Наследство племени готов

Наследство племени готов
Ольга Баскова


Артефакт & Детектив
Царица Федея, правительница племени готов, была отважной воительницей, но ее погубила страсть к прекрасному юноше. После смерти Федеи вместе с нею были погребены бесценные сокровища… Солдаты Третьего рейха были готовы на все, чтобы завладеть наследством готов, но следы большого черного чемодана, вывезенного из Керченского музея, потерялись в окрестностях станицы Безымянной в партизанском отряде… Дед частного детектива Виталия много лет назад работал в НКВД и занимался поисками того самого черного чемодана с сокровищами готов. Возможно, именно из-за него девяностолетнего деда и убили…





Ольга Баскова

Наследство племени готов



© Баскова О., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019




Предисловие



Крым, I век н. э.

Давно это было, так давно, что многие считают эти события почти легендарными.

Однажды к Крымскому полуострову причалили три деревянных корабля. Высокие крепкие люди с жесткими белыми волосами и голубыми глазами, в льняных одеждах, со стальными мечами и доспехами, сошли на берег, всем своим видом показывая, что они собираются обосноваться здесь надолго. И действительно, готы – их так называли – основали свое царство в высоких неприступных горах Мангупа, защищавших его, как крепостные стены, и стали расширять поселение, совершая грабительские походы на соседей.

Не только мужчины, но и женщины – высокие голубоглазые амазонки – прекрасно владели оружием. Да, драться на тяжелых мечах многим из них было не под силу (хотя им ничего не стоило изрубить противника секирами), но в стрельбе из лука или метании дротиков многие превзошли своих мужей.

И свершилось чудо! Чужеземцы, не щадившие в своих нападениях ни стариков, ни детей, заставили себя бояться. Они уничтожили Скифское царство, отогнали римлян, прочно укрепившись на благословенном полуострове. Набеги принесли им столько золота, сколько они никогда не видели. Знать хранила его в своих сундуках, нисколько не дорожа сокровищами. Кладовые готских царей ломились от золота и драгоценных камней.

Насытившись кровавыми походами, готы немного расслабились, начали укреплять дома, распахивать земли, разводить скот, в мгновение ока превратившись в мирных жителей. Однако соседи, изгнанные с насиженных мест, не собирались просто так сдавать свои позиции. Они выждали удобный момент, когда царь готов, умный и храбрый воин, внезапно умер, сраженный тяжелой болезнью, и напали на германцев, угрожая изгнанием с насиженных земель.

Знатный гот Филомер созвал всех на военный совет.

– Мы должны выбрать нового предводителя, – сказал он и осмотрел хмурых мужчин и суровых женщин. – Помните: новый царь должен быть таким же доблестным, как покойник. Есть ли среди нашего народа достойные трона?

Все молчали. Готы не были честолюбивыми. Они прекрасно понимали, что от качеств их избранника зависит судьба всего царства.

– Что же вы молчите? – спросил Филомер. – Разве среди нас нет достойного?

– О великий царь, позволь сказать слово, – вперед вышла стройная, тонкая, как тростинка, Миломена. – Мы всегда выбирали мужчин, но среди нас, женщин, тоже были великие воительницы. Одна из них сейчас стоит рядом со мной. Клянусь, нам не найти лучшей королевы.

Филомер близоруко сощурил серо-голубые глаза. Возле Миломены стояла прекрасная девушка, гибкая, как лоза, высокая, изящная, с роскошными белыми волосами, тяжелыми волнами спадавшими на плечи. Ее красивая рука с длинными пальцами и миндалевидными розовыми ногтями сжимала рукоятку кинжала, привязанного к поясу. Одежда из белого льна плотно облегала стройную фигуру. Благородное лицо с тонкими чертами выражало готовность отдать жизнь за свой народ.

– Федея? – удивился он. – Почему именно Федея?

– Во-первых, она мудра, царь, как змея, во-вторых, ловка, как серна, в-третьих, храбра и мужественна, как орлица, – отозвалась Миломена. – Поверь мне, она достойна трона.

– Что вы думаете, воины? – спросил знатный гот.

Все загалдели, закивали золотистыми головами.

– Быть Федее царицей! – крикнул самый старый седовласый воин, и ему все вторили:

– Федею царицей!

– Будь по-вашему, – решил Филомер и посмотрел на гордую девушку.

Красавица Федея вышла вперед и низко поклонилась людям. В этом поклоне было все: и благодарность, и обещание защитить народ, и готовность сложить за него гордую голову.

– Завтра мы выходим в поход. – Белесые дугообразные брови сомкнулись возле переносицы, аквамариновые глаза заметали молнии. В одно мгновение изящная девушка преобразилась в строгую амазонку. – Нужно изгнать врага с наших земель.

Воины ответили ей боевым кличем. Предложение новой царицы пришлось по нраву.

На следующий день войско царицы выступило в поход.

Федея скакала на гнедой лошади с белым пятном на лбу, в царской сбруе. Увидев вражеское войско, царица закричала:

– Вперед! – и понеслась, как вихрь, на испуганных римлян.

Словно богиня смерти, разила она их стрелами, и римляне отошли, оставили захваченные земли.

– Слава царице! – раздалось со всех сторон.

Она снова низко поклонилась народу:

– И вам слава, доблестные воины!

Вечером уставшая Федея вернулась во дворец, прилепившийся, как гнездо ласточки, к вершине горы. Там, в тишине просторной комнаты, она примерила дары, принесенные ей благодарными готами. В сундуке были золотые длинные массивные серьги, браслеты, кольца, цепочки и прекрасная диадема, украшенная сердоликами и зернышками граната. Пламя огня заиграло на гранях камней, и они, переливаясь, напомнили ей слезы, смешанные с кровью.

Федея примерила диадему. О, как шла ей эта корона!

«Жаль, не могу надевать ее в бою», – подумала девушка и уложила ее в сундук.

Завтра ее народ ждал еще один бой. И послезавтра… И много-много дней подряд.

Готы поражались новой царице. Казалось, она не знала ни страха, ни усталости, несясь на боевой лошади с дротиком или луком в руках. И отступали враги, трепетали при ее имени.

Вечером, возвращаясь в свои покои, Федея снова надевала диадему, любуясь ею. Надела она ее и тогда, когда пришли послы с просьбой заключить мир.

– Не верь им, – шептал Филомер. – Они хитры и коварны.

– Но мой народ достаточно навоевался, – возразила царица. – Мы забросили поля, скотину, дома. Скоро нам нечего будет есть. Золото – это, конечно, хорошо. Но разве можно питаться одним лишь золотом? Заключим перемирие, а потом посмотрим, что делать дальше. Наш город достаточно укреплен, нас не возьмешь врасплох. Проверьте на прочность крепостные ворота.

Филомер низко склонил голову, внутренне не соглашаясь с правительницей и в то же время осознавая ее правоту. После кровопролитных боев готы всегда возвращались к мирной жизни.

– Ты права, царица, – шепнул ей молодой красивый воин Ламех, – нет тебя мудрее и краше. Как впервые увидел тебя, потерял покой. Любовь поселилась в моем сердце. Хочешь – вырви его и возьми себе. – Первый раз царице говорили такие слова. Она внимательно посмотрела на юношу и почувствовала, как бледные щеки залились краской.

Ответная стрела любви пронзила ее сердечко.

С той поры проводили они вдвоем долгие ночи. После жарких объятий, поцелуев и любовных клятв осторожно просил Ламех, чтобы она назвала его царем, но Федея не соглашалась.

– Царя выбирает народ, – возражала она ему.

– Но ты царица, прикажи своему народу. – Его лицо становилось мрачным, и Федея ласково погладила его румяные щеки.

– Разве тебе недостаточно любви царицы? И потом, кто знает, может быть, ты станешь царствовать после меня.

– Не говори так, любовь моя! – отвечал он печально, и влюбленная женщина не слышала фальши в его словах.

Шло время. Вот уже три месяца готы не знали сражений. Зазеленели распаханные поля, на них паслись тучные коровы. Колосилась пшеница, отливая на солнце золотом. Царица радовалась тишине и не знала, что против нее зреет заговор.

Ламех, оскорбленный ее отказом, тайком перешел в стан врага. Ему пообещали богатство и высокую должность. За это он согласился предать Федею, открыв ночью крепостные ворота. И вот однажды, когда готы мирно спали, послышались крики, лязг мечей, свист стрел.

Растерянный Филомер вбежал в покои царицы.

– Беда, Федея! – закричал он. – На нас напали! Кто-то открыл ворота!

– Ламех! – Не увидев рядом возлюбленного, мудрая царица все поняла.

Честолюбивый юноша решил добиться своего неправедным путем.

– Готовьтесь к бою, – приказала она, быстро накинула одежду, надела шлем на белокурую голову, взяла в руки лук и вышла из дворца.

И снова мужественная женщина разила врагов, и дрогнули они, но вдруг перед ней возник Ламех на белоснежном коне, и она опустила оружие.

– Предатель! – Царица натянула тетиву лука, но римский воин, воспользовавшись ее замешательством, нанес женщине смертельный удар в грудь.

Федея упала, как подрезанный серпом колос, обагряя землю кровью, и лишь посиневшие губы прошептали:

– Вперед!

Храбро сражались ее воины. Римлянам не удалось захватить их врасплох.

Когда закончился бой, все увидели царицу, лежавшую на земле в белой одежде, пропитанной кровью. Филомер пал перед ней на колени и произнес дрожащим голосом:

– Ты была настоящая царица.

Ее решили похоронить на следующий день, вечером.

Когда на город спустились летние сумерки, свет множества факелов прорезал темноту. Жители города медленно шли к главной дворцовой площади, к погребальному костру.

По традиции готы хоронили знатных людей вместе с украшениями, и драгоценности царицы уже лежали вокруг костра в больших каменных чашах. Воины подходили к костру и складывали горками надломленное оружие, женщины ставили рядом красивые глиняные сосуды, украшенные искусным орнаментом. Возле деревянного столба стояла урна для праха царицы.

Траурная процессия тихо и печально запела.

Носилки с царицей Федеей, убранной полевыми цветами, словно парили над землей. Хмурые воины поставили их на верх погребального костра и принялись раздувать пламя. Оно вспыхнуло неожиданно, словно пытаясь достать до неба, и носилки с царицей исчезли в стихии огня.

Когда все закончилось, люди в белых одеждах собрали прах, наполнили им урну, опустили ее в глубокую яму вместе с драгоценностями, среди которых, конечно, была ее любимая диадема. И никто из них не ведал, что в 1926 году житель села Марфовка Семен Нешев, добывая камень, наткнется на захоронение, найдет сокровища, потревожив прах царицы, и решит передать их в музей, а потом сильные мира сего будут ломать головы, как заполучить драгоценности великой царицы Федеи, оставляя за собой кровь и слезы – точь-в-точь как камни в ее любимой диадеме.




Глава 1



Берлин, 1941 год

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер снял круглые очки, тщательно протер запотевшие стекла и снова надел.

Сегодня ему сообщили новость, которая могла поменять все, исполнить сокровенные желания его обожаемого фюрера.

Да, самым сокровенным желанием его фюрера было взять Крым и Севастополь.

Он даже сказал: «Без Крыма и Севастополя война не имеет смысла».

И эти слова были понятны для настоящих арийцев.

Гитлер хотел вернуть земли, на которых когда-то жили германские племена.

И вот доблестные немецкие войска подходили к Крымскому полуострову. Не сегодня завтра они доберутся до Керчи. До Керчи…

При мысли об этом маленьком курортном городке, в котором он не был ни разу в жизни, узкие монгольские глаза Гиммлера увлажнились, тонкие губы сложились в некое подобие улыбки.

Мечта всей его жизни, казалось, еще никогда не была так близка к осуществлению. Мечта всей жизни… Он никогда и не скрывал ее. Некоторые не разделяли его взгляды и смеялись над мечтой. А он был уверен, что за тысячи лет до Древнего Египта на земле существовала цивилизация совершенных полубогов-полулюдей – ариев.

Они обладали тайными знаниями, изучили законы природы и могли повелевать всем. Но во время Всемирного потопа арии покинули свою страну. Может быть, их потомки живут на Тибете, в Гималаях…. Может быть… Арии создали все великие достижения человечества. Их потомки, германцы, запятнали себя тем, что скрещивались, как животные, с низшими расами. Но все еще можно поправить. Можно создать истинных арийцев.

Для этого потребуется время – что ж, подождем. Немцы и так долго ждали. Он и его последователи возродят расу. У нее будет своя религия и свои реликвии.

К сожалению, реликвии разбросаны по свету, но когда немцы завладеют всем миром, они вернут все, что когда-то принадлежало их предкам.

В Керченском историко-археологическом музее хранились бесценные артефакты – украшения готской царицы Федеи, в том числе ее знаменитая диадема. Готы – предки арийцев. Следовательно, сокровища должны находиться в Германии. Так думал и его фюрер.

Однажды в Берлине Гитлер посетил выставку, где находилась коллекция из Керченского музея, и потерял дар речи, увидев прекрасную диадему царицы Федеи, из чистого золота, инкрустированного сердоликами и гранатами.

Тогда несостоявшийся художник Адольф Гитлер поклялся, что эти сокровища будут принадлежать Германии. Он обязательно создаст музей, лучше Лувра, где эта коллекция займет почетное место. Именно ей суждено стать символом превосходства арийского духа в искусстве. И это справедливо. Мудрый фюрер избирательно подходил к артефактам.

Постучав карандашом по чистому листу бумаги, Гиммлер вздохнул и вызвал своего адъютанта Фридриха Хосбаха, служившего ему верой и правдой.

На счастье адъютанта, Генрих, о котором говорили как о полубоге, все же не умел читать мыслей и потому не знал, что Хосбах выслуживался перед ним больше из страха за свою жизнь, чем из-за арийских идеалов. Он уже давно считал шефа безжалостным человеком, злым духом фюрера и, будь его воля, бежал бы без оглядки, но вездесущие псы Гиммлера отыскали бы его даже на краю света.

Войдя в кабинет, адъютант выдавил улыбку, стараясь не смотреть в глаза-буравчики Генриха, казалось, просвечивавшие насквозь, как рентгеновские лучи. Он вскинул худую руку в традиционном приветствии, и Гиммлер, ответив, сурово кивнул:

– Вам известна обстановка на фронте, Хосбах?

Адъютант порадовался, что изучил все сводки.

– Войска великой Германии подходят к Крыму. Скоро мы будем владеть Черным морем.

– Вы хороший солдат, Хосбах, – отозвался рейхсфюрер, и его круглое лицо приняло гордое, торжественное выражение. – Я хочу, чтобы вы немедленно занялись созданием зондеркоманды, куда бы вошли только наши самые лучшие солдаты. – Продолговатое лицо Хосбаха не изменилось, в голубых глазах не вспыхнул интерес. Он, как настоящий солдат Рейха, стоял по струнке и внимательно слушал своего начальника. – Диверсионная группа должна оказаться в Керчи раньше, чем туда войдут наши войска.

Гиммлер встал и подошел к окну, глядя на серый мокрый асфальт.

Нудный дождь зарядил с утра, но и ему не удалось испортить настроения рейхсфюрера.

– Вы слышали, Хосбах? Раньше, чем наши войска. Поэтому я и подчеркиваю: нам нужны самые лучшие люди.

– Так, господин рейхсфюрер, – наклонил голову Фридрих. – Я понял: самые лучшие люди.

– Они должны захватить Керченский историко-археологический музей. Я надеюсь, что при достаточной расторопности это произойдет не позже, чем через два дня. Вы догадываетесь, для чего мне нужен Керченский музей? – Гиммлер знал, что его подчиненный не столь образован и вряд ли слышал о сокровищах готов, которые по иронии – именно по иронии судьбы – оказались в Советском Союзе.

– Нет, господин рейхсфюрер, – отчеканил Фридрих, не сводя с шефа преданных голубых глаз.

– В этом музее находятся сокровища, принадлежащие Великой Германии, – пояснил Гиммлер, слегка раздражаясь. – Задача зондеркоманды – захватить их как можно скорее. Видите ли, Фридрих, советское командование тоже знает им цену, поэтому, думаю, оно поторопится вывезти их из города. Мы не можем это допустить. Сейчас я приготовлю приказ, в котором буду говорить как и о награждении, если группа выполнит задание, так и о наказании. Если наши люди окажутся в Керчи после того, как сокровища эвакуируют, их ждет самое суровое наказание – расстрел. Да-да, я не оговорился. Эти ценности очень важны для Великой Германии.

– Слушаюсь, господин рейхсфюрер! – Фридрих щелкнул каблуками и вышел из кабинета.

Гиммлер снова снял очки, положил их на стол и потер руки. Он не сомневался, что его приказ будет выполнен. Они завладеют сокровищами. Сокровищами, которые всегда принадлежали им, германцам.

Поглощенный честолюбивыми мечтами, он тихонько рассмеялся и пригладил жидкие темные волосы.

Все его друзья и соратники считали, что Гиммлер обладал магическими знаниями и умел предсказывать будущее, однако они ошибались. Рейхсфюрер был обычным человеком, а вовсе не полубогом и поэтому не знал, что зондеркоманда вовремя попадет в Керчь, но его приказа не выполнит: сокровища будут увезены раньше.

Увезены в неизвестном направлении.




Глава 2



Белогорск, наши дни

Когда зазвонил будильник, противно и настойчиво, как всегда, Виталий Громов хлопнул его подушкой и, протирая заспанные глаза, поднялся и потянулся, кряхтя.

Вдруг, посмотрев на занавески ядовито-зеленого цвета – вот уже много лет он собирался поменять их, да все не хватало времени из-за проклятой работы (ну ничего, теперь точно поменяет), – Виталий ударил кулаком по кровати и расхохотался.

Вчера начальник наконец-то подписал заявление об увольнении, и капитан полиции Виталий Громов, в послужном списке которого значилось три громких раскрытых уголовных дела, отправился в свободное плавание.

Громов улыбнулся, вспомнив, как товарищ полковник сообщил ему, что он не прошел аттестацию.

Оба прекрасно понимали, что это неправда, что на его место метил племянник начальника криминальной полиции, вчерашний студент, которому дядя обещал теплое местечко. И хотя это место вовсе не было теплым – у Громова хватало головной боли, – Виталий знал, как работают некоторые «блатники».

Спору нет, среди них иногда попадались порядочные люди, старавшиеся не оставать от коллег, однако были и наглецы, редко посещавшие работу и державшие пальцы веером.

Кто займет место Громова, Виталия не интересовало. Пусть об этом беспокоится начальство. Он уже решил, чем будет заниматься дальше.

Раз государство не запрещает открывать частные детективные агентства, Громов попытается вклиниться в эту пока не очень заполненную нишу. Молодой человек даже присмотрел офис. Конечно, аренда обойдется ему недешево, но не принимать же посетителей в своей квартире. Собственный офис всегда придает солидность его нанимателю.

Что бы такое внести в дизайн, чтобы было еще солиднее? Виталий запустил руку в густые пшеничные волосы – этакую курчавую шапку, которая всегда трудно поддавалась расчесыванию, – и потянулся за джинсами, небрежно брошенными на стуле, собираясь принять душ и позавтракать, когда смартфон разразился мелодией Бетховена – фрагментом из «Лунной сонаты», так любимой его дядей Вадимом Сергеевичем Воронцовым, готовым слушать ее ежедневно часами.

Круглое розовощекое лицо Громова озарилось лучезарной улыбкой.

Дядя был для него всем, он взял Виталика к себе, когда его родители – военные врачи – погибли в Афганистане. Тогда еще была жива тетя Лиля, его жена, заменившая Громову мать, очень добрая, хлебосольная женщина, напоминавшая казачек: высокая, стройная, с толстой косой, оплетавшей голову. Их дочь, Света, походила на мать как две капли воды, сын Леня пошел в отца: те же льняные волосы, белая кожа, курносый нос, усыпанный мелкими шоколадными веснушками, пухлые губы и зеленые бирюзовые глаза.

Тетя Лиля никогда не подчеркивала разницу между родными детьми и племянником, и двоюродные братья и сестра чувствовали себя родными.

Дядя Вадик несколько раз предлагал Виталику, чтобы тот называл их с Лилей отцом и матерью, и мальчик честно пытался пару раз выговорить сокровенные слова, однако у него ничего не получилось. Большая фотография родителей, молодых и красивых, стоявшая на комоде, мешала это сделать.

Нет, Вадим и Лиля – люди родные, спору нет, но не настоящие папа и мама. Об этом и сказал им Виталик, и Воронцовы поняли, не стали настаивать и ничуть не изменили своего отношения к племяннику. Виталий провел пальцем по большому экрану смартфона:

– Да, дядя Вадим!

– О, он уже не спит! – раздался бас Воронцова, и вся квартира будто наполнилась светлой музыкой. – Молодец! Я думал, дрыхнешь. Ты же теперь безработный.

– Дядя, мне всего тридцатник, если вы об этом помните, – усмехнулся Виталий. – А в такие годы безработными становятся те, кто очень хочет им быть. У меня же почти арендован офис. Впрочем, на эту тему мы с тобой уже разговаривали.

– Разговаривали, – согласился Воронцов. – И я еще раз тебе предлагаю свою помощь. У меня есть люди в Горсовете, готовые помочь. Давай я свяжусь с ними, и твой полковник приползет на брюхе, чтобы просить тебя вернуться. Что ни говори, а ты прирожденный сыщик. В полиции ты был на своем месте.

– Я с тобой совершенно согласен, – отозвался Громов. – И довожу до твоего сведения раз, наверное, в пятый, что не собираюсь бросать сыскное дело.

– Знаю, знаю, частный детектив, – Вадим Сергеевич произнес последнее слово немного презрительно.

Вероятно, эта профессия ассоциировалась у него с героями иностранных детективов. Правда, среди них не было идиотов, но они почему-то не внушали ему доверия – методы не те. Да и не уважает их никто, ибо нет заветных корочек: любой может указать на дверь, в то время как сотруднику полиции просто так на дверь не укажешь – чревато последствиями.

– Зря ты так, – обиженно проговорил Виталий. – За рубежом, между прочим, хороший частный детектив зарабатывает неплохо и ценится на вес золота.

– Не знаю, не знаю, – дядя начинал сдаваться. – Мне кажется, и заказов у тебя стоящих не будет. Так, следить за женами-изменницами и такими же мужьями.

– Посмотрим, – философски отозвался Громов. – Ладно, закончим о работе, – резко прервал Вадим сам себя.

– Какие у тебя планы? Видишь ли, сегодня я хотел поехать в загородный дом к твоему деду. После его смерти я ни разу там не был: привык, что отец не жаловал в нем родственников, в том числе родного сына и внуков. Не хочешь составить мне компанию? Твои брат и сестра куда-то укатили с приятелями – в итоге я один как перст и, кроме тебя, попутчиков не намечается. Леня, правда, обещал составить нам компанию, но что-то подсказывает: в последний момент он соскочит. Так, едем?

– Спрашиваешь! – Одной рукой держа телефон, второй Виталий старался помочь себе запрыгнуть в джинсы, однако это ему плохо удавалось, и он опять опустился на кровать, жалобно скрипнувшую от его маневра.

– За тобой подъехать?

– Это был бы лучший вариант, – похвалил его Вадим. – Я собираюсь помянуть отца. Если тебе захочется ко мне присоединиться, можем там заночевать. Я взял чистое постельное белье.

– Идет. Жди. – Громов с облегчением бросил телефон на стол и, сунув наконец ноги в джинсы, отправился в ванную.

Вскоре уютно заурчал душ. Для Виталия это был ритуал – каждое утро принимать душ. Лежать в ванной, теплой или ледяной, – «отмокать», как выражался его приятель, он терпеть не мог. Такое, по его мнению, позволяли себе только бездельники.

А ему и покушать нормально не всегда удавалось. Так, перехватить бутерброд или пирожок с чаем – вот и вся еда. Хорошо если пирожок успеваешь доесть до половины. Иногда роковой звонок от начальника – и приходилось бежать на место преступления, несолоно хлебавши.

Интересно, частному детективу удается вовремя заморить червячка?

Закончив с водными процедурами, Громов, замотанный в красное махровое полотенце, шлепая мокрыми ногами, прошел на кухню и открыл холодильник, продемонстрировавший ему типичный набор холостяка – пара яиц, остатки масла, неполная бутылка кефира и кусочек колбасы. «Пара яиц – это нормально, – прокомментировал Виталий, обращаясь к самому себе. – А кусок колбасы позволит вполне нормально поесть». Вскоре бедолаги-яйца скворчали на сковороде в компании накрошенной колбасы, а кофеварка возвещала о готовности его любимого напитка.

Среди коллег Громов всегда слыл кофеманом. Он смеялся над теми, кто утверждал, что от свежезаваренного кофе поднимается давление, кружится голова, куда-то исчезает сон.

Виталий ничего подобного никогда не испытывал. Он мог выпить пять чашек с небольшим интервалом во времени, а потом спокойно рухнуть на кровать, чтобы оказаться в объятиях Морфея. Но если Громову по каким-то причинам не удавалось проглотить хотя бы полкружки кофе – настроение резко менялось. Бог сна становился очень назойливым, бедняга полицейский засыпал на ходу, вызывая раздражение товарищей, и они терпеливо ждали, пока Виталий, как они выражались, «возьмет кофейную дозу» и снова станет работоспособным.

Вот и сейчас, запив яичницу двумя чашками крепкого черного кофе, в который не полагалось добавлять ни молока, ни сахара, будущий частный детектив почувствовал себя человеком. Он быстро оделся, радуясь, что на дворе весна и, кроме брюк и рубашки, вполне достаточно легкой кожаной куртки, взял с полки ключ от машины и бодрым шагом вышел на улицу.

Синий десятилетний «Фольксваген», не старый и не новый по российским меркам, являлся предметом его гордости.

Разумеется, в глубине души Громов мечтал о новой машине, грациозной «Тойоте Камри» черного цвета с искоркой и автоматической коробкой передач (такую он видел во дворе соседнего дома), однако зарплата полицейского, не бравшего взяток, позволяла лишь грезить о такой красавице.

«Мечтать не вредно, – философски размышлял Громов, садясь на водительское сиденье. – «Фольксваген» вполне приличная машинка, у многих и такой нет. Вон сосед по лестничной площадке рассекает на старом «Москвиче» и вполне доволен жизнью. Новая машина – дело наживное. Вот пойдут хорошо дела в агентстве…»

Виталий так замечтался, что чуть не проехал на красный свет. Он с раздражением взглянул на светофор, неподалеку от которого красовалось изображение камеры.

«Засекли, – подумал он, злясь почему-то на ГИБДД, – теперь жди «письмо счастья».

Лишние расходы сейчас никак не входили в его планы. Расчетные деньги потратятся быстро, хотя бы на обстановку офиса. Треть из них он уже угробил на рекламы в газетах. А новые поступления… Когда он их заработает? Вот почему за рулем нужно быть предельно аккуратным.

Снизив скорость почти до пятидесяти километров в час, он поехал к дому дяди – аккуратному трехэтажному особнячку из красного кирпича с флигелем, выглядывавшему из-за крепкого железного забора.

От бренных мыслей о трудовых доходах Громов переключился на деда, дожившего почти до девяноста восьми лет, полковника КГБ Сергея Лаврентьевича Воронцова.

Возможно, он прожил бы и дольше, однако, решив отремонтировать крышу, вскарабкался на второй этаж. Под тяжестью старика обломилась гнилая перекладина на видавшей виды лестнице, и он рухнул вниз, ударившись виском о кирпич.

Со смертью деда Виталий почему-то почувствовал себя более осиротевшим. Может быть, дело в том, что быть внуком и сыном – вещи все-таки разные?

Слово «бабушка» звучит более мягко, чем «мама», бабушки и дедушки любят внуков больше, чем любили собственных детей.

К сожалению, бабушку Федосью Виталий помнил плохо. Маленькая, суетливая, она радовалась приходу внуков и всегда готовила что-то необыкновенно вкусное: пирожки с ливером, таявшие во рту, пирог с абрикосом, который называла почему-то «Дамский каприз», самолепные сибирские пельмени и вареники с вишней.

Дети уплетали угощения за обе щеки, приезд к бабушке был для них ритуалом, праздником, который они ждали с нетерпением, как Новый год. Но любая сказка заканчивается, порой печально, хотя этот жанр и не предполагает печальных концов.

Однажды взволнованная заплаканная мама с красными глазами и щеками, захлебываясь слезами, сообщила, что бабушки больше нет. Обширный инфаркт.

Потом Виталий узнал от дяди, что старушку (впрочем, не такую уже и старушку по нынешним меркам – всего шестьдесят лет) погубило людское равнодушие.

Бабушка Федосья отправилась в магазин за содой, чтобы приготовить любимый пирог к приходу внуков, почувствовала себя плохо и присела на скамейку, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

Вероятно, вскоре она потеряла сознание, но долгое время прохожие равнодушно сновали мимо, не задумываясь, что, вероятно, требуется помощь бабуле, пока одна из соседок, тоже решившая прогуляться в магазин, не обнаружила ее, уже мертвую, с посиневшими губами.

Смерть жены подкосила деда. Он стал более угрюмым, неразговорчивым, а когда погибли родители Виталия, и вовсе зажил отшельником. На дачном участке за городом вместо одноэтажной хибары Сергей Лаврентьевич выстроил двухэтажный деревянный дом, можно сказать, своими руками, не допуская рабочих и отказавшись от помощи сына, бизнес которого в ту пору пошел в гору.

Закончив строительство, дед предупредил сына и его жену, чтобы его не беспокоили: если нужно, он сам даст о себе знать, и будто откололся, отгородился от семьи, только не железным забором, а стеной отчуждения.

Сергей Лаврентьевич приходил в неистовство, если родной сын являлся без приглашения, внуки вообще были редкими гостями в его келье, и даже, когда дом потребовал ремонта, не взял от Вадима ни копейки, предпочитая с утра до ночи латать, пилить, красить, клепать…

Однако жилище продолжало потихоньку разрушаться, как огромное воронье гнездо с порывами ветра: по бревнышку, по веточке, по черепичке…

Но бывший полковник не сдавался, по-прежнему запретив родственникам появляться в его «лачуге», как он называл дачный дом.

Виталию это казалось странным, но он не считал себя психологом и все списывал на горести, которые его деду пришлось претерпеть в жизни: война, смерть жены, потом дочери с зятем… Тут кто угодно слетит с катушек…

Несмотря ни на что, он любил деда и привык, что остается чьим-то внуком: это по-особенному грело душу. Гнилая лестница изменила его судьбу: теперь Громов не был ни внуком, ни сыном.

Дядя говорил, что ему давно пора жениться, и девушки попадались хорошие, а бывший полицейский все медлил. Кто знает, может, он искал похожую на мать или бабушку?

Недавно пришлось расстаться с Надеждой, врачом-хирургом, довольно симпатичной рыжеволосой дамой, которая поставила вопрос ребром: либо женимся, либо расстаемся.

Громов, как одессит (хотя и в Одессе ни разу не был), ответил уклончиво, «шоб да так нет», но Надежда, как хирург, привыкшая не лечить, а отсекать больные части тела, чтобы потом становилось легче, выбрала второе.

– В конце концов, у тебя есть мой телефон, – отрывисто сказала она и тряхнула рыжей гривой. – Если передумаешь – звони.

Он часто хотел позвонить, но решил, что это лишнее.

Надежда права: лучше сразу отрезать больные части. Женщина ему не подходит, он ей тоже – зачем давать напрасные надежды? Но иногда чертовски хотелось позвонить бывшей возлюбленной, выслушать добрый совет, прижаться к полным губам и почувствовать жар ее тела…

Трудно сопротивляться зову плоти.

В таких мыслях Громов выехал на дорожку, не похожую на другие, обычные городские, гладкую, без единой выбоины – что делать, район тех, кто надежно скрывался от посторонних глаз за оградами и электронными воротами, купаясь в бассейнах с кристально чистой водой и вытираясь полотенцами, чистыми, как нетронутый снег на вершине Эльбруса, – и, подрулив к дому Вадима Сергеевича, остановился возле железного забора. Калитка не была заперта и не охранялась: дядя ждал его.

Он стоял на дорожке, выложенной серым булыжником (говорят, экологически чистым), и улыбался, показывая великолепные зубы.

В свои пятьдесят он выглядел на тридцать пять – сорок, подтверждая рекламу (правда, для женщин), что такие чудеса случаются.

– О, кого я вижу! – Он распахнул объятия, принимая племянника. – Будущий Ниро Вульф! Мне что, на твой день рождения теперь дарить тебе заморские орхидеи?

– Ты же терпеть не мог детективы, – усмехнулся Громов.

– Просто ты многого обо мне не знал, нам некогда было откровенничать, пока ты занимался трупами. – Дядя повел его к машине. – Поедем на твоей.

– Не возражаю, мы же договорились. Как мои брат и сестра? – Виталий бегло оглядел участок и лесенку перед домом, но нигде не увидел Леонида и Светлану.

– О, прекрасно, – отозвался Вадим Сергеевич. – Светка убежала на курсы вождения, устроив мне истерику про мое досадное упущение: все ее подруги давно за рулем. Раньше она была без ума от своего байка и довольна жизнью, теперь подавай авто. А Леонид… В это время он должен был уже подъехать… Кстати, вот и мой сын собственной персоной.

Черный «Мерседес» последней модели, элегантный, как рояль, подрулил к дому, и брат Леонид, такой же высокий и стройный, как его отец, с такими же льняными волосами и зелеными глазами, вышел из машины.

– Привет! – Он радостно пожал руку Виталию и похлопал его по плечу: – Рад тебя видеть. Отец, я сдержал обещание, но к деду не поеду.

Вадим Сергеевич нахмурился. Морщины глубокими колеями залегли на его гладком лбу. Он не любил, когда кто-то не держал обещания.

– Это почему?

– Да потому что… – Зеленые глаза брата сияли, как изумруды. – Потому что я встретил сегодня девушку… Сногсшибательную девушку, какая бывает только в романах. Мне кажется, я мечтал о такой всю жизнь, и сейчас у нас свидание. Надо успеть привести себя в порядок, так что не обессудьте… – Леонид хлопнул в ладоши и озорно улыбнулся: – В ближайшее время я вас с ней познакомлю! – Парень толкнул локтем двоюродного брата. – А у тебя, детектив, почему такой кислый вид? Знаю, ты расстался со своей пассией. Не плачь, вдруг у моей феи есть подруга, такая же необыкновенная, как она?

– Как зовут твою фею? – без интереса спросил Виталий, чтобы как-то отреагировать на эмоции брата. Леонид закатил глаза так, что стали видны синеватые белки:

– У нее прелестное имя – Илона.

– Главное, редкое, – фыркнул Вадим Сергеевич и повел Виталия к машине. – Ладно, обойдемся без тебя. Ты влюблен и потому нам сегодня бесполезен.

– Это верно. – Леонид махнул на прощание и легкой походкой направился к дому.

Отец с любовью понаблюдал за ним несколько секунд.

– Повезло мне с парнем, – с гордостью проговорил Воронцов. – Отличник, в школе и в университете. Прекрасные мозги. Уже сейчас он помогает мне в бизнесе. Да что там говорить? Леня – моя правая рука, несмотря на то, что еще студент. Да и Светка не приносит мне огорчений. – Он уселся рядом с Виталием. – Правда, в отличие от своих братьев не такая разборчивая в связях – через день новый парень, и каждый последующий хуже предыдущего. Ей будет трудно выйти замуж, и это меня беспокоит.

– Вот увидите, она не задержится. – Громов резко развернул машину в направлении дачного кооператива. – Красивая девчонка с богатым папой – мечта любого парня.

– Вот это и плохо, – буркнул дядя. – Мне не нужен зять-альфонс. А она, похоже, хочет преподнести мне именно этот сюрприз в знак протеста. Ох, – он вздохнул тяжело, как-то по-стариковски. – Не мне тебе жаловаться, как трудно без женщины. Но не мог, не мог я жениться после смерти Лилечки… – Вадим Сергеевич всхлипнул и тут же, будто устыдившись своей слабости, дернул плечом: – Ладно, будем надеяться на лучшее. Вот мы и приехали.

Виталий припарковал машину возле деревянного, крашенного синей облупившейся краской покосившегося забора. Мужчины вышли из автомобиля, и Вадим Сергеевич дернул калитку.

На удивление Громова, она не поддалась, крепкий, хоть и ржавый, замок держал ее на совесть, создавая контраст между ветхим ограждением и прочным запором. Дядя достал ключ, прокрутил два раза, и калитка, распахнув свои объятия, встретила родственников покойного траурным скрипом.

Воронцов помрачнел, словно услышал реквием по покойному отцу.

– Заходи, – пригласил он племянника, топтавшегося на пороге. – Давно здесь не был?

– Давно, – признался Громов. – Дед меня не приглашал, а сам, без приглашения, я явиться не решался. Боялся его, что ли… Хотя чего бояться… За всю жизнь он не сказал мне ни одного грубого слова… Впрочем, и хорошего мало говорил. После смерти бабушки дед почти не интересовался мною.

– Думаешь, он интересовался Леней или Светой? – усмехнулся Вадим. – Ей-богу, не более чем тобой. Мне вообще непонятно его уединение. И что хорошего сидеть в этом деревянном срубе с удобствами на улице и смотреть в окошко, как мимо проходят дачники или местные жители?

– Нам с тобой этого не понять. – Виталий подошел к дому.

Лачуга почернела от времени, и маленькое окошко с еврорамами выглядело как карикатура, как золотое обрамление входа в старый скворечник.

– Да, дом нуждался в ремонте.

– Думаешь, я это ему не говорил? – буркнул Воронцов. – И личную помощь предлагал, и бригаду рабочих собирался оплатить. Закончилось все знаешь чем?

– Полагаю, – улыбнулся Виталий.

– Да, он меня послал далеко и конкретно. – Воронцов покраснел. – Представляешь, пожилой солидный человек, полковник… С тех пор я ему не навязывался, как, впрочем, и он мне. А дом продолжал разваливаться, – констатировал Громов и подошел к длинной лестнице, лежавшей на земле, как черный скелет.

Наверное, по ней дед вскарабкался на крышу, не в силах терпеть течь (что она протекала, у Громова не было никаких сомнений), ветхая перекладина, как назло, третья сверху, сломалась, и он рухнул на землю, ударившись виском вон о тот позеленевший кирпич. Впрочем, если бы не ударился, вряд ли выжил. Все же почти под стольник.

Виталий сел на корточки возле сломанной перекладины, осторожно, рискуя подцепить занозу, провел рукой по шершавой поверхности и вздрогнул.

– Дядя, подойди сюда! – позвал он Воронцова, пытавшегося приделать к окну отвалившийся ставень.

– Ну, что там у тебя? – Вадим Сергеевич присел рядом с ним. – Чем тебя поразила эта рухлядь? Тем, что сломалась всего одна перекладина?

– Она не сломалась. – Виталий выпрямился и взглянул дяде прямо в глаза: – Ее подпилили. Вот, посмотри, – он еще раз провел рукой по шершавому дереву. – Если бы перекладина сломалась, концы были бы неровными, как в таком случае. – Громов взял сухую веточку, невесть как оказавшуюся в огороде, и сломал без напряжения, морщась от пыли, разлетевшейся в разные стороны. – Видишь? Концы разлома неровные. А что мы имеем здесь? Края ровные почти до середины, даже больше.

Вадим Сергеевич заморгал:

– Ерунда какая-то. Хочешь сказать, что кто-то сделал это специально?

Громов кивнул, пнув ногой толстый ствол жирного зеленого сорняка, вскормленного перегноем и дождями. Если бы дед был жив, этот красавчик давно бы лежал в перегнойной яме. Воронцов подскочил, как подстреленная птица, и схватил племянника за локти:

– Но это… Это означает, что его убили.

– Да, – твердо ответил Виталий. Нагнувшись, он поднял пилу, прятавшуюся в сорняках. – А это, похоже, орудие преступления. – Он осмотрел зубья, состаренные временем, потерявшие остроту, но все же способные перепилить жалкую перекладину. – Кстати, несмотря на дожди, здесь еще осталось немного опилок. – Частный детектив осторожно соскреб их и спрятал в полиэтиленовый пакетик, который всегда носил с собой. – Мои ребята вмиг докажут тебе, что опилки с этой перекладины.

– А если отец пилил лестницу? – Сказав это, Воронцов поперхнулся и закашлялся.

Предположение показалось ему нелепым, но возразить племяннику по-иному не получалось. И все же это выглядело глупым…

Кому понадобилось убивать столетнего деда, тихо и мирно доживавшего свои дни в ветхой лачужке – точно как у Пушкина!

– Дядя, тебе стыдно от той глупости, которую ты говоришь. – Виталий вздохнул: – Скоро ты подведешь меня к мысли, что таким образом мой бедный дед покончил с собой.

– Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, – парировал Воронцов и ущипнул себя за мочку уха. Привычка, от которой он никак не мог избавиться, как ни странно, успокаивала.

– Я хочу сказать лишь то, что пожилой, подчеркну – очень пожилой, человек вряд ли заинтересовал кого бы то ни было. Зачем кому-то его убивать? Чтобы ограбить? Давай пройдем в дом.

Он положил руку на широкое плечо племянника, и мужчины вошли в ветхое жилище. Оба знали, что Сергей Лаврентьевич был очень аккуратным и маниакально следил за чистотой. Все предметы – а их раз, два и обчелся – лежали на своих местах. На столе красовалась ваза с искусственными розами, сделанными из бисера, которые когда-то бабушка создала собственными руками. Она вообще была большая рукодельница. На стене висела бисерная, слегка потускневшая картина – обычный деревенский пейзаж: пруд, подернутый тиной, пасущиеся на лугу коровы и пастух, развалившийся под невысоким деревцем с пышной изумрудной кроной. На книжной полке стояли книги – корешок к корешку. Панцирная кровать с тремя высокими подушками аккуратно заправлена немного выцветшим покрывалом в цветочек.

В другой, маленькой комнате, на втором этаже, тоже стояла кровать, только деревянная, с одним матрасом, возле нее – стул и тумбочка, на которой пылилась черная лакированная шкатулка. Посередине комнаты хозяин поставил таз, и это подтвердило предположения, что крыша действительно протекала.

– Так я и думал. – Воронцов опустил голову, и Виталий понял, о чем хотел сказать его дядя.

Все лежало на своих местах, не было разбросано, а это означало, что никто не проникал в дом с целью ограбления, следовательно, старик, ветеран Великой Отечественной не мог заинтересовать воров. Получается, версия с подпиленной перекладиной не лезла ни в какие ворота. И все же Громов готов был поклясться, что кто-то подпилил ее. Но с какой целью?

– Ну что, признаешь ошибку, частный детектив? – насмешливо поинтересовался дядя. – С чего вдруг кому-то убивать моего отца? Кстати, наиболее заинтересованные в его смерти – родственники, то есть и мы с тобой. Клянусь, я этого не делал, потому что старый деревянный сруб мне не нужен. Слушай! – Его голубые глаза загорелись, и он крепко сжал руку племянника: – Может, это сделал ты? Может, на участке отца нашли нефть и тебе предложили за него огромные деньги?

– Дядя, не юродствуй, – Виталий нахмурил тонкие русые брови. – Если эксперты признают, что на пиле частицы материала лестницы, придется проводить расследование.

– Потом, – отмахнулся Воронцов. – В смысле, о твоих фантазиях. – Вадим Сергеевич с любовью взял в руки шкатулку и, погладив ее глянцевую поверхность, увы, чуть подпорченную временем, открыл, с грустью заметив: – Письма… Виталик, тут все письма, понимаешь? И мои, и Лиличкины, и твоих родителей… Странно, что он хранил их долгие годы и, наверное, перечитывал. Я знаю, зимой отец спал в этой комнате, на втором этаже. Получается, шкатулка стояла у изголовья кровати. И он читал их… А я давно считал его очерствевшим…

Громов посмотрел на тумбочку, серебристую от пыли, потом на шкатулку, и привычный холодок пробежал по его спине. Так всегда происходило, когда бывший полицейский замечал какую-то деталь… Деталь, не вписывавшуюся в интерьер. Но что здесь не так? Шкатулка как шкатулка, тумбочка как тумбочка…

Все на своих местах, даже письма аккуратно разложены в две стопочки. Наверное, это имело какое-то значение для деда. Вадим Сергеевич бросил шкатулку в полиэтиленовый пакет с безвкусными розами, который прихватил на всякий пожарный.

– Почитаю дома, поплачу, – произнес он сорвавшимся голосом, собираясь еще что-то добавить, но его огромный смартфон вдруг разразился джазовой мелодией Армстронга, показавшейся неуместной в келье пожилого затворника. – Слушаю, – отрывисто, по-деловому отозвался Воронцов и вдруг прерывисто задышал и покачнулся, ловя ртом воздух.

Виталий, не понимая, в чем дело, подбежал к дяде, ноги которого подкашивались, а лицо бледнело на глазах, и помог ему сесть на колченогий табурет.

– Этого не может быть… – Теперь Вадим Сергеевич не говорил – лепетал, безжизненно опустив левую, свободную руку. – Это ошибка. Саня, ну, скажи, что это ошибка… Наверняка плохо посмотрели документы… Я не верю, не верю ни единому слову. Да, буду немедленно. – Он небрежно сунул смартфон в карман и посмотрел на племянника. Его голубые глаза напоминали два бездонных озера. В покрасневших уголках показались слезинки. Он выглядел растерянным, даже не растерянным, а потерявшимся, и Виталий с тревогой дотронулся до его плеча:

– Что случилось, дядя? Кто звонил?

Вадим Сергеевич закрыл лицо руками и прошептал:

– Леня… Ленечка… Звонил мой заместитель Александр Торопов, ну, ты его знаешь. Машину Лени нашли на окраине города вместе с Леней… – Он сгорбился и всхлипнул: – Мертвым Леней, понимаешь? Следователь сообщил, что он умер от передоза.

Виталий стукнул кулаком по столу и тряхнул курчавой гривой:

– Дядя, вы правы, этого не может быть. Леня никогда не принимал наркотики. За это я ручаюсь головой. Этих проклятых наркоманов я навидался, когда работал в отделе. И поэтому голову даю на отсечение, что следователь ошибся. Скорее всего, труп тоже не Лени.

– Документы… – прошамкал несчастный Воронцов. – У трупа в кармане документы Ленечки.

– И такое бывало в моей практике, – пытался успокоить его Громов. – Судя по всему, какой-то наркоман угнал Ленину машину и скончался в ней от передоза. Скорее всего, это произошло недалеко от ресторана, куда Леня повел свою девушку. Ты помнишь? Сегодня он собирался на свидание. По его описанию девушка тоже не выглядела наркоманкой. Так что ты не волнуйся. Мы немедленно поедем в отдел и все выясним.

Слова Виталия придали Воронцову бодрости. Он вскочил на ноги, смахнув слезу, оставившую борозду на щеке.

– Да, ты прав. Нужно поторопиться.

Родственники почти сбежали к машине, чуть не забыв запереть дверь дома и калитку. Громов, кусая губы от напряжения, вдавил педаль газа, и «Фольксваген» рванул с места.




Глава 3



Крым, Керчь, 1941 год

Директор Керченского историко-археологического музея Юрий Юрьевич Мартинято, высокий лысоватый мужчина лет пятидесяти, с густыми черными бровями, придававшими его лицу суровое выражение (ему говорили: если бы не они, он был бы точной копией вождя пролетариата, только не картавил), срочно собрал коллег.

В основном в его коллективе работали женщины, исключая разве что сторожа и двух-трех историков, надеявшихся написать диссертации и уповавшие на музейные документы и ценности.

Все явились в большой зал, где старинные экспонаты лежали в беспорядке, готовясь к эвакуации. На лицах присутствующих читались удивление и отчаяние. Никто из них до последнего не верил, что немцы продвинутся так далеко в глубь страны, что вот-вот займут Крым и что война не закончится за несколько недель.

Мартинято, кусая полные губы, долго собирался с мыслями. Ему хотелось сказать людям, с которыми он проработал не один день, считая их добросовестными, настоящими музейными работниками, теплые слова, но в горле застрял ком, и он закашлялся, а потом, усилием воли взяв себя в руки, с трудом произнес:

– Товарищи… коллеги… друзья… Враг топчет нашу землю. Скоро кто-то будет вынужден уехать в тыл… Музей закроется на неопределенное время. Хочется думать, ненадолго, но обнадеживать вас я не хочу. И сейчас наша с вами задача – спасти бесценные экспонаты. В нашей коллекции есть такие, которые нуждаются в немедленной эвакуации. Прежде всего это сокровища готов.

Люди закивали, тихо переговариваясь. Каждый из них был незаменимым работником и знал наизусть каждый экспонат.

Почему-то Юрий Юрьевич вспомнил, как возник его музей…

Двести лет назад, в 1810 году, в Керчи решили собрать реликвии былых времен – и появился частный музей древностей Поля Дебрюкса.

Его коллекция через шестнадцать лет стала основой современного историко-археологического музея. Что-то, конечно, растворилось в вихрях Гражданской войны, в первые десятилетия XX века, но часть удалось сохранить, и даже приумножить. И это благодаря людям, с которыми многие годы Юрий Юрьевич работал бок о бок. Его мысли снова вернулись к коллекции древних готов. Семьсот предметов – от монет до диадемы, каждый из чистого золота!

Крестьянин села Марфовка Семен Нешев случайно нашел их неподалеку от Керчи. По счастью, он оказался честным человеком и все отдал государству.

Находку оценили в десять миллионов долларов и поместили в Керченский музей. Специалисты сделали вывод: Нешев наткнулся на могилу, в которой покоилась персона благородных кровей, может быть, даже царица Федея.

Благодаря сокровищам готов маленький, ничем не примечательный музей сразу стал известен на весь мир.

Разумеется, властители Третьего рейха положили на них глаз… Еще бы! Готы ведь, как они считали, представители арийской расы. Но нет, фашисты ни в коем случае не получат древнее золото, даже если ради этого придется отдать жизнь.

– Что нам нужно сделать? – спросила Федосья Акимовна, научный сотрудник музея, пожилая женщина с редкими седыми волосами, отдавшая музею, как она сама говорила, половину жизни.

Коллеги знали: каждый экспонат был для нее детищем, Федосья Акимовна холила и лелеяла музейные редкости, как родных детей, порой даже разговаривала с ними, гладила, прижимала к себе… и в эти трудные дни старалась придумать, как спасти все.

– Прежде всего нам нужно позаботиться о готской коллекции, – пояснил Юрий Юрьевич, тяжело вздохнув. – Всем известно, в чем заключается ее особая ценность. Поэтому сейчас к нам приедут высокие чины, вместе с которыми будет составлена опись коллекции, мы сложим все в ящик, опечатаем и отправим в Тамань. Надеюсь, сама готская царица поможет нам сохранить экспонаты. – Он снова вздохнул, вспоминая рассказы очевидцев о том, что происходит в Керченском проливе.

Разумеется, ценности пристроят на какой-нибудь корабль, а по ним нещадно будет бить фашистская авиация.

– Что же мы будем делать с другими экспонатами? – подал голос недавний студент Петр Родионов, никак не выглядевший на свои двадцать три года – мальчишка мальчишкой: озорной блеск в карих глазах, непослушная челка, свисавшая на широкий лоб, долговязая нескладная фигура…

– Да, что? – В обсуждение включился Николай Генрихович Лепке, маленький плешивый тщедушный человечек с глазками болотного цвета, переехавший в Крым из Прибалтики. В коллективе его не любили, считали «себе на уме», но, впрочем, не могли не уважать за профессионализм. Кандидат исторических наук, он знал о готах все или почти все. В этой области ему не было равных. Когда-то в мирные времена с ним консультировались немцы… Когда-то… А теперь орда оголтелых фашистов двигалась к полуострову.

Мартинято немного помолчал, прежде чем ответить, потому что конкретного ответа у директора не было. Может быть, обстановку прояснят высокие гости, которые должны явиться с минуты на минуту?

– Думаю, и их эвакуируем, но позже, – успокоил он парня. – Давайте сначала разберемся с более ценным грузом.

Когда вахтерша тетя Глаша, с испуганным лицом вбежав в зал, возвестила о приходе гостей, Юрий Юрьевич приосанился и поправил безукоризненно завязанный галстук. Он заметно нервничал.

– Я прошу всех разойтись по рабочим местам, – приказал он сурово. – И не беспокоить меня, пока из моего кабинета не выйдут все.

Работники молча покинули зал, вернувшись к папкам с документами.

Мартинято, будто мальчишка, прытко побежал к дверям, где его уже ждали. Он знал не всех, разве что двух товарищей из горисполкома: Ивана Васильевича Горевого, державшего большой черный чемодан, и Бориса Степановича Яблокова – с ними иногда приходилось встречаться. Трое военных с генеральскими погонами были ему незнакомы.

Поздоровавшись, они протянули руки для рукопожатия, и он пожал каждую дрожавшей ладонью.

Иван Васильевич, как всегда, в строгом черном костюме, в белой рубахе и при галстуке, представил генералов, но от волнения Юрий Юрьевич не запомнил их имена и отчества.

– Полагаю, лучше пройти в мой кабинет. – Язык Мартинято заплетался под суровыми взглядами гостей.

– Да, так будет лучше, – согласился Яблоков.

Директорский кабинет находился на первом этаже. Гости торопливо прошествовали к нему по красной ковровой дорожке.

Иван Васильевич потянул носом:

– Всегда удивлялся, почему во всех музеях особый запах… Вот у вас пахнет, как в галерее Айвазовского, хотя картин вроде нет.

– Наверное, документы тоже пахнут. – Юрий Юрьевич попробовал улыбнуться и распахнул дверь: – Заходите, товарищи.

Сокровища, завернутые в оберточную бумагу, уже лежали на диване.

Юрий Юрьевич порадовался, что стульев хватило для всех.

– Закройте кабинет на ключ, – приказал Иван Васильевич и, когда Мартинято выполнил приказ, бесстрастно спросил: – Скажите, все ли работники знают, что именно в данной коллекции, и могут перечислить предметы по пальцам?

– Каждый работник знает в общих деталях, что включает в себя готская коллекция, но назвать каждый предмет… Нет, этого не сделает никто, даже я, – заключил он.

Один из генералов, показавшийся Мартинято самым молодым – не более сорока, – провел указательным пальцем по длинному хрящеватому носу.

– Отлично. Вы должны понимать, почему Иван Васильевич задал вам такой вопрос, товарищ Мартинято. Сейчас мы составим опись, уложим все в этот чемодан, опломбируем и отправим в Тамань. У этой описи не будет копии.

Юрий Юрьевич кивнул.

Только шесть человек посвящаются в тайну сокровищ царицы Федеи – так музейные работники иногда называли коллекцию. И никакая копия тут не нужна: она может затеряться, остаться в музее и попасть в руки немцам.

– А еще вы должны понимать, что отныне храните государственную тайну, – продолжал вещать генерал. – Это будет спецгруз под номером пятнадцать. – Последняя фраза прозвучала зловеще, и Мартинято поежился. Он вспомнил черные «воронки», которых так боялись в тридцатые годы.

– Разумеется, вы всецело можете доверять мне, – сказал Юрий Юрьевич как можно убедительнее.

– Товарищи, не будем терять время, – вмешался Яблоков.

И они приступили к делу.

Каждая монета, каждая цепочка были осмотрены, записаны и уложены в чемодан. Гости не спускали глаз с золотых бляшек с изображением воинов, пьющих вино, с золотых масок, бус, поясов из золотых и серебряных пластин, серег, колец, перстней с изображением грифонов и прекрасной диадемы, украшенной гранатами, словно каплями крови, головного убора царицы Федеи.

Коллекция произвела на них впечатление – это было ясно как день.

Тучный Горевой поминутно вытирал платком потный лоб, все дружно отказались от чая, когда Мартинято предложил им передохнуть. Враг наступал, где-то, может быть совсем недалеко, шли кровопролитные бои. И надо было успеть…

Когда последняя золотая вещица нашла свое место в недрах огромного фанерного чемодана, обитого черным дерматином, мужчины положили туда опись, перетянули ремнями, опломбировали и облегченно вздохнули.

– На сегодня все, Юрий Юрьевич. – Молодой генерал с хрящеватым носом подошел к окну. – Надо же, я и не заметил, как наступила ночь. Славно поработали.

– Но от чая все равно отказываемся, – встрял Горевой. – Завтра у вас, Юрий Юрьевич, тяжелый день. В пять утра за вами придет машина, и вы отправитесь в керченский порт. Для черного чемодана приготовлен специальный катер. Сопровождать груз до Тамани и даже, возможно, до Армавира и там передать коллегам придется вам.

Мартинято ни одним мускулом не выдал охватившее его сильное волнение. Возможно, завтра ему суждено погибнуть. Но это будет красивая смерть, хоть и не на полях сражений. Он погибнет, спасая народное достояние, которое не должно достаться фашистам. Выпустив из кабинета гостей, унесших черный чемодан, получивший название «Спецгруз № 15», он запер кабинет и поплелся домой, думая о том, что жена ни в коем случае не должна ничего знать. У нее больное сердце. Зачем заранее пугать человека? Вдруг все обойдется?

– Юрий Юрьевич, так что же решили с коллекцией? – Лепке вынырнул из темного коридора, как тень отца Гамлета, и у Мартинято возникло подозрение, что тщедушный человечек подслушивал за дверью.

Он уже хотел отбрить коллегу, буркнуть что-то грубое, но сдержался. Даже если Николай подслушивал, толстая дверь надежно сохранила секреты. Если подслушивал… А может, и нет. Нельзя плохо думать о человеке только потому, что он не вызывает у тебя симпатии.

Мартинято махнул рукой и выдавил жалкую улыбку:

– С ней все будет нормально. Мы ее спасем.

Лепке вернул ему улыбку и снова растворился в пыльной темноте музея. Юрий Юрьевич вздрогнул и приложил руку к груди: внезапно забилось, как подстреленная птица, заболело сердце. Все будет хорошо, успокаивал он себя. «Древнее золото не достанется врагам».

Он мельком взглянул в огромное зеркало в коридоре, отметив синюшную бледность лица. Впрочем, может быть, это виновато освещение?

– Все будет хорошо, – произнес директор и, тяжело ступая, поплелся домой.




Глава 4



Белогорск, наши дни

Второе отделение находилось километрах в двух от дома Воронцова.

Виталий никогда не работал там, но порой пересекался с местными сотрудниками, никогда не отказывавшими в просьбах.

Вот и сейчас один из трех следователей отдела, капитан Григорий Панин, по иронии судьбы, внешне напоминавший покойного артиста Андрея Панина, прекрасно сыгравшего роль следователя Журова, обстоятельно и доброжелательно отвечал на его вопросы.

– Машину мы действительно нашли у ресторана, – он постучал по черной, с бриллиантовой крошкой, задней части джипа Леонида. – Труп находился на сиденье водителя. Эксперт подтвердил отравление большой дозой наркотика. Впрочем, я вижу, ты сомневаешься, – он похлопал Громова по спине и кивнул Воронцову, белому, как простыня, стоявшему рядом со скрещенными на груди руками в сильном волнении. – Вы можете пройти в морг, посмотреть труп…

Процедура опознания потребуется, хочешь ты того или нет. Вадим Сергеевич с готовностью кивнул, на минуту выйдя из оцепенения:

– Да, пойдемте.

Мужчины пошли за Паниным по ступенькам вниз, потом по длинному коридору, пахнувшему хлоркой, пока не оказались у неестественно-белой двери с ужасной надписью.

Следователь дернул ручку, и дверь распахнулась. Сидевший за столом полный мужчина в белом халате что-то писал.

– Коля, это родственники Леонида Воронцова, – пояснил Григорий и смущенно отвел глаза.

Громов понял, что Панин, как и он когда-то, ненавидел подобные процедуры. Ненавидел сообщать о гибели близких. Что может быть страшнее этого? Толстый встал, стараясь не глядеть на родственников, бочком прошел к другой двери, поменьше, и вскоре послышался скрип каталки.

Воронцов снова съежился, и Виталий обнял его за плечи.

– Нашатырь нужен? – шепнул в его ухо Панин, и Громов отрицательно покачал головой. Судмедэксперт с каким-то испугом откинул простыню, и мужчины увидели синее лицо Лени Воронцова.

– Вы узнаете его? – спросил следователь как можно мягче, но Воронцов молчал, и Виталий ответил за него:

– Да, к сожалению, вы не ошиблись. Это действительно Леонид Воронцов.

Вадим Сергеевич пошатнулся и чуть не упал на гладкие кафельные плиты. Панин и Громов подхватили его и усадили на стул. Полный патологоанатом поспешил убрать каталку.

– Если вам лучше, давайте пройдем в мой кабинет, – предложил Григорий. – Следует выяснить некоторые обстоятельства.

Вадим Сергеевич не возражал. Ему помогли встать, и он, враз превратившись в старика, покорно зашагал вслед за Паниным.

В просторном кабинете следователь распахнул окно, но Воронцов все равно задыхался, раздирая ворот белоснежной рубашки. Громов усадил его на стул, поближе к окну.

– Итак, – Панин достал бланк протокола, – вы узнаете своего сына Воронцова Леонида Вадимовича?

– Узнаю, – промолвил Воронцов одними губами. – Как это произошло? Вы не могли ошибиться в диагнозе? – Он хотел еще что-то добавить, но силы покинули его, и Вадим Сергеевич уронил голову на стол.

– Действительно, диагноз вызывает сомнения, – вмешался Виталий. – Тебе известно, что мне приходилось работать с наркоманами. Если бы мой двоюродный брат даже нюхал травку, я все равно бы раскусил его. Но колоться… Этого никогда не было…

– А я с тобой согласен, – кивнул Панин. – У твоего брата обнаружен след всего от одного укола – свежего, сегодняшнего. До этого он не принимал наркотики, по крайней мере внутривенно. Может быть, кто-то уговорил его попробовать новые ощущения и он решился? Это и объясняет передоз. Опытный наркоман, как ни странно, редко до такого доводит. А новички… – Он постучал пальцами по столу. Пальцы у него были тонкие и маленькие, как у женщины, с ухоженными ногтями. – Да и наркотик попался сильный. В последнее время наркодилеры распространяют такие виды этой дряни, от которых, во-первых, сразу наступает привыкание, во-вторых, человек часто отдает Богу душу. Ну, что ты на это скажешь?

Виталий пожал плечами.

– Леонид не дружил с наркоманами, – ответил он. – Я знаю почти всех его друзей. Это мальчики и девочки из благополучных семей круга Воронцовых. Мне приходилось видеть их. Поверь, они тоже этим не балуются, даже в свободное время.

– Может быть, у Леонида появились новые друзья, о которых вы ничего не знали? – наступал следователь. – Такое часто бывает. Мальчишки – они довольно скрытные и не всегда выкладывают правду-матку.

– Леня любил пооткровенничать, – возразил Виталий. – Я готов биться о заклад, что не знал всего одного человека, с кем мой брат собирался провести сегодняшний день. Это какая-то новая девушка. Леня отзывался о ней довольно восторженно.

– Девушка? – Желтые кошачьи глаза Григория расширились. – И ты, конечно, не в курсах, как ее имя и фамилия.

– Имя – Илона, а фамилия… Нам с Вадимом Сергеевичем не пришло в голову спросить об этом, когда Леня похвастался новым знакомством, – признался бывший полицейский. – Ты намекаешь, что это она могла заставить Леню сделать проклятый укол. Но мой братец не был дураком. – Виталий подошел к Панину и дружески положил руку ему на плечо. – Ты сам не веришь в то, что это был передоз, – ласково сказал он. – Кстати, вы проверили камеры ресторана, куда Леонид водил девушку? Сомневаюсь. И, наконец, не отыскали саму девушку. К сожалению, Леонид не назвал ее фамилии. Но вы и не пытались выяснить, раз не видели записи.

Следователь поднял на него усталые глаза.

– Ты же понимаешь, – начал он, – как начальство этого не любит. Ну, ковыряния всякие, версии разные. Висяки никому не нужны. Полковник требует раскрыть дело в кратчайшие сроки.

– И тебе легче сделать моего брата наркоманом, – зло прошипел Громов. – Только не выйдет. Воронцов – влиятельный человек. Сам понимаешь, дядя позвонит кому нужно, и тебя заставят возобновить расследование, если ты закроешь дело.

Григорий тяжело вздохнул. По его утомленному лицу, по синеве, залегшей под небольшими умными глазами, было видно, как он измучился и как ему все это осточертело. Не конкретно дело Леонида Воронцова – а вообще все.

– Чего ты хочешь? – Он взял карандаш неопределенного цвета со следами зубов, валявшийся на столе, и принялся грызть его.

– Я хочу найти преступника, который заставил брата употребить эту дрянь, и наказать по закону, – проговорил Виталий. – Покажешь мне камеры из ресторана. И вообще я должен быть в курсе событий. И еще… Можно по старой памяти задействовать Николая?

– Делай что хочешь, – обреченно махнул рукой Панин. – У нас с тобой три дня. Начальник отдела уже ждет документы по поводу этого дела. Сам понимаешь, для него это смерть наркомана – и только.

– Понимаю, – отозвался Громов и помог подняться Вадиму Сергеевичу, лицо которого было бледнее мела. – Надеюсь, завтра с тобой встретимся.

– Послезавтра, – не поднимая глаз, отозвался следователь. – Завтра я занимаюсь другим.

– Ну, пусть так!

Когда они вышли из кабинета, Воронцов, немного придя в себя, схватил племянника за локоть и сжал так сильно, что Виталий поморщился.

– Виталик, – горячо зашептал он в ухо Громова, – ты видишь, что они пальцем не пошевелят, чтобы выяснить все обстоятельства смерти моего сына. Дорогой мой, ты бывший полицейский, частный детектив, наконец. Считай это своим первым делом. Позаботься об экспертизе, найти материалы с камер, а я все оплачу. Все твои расходы.

– Что ты такое говоришь? – изумился Громов и сильно сдавил мочку уха, чтобы не нагрубить дяде. – Леонид был мне как родной брат. Это расследование – дело чести нашей семьи, и я не возьму с тебя ни копейки. – Он сунул ему ключи: – Садись в машину и подожди меня пару минут. Кстати, в бардачке есть холодная минералка. Выпей и постарайся хотя бы немного успокоиться. Твоя светлая голова мне еще понадобится.

Воронцов обреченно кивнул и, не глядя по сторонам, направился к «Фольксвагену».

Виталий спустился в святая святых судмедэксперта, застав толстого Колю за его обычным делом – поеданием домашних пирожков с различной начинкой.

Вот уже много лет молодой человек не мог понять, как патологоанатом способен устраивать перекусы в таком месте, где воняло едкими препаратами, а за стеной на каталках, а то и на столе лежали трупы.

Николая, похоже, ничуть это не беспокоило: во время таких обедов он мог с недоеденным пирожком зайти и к своим клиентам, чтобы, например, еще раз продемонстрировать кому-либо причину смерти покойного.

– Привет, Коля, еще раз. – Виталий закашлялся от запаха хлорки, сразу заполнившей нос и рот. – Помощь не окажешь?

– Отчего ж не оказать хорошему человеку? – Губы у патологоанатома были ярко-красные, под цвет крови, и лоснящиеся от жира. – Пирожка хочешь? Или чайку?

От этого вопроса беднягу Громова замутило.

– Нет, нет, – ответил он поспешно. – Сейчас собираюсь пообедать с дядей.

– Ладно, мне больше достанется, – усмехнулся эксперт. – Выкладывай, что там у тебя.

Виталий вытащил из кармана джинсов два полиэтиленовых пакетика.

– Коля, нужно определить, это опилки с одного предмета или нет, – сказал он, кладя пакетики рядом с надкусанным пирожком.

– Без проблем, – ответил Николай, но его черные цыганские глаза хитро блеснули на смуглом лице. Виталий понял его:

– Сколько?

– Возни все же немало, – протянул эксперт. – Кроме того, в свободное время. – И, будто набравшись храбрости, надул щеки и с присвистом добавил: – Две тысячи.

– Хочешь, дам восемь? – поинтересовался Громов. – За остальные шесть ты мне расскажешь все, что смог найти, повозившись с моим братом. Голову даю на отсечение, начальству ты сообщил только то, что оно хотело слышать.

– Но передоз был… – пытался оправдаться Николай.

– Был, я не возражаю, но не должен быть, поскольку мой брат в жизни не стал бы пробовать наркотики, – горячо сказал Виталий. – Следовательно, его кто-то заставил. Мне интересно, каким образом.

– Это любопытство я могу удовлетворить, – усмехнулся патологоанатом. – Только давай не за восемь, а за десять тысяч. И кстати, ты меня очень обидел. Заключение я показал и Панину, и нашему полковнику. То, что они решили многое убрать, – их дело. Я тут каким боком?

Виталий напрягся. Разговор переходил в нужное ему русло.

– Что не понравилось начальству? – буркнул он.

Николай, порывшись в ворохе бумаг, небрежно брошенных на столе, наконец выудил нужную.

– Вот заключение, – объявил он с некоторой гордостью. – Читай.

Громов присел на холодный стул и углубился в чтение. Первые же строки повергли его в шок. Содержимое желудка брата… Шампанское с клофелином.

Так вот почему Леонид не сопротивлялся, когда кто-то (теперь Виталий уже не сомневался, что это брат сделал не сам) вколол ему смертельную дозу!

На деле выходило, что во всем замешана незнакомая девушка без фамилии – просто хорошая девчонка, по определению брата. И где теперь искать эту хорошую девчонку? Может быть, помогут камеры ресторана?

– Спасибо, друг. – Громов вернул заключение Николаю, доедавшему, наверное, шестой пирожок. – Вот восемь тысяч.

– Ладно, – отозвался патологоанатом. – Жду завтра.

Они пожали друг другу руки, и Громов выбежал из крепко пахнувшей комнаты на свежий воздух.

Дядя ждал его в машине, похожий на гальванизированный труп. Не открывая глаз, он спросил:

– Удалось что-нибудь выяснить?

– Только то, что Леонид не собирался становиться наркоманом, – твердо ответил племянник. – Его напоили клофелином, а потом, вероятно, сделали инъекцию. Это самое настоящее убийство, дядя. Кто и почему хотел избавиться от нашего Лени?

Вадим Сергеевич закрыл лицо руками и зарыдал.

Виталий понимал, что дядя не ответит на его вопрос. Он и сам знал своего брата как облупленного, знал обо всех его занятиях и увлечениях. Открытый, душевный, Леонид ничего от него не скрывал. Друзья любили его, в бизнесе пока не было конкурентов. Но тогда кто и за что?

– Дядя, я могу отвезти тебя домой, – сказал Виталий, плеснув минералки в пластиковый стакан и протягивая ее Вадиму Сергеевичу.

Воронцов судорожно глотнул и закашлялся.

– А могу взять с собой в ресторан. Чем скорее мы получим записи с камер, тем лучше.

– Я с тобой. – Вадим Сергеевич расплескал воду на рубашку, не обратив на это внимания.

– Тогда поехали.

Нажимая педаль газа, Виталий почувствовал, что его первое дело – дело начинающего частного детектива – обещало быть самым сложным.




Глава 5



Керчь, сентябрь, 1941 год

Как известно, люди, занимающие высокие посты, всегда ценят чужое время. Гости Керченского музея не оказались исключением.

Ровно в пять, когда горизонт еще не окрасился в розовый цвет, за Мартинято приехал грузовик, и молодой генерал с хрящеватым носом (он забыл, как его зовут, и уже стеснялся спросить), сухо поздоровавшись, попросил Юрия Юрьевича забраться в кузов, сам же сел в кабину, поддерживаемый молоденьким солдатом.

У Мартинято мелькнула нехорошая мысль, которая иногда посещала его в сыром кабинете музея или в зале, среди экспонатов, – украшений, остатков домов некогда богатых людей и утвари, по предположениям работников, принадлежавшей рабам или слугам: ни в одной стране никогда не было и не будет равенства.

Мысль казалась крамольной, и Юрий Юрьевич всегда оглядывался по сторонам, когда она вдруг противной юлой вкручивалась в разгоряченный мозг.

Вот и сейчас он подумал, что солдат, возможно адъютант генерала, не обратил на него, пожилого человека, никакого внимания, не помог забраться в кузов.

Вскоре грузовик затрясся на неровной дороге. Мартинято, хватаясь руками за брезент и, естественно, не находя опоры, больно ударился ногой о деревянную скамью, на которой невозможно было сидеть. Кое-как пристроившись в углу, он успокоился, согрелся и даже задремал, не заметив (впрочем, что можно заметить, если нет окон?), как машина притормозила в Керченском порту.

Солдат несколько раз стукнул о борт кузова, и Юрий Юрьевич понял: приехали.

Кое-как выбравшись из грузовика – адъютант делал вид, что не замечает, как трудно пожилому человеку небольшого роста, почти повиснув на последней ступеньке маленькой лесенки (интересно, кто мог без усилий вскакивать на нее и нырять в кузов или совершать обратные манипуляции? Обезьяны?), – пытался спрыгнуть на асфальт. Когда наконец это ему удалось, генерал кивнул: «Вперед». Он провел растерянного директора через КПП, и тот оказался на территории большого порта, сразу оглушенный криками, стонами и плачем сотен тысяч людей. Старики, женщины, дети, сидя на чемоданах и баулах, ожидали погрузки на суда. Военные, угрожая оружием тем, кто пытался прорваться без очереди, орали во все горло, но их командные кличи тонули в людском многоголосье.

И опять нехорошие мысли посетили директора, мысли, которые он всеми силами пытался отогнать. Всем не хватит места на судах, всем не удастся эвакуироваться…

Что станет с несчастными, когда придут немцы?

Наслышанный о зверствах нацистов, он знал: они не пощадят никого. Хотя бы вывезли детей… Им еще жить да жить… Когда же подойдет очередь вон той женщины с растрепанными черными волосами? За ее серую юбку, туго обтягивавшую стройные бедра, хватались трое малышей, а на руках в свертке пеленок орал четвертый. Таких надо увозить в первую очередь, но за нее некому заступиться: видно, муж на фронте. Кто-то уцепился за его рукав и задышал в ухо, обдавая чесночным запахом:

– Здравствуйте, Юрий Юрьевич. – Мартинято вздрогнул, оглянулся, узнав старого еврея – сапожника Фиму. Его огромное семейство, состоявшее из невесток и внуков, восседало на свертках, окружив пожилую еврейку, жену сапожника Сару. – Милый, дорогой, – сапожник слюнявил его руку, – может быть, вы поможете нам? Нашу посадку все время откладывают. А нам нельзя здесь оставаться. Вы же сами знаете, как гитлеровцы относятся к людям моей национальности… Уж лучше тогда погибнуть там, от него, – костлявым пальцем с желтым ногтем он указал на «мессер», летавший над головами людей. – Уж лучше так, чем под пытками… – Юрий Юрьевич хотел ответить, утешить, попросить генерала, который, на несколько минут будто растворившись в людском море, уже направлялся к нему, но военный, крепко взяв его за локоть и бесцеремонно отстранив Фиму, в черных слезящихся глазах которого отразился ужас, повел за собой.

– Наш катер уже подошел, – коротко информировал он Мартинято. – «Спецгруз-15» на нем.

– Отдельный катер? – удивился директор.

Огромная толпа эвакуировавшихся наводила на мысли, что с транспортом плохо. А им выделили катер… Значит, сокровища надо вывезти любой ценой.

– Что же будет с ними? – Директор охватил взглядом толпу. – Вы вывезете всех?

– Вас это не должно беспокоить. – Генерал с хрящеватым носом по-прежнему оставался бесстрастным. – Есть люди, отвечающие за погрузку. Каждый должен заниматься своим делом. Не правда ли?

Они уже подходили к небольшому серому военному катеру, и моряк (звезды на его погонах ни о чем не сказали Мартинято, в званиях он почти не разбирался) помог ему спуститься на палубу.

– Груз в трюме, товарищ генерал, – сообщил он носатому, тоже спустившемуся на палубу. – Можно отправляться.

Генерал принял торжественный вид, и Мартинято подумал, что при его должности, наверняка очень высокой, это ему не впервой.

– Товарищ Мартинято, – заговорил он, и его громкий голос словно заглушил другие звуки – звуки летавших над Керченским проливом самолетов, бьющихся о причал волн и стонов людей, – вам предстоит выполнить ответственное поручение. Вы знаете, какую ценность представляет «Спецгруз-15», поэтому должны доставить его по назначению в целости и сохранности.

Пятеро моряков, вероятно, вся команда катера, вытянувшись, слушали начальника. Пожав руку Юрию Юрьевичу, носатый обратился к ним:

– Товарищи! Вы все слышали. Наше командование прекрасно осведомлено об обстановке в Керченском проливе, но надеется на вашу опытность. Не дайте немецко-фашистским самолетам потопить наш катер. Приложите все силы к тому, чтобы груз был доставлен в Тамань.

Мартинято удивился, прочитав на лицах моряков, обветренных, смуглых и мужественных, такое же торжественное выражение, как на лице военного начальника, и это поразило его и обрадовало. Он поверил, что, несмотря на «мессеры», контролировавшие пролив и бомбившие суда, отходившие от причалов, им удастся прорваться.

Окончив речь, генерал провел пальцем по носу, что, вероятно, означало волнение, и, еще раз пожав руки экипажу и директору музея, поднялся на причал.

К Юрию Юрьевичу подошел пожилой моряк с круглым лицом, с толстым курносым носом, на кончике которого, словно муха, прилепилась коричневая родинка.

– Ну, будем знакомы? – улыбнулся он, показывая щербинку между большими, желтыми от табака зубами. – Мичман Сергей Сергеевич Куцан, можно просто Сергеич. А тебя как кличут?

– Просто Юрьич, – отозвался Мартинято и деловито осведомился: – Когда отправляемся?

– А сейчас и пойдем. – Сергеич достал из кармана самокрутку и спички и прикурил, обдав директора едким запахом ядреного табака. – Матрос у нас рулевой – парнишка опытный, несмотря на молодость. Уфимцев не зря наш катер выбрал – везучие мы. Сколько раз на ту сторону ходили – не зацепило.

– Раз на раз… – прошептал директор, но мичман его услышал и ощетинился:

– Ты это мне брось – сопли распускать. Может, нас еще не потопили, потому что мы верим, что фашистам нас не достать. А ты…

– Извини… Очень волнуюсь, – Юрий хотел еще что-то добавить, но катер заскрежетал, загрохотал, затрясся и, оторвавшись от причала, стал медленно отходить, острым носом, словно ножом, разрезав маслянистую воду.

– Хочешь – в трюм спустись, – посоветовал мичман.

Мартинято махнул рукой, собираясь добавить, что смерть в трюме еще страшнее, но, вспомнив предостережения мичмана, выдавил улыбку:

– Знаешь, давно через пролив не ходил. Была не была – на палубе останусь.

– Это как угодно. Ну, бывай пока, мне пора работать.

Сергеич исчез в недрах катера.

Оставшись один, Мартинято сначала посмотрел на причалы порта, забитые людьми, и сердце снова кольнула жалость.

Впрочем, возможно, все не так плохо, генерал дал знать, что эвакуируют всех желающих.

Потом его взгляд устремился в небо. Теперь не один, а два «мессера» летали над морем, как коршуны, выслеживая добычу. Как завороженный, наблюдал директор за парением вражеских самолетов, ожидая противного свиста падающей бомбы, но, на его удивление, этого не последовало.

То, что вдруг увидел Мартинято, сначала показалось ему чудом. Какое-то время «мессеры» парили, как неразлучные друзья, потом, как только катер отошел, один самолет отделился и последовал за ними.

Самое странное, что летчик не собирался никого убивать или топить маленькое судно. Он летел довольно низко над ними, во всяком случае, крестообразная свастика била в глаза, однако ни пули, ни бомбы не вылетали из недр этой машины-убийцы. Напротив, «мессер» будто конвоировал их, охраняя, и, убедившись, что они достигли берега и причалили, растворился в несколько мгновений.

К ошеломленному Мартинято подошел Сергеич с влажным от волнения лицом.

– Кажись, приехали, – выдохнул он и похлопал директора по плечу: – Сейчас грузовик прибудет.

– Ты видел, Сергеич? – Юрий Юрьевич задыхался. – Ты это видел?

– Что видел? – удивился мичман.

– Ну, этот «мессер»…

– Положим, видел, и не один, – обстоятельно ответил моряк. – И что в них особенного? В том, что тихо себя вели? И такое бывает.

– А тот, который летел прямо над катером… – Мартинято поежился. – Почему он не потопил нас, как ты думаешь? Ты заметил: он будто охранял… Хотя иногда и пикировал, словно собирался атаковать.

Мичман пожал широченными плечами, и его кирпичное скуластое лицо выразило озабоченность.

– Сопровождал нас, значит, будто конвой. – В его серых, с золотыми искорками, глазах блеснула злость. – Это плохо, товарищ директор музея. Это значит: немцы в курсе, что за груз был у нас в трюме.

– Но откуда… – Мартинято схватился за ворот рубашки, вдруг неожиданно ставший тесным. – О том, что груз повезут на катере, не знал даже я. Кроме того, мои работники не были в курсе о черном чемодане.

Сергеич вздохнул:

– Поверь моему опыту, Юрьевич: предатель у вас. Нас все время предупреждают: в городе действуют немецкие агенты, целая сеть ихняя развернута. Возможно, они есть и среди твоих коллег. Увидел этот гад, как из музея чемодан выносят, и стуканул кому следует. Те тут же слежку организовали. Так и поняли, на чем чемодан повезут. Паршиво то, что теперь чемодан постоянно станут преследовать. Вычислить бы его, подлеца, предателя вашего, но как это сделать – не знаю, не подскажу.

Мартинято похолодел и все время повторял: «Как же так, как же так…», – пока большой, крытый брезентом грузовик не притормозил возле катера.

Моряки засуетились, вытаскивая из трюмов грузы, в том числе и чемодан, но угрюмый шофер в зеленой солдатской форме, с длинным птичьим носом и иссиня-черными волосами, похожий на ворона, сказал, что ему приказано взять только один спецгруз, с помощью матросов подхватил чемодан и бросил его в кабину.

– Залезай, батя, – обратился он к Юрию Юрьевичу. – Дорога сегодня нам предстоит длинная, чувствую. Не ведаю, что у тебя в чемодане, только поступил приказ после проверки содержимого везти его в Краснодар.

Юрий снова похолодел.

– Нам дадут сопровождение? – спросил он, заикаясь, и шофер почувствовал его страх.

– Никакого сопровождения не нужно, – отозвался мужчина, садясь за огромную баранку. – Грузовик пойдет не один – их будет несколько. Ну, а коли суждено под бомбу попасть или на мину нарваться – значит, судьбинушка такая. – Он нажал педаль газа, грузовик сорвался с места, и Юрий Юрьевич ударил локоть о ручку двери. – Осторожнее, батя, голову береги, – съехидничал шофер. – Она тебе еще ой как пригодится.

Несмотря на запруженные улицы, до места доехали довольно быстро.

Ворон – как прозвал про себя шофера Мартинято – помог директору вынести чемодан и передал его архивному работнику, а тот в сопровождении двух угрюмых в штатском, казалось, похожих друг на друга как две капли воды, внес его в кабинет, где пять человек долго сверяли наличие ценностей с описью.

Потом один из штатских (Мартинято подумал, что это сотрудник НКВД) предупредил директора, что ему следует везти груз в Краснодар, так как основной поток эвакуированных ценностей направлялся именно туда.

Юрий не стал спорить, даже порадовался.

Из коротких разговоров новых знакомых он понял, что фашисты не остановлены, что они продолжают наступать и, наверное, скоро войдут в Крым.

Керченский пролив не станет для них разделительной полосой между Большой землей и полуостровом – это очевидно. Для них захватить его – пара пустяков. А по воде до Тамани рукой подать. Значит, нужно спасать все, что можно спасти.

Юрия Юрьевича предупредили, что колонна, состоявшая из военных машин, начнет движение в шесть утра, поместили в гостиничный номер, где давно никто не убирался, но директор был рад и этому.

После волнительной дороги он хотел передохнуть, забыться хотя бы ненадолго и, упав на диван, не раздеваясь, неожиданно для себя погрузился в глубокий сон. Его разбудил громкий стук в дверь, и грубый голос предупредил, что уже полшестого и скоро колонна отправится в путь.

Мартинято вскочил и протер глаза, удивляясь, как мог уснуть так надолго. Впрочем, это и хорошо. Неизвестно, где и когда они остановятся…

Наскоро умывшись, он выбежал на улицу, где его поджидал знакомый грузовик. Двое братьев в штатском, как он окрестил незнакомцев, сидя в кабине, проверяли черные широкие ремни, стягивавшие чемодан.

– Вроде все, – сказал один, выпрыгнув из кабины и уступая свое место директору. – Держитесь, – его рука была вялая и холодная.

– Обещаю, – неожиданно для себя твердым голосом произнес Юрий Юрьевич. – Это мой долг.

Ворон – шофер – тоже что-то каркнул на прощание, и они медленно двинулись вперед, в середине маленького приморского города встроившись в длинную колонну крытых брезентом грузовиков.

Директор подумал, что разбомбить эту колонну гитлеровцам ничего не стоило, и они попытаются это сделать.

Он не ошибся. «Мессеры», ослепляя свастикой, налетели на них, как стая разъяренных пчел, когда машины только вышли из города, и сразу подбили один из грузовиков.

Колонна остановилась, и Мартинято увидел, как из машин выпрыгивали люди, кто в военном, кто в штатском, рассыпаясь по маленькому реденькому лесочку, который едва ли мог дать надежное укрытие.

– Что сидишь? – Ворон добавил крепкое словцо. – Вылезай и спасай свой груз. С землей ведь смешают, гады.

Собравшись с силами, Мартинято выскочил, они с водителем схватили чемодан и ринулись к толстому стволу дуба, надеясь, что могучий исполин прикроет их от зорких взглядов немецких асов.

«Мессеры», словно озверев, били по стоявшим грузовикам, вдребезги разбивая стекла, брызгами летевшие в разные стороны. Две машины загорелись, и пламя перекинулось на сухие листья жалкого лесочка.

Юрий Юрьевич, закрыв глаза, стал вспоминать молитвы, которым его когда-то учила бабушка, но почти ничего не вспомнил – только «Отче наш».

Путая слова, директор стал неистово молиться, и Бог словно услышал его.

Решив, что с колонной покончено, самолеты оставили ее в покое. Бледные, грязные, облепленные осенними листьями, люди стали выползать из своих укрытий, как муравьи, еще недавно наблюдавшие за людьми, разорявшими их муравейник.

Один, в военной форме, с маленькими звездочками на погонах (Мартинято насчитал четыре), поднял руку и прокричал:

– Убитые, раненые есть?

– Убитых нет, – отвечали ему, – но пятерых зацепило.

– В третьей машине аптечка, – сказал офицер. – Перевяжите раны – и продолжим путь.

– Командир, – к нему подошел человек немного постарше, зажимая кровившее плечо, – если мы отправимся сейчас, фрицы перестреляют нас, как куропаток. Предлагаю разведать проселочные дороги и продолжить путь ночью. Нам придется почти не зажигать огни, чтобы они нас не заметили.

– Но мы не поспеем вовремя, – возразил ему другой, в военной форме. В разговоре он вел себя более уверенно, и Мартинято сделал вывод, что это политрук. – Нам нужно доставить спецгруз в определенное время, и вы это знаете. – Юрий Юрьевич заметил, что на суровом лице командира не дрогнул ни один мускул.

– Вот именно, доставить, а не потерять, – заявил он и смело взглянул в глаза собеседнику: – Если мы поедем по трассе, нам грозит гибель. Подумайте. Неужели так трудно просчитать ситуацию?

– И все же я настаиваю… – Директор видел, что тот, которого он считал политруком, упрямится больше для проформы, и удивился. Когда над твоей головой летают вражеские самолеты и бьют точно в цель, а ты ничем не можешь им ответить, – какие уж тут могут быть амбиции! На его счастье, здравый смысл политрука взял верх. Было решено отправляться, когда стемнеет, а до этого, придав грузовикам заброшенный вид (пусть немцы думают, что они разбомбили колонну и спаслись единицы), спрятаться в реденьком лесу. Но даже этот лесок предоставлял хоть какое-то, но укрытие.

Чернявый шофер помог директору забросать чемодан сухими листьями возле могучего дуба, дававшего временное убежище.

– На всякий случай, – пояснил Ворон, и Мартинято решил, что водитель прав. Если то, о чем сказал мичман Сергеич, правда, фашисты имели полное представление, куда направляется чемодан, а значит, могли предпринять попытку завладеть им.

Разумеется, для них это сопрягалось с определенными трудностями, ведь, по слухам, нацисты еще не вошли в Керчь, однако, по тем же слухам, десятки диверсионных групп бродили по окрестностям, а значит, их могли атаковать в любую минуту. Эти мысли не улучшали настроения, и Мартинято, опустившись на ковер из сухих влажных листьев, большая половина которых была прошлогодней и уже гнила, в отчаянии прислонился к шершавому, в шишках, стволу дуба.

– Не боись, прорвемся. – Шофер достал из походной сумки болотного цвета банку тушенки и полбуханки черного хлеба. – Подкрепимся, командир? Кстати, как тебя кличут? Несколько дней знакомы, а имен друг друга не ведаем.

– Юрий, – отозвался Мартинято, закрыв глаза.

Есть ему не хотелось, сама мысль о еде вызывала тошноту. От тяжелых дум раскалывалась голова, острая боль отдавала в виски, перед глазами плыли красные круги.

«Опять мигрень, как некстати», – подумал он и поморщился.

Проклятая болезнь, именно болезнь, хотя многие ее таковой не считали, начинаясь внезапно, парализовывала болью, порой вызывая неукротимую рвоту, и жена прикладывала ко лбу примочки с уксусом, которые не помогали.

Юрий Юрьевич никогда не брал больничный, приступы мигрени он не считал болезнью и в таком состоянии шел на работу и пытался что-то делать на автомате.

Водитель ловко вскрыл банку с тушенкой.

– Эх, костерок бы развести, – сокрушенно заметил он, – да где там… Но если ее намазать на хлеб, будет даже очень вкусно. Хочешь?

Мартинято сделал знак рукой, его затошнило еще сильнее, согнуло пополам, и тело сотрясли рвотные спазмы.

Шофер, приученный ко всему, не удивился:

– Эва как тебя разобрало… Не боись. Сказал же – прорвемся. Командир у нас толковый… Такого, как говорят, пуля боится. Ладно, коли есть не хочешь, хотя бы поспи. – Он помог Мартинято опуститься на влажную землю и подложил под голову сумку. – Полежи. Как только прикажут выдвигаться, я тебя разбужу.

Уснуть директору так и не удалось, но он пролежал до темноты, не шевелясь. Стоило пошевелиться – тело снова сотрясали спазмы.

Когда сумерки опустились на землю, командир дал приказ начинать движение, и люди, как муравьи, вылезая из кустов, канав, закопошились возле грузовиков, пригодных для дальнейшей поездки.

Чернявый водитель оказался прав. Их еще не раз обстреливали, но до Краснодара они все же добрались.

Обрадованный Мартинято, облегченно вздохнув, сдал чемодан директору местного археологического музея. Вместе они проверили по описи все ценности, удостоверились, что ничего не пропало, и пожали друг другу руки от радости.

– Вы герой, Юрий Юрьевич! – торжественно провозгласил его краснодарский коллега и хотел еще что-то добавить, но осекся.

Мартинято, криво улыбнувшись, схватился за сердце и как-то неловко, медленно сполз по стене на холодный пол.

– Юрий Юрьевич, что с вами? – Директор похлопал его по бледным щекам. – Ниночка, «Скорую»! – крикнул он секретарю. – У нашего керченского товарища сердечный приступ!




Глава 6



Белогорск, наши дни

Недавно открывшийся ресторан «Нарцисс», где таинственная незнакомка назначила свидание Леониду, находился почти в центре города, но пока ничем не мог порадовать посетителей – так решил Виталий, разглядывая два небольших немытых окна, украшенных безвкусными красными портьерами, ничего общего не имеющими с цветом лепестков нарцисса. Парковка для машин отсутствовала. Впрочем, вполне вероятно, это заведение не пользовалось успехом у имущих.

Виталий и Вадим Сергеевич вошли в маленькое помещение, в которое еле вместили шесть столиков, покрытых клеенчатыми скатертями.

За барной стойкой стояла некрасивая веснушчатая девица с черными (или не черными) мелированными волосами, забранными в конский хвост.

Не поздоровавшись, она небрежно сунула обоим меню.

– Спасибо, – Виталий мягко вернул ей картонный квадрат, на котором напечатали названия блюд и цены – вовсе не маленькие для такого заведения. – Мы по другому вопросу. Нам нужны записи камер слежения.

– Камер слежения? – Девушка усмехнулась, показав кривые желтые зубы.

Она явно пополняла ряды заядлых курильщиков, не обращая внимания на надпись на пачке сигарет. Заботиться о собственном здоровье немногие начинают в молодости. А зря.

Как говорят на Пятом канале в День добрых дел: «Завтра может быть поздно».

– А где вы их, простите, видите? – Она еще раз усмехнулась и тряхнула тощим, как хлыст, хвостиком. Вопрос сначала показался неуместным.

Одна из камер красовалась как раз над ее стойкой, вторая – на противоположной стене с еще старой побелкой, забрызганной чем-то, возможно, рвотными массами.

– А вы сама разве не видите? – поинтересовался Громов, морщась от своеобразного запаха, исходившего от этой музы общепита – на другое ресторан с громким романтичным названием никак не тянул.

Девица хихикнула, проскребав сомнительной чистоты бежевую униформу длинным ногтем с уже начавшим слезать дешевым бежевым лаком.

– А, эти… Они бутафория, молодой человек.

– Бутафория? – удивился Виталий. – Но почему ваш владелец не поставит хотя бы одну нормальную? Хотя бы с точки зрения безопасности.

Ему было странно, как таинственная незнакомка смогла уговорить Леонида, парня с оттенком снобизма, зайти сюда.

Беглым взглядом было заметно, что по вечерам тут тусуется малоденежная публика, для которой бутылка пива с воблой пробивает дыру в бюджете.

Чем незнакомка Илона заинтересовала брата? Долго ли они тут сидели?

Теперь, когда записи с камер стали так же недостижимы, как лунный грунт, прокуренная девица-официантка оставалась последней надеждой Громова.

– Скажите, пожалуйста, сегодня весь день здесь работали вы? – спросил он, прибавив пару ноток вежливости и обаятельно улыбнулся, показав белые подковки зубов.

– А кто еще? – Дама вернула ему улыбку.

– Значит, вы должны помнить всех посетителей, которые к вам заходили в обеденное время, – уточнил Виталий.

– В обеденное время, как и во время ужина, зал почти полный, – отозвалась официантка и, достав зубочистку из полиэтиленового чехольчика, поковырялась в зубах. – Так что не могу сказать, что помню всех. Если они не подходили к барной стойке и не заказывали что-нибудь подороже.

Виталий достал смартфон и, отыскав фотографию брата, поднес к ее глазам:

– Вполне вероятно, этот молодой человек как раз такой заказ и сделал.

Она растянула накрашенные светлой розовой помадой губы:

– Да, вы правы. Я его помню. Он заказал шампанское, целую бутылку. «Абрау-Дюрсо», хорошая вещь.

Громов собрался, будто гончая собака перед прыжком.

– А девушку помните?

Ее нарисованные брови полезли вверх:

– Девушку? Какую девушку?

Виталий достал из кошелька сто рублей и положил на стойку.

– С ним была девушка, это мне доподлинно известно.

Она косо посмотрела на купюру, однако деньги взяла.

– Да вы не подумайте, что я сейчас раскручу вас на бабки, – сказала девица примиряюще. – Ну, хоть убей, не помню, с кем был этот парень. Хотя постойте… – Она стала наматывать на палец конский хвост и радостно стукнула кулачком: – Была девушка… Но если вы попросите ее описать, я не смогу этого сделать. Помню, что блондинка… Этакая серая мышь.

– Почему серая мышь? – Громов пытался ухватиться за соломинку. – В сером платье, что ли?

– Да нет, – девица хихикнула. – Просто незапоминающаяся. Белые волосы – кстати, не спрашивайте, крашеные или нет, – вот и все ее достоинство. Остальное не бросается в глаза. Значит, обычная, каких миллион. Вот так пройдешь по улице и не заметишь.

Виталий положил на стойку еще одну сотню.

– Зря вы, – девушка снова взяла деньги, несмотря на то, что на лице читалась брезгливость. – Кстати, в соседнем доме отделение банка, вот там наверняка есть работающие камеры. Кто знает, вдруг эта парочка на них засветилась?

Это была очень ценная информация.

Виталий поблагодарил официантку и поспешил выйти из ресторана, раскрывавшего свои объятия для публики, желавшей недорого поужинать и – главное – дешево выпить.

Дама не ошиблась.

Над филиалом банка «Прогресс» действительно мигала камера.

Охранник, к большому сожалению Громова, не оказался столь любезным, как официантка, но за тысячу рублей согласился просмотреть записи вместе с Виталием.

Частному детективу повезло.

На одном из кадров было видно, как машина молодого Воронцова припарковалась возле ресторана, как Леонид, выскочив из салона, помог даме чинно выйти и, взяв ее под руку, направился в «Нарцисс», по дороге что-то шепча ей на ухо.

Охранник по просьбе Виталия увеличивал кадр, однако незнакомку не удалось хорошо разглядеть. Она была в традиционной одежде учительниц в частных школах или продавщиц – черная юбка, подчеркивавшая стройность бедер, и белая кофта, не скрывавшая пышности груди. Очень светлые волосы густым каскадом спадали на плечи. Это украшение и помешало разглядеть незнакомку.

Когда она обернулась назад, прядь волос упала на лицо, скрыв его лучше вуали, и Виталий с досадой фыркнул.

– Скажите, а здесь есть другие камеры?

Охранник ответил, что, к сожалению, только одна, расположенная над банкоматом, однако молодые люди вряд ли попали в поле ее зрения. Вот если бы требовалась марка машины или ее номер… Получив информацию, Громов задумался.

Чтобы найти таинственную блондинку, нужно было потратить много времени и сил.

Он вышел из банка расстроенный, и фамилия Панина, высветившаяся на бесновавшемся дисплее телефона, не улучшила настроения.

– Я знаю, что ты будешь рыть землю, чтобы докопаться до правды, – начал следователь, – и поэтому решил признаться, что видел заключение о смерти, показывал его нашему полковнику, и вместе с ним мы решили утаить факт о клофелине. Ну, подумай сам, кому это надо? К тому же мне известно, что камер слежения в ресторане «Нарцисс» нет и никогда и не было.

– Что ты предлагаешь? – буркнул Виталий.

В эту минуту он ненавидел Панина, словно тот имел какое-то отношение к убийству его любимого брата.

– Я предлагаю вообще не предавать огласке убийство или несчастный случай, – пояснил следователь. – Меня уже атаковали журналисты. Сам понимаешь, в отделе всегда находятся «кроты», которые за полушку продадут инфу писакам. Так вот, я ничего не комментировал. Но в следующий раз собираюсь сказать, что сын предпринимателя Воронцова скончался от сердечного приступа, выйдя из ресторана. Поверь, речь получится очень убедительная. Я пожурю наш равнодушный люд за то, что не подошли к машине и не вызвали «Скорую», хотя могли спасти человека.

– А если я отыщу эту девицу и выясню причину убийства? – парировал Громов. – Учти, я буду стараться сделать это в кратчайшие сроки. Мне необходимо установить настоящую причину смерти брата. Леонида не ограбили, просто убили таким способом, чтобы полиция замяла дело.

– Тогда возобновим по вновь открывшимся обстоятельствам, – обреченно произнес следователь и вздохнул: – Как бы мне этого ни хотелось, твой дядя не позволит убийце уйти безнаказанным. Ну, если только вы сами не сведете с ним счеты, – добавил он ехидно. – Я звонил Вадиму Сергеевичу. – Как и чувствовал Виталий, главный козырь Панин утаил в рукаве. – Он со мной согласен. Ты берешься за дело как частный детектив, а мы оказываем тебе всестороннюю помощь, если потребуется. Воронцов хочет скорее похоронить сына. Так он и сказал. Поэтому забирай машину Леонида и действуй.

– Ну, раз дядя так решил… – Виталию было непонятно, почему такой борец, как Вадим Сергеевич, сдался. Наверное, аргумент с журналистами возымел действие. – Готовьте машину, я приеду.

Когда в трубке раздались гудки, возвестившие о конце неприятного для обоих разговора, Виталий залез в автомобиль, решив доехать до стоянки возле полиции и на время оставить его там.

Если дядя разрешит, он будет использовать джип брата в своих расследованиях – машина более быстроходная. Громов не успел нажать педаль газа, как дремавший на сиденье Воронцов будто очнулся.

– Все, что сказал тебе Панин, – правда, – начал он с места в карьер, не переводя дух, будто боясь передумать. – Мне хочется поскорее предать тело Леонида земле без лишней волокиты и нервотрепки. Мой помощник Санек уже занимается похоронами и сейчас заберет тело моего мальчика. Пусть официальной версией станет сердечный приступ, как предложил Григорий.

– Дядя, воля твоя, – Виталий понимал и не понимал чувства Воронцова. – Но я могу сказать лишь одно – твоего сына убили. И убили не с целью ограбления. Пока причина неясна, но я обязательно докопаюсь до истины. Леонид был мне как родной брат. – Мужчина лишь сопел. – Панин скрыл от нас, что незнакомая девица сначала опоила его клофелином, а потом, выведя из ресторана и усадив в машину, сделала укол наркотика, – продолжал частный детектив. – Она знала, что полиция страсть как не любит проводить расследование по такому поводу и закроет дело, несмотря на то, что Леонид был сыном известного в городе человека.

– Ты думаешь, я хочу обо всем забыть? – встрепенулся Вадим Сергеевич. В его голосе слышались боль и отчаяние. – Так вот, мой мальчик, разумеется, ты продолжишь расследование, а я покараю преступника. Клянусь тебе памятью моих родителей. – Его голос взлетел ввысь и оборвался.

Виталий почувствовал, что дядя еле сдерживает рыдания.

– Ладно, поехали, – примирительно сказал Громов. – Извини, если был с тобой груб.

Мужчина ничего не ответил.




Глава 7



Краснодарский край, июль 1942 года

Мартинято уже не знал, что «Спецгруз № 15» не залежался и в Краснодаре.

Через пять месяцев драгоценности готов под усиленной охраной повезли в Армавир. Теперь чемодан решили спрятать в здании горисполкома, имевшего прочные большие подвалы, во всяком случае на время, и, составив акт о передаче, инструктор секретного отдела горисполкома Мирра Яковлевна Авдеева спрятала ценности в комнате подвала, хранившей наиболее важные документы.

– Мы его перепрячем, Мирра, – заверил ее начальник горисполкома, представительный Павел Николаевич. – Сама понимаешь, сейчас некому этим заниматься – немцы на подходе. Пусть полежит у нас до лучших времен, а потом отправится в музей. Я понимаю, что там ему самое место.

Мирра Яковлевна хотела возразить, но не стала.

С утра она очень плохо себя чувствовала, ее знобило, тошнило, от любого, даже незначительного движения бросало в пот, черные большие глаза покраснели и ввалились, нос заострился, и Павел Николаевич, с сочувствием поглядев на свою сотрудницу, произнес:

– Да ты больна, голубушка. Ступай-ка домой, отлежись и завтра возвращайся здоровой. Да, да, завтра, работы невпроворот.

В другое время Авдеева принялась бы спорить и доказывать, что способна работать и в таком состоянии, но сейчас не могла вымолвить и слова. Казалось, язык распух, заполнил рот, мешая говорить, и она лишь кивнула.

– Вот и отлично, – сказал на прощание директор. – Увидимся.

Если бы Мирра знала, что они долго не увидятся!

Но сейчас она об этом не подумала и поплелась домой, еле передвигая ватные ноги.

Добравшись до небольшого домика, в котором она жила вместе с матерью, женщина с трудом открыла калитку, не ответила на вопрос матери, даже не услышала его, доползла до кровати и свалилась в беспамятстве.

Месяц она не приходила в себя, блуждая между жизнью и смертью, а вызванный Анной Яковлевной врач, считавшийся лучшим терапевтом в Армавире, только разводил длинными жердеобразными руками с коричневыми пятнами и сокрушенно вздыхал:

– Тиф у нее, голубушка. Ничего не гарантирую. Давайте ей это лекарство…

Не знала Мирра и того, что бедная мать достала старую икону Божьей Матери и молилась по вечерам, прося вернуть ей дочь. И молитвы старушки были услышаны.

Через две недели ненадолго Мирра пришла в себя, попросила пить, а потом опять впала в забытье. Остальные две недели она постепенно приходила в себя, то зовя Анну Яковлевну и прося воды, то лежа на кровати без сознания.

Доктор успокоил женщину: кризис миновал. Дочь пошла на поправку. Еще пару-тройку деньков – и она встанет.

Мать, тоже исхудавшая за эти беспокойные дни, с волнением ожидала ее выздоровления и, когда Мирра попросила пить уже бодрым голосом, принесла ей ковшик с холодной колодезной водой.

– Пей, доченька. Доктор сказал, кризис миновал. Теперь на поправку пойдешь.

Молодая женщина жадно приникла к пахнувшей свежестью воде, отведя от лица влажные от пота вьющиеся черные волосы.

– Мама, сколько я была в бессознательном состоянии? Помню пробуждения, а дальше опять как в тумане.

– Да долгонько, донюшка, – отозвалась старушка. – Уж ни я, ни доктор Иван Тимофеевич не чаяли тебя в чувство привести. – И, приникнув к ее маленькому уху, прикрытому черными вьющимися, влажными от пота волосами, прошептала: – Это Богородица тебя с того света вытащила. Уж я ей молилась! Она сама мать, понимает, каково потерять единственное дитятко.

Мирра поморщилась. Она была убежденной атеисткой и часто ругала старушку за то, что она тайком прячет почерневшие иконы в старом сундуке и молится.

– Ну что за глупость вы говорите, мама! Разве все от тифа умирают? – Она собиралась добавить еще что-то колкое, но вдруг, прижав руку к потному лбу, спохватилась: – Значит, почти месяц… А на работе меня ждали. Павел Николаевич не заходил? – Мать отвела взгляд, и женщина почувствовала неладное. – Мама, я еще раз спрашиваю: мой начальник не заходил? – Она вскочила с постели и, почувствовав сильное головокружение, снова села. – Мне нужно на работу.

– Да куда ты пойдешь? – запричитала старушка. – Посмотри на себя. Худющая, как журавель колодезный, и слабая такая.

Но Мирра опять поднялась и принялась стаскивать с себя пропахшую потом белую ночную сорочку.

– Нет, нет, и не уговаривай. Лучше чаю крепкого сделай. Есть не хочется. Я ненадолго. Меня Павел Николаевич и держать в таком состоянии не станет. Но я там нужна, понимаешь?

Мать отошла к окну, сжалась, словно собираясь с силами, и ответила:

– Нет больше твоей работы, милая. Некуда тебе идти.

– Нет? – Женщина покачнулась и ухватилась за край стола. – Как это – нет?

– Разбомбили здание горисполкома, – запричитала мать. – Почти камня на камне не оставили. Павел Николаевич с семьей эвакуироваться собираются. И нам с тобой надо бы об этом подумать. Фрицев проклятых со дня на день ожидают.

– Разбомбили? – Желтоватое лицо Мирры с нездоровым румянцем вытянулось. – Этого не может быть!

– Может, моя донюшка, может, – продолжала мама. – Давай лучше вещички собирать. Мы быстро управимся. Я уже большую часть сложила.

Однако дочь схватила черное, в белый горошек, платье, висевшее на вбитом в стену крючке. Когда-то оно считалось нарядным, это было когда-то (теперь, когда немцы подходили к Армавиру, казалось – в другой жизни), но оставалось ее любимым.

– Мамочка, я должна туда пойти, должна, – надевая легкую кофточку (несмотря на жаркую погоду, ее немного знобило), Мирра чмокнула женщину в морщинистую коричневую щеку. – И не переживай, я скоро вернусь.

– Миррочка! – Мама в отчаянии схватила дочь за рукав, но та, осторожно освободив его, выскочила на крыльцо, вдохнув свежий, пахнувший сырой землей воздух.

Недавно прошел летний ливень. Все приветствовало его: и зеленевшие деревья, которые уже отцвели и выставили напоказ созревающие плоды, и набухшая земля, впитавшая влагу, и птицы, нахохлившиеся, радостные, певшие по-летнему звонко, уже не прятавшиеся от майских холодков в дуплах деревьев и под крышей.

Мирра зажмурилась от яркого солнца, пустившего ей в глаза теплый луч, сразу ослепивший, но выдавивший улыбку на бледных бескровных губах. Ей было странно, что природа пахла, цвела, дарила тепло и ласку, словно не знала, что происходит на земле. Немного подержавшись за дверной косяк (от слабости кружилась голова), девушка медленно пошла к горисполкому.

По улицам двигались машины, повозки со сваленным как попало домашним скарбом, лица людей были угрюмы и озабоченны. На мгновение Авдеевой захотелось вернуться домой и помочь матери собираться: она почувствовала, что старушка права, здание разбомбили, и среди холодных останков ее никто не ждет, однако врожденная обязательность взяла свое. Маневрируя между людским потоком и повозками, она кое-как добралась до горисполкома.

Здание действительно оказалось разрушенным, но не превратилось в руины, правая часть осталась почти целой, с необрушившейся крышей, и Мирра, с дрожью взявшись за ручку двери, вошла внутрь. На нее пахнуло каким-то незнакомым запахом: то ли сырости, то ли разрушения, то ли самой смерти. Преодолевая нахлынувший страх, девушка спустилась в подвал, где хранились секретные документы, и замерла в ужасе. Подвал оказался наполовину затопленным, картонные папки, бережно сохраняемые ею в течение многих лет, расползлись, превратились в грязную кашу, и лишь черный чемодан, перетянутый ремнями и опечатанный, стоял, как исполин, напоминая о себе матовым блеском старой кожи.

– Ты мой хороший! – обрадовалась Мирра и схватилась за ручку, однако груз не поддался.

Для слабой девушки он оказался неподъемным. Инструктор присела на колченогий стул, чудом оставшийся «в живых», и весело произнесла:

– Мы спасем тебя, чемоданище. Сейчас я отыщу Павла Николаевича, и он скажет, что дальше делать. Но фрицам ты не достанешься ни за что на свете. Это я тебе обещаю.

Хлопнув чемодан по ручке, она вышла из здания и направилась к дому начальника горисполкома. Что-то подсказывало ей: Павел Николаевич или еще не уехал, или вообще не собирался уезжать. Она оказалась права. Директор, одетый в старый пиджак, помогал жене и старшей дочери – девушке лет восемнадцати – упаковывать свертки.

Увидев Мирру, он довольно улыбнулся:

– С выздоровлением, красавица. Ух, и напугала ты нас. Мать твоя места не находила, за тебя переживала. И мне потерять такую работницу – грех.

Авдеева усмехнулась:

– Вы и так меня потеряли, Павел Николаевич, не по своей воле, правда. Фрицы здание разрушили.

Директор помрачнел:

– Да, не спасем мы родной город. Эвакуироваться вам, бабам, нужно, пока не поздно. А мы, мужики, посмотрим, как врагу дать отпор. Многие в партизаны подались, и я, наверное, с ними пойду.

Его супруга, худая измученная женщина неопределенного возраста, с заплаканным бледным лицом, горестно посмотрела на мужа, но ничего не сказала.

– Документы бы кое-какие вывезти… – заикнулась Мирра и подмигнула Павлу Николаевичу.

Он хлопнул себя по широкому лбу и заморгал, словно очнувшись после спячки:

– Грузы целы? Отлично. Это самая хорошая новость за сегодняшний день. Сам хотел проверить, да не успел. Сейчас найду хлопцев, и пусть отвезут все в горы, в станицу Безымянная, слыхала о такой? Директор отделения тамошнего банка, Яков Михайлович Притула, – мой давний приятель. Будем надеяться, что фрицы в горы не сунутся. Кто-то говорил, что они предпочитают бои на море и равнинной местности.

– Не лучше ли подстраховаться? – заметила Авдеева.

Директор почесал затылок:

– В общем, хлопцы отвезут все Якову, а он будет действовать по обстановке. Я его знаю, он не допустит, чтобы все попало в руки немцам.

Мирра топнула ногой.

– Нет, – твердо сказала она. – Как хотите, а я поеду сама. Дайте машину – и к вашему другу я все доставлю в целости и сохранности.

Павел Николаевич, глядя на ее худые, почти прозрачные кисти рук, хотел было наотрез отказать, но, увидев решимость в черных глазах, сдался:

– Ладно, сейчас этим и займусь. Найду тебе и машину, и хорошего шофера, чтобы в случае чего помогал, а не мешал.

Авдеева кивнула:

– Вот такой расклад мне нравится.

– Тогда ступай домой, помогай матери собираться. Хочу твою старушку со своей семьей отправить, – пояснил он. – А ты потом к ним подтянешься. Постараюсь держать с Яковом связь.

Мирра поняла, что он говорит о партизанах, что партизанские отряды уже вовсю действуют в окрестностях.

– Хорошо, жду, – отозвалась она и, попрощавшись с женой директора, направилась к дому. Мать, как пчелка, хлопотала над узлами. По морщинистым щекам текли слезы, прокладывая дорожки, и застывали серебристыми ручейками.

– Поклажа-то у нас маленькая, – горестно сказала она дочери, – ее и потерять не жалко. А хозяйство, Миррочка, хозяйство как бросить? Мои курочки всему городу известны, я их отборным зерном кормила. А корова? А гуси и утки? Нешто фрицы их пощадят? Может быть, с собой как-то уместим?

– Ты с ума сошла, мамочка, – дочка обняла ее, прижимаясь к мокрой щеке. – Вернемся сюда – другую живность заведем. Ну, как их с собой утащишь? Людям не всем есть место, а ты корову хочешь в машину сунуть. Или машина ее за собой потащит? Вот смеху-то будет!

Мать горестно развела руками:

– Да, ты права, ты права.

Мирра погладила старушку по сухому плечу:

– Мамочка, послушай меня. Ты поедешь сегодня с семьей Павла Николаевича…

– А ты? – испуганно перебила ее пожилая женщина.

Мирра улыбнулась:

– И я поеду, не беспокойся, только другой дорогой и на другой машине. Меня будет ждать один человек, которому нужно передать документы. Но ты не волнуйся, я только передам и вас догоню. – Ее голос дрогнул, и мать почувствовала фальшивые нотки.

– Догонишь? – спросила она, заглядывая в жгучие глаза дочери, которые та упорно отводила. – Не обманываешь? Знаешь, мне без тебя…

– Догоню, мама, – перебила дочь, – не сразу, но догоню, Павел Николаевич тебе то же самое скажет, можешь его спросить. А теперь давай продолжим укладываться. Скоро за нами приедут.

За Миррой скоро действительно подъехала машина – старая полуторка. Шофер, пожилой крепкий мужичок лет шестидесяти, с изувеченной правой рукой, на которой не хватало двух пальцев, подмигнул вышедшей на крыльцо молодой женщине:

– Ты, что ль, Авдеева? Приказано доставить тебя к зданию горисполкома.

– Минутку! – Мирра забежала домой, схватила узелок с одеждой и, торопливо обняв мать, крикнула: «Я не прощаюсь», выбежала на улицу и быстро села в пропахшую бензином кабину.

Шофер тронул машину с места, и та, как инвалид, переваливаясь, захромала к горисполкому.

Павел Николаевич, нервно потирая руки, поджидал Мирру у разбитого бомбой крыла.

– Быстрее, быстрее! – Из здания вынырнули два парня, с трудом неся большой черный чемодан. – Кидайте его в кузов.

Один из парней нецензурно выругался:

– Сам бы попробовал. Что тут у вас, слитки золота? – Мирра похолодела. Незнакомый молодой человек, сам того не ведая, подобрался к правде.

– И золото, и серебро, и бриллианты, – иронично заметил начальник горисполкома.

– Да черт с вами! – Парень сплюнул и, вздохнув, помог приятелю закинуть поклажу в кузов. – С вас причитается, Павел Николаевич. Я, может быть, сегодня грыжу на всю оставшуюся жизнь заработал.

– Немцы к городу подойдут – вылечишься, – буркнул начальник и обратился к Мирре: – Водитель твой, Степаныч, дорогу хорошо знает. И ловкий он, не смотри, что рука покалечена. С ним из любого положения выберешься, даже если фрицы вас учуют. – Его суровое лицо неожиданно сморщилось, и на ресницах заблестели слезы. – В общем, езжай, Миррочка. Желаю вам добраться. А за мать не беспокойся. Моя жена за ней приглядит.

Молодая женщина снова забралась в кабину и помахала директору. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что она больше никогда не увидит своего начальника, однако девушка гнала горестные мысли.

– Довезти груз до станицы Безымянная – вот в чем заключается моя задача, – прошептала она и закрыла глаза.

Машина немного побурчала, прежде чем тронуться, и пошла вразвалку, отыскивая свободные участки дороги.

Павел Николаевич не обманул: шофер Степаныч, молчаливый, угрюмый, действительно хорошо знал свое дело. Выехав из города, они долго плутали по проселочным дорогам, потом медленно, но верно стали подниматься в горы. Степаныч аккуратно притормаживал на поворотах, и Мирра, убаюканная тряской ездой, задремала.

Когда послышался свист, грохот, рокот мотора, девушка испуганно подскочила:

– Что это, Степаныч?

– Фрицы нас заприметили, – ответил шофер. – Гады ползучие, чтоб им ни дна ни покрышки. Слезай с машины, в лесок спрячемся. Авось не достанут.

– А чемодан? Чемодан как же? – заныла Мирра. – Мы должны забрать его с собой.

– Дуры вы бабы, – буркнул шофер. – Ежели фрицы машину загубят, то и груз не доставим. Пешком с такой тяжестью не доберемся. А прятать его нет никакого смысла. Ну, посуди сама, мы не знаем, что завтра будет. Вдруг гады поблизости и нам на хвост наступают? Тогда они нас поймают и, если под пытками своего не добьются, прочешут окрестности и найдут груз. Собак привлекут обученных. Да они и сами как собаки бешеные. Так что, красавица, выхода нет. Прячься, не вылезай из укрытия, авось сильных повреждений машинке моей не нанесут.

Мирра послушалась его и притаилась в орешнике.

«Мессеры» летали над ними, как огромные вороны, один снаряд разорвался возле машины, не причинив ей особого вреда.

Авдеевой показалось, что немцы нарочно избегают прямого попадания. Неужели им известно, что в кузове? Но откуда? О сокровищах знают далеко не все. Неужели…




Глава 8



Белогорск, наши дни

Громов, отвезя дядю домой и оставив у него «Фольксваген», вызвал такси, доехал до полиции, зашел к Панину, который передал ему ключи от машины Лени и похвалил за единственно правильное (он подчеркнул это словосочетание) решение.

Виталий сухо попрощался с ним, не пообещав проинформировать о ходе своего расследования, потом спустился к Николаю. Патологоанатом, как всегда в свободное время, насыщался пирожками, и его толстые губы снова лоснились от подсолнечного масла.

– Вот результаты, – он осторожно, боясь оставить масляные отпечатки пальцев, придвинул к Громову лист с заключением. – Не знаю, чего ты хотел, но эти опилки с одного предмета.

Громов достал портмоне и вынул еще две тысячи:

– Это тебе на пирожки. Ты славно поработал.

Толстые щеки Николая зарделись. Он взял купюры с некоторым смущением:

– Да ладно, обращайся, если что.

– Думаю, ты еще мне понадобишься, расценки у тебя все равно пониже, чем в частных лабораториях, – усмехнулся детектив. – А пока бывай. – Эксперт пожал другу руку, предварительно вытерев замасленные пальцы о висевшее на спинке стула полотенце:

– Пока, дорогой.

Виталий зашагал по темному коридору с его ужасным запахом, проникавшим, кажется, в самую душу и напоминавшим о бренности жизни, уже не замечая его. Он погрузился в мысли, темные, нерадостные, в голове, как в улье, роились вопросы, на которые не находились ответы.

Да, Леонида убили, это он уже понял. Но, как выяснилось, девяностовосьмилетний дед тоже был убит…

Это звучало более нелепо, если вспомнить, что и в данном случае обошлось без ограбления. Может быть, в доме Сергея Лаврентьевича что-то искали? Да нет, вряд ли. В таком случае преступник должен был знать, где лежит вещь, потому что не оставил после себя бардак, а сразу нашел ее.

Но тогда зачем убивать хозяина дачи? Дед в последнее время жаловался на боль в ногах, но передвигался без палочки (это, как он говорил, чтобы не чувствовать себя совсем старым и немощным). И все же в магазин, находившийся метрах в трехстах, ходил сам, без посторонней помощи, правда, тратил на это около сорока минут. Преступнику, знавшему, что и где искать, вполне бы хватило этого времени. Почему же он убил деда? Виталий не заметил, как вышел на улицу, как теплый дождик, словно слезы небес, окропил его голову, и сел в джип брата.

Проницательным взглядом Громов окинул салон, недавно вычищенный, с грустью подумав, что брат хотел произвести на девушку хорошее впечатление. Женщины сразу замечают, в каком состоянии автомобиль, и бросают при случае колкости. Хорошая чистка салона перед свиданием и помогла Виталию обратить внимание на длинный белый волос, прилипший к пассажирскому сиденью возле водителя. Он аккуратно снял его и положил в пакет. Наверное, завтра опять загрузит Колю, сегодня деньги уже закончились.

А впрочем, что эксперт выяснит? Крашеный волос или нет? А еще проведет анализ ДНК. На первый раз хоть что-то. А дальше…

А дальше он не знал, что делать.

Вздохнув, Громов повернул к дому дяди, ругаясь оттого, что забыл, как водить машину с автоматической коробкой передач. Левая нога все время норовила нажать на несуществующую педаль сцепления, рука тянулась переключить рычаг. Но, как говорят, к хорошему привыкаешь быстро. До дома Воронцова он добрался минут за пятнадцать вместо обычных десяти.

На его удивление, Вадим Сергеевич, с покрасневшими глазами, стоял на пороге, ожидая племянника. Виталий заметил, что, несмотря на скорбь, лицо Воронцова выражало и другие чувства: смятение, удивление.

– Мой дорогой Виталя, я разбирал письма отца, чтобы хоть немного отвлечься от страшных дум, и – представляешь? – нашел одно любопытное письмо. Ты должен, должен увидеть его немедленно. – Он потащил Громова на первый этаж, в гостиную, очень уютную, с настоящим камином. В осенние промозглые или зимние вечера Вадим Сергеевич зажигал его, и дрова весело потрескивали, а на душе становилось легко и радостно.

Сегодня камин выглядел как-то заброшенно, траурно, впрочем, как и каждая вещь в этом некогда счастливом доме. Картины потускнели, будто покрылись патиной, сшитые на заказ золотистые гардины с цветами с рисунком в 3D, едва отражали лучи заходящего солнца, и Виталий подумал, как много событий совершилось всего за один день. Сумасшедший день!

Слава богу, такие бывают редко. Наверное, бывают редко. Одна ужасная смерть молодого цветущего парня… Нет, получается, две смерти. Дед, Сергей Лаврентьевич, словно умер сегодня второй раз.

– Садись. – Кресло с чехлами из шкуры леопарда уже не казалось Громову мягким и уютным.

Вадим Сергеевич присел рядом.

– Как хорошо, что есть такой человек, как Санек, – начал он. – Мой помощник уже обо всем договорился. С местом на кладбище долго заморачиваться не пришлось. Ленечку подзахоронят к Лиле.

Домработница Гуля, сухая высокая татарка с прокопченной кожей (во всяком случае, такие ассоциации рождались у Виталия, когда он смотрел на ее руки, обнаженные до локтя), сверкнув черными глазами, подала им чай из трав, заваренный по ее собственному рецепту.

Громов знал, что дядя переманил Гулю из татарского кафе, в котором всегда кушал плов и шурпу. Это были его любимые блюда, и ни одна русская кухарка не могла переплюнуть татарку. Не было ей равных и в приготовлении пахлавы, обильно пропитанной сотовым медом, с цельным грецким орехом, и Виталий давно перестал обвинять дядю в том, что тот уволил кухарку Наталью, долгие годы служившую этой семье верой и правдой.

– Принести пахлавы? – спросила женщина с легким акцентом, и Громов впервые подумал, что даже не подозревает, сколько ей лет. Черный платок плотно окутывал все лицо, закрывая лоб, обнажая только широкий нос и половину щек без морщин.

– Принеси, – кивнул Воронцов. – Скоро Ленечка придет… Он составит нам… – Дядя вдруг осекся, вспомнив, что сына больше нет. – Господи, дай мне силы пережить мое горе! Говорят, Бог посылает испытания, которые человек в силах выдержать. Иногда мне кажется, что это не так. Я пережил смерть жены, но смерть сына… Как пережить это? – Он закрыл лицо руками.

– Дядя, – Виталий осторожно дотронулся до вздрагивавшего плеча, – ты позвал меня, чтобы о чем-то поговорить, показать мне какое-то письмо. Где оно? Что там написано?

Вадим Сергеевич отнял руки от лица, залитого слезами:

– Да, да, я нашел в шкатулке отца одно письмо. Может быть, Бог послал мне его, чтобы облегчить страдания. – Он протянул руку к письменному столику, на глянцевой поверхности которого лежал старый конверт, и передал его Громову: – Прочти.

Молодой человек посмотрел обратный адрес на конверте: «Город Приморск». Обратил внимание на выцветшие чернила.

– Видимо, его писали лет пять назад, – предположил он.

– Семь, – поправил его дядя. – И все семь лет оно провалялось у отца в шкатулке. Он ничего мне не сказал, потому что… Ну, ты сам сейчас все поймешь. Читай.

– Отправитель – Собченко Марина Владимировна, – пробормотал Виталий – Вероятно…

– Да, я ее знаю, – нетерпеливо перебил Воронцов. – Читай, или я сейчас сойду с ума!

Громов вытащил из конверта пожелтевший листок в клеточку, вероятно, вырванный из ученической тетради. Округлые буквы… Четкие, понятные… Да, писала явно женщина.

«Здравствуй, Вадим, – прочитал он. – Не могу назвать тебя ни любимый, ни дорогой. Я всегда помнила те слова, которые ты сказал мне в Приморске, и не забыла, что сказала в ответ. Согласись, за все годы я тебя ни разу не потревожила и еще столько же не давала бы о себе знать, но через девять месяцев после твоего отъезда у нас – я подчеркиваю это слово – у нас родилась дочь Машенька, похожая на тебя. Сейчас ей уже одиннадцать лет, и я продолжаю врать, что ее отец был, как и я, геологом и погиб в одной горной экспедиции. Сегодня она опять спрашивала меня об отце, то есть о тебе, и я подумала, что, вероятно, не имею права говорить ей неправду. К сожалению, мне не с кем посоветоваться, мама умерла в прошлом году. Ты помнишь ее? Мы старались скрывать свои встречи, а она все равно застукала нас в палисаднике и изрекла пророческую фразу, что от таких встреч рождаются дети. Она была мне верным советчиком, и ее очень не хватает. Подругам я не доверяю. Вот почему решила написать тебе. Как ты посоветуешь мне поступить? Если я расскажу правду, вдруг Маша захочет увидеть тебя? Готов ли ты к такой встрече? Нужна ли тебе еще одна дочь? Сразу оговорюсь, что нам с ней от тебя ничего не нужно. Ни-че-го, понимаешь? Я работаю, мы живем скромно, но ни в чем не нуждаемся. Если ты захочешь ее увидеть, это будет просто встреча – и все. А если нет… Что ж, ты останешься геологом, похороненным в крымских горах. Жду ответа с решением, какое бы оно ни было. Марина». Виталий почувствовал, как его лоб покрылся холодным потом.

– Дядя, ты действительно знал эту Марину? – спросил он, моргая. – И у вас было… в общем, все, о чем она пишет?

Вадим Сергеевич нервно подергал мочку уха, пока она не заалела.

– Было, было, прошу, не осуждай меня! – почти прокричал он. – Мы с Лилей поссорились, и я поехал на курорт один. Там встретил Марину. Она в одиночестве гуляла по набережной, такой красивой набережной, с пальмами и этими… забыл, как их называют… растениями с колючими листьями. Помню, смуглую кожу оттеняло светло-голубое платье, светлые волосы, слегка выгоревшие на солнце, падали на плечи. Старушка у фонтана продавала цветы. – Он провел руками по лбу, прорезанному глубокой, будто колея, морщиной. – Цветы были тоже голубого цвета, по-моему, садовые незабудки. Я купил самый большой букет и подошел к девушке: «Это вам». До этого я не видел ее лица, но мне почему-то казалось, что оно так же прекрасно, как фигура и волосы. И не ошибся. Она обернулась, и я увидел овальное лицо с тонкими чертами и огромными фиалковыми глазами. Я протянул ей букет и повторил: «Это вам». – «Но почему? – Ее улыбка была прелестна, зубы блестели, как жемчуг. – Разве мы с вами знакомы?» – «Уже да. – Ее присутствие делало меня смелым, дерзким. – Меня зовут Вадим. А вас… постойте, дайте угадаю… У вас такие глаза… Если бы существовало такое имя – Фиалка, я бы сказал, что вас зовут именно так. Но такого имени нет. Значит… Марина…» Ее прелестный ротик приоткрылся: «Вы знали?» Я покачал головой: «Нет, Марина в переводе «морская». Если бы вы сказали, что вас зовут по-другому, я бы вам не поверил». – «Я не собираюсь отпираться. – Марина наконец взяла букет. – Спасибо. Но зачем?» – «Вы мне понравились, – признался я. – Давайте прогуляемся по набережной. Покажите мне город. Видите ли, я тут уже второй день, но ничего, кроме пляжа, еще не видел, даже на набережную выбрался впервые». – «Хорошо, давайте, я покажу вам город. – У Марины была прелестная улыбка. – Только учтите, что самые большие достопримечательности – это пляжи. Набережная, нечто вроде дворца царицы Савской в Приморске». Дядя опустил голову. Впервые на губах с опущенными уголками появилось нечто вроде улыбки. – Вот так и завязались наши отношения, – признался он. – Марина знала о моей семье, знала, что я никогда не оставлю Лилю.

– Она не была замужем? – тихонько вклинился Виталий в его воспоминания.

– Была, но давно, когда-то – так Марина сама говорила, в другой жизни, – ответил Вадим Сергеевич.

– Она хотела от тебя ребенка? – Громов продолжал сыпать вопросами.

Он ненавидел курортные романы. Солнце, теплое море, страсть, которой, казалось, насыщен воздух, – все, по его мнению, располагало не к любви – к разврату. И дядя, являвшийся для него примером, не стал исключением.

– Она словом не обмолвилась о ребенке, – признался Воронцов. – Не думал об этом и я. Между нами было… Как тебе лучше объяснить? Ты читал «Солнечный удар» Бунина? Страсть захватила нас, поразила, как солнечный удар, и мы отдались ей. Каждый день мы проводили как последний, потому что знали, что после моего отъезда никогда не увидимся.

– Откуда же она узнала твой адрес? – удивился Виталий и почесал затылок.

Вадим Сергеевич опустил голову:

– Я дал ей его… На всякий случай. Ты не думай о ней плохо, Марина не хотела его брать. Но я заставил… Мало ли что…

– Да, мало ли что, – вздохнул Громов. – И что ты намерен делать?

– Как что? – поразился Воронцов. – Отыскать свою дочь, конечно, и помогать ей по мере сил.

– У тебя есть дочь, – буркнул детектив, – и ей, возможно, не понравится наличие сводной сестры. Светка будет страдать. Ты считаешь, она это заслужила? Кстати, как она отреагировала на смерть Леонида? Или ты ей еще не сказал?

Молчание Громов воспринял как знак согласия. Его сестра еще не знала о смерти Леонида.

– Я хотел попросить тебя, чтобы ты ей сказал. – Воронцов съежился, будто сдулся, согнулся в кресле. – И еще я бы хотел, чтобы ты отыскал мою дочь. После того как… – Он нервно глотнул и закашлялся. – Ну, как все закончится, пожалуйста, поезжай в Приморск.

Громов ничего не сказал.

Вадим Сергеевич заерзал:

– Неужели ты откажешь мне в такую минуту?

Глядя на родного человека, в одночасье состарившегося лет на десять, убитого смертью единственного наследника, Виталий не смог отказать:

– Хорошо, я выполню твою просьбу.

В потускневших глазах дяди словно появился лучик солнца.

– Спасибо, сынок, – всхлипнул он. – Большое спасибо. А сейчас… – Дядя не договорил.

В комнату, как вихрь, ворвалась Светка, в рваных джинсах (Виталию всегда было непонятно, почему они вошли в моду – раньше в таких лохмотьях ходили нищие) и в канареечной кофте. Она обожала немыслимые люминесцентные расцветки и выглядела в них нелепо, неряшливо.

– Папа, папочка! – Девушка кинулась к отцу и упала перед ним на колени. Худенькие плечики вздрагивали, соломенные волосы паклей вздыбились на голове. – Папочка, скажи, что это неправда! Папочка, Леня не мог умереть!

Вадим Сергеевич еще больше сгорбился, словно пытался раствориться в кресле, и Света, тяжело поднявшись, ринулась к Виталию:

– Виталик, это правда? – Она истерически кричала, и Громов плеснул ей в стакан воды из графина, стоявшего на столе:

– Выпей. Она оттолкнула руку брата:

– Значит, это правда, что сказал твой Санек! – Девушка упала на ковер и забилась в истерике. Ее короткие худые ноги колотили по паркету, лакированные черные туфли на низком каблуке покрывались царапинами.

Громов попытался поднять девушку:

– Света, нам всем нужно быть мужественными. Пожалей отца.

– Господи, кто пожалеет меня! – Виталию удалось поднять Свету, и она забилась в его сильных руках.

Громов размахнулся и залепил ей пощечину. Дядя по-прежнему безучастно сидел в кресле. Пощечина немного успокоила девушку, и она, сжав кулачки, опустилась на диван.

– Как это произошло?

Виталий решил не говорить ей правду – это еще больше расстроило бы ее.

– Сердечный приступ. – Нарисованные подковки бровей поползли вверх. Из лучистых бирюзовых глаз потекли слезы, смывая небрежно наложенную косметику, и она черными ручьями растекалась по щекам.

Виталию захотелось взять платок и вытереть лицо сестры, но он знал, что она не позволит к себе прикоснуться.

– Сердечный приступ! – всхлипнула она. – Почему так случилось, брат? У него всегда было здоровое сердце. Он занимался спортом…

– У каждого из нас может случиться сердечный приступ, – пояснил Громов. – Самое паршивое, что у Леонида это случилось в машине. Он потерял сознание, и, к сожалению, никто его не заметил. Если бы помощь оказали вовремя…

Света снова застучала кулачками по столу:

– Твари, бессердечные твари! – крикнула она, обращаясь неизвестно к кому. – Я всех ненавижу! – Девушка смахнула стакан с графином со стола и понеслась на второй этаж, в свою комнату.

Прошло несколько минут, прежде чем Вадим Сергеевич очнулся, пришел в себя.

– Светлане будет трудно принять сестру, – прошептал он, смахнув слезу с коротких светлых ресниц. – Но так надо. Неужели ты, Виталий, не понимаешь, что Бог, забрав одного ребенка, дает мне другого? Я не могу не воспользоваться этим.

Виталий закусил губу и отвернулся. Он думал иначе, но не смел отказать дяде. Если эта незнакомая девушка возродит его к жизни, поможет пережить смерть (правильнее сказать, убийство) любимого сына, пусть она появится в их жизни. Пусть…




Глава 9



Германия, 1942 год

Генрих Гиммлер, вытирая пот с маленьких, будто нарисованных углем усов, был вне себя от злости. Зондеркоманда, самые лучшие люди, которых подбирали его подчиненные и за которых ручались головой, не оправдали его надежд. Расстрелять или повесить их он, правда, не решился. Предоставленные на них характеристики были самые что ни на есть положительные.

Гиммлер понимал, что даже непобедимая армия Рейха не может позволить терять хороших солдат.

Но что же делать дальше? Сокровища должны, должны найти и переправить в Германию. От этого зависит будущее нации, будущее истинных арийцев.

Дрожа от гнева и волнения, рейхсфюрер пригласил к себе Вальтера Шелленберга, начальника внешней разведки Службы безопасности, как ему казалось, наиболее хладнокровного и разумного из многих его коллег, и тот, развалившись в широком кожаном кресле, лишь ухмыльнулся, слушая рассказ Генриха.

Гиммлер, брызгая слюной, обзывал всех «бездельниками» и грозился разделаться с ними, впрочем, как-то неуверенно.

Вальтер сразу понял, что от него требуется.

– Это будет ваша большая ошибка – казнить солдат зондеркоманды, – заметил Шелленберг, и его красивое округлое лицо – лицо настоящего арийца в представлении нациста Гиммлера – скривилось, большие голубые глаза сузились. Всем своим видом Вальтер выражал недоумение и несогласие. – Хотите совет, Генрих?

Гиммлер не любил советы. Он, великий Гиммлер, предпочитал все делать сам, однако сейчас решил просто послушать – от него не убудет.

– Говорите, Вальтер.

Шелленберг пригладил светлые, идеально лежавшие волосы.

– У нас много ученых, занимающихся как раз сокровищами наших предков, – заметил он. – И вам это известно не хуже чем мне. Командир зондеркоманды – неплохой солдат, даже хороший, но он просто солдат, машина, привыкшая только исполнять приказы, но особо не задумываться о последствиях. Вам нужен другой руководитель.

Гиммлер фыркнул, раздувая ноздри:

– И у вас есть кто-то на примете?

– Я думал, после моих слов вы сами сообразите, кого назначить, – вежливо отозвался Вальтер. – Я слышал, кто-то из наших светлых голов еще до войны бывал в Керченском музее. А это многое значит.

Генрих нервно дернул себя за мочку уха. Черт возьми, а ведь верно говорит! Есть трое ученых, прекрасно разбирающихся в искусстве, к тому же преданных Германии до мозга костей.

Один из них, Карл Керстен, археолог и историк, кажется, действительно был в Керчи до войны под видом журналиста. Рейхсфюрер знал, что Карл не только ученый, но и авантюрист, специалист по тайным операциям, причастный к похищениям и вывозу ценностей из музеев оккупированной Германией стран Европы. Что, если именно он возглавит группу?




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=43627650) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.


Наследство племени готов Ольга Баскова
Наследство племени готов

Ольга Баскова

Тип: электронная книга

Жанр: Современные детективы

Язык: на русском языке

Издательство: Эксмо

Дата публикации: 20.09.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: Царица Федея, правительница племени готов, была отважной воительницей, но ее погубила страсть к прекрасному юноше. После смерти Федеи вместе с нею были погребены бесценные сокровища… Солдаты Третьего рейха были готовы на все, чтобы завладеть наследством готов, но следы большого черного чемодана, вывезенного из Керченского музея, потерялись в окрестностях станицы Безымянной в партизанском отряде… Дед частного детектива Виталия много лет назад работал в НКВД и занимался поисками того самого черного чемодана с сокровищами готов. Возможно, именно из-за него девяностолетнего деда и убили…

  • Добавить отзыв