

– Когда за плечами столько ошибок, надеешься, что хотя бы дети сумеют их избежать. И я знаю, ты лучше меня, умнее. Поэтому не ходи за мной, а иди своей дорогой.

– Мам, я обожаю тебя, но я боюсь. Этот алкоголь, он…

– …средство против многих неприятностей. Я не помню себя в твоем возрасте, вот и пытаюсь наверстать упущенное.

– Упущенного не наверстаешь.

Мама вдруг искренне смеется. Отрывает правую руку от руля и игриво взъерошивает мои и так спутанные волосы. Хихикает:

– Ну, голова же! Откуда такие мысли? Не в отца, зуб даю! В меня, что ли?

Наконец улыбаюсь.

– В кого ж еще. Идеальная мамочка, – сжимаю ее пальцы.

– Солнце, прости, что сорвалась. Не могу видеть тебя в баре, хоть тресни. Это как ножом по сердцу, понимаешь? Ты еще и застала меня в таком виде. Боже. Если решишь найти себе новую мамашу – я возражать не стану. Честное материнское!

– Нарываешься на комплименты, да?

Мама улыбается, широко, искренне. И это последнее, что я вижу, прежде чем нашу машину таранит нечто гигантское.

Успеваю уловить в воздухе чей-то крик. Думаю, он мой. Но кто знает? С мамой голоса у нас схожи. Может, это она мне что-то сказала? А затем мне жутко больно, будто разом все тело разламывают на две части. Я давлюсь собственным ужасом и отключаюсь.

Не знаю, сколько проходит времени. Открываю глаза и тут же испускаю болезненный стон от пронзившей все тело дикой боли. Темно, мне темно! Я пытаюсь дотянуться руками до лица, но не могу даже пошевелиться и мычу нечто несуразное, ерзая головой на сиденье. Что происходит? Где я? Что за запах? Мама? Где ты? Почему ты не смотрела на дорогу? Почему я тебя отвлекала? Грудь разрывается от рыданий, которые не способны выйти наружу, и я только и делаю, что верчусь, стону, опять верчусь. Наконец высвобождаю руку из-под какого-то тяжелого, острого куска металла и смахиваю с глаз черную пелену. Она липкая. Смахиваю еще раз и понимаю: это кровь. Она везде, повсюду! Течет по моему лицу, щекам, подбородку, капает на перевернутую крышу автомобиля. Перевернутую… Нас протаранили.

Нас могли убить!

– Мам, – хриплю я. В горле, будто тысячи осколков. – Мам! Мама!

Я тяну к ней свободную руку и вдруг замираю. Кажется, это ее лицо. Оно тоже липкое, и оно жутко холодное. Не знаю, что именно в тот момент до меня доходит, но я вдруг взрываюсь таким плачем, что разбитые окна в машине неприятно и тягуче дребезжат. Извиваюсь изо всех сил и отталкиваюсь сдавленными ногами от пола.

– Нет, нет! Мама! – Опять касаюсь пальцами ее слипшихся волос. – Мама! Я сейчас, мам!

Во рту скапливается кровь. Я выплевываю ее, а она вновь катится вниз по моему горлу. Наконец просыпаются слуховые рецепторы: я слышу визг запоздалых сирен. Затем включаются вкусовые рецепторы: кровь на вкус ржавая и прокисшая, как компот. А потом в себя приходит обоняние, и я ощущаю этот мерзкий, тяжелый запах гари, крови, резины, и в голове все смешивается. Я реву, реву, извиваюсь, бью ногами дно машины, будто это как-то сможет мне помочь. И я ору так неистово до тех пор, пока меня не вытаскивают из салона чьи-то сильные руки.

Меня уносят прочь от изуродованной, смятой «Хонды», а я тяну ту единственную здоровую ладонь обратно к маме и плачу. Я кричу, прошу отпустить меня, говорю, что должна увидеть ее, спасти ее! А они не слышат. Все отдаляются и отдаляются. И перед моими мутными глазами остаются лишь куски прошлой жизни: куски нашей подержанной машины, куски неба, куски фонарных светлых пятен. Я обессиленно откидываю назад голову, смотрю вверх – на эти тусклые, мелкие звезды. Спрашиваю себя: что теперь будет? И вместо ответа, подкатившего к горлу в виде сотен, тысяч горючих слез, падаю в бесконечную, черную дыру.




Глава 2


У меня не было своей комнаты, поэтому и вещей мало. Все поместилось в одну большую черную сумку, подаренную маме каким-то ухажером в надежде, что она начнет путешествовать или, может, куда-то с ним уедет. Однако едва мужчины узнавали, что вместо двух фигур в их романе будет присутствовать третья, они тут же испарялись, оставляя после себя лишь эти нелепые, ненужные подарки. Так что удивительно, что сумка оказалась полезной. Прочий хлам, то есть декоративные вазы, набор желтых чашечек, пепельница в виде голой русалки – мама в жизни не притрагивалась к сигаретам, – уродливые настенные часы, два фикуса, три азалии: все это я оставляю за порогом съемной квартиры, даже не моргнув глазом. В этих вещах нет смысла. В этих вещах лишь одни воспоминания. А я не хочу ни о чем помнить. Хочу потерять память, абстрагироваться и забыть о тех днях, когда что-то для меня имело значение.

Я решительным шагом спускаюсь по лестнице, выбегаю на улицу и сильно кусаю губу. У подъезда уже ждет машина. Социальный работник – сорокалетняя, миловидная блондинка в сером, прямом пиджаке – стоит возле левого крыла «десятки» и одаряет меня снисходительным взглядом. Пожалуй, это единственный человек, с которым я перекинулась хотя бы парой слов после аварии. Она забирает из моих рук сумку. Кидает ее на заднее сиденье и кивает мне в сторону передней двери. Я послушно усаживаюсь в салон.

– Ты всегда можешь мне позвонить, – говорит она, заводя «десятку». Ее ногти аккуратные, покрытые блестящим лаком. И я бы решила, что она хорошо зарабатывает, если бы не знала о том, сколько платят тем, кто в нашей стране делает хотя бы что-то полезное. – Зои, ты меня слышишь?

– Да. Слышу.

Смотрю в окно – раннее утро. Мой родной город исчезает из вида. Дома, пейзажи, люди, машины – все это проносится с дикой скоростью, и я даже не успеваю испугаться из-за того, что на меня вновь нахлынут воспоминания. Я понимаю, я ничего не почувствую, но все равно упрямо продолжаю глазеть по сторонам, создавая видимость живого интереса.

– Надо потерпеть, милая. Просто потерпеть. Еще три месяца, и ты выпустишься из школы, сможешь поступить в институт и съехать. Тут же!

Киваю.

– А еще, – продолжает блондинка, – тебе не придется делить с кем-то комнату, волноваться из-за еды, и я буду спокойна. Понимаешь?

– Понимаю. – Ремень стягивает тело. Я хватаюсь за него пальцами и как-то судорожно выдыхаю: не знаю, когда смогу вновь сидеть на пассажирском сиденье и не думать о широкой, прекрасной улыбке самой обольстительной в этом городе женщины.

– Ты в порядке?

Недоверчиво смотрю на блондинку. В порядке ли я? Внутри кипит злость, она обжигает все тело, и я испытываю непреодолимое желание выплеснуть весь этот пожар из себя наружу, взорваться, заорать, разлететься на куски! Разве я в порядке?

– Да. – Отворачиваюсь. – Все хорошо.

Не думаю, что она мне верит, но профессиональный опыт и отличная чуйка заставляют ее засунуть язык куда подальше. Возможно, поэтому я и спокойна рядом с этой блондинкой. Она знает: говорить мне невыносимо, отчего и не требует от меня того, что смогло бы перевернуть в моей душе последние остатки гордости, решимости. Воли. Я больше не хочу плакать. И, да, возможно, я выбираю неправильный путь. Однако забыть о том, что случилось, проще, чем смириться. А быть сильной? Важно ли в таком случае отличаться особой смелостью? Черт с ней. Лучше я буду слабой, чем искалеченной собственными же мыслями.

Поджимаю губы и зажмуриваюсь: подумать только, я еду к отцу. Просто поразительно. Я собираюсь жить с человеком, которого никогда не видела и поклялась вечно ненавидеть. Что может быть ироничнее неизбежности? Ты знаешь, что вот-вот сорвешься с края, но все равно продолжаешь по нему идти: других-то вариантов особо не наблюдается. И ты обязательно спотыкаешься, и падаешь, и расшибаешься в лепешку, и вдруг наивно удивляешься, ведь, черт подери, пусть конец и был предрешен, ты все равно упрямо надеялся. Вот она человеческая природа во всей ее красе: умение талантливо и забвенно обманывать не только окружающих, но и самого себя. Я открываю глаза и опускаю взгляд на свои руки. Они дрожат, и мне приходится сцепить их на коленях. Не хватало, чтобы еще блондинка начала свой допрос.

– Зои? – Черт, заметила. – Нам ехать сутки. Может, остановимся отдохнуть?

Не заметила. Пожимаю плечами и отрезаю:

– Ваше дело.

– А ты как считаешь?

– Я считаю, что это ваше дело.

Блондинка почему-то улыбается. Странно. Наверно, я слишком долго не общалась с людьми, и умение грубить стало поводом подружиться.

– Ты интересная девушка.

– Да что вы говорите, – закатываю глаза и вновь смотрю в окно. Ненавижу говорить, не хочу говорить, не говорите со мной.

– Я думаю, у тебя все будет хорошо. Да, сейчас тебе страшно, но вскоре рядом появятся близкие люди, и они поддержат тебя.

Не собираюсь отвечать, но слова сами срываются с языка.

– Какие же такие близкие люди? Костик?

– Заметь, Зои, я ничего не говорила о твоем отце. Ты сама о нем вспомнила.

– Тогда кого же вы имели в виду?

– Понятия не имею, – улыбается она, и я недоверчиво хмыкаю. – Кто знает, кого ты встретишь? Питер – чудесный город. Он не просто красив наружностью, он красивый внутри. И люди там есть такие же. Слышишь?

– Хорошо. – Я киваю и вымученно улыбаюсь. – Как скажете.

Блондинка выдыхает, и мы продолжаем ехать молча. Постепенно темнеет. Вместо полей – только черные лоскутки и тусклые пятна от фонарей. Они сливаются в одну линию и несутся за нами, оставляя след, будто хотят, чтобы потом я смогла найти дорогу домой. Но у меня больше нет дома. Без мамы – все не так. Нигде нехорошо. Без мамы нет ни смысла, ни целей. Она умерла, и умерло все. Над головой потухло солнце, и теперь я иду на ощупь в поисках какого-то мнимого спасения. Вот только нужно ли мне оно? Может, я тоже не прочь умереть. Да, это странно, но уже два долгих месяца я задаюсь одним и тем же мучительным вопросом: почему выжила я? Мы ведь были в одной машине, нас обеих хорошенько потрепало, однако почему-то именно я пришла в себя. Искать в этом злой умысел попросту глупо. Правда, мне больше ничего и не остается, кроме как надеяться на то, что выжила я не для галочки в каком-то небесном списке, а с определенной целью. Вот только с какой? Может, я должна стать ученым? Спасти мир? Сшить себе геройское трико? Над последним тихо хихикаю и удивляюсь своей способности еще растягивать губы в улыбке. Если честно, от этого становится страшно. Страшно, что жизнь действительно продолжается. Кто бы мог подумать. Смысл я вроде как и потеряла, однако Земля не остановилась, а время не замедлило своего хода. И даже самое нещадное событие, расколовшее на две части все мое существование, не смогло что-либо изменить.

Мы делаем остановку часов через восемь, я снимаю наушники и вываливаюсь из машины, едва не падая. Выпрямляюсь, поправляю задравшуюся чуть ли не до подбородка кофту и оглядываюсь: что может быть лучше ночи, проведенной в каком-то мотеле. Я даже не думала, что у нас такие бывают. Маленькие, одноэтажные, со старыми дверьми и побитыми оконными рамами.

– Не думала, что магистраль будет забита машинами, – извиняющимся тоном щебечет блондинка и поправляет мятый пиджак с мокрыми кругами под мышками. Зачем она вообще его напялила? Не на собеседование ведь направляемся. – Мы отстаем от графика. Придется рано проснуться.

– Уже и так рано, – буркаю я. – Часа три, наверное.

– Ты перекусить хочешь?

– Нет, спасибо.

– Зои, мы в пути полдня.

– И что с того?

– Ты не могла не проголодаться.

– Вполне даже могла.

– Зои, пожалуйста.

– Вы не обязаны обо мне заботиться. Я не ваша дочь. Я вам вообще никто.

– Не говори так! – Впервые в голосе блондинки звучит обида. Женщина сердито хлопает дверцей, и тут же эхо разносится по пустой стоянке. – Прости.

– Боже, да за что вы извиняетесь? Со мной все в порядке, я в порядке! – Я разворачиваюсь и быстрым шагом несусь в сторону мотеля.

Не хочу, чтобы она шла следом, но она идет, ведь как иначе? Не смотрю на нее, когда мы бронируем номера. Не смотрю на нее, когда она вручает мне ключи. Не смотрю на нее, когда ухожу. Мне не нужна чья-то жалость, не нужна чья-то забота. Единственный человек, который мог обо мне беспокоиться, умер! И сейчас я не желаю никого видеть, слышать, не могу просто. Врываюсь в комнату и со всей силой хлопаю дверью. Облокачиваюсь об нее всем телом и повторяю: никого. Новая волна страшной безнадеги накатывает на меня, когда я ее совсем не жду. Я же пообещала себе больше не плакать. Так, не реви же, Зои, не реви! И тут же по щекам скатываются слезы. Вытираю их, отпрыгиваю назад и хватаюсь руками за голову: мама не вернется. Никогда уже не вернется.

Сажусь на кровать, она так сильно прогибается, что я проваливаюсь и опускаю на колени голову. Мне совсем не больно. Только лишь, когда дышу.

Проходит немало времени, прежде чем я беру себя в руки. Сморкаюсь, подхожу к старому зеркалу и вытираю пальцами мокрые глаза, щеки, затем заправляю за уши светлые волосы. Моя мать была самым обычным человеком, таким же, как и мы все: с недостатками, с грешками, с ошибками. Но что в ней и было особенным, так это безумная воля к жизни. Брошенная всеми, покинутая и растерянная, она продолжала идти, несмотря ни на какие препятствия. И сейчас она бы злилась, увидев мое лицо. Она бы сказала: «Будь свободна от предрассудков и от жизненных помех. Мы думаем, именно проблемы делают нас людьми, но людьми нас делает обыкновенное счастье, и счастье – редкий дар, не упускай его, Зои. Живи и радуйся даже тогда, когда хочется плакать. Наслаждайся, даже совершив ошибки. Находи хорошее даже в плохом, и тогда ты не пропадешь».

Я улыбаюсь, представив перед собой мамино лицо. Встречаюсь со своим отражением в зеркале и вдруг вижу эту похожую улыбку. Вскидываю брови, касаюсь пальцами груди, там, где бьется сердце, и понимаю: мама – во мне, в моих жестах, в моих словах. Она никогда меня не покинет. Неожиданно я понимаю, что хочу сделать.

Выбегаю из комнаты. Несусь к круглосуточному магазину и сосредоточенно осматриваю прилавки. Возвращаюсь, сжимая в руке упаковку с краской. Порывисто разрываю ее и извлекаю баночку. Да, это то, что мне нужно. Через полчаса мои волосы темно-каштановые, и я ошеломленно изучаю их в зеркале. Перебираю пальцами. Если люди и совершают странности, ведясь на поводу у эмоций, то это определенно одна из них.

Непривычно быть так сильно похожей на нее. Локоны мокрые, почти черные. Мне недостает только ярко-алой помады. Тянусь за маленьким, пожелтевшим от времени феном, как вдруг раздается стук в дверь. Неужели блондинка? Надо бы узнать ее имя и запомнить его. Эта женщина пытается помочь мне, а я даже спасибо ей не говорила. Заслуживает ли она такого отношения? Если каждый проблемный ребенок вдруг решит в отместку поиздеваться над ней – она сойдет с ума. Я, наверное, погорячилась. Распахиваю входную дверь и тут же замираю: это не блондинка.

Вместе с запахом алкоголя в комнату влетает худощавый парень, хватает меня за рот и сжимает его с такой силой, что мне становится больно.

– Я отпущу, – задыхаясь, говорит он мне на ухо, – а ты не кричи, договорились?

Киваю. Однако едва он ослабляет хватку, как тут же я вырываюсь и открываю рот для пронзительного ора.

– Стой, стой! – выставив перед собой ладони, восклицает незнакомец. Я вижу, что у него разбита губа и из носа течет толстая красная полоска. – Мне надо спрятаться. У тебя единственной горел свет.

Мне страшно. Не знаю, что делать, так и стою, растопырив пальцы, будто жду, что этот парень сорвется с места и решит разодрать мне глотку. Говорю:

– Уходи.

– Пять минут. Пять минут, и я исчезну, прошу.

– Но что с тобой? – Сам парень слишком худой, чтобы первым лезть в драку. Собственно, поэтому я невольно воспринимаю его как жертву. – На тебя напали?

– Можно и так сказать.

– Ты не уверен?

– Скорее я сам напросился. – Незнакомец неуклюже горбит спину и вытирает руками уже опухший и бордовый от удара нос. – Черт, – парень пьяно морщится, – жжется, дрянь.

Так и тянет полюбопытствовать, что же на самом деле происходит, однако здравый смысл подсказывает мне не начинать беседу с каким-то неизвестным психом.

– Я не хотел тебя напугать.

– Может, – сглатываю и нерешительно продолжаю, – может, тебе нужен доктор?

– Обойдусь.

– Но ты в крови. Тебя хорошенько разукрасили.

– Я еще легко отделался.

– Что же ты натворил?

– Проиграл. – Парень усмехается и тут же морщит лоб. Наверняка нос жутко щиплет. Смотреть на подобные душевные терзания трудно, поэтому я решаю проявить сочувствие. Беру полотенце, иду в ванну, подставляю край под холодную воду и возвращаюсь уверенная в своем желании хотя бы немного спасти ночку этого парня. – Держи.

– Спасибо. – Он удивленно хмыкает. Придавливает полотенце к носу и облегченно выдыхает. Осматриваю его кудрявые угольные волосы, торчащий чуб, крупные, безобразные веснушки – не дай бог, самой иметь такие – и зеленые, мутные от алкоголя, глаза. Цвет как у меня. С коричневыми, мелкими крапинками. Думаю, мы с ним одногодки. Интересно, каким же образом он умудрился нажить себе неприятности, не успев достигнуть совершеннолетия? – Считаешь, я ненормальный?

– Есть такая мысль.

– Просто никогда не приходи на закрытые вечеринки.

– Подожди, что? – недоверчиво вскидываю брови. – Тебя избили потому, что ты без спроса пришел на танцы?

– Меня избили не за то, что я пришел, а за то, зачем я пришел. Сечешь?

– И зачем же ты туда пришел?

– Совет номер два: никогда не влюбляйся в шикарных, рыжеволосых отличниц. Говорю по своему опыту. У нее сто процентов есть тот, кто захочет тебя избить. И у него есть парочка дружков, вызвавшихся составить компанию. И в итоге у всех кто-то есть, кроме тебя самого.

В глубине души я знаю, что должна прогнать парня, пинком вытолкнуть за дверь. Но не делаю этого. Не хочу. Он ведь не представляет угрозы. А главное, я неожиданно понимаю, что именно в общении ключ к моему спокойствию. Раньше мне казалось, быть наедине с мыслями – проще, чем ими делиться. Однако сейчас до меня доходит: необязательно рассказывать о том, что у тебя на сердце. Можно ведь и слушать других. Чем не осознанное забвение? Специально быть внимательным, лишь бы не концентрироваться на собственных проблемах.

– Я, наверное, должен уйти.

– Уверен? – Потираю глаза: их немного щиплет. – Может, тебе нужна помощь?

– А тебе?

Он смотрит мне прямо в глаза и, кажется, понимает, что я нахожусь в отвратительном состоянии, колеблясь между девушкой-само-спокойствие и девушкой-разбитой-истеричкой. Когда люди вдруг стали такими проницательными?

Наверное, алкоголь разбудил его шестое чувство.

– Пьян ты…

– Верно.

– И кровь течет у тебя.

– Тоже факт.

– Тогда зачем помощь мне? Кажется, это у тебя проблемы.

– У всех есть проблемы. Просто мои, – он обводит пальцем гематому у носа, опухшую губу и смеется, – отражены на лице.

Внезапно раздается грохот. Я испуганно отпрыгиваю в сторону, а мой новый знакомый эмоционально выругивается. Переводит на меня растерянный взгляд и говорит:

– Мне крышка.

– Это что, за тобой? – В дверь вновь стучат так сильно, что меня всю передергивает, и я сердито свожу брови. – Что им нужно? Что ты на самом деле натворил?

– Да ничего такого! Просто…

– Что просто? Из-за рыжеволосых отличниц людей не разыскивают посреди ночи!

– Возможно, дело не только в них. – Парень кладет на тумбу полотенце, покачивается назад и наигранно кланяется. – Открывай. Я все равно – труп.

Так и тянет спросить: кто эти люди, что ты натворил, почему не борешься, почему опускаешь руки? Но я не говорю ничего. В голове что-то срабатывает. Я вдруг понимаю, что должна помочь, обязана, ведь, черт подери, не зря этот человек оказался именно в моем номере. К тому же у меня имеется немалый опыт в общении с опасными кретинами.

– В ванной есть окно. – Я смотрю на парня. Его брови ползут вверх, а у меня внутри все возгорается, будто я сделана из бумаги. – Беги. Я задержу их.

– Но…

– Беги.

Мы глядим в похожие глаза друг друга и молчим. Дверь вновь трещит от ударов, кто-то за ней кричит и злится, а мы не двигаемся. Все никак не решаемся сделать то, что в моем случае подвергнет опасности жизнь, а в его – подвергнет опасности совесть. Наконец мои пальцы касаются дверной ручки, они сжимают ее, холодеют.

– Ты же совсем меня не знаешь, – как-то нервно хрипит парень. – Совсем.

С этим не поспоришь, поэтому я лишь пожимаю плечами и говорю:

– Беги.

На этот раз парень не медлит. На заплетающихся ногах он срывается с места и исчезает за дверью ванны. Я слышу, как через несколько минут хлопает оконная рама, глубоко втягиваю в легкие воздух и, смирившись с чем-то ужасным и до нелепости глупым – ведь действительно смешно умереть во вшивом отеле по счастливой случайности, – распахиваю дверь. На пороге меня встречают три незнакомца. Предполагаю, именно они избили моего нового знакомого. Костяшки пальцев у них разукрашены запекшейся кровью. По бокам – два лысых громилы. В центре молодой, светловолосый парень со взглядом как у коварного, мерзкого кота.

Он ухмыляется и делает шаг вперед.

– Добрый вечер.

Так и хочется спросить – какой, к черту, вечер? Но страх не дает даже бровью повести, поэтому я прилежно затыкаю своему сарказму глотку.

– Тут был человек.

– Какой человек?

– Обычный такой. Невысокий, худой, с кровью на лице. – Незнакомец смотрит мне прямо в глаза, а я чувствую запах сигарет, исходящий от его выглаженного, идеального костюма.

– Не понимаю, о чем вы. – Пальцы с силой сжимают край двери. – Я никого не видела.

Белый воротник парня заляпан красными пятнами. Громко сглатываю, когда представляю, как незнакомец жестоко избивал моего нового знакомого. Что же тот натворил и за что так поплатился? Не думаю, что тут дело действительно в девушке. Скорее всего, стоит вопрос денег. Иначе как объяснить, что по бокам незнакомого парня два огромных секьюрити, а на испачканных кровью рукавах – золотые запонки.

– Мы не хотели тебя беспокоить, – мурлычет незнакомец, а сам испепеляет меня ядовитым взглядом. Осматривает, выискивает что-то. – Прими наши извинения.

– Ничего страшного. – Говорить сложно: в горло будто навалили сотню камней, но я все же собираюсь с мыслями и отрезаю: – Доброй вам ночи.

Господи, какая глупость! Доброй вам ночи? Да они же наемники какие-то, Зои! О чем ты думала? Однако отступать уже поздно. Я закрываю дверь, и последнее, что вижу – довольную, чеширскую улыбку незнакомца. Почему он так улыбается? Что он заметил?

Оставшись одна, облокачиваюсь спиной о стену и хватаюсь руками за лицо. Вот так ночка! Растерянно бегаю взглядом по комнате. Что же увидел этот жуткий парень? Может, он просто спятил? Глаза у него действительно безумные. Я со многими подонками общалась, но так жутко мне давно не было. Эти люди – опасные. Они способны на то, на что мы – обычные смертные – никогда бы не решились.

И тут я вдруг замечаю это чертово полотенце на моей тумбе.

Окровавленное полотенце.

– Вот же… черт!

Закрываю дверь еще на два оборота. Задергиваю шторы. Бегу в ванную и с силой хлопаю оконной рамой. Руки дрожат, не слушаются. Почему мне так страшно? Ведь все позади. Они ушли. Они знали, что я обманываю, но все равно ушли. Это обозначает лишь то, что до меня им нет никакого дела. Так ведь? Я попросту им не нужна. Я ложусь в постель. Не выключаю свет. Закрываю глаза. Но не сплю. Ни минуты.




Глава 3


Дом моего отца трехэтажный с массивными, темно-зелеными стенами и колоннами в стиле ампир. Я исследую из окна машины этот замок и еле сдерживаю злость. Почему именно злость? Да потому что я все думаю о том, как мы с мамой едва сводили концы с концами, а этот человек шиковал в роскошных покоях. Да, не мне судить, и ситуация, в которую угодили мои родители, мне неизвестна. Однако я не могу не замечать того, что находится прямо перед моим носом. Например, кирпичных дорожек, бескрайних полей для гольфа и необъятных бассейнов на лужайке каждого дома. Все это для меня в новинку, и первые несколько минут мне кажется, что я сплю.

– Дом – старый, но хорошо сохранившийся, – сообщает блондинка. Она паркуется у входа и переводит на меня серьезный взгляд. – Твой отец богат. Я знаю, тебе не по себе, но постарайся не акцентировать на этом внимания.

– Не акцентировать внимания? – удивленно переспрашиваю я, пусть и не хочу, чтобы в моем голосе звучали хотя бы нотки восхищения. – Это здание больше всего нашего общежития, вместе взятого! Он что – мафиози?

– Городской судья.

– Один грех.

– Зои, зря ты покрасилась, – неожиданно поучает меня блондинка. Я недоверчиво смотрю на нее и пожимаю плечами.

– Захотелось.

– Поговорим об этом?

– Нет.

Открываю дверь и выкатываюсь из салона. Нехотя еще раз осматриваю витые, медные ставни. Злость – сильное чувство. Я знала, что не смогу стерпеть человека, бросившего не только меня, но и мою мать гнить где-то в тесной, разваливающейся комнате. Но думала ли я, что возненавидеть его окажется так просто? Черт, прохожусь рукой по волосам и растерянно поджимаю губы: что я здесь вообще забыла? Это же немыслимо! Жить с отцом, да и какой он мне отец? Как же его называть? Константин Сергеевич? Костик? Папа? Как же все это глупо. Моя мама погибла, а я решилась на переезд в дом человека, не имеющего ни капли совести, ответственности, рассудка; не имеющего ни грамма знания о той жизни, о тех проблемах, о том мире, который сердито поджидает всех за порогом этого чудного, зеленого домика. У этой семьи есть антидот. У моей мамы его сроду не было. Что же имеется у меня, кроме перспективного, потрясающего будущего в логове злейшего врага?

Я постанываю и захлопываю дверь. Блондинка переводит на меня снисходительный взгляд, собирается сказать что-то обнадеживающее – я думаю, – как вдруг на пороге коттеджа появляется высокий, светловолосый мужчина и устремляет прямо на меня свои зеленые глаза. Не знаю почему, наверное, это сродни инстинктам, но я сразу понимаю, что это он – мой отец. Мы никогда не виделись, никогда не разговаривали, но достаточно лишь одного взгляда, и все становится предельно ясно. Он мой папа. Он меня бросил. И я должна злиться, но почему-то ощущаю в груди дикий трепет, словно этот человек – единственная родня, оставшаяся у такой вот несчастной сиротки. Нервно поправляю сумку – он нервно дергает ворот свитера. Растерянно поджимаю губы – он растерянно хмурит лоб.

Первой в себя приходит блондинка. Она откашливается и сокращает расстояние между собой и моим… Хм. Этим человеком.

– Здравствуйте, я Наталья Игоревна. – Она жмет ему руку и зачем-то кивает. – Надеюсь, мы не сильно опоздали. Дороги, как специально, были забиты, поэтому нам пришлось постоять в пробках. Тем не менее я привезла всю необходимую документацию. Электронная копия у вас уже имеется, но начальство потребовало письменного подтверждения. Итак, распишитесь. Вот здесь. И здесь.

Этот человек делает, как она велит. Затем опять поднимает взгляд на меня и как-то нервозно пожимает плечами.

– Здравствуй, – говорит он, а у меня даже язык не поворачивается ответить. Я знаю, я должна сказать хоть что-то. Должна! Но не выходит. Внутри вдруг становится так тяжко, что я отворачиваюсь, не найдя в себе сил смотреть в такие похожие, зеленые глаза.

– Это Зои, – будто мне пять лет, сообщает блондинка. Она подтаскивает меня к себе и стискивает за талию. – Я хочу быть уверена, что за эти три месяца с ней ничего не случится. Просьба личная. В документах вы ее не найдете. Просто мне будет спокойнее, если вы дадите слово.

– Наталья, я и рад вам пообещать, что все сложится без происшествий. – Происшествий? Это так он называет внезапно объявившуюся семнадцатилетнюю дочь? Что ж, отличное определение. И ведь не скажешь – ошибка молодости. Куда приятнее звучит «огромное недоразумение». – Может, пройдете? – продолжает он. – Прошу, заходите. Вы долго ехали и наверняка устали. Мы приготовим гостевую комнату.

– Нет, спасибо.

Затем блондинка поворачивается спиной к этому человеку и кладет крепкие ладони мне на плечи. Она смотрит мне прямо в глаза, и я чувствую себя ужасно глупо, но не сопротивляюсь. Жду, когда же эта странная женщина скажет уже то, что накипело.

– Ты – не твоя мать. – Пожалуй, это самое неожиданное напутствие. Оно бьет по моему лицу, как пощечина, и я обиженно свожу брови. Хочу ответить, вырваться, однако блондинка продолжает: – Вы можете походить внешне, и я не сомневаюсь: внутри вы также поразительно схожи. Правда, это ничего не значит.

– Ясно.

– Подожди. Послушай.

– Зачем? Вы говорите не о моей матери. Вы говорите о том, кем она являлась для вас, для окружающих, для остальных. Но вы понятия не имеете, какой она была на самом деле. Так вот знаете? Я хочу быть как она. И мне не стыдно.

– Я не имела в виду, что…

– Да. Вы не виноваты. Все это уверенность людей, будто они действительно понимают жизнь. Ни черта вы не понимаете. В любом случае спасибо вам, Наташа. – Впервые я называю ее по имени, и блондинка растерянно хмурит нос.

– Я хочу, чтобы у тебя все получилось.

– Я тоже этого хочу.

Пожимаю руку социальному работнику. Знаю, она не специально, она не понимает, она не может понять, ведь никогда не ощущала ничего подобного, и поэтому пытаюсь утихомирить в груди обиду. Нельзя испытывать ярость лишь от того, что другим твои чувства незнакомы. Когда-нибудь они изменят свое мнение. А если не изменят – и слава богу, ведь изменить его смогут только паршивые события.

Блондинка уезжает. Я смотрю, как «десятка» скрывается за поворотом, и внезапно осознаю, что за моей спиной стоит он. Лицо мгновенно вспыхивает: то ли от гнева, то ли от стеснения. Я оборачиваюсь и вижу его. Этот человек небрежно облокачивается плечом о потертый фонарь, и я бы поверила в то, что ему комфортно вот так вот стоять передо мной и криво улыбаться, если бы не красные пятна, выступившие у него на шее.

Этот Константин высокий. Стройный. Волосы короткие и светлые, немного рыжеватые. Почему-то морщусь, понимая, что еще вчера сама ходила с похожим цветом волос.

– Не знаю, с чего начать, Зоя, – наконец проговаривает он, но я тут же вставляю:

– Зои.

– В смысле?

– Не Зоя, а Зои.

– Прости. – Он откашливается. – Знаешь, я хотел сказать, что мне очень жаль. Маргарита была чудесным человеком, что бы и кто о ней ни говорил.

– Поэтому вы ее бросили? – Я не произношу этот вопрос со злостью или с гневом. Скорее просто хочу понять, что же случилось и почему мои родители так и не стали крепкой, дружной семьей. Мужчина пожимает плечами.

– Это сложно. Не думаю, что стоит говорить об этом прямо сейчас. На пороге. Давай пройдем в дом, я все тебе покажу. Не волнуйся, слышишь? Я правда сожалею и хочу помочь.

Так и хочется закричать: да не нужна мне твоя помощь! Мне нужен был отец, моей маме нужен был муж. Нам нужна была опора, поддержка, защита, но у нас ничего из этого не было. Ничего! Но я не произношу ни звука. Пусть во мне и бушует пожар, поддаваться эмоциям глупо, ведь что бы я ни кричала, о чем бы ни говорила – идти мне некуда.

Этот человек – моя единственная надежда хотя бы на какое-то будущее.

Константин водит меня по роскошным, огромным комнатам, то и дело отвлекаясь на звонки. Особняк просто невероятный. Я никогда не видела ничего подобного, но стараюсь держать себя в руках и не расширять глаза слишком уж часто. Также я стараюсь не вздыхать, не охать, не каменеть и не заикаться. Как же так получилось, что люди живут настолько по-разному? Все мы работаем, все мы стараемся достичь лучшего, однако кто-то ест из одноразовой посуды, а кто-то десять минут раздумывает над тем, каким именно по счету ножом разрезать рыбу. Разве не абсурд? Да, оплата каждому своя: кому-то повезло больше, кому-то меньше, и, естественно, мы никогда не избавимся от этого пресловутого социального неравенства. Но есть ли предел безумию? Я два года почти ничего не ела, делила с мамой один кусок мяса на двоих – и то не каждый день. Что же в это время делали люди с этой улицы?

– Прости, – в очередной раз извиняется этот человек. Он убирает телефон в карман и поправляет вязаный светло-бежевый свитер. – Не работа, а сплошное сумасшествие. Наталья говорила, чем я занимаюсь?

– Нет. – Почему-то вру я и вскидываю подбородок. – Мы не говорили о те… вас.

Константин не обижается. Наоборот, понимающе кивает, и это бесит меня еще сильней: с какой стати он вдруг играет роль чуткого отца? Может, и виноватым еще себя считает? С силой прикусываю губу. Мне не по себе от этого места. Пусть здесь красиво – здесь холодно. Много пространства для одиночества.

Мы вновь спускаемся на первый этаж. Идем в зал, который совсем недавно показался мне слишком вычурным: кресла с дубовыми подлокотниками, толстые ковры, люстры, комоды, книги на широченных деревянных полках – не перебор ли? Хотя не мне судить. Я как раз собираюсь спросить, можно ли подышать свежим воздухом – не терпится сбежать, – как вдруг вижу около стеклянного столика высокую, худую брюнетку.

– Зои, хочу представить тебе свою жену. Елену. – Константин подходит к незнакомке и ласково берет ее под руку. Возможно, уголки ее губ и дергаются в чем-то, напоминающем улыбку, однако я не ведусь на этот трюк. Уверена, эта особа уже со всей страстностью и горячностью успела меня возненавидеть.

– Привет, – говорит она, но руку в мою сторону не тянет.

– Здравствуйте.

– Надеюсь, ты добралась без происшествий.

Опять это глупое слово. Боже, да я в курсе, что все вы желаете моей смерти, но, увы, простите, никто пока не пытался пробить дыру в моей тупой башке, и я жива, и я приехала, и я намереваюсь портить вам жизнь своим присутствием. Ведь вы именно так считаете?

– Меня нет, я умер, и до семейных драм мне нет никакого дела! – вдруг раздается голос за моей спиной, но я не оборачиваюсь. Еще один ненавистник?

Эй, парень, выстраивайся в очередь! Дом и так кишит мегерами.

– Подожди, Саша. Стой. – Этот человек хмурит брови и холодно отрезает: – Вернись.

– О боже, я же объяснил, мне плевать. Не хочу разговаривать, не хочу даже думать об этом и вообще лучше не…

Голос замолкает. Я все еще не оборачиваюсь, чувствуя себя полной дурой. О чем я только думала? Приехать в чужой дом, в чужую семью. Кому я здесь нужна, да и кто мне здесь нужен? Это неправильно. В конце концов, в приюте я хотя бы не должна притворяться, что все хорошо, не должна быть благодарна! А тут… зачем же мне быть здесь? Обязана ли эта семья оплачивать мое существование, а главное – смогу ли я с этим смириться? Нет, конечно нет! Мама погибла, но это не их вина. Я твердо намереваюсь убежать из этого дома – без объяснений, без разрешения – разворачиваюсь и… замираю. Где-то на заднем фоне Константин объясняет, что это его сын, что его зовут Саша, что он не хотел меня обидеть, но мне не пошевелиться. Я стою в недоумении: неужели в жизни случаются такие совпадения?

Знакомый уже мне парень неуклюже потирает разбитую губу и усмехается: уверена, он удивлен не меньше моего. Не знаю, что сказать. Робко пожимаю его широкую ладонь.

– Ну привет, – говорит он, а я все пытаюсь осознать, что это тот самый несчастный чудак, улизнувший из рук сумасшедших психопатов через окно в моей ванной. – Ты та самая Зои?

– Видимо, да.

– Вы знакомы? – спрашивает Константин, на что Саша издает нечленораздельный звук и отмахивается.

Видимо, скрывает происхождение своих синяков. Неужели Саша сказал, что наткнулся на дверной косяк? Я хмурю лоб и неожиданно осознаю, что цвет наших глаз неспроста так схож. У нас общий отец, мы практически родные, и мы виделись вчера, ни о чем даже не подозревая.

Что это, если не судьба?

Я покачиваю головой и отрезаю:

– Мне надо на воздух.

Срываюсь с места и со всех ног несусь к выходу. Плутать не приходится. Широкие двери оказываются прямо перед моим носом, едва я выбегаю из зала, и уже через секунду я оказываюсь за порогом этого чертового дома, в котором куча места, но совершенно отсутствует кислород. Не знаю, куда себя приткнуть. Нервно хожу из стороны в сторону, стискиваю пальцами талию, а затем сдаюсь и плюхаюсь на порожек. Пытаюсь привести в порядок дыхание, мысли. Опускаю голову на колени и вдруг понимаю, что сейчас развалюсь, если кто-то неожиданно решит ко мне прикоснуться. Рассыплюсь на части.

– И как теперь быть? – неожиданно спрашивает знакомый голос, но я не реагирую. Все продолжаю жмуриться и медленно дышать. – Я ведь поклялся тебя ненавидеть.

– Аналогично.

– А ты помогла мне.

– Так и есть.

– Это паршиво. – Саша тоже садится на порожек, однако нас все же разделяет приличное расстояние в несколько десятков сантиметров. – Ты как?

– Нормально.

– А если честно?

– Пока рано говорить честно.

Поднимаю на парня взгляд и вижу уже знакомые мне уродливые веснушки. Он молчит, ждет чего-то, а меня так и дерут на куски бешеные, странные чувства, и я не знаю, что сделать, чтобы утихомирить их, что сказать, чтобы избавиться от этого ядовитого огня в груди.

– С тобой все в порядке? – выпаливаю я, на что Саша усмехается.

– Что? – недоумеваю я. – Чего ты?

– Ты за меня волнуешься! – вскинув руки, восклицает он. – Куда уж смешнее? Внебрачная дочь моего отца оказывается адекватным, приятным человеком, который способен не просто на нормальное общение, но еще и на нормальные чувства! Поразительно! А я ожидал встретить убогую, прыщавую малолетку.

– А я думала о горбатом, тощем неудачнике.

– Я и так тощий!

– Ну не настолько же.

Мы вновь усмехаемся. И это так странно. Странно сначала привязаться к человеку – пусть чувство и было мимолетным, – а потом попытаться его возненавидеть.

– Может, провести тебя до комнаты? – неуверенно спрашивает Саша, на что я вскидываю брови. – Тебе ведь нужен гид, брат, друг.

– Друг, – быстро соглашаюсь я. – Именно он.

– Вот и отлично, – поднимаясь, выдыхает парень. – Не знаю почему, но мне кажется, я могу тебе доверять.

– Может, потому, что я спасла твою жизнь?

– Все мы время от времени нуждаемся в спасении. Человек тонет – протяни руку помощи, правильно? Иначе мы не только хладнокровно наблюдаем за его мучениями, но и становимся в какой-то мере соучастниками преступления.

– Наверное.

– Пойдем. Сегодня не я утопающий.

Он протягивает мне руку. Я смотрю на нее, хочу объяснить, что все очень сложно, очень запутано, и в то же время понятия не имею, что сказать. Слова так и застревают где-то в горле. Трудно выдавить из себя хотя бы звук, когда в голове полный кавардак, а внутри – палящая пустота. Тогда Саша присаживается обратно и кладет подбородок на прижатые к груди колени.

– А может, – шепчет он, – и правда не стоит спешить?

Я незаметно киваю, и мы так и сидим на пороге до тех пор, пока наши лица не становятся темными, улицы не покрываются нежным мраком, а фонари не превращаются в высоченные, мутные фигуры, бросающие свет лишь на те места, которые им близки и знакомы.




Глава 4


Ночью не плачу. В горле ком, но я упрямо держу себя в руках и засыпаю, сжимая пальцы в кулаки до такой степени, что наутро ладони в небольших красных ранках. Моя комната огромная, правда, стены давят с такой силой, что хочется как можно скорее убраться подальше. И я не медлю: подрываюсь с постели, будто ужаленная. На деревянном стуле висит одежда. Клетчатый сарафан и белая рубашка. С ужасом осматриваю этот наряд: что за черт? Я должна надеть это?

– Боже.

Закатываю глаза и пару раз глубоко выдыхаю. Три месяца. Всего три месяца, и я буду свободна. Беру одежду и пулей бегу в ванную. В свою ванную. Помимо гигантской гардеробной к спальне примыкает ванная комната, и вчера я неприлично долго стояла на пороге, соображая, потому что раньше не видела ничего подобного. И меня пугала отнюдь не цена белоснежных, мягких табуретов, а то, что я прожила почти восемнадцать лет, но никогда еще не сталкивалась лицом к лицу с подобными условиями.

Втираю в кожу какой-то приятный, густой гель, становлюсь под грубые, горячие струи воды и жду, когда тело будет полностью чистым. Помещение наполняется паром. Становится жарко. А я все жду и жду, и думаю уже не о мыле, не о шампуне, а о предательстве, которое совершила. Смоется ли оно одновременно с грязью? Недовольно закрываю кран и вырываюсь на свободу. Обматываю тело полотенцем и мысленно повторяю: у тебя нет выхода. Ты должна жить здесь. Ты должна смириться с тем, что бежать некуда. Я поднимаю взгляд и вижу себя в зеркале, окруженную этой расписной плиткой, ароматическими маслами, тусклыми, круглыми лампами, и замираю: на такую жизнь не соглашаются, о такой жизни мечтают. Шелковые простыни, дорогая школа, неприлично богатый отец – все это не наказание. Все это походит на щедрый подарок свыше, который заставляет меня чувствовать вину и стыд перед мамой.

Надеваю блузку, потом сарафан. Он немного велик в бедрах, но я не обращаю внимания. Какая разница. Расчесываю мокрые волосы. Они становятся прилизанными, и выгляжу я наверняка ужасно нелепо, но опять-таки: и что с того? Если мне все же и предстоит жить здесь, то я попытаюсь не придавать ничему огромного значения. Пусть все будет как будет.

Я спускаюсь на первый этаж, нервно поправляя ворот блузки. Вижу Сашу – он тоже одет в нелепый, клетчатый костюм и теребит красный галстук. Надеюсь, он будет рядом, когда дети богатых снобов решат разорвать меня на кусочки. Хотя, стоп. Какая разница.

– Школа – это обязательный пункт, Зои, – внезапно говорит Константин. Он появляется из ниоткуда и припечатывает меня к месту серьезным, деловитым взглядом. – Прости, но так надо. В нашем лицее каждый день – определенная стоимость. Директриса согласилась принять тебя, но намекнула на безупречную посещаемость, что значит, ты должна идти на учебу уже сегодня, а не через несколько дней, после того как привыкнешь к обстановке.

– Я поняла.

– Саша поможет тебе.

– Хорошо.

– Занятия до четырех. За вами приедет машина. Если хочешь, мы можем встретиться в городе. У меня перерыв с пяти до половины седьмого. Обсудим наши… – он мнется и хмурит лоб, – наши отношения.

Не могу сказать, что мне не терпится поговорить с этим человеком о его прошлом. Но любопытство перевешивает гордость, и я киваю. Ради мамы я должна знать правду. Должна во всем разобраться. Мы смотрим друг на друга чуть дольше положенного, а затем Константин откашливается и провожает нас до двери. Саша выходит первым. Плетется к машине, а я так и стою на пороге, не понимая, что делаю, зачем на мне этот дурацкий наряд и отчего сердце так бешено бьется.

– Прости, если что-то не так, – неожиданно говорит этот человек, и я недоуменно оборачиваюсь. Он стоит в углу, и правую часть его лица освещает утреннее, неяркое солнце. Вторая же половина темная. И почему-то я думаю о том, что у каждого из людей есть добрая и злая сущность. Какой же он – мой отец? Чего в нем больше: хорошего или плохого? Он так заинтересованно на меня смотрит и выглядит действительно порядочным мужчиной. Но что же с ним произошло семнадцать лет назад? Почему он бросил маму, почему не позаботился о ней, почему отпустил? Неужели наше поведение оправдывает отнюдь не наш характер, а всего лишь обстоятельства? Какими же тогда мы жалкими, должно быть, выглядим со стороны.

– Зои, я правда не знаю, как себя вести. Я не был тебе отцом. Но сейчас именно я обязан о тебе заботиться.

– Не обязаны.

– Обязан. И я прошу тебя помочь мне в этом. Не отталкивай меня, слышишь? Давай хотя бы попробуем узнать друг друга.

– Я же согласилась встретиться, – смущенно пожимаю плечами. – Что еще вам нужно?

– Ты понимаешь, о чем я.

И я понимаю. Однако не собираюсь менять своего мнения. Вряд ли мы станем близкими людьми, вряд ли я приду к нему, когда мне будет плохо или страшно. И пусть биологически он мой родной отец, внутри я не ощущаю ничего, кроме страха перед чужим, неизвестным мне мужчиной, от которого на данный момент зависит мое будущее.

– Я опоздаю на учебу. – Я поправляю ремень сумки и с вызовом смотрю в эти похожие зеленые глаза. Если Константин считает, что все так просто, он сильно ошибается. – Увидимся после занятий.

Саша уже сидит в черной, тонированной машине. Он небрежно вытягивает ноги, кидает на меня косой взгляд и протяжно выдыхает. Видимо, понимает, что мне сейчас паршиво.

Автомобиль трогается с места, и меня припечатывает к креслу.

Интересно, как сильно эта школа отличается от той, где я училась раньше? Меня же отчислят, едва я открою рот на какой-нибудь заумной физике. Водитель резко поворачивает, и я в очередной раз ударяюсь спиной о сиденье.

– Он что, убить нас хочет?

– Просто спешит, – поясняет Саша. – Мы опаздываем, а за опоздания у нас санкции. Поверь, тебе лучше о них не слышать.

– Пережить бы этот день.

– Кстати, об этом. – Мне не нравится тон парня: какой-то неуверенный и виноватый, и поэтому я тут же перевожу на него взгляд. – Тот псих…

– Какой псих?

– Который хотел выпотрошить меня.

– Блондин с кошачьими глазами?

– Да-да! Именно он. Так вот. Он…

– Что? – тяну я и полностью поворачиваюсь к брату. Тьфу. К другу. Или не знаю к кому, в общем. – Что ты мямлишь. Говори нормально. Сейчас ты не пьян и не убегаешь от качков.

– Зои, он учится в нашем лицее.

– А я думала, хуже быть не может.

– Это ерунда на самом деле, – добавляет Саша и как-то нервно поправляет ярко-красный галстук. – Я учусь с ним всю жизнь, и столько же он планирует стереть меня в порошок. Но, как видишь, я цел и невредим.

– Ты говорил, что ты – труп, – недовольно напоминаю я. – Я помогла, потому что думала, что у тебя серьезные проблемы.

– Так и есть. Просто эти проблемы немного затянулись.

– Затянулись? Боже, да я ведь ему соврала, и он это понял. А эти лысые секьюрити рядом с ним… Что ты на самом деле натворил? Дело ведь не в рыжеволосой отличнице. Скажи честно.

– Пока рано говорить честно, – передразнивает меня Саша. – Все будет хорошо. Не бойся.

– Я и не боюсь.

– Тогда тем более не парься.

– Почему ты так говоришь? Это ведь опасно. В прошлый раз тебя сильно избили, ты был испуган, растерян. Неужели ты не понимаешь, что может произойти сегодня?

– Нет, Зои, это ты ничего не понимаешь, – резко отвечает парень, и я замираю. Понятия не имею, чем вызвала такую реакцию, но мне определенно становится не по себе. – Забудь.

– Но…

– Забудь, – твердо повторяет он. – Жаль, что я втянул тебя в это, но поверь мне на слово.

Возможно, я перешла черту, ведь в конце концов о Саше мне ничего не известно. И тем не менее интуиция подсказывает мне быть наготове: кто знает, что меня ждет.

Мы останавливаемся около кривого здания в стиле деконструктивизма, которое визуально отражает всю агрессивность и враждебность местных взглядов, и я тут же чувствую, как в тугой узел поочередно скручиваются мои органы: чего ожидать от учеников этой школы? Наверняка они такие же непростые и замысловатые, как и острые, титановые пики, тянущиеся к небу из кирпичного фасада. Саша хлопает дверцей, а я схожу с места только после нескольких громких вздохов и мысленного пинка под зад. В конце концов, чего именно я боюсь? Перемен? Людей? Осуждения? Нужно проще относиться к тому, что со мной происходит. Мне ведь многое пришлось пережить, не самое хорошее. После побоев некоторых маминых ухажеров, после поздних походов в клуб, разговоров со смердящими алкоголиками, танцовщицами, наркоманами – нынешнее состояние дел не должно внушать мне никакого ужаса. Вот только неясно, почему же так сильно хочется сорваться с места и броситься наутек.

За то время, пока мы доходим до огромных, стеклянных дверей, меня успевают осмотреть и отсканировать сотни любопытных взглядов. Я стараюсь не обращать на них внимания. Иду рядом с Сашей, но то и дело ловлю себя на мысли, что неосознанно сжимаю руки в кулаки.

– У нас есть правила, – говорит Саша по пути в кабинет директора, и я концентрируюсь на его голосе. – Прогулы – плохо. Форма – хорошо. Внеклассная деятельность – очень хорошо. Драки – я бы не советовал. Захочешь пустить слухи – дерзай, источник не найдут, уверяю. А вот если решишь выяснить с кем-то отношения – сто раз подумай. Последствия печальные и обычно обсуждаемые. Бурно обсуждаемые.

– Просто Беверли-Хиллз.

Саша усмехается, а я осматриваю огромные окна, которые украшают почти все стены школы. От этого мне кажется, будто я попала в бесконечный, светлый лабиринт из чьих-то лиц, отражений, зеркал. Удивительное зрелище. Свобода повсюду и одновременно нигде.

– Ты учишься здесь всю жизнь. – Это не вопрос, но Саша все же отвечает:

– Да. Сколько себя помню – постоянно тут.

– Удивительное пренебрежение к тому, что в глазах других делает тебя счастливчиком.

– Что именно? Окна? Алгебра? Итоговые экзамены? Или, может, ежемесячные сборища в актовом зале, где рассказывают, кто и когда прокололся?

– Видел бы ты мою прежнюю школу. Не выделывался бы.

– Да это не школа, а Колизей. Каждый день – борьба то с учителями, то со сверстниками.

– Везде так.

– Не везде. В обычных школах дети просто хотят быть лучшими. А в моей школе все рвут глотку за то, чтобы не стать худшим.

– Какая разница?

– Большая. Стремление развиваться или стремление пройтись по чужим головам? Я не знаю, как там – за пределами моей прочной скорлупы, – но у нас здесь сплошное соревнование. И цель – не стать победителем. Да, все хотят выиграть. Но еще больше все хотят выиграть у кого-то. Обойти кого-то. Унизить. Поразвлечься. Самоутвердиться за счет чьей-то неудачи, а не за счет собственной победы. Это напрягает.

Саша говорит так, будто действительно знает, в чем дело. Будто прошел через подобное, и не один раз. Поэтому я тихо спрашиваю:

– А ты к какому типу относишься?

– Угадай. – Он кривит подбитую губу. Едва ли крутой парень искал бы спасения посреди ночи в каком-то мотеле. – Если ты думала, что дружба со мной облегчит тебе жизнь, ты сильно ошибалась.

Саша улыбается, а я все равно вижу, как ему обидно. В чем он провинился? Почему-то я уверена: он не сделал ничего такого, что чуждо всем, кто учится в этой школе. В очередной раз поражаюсь тому, насколько жестоки именно дети. Они грызут друг друга похлеще взрослых, не имея на то никаких причин. А главное – им кажется, что они поступают верно.

– Я вообще-то о другом подумала, – бодро восклицаю я и на удивление просто сокращаю огромный, ледяной разлом между нами. Теперь наши руки соприкасаются, и Саша недоверчиво вскидывает брови. – Мне ловить нечего, о’кей, но вот ты можешь купаться в лучах моей славы.

Надеюсь, парень поймет мою шутку, и, к счастью, вижу, как он широко улыбается. Не хочу, чтобы Саше было плохо, пусть это и звучит нелепо. Мы едва знакомы, с чего я вообще должна о нем волноваться? Но что-то мне подсказывает, что нам надо держаться вместе.

Парень доводит меня до нужного кабинета, а затем перекрещивает, как в церкви.

– Иди, сестра моя, – низким голосом протягивает он. – Я подожду до звонка, потом пойду на урок, иначе влепят штраф. Номер класса уточни у охранника или спроси у директрисы.

– Может, она меня и проведет? В конце концов, я – новенькая. Теплый прием, радушие, забота о каждом ученике и все такое.

– Наивная.

Саша смеется и машет мне рукой, а я уверенно прохожу в просторный кабинет директора.

– Здравствуйте. – Полноватая женщина отрывает взгляд от документации и вскидывает брови. – Я Зои. Зои Регнер. Мне сказали… вы ждете. Насчет предметов надо поговорить, да? Или вы хотели меня испытать? Или что там еще делают с новенькими?

– Зои Регнер?

Киваю и наблюдаю за тем, как женщина неуклюже поднимается с малюсенького кресла: черт, как же она там уместилась? Отмахиваюсь от глупых мыслей и вижу, как она подходит к еще одной двери. Медленно стучится, медленно переводит на меня лукавый взгляд и также медленно отрезает:

– Директор Кузовлева уже давно вас ждет.

– Ооо, – растерянно тяну я. Ну конечно. Неужели у такой шикарной школы была бы такая несимпатичная директриса? Во всем должен быть вкус. Даже в выборе начальства. – Хорошо.

Я киваю и на ватных ногах захожу в смежный кабинет.

– Который час?

Останавливаюсь. Прямо передо мной стоит худощавая, высокая женщина с блестящими от лака волосами и узкими глазами скорее от гнева, чем от яркого солнца. Она скрещивает на груди руки и повторяет:

– Который час, Зои?

– Половина девятого.

– Ты собираешься идти на занятия?

– Ну да.

– Тогда почему ты пришла ко мне тогда, когда должен уже начаться первый урок? Ты решила его пропустить? Сочла неважным прийти немного пораньше?

– Простите, я просто не…

– Это неприемлемо, – перебивает меня директриса и подплывает к деревянному столу, окруженному книжными шкафами. Я застываю с открытым ртом, а она продолжает: – Впредь приходи вовремя. Я знаю, в какой ты ситуации. Знаю, как тебе сложно. Но учти, меня это не волнует. Ты в моей школе, а здесь мои правила.

Директриса испепеляет меня пренебрежительным взглядом, и, вместо того чтобы покорно кивнуть, я расправляю плечи и говорю:

– Простите, но я и не сомневалась, что никому здесь нет до меня никакого дела.

– Значит, не разочаруешься.

– Не разочаруюсь.

– Садись.

– Я постою.

Складываю перед собой руки: если это поединок, я сдаваться не собираюсь.

– Как хочешь. Итак, твои оценки. Средний балл – четыре с половиной. Вполне подходит для нашего лицея, однако сомневаюсь, что результат останется неизменным после контрольных тестов. Программа у нас сложная. Тебе придется многое наверстать, чтобы хорошо сдать экзамены, ты это понимаешь?

– Понимаю.

– Советую записаться на дополнительные занятия по основным предметам и, конечно, по тем, на которые ты рассчитываешь при поступлении. Ты уже выбрала институт?

– Планы изменились, как видите. Сейчас все иначе.

– Не тяни резину, никто не сжалится над тобой, Зои. – Директриса слегка горбится и облокачивается бедрами о стол. – Что насчет внеклассной деятельности? Ты занималась чем-то в прежней школе?

– У нас не было кружков.

– Поешь?

– Нет.

– Танцуешь?

– Нет.

– И рисовать наверняка не умеешь.

– Не умею.

– Чем же ты планируешь заниматься? Развитие определяет степень просвещенности, культуры. Нет развития – нет изменений, а стоять на месте – значит быть мертвым.

– Простите, – к собственному удивлению, я усмехаюсь. – Но я ничего не умею. Нет во мне никакой культуры, увы.

– Отсутствие культуры – не всегда отсутствие таланта. Неужели нет того, что приносит тебе удовольствие? Зои, это даже как-то обидно.

– Я люблю музыку. Но как это поможет мне в жизни и при сдаче экзаменов?

– Возможно, никак. Однако я буду спокойна, если ты займешься чем-то дельным помимо школьных занятий.

Так и хочется спросить, какое вам дело? Но внезапно я понимаю, к чему она ведет. Дочь стриптизерши, заблудшая душа в коридорах престижной, дорогой школы. Какому директору такое придется по душе? Вместо того чтобы воспитывать городскую элиту, ей придется следить за тем, чтобы я не обкурилась и не обдолбалась в блестящих туалетах. Вот уж непосильная задача: свалить себе на плечи трудного подростка с кучей дополнительных бонусов. В одну секунду эта высокая женщина вызывает во мне не просто злость, а открытое презрение. Я знаю, что не являюсь примером для подражания, но еще никогда я не чувствовала себя таким ничтожеством.

– Мне можно идти? – говорить сложно, но я упрямо вскидываю подбородок. Смотрю этой стерве прямо в глаза и не моргаю. Пусть знает, что ее угрозы меня не пугают.

– Да, и запомни: твой отец немало сделал, чтобы тебе выпал этот шанс. Не упусти его.

– Не упущу.

Я срываюсь с места и пулей вылетаю из кабинета. Даже в коридоре не сбавляю темп. Все бегу и бегу, и думаю о том, куда попала и кем теперь стану. Как же сражаться с такими людьми? Они высосут из меня все соки, все силы! А как она на меня смотрела? Она не видела перед собой семнадцатилетнего подростка, она видела протухший продукт, который вдруг ее заставили съесть. Ну и подавись, стерва!

Останавливаюсь возле окна в пол. Смотрю на газон, высотки вдалеке и хочу вернуться домой. Я знаю, там у меня не было возможностей, не было даже шансов на хорошее будущее. Но кому нужны эти мечты, если после их достижения ты превращаешься в бесчувственную глыбу? Тут и сказать нечего, да и о чем говорить, когда человек, чья профессия подразумевает любовь к детям, только что вылил на меня столько грязи?

К счастью, не все учителя хотят увидеть, каким прекрасным, алым цветом заливаются мои щеки, поэтому большинство занятий проходит более-менее спокойно. Конечно, меня бесят чужие взгляды, шептания за спиной, но кто сказал, что будет просто? Да и я бы наверняка с трепетом обсуждала «свежее мясо». Такое испытание обязан пройти каждый новенький, это своего рода посвящение, однако уже к концу четвертого урока я даже привыкаю к чрезмерному вниманию и перестаю на нем зацикливаться.

В столовой со мной никто не садится. Я говорила с парочкой блондинок на занятии по литературе, правда, не думаю, что они рискнут и присоединятся ко мне. Это слишком опасно, когда речь идет о собственной репутации. Занимаю единственный свободный столик около входа и кисло осматриваю еду: школа вроде хорошая, а еда отвратительная. Вареные овощи, вареное мясо, какой-то светло-желтый компот. Так и сарафан на мне перестанет держаться. Скептически разрезаю филе серебряным ножом – о да, я уверена, это настоящее серебро – и удивленно оборачиваюсь, заметив, как кто-то садится рядом. Уже хочу сказать «привет», но замечаю два хитрых, карих глаза и цепенею. О нет! Так и тянет кинуться прочь, ведь перед собой я вижу того самого парня, что избил Сашу возле мотеля. Он едва заметно улыбается, растягивая тонкие губы, и по-хозяйски облокачивается о край стола.

– Кого я вижу, – говорит он, – маленькая лгунья.

Я натянуто улыбаюсь и возвращаюсь к еде. Решаю, что с меня хватит плохих событий на сегодня. Парень не шевелится. Краем глаза замечаю, как он играет с зубочисткой, крутит ее во рту, зажимая белоснежными зубами. Его движения напоминают мне повадки скользкой змеи. Он и сам змея, судя по тому, что сделал с Сашей. Гадкий, неприятный тип. Глядя на его острые черты, созерцая эти невероятно холодные глаза, невольно хочется отвернуться.

– Удивительно, – тянет он, водя длинным пальцем по столу, рисуя на нем невидимые узоры, – как ты оказалась здесь?

– Стечение обстоятельств, – отвечаю я без особой охоты. Он усмехается, но мне совсем не кажется, что это игривая ухмылка. Скорее – предупреждение. Я солгала ему. Неужели меня ждет та же судьба, что и Сашу?

– Выглядишь потерянной, – продолжает он низким голосом, – тебя смущают местные ребята? Если хочешь, я накажу обидчика.

– Я в порядке. Спасибо.

– Видимо, ложь – твой талант.

Вновь смотрю на парня и почти явственно ощущаю, как от него исходят неприятные, колючие волны. Мне вдруг становится страшно. Возникает ощущение, что он вполне мог бы ударить меня сейчас. Хочется рвануть вон из столовой, как можно дальше отсюда, но в голове вновь просыпается это ноющее желание постоять за себя. Глупое желание.

– Не говори так со мной, – отрезаю я, стараясь имитировать ту же холодность, что и парень.

– А как же с тобой говорить? – с наигранным интересом спрашивает он и поправляет пышную светлую шевелюру. На запястьях сверкают золотые запонки. Наверняка новенькие. Те были испачканы кровью. – Ходят слухи, твоя мамочка была той еще штучкой. Это правда?

– Может, ты просто найдешь себе другое место?

Между нами вспыхивает что-то опасное. Парень глядит на меня упрямо, словно и вправду ждет ответа на свой идиотский вопрос. Его глаза сияют азартом, каким-то странным и глупым желанием. Секунду спустя я понимаю, что желание это простое – унизить меня. Покрыть грязью. Точно так же, как он сделал это с Сашей. Молча смотрю на него, стараясь не выглядеть жалкой. Он изгибает губы в презрительной усмешке и едва ощутимо касается пальцем моей щеки. Я отстраняюсь, резко и быстро.

– Лучше ты найди себе другое место, маленькая лгунья.

– Иначе что ты мне сделаешь?

– Найди другое место, – настойчиво повторяет он, хватая меня за руку так сильно, что мне кажется, будто после этого останется жуткий синяк, – или тебе сильно не поздоровится.

– Отпусти. Мне больно!

– Привыкай к этому чувству, лгунья, – ледяная улыбка растягивает его губы, – ты еще не раз испытаешь его, если снова прикроешь своего названого братца.

Мы смотрим друг на друга еще пару секунд, и, кажется, весь мир вокруг остановился, замер, а затем я наконец вырываю руку из его пальцев и подрываюсь с места.

– Отправляйся к дьяволу, больной ублюдок, – шиплю я, глядя в кошачьи глаза. – Еще раз подойдешь ко мне, пожалеешь!

Подхватываю с пола сумку, закидываю к себе на плечо и решительно несусь к выходу. В столовой так тихо, что я слышу собственные шаги. Наплевать. Пусть смотрят.

Я иду по стеклянному коридору, не оглядываюсь и сдерживаю рыдания где-то в глубине души. На физкультуру прибегаю вся взвинченная. Одеваюсь в желтую униформу, едва не порвав шорты. Плевать на всех, плевать! Завязываю волосы в тугой хвост, даже не смотрю на своих одноклассниц, которые так и таращатся на меня во все глаза, и выбегаю на стадион. Ах, идите к дьяволу! Все к дьяволу! Ношусь по кругу как угорелая. Учительница меня хвалит, говорит: у меня талант. О да, что вы говорите! Пойдите, доложите директрисе, она сто процентов обрадуется! К концу урока едва дышу. Я вся потная и жутко уставшая, мне уже даже злиться сложно. Просто хочется поскорее покончить со всеми делами и вернуться домой. Ну, или куда там. Куда получится. Я плетусь обратно в раздевалку и радуюсь такому маленькому плюсу, как душевые кабинки. Мне сейчас крайне необходимо смыть с себя не только пот, но и лишние эмоции. Одноразовые белоснежные полотенца сложены в пирамиду на невысоком, стеклянном столике. Я беру одно из них и слежу за тем, куда идут остальные девушки. Через пару минут я оказываюсь в широкой, просторной комнате, оборудованной закрытыми душевыми. Хотя бы что-то хорошее за весь день. Я решаю не мыть голову. Потираю плечи, живот и слушаю, как о чем-то разговаривают одноклассницы. Становится немного грустно. Я невольно вспоминаю о том, что никто здесь не мечтает обзавестись новым другом, как вдруг чувствую чьи-то пальцы на спине.

– Зои?

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Уже готовлюсь отбиваться всем, что попадется под руку, но натыкаюсь на миловидную блондинку. Она неожиданно протягивает:

– Ты молодец!

– Что? В смысле?

– То, что ты сказала Диме. Это правильно. Ему надо давать отпор, а то совсем заигрался.

– Вот, значит, как, – неуверенно киваю. – Да, он странный.

– А что ты хочешь от парня, отец которого буквально держит весь Питер? – Она хмыкает и пожимает худыми, красивыми плечами. – Главное, потерпи. Он успокоится со временем. Так всегда бывает, поверь.

– То есть я не первая, кого он хочет убить?

– Убить? – Блондинка звонко смеется. – Нет, конечно нет. Не ты первая, не ты последняя.

В ее голосе и интонациях есть что-то такое избитое, что я усмехаюсь. Очередное клише после злой мачехи и крутого, ненормального психа – именно глуповатая блондинка.

– Ладно, я… хочу помыться, если ты не против.

– Конечно! Просто хотела сказать, что думаю. – Она хихикает и уходит, виляя голыми, идеальными бедрами. Отлично! Теперь у меня есть союзник. Самое настоящее достижение.

Смываю оставшийся на коже гель и заматываюсь в полотенце. Материал приятный. Такой мягкий. Интересно, сколько же эта школа может себе позволить, если она расщедрилась даже на подобную мелочь? В размышлениях выкатываюсь из душевой и растерянно примерзаю к месту, увидев на крючке вместо собственной одежды неизвестный белый пакет. В груди что-то вспыхивает. Я нервно осматриваюсь, все надеюсь увидеть этот чертов сарафан, блузку: вдруг они упали? Но поиски тщетны.

– Блин! – Я закатываю глаза и разъяренно подпрыгиваю к оставленному подарку. Что же внутри? На что способны мои креативные одноклассницы? Из легких вышибают весь воздух, когда я достаю алый корсет, гольфы, трусы-шортики. В глазах начинает покалывать, правда, я держусь. Да. Держусь. – Кто это сделал? – смотрю на тех, кто переодевается, и вскидываю брови. – Ну?

Все молчат. Они глядят на меня с сожалением, но оно не поможет. Попробуй они сделать хотя бы шаг в мою сторону, и уже завтра именно их одежда будет непонятно где спрятана.

Я плюхаюсь на скамью и понятия не имею, что делать. Выйти в полотенце? Пожаловаться директрисе? Сидеть здесь до конца второй смены? Или, может, позвонить папе?

Ответ взрывается в голове фейерверком. Я одержимо хватаю корсет, сбрасываю с себя полотенце и одеваюсь в это. Как когда-то одевалась она. Натягиваю гольфы, щелкаю застежками, распускаю слегка влажные волосы. Реакции на мой поступок у директрисы может быть две: или она меня исключит, или оставит. У Костика особо вариантов нет: придется принять меня такой, какая я есть. А вот с подростками куда сложнее. Они могут решить, что я сумасшедшая, или смелая, или такая же, как и моя мать. Тут уж кто знает, но мне бы хотелось вызвать удивление. Пусть понимают, что я способна на те вещи, о которых их слабые душонки могут только видеть сны.

Выхожу из раздевалки и гордо вскидываю подбородок. Никогда не думала, что сотни разных взглядов способны выражать одни и те же эмоции. Шок. Удивление.

Я довольно улыбаюсь и как можно увереннее переставляю ноги. Вижу ненормального психа. Он обнимает ту самую – да-да, черт ее дери! – миловидную блондинку за плечи и не двигается. Смотрит на меня во все глаза и наверняка придумывает новый, изощренный план, после которого я уж точно не смогу так лыбиться. Однако на данный момент – мне плевать. Я покидаю школу под прицелом сотни глаз. И мне нравится, что все в шоке. Нравится, что я могу их поразить. В конце концов, они ничего обо мне не знают, а мне есть что сказать.




Глава 5


Саша садится в машину с каким-то пакетом и громко хлопает дверью.

– Просто не верится, – причитает он. – Ты спятила!

– А что мне нужно было делать?

– Зои, да что угодно, но только не дефилировать в кружевном корсете! Это же безумие, у тебя будут огромные проблемы. Черт! – Парень неожиданно начинает смеяться. – Ты – мой идол, мой гуру. Первый день – и такой успех.

– Успех? – Я выхватываю пакет из его рук и вытаскиваю чью-то школьную форму. Хочу спросить, кому именно она принадлежит, но передумываю. Какая разница. В любом случае я сгораю от стыда и хочу как можно скорее прикрыться. – У меня, блин, украли одежду! На меня наорала директриса. Твой друг, – делаю кавычки пальцами в воздухе, намекая, что совсем он не друг, – сказал, у меня будут неприятности, если я его ослушаюсь. И это называется успех?

– Именно!

– Отвернись. Давай.

Саша отворачивается, а я надеваю чью-то блузку. Она пахнет лавандой, и я успокаиваю себя мыслями о том, что ее хозяйка была аккуратной. Снимаю чулки, забрасываю их в сумку и с ужасом сглатываю: не верится, что я решилась на подобное. Как и после всех сумасшедших поступков, на смену небывалой уверенности приходит стыд. Надеваю сарафан и бросаю:

– Все.

– Поехали, – командует Саша, и машина тут же трогается с места. Складываю остальную одежду в сумку и перевожу настороженный взгляд на парня.

– А как твой день?

– Уж получше твоего.

– В этом я и не сомневаюсь. А что этот псих? Приставал?

– Приставать он может только к тебе, а ко мне у него совсем иные претензии.

– Что же ты натворил? Знаю, это не мое дело, но Саш, этот парень ненормальный. У него явно какие-то проблемы с головой.

– Он просто избалованный мальчишка, – улыбается Саша, но я вижу, как он нервничает.

– Надеюсь, ты никого ради него не убил.

– Поверь, для подобного он привлекает других людей.

– Что? – недоуменно вскидываю брови. – Я же пошутила.

– А я – нет. – Саша небрежно потирает веснушчатый нос. – Его отец только официально числится как управляющий какого-то отдела в администрации. На самом деле он держит всех шлюх, наркоторговцев, владельцев баров, подпольные казино… Вот кто настоящий псих. А его сынок – лишь жалкое подобие.

– И почему же он до сих пор на свободе? Ты так спокойно об этом говоришь, будто данная информация – достояние всех и каждого!

– Так и есть.

– Но в чем логика? Все знают, что он – плохой парень, и молчат?

– А кому говорить, когда он контролирует весь город? Что уж тут поделать, есть неприкосновенные люди. У них много денег, у них большие связи. Куда ни ступи – везде земля Болконского, и с этим ничего не сделаешь.

– Идиотизм. От того и его сынок решил, что ему все позволено.

– Яблоко от яблони… как известно.

Неожиданно до меня начинает доходить, с кем я связалась. И мой сгоряча заданный Диме вопрос: «Что ты мне сделаешь?» – сейчас кажется безумно глупым. Теперь ясно – он может абсолютно все. Я отворачиваюсь и отвлекаюсь на красивый вид за окном. Никогда еще не видела ничего подобного. Мне не приходилось выезжать за пределы родного города, и поэтому единственное, что я вызубрила – старую и грязную улицу Ленина.

Санкт-Петербург – красивый город, не яркий, не модный, а какой-то родной. Спокойный и горизонтальный, как водная гладь. Жаль, что я раньше не вырвалась исследовать уголки своей страны, ведь наверняка повсюду много чего удивительного.

– Ты как? – неожиданно спрашивает Саша, и я оборачиваюсь. Жизнь – странная штука. Ты барахтаешься в ней совершенно беспомощный, слепой до тех пор, пока кто-то вдруг не хватает тебя за руку и не вытаскивает на поверхность. – Любишь Кинга?

– Кинга? – Я растерянно выплываю из мыслей. – Да. Вполне.

– Тогда, может, после того как ты приедешь от папы, посмотрим «Сияние»? Я давно хочу посмотреть, но одному как-то страшно. А с тобой чего-то бояться – себя не уважать.

Я смеюсь. Классно, что Саша считает меня смелой. Если бы он только знал, сколько раз за сегодняшний день я едва сдерживала порыв разрыдаться!

– Отлично, – киваю я. – Договорились.

– Круто!

– Приехали, – громко произносит водитель.

Я зажмуриваюсь и мысленно восклицаю: все будет хорошо, все будет в порядке.

– Не волнуйся, – будто прочитав мои мысли, отрезает Саша. – Я не думаю, что директриса уже успела нажаловаться. К тому же на тебе школьная форма. Вряд ли папа что-то заподозрит.

– Ага.

Я забрасываю сумку на плечо и открываю дверь. На улице теплый апрель, солнце так и жарит голову, и я прищуриваюсь, осматривая невысокое здание городского суда. Чего именно мне бояться – разговора о маме или о моем звездном дефиле?

Неожиданно я замечаю пожилую женщину. Она случайно роняет пакет с продуктами, и в тот же миг зеленые, блестящие яблоки заполоняют ровный тротуар хаотичными бусинами.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом. Помогаю сложить продукты обратно.

– Все в порядке? – Я перевожу взгляд на женщину, а она кладет руку поверх моей ладони и кивает. Молча. Старики – совсем другие люди. Они не говорят много. Они знают: о чувствах не кричат, чувства показывают.

– Зои?

Я оборачиваюсь и вижу его: Константин стоит в тонком, черном плаще и смотрит на меня немного растерянно. Не знаю, что именно его удивило: то, что я умею сопереживать, или то, что я действительно приехала.

– Здравствуйте, – откашливаюсь и неуклюже выпрямляюсь. – Я не вовремя?

– Да нет, все в порядке.

– Вы хотели поговорить…

– Зои, – вздыхает отец. – Давай на «ты». Прошу тебя.

– Ладно. Ты хотел поговорить.

– Будешь кофе?

– Я не люблю кофе.

– Тогда, может, чай? – Он как-то по-детски улыбается и кренит тело немного вперед. Если бы я не знала, что между нами творится, я бы определенно решила, что Константин стесняется.

– Отлично. Чай сойдет.

Мы молча идем минут пять, затем сворачиваем на широкую, залитую солнцем улицу, и мне открывается сказочный вид Питера. Этот город – бесспорно подходящее место для таких людей, как мой отец, его жена, их знакомые, ведь только они в состоянии соперничать красотой с окутанными тайнами петербургскими переулками, с его величественной панорамой. Едва мой отец ступает на мост, как тут же мир преображается, становится зарисовкой какого-то романа о богатом человеке. Но, едва на мост выхожу я, история перевоплощается в рассказик о девушке, чье место отнюдь не под солнцем, а в его тени.

– Я люблю дышать свежим воздухом, – неожиданно говорит Константин и кивает какому-то прохожему. – В Питере солнечные дни редкость, поэтому каждый раз я стараюсь пройтись хотя бы немного. Тебе ведь нравится?

– Да. Здесь красиво.

– Я говорил с Любовью Владимировной. – Мое лицо обдает жаром. Я перевожу взгляд на мужчину, а тот поджимает губы. – Она рассказала мне о твоем уходе из школы в костюме…

– Простите… то есть прости. Я не хотела. Это случайность! – Я смотрю по сторонам, пытаюсь найти себе оправдание, причину. – Я не подумала о том, как это отразится на вас… тебе.

– Зачем ты так поступила?

– Мою одежду спрятали. И повесили это.

– Но почему ты не попросила у кого-то помощи?

– Потому что в этой школе ни о какой помощи не может идти и речи.

Константин подзывает меня в сторону небольшого кафе с затемненными окнами. Внутри так вкусно пахнет, что я замираю. Смотрю на людей, сидящих у окна, и думаю: так бы каждый день – приходить в ресторан, заказывать горячий парижский фондант и сидеть в тусклом зале, разговаривать с друзьями, отдыхать от работы. Чем не жизнь? Прекрасное существование без проблем и недугов. Беззаботное детство. Осознанное взросление. И спокойная старость.

Да. Деньги определенно играют важную роль в жизненном цикле.

Мы садимся в углу. Константин заказывает чай, свежую выпечку, а я нервно складываю на коленях руки, понятия не имея, как себя здесь вести. Наверное, надо тихо говорить и ровно держать спину. Подождать, пока остынет чай. Размешать сахар, едва касаясь ложкой краев.

Только бы ничего не забыть.

– Я ведь хотел устроить сцену! – усмехается Константин, вешает плащ и присаживается напротив. Смотрит на меня как-то по-доброму. – Я даже придумал речь! Выбежал на улицу и вдруг увидел тебя с той женщиной. Знаешь, Зои, я, может, чего-то в жизни и не понимаю. Но мне кажется, разгуливать в подобном корсете наперекор правилам и одновременно помогать незнакомцам… на это не способен один и тот же человек. Так что тут два варианта: или меня обманули, или ты никому не пыталась помочь. Вот только второе я видел. Выходит, у первого должно быть рациональное объяснение. Правильно?

– Правильно. – Я киваю и решаю воспользоваться подходящим моментом. – Первый день был сложным. Я просто не подумала и приняла решение сгоряча.

– Впредь больше так не делай. Выйти в откровенном белье со словами: я не такая, как моя мать – противоречие. Ты пытаешься объяснить окружающим, что они не правы, делая именно то, чего они от тебя ждут.

– Они определенно ждали совсем другого.

– Да? И чего же? Того, что ты наденешь все это? Что ты в этом выйдешь? Что ты будешь выглядеть как твоя мать?

Я недоуменно свожу брови. Что он пытается сказать? Что хочет объяснить? Неожиданно разговор приобретает острый характер, и я смело расправляю плечи.

– Но моя мать не была такой. Она…

– Что, Зои?

И внезапно… я замолкаю. Не знаю, что сказать! Горло сводит судорогой, и мне становится так обидно, что хочется провалиться сквозь землю. Черт подери, пусть мама и носила подобные вещи, она была моей матерью, и я ее любила, и я никогда ни при каких обстоятельствах не назову ее… шлюхой. И пусть все думают иначе. Мне наплевать. Откидываюсь на спинку стула и скрещиваю на груди руки.

– Может, я была не права. Но у меня не оставалось выхода.

– Зои, ты всегда можешь позвонить мне или Саше.

– И что? Может, вы еще за меня и со всеми этими избалованными кретинами разберетесь?

Пожалуй, я задаю вопрос слишком громко. Несколько посетителей обращают на меня внимание, и мне тут же становится дико стыдно. Пообещала ведь вести себя прилично.

– Прости, – вновь извиняюсь я. – Случайно вырвалось.

– Ничего страшного. – Константин не ругается, однако я чувствую, как от него волнами исходит неодобрение. Нам приносят чай, горячую выпечку, но мне не до еды. Чувствую себя паршиво. – Давай поговорим о чем-нибудь другом, – внезапно предлагает отец. – Маргарита когда-нибудь говорила обо мне?

– Нет. Никогда.

– И как же она объяснила то, что вы живете одни?

– Люди одиноки, когда до них нет никому дела. Вот и нас все кинули. Я не знаю, что произошло у вас, но родители мамы прекратили с ней общение сразу после моего рождения. Так что бабушку с дедушкой я тоже никогда не видела.

– Они были странными людьми, – отпивая чай, шепчет Константин.

– А ты?

– Что я?

– Почему ты ее бросил?

Этот человек отставляет белую кружку и глубоко втягивает в легкие воздух.

– Маргарита сама ушла, Зои.

– Что? Серьезно? – Я недоверчиво прыскаю. – Шутишь? Моя мама сама решила голодать, танцевать на блестящих табуретах? Правда?

– Она приняла решение.

– А ты ей не помешал.

– Нет.

– Почему? – Я округляю глаза. – Почему ты не остановил ее?

– Я не мог. Это сложно объяснить… – Константин пожимает плечами. – Так вышло.

– Что вышло? Она была не из вашего круга? Не подходила внешне? Или что? Скажи, давай, потому что моя мать была самой красивой женщиной из всех, что я видела.

– Мы познакомились слишком поздно, Зои. Я уже был женат на Елене.

– Что? – Меня словно окатывают ледяной водой. – Женат?

– Да. Едва Маргарита узнала о том, что Елена ждет ребенка, как тут же…

– О боже.

Я хватаюсь руками за лицо и с ужасом смотрю на человека, сидящего напротив.

Былая легкость испаряется. Я забываю о том, как мы шли по мосту, как смотрели на дома и молча наслаждались весенним воздухом. Теперь я вижу безответственного человека, едва не разбившего на части несколько дорогих ему жизней.

– Но почему ты пропал? Мог бы помогать. Хотя бы немного. Я знаю, это наивно, но… вы ведь в состоянии позволить себе подобную мелочь.

– Я пытался, правда пытался ее найти, – горячо восклицает Константин, но я ему не верю. – Ничего не вышло. А затем, да, я опустил руки, у меня родился сын, надо было жить дальше.

– Ты не знал, что мама беременна?

– Нет. Более того, Зои, о твоем существовании я узнал относительно недавно!

Не знаю, что испытывать, не знаю, что ощущать. Прошлое сто?ит оставлять в прошлом. Но гордость и обида – два слишком сильных чувства. Они жгут изнутри, заставляют давиться собственными мыслями. И сейчас, как бы упрямо я ни старалась держать себя в руках, меня тянет кричать во все горло.

– Зои, ешь.

– Не хочу.

– Почему? Тебе не нравится?

– Мне просто… – запинаюсь и покачиваю головой, – просто не хочется.

– Зои, – Константин устало потирает заросший подбородок, – я знаю, тебе сложно. И мне сложно, поверь! Однако надо же как-то пережить это время, перетерпеть его. Мы ведь с тобой взрослые люди. Мы должны принимать взрослые решения. Обижаться – не выход.

– Я не обижаюсь. Мне просто неприятно.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. – Хватаю салфетку и начинаю свирепо мять ее, будто именно в ней эпицентр проблем, корень зла. Прикусываю губу и еле слышно спрашиваю: – Ты хотя бы иногда думал о ней? Думал о маме?

– Конечно, Зои. Я любил ее.

– И оставил.

– Да, оставил. Не всегда мы делаем то, что хотим. У нас у всех есть обязанности. И моим долгом было вернуться в семью. Но, пожалуй, главное заключается в том, что сейчас я ни о чем не жалею. У меня есть сын, жена. Теперь есть и дочь.

– Но у меня больше нет матери.

– Это не моя вина.

– Кто знает. – Понятия не имею, зачем говорю такое. Константин ни при чем – и идиоту ясно, – но мне хочется сделать ему больно, хочется заставить его сомневаться и думать, думать, думать, ломать голову, сожалеть! Не знаю, что на меня находит. Я поднимаюсь из-за стола и говорю: – Пойду на улицу.

– Сейчас?

– Да.

– Зои. Успокойся, прошу тебя, и не устраивай сцен. Не убегай. Пойдем вместе и обсудим все вопросы, которые тебя волнуют.

Понимаю, что он не отстанет, и потому коротко киваю. Правда, истины в моих глазах столько же, сколько денег в дырявом кошельке. И пока Константин поднимается за плащом и подзывает официанта, я пулей выбегаю из кафе. Ветер тут же ударяет в лицо, смазанная пелена раннего вечера опускается на плечи, и я, изнемогая от безумного желания сбежать как можно дальше от отца, от его денег, от воспоминаний, подхожу к краю дороги и вытягиваю руку.

Будь что будет. Пусть судьба решит, что дальше.

Рядом со мной тормозит огромный, стальной байк как раз в тот момент, когда я слышу обеспокоенный голос отца.

– Зои!

Не обращаю внимания. Смотрю на толстое лицо водителя и спрашиваю:

– Подвезешь?

– Тебя? – Он криво ухмыляется. – Да куда угодно, детка! Запрыгивай!

И, да, я запрыгиваю. Незнакомец ударяет по газам, папина рука хватается за мое плечо, но слишком поздно. Мы срываемся с места, взрываем тихие улицы диким рыком и несемся вперед навстречу чему-то неизведанному. Я крепко прижимаюсь к огромной спине водителя, зажимаю глаза и чувствую себя так отвратительно, что тошнит. Что я делаю? Что творю?

– Это твой папаша? – орет мужик. Чую, как от него ужасно разит, но все же отвечаю.

– Нет.

– Куда подвезти-то, детка?

Интересный вопрос. Я оглядываюсь, вижу, как молниеносно проскальзывают то с одной, то с другой стороны фонари, дома, машины и неожиданно понимаю, что не хочу принимать решения. Больше ничего не хочу. Куда уж больше размышлений на сегодня? Я и так успела вынести себе мозг, так пусть за меня отвечает нечто нематериальное, невидимое. Пусть со мной случится то, что должно случиться.

– Я туда же, куда и ты.

– Что?

– Что слышал.

К счастью, незнакомца я подхватила себе сговорчивого. Вместо того чтобы хорошенько мне врезать за навязчивость, он усмехается и лишь прибавляет газу. Я чувствую, как переднее колесо открывается от земли, как моя спина нависает над асфальтом и верещу что есть мочи. А мужик смеется. Выравнивает байк обратно и кричит:

– Пристегните ремни, леди!

И мы едим так быстро, что я даже кричать не могу из-за буйного, прохладного ветра. Все тело сковывает судорога, я принимаю смерть, представляю, как падаю на очередном, крутом повороте и трусь лицом об асфальт, и мне от этих мыслей становится так паршиво, что живот скручивает в сотни гигантских узлов. Что я делаю? Боже, что я творю? В голове все вертятся мысли о том, как быстро несется байк, как молниеносно проскальзывают по бокам машины, как незаметно и ненавязчиво на Санкт-Петербург опускается мрачный вечер и как истошно от боли кричат все затекшие конечности. Мне кажется, я уже никогда не сойду на землю, никогда уже не смогу стоять ровно, дышать ровно, говорить ровно, как вдруг байк тормозит и я неуклюже ударяюсь лбом о толстое плечо незнакомца.

– Приехали, – говорит он, заглушая двигатель, и оборачивается. Лицо у него удивительно отвратительное. – Что-то еще, детка?

Говорить сложно, поэтому я лишь несколько раз дергано покачиваю головой. Спрыгиваю с сиденья, разминаю ноги и оглядываюсь: где же я? Впереди узкий, грязный переулок, по бокам – огромное скопление дорогих машин, байков. А позади яркая, мигающая вывеска: «Сатурн».

– Ооо, – тяну я и не могу сдержать ядовитой усмешки. Черт подери, я доверилась судьбе, а она привела меня к порогу бара? Да еще и с таким нелепым названием. – Дьявол.

Повсюду незнакомые люди, в основном мужчины. Они курят, говорят о чем-то, смотрят в мою сторону и лыбятся, словно я новенькое пополнение в отряде молодых стриптизерш. Блеск. Протираю пальцами ледяное лицо. В конце концов, где я и могу чувствовать себя спокойно, так это в подобных заведениях. Что лгать. Мне пришлось сделать слишком много домашних заданий не в квартире, а за барной стойкой «Золотых куколок».

Иду в бар. Распахиваю металлические двери и тут же сталкиваюсь лицом к лицу с тяжелым, знакомым запахом пота, алкоголя, сигарет, тут же слышу привычную оглушающую музыку, этот треск колонок, чьи-то стоны, вижу этих глупых девиц, ласкающих пальцами блестящие пилоны. Ничего не меняется. Никогда. Толпа кидает меня из стороны в сторону, но я прорываюсь к барной стойке. Сажусь, лениво облокачиваюсь локтями о деревянную панель и неосознанно втягиваю глубоко-глубоко в самое сердце такие знакомые и одновременно такие чужие воспоминания. В голове тут же что-то щелкает. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, ищу маму. Правда ищу! Секунды три! Но вскоре порыв проходит. Реальность падает ко мне на плечи, и внутри что-то ломается. Я смахиваю с глаз пелену, выпрямляюсь, говорю себе: успокойся, все хорошо, все в порядке! Но сгораю от мерзкого, ноющего чувства одиночества.

Облизываю губы и неохотно отодвигаюсь чуть в сторону. Все жутко толкаются, а мне необходимо пространство. Я будто задыхаюсь! Внезапно я чувствую на себе чей-то взгляд. Не двигаясь, сканирую зал, изучаю полуголых танцовщиц, мужчин, размахивающих пачками денег прямо перед их лицами, официанток в откровенных, кружевных костюмах, и вдруг вижу его. Парня. Да, именно он испепеляет меня своим тяжелым взглядом так открыто и бесцеремонно, будто имеет на это полное право. Однако я тоже не отвожу глаз. Увлеченно рассматриваю его темные волосы, яркие глаза, широкие плечи и круглый стакан с какой-то выпивкой. Несколько девушек пытаются привлечь его внимание, улыбаются, вытягивают и скрещивают худощавые, кривые ноги на широком, белоснежном диване, но незнакомец почему-то смотрит только на меня. У него удивительные глаза. Очень красивые.

Я смущенно отворачиваюсь и подзываю к себе бармена.

– Мне водку с соком.

– Тебе? – Он скептически выгибает выкрашенные в красный цвет брови. – Алкоголь после восемнадцати.

– Мы же можем решить эту проблему. – Вокруг так шумно, что я не сомневаюсь в легальности сделки. Достаю последние четыре сотни и кладу на стол. – Идет?

К моему огромному удивлению, женоподобный парень качает головой.

– Нет. Сначала паспорт, потом выпивка.

– Что? – Я ошеломленно раскрываю рот. Что за черт? Я пью до постыдного редко, во всех клубах действует данная система, так почему же именно сегодня, именно в эту минуту, когда мне так захотелось напиться, я встретила правильного бармена? Недовольно запихиваю деньги обратно в сумку. Теперь-то здесь точно нечего делать.

– Позвольте угостить вас, – неожиданно восклицает чей-то голос прямо над моим ухом, и я оборачиваюсь. Думаю, сейчас увижу того парня из VIP-сектора, но сталкиваюсь лицом к лицу со взрослым, симпатичным мужчиной. В правой руке он держит оранжевый коктейль. В левой – рюмку бронзового виски. Волосы у него рыжие, как огонь.

– Нет, спасибо.

– Перестань. Я ведь видел, как бармен подрезал твои крылышки. Сам был таким когда-то.

– Жалким?

– Молодым.

Он говорит и говорит. Рассказывает о своей тяжелой работе, последних годах в институте. Эмоционально размахивает руками и ведает о нашей жизни, проблемах, философии. О том, как несправедлива судьба к бездомным и как спятили политики на Западе. Как безумно растут цены и как быстро потеплело.

– Угощайся!

Этот тип кажется мне вполне безобидным. Я делаю несколько глотков и ощущаю горячую волну из спокойствия и мурашек. Расслабляю плечи и, прикрыв глаза, понимаю, почему она любила пить. Нет, стоп! Она не любила пить. Иногда выпивала с друзьями, и только! Ухожу от мужчины, морщась от крепкого напитка: как же горячо! А еще… как же приятно! Я поднимаю руки, смотрю на крутящийся потолок и двигаюсь в такт музыке, будто осушила не один стакан, а несколько десятков. Делаю еще глоток, расстегиваю верхние пуговицы белоснежной, школьной рубашки и вновь припадаю губами к стакану. Клуб все лихо крутится, а я подпеваю незнакомой песне, топчусь на ватных ногах и вдруг роняю стакан на пол. Он разбивается для меня в замедленной съемке. Касается дном паркета, трескается и рушится, как чьи-то надежды. На качающихся ногах пытаюсь добраться до какого-нибудь кресла, но не могу. Перед глазами плавают пятна. Люди, их руки и лица: все смазывается, смешивается.

– Помогите.

– Помочь?

А вот и тот безобидный мужчина! Правда, сейчас он не кажется мне безобидным. Его взгляд по какой-то причине изменился. Стал совсем другим.

– Вы… – язык заплетается. Я покачиваюсь назад и глупо хихикаю. – Ой!

– Ой, – повторяет он и кладет руки мне на талию. Притягивает к себе и начинает танцевать. Странно танцевать. Сначала мне нравится, но потом становится страшно. Он слишком сильно стискивает мои бедра. Так ведь нельзя, верно? Я слабо отталкиваюсь от него и мычу что-то, но мужчина не обращает внимания. Лишь грубее сдавливает мое тело.

– Давай, ну же, давай, – его голос хриплый и томный. – Иди сюда.

Он резко тянет меня на себя, и я вскрикиваю, когда он хватается пальцами за мою шею.

– Замолкни! – Пальцы сдавливают горло с такой силой, что мне совсем нечем дышать. Я невольно оседаю в руках незнакомца. Пытаюсь сказать, нет, не надо, но вместо этого чувствую, как он приподнимает низ моей юбки, касается пальцами оголенных бедер, стонет.

– Хватит, – заторможенно пытаюсь вырваться. – Отпу… отпустите!

– Давай, давай!

Он трется об меня, издевается над моим платьем, блузкой, и я откидываю назад голову, мысленно сдаваясь. Кажется, что хуже уже быть не может, как вдруг я вижу ее. Маму. На одном из пилонов. Она в блестящем боди, откровенно лапает свое тело, крутит головой, волосами, ерзает на табуретке и соблазнительно облизывает ярко-алые губы.

– Не надо! – вырываю руку и тяну ее в сторону матери. Чувствую, как к глазам подкатывают слезы и повторяю: – Не делай этого, пожалуйста, уйди! Перестань!

Но мама не останавливается, извивается на подмостках, и десятки мужчин касаются ее тела, десятки мужчин платят ей за то, как широко она расставляет ноги. И я уже не просто плачу, а реву, вспоминаю все дни, проведенные в барах, все сцены с ненормальными, помешанными алкоголиками, наркоманами, которые тушили об нее сигареты, которые били ее, выкидывали на улицу, и рыдаю еще сильней. Это ведь неправда, неправда! И когда рука незнакомца хищно, жадно сдавливает мою талию до такой степени, что от боли хочется заорать, кто-то резко выдергивает меня наружу.

Ничего не понимаю. Чувствую теплые руки на своих плечах, растерянно поднимаю взгляд и вижу молодое лицо. Лицо парня с голубыми, светящимися от прожекторов глазами.

– Идем.

– Я… я не могу.

– Можешь. Идем со мной.

– Эй! – возникает незнакомец, но уже через секунду падает на пол от сильнейшего удара. Не понимаю, что происходит. Моргаю, смотрю на окровавленный нос мужчины, моргаю вновь и вдруг оказываюсь в совсем другом месте, здесь прохладно. Наверное, улица. Чувствую дикую слабость в коленях, решаю немного отдохнуть.

– Подожди! Эй! – Парень с голубыми глазами подхватывает меня как раз в тот момент, когда я собираюсь развалиться на асфальте. – Ты что делаешь?

– Ничего не делаю, – язык заплетается. Я указываю в сторону бара и лепечу. – Там моя мама. Я должна ее забрать.

Делаю первый шаг и тут же спотыкаюсь. Вовремя выставляю перед собой руки, ударяюсь ими об асфальт и устало опускаю голову.

– Так, вставай. – Парень подхватывает меня за талию. Прикасается пальцами к подбородку и тянет на себя. – И кто ты такая?

У него голубые глаза, и даже без прожекторов они такие яркие. Скулы острые, покрытые щетиной. И я загадочно улыбаюсь, представляя, как вожу по его подбородку пальцами.

– Кто ты, – повторяет он.

– Кто-то.

– Иди домой, слышишь?

– Слышу.

Я знаю, что не дойду, но соглашаюсь. Не хочу никому докучать, поэтому уверенно киваю, но неожиданно для себя подаюсь вперед и ударяюсь носом о мужскую твердую грудь.

– Черт подери, – ругается незнакомец, а я ощущаю, как играют под моими пальцами мышцы на его руках, как неровно вздымается грудная клетка. – Тебя не учили, что нельзя пить из чужих бокалов?

Зажмуриваюсь и глубоко втягиваю сладкий, мятный запах, исходящий от его тонкого поло. Слышу, как свистит ветер, и почему-то улыбаюсь. Представляю, как несусь на горках в парке аттракционов, как закидываю за голову руки, как кричу во все горло. Меня покачивает в сторону, и земля непослушно кренится на сто восемьдесят градусов, и колени предательски подгибаются, потянув за собой все мое тело.

– Прекрати уже, – приказывает незнакомец, аккуратно сжав мою талию. Поднимаю глаза и вижу его хмурые, густые брови, вижу складочку на его лбу. Почему он на меня злится? Не хочу, чтобы он злился.

– Как-то раз я прочитала статью про оленей, про то, как их загоняют на ферму и растят на убой. С тех пор я не ем мясо.

– Что? – Парень растерянно расширяет глаза. Я и сама не понимаю, что говорю. – Правда?

– Нет.

– Тогда зачем ты мне это сказала?

– Наверное, чтобы произвести впечатление.

– Обманула, чтобы заинтересовать?

– А разве не этим люди сейчас занимаются?

Теперь незнакомец и вовсе смотрит на меня так, будто я умалишенная. Он недоуменно моргает, то морщит лоб, то расслабляет, и я почему-то начинаю смеяться. Резко вздергиваю подбородок, отталкиваюсь от парня руками и порывисто взмахиваю ими.

– Я приехала сюда, чтобы не упустить свой шанс, чтобы жить дальше! – кричу я в воздух, смотрю на темные, мокрые стены, пустые переулки, чьи-то машины и невольно продолжаю слабым, хриплым голосом: – А всем плевать.

Голова гудит. Мысли несутся, несутся, и я уже ничего не понимаю, ничего не вижу. Только чувствую, как вспыхивают глаза, прикасаюсь к ним пальцами и растерянно покачиваюсь в сторону: все вокруг такое чужое, мне хочется домой.

Облокачиваюсь спиной о холодную стену и скатываюсь по ней, как по горке. Меня жутко мутит и приходится опустить голову между колен, чтобы не выблевать все, что осталось в желудке после скудного, школьного обеда. Неожиданно рядом возникает незнакомец. Он берет мою сумку, раскрывает ее, и я тут же невнятно восклицаю: «Только попробуй!» Однако парень достает мой телефон, вздыхает и набирает чей-то номер. Он говорит тихо и коротко, а я как ни пытаюсь сосредоточиться, не разбираю ни единого слова. В конце концов через пару минут он кладет сотовый обратно, во внутренний карман моего рюкзака, садится на корточки – рядом – и вздыхает. Наши лица совсем близко. Он находится в расплывчатом ореоле из питерского тумана и вечера, и все вокруг него смазано, абсолютно все, кроме этих любопытных, синих глаз и губ, и ровного носа. Парень кривит губы и отрезает:

– Свалилась на мою голову.

Но в его словах нет гнева. Скорее любопытство. Уже через пару секунд он поднимает меня на руки и несет куда-то. Я знаю, что должна сопротивляться, позвать на помощь, но даже не шевелюсь. Почему-то мне хочется верить в хороших людей. Вдруг этот человек действительно унесет меня туда, где тепло и можно успокоиться.

Не понимаю, как оказываюсь полностью прижатой к его торсу. Мои ноги крепко держатся за его туловище, руки – обрамляют шею. Мы несемся вдоль трасы на огромном, сверкающем «Харлее», и ветер жестоко избивает мою спину ледяными, сильными ударами. Почему он усадил меня перед собой? Наверное, потому что в противном случае я кубарем полечу вниз где-то посередине дороги – ворчливо отвечает та часть мозга, которая отказалась от коктейля и осталась в своем уме. Кладу голову на крепкое, широкое плечо и напеваю какую-то приевшуюся, простую мелодию. Парень смотрит на меня:

– Ты как?

Не хочу отвечать на этот глупый вопрос.

– За дорогой следи, – заплетающимся языком командую я и вижу его ухмылку. Интересно, кто этот парень? Куда мы едем? И что вообще происходит? Я задаю вопросы, но не хочу знать ответов, и потому просто бездумно плаваю в мыслях, каких-то воспоминаниях, песнях. Шепчу: стань ветром для меня – покачиваю головой в такт, выдуманный моим воображением, и также тихо продолжаю – и унеси с собой. В висках ноющая боль. Я морщусь, сильнее стискиваю плечи незнакомца и думаю: что же было в том коктейле? Улица кружится, кружится.

Интересно, сколько мы едем? Мне кажется – миллиард часов. Но проходит наверняка не больше тридцати минут. Ветер перестает хлестать спину, шум утихает, и остается только мятный сладкий запах, исходящий от незнакомца. Через пару секунд и он раскалывается на части, как небо от удара хищной, яркой молнии.

– Зои! – восклицает знакомый голос, и я недоуменно оборачиваюсь. К нам несется Саша. Он хватается руками за голову и громко, протяжно рычит: – Где ты, черт подери, была?

Не отвечаю. Мутным взглядом осматриваю фонари, коттеджи, машины и вдруг понимаю, что нахожусь около дома Регнеров. Около моего дома. Незнакомец поднимается, сжимая меня в крепких объятиях, затем отпускает и говорит:

– Она под наркотой. – Ну, просто отлично. Поднимаю глаза и испепеляю парня самым ядовитым и недовольным взглядом, на который я только способна. Однако ему плевать на мою реакцию. Он смотрит на Сашу и деловито кивает: – Позаботься о ней. Она не в себе.

Еще лучше. Сжимаю руки в кулаки, собираюсь хорошенько врезать ему по лицу – ведь о лучшем возвращении мечтать грех, – но вдруг чувствую пальцы на своем запястье.

– Что с тобой? Где ты была? – не унимается Саша. Лицо у него смазанное, а голос жутко испуганный. Он крепко обнимает меня за плечи. – Идем домой, давай. Пошли! Папа с ума сходит. Почему ты не отвечала на звонки? Почему пропала? Хотела свести всех с ума? Ох, поверь, твоего дефиле в кружевном корсете было достаточно.

Незнакомец прыскает. Я вновь бросаю на него свирепый взгляд, но невольно отмечаю, что он чертовски привлекателен в этих темных джинсах, синем поло, и смущенно забываю о том, что намеревалась сказать. Думаю, думаю, а он, кажется, уже собирается уезжать. Садится на черный байк, игнорирует прикрепленный к задней панели шлем, порывисто взводит мотор, разрывая мирную тишину диким ревом.

– Эй!

Его взгляд останавливается на мне. Брови подскакивают вверх. Понятия не имею, что сказать. Пошатываюсь, переминаясь с ноги на ногу, и отрезаю:

– Шлем надень!

Парень лишь скептически морщит лоб. Затем как-то снисходительно покачивает головой и молниеносно срывается с места, оставив меня с чувством пульсирующего недоумения где-то в висках. Поджимаю губы и пьяно шатаюсь.

– Господи, – на выдохе тянет Саша и возводит руки к небу, – какое счастье!

– В смысле?

– Он уехал.

– И что… – я вальяжно пожимаю плечами, – что в этом хорошего?

Брат цокает. Недовольно хватает меня за талию и тянет к дому. Почему-то мне кажется, что я не догадываюсь о какой-то интересной и пугающей вещи, касающейся этого знойного незнакомца, его голубых глаз и черного байка.

– Так что? Я слепая, но не пьяная.

– Что ты несешь? Где вообще была?

– В баре.

– И к чему все это?

– Ты правда хочешь узнать, что такой клуб делал в такой монашке? – я пытаюсь придать голосу свирепые нотки, но выходит как-то слабо. Мысли путаются, и мне кажется, что несу я полнейшую чушь. Устало кладу голову на костлявое плечо Саши и мямлю: – Ничего я тебе не расскажу, пока не объяснишь, что не так с тем парнем.

– Отлично: ты – пьяная, но все равно продолжаешь ставить условия, – Саша с трудом затаскивает меня на первую ступеньку и взвывает: – Зои, просто переставляй ноги.

Но я не могу их переставлять! Они заплетаются, болят и протестуют! Они хотят оказаться в теплой постели и не двигаться. Сутки.

– Расскажи про парня.

– Он дерьмовый человек. Все. Остальное завтра утром.

– Как же так? На самом интересном месте.

– Боже, да от тебя несет, как он моих носков!

Отличное сравнение. Я вдруг непроизвольно представляю Сашины носки, и мне ничего другого не остается, как наконец выпустить то, что давно рвется наружу. Меня тошнит прямо на пороге этого чудесного, зеленого коттеджа моей мечты, и я вырубаюсь.




Глава 6


Я слышу крик, вижу, как лобовое стекло превращается в сотни блестящих, безобразных осколков и вдруг падаю в ледяную воду. Она взрывается под моим телом, раскрывает объятия и тянет вниз. Все ниже и ниже – на самое дно. И сколько бы я ни пыталась шевелиться, сколько бы я ни пыталась кричать, делать хоть что-нибудь – все тщетно, будто я связана невидимыми силками, к ногам привязан мешок с булыжниками, и тонуть здесь, посреди темноты и холода – неминуемая участь. Именно то, чего я заслуживаю. Изо рта уходит последний воздух. Грудь разрывается от ужасной боли. Все тело вспыхивает, съеживается, а кислорода все так и нет. И тогда я все-таки кричу. Изо всех сил. Вода тут же проникает в горло, заставляет меня давиться, кашлять, и мне становится дико страшно от того, что, умирая, я ощущаю всю оттенки паники и ужаса, я ощущаю смерть. Маме было так же больно? Она мучилась? Не найдя ответа, я в ужасе распахиваю глаза и вдруг подрываюсь на кровати.

Лицо мокрое. Я прикасаюсь к нему пальцами и начинаю громко, тяжело дышать, будто только что пробежала несколько изнуряющих километров.

Мне жутко больно. Горло до сих пор сводит в судорогах, и я хватаюсь ладонями за шею, вспоминая, как давилась собственным криком. Паршивые кошмары. Даже если ты избавляешься от ужаса в реальной жизни, он продолжает преследовать тебя во снах, лукаво напоминая о том, что живет не вокруг нас, а в нас. В нашей голове.

Спускаю замерзшие ноги с кровати, откидываю в сторону покрывало и вижу два больших, корявых шрама на правом бедре. Отворачиваюсь и с силой прикусываю губу. Трудно поверить в то, что никакой аварии не было, когда напоминания повсюду. Даже на собственном теле. Мне почему-то хочется сорваться с места, подышать свежим воздухом, выпить ледяной воды, стать под теплый душ. Но едва я привстаю с постели, как тут же в голове что-то взрывается.

– О господи! – Я хватаюсь пальцами за лоб и стыдливо распахиваю глаза. Черт! Черт! О нет! Что я вчера натворила? Постанывая, горблюсь и неуверенно поворачиваю голову в сторону зеркала. – Господи, – вновь вырывается у меня, когда я вижу в тусклом отражении худощавое, взлохмаченное чучело. Даже в такой темноте заметно, что мое лицо смято то ли от подушки, то ли от вчерашних приключений. Во рту неприятный привкус. Я все-таки преодолеваю слабость, встаю с кровати и слабыми шажками тянусь в ванную комнату. Наверняка я лишь подтвердила, что являюсь именно тем человеком, за которого меня здесь принимают: неуравновешенной, заядлой алкоголичкой, как и моя провинциалка мать. Открываю кран с холодной водой. Лицо такое тяжелое, что мне хочется упасть им прямо в раковину.

– Доброе утро, пьянчуга! – орет голос прямо над моим ухом, и, взвизгнув, я подпрыгиваю, ударившись головой о стеклянную полочку. – Тише, тише, так ведь и весь дом разрушишь.

Поднимаю взгляд на Сашу и обиженно почесываю лоб, на котором теперь определенно появится небольшой синяк.

– Говори сразу, – хриплю я, – все очень плохо?

– Смотря, что именно ты имеешь в виду.

– Меня ненавидят?

– Прости, но тебя и до этого не особо любили. – Он начинает хохотать, а я недовольно пихаю его в бок. Отличная шутка! За такое хочется не только по животу взрезать. – Ладно-ладно, успокойся. С кем не бывает.

– Со мной, – я стыдливо закрываю руками лицо, – никогда раньше не напивалась. Никогда!

– Успокаивай себя мыслью о том, что ты не напилась, а обдолбалась…

– Замечательно.

– Тебя надули, как резиновую куклу. Ты ведь не сама наглоталась ЛСД.

– Черт, о чем я только думала? – перевожу взгляд на себя в зеркало и вижу бордовые от смущения и стыда щеки. – Все как в тумане. Я говорила с мужчиной, он заснул, я взяла его коктейль. А дальше… дальше все закружилось, и…

– Впервые принимала?

– Принимала?

– Ну, наркоту. Никогда раньше не пробовала?

Удивленно скрещиваю на груди руки и отрезаю:

– Вообще-то нет. Что за вопрос? Думаешь, если моя мать работала в клубе, я за углом школы раскуривала марихуану?

– Нет, Зои. – Саша закатывает глаза и протягивает мне две вытянутые синие таблетки: – Выпей. Станет легче. А я имел в виду то, что сейчас практически все что-то пробовали.

– И ты пробовал?

– Я – в первую очередь.

– С чего вдруг? – глотаю таблетки, запиваю водой из-под крана и вновь перевожу взгляд на брата. – Наркота идет в приложении с богатым отцом, шелковыми простынями и элитной школой?

– Не завидуй.

– Еще бы! Ведь именно о такой жизни я мечтаю.

– Сарказм свидетельствует об отсутствии чувства юмора, – так же язвительно парирует Саша и потирает веснушчатый нос. Его волосы растрепаны, под глазами темно-синие круги. Наверняка он не спал целую ночь. Может, еще и обо мне беспокоился? – По секрету: у меня есть зависимость куда более серьезная. По сравнению с ней, наркота – огромный пустяк.

Хмыкаю. Думаю, он шутит, но затем вижу за тенью улыбки какое-то странное волнение, будто бы Саша действительно не врет.

– Правда? – с любопытством пожимаю плечами. – И что за зависимость?

Брат смотрит на меня пару секунд и, кажется, вот-вот признается в том, что влечет его и пугает. Но затем его лицо озаряет вымученная улыбка и, встряхнув плечами, он отрезает:

– Прими душ. От тебя все также жутко несет какой-то дрянью.

– Спасибо.

– А чего ты ждала? Вы, мисс-само-очарование-и-что-такой-клуб-делает-в-такой-монахине, облевали мои белые конверсы! Теперь я никогда не буду с тобой милым, уж прости.

Усмехаюсь, вновь стыдливо ворчу и облокачиваюсь спиной о дверцы душевой кабинки: больше никогда не притронусь к алкоголю. Что на меня вообще нашло? Только подумать: меня ведь могли изнасиловать. Еще чуть-чуть, и… Внезапно в моей голове вспыхивает образ голубых, любопытных глаз. Почему-то становится неловко. Я хватаюсь руками за талию и задумчиво прикусываю губу: кто же это был? Почему помог мне? А я ведь даже не сказала спасибо. Пьяная дура. Хотя, возможно, сразил меня не алкоголь, а сильные руки, мужество, самоотверженность, с которой этот незнакомец сначала вырвал меня из объятий мужчины, а затем и довез до дома. И, конечно, глаза. Черт. Все в тумане, абсолютно все: и лицо того идиота, и сцена, и музыка, и танцы, но эти синие глаза… Наверное, я сошла с ума.

Саша уходит, а я виновато застилаю кровать. Затем стягиваю волосы в хвост, надеваю второй комплект школьной формы: гофрированную юбку, блузку, узкий жилет, и застенчиво замираю около двери. Смотрю на нее, будто на монстра, и нервно сжимаю, разжимаю пальцы: хочу ли я выходить? Хочу ли видеть осуждение и, возможно, разочарование? Нет, определенно не хочу. Но разве у меня есть варианты? Я подставила себя, конкретно подставила. Теперь надо исправиться и, главное, извиниться. Вот только простят ли меня?

Выхожу из комнаты, нерешительно вскидываю подбородок и вдруг слышу:

– Кость, мой телефон. – Голос Елены. Я недоуменно замираю и бросаю взгляд за спину, в сторону их спальни. – Я забыла его на тумбочке. Слышишь?

Но вряд ли он слышит. В коридоре ни души. И тогда в моей голове внезапно вспыхивает ярко-желтая лампочка: я неожиданно понимаю, с чего могу начать свои долгие и вымученные извинения. Нахожу черный, вытянутый «Блэкберри», глубоко втягиваю в легкие воздух и иду к Елене. Надеюсь, она не накинется на меня с кулаками. Или какое там оружие у богатых женщин? Длиннющие когти? Стучусь. Не дожидаюсь ответа, открываю белоснежную дверь и застываю на пороге. Идти дальше смелости не хватает.

Елена сидит на стуле перед высоким, овальным зеркалом. Она красит глаза, аккуратно выводя черные линии над ресницами, и, закончив, встречается со мной взглядом.

– Ты что-то хотела? – низким голосом интересуется она, но не оборачивается. Все так же испепеляет меня карими глазами в отражении.

– Я услышала, что вам нужен телефон, и… – кладу «Блэкберри» на столик, стоящий прямо около двери, – решила помочь. – Елена не отвечает. Продолжает смотреть на меня, молчать, и тогда я перехожу в наступление. – Я хотела извиниться. То, что произошло вчера…

– Зои.

– Но…

– Что ты делаешь? – женщина все-таки оборачивается. – Ты просишь прощения?

– Да, мне ужасно неловко, и…

– Никогда ни перед кем не извиняйся, – вновь перебивает меня Елена. Она встает со стула, нежно-розовый халат распрямляется на ее изящном, тонком теле, и я застываю, встретившись взглядом с черными, карими зрачками, полными уверенности, непоколебимости и какой-то напускной опасности, будто эта женщина способна на что угодно, лишь бы не упасть в грязь лицом. – Если ты ошиблась, будь добра – живи с этим. Но не приходи ко мне и не проси прощения. Думаешь, все изменится, едва ты покаешься? – Она хмыкает и шепчет: – Нет.

– Но мне правда жаль. Я поставила вас в неловкое положение.

– Так и есть.

– Поэтому простите.

– Зачем? – Елена подходит ко мне. Останавливается практически перед моим носом и вновь грациозно пожимает плечами. – Ты поступила так, как считала нужным.

Растерянно складываю перед собой руки. Странный разговор, и я понятия не имею, что говорить дальше. Может, просто сорваться с места и выбежать из комнаты?

– Вы… – Не знаю почему, но эта женщина внушает мне ужас. – Вы разочарованы?

Елена вдруг снисходительно выдыхает. Она поправляет темные, густые волосы и говорит:

– Возможно, однако не из-за того, о чем ты подумала.

– Вас не смутила моя поздняя вылазка?

– Нет. Я знала, что так будет. Все знали. Но меня расстроили твои слова. – Женщина возвращается к зеркалу. Садится на табурет и отрезает: – Я думала, ты сильнее, чем кажешься.

Что ж, это задевает куда больше, чем все сказанное ранее. А может, я просто разделяю ее мнение и тоже недоумеваю: когда я стала такой слабой, когда решила, что бежать от проблем – единственный выход.

Собираюсь уйти, как вдруг Елена восклицает:

– Подожди. Раз уж мы встретились и даже перекинулись парой слов… – она кривит губы и вновь оборачивается. – Во-первых, твоя одежда.

– Что с ней?

– Ее нет. То, что ты носишь – нужно срочно сменить. – Она не поясняет почему, а я не бросаюсь спорить, ведь знаю, в чем дело. – Во-вторых, уроки. Я говорила с директрисой, она записала тебя на дополнительные занятия по высшей математике, французскому, литературе и обществознанию. Будешь посещать их в зависимости от основного расписания.

– Как скажете.

– И, в-третьих, благотворительный вечер Школьного Фонда Искусств. Это традиционное мероприятие, на которое приглашаются те семьи, что числятся в комитете профсоюза и регулярно жертвуют деньги на развитие и рост лицея. – Она кивает. – То есть мы.

– И я?

– И ты. Предупреди Сашу. Он наверняка, как всегда, решил забыть и исчезнуть. Скажи, в этот раз я лично поведу его за руку. Как на первое сентября.

Она кивает, поворачивается к зеркалу, а я медленно выхожу из комнаты. Итак, отлично, из школы меня не выгнали. Интересно, почему? Еще более интересно, что я буду делать на благотворительном вечере, не имея ни гроша в кармане? И куда интересней, почему Елена не сожгла меня презрительным взглядом и не выкинула из собственного дома к чертовой матери?

Ладно. Будем считать, что мне дали второй шанс.

Я спускаюсь по лестнице, постанывая то ли от головной боли, то ли от коликов в боку: тот урод оставил парочку хороших синяков на моей талии, как вдруг вижу Константина. Он тоже меня видит и тут же, молниеносно, сводит толстые, густые брови в одну линию. Почему-то вспоминаю слова Елены и решаю не извиняться. Раз здесь такие правила, буду их соблюдать.

– Рад, что ты цела, – цедит отец и скрещивает на груди руки. – Голова болит?

– Немного.

– А что-нибудь еще?

Наверное, он имеет в виду совесть, так что я тяжело выдыхаю и киваю:

– Да, я оплошала.

– Ты ушла! Попросту сбежала! – скорее всего, в подобных ситуациях он никогда еще не был, потому что лицо у него удивленное и шокированное. – Зои, ты села на мотоцикл и укатила с незнакомым байкером! Вечером! Совсем одна!

– Издержки подросткового максимализма, – неохотно предполагаю я. – С кем не бывает.

– Это неправильно.

– Наверное.

– Впредь так не делай.

– Хорошо.

– Все? – Он пожимает плечами. – Ничего больше не скажешь?

– А что еще я могу сказать?

Константин опускает руки. Смотрит на меня разочарованно, выражая именно эту эмоцию. И неожиданно порицательно отрезает:

– Извинений было бы достаточно.

Он уходит, а я так и стою с открытым ртом, едва сдерживаясь от безумного порыва удариться головой о стену! Что за бред? Он ждал извинений? Тогда какого черта Елена их терпеть не может? Отлично! Просто замечательно.

Мы приезжаем в школу за пятнадцать минут до начала уроков, и я спокойно выдыхаю, обрадовавшись, что не буду вновь выслушивать тираду от директрисы насчет опозданий и тотального неуважения к старшим. Мы проходим около стенда с объявлениями, листовками, расписанием занятий, и я невольно останавливаюсь. На доске снимок улыбающейся девушки с кольцом в губе и сильно накрашенными глазами. Вокруг фотографий множество приклеенных маленьких листочков с пожеланиями, словами поддержки, и мне становится жутко неловко.

Похоже на мемориал.

– Кто это? – легонько пихаю Сашу в бок. – Неужели ее больше нет?

– Сложно сказать. Лиза пропала в позапрошлом месяце. С тех пор что только ее родители не делали. Бесполезно. Тело так и не нашли.

– Тело? А что, если она просто сбежала? Внешность у нее дерзкая, это кольцо в носу…

– Не думаю. Она неплохо училась, постоянно развлекалась на внешкольных вечеринках, а уходить ведь надо от чего-то, правильно? Просто так никто не исчезает.

Странно. Целый коттеджный город из богатых толстосумов, и никто не смог организовать серьезные поиски? С трудом верится. Возможно, я начиталась остросюжетной литературы, но интуиция мне подсказывает, что в таких местах люди находят все, что действительно ищут. Получается, Лиза не так уж и сильно нужна жителям этого райского местечка или же кому-то просто выгодно ее отсутствие.

– Я тут понял, что ничего о тебе не знаю, – внезапно протягивает Саша, и я вскидываю брови: интересное замечание. – Стоит это исправить.

– И каким же образом?

– Просто… поговорим, – неуверенно усмехается парень и потирает сонные, красноватые глаза. – Не знаю, как это должно происходить между сводным братом и сестрой…

– Определенно неловко.

– Точно. Значит, встретимся на большой перемене и попытаемся узнать друг о друге что-нибудь интересненькое. Звучит заманчиво!

– Ага, например, какой твой любимый фильм, любимая книга…

– Любимая поза в сексе…

Я толкаю Сашу в бок и закатываю глаза: великий шутник. А мне еще что-то рассказывал про сарказм. Возможно, это напускное, но я определенно влюблена в легкое отношение парня к жизни. Бороться с проблемами через улыбку – самый классный способ. Мне проще закрыться в себе, выстроить стены, абстрагироваться и не вылазить наружу. Саша же совсем другой, и я бы хотела перенять у него этот странный оптимизм. Кажется, идти по жизни и улыбаться гораздо приятнее, чем горбить спину и изнывать от одиночества.

Мы прощаемся возле гигантского розария. Я провожаю брата взглядом, поправляю ремень сумки и только делаю один шаг в сторону, как тут же оказываюсь прижатой спиной к ледяной, твердой поверхности стены.

– Доброе утро.

Поднимаю взгляд и едва сдерживаюсь от порыва закричать со всей мощи, когда замечаю опасную улыбку, копну густых волос и знакомую уже мне зубочистку в белоснежных зубах.

– Я не хочу опоздать, – выпрямляюсь и пытаюсь выглядеть решительно, словно не боюсь этого парня и не мечтаю сейчас сорваться с места и унестись как можно дальше. Однако вряд ли мой голос внушает опасность. Вместо того чтобы отойти в сторону, Дима лишь подходит ближе, и я чувствую запах сигарет, исходящий от его дорогой одежды.

– Не хочешь меня отблагодарить? – мурлычет он.

– Корсет мог бы отыскать получше.

– Опять лжешь. Я же видел, как тебе понравилось дефилировать в нем.

– Ты ошибаешься.

– Я редко ошибаюсь. – Дима разминает плечи и оценивающе пробегает по мне взглядом. Останавливается где-то на бедрах, хмыкает и тянет: – Какое на тебе будет платье?

– Что прости? – Наши глаза встречаются, и я буквально ощущаю, как внутри сжимаются все органы. Мне определенно не нравится этот человек. Я чувствую, он хочет от меня того, что я не смогу ему дать, и это сводит с ума, безумно пугает, ведь всем известно: Дима берет все, что желает, без проблем и без разборок. – Какое еще платье?

– Которое ты наденешь на благотворительный вечер. Пусть оно будет нежно-розовым.

– К счастью, тебя это не касается.

– Мы идем вместе.

Я едва не давлюсь собственным удивлением. Что? Вскидываю брови и неожиданно для себя усмехаюсь.

– Нет. Это вряд ли.

– Вряд ли бы ты осталась в школе, если бы я не поговорил с директрисой, – холодно чеканит парень и тут же улыбается, будто способен и радоваться, и злиться одновременно. – А вечер не обсуждается.

– С какой стати? – теперь я действительно чувствую ярость. – Я не хочу идти с тобой.

– Зато я этого хочу.

– С чего вдруг? Ты же собирался стереть меня в порошок, – я язвительно вскидываю брови и решительно подаюсь вперед, – что изменилось?

Дима игнорирует мое недоумение. Вынимает изо рта зубочистку и шепчет:

– Ты сделаешь так, как я скажу. Ты должна мне.

Меня буквально трясет от его уверенности, от его невозмутимого голоса и самодовольной улыбки. И, вместо того чтобы согласиться и продлить себе жизнь, я вновь рычу:

– Катись к черту.

Срываюсь с места, однако затем охаю и грубо отпружиниваю назад. Парень нависает надо мной будто грозовая туча, но на сей раз я не вижу в его глазах былого самообладания. Одной рукой он преграждает мне путь, другой – хватает подбородок. Он сжимает его так сильно, что мне становится больно, и я испуганно вскрикиваю.

– Отпусти!

– Ты портишь себе жизнь, маленькая лгунья. Не рискуй так, иначе мне придется изуродовать твое милое личико.

– Я не боюсь тебя.

– А стоило бы.

Дима грубо выпускает мой подбородок из оков, и я так сильно ударяюсь головой о стену, что стискиваю губы. Ошеломленно наблюдаю за его невозмутимой, кривой улыбкой и упрямо сдерживаю истерику. Все в порядке. Он тебя не тронет. Он не посмеет. Но внутри сгораю от страха. Что это было? Парень уходит, изящно переставляя ноги, а я так и стою, прижавшись к стене, соображая, что мне теперь делать. Сменить школу? Черт. Протираю руками вспотевшее лицо и с силой прикусываю губу.

Никогда не думала, что есть люди похуже наркоманов и заядлых алкоголиков. Видимо, от отребья отталкивает внешность, а от людей, подобных Диме, – природная натура. Если первые скатываются вниз благодаря своей бедности и нищете, то вторые – осознанно выбирают тот или иной способ существования. И факт, что Дима полностью отдает себе отчет во всех своих поступках, не просто пугает, он повергает в безумный ужас, ведь отыскать кого-то хуже психа, прекрасно понимающего, что никто не сможет ему ничего сделать, – вряд ли получится.

Я врываюсь в кабинет литературы со звонком. Евгений Петрович кивает, чтобы я как можно быстрее уселась на место, а затем говорит на весь класс:

– Мы становимся крепче там, где ломаемся. Чьи слова?

– Пушкина, – смеется кто-то с задних рядов.

– Еще варианты?

– Толстого?

– И снова промах. Автору присудили Нобелевскую премию по литературе! Сам писатель не смог присутствовать на вручении, но тем не менее зачитывалась его лекция, в которой говорилось, что «творчество – это в лучшем случае одиночество».

– Хемингуэй, – неохотно отрезает женский голос со второй парты, и я удивленно вскидываю брови. Миловидная блондинка – та самая, что талантливо вешала мне лапшу на уши в ду?ше, – пожимает плечами и повторяет: – Эрнест Хемингуэй. «Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую бы незаслуженно помнили».

– Отлично, Софья! – радуется учитель. Он гордо кивает и с интересом осматривает весь класс. Глаза у него бешено бегают от одного ряда к другому, выискивают провинившихся, и вдруг останавливаются на мне. У меня в желудке все скручивается. Я интуитивно ощущаю нечто паршивое. – В начале карьеры Эрнест не был популярен. Он всего лишь неплохо писал и горячо мечтал о славе. В конце концов Хемингуэй, сам того не ведая, воспользовался замечательным советом Антона Павловича Чехова: краткость сестра таланта. То есть: чем меньше слов – тем лучше! Вот, например, Зои, – непроизвольно выпрямляю спину, – опиши Софию одним словом.

– Одним?

Блондинка поворачивает ко мне свое идеально-ровное, ангельское лицо и пожимает плечами: мол, давай, рискни. А у меня, как назло, в голове вертятся лишь едкие замечания, по типу: ненастоящая, лживая, искусственная, сделанная, подлая. Я неуверенно откашливаюсь, пытаясь выиграть себе хотя бы пару секунд, туго соображая, что же такое можно сказать о человеке, едва его зная, но уже успев тотально в нем разочароваться.

– Возможно… – нервно прикусываю губу. Будь вежливой, Зои. Не стоит при всем классе обзывать блондинку лживой лицемеркой или пустоголовой дурой. – Возможно, начитанная?

– Интересно, – кивает Евгений Петрович. – Принимается! Теперь твоя очередь, София.

Девушка особо долго не думает. Поправляет медовые, густые волосы и восклицает:

– Чужая.

По классу проносятся одобряющие возгласы, посвистывания, и я задето хмыкаю, изо всех сил стараясь скрыть в себе эмоции и не выставить напоказ дикую обиду. Смотрю на довольную блондинку, вижу, как она снисходительно пожимает плечами, мол, извини, и буквально сгораю от желания хорошенько врезать ей прямо по идеально загорелому лицу. И вроде, что такого в этом безобидном прилагательном? Это ведь даже не ругательство, не едкость. Но меня будто кольнули в самое сердце. Приходится пересмотреть свои взгляды на многие вещи, и прежде всего на то, что миловидная София, прекрасное, чудное создание с медовыми волосами и длинными, пышными ресницами, – не такая уж и пустоголовая блондинка, как может показаться на первый взгляд. Несмотря на внешность, она отлично соображает и сумела вывести меня из себя, сказав лишь одно крошечное слово. Точный выстрел.

– Тише, тише, – командует учитель. Он широко разводит руки в стороны и прищуривает серые глаза, – это еще не все. Теперь я предлагаю каждому из вас написать на листочке лишь одно слово. Одно! Пусть оно выражает то, что вы сейчас чувствуете. То, что волнует вас или гложет. Станьте поэтами на несколько минут, – он раскладывает разноцветные листочки на парты и воодушевленно улыбается, – представьте, что от данного слова зависит все ваше настроение на дни, недели вперед!

– И что мы за это получим?

– Вы получите незабываемые впечатления, – саркастически отвечает на чью-то реплику Евгений Петрович и плюхается на кожаное учительское сиденье.

Кладу перед собой синий квадратик, достаю ручку и задумчиво осматриваюсь: интересно, только я понятия не имею, что писать? Класс просторный, светлый, с огромными стеклянными окнами во весь мой рост, но я все равно не могу нормально дышать. Такое чувство, будто после приезда я разучилась дышать полной грудью, словно после смерти мамы кислород потерял всякую ценность.

Через несколько минут Евгений Петрович собирает у нас листочки и тасует их, будто с десяток лет является самым заядлым картежником Санкт-Петербурга. Затем он облокачивается спиной о стол и говорит:

– А теперь самое интересное. – Его пальцы переворачивают первый розовый квадратик, и я чувствую, как вся моя кровь приливает к лицу. Господи, неужели он собирается читать их вслух? – Математика? Очень интересная заметка. Да-а-альше, танцы. ЕГЭ. Нирвана. Надеюсь, вы имели в виду группу. Тачка. Сестра. Карибы. Пенис – хм! О, а тут у нас что? – учитель широко улыбается и показывает всему классу, нарисованное на листочке кривое сердце. – Осторожно, кто-то среди вас безумно влюблен! – Ребята смеются. Я тоже усмехаюсь, однако не выпускаю из пальцев края стула. Так и тянет сорваться с места. О чем я только думала? Надо было написать какую-нибудь чушь, как, впрочем, все и сделали. Смотрю на то, как учитель переворачивает очередной листочек, на этот раз синий, и слышу, – мама.

У меня земля из-под ног исчезает. Я растерянно хмурю лоб и пытаюсь выглядеть как можно проще, но уверена, что каждый из одноклассников понял, кому именно принадлежит данный тупой квадратик.

– Лето. – Откашлявшись, восклицает Евгений Петрович. Я благодарна ему за то, что он не акцентирует внимания и продолжает пытку, иначе мы бы так и сидели в тишине до конца этого треклятого урока. – Бугатти. Еще один Бугатти. – Два коренастых парня пожимают друг другу руки. – Экзамены. Самоубийство – притворюсь, что этого я не заметил. Диета. Одиночество…

Учитель увлеченно читает дальше, а я непроизвольно замечаю, как вздрагивают плечи Софьи. Что? Медовая королева вместо SPA и солярия написала – одиночество? Не может быть. Удивленно вскидываю брови и вижу, как девушка кидает на меня настороженный взгляд. Она тут же отводит его в сторону, натянуто улыбается какой-то жирноватой брюнетке, но меня не обмануть. Записка действительно блондинки! Как же так? Неожиданно я понимаю, что не только меня подловили и обманом вынудили сознаться в чем-то важном. Возможно, не только я страдаю от чрезмерной доверчивости.

– «Может, сегодня счастье мне улыбнется, – торжественно цитирует учитель и бросает карточки к себе на стол. – День на день не приходится». Откуда строки? – На этот раз молчат все, включая Софию, хотя интуиция мне подсказывает, что блондинка отлично знает ответ. – «Старик и море»! Записали тему в тетради и приготовились к долгому путешествию с кубинским рыбаком – Сантьяго.

Остаток урока внимательно слушаю Евгения Петровича. Он рассказывает безумно интересно, а для занятий по литературе интерес, пожалуй, самое главное. Со звонком скидываю в сумку тетради, учебник, ручки и неуверенно бреду к учительскому столу. Преподаватель складывает все наши записки в верхний выдвижной шкафчик, затем кивает какой-то девочке и наконец переводит взгляд на меня. Его брови ползут вверх.

– Что-то случилось, Зои?

– Нет. – Смущенно улыбаюсь. – Я насчет дополнительных занятий.

– О да, точно! Вспомнил. Обычно я встречаюсь с ребятами раз, два в месяц. Не больше. Так что это никак не повредит твоему расписанию, не волнуйся. Мы уже выбрали несколько историй. Найдешь полный список на сайте лицея в разделе «Книжный день». Справишься?

– Конечно.

– Отлично. Сейчас мы взялись за Стивена Чбоски. Слышала о таком?

– Нет, к сожалению. – Мне внезапно становится жутко неловко, и я почему-то решаю оправдаться: – У нас библиотека в прошлой школе была очень маленькой.

– Не страшно. Думаю, ты его оценишь. Мы не работаем по программе лицея, пытаемся расширить кругозор. – Евгений Петрович почесывает шею и криво улыбается: – Ты ведь не собиралась засесть с Толстым и Гоголем, правда?

– Нет!

– Отлично! Следующий сбор через две недели. Напиши по книге эссе и составь короткий план. Договорились?

– Конечно. – Мы улыбаемся друг другу, и я вдохновленно шествую к выходу. Паршиво, конечно, что единственный человек, не попытавшийся вонзить в меня свои толстенные когти, учитель по литературе. Однако полное отсутствие союзников тоже не оставило бы меня равнодушной. Поэтому буду радоваться тому, что имею.

Выхожу из кабинета и вдруг вижу Сашу с каким-то кучерявым парнем около кожаного, черного дивана. Они оживленно болтают, эмоционально рассекают руками воздух, и что-то мне подсказывает, что тема для разговора у них отнюдь не веселая. Я подхожу к ним и недоуменно вскидываю брови:

– Все в порядке?

Светлый парень собирается открыть рот, как вдруг Саша нагло его перебивает:

– Конечно.

Они смотрят друг на друга немного дольше, чем положено, а затем со вздохом опускают одинаковые, худоватые плечи. Я хмурюсь.

– В чем дело?

– Как прошла литература? – вопросом на вопрос отвечает брат. Он подходит ко мне и заграждает друга тонкой спиной, но я все равно замечаю, как кучерявый парень закатывает серые глаза к потолку и цокает. – Не уснула?

– Да нет. Было даже весело. Я – Зои.

– Ярый.

Недоуменно переспрашиваю:

– Ярый?

– Да. – У кучерявого парня пухлый, смешной нос и толстые брови. Он небольшого роста, хлюпкий, но выглядит гораздо старше Саши, возможно, из-за слегка заросшего подбородка. – Вообще меня зовут Ярослав. Но это не имя, а клеймо какое-то.

– Чудесная логика. Вы в одном классе?

– К счастью.

Саша усмехается, поправляет ремень кожаной коричневой сумки, а я невольно замечаю, как сильно у него покраснела шея. Буквально горит красными пятнами.

– Тебе плохо? Ты весь пылаешь.

– Нет, – он отмахивается от меня ладонями, – что ты выдумываешь?

Но я вижу: творится нечто неладное. Сашу жутко трясет. Мне определенно не по душе его состояние, которое вот-вот да разорвет его на части. И поэтому я решительно стискиваю зубы, собираясь вытащить из него ответы любым способом. Однако внезапно над нашими головами разносится протяжный, неприятный звон, и брат вздыхает.

– Мы ведь увидимся на большой перемене?

– Конечно. Почему нет? Встретимся здесь же, договорились?

Он кивает. Убегает с другом в сторону второго этажа, а я не двигаюсь с места. Думаю, что так сильно его напугало? Почему он не сказал мне правду? Эти вопросы не покидают мою голову ни на одном из последующих уроков, и я испуганно слежу за часами, ожидая большой перемены со странным, неприятным ощущением. Интуиция приказывает сорваться с места и увидеть Сашу прямо сейчас. Однако я не прислушиваюсь. Высиживаю сначала французский, потом биологию, затем химию и сгораю от любопытства, отсчитывая каждую секунду во время истории. Будто одержимая.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=54886506) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.