Стеклянное лицо

Name: Стеклянное лицо
Author: Фрэнсис Хардинг

Стеклянное лицо
Фрэнсис Хардинг

Романы Фрэнсис Хардинг
В подземном городе Каверна живут самые искусные мастера в мире. Они создают невероятные вещи – сыры, помогающие увидеть будущее, и духи, внушающие доверие тому, кто ими пользуется, даже если он вот-вот перережет вам горло. В подземном городе Каверна живут удивительные люди. Их лица бесстрастны, как нетронутый снег. Чтобы выражать чувства, надо тренироваться, и знаменитые Создатели Лиц берут большие деньги, чтобы научить человека выражать радость, отчаяние или страх. В этот мрачный мир, где никто никому не доверяет и все манипулируют друг другом, попадает Неверфелл – загадочная девочка, потерявшая память. Но ее лицо – опасная угроза и бесценное сокровище, и за это лицо многие готовы пойти на преступление…

Фрэнсис Хардинг

Стеклянное лицо

Моему годовалому племяннику Айзеку, в глазах которого я вижу отражение всего мира, удивительного и полного сюрпризов.

A Face Like Glass

First published 2012 by Macmillan Children’s Books, an imprint of Pan Macmillan, a division of Macmillan Publishers International Limited

Copyright © Frances Hardinge 2012

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2018

Пролог. Дитя в закваске

Однажды мастер Грандибль понял, что в его владениях, в его сырных туннелях завелся чужак. Судя по звуку шагов, он больше крысы, но меньше лошади. Ночами, когда в горах над туннелями шел сильный дождь, наполняя обширный лабиринт Каверны музыкой капель и струй, незваный гость пел – наверное, считая, что его никто не слышит.

Грандибль сразу заподозрил нечестную игру. Его личные туннели были защищены от остального подземного города дюжиной замков и запоров. Проникнуть внутрь невозможно. Однако его соперники-сыроделы дьявольски изобретательны. Без сомнения, кто-то из них нашел способ подселить к нему нечто зловредное, чтобы погубить Грандибля или того хуже – похитить его сыры. А быть может, это происки печально известного Клептомансера. Того, что крадет без выгоды для себя, но факт пропажи всегда вызывает всеобщий переполох.

Грандибль намазал холодные трубы на потолке Погибелью Мерринг, представляя, как неведомое существо, мучимое жаждой, слизывает капли конденсата. Каждый день он патрулировал свои туннели в надежде, что вот-вот наткнется на бесчувственное тело с пеной на устах. И каждый день его ждало разочарование. Он устраивал ловушки с проволокой, сахаром и жалом скорпиона, но незваный гость оказался слишком хитрым.

Грандибль знал, что существо в любом случае недолго протянет в туннелях, но сама мысль о его присутствии грызла, словно зубы чужака вгрызались в драгоценные сыры. Он привык к одиночеству, и вот его нарушили, и Грандиблю это не понравилось. Большинство обитателей Каверны, лишенного солнца города в толще горы, давно забыли о мире снаружи, а Грандибль почти не вспоминал и о Каверне. Пятьдесят лет он не выходил из своих туннелей и редко видел человеческое лицо, превратившись в отшельника. Сыры стали стали его друзьями и семьей, их запахи и характеры заменили разговоры. Они – его дети, их круглые, похожие на луну головы следили за ним, когда он их мыл, переворачивал и ухаживал за ними.

И все же настал день, когда Грандибль с тяжелым вздохом убрал яды и ловушки. Огромная головка кружевного Уизеркрима дозревала в коконе из воска. Защитный слой был поврежден, через прореху проникал воздух, и сыр неизбежно портился. Но Грандибль расстроился не из-за погубленного сыра. На воске виднелся отпечаток ножки ребенка.

Значит, это ребенок, и, чтобы выжить, он питается выдающимися сырами Грандибля, плодами его тонкого искусства. Даже аристократы не рисковали съедать за один раз больше одного тончайшего ломтика этого опасного яства, не сопроводив кусочком хлеба или стаканом воды, – для слабого желудка это все равно что глотать рубины, запивая их расплавленным золотом. Грандибль начал оставлять там и сям кувшины с водой и хлеб, но к ним никто не притронулся. Его ловушки явно приучили дитя к осторожности.

Шли недели. Порой Грандибль долго не видел следов присутствия незваного гостя и начинал думать, что дитя исчезло. Но несколько дней спустя он обнаруживал горку сырных корок в нижнем туннеле и понимал: чужак просто переместился в другое укрытие. Со временем он осознал немыслимое. Ребенок не умирает. Ребенок не болен. Ребенок прекрасно чувствует себя посреди мрачного великолепия его сырного королевства.

По ночам Грандибль иногда просыпался от странных снов, в которых перед ним плясал светловолосый чертенок, оставляя крошечные отпечатки на стилтонах и мягких сырах. Еще месяц – и Грандибль был готов признать себя околдованным. Но тут выяснилось, что ребенок вполне обычный – он упал в чан с молоком для сыра Неверфелл.

Грандибль не слышал ничего подозрительного, потому что молоко уже сквасилось и заглушило всплеск. Даже наклонившись над огромным чаном и погрузив палец в безупречную, с легким блеском, упругую, словно сливки, массу, он ничего не заметил. Только вернувшись к чану с длинной лопаткой, чтобы разделить закваску на части, Грандибль внезапно увидел замысловатой формы борозду на поверхности. Она была заполнена зеленоватой сывороткой, а контур ее напоминал человеческое тело с расставленными руками и ногами. Со дна чана всплывали, лопаясь, крупные пузыри.

Несколько секунд мастер непонимающе моргал, созерцая феномен, а потом понял, в чем дело. Он отложил лопатку, схватил другую, побольше, и воткнул ее в самую глубину, зачерпывая и сливая закваску, пока не почувствовал, что подцепил что-то тяжелое. Упершись коленями в чан, он дернул лопатку, как рыбак, пытающийся вытащить из воды детеныша кита. Все мышцы в его теле напряглись от натуги, но наконец над поверхностью появилось нечто, перепачканное закваской. И это нечто отчаянно вцепилось в лопату.

Свалившись на пол, существо перевернулось, чихая и отряхиваясь, выкашливая тонкую молочную струйку, а Грандибль упал рядом, задыхаясь от неожиданных физических упражнений. Ребенок. Судя по росту, лет шести или семи, только очень худой.

– Как ты сюда попал? – проворчал Грандибль, отдышавшись.

Ребенок не ответил и просто сидел и трясся, словно бланманже, виновато глядя из-под бесцветных ресниц. Грандибль подумал, что, наверное, представляет пугающее зрелище. Он давным-давно оставил попытки выглядеть презентабельно в той мере, в которой требует двор. По правде говоря, он взбунтовался. Намеренно забыл большинство из двухсот Лиц, которым его научили в детстве, как и всех остальных. И каждый день упрямо носил одно и то же выражение, не утруждая себя заменой. Лицо номер 41 – «Спящий барсук»: выражение сердитого интереса, подходящее почти во всех ситуациях. Он так долго носил одно Лицо, что оно врезалось в его черты. Волосы торчали седыми космами. Ладони, орудовавшие лопатками, потемнели и огрубели от воска и масла, словно нарастив корку.

Да, неудивительно, что ребенок смотрит на него с испугом, – должно быть, и правда боится. А может, притворяется. Рассчитывает, что выражение страха поможет ему обвести Грандибля вокруг пальца. Выбрал подходящее Лицо из своего ассортимента, словно карту из колоды. В Каверне ложь – искусство, и все здесь – опытные художники, даже дети.

«Интересно, какое Лицо он покажет теперь? – подумал Грандибль, потянувшись за ведром с водой. – Номер 29 – “Непонимающий олень перед гончими”? Или 64 – “Фиалка, дрожащая под внезапным ливнем”?»

– Давай-ка посмотрим, – пробормотал он, и не успела выпачканная в закваске фигура пошевелиться, как он окатил ребенка водой.

Показались длинные косы. Ага, девочка! В испуге она попыталась укусить его, продемонстрировав полный набор молочных зубов. Младше, чем он думал. Лет пять, но для своего возраста высокая.

Пока девчонка фыркала, чихала и откашливалась, он схватил ее за подбородок и принялся стирать с лица остатки закваски Неверфелла. Потом поднес фонарь к маленькому личику.

Однако это не девочка издала испуганный вопль, а Грандибль при виде лица своей пленницы. Он резко выпустил ее подбородок и отпрянул, ударившись спиной о чан, из которого ее и выудил. Рука с фонарем задрожала, и маленькое хищное растение, светящееся внутри, злобно ощерило тонкие зубы. Повисло молчание, нарушаемое только звуками капель, стекавших с длинных кос девочки, и ее приглушенным сопением.

Грандибль забыл, как изображать удивление. Он много лет не практиковался в Лицах. Но, как ни странно, обнаружил, что все еще может испытывать это чувство. Удивление, недоверие, испуг и очарованность одновременно… А потом его накрыла мощная волна жалости.

– Гром небесный, – тихо пробормотал он, созерцая явившееся ему лицо, потом прочистил горло и постарался говорить ласково: – Как тебя зовут?

Девочка осторожно облизывала пальцы и молчала.

– Где твоя семья? Отец? Мать?

Его слова имели не больший эффект, чем монеты, упавшие в грязь. Она смотрела, смотрела, дрожала и смотрела.

– Откуда ты взялась?

Только после того, как он задал ей сотню похожих вопросов, она наконец тихо и неуверенно прошептала, и ее ответ звучал, как всхлип:

– Я… я не знаю.

И это был единственное, чего он смог от нее добиться.

«Как ты сюда попала? Кто тебя послал? Чья ты?» – «Я не знаю».

Он поверил ей. Она одна, эта девочка. Странная и ужасная. Она так же одинока, как и он. Даже больше, чем он, ведь он сам искал одиночества. И больше, чем способен осознать ребенок в ее возрасте.

Внезапно Грандибль понял, что хочет удочерить ее. Решение снизошло на него само. Много лет он отказывался брать подмастерье, зная, что любой помощник будет стремиться предать его и занять его место. Но это дитя – совсем другое дело. Завтра он придумает родословную странной юной пленнице. Объяснит, что она поранилась во время приготовления сыра и ей пришлось забинтовать лицо. Устроит церемонию приема в подмастерья. И поможет ей вписать в документы имя Неверфелл Грандибль.

Но сегодня в первую очередь он пошлет за маленькой бархатной маской.

Без лица

Прошло семь лет с того судьбоносного дня. В поздний час мастер Грандибль, ворча и зажав руке связку ключей, брел по туннелю. С его плеча свисала огромная белая лента сыра-косички, а рядом с ним суетилась худенькая девочка.

Это было уже не то испачканное закваской, моргающее белесыми ресницами существо, так испугавшее мастера Грандибля. Но она не была похожа и на своего хозяина – сдержанного и неразговорчивого, упорного и осторожного в словах и действиях. Нет, несмотря на все свои старания, она являла собой комок беспокойства и нетерпения, длинные ноги не могли устоять на месте, а локти сшибали предметы с полок. Рыжие волосы были заплетены во множество коротких тонких косичек, чтобы не падали на лицо, на сыр и прочее.

Прошло семь лет. Семь лет в сырных туннелях, где она тенью ходила за Грандиблем и таскала ведра с молоком и горшки с горячим воском. Семь лет она переворачивала сыры, ловко взбиралась на высокие полки и обнюхивала мякоть, определяя степень созревания. Семь лет она училась ориентироваться в туннелях по запаху, потому что сырный мастер Грандибль жалел денег на лампы-ловушки. Семь лет она спала в гамаке, подвешенном между полками, и ее единственной колыбельной был тихий звук, который издавал сыр Уитвистл, пока его изумрудная корка растягивалась и усаживалась. Семь лет она помогала Грандиблю защищать территорию от губительных атак других сыроделов. Семь лет она разбирала и пыталась чинить какие-нибудь штуковины, чтобы заполнить долгие часы. Она изобретала машинки для разделения сырной массы и тройные венчики и научилась получать удовольствие от слаженной работы шестеренок.

Семь лет Грандибль не позволял ей ни на секунду покидать его туннели и говорить с кем-либо без маски. А что же те пять лет, которые принадлежали только ей, когда она не была его подмастерьем? Она почти ничего не помнила. Эта часть ее памяти была гладкой и онемевшей, как зарубцевавшийся шрам. Иногда, лишь иногда она убеждала себя, что припоминает какие-то смутные образы, но не могла ни описать, ни понять их.

Темнота. Светящаяся струйка пурпурного дыма, что окутывает ее и поднимается вверх. Горечь на языке. Вот ее единственные воспоминания о прошлом, если это и правда воспоминания.

Ничей разум не может оставаться чистым листом, как бы ни закрывался человек от мира. Свой разум Неверфелл превратила в альбом для хранения воспоминаний, заполняя его обрывками историй, слухами и рассказами, которые ей удавалось добыть у разносчиков, приходивших забрать сыры или принести молоко и припасы, и дополняя их собственным воображением.

Достигнув мечтательного возраста двенадцати лет, она знала о Каверне все, что можно было узнать благодаря ушкам на макушке, хорошей памяти, неутомимому любопытству и бурной фантазии. Она знала о блестящем дворе, полностью зависевшем от прихотей великого дворецкого. Она знала об огромных караванах верблюдов, которые непрерывной вереницей доставляли в Каверну продукты и увозили предметы роскоши, создаваемые искусными мастерами и стоившие дороже бриллиантов такого же веса. Все это изготавливали и на поверхности, но только в Каверне были подлинные мастера, которые творили влияющие на память вина, вызывающие видения сыры, обостряющие чувства специи, захватывающие разум в плен духи` и замедляющие старение бальзамы.

Однако слухи не могли сравниться с настоящим живым посетителем.

– Когда она придет? Я могу приготовить ей чай? Вы видели, я подмела полы и покормила личинками ловушки в фонарях? Я же могу подать чай, правда? Назначим время?

Вопросов было так много и они были столь неохватны, что разум Неверфелл не мог с ними справиться, и они вылетали из нее штук по шесть сразу. Вопросы раздражали мастера Грандибля, она это чувствовала, но сдержаться не могла. Даже его хмурое многозначительное молчание только подмывало ее спрашивать вновь и вновь.

– Можно…

– Нет!

Неверфелл отпрянула. Ее настойчивость или неуклюжесть временами вызывали у мастера Грандибля приступы дикой ярости, и она жила в постоянном тихом ужасе перед ними. На его лице никогда ничего не отражалось, оно сохраняло вечную мрачность и невыразительность дверного молотка. И хотя она научилась чувствовать его настроения, вспышки злости охватывали его внезапно и длились несколько дней.

– Этой посетительнице – нет. Я хочу, чтобы ты сидела на верхнем этаже, пока она не уйдет.

Его ответ подкосил Неверфелл. В унылом и однообразном распорядке ее жизни посетитель был не просто праздником – он был благословенным лучом света, жизни, воздуха, цвета и новостей. За несколько дней до визита она испытывала почти болезненное возбуждение и ее мозг гудел от предвкушения. После визита ей становилось легче дышать, а разум получал новые воспоминания и мысли, которые можно было по-всякому вертеть, как ребенок крутит подарки.

Сущая мука – в последний момент узнать, что ей отказали в общении с гостем, и уж просто невыносима мысль, что ее лишили возможности его увидеть.

– Я… я подмела все полы…

Слова прозвучали жалобным мяуканьем. Последние два дня Неверфелл с особым старанием выполняла свои обязанности и находила себе дополнительную работу, лишь бы мастер Грандибль не имел повода запереть ее во время прихода посетительницы.

У нее перехватило горло, и она сморгнула, сдерживая слезы. Мастер Грандибль уставился на нее, но в его лице ничего не изменилось. Ничто не мелькнуло в глазах. Может быть, он собирается ударить ее. Или просто думает о чеддере.

– Иди надень маску, – проворчал он и пошаркал прочь по коридору. – И не болтай, когда она придет.

Неверфелл не стала тратить время на удивление внезапной перемене, а поскакала за своей черной маской, валявшейся под гамаком в горе инструментов, потрепанных каталогов и разобранных часов. За годы носки бархат погрубел и истерся.

Однажды, много лет назад, она осмелилась спросить, зачем ей надевать маску, когда к ним кто-нибудь приходит. Ответ Грандибля был откровенным и жестоким: затем же, зачем ране нужна корка.

В тот миг она поняла, что безобразна. И больше никогда не задавала этот вопрос. С тех пор она жила в страхе, что увидит свое мутное отражение в медных горшках, и отшатывалась от бледных дрожащих образов, приветствовавших ее в кадках с сывороткой. Она ужасна. Наверняка это так. Она слишком уродлива, чтобы ей позволили выйти из туннелей Грандибля.

Однако в глубине души Неверфелл притаился крошечный узелок упрямства. По правде говоря, ее никогда не привлекала мысль провести всю жизнь в окружении головок стилтона. Поэтому имя женщины, самонадеянно напросившейся к ним на чай, заронило в Неверфелл робкую надежду.

Неверфелл сбросила кожаный передник и торопливо накинула жакет, на котором были почти все пуговицы. Она едва успела привести себя в подобающий вид, когда дверные колокольчики объявили о прибытии мадам Весперты Аппелин, знаменитой создательницы Лиц.

Создатели Лиц существовали только в Каверне. Мир снаружи в них не нуждался. Только в лабиринте подземного города дети никогда не улыбались.

В наземном мире младенцы смотрят в лица матерей и постепенно понимают, что две яркие звезды, которые они видят, – это глаза, похожие на их собственные, а широкий изгиб – рот, как у них. Даже не думая, они растягивают губы, подражая улыбкам матерей. Расстроившись или испугавшись, они сразу же понимают, как гримасничать и кричать. Дети Каверны так не умеют, и никто не знает почему. Они торжественно смотрят в лица матерей, но не подражают их выражениям. В их чертах нет ничего неправильного, но какое-то звено в их душах отсутствует. Им приходится заучивать эмоции одну за другой, медленно и мучительно, иначе их лица останутся пустыми.

Эти тщательно изучаемые выражения зовутся Лицами. Дети в самых дешевых яслях учат всего несколько, подходящих для их положения, да и зачем им больше? Более состоятельные семьи отправляют детей в детские сады получше, где их учат двум-трем сотням Лиц. Большинство обитателей Каверны всю жизнь пользуются только теми Лицами, которые усвоили в раннем детстве, но богатая элита иногда нанимает создателей Лиц, специалистов по выражениям, и учится у них. В модных кругах новое красивое или любопытное Лицо может вызвать больше волнения, чем нитка черного жемчуга или элегантная шляпа.

Для Неверфелл это была первая возможность увидеть создателя Лиц, и ее сердце нетерпеливо стучало в груди, когда она бегом возвращалась к хозяину.

– Можно я открою дверь? – спросила она, опасаясь, что перегнула палку.

Мастер-сыродел Грандибль рьяно следил, чтобы ключи от входной двери были вне досягаемости ловких рук Неверфелл, и доставал их, только когда посетитель был на пороге. Тогда он молча бросал ей огромное кольцо, и она торопилась к двери, ощущая в пальцах холод и тяжесть металла.

– Впусти ее, только если она одна, и принюхайся, прежде чем открыть дверь! – рявкнул Грандибль из глубины коридора. Мастер-сыродел любое вторжение воспринимал как потенциальное нападение, даже если это были простые разносчики.

Неловкими от волнения пальцами Неверфелл вытащила вощеные тряпочки, затыкавшие замки. Они были нужны, чтобы ничто не просочилось внутрь: ни ядовитый газ, ни слеполозы – крошечные слепые змейки, умеющие проникать даже сквозь трещины в скале и обладающие сверхъестественным нюхом на съестное. Она отперла семь замков, отодвинула тридцать четыре или тридцать пять засовов, потом послушно замерла и встала на цыпочки, заглядывая в дверной глазок.

В маленьком коридоре стояла одна-единственная женщина. У нее была настолько тонкая талия, что казалось, она вот-вот переломится. На ней было темно-зеленое платье с расшитым серебряными бусинами корсажем и высоким кружевным воротником. Каштановые волосы скрывались среди леса перьев, по большей части радужно-зеленых и черных, и поэтому женщина казалась выше, чем на самом деле. Первым делом Неверфелл подумала, что леди пришла с какого-нибудь великолепного приема.

Шею мадам Аппелин обвивал черный шелковый платок, оттенявший бледное лицо. Неверфелл сразу же решила, что это самое красивое лицо, которое она когда-либо видела. В форме сердца, идеально гладкое. Пока леди ждала, на ее лице сменялись различные выражения – это выглядело странно и волнующе на фоне вечно сердитого вида Грандибля. Большие раскосые зеленые глаза, поразительно черные брови. И только ямочка на подбородке придавала ее чертам легкую неправильность.

Вспомнив инструкции Грандибля, Неверфелл открыла маленькую тайную створку и внимательно принюхалась. Ее острый нюх сыродела уловил только запах пудры для волос и нотку фиалок. Леди пользовалась духами, но не Духами: приятный аромат, но не тот, что порабощает разум.

Неверфелл отодвинула последний засов, навалилась на огромное железное кольцо и открыла дверь. Увидев ее, женщина замешкалась, потом изобразила вежливое удивление с оттенком доброты.

– Могу я поговорить с мастером-сыроделом Мурмотом Грандиблем?

На Неверфелл еще никогда не смотрели так ласково, и у нее тотчас пересохло в горле.

– Да… я… он в гостиной. – Самый удобный момент поговорить с создательницей Лиц, а она и двух слов связать не может. Лицо под маской запылало. – Я… я хотела кое о чем спросить вас…

– Неверфелл! – донесся громовой голос из гостиной.

Неверфелл мгновенно вспомнила инструкции хозяина. Не болтать. Вероятно, он имел в виду, что ей вовсе нельзя разговаривать.

Она поколебалась, потом поклонилась и сделала шаг назад, впуская женщину. Сегодня не будет никакой дружеской болтовни. К этой гостье надо отнестись со всем вниманием, окружить ее заботой и комфортом. Так что Неверфелл подождала, пока мадам Аппелин войдет, заперла за ней дверь и проводила в гостиную этот аккуратный маленький манекен со светлыми глазами и серебряной улыбкой.

Свет в коридоре был слабым – верный знак того, что людей здесь обитало мало. Как люди нуждались в маленьких плотоядных растениях-ловушках, запертых в фонарях и перерабатывающих спертый воздух в свежий, пригодный для дыхания, так и растениям требовались люди и выдыхаемый ими воздух. Если людей недостаточно, то ловушкам не хватает воздуха, они перестают светиться и засыпают. Цветом растения напоминали бледные поганки, и их слепые рты зевали скорее от скуки, чем в надежде приманить на свет жирных пещерных мотыльков.

К счастью, мадам Аппелин послушно следовала за Неверфелл, не пытаясь свернуть с пути или что-нибудь потрогать. Грандибль не доверял посетителям, так что сейчас все его ловушки наготове. Двери заперты, а ручки на всякий случай смазаны парализующим Заячьим Стилтоном. Во владениях сыродела гостей подстерегало множество опасностей. Откроешь не ту дверь – и окажешься лицом к лицу с Плюющимся Джессом. Вот он возлежит на подстилке из голубиных перьев и разбрызгивает кислоту из крошечных отверстий в корке. А за другой дверью поджидает огромная мшистая головка Кроакспекла, запах которого превращает мозг человека в растаявшее масло.

Уютная гостиная была единственным местом, куда допускались посетители. Здесь сырный запах чувствовался слабее, чем во всех владениях Грандибля. Когда Неверфелл ввела сюда гостью, та подобралась и совершенно изменилась. Внезапно она приобрела блеск и величие и как будто выросла на несколько дюймов.

– Мастер-сыродел! До меня доносились слухи, что вы еще живы. Как чудесно, что они оказались правдой! – Создательница Лиц изящно проплыла по комнате, касаясь потолка перьями своего головного убора. Сняв желтые перчатки, она села на стул для гостей, к слову расположенный на расстоянии восьми длин меча от огромного деревянного кресла Грандибля. – После столь драматического исчезновения половина моих друзей была уверена, что вы отчаялись и сделали с собой что-то ужасное.

Грандибль внимательно разглядывал рукав своего длинного серого сюртука, который надевал по случаю прихода гостей. Выражение его лица не изменилось, но на секунду показалось, будто оно помрачнело.

– Чаю. – Вот и все, что он сказал.

Рукав не ответил, но, видимо, он знал, что команда обращена к Неверфелл.

Уйти именно теперь, когда у Неверфелл наконец-то появился шанс узнать, почему Грандибль покинул двор, – сущее наказание. Единственной аристократией Каверны были мастера-искусники, создатели подлинных деликатесов, нарушавших грань между невероятным и чудесным. Будучи создателем подлинных сыров, Грандибль принадлежал к мастерам-искусникам, но он никогда не рассказывал Неверфелл, почему решил отказаться от своего места при дворе.

Чтобы добыть кипятка, надо навалиться на рычаг, торчащий из стены в маленькой кухне. Где-то высоко наверху в печных пещерах зазвонит маленький колокольчик. Секунду или две спустя трубы начнут гудеть, стонать и содрогаться. Неверфелл натянула защитные перчатки и повернула шершавый серый кран, подставляя чайник под струю исходящей паром воды.

Неверфелл приготовила чай, обжигаясь в спешке, и к тому времени, когда она вернулась, гостья и хозяин были увлечены разговором. Неверфелл поставила чашку мятного чаю и блюдце с финиками рядом с мадам Аппелин, и та умолкла на середине предложения, одарив Неверфелл мимолетной очаровательной улыбкой.

– …Очень хороший клиент, – продолжила создательница Лиц, – а также близкий друг, вот почему я пообещала ему помощь. Вы же наверняка понимаете его беспокойство? Такая важная дипломатическая ситуация, и молодой человек не хочет опозориться перед великим дворецким и всем двором. Разве вы можете винить моего друга за то, что он подготовил все необходимые Лица?

– Да. – Грубые ногти Грандибля постукивали по подлокотникам кресла рядом с рычажком потайного отделения. – Могу. Идиоты вроде него держат на плаву весь этот рынок Лиц, хотя всем известно, что двухсот Лиц вполне достаточно для любого человека. Черт возьми, даже десяти хватит.

– Или… двух? – Мадам Аппелин прищурила раскосые глаза. За ее понимающей и слегка насмешливой улыбкой крылся намек на теплоту и сочувствие. – Мастер-сыродел, я знаю, что для вас это практически дело принципа, но вам следует быть осторожным. Если носить каждый день одно и то же Лицо, это накладывает отпечаток. Однажды вы решите воспользоваться другими Лицами и обнаружите, что ваши мышцы их не помнят.

Грандибль устремил на нее суровый взор.

– Я считаю, что это Лицо вполне подходит для большинства ситуаций и большинства людей, с которыми мне приходится встречаться. – Он вздохнул. – Я не понимаю, почему вы захотели поговорить со мной, создательница Лиц. Если этот молокосос хочет сотню новых выражений, чтобы по-разному реагировать на каждый оттенок зеленого, вперед, продайте ему эти Лица.

– Если бы дело заключалось только в оттенках зеленого, это было бы легко. Вы можете смеяться, но «Созерцание яри-медянки [1 - Ярь-медянка – зелёные или голубоватые отложения, формирующиеся со временем на меди, латуни или бронзе.]» и «Раздумья о ветке яблони» сейчас весьма популярны. Нет, сложность в банкете. Если он хочет доказать, что может выносить обо всем тонкие суждения, ему нужно правильно реагировать на каждое блюдо. Теперь-то вы улавливаете мои мотивы, дорогой мастер-сыродел?

– Едва.

– Я уже помогла ему отточить правильные Лица для всех четырех Вин, желе из певчей птички, супа, пирога, ликера, мороженого и засахаренных фруктов. Но ваш Стакфолтер Стертон появится впервые. Как я могу создать лицо для того, чего никогда не пробовала?

– Сыр изготовлен по заказу великого дворецкого. Это его собственность.

– Но ведь всегда остаются кусочки? – настойчиво продолжала мадам Аппелин. – Испорченные головки? Обрезки? Крошки? Моему другу потребуется одна-единственная крошка. Неужели вы не поделитесь даже этим? Он будет чрезвычайно благодарен вам.

– Нет. – Ответ был тихим и окончательным, словно погасшая свеча.

Мадам Аппелин долго молчала, а потом заговорила очень серьезно, меланхолично улыбаясь:

– Дорогой мастер-сыродел, вам никогда не приходило в голову, что однажды, пусть даже сейчас такое кажется невозможным, вы захотите вернуться ко двору? Что вы будете вынуждены вернуться ко двору? Может, вам кажется, что прятаться тут безопасно, – но нет. У ваших врагов тысяча способов вредить вам, шептать в правильные уши. Вы уязвимы, и если в один скорбный час лишитесь своей репутации, даже здесь вы не будете в безопасности. И у вас есть потомство, – она мельком взглянула на Неверфелл, – о котором надо подумать.

– Я уверен, что вы не просто так это говорите. – Ладони Грандибля похлопывали по подлокотникам, и Неверфелл внезапно поняла, что он встревожен. Таким она его еще никогда не видела.

– Я имею в виду, что рано или поздно вам и вашей протеже потребуются союзники, а вы годами делали все, чтобы оттолкнуть любого, кто пытался завязать с вами дружеские связи. Что, если вам снова придется иметь дело с двором? Как вы справитесь, не имея ни одного друга и располагая всего двумя Лицами?

– В прошлый раз справился, – пробормотал Грандибль.

– Может быть, справитесь снова, – спокойно продолжила мадам Аппелин, – но позвольте мне помочь вам. Я знаю многих и могу представить вас. Могу даже сделать так, что вы будете выглядеть по-новому, и тогда все будет проще. – Она склонила голову набок, внимательно изучая Грандибля зелеными глазами. – Да, думаю, «Огонек» или «Грубоватый шарм» вам очень пойдут. А может быть, «Усталость от мира с намеком на печаль» и «Искренняя прямота». Возможно, даже «Веселая практичность» и «Колодец глубокой мудрости»? Мастер-сыродел, я знаю, вы питаете предубеждение против представителей моего ремесла, но правда заключается в том, что я могу быть хорошим другом и я очень полезный человек.

– Печенья, – злобно произнес Грандибль.

На кухне Неверфелл в спешке споткнулась о край ковра, упала на стул и потратила драгоценные секунды на то, чтобы собрать рассыпавшееся по полу печенье и смахнуть с него грязь. Она вернулась в гостиную как раз в тот момент, когда разговор был окончен. В отчаянии она наблюдала, как создательница Лиц плывет к огромной двери с тридцатью пятью засовами и на ее лице отражаются легкая веселость, сожаление, сочувствие и решимость.

Неверфелл, задыхаясь, догнала ее и отвесила глубокий поклон. Она чувствовала, как улыбка создательницы Лиц скользит по ней так же деликатно и невесомо, как ее радужные перья задевают потолок. Сердце Неверфелл замерло при мысли, что она нарушает приказы мастера Грандибля, но больше у нее не будет возможности поговорить с создателем Лиц, и возможность эта уже ускользает.

– Миледи! – настойчиво прошептала Неверфелл. – Подождите! Пожалуйста! Я… вы сказали, что можете создать Лица, с помощью которых мастер Грандибль будет хорошо выглядеть, и я хотела спросить… – Она сделала глубокий вдох и задала вопрос, над которым думала много месяцев: – Могли бы… могли бы вы создать Лицо для того, кто недостоин своего имени? Имею в виду… для кого-то настолько уродливого, что ему приходится прятаться?

Несколько секунд мадам Аппелин без всякого выражения рассматривала маску Неверфелл. Потом ее лицо смягчилось и растаяло, словно капелька воды повисла на кончике сосульки. Она протянула руку, собираясь снять маску, но Неверфелл отпрянула. Она не была готова показать этой прекрасной женщине то, что спрятано под ней.

– Ты правда не покажешь мне? – прошептала мадам Аппелин. – Ладно, я не хотела тебя огорчать. – Она бросила взгляд в коридор, потом наклонилась и зашептала ей на ухо: – Ко мне приходило множество людей, которых называли уродливыми, и каждый раз я создавала Лицо, благодаря которому они становились приятны взгляду. Всегда есть надежда. Что бы тебе ни говорили, никто не обязан быть уродливым.

У Неверфелл защипало глаза, и она с шумом сглотнула.

– Простите, мастер Грандибль был очень груб. Если бы я…

– Благодарю. – В глазах мадам Аппелин, напоминающих драгоценные камни, заблестели радужные искры. – Я тебе верю. Как тебя зовут? Мастер Грандибль обращался к тебе Неверфелл.

Неверфелл кивнула.

– Приятно познакомиться, Неверфелл. Что ж, я запомню, что в этих сырных туннелях у меня есть юный друг, пусть даже твой хозяин решительно не доверяет никому из двора. – Мадам Аппелин бросила взгляд в сторону гостиной. – Присматривай за ним хорошенько. Он уязвимее, чем думает. Запираться и терять нить происходящего снаружи очень опасно.

– Мне так жаль, что я не могу пойти в город и узнать для него новости, – прошептала Неверфелл. Ею владели не только альтруистические мотивы, и голос предательски выдал ее.

– Ты никогда не выходишь из этих туннелей? – Черные брови мадам Аппелин изящно выгнулись, когда Неверфелл покачала головой, и в ее голосе послышалось крайнее удивление. – Никогда? Но почему же?

Ладони Неверфелл защитным жестом дернулись к маске и нелюбимому лицу, которое она скрывала.

– О! – Мадам Аппелин понимающе вздохнула. – Ты хочешь сказать, он держит тебя взаперти из-за твоего внешнего вида? Но это ужасно! Неудивительно, что ты хочешь новое Лицо! – Она протянула руку в желтой перчатке и нежно погладила скрытую бархатной маской щеку Неверфелл. – Бедное дитя. Не отчаивайся. Возможно, мы с тобой станем друзьями, и если да, то, может быть, однажды я смогу сделать для тебя Лицо. Ты обрадуешься?

Неверфелл молча кивнула – ей казалось, что грудь у нее вот-вот разорвется.

– А пока что, – продолжила создательница Лиц, – ты можешь присылать мне весточки. Мои туннели недалеко от района Сэмфайр, там, где Тайтменс-Слинк пересекается с Хертлс.

В гостиной зазвенел колокольчик, и Неверфелл поняла, что Грандибль теряет терпение. Она неохотно отперла дверь и придержала ее, выпуская мадам Аппелин.

– До встречи, Неверфелл.

В эту секунду, перед тем как дверь между ними закрылась, Неверфелл увидела такое, отчего ее сердце замерло. Мадам Аппелин наблюдала за ней с выражением Лица, которого Неверфелл раньше не видела. Оно было непохоже на все то, что встречалось в каталогах создателей Лиц, которые она тщательно хранила годами, и на те Лица, которые мадам Аппелин демонстрировала во время своего визита. В нем была улыбка, но за ее сиянием таилась огромная усталость, за добротой – печаль. В ее глазах читался намек на бессонные ночи, терпение и боль.

Через секунду все исчезло, и Неверфелл осталась перед закрывшейся дверью. От сумасшедшего водоворота мыслей у нее кружилась голова. Она не сразу вспомнила, что надо закрыть задвижки. Это последнее необыкновенное Лицо всколыхнуло ее душу, словно ветер пробежался по струнам арфы. Она не понимала, что с ней происходит. Сердце кричало, что она уже видела это Лицо. Не зная почему, Неверфелл отчаянно захотела открыть дверь, обнять гостью и заплакать.

Переполох

Едва Неверфелл сняла маску, как поняла, что у нее неприятности. Ледяной взгляд Грандибля не сулил ничего хорошего.

– В чем дело? – Его широкая грубая ладонь взяла ее за подбородок, а второй рукой он поднес лампу так близко, что зеленоватый свет упал ей на щеку. – Ты что-то скрываешь!

В ответ на невероятную способность хозяина читать ее мысли Неверфелл могла только заикаться и блеять.

– Что ты натворила?

В голосе мастера Грандибля звучали нотки страха, и Неверфелл окончательно растерялась.

– Ты говорила с ней, да? – хрипло спросил он.

– Она…

– Ты снимала маску?

Неверфелл покачала головой, насколько позволяла мозолистая ладонь Грандибля, сжимавшая ее подбородок. Его глаза скользили по лицу девочки, словно у нее на лбу были написаны все ответы.

– Ты рассказывала ей что-то о себе? Обо мне, о туннелях? Хоть что-то?

– Нет! – пискнула Неверфелл, напрягая память. Точно ли она ничего такого не натворила? Нет, она почти ничего не рассказала прекрасной леди, только задавала вопросы и время от времени кивала. – Нет! Я просто сказала… что мне жаль.

– Жаль? Почему жаль?

«Потому что она милая, а вы ей грубили», – подумала Неверфелл.

– Потому что она милая, а вы грубили ей, – произнесла она вслух. И когда слова вырвались наружу, сглотнула и закусила губу.

Повисла пауза, потом хозяин издал длинный вздох и отпустил ее подбородок.

– Почему вы не дали ей то, чего она хотела? – спросила Неверфелл. Она переминалась с ноги на ногу. Робкий шаг назад, нетерпеливый шаг вперед. – У нас есть головка Стакфолтера Стертона величиной с мой кулак, мы отложили ее, чтобы узнать, когда большая головка созреет. Почему мы не дали ей крошку-другую?

– По той же причине, по которой я не пытаюсь заштопать носок ниткой паутины. Потяни за одну ниточку – и зацепишь всю паутину. А потом появляются пауки…

Даже когда мастер Грандибль соизволял дать ответ, результат не всегда радовал.

Всю следующую неделю Неверфелл представляла опасность для всего вокруг. Она не могла сосредоточиться. Она капнула в Баркбент слюну лося вместо слез оленя, и сыр запротестовал струей кислого дыма, обжегшего ей руку. Она забыла убрать головки Лакомки Лазаря подальше от охлаждающих труб и вспомнила только тогда, когда они начали биться о дерево полок.

Странная и удивительная мадам Аппелин сказала, что может создать Лицо, с помощью которого Неверфелл станет не такой уродливой. Эта мысль наполняла ее теплом надежды, но потом она вспоминала зловещие слова создательницы Лиц о дворе и впадала в ужас. Мастер Грандибль был незыблемой основой всей ее жизни, она не могла представить, чтобы с ним что-то случилось, как не могла представить жизнь без каменного потолка над головой. Но создательница Лиц намекнула, что, скрываясь от двора, он подвергает себя опасности и дает другим возможность строить козни. Неужели это правда? Он не отвечал. Может ли кто-то навредить ее хозяину в неприступном замке молока и сыра?

– Да что с тобой такое? – ворчал Грандибль.

Неверфелл не могла ответить, потому что и сама не понимала, что с ней творится. В голове у нее будто бурлил котел, и в нем забрезжила тень идеи, зародыш плана. Еще не оформившись, мысль полностью завладела ею. Но эта мысль была настолько неуловимой, что Неверфелл не могла облечь ее в слова и поделиться с Грандиблем.

– Видишь? – ворчал Грандибль. – Один взгляд на мир этой женщины, одно дуновение ветерка – и вот она, зараза. У тебя лихорадка, и тебе повезет, если ты отделаешься только ею.

Он вовсе не обращался с ней как с больной, напротив, так нагружал работой, что некогда было вздохнуть.

Можно ли доверять мадам Аппелин? Неверфелл снова и снова вспоминала ее последнее Лицо – только усталость и любовь, и ни капли блеска. Неверфелл не могла поверить, что это просто маска.

Нельзя придумать такое Лицо, ничего не чувствуя, твердила она себе.

Эта мысль не покидала ее и три дня спустя, когда явился Эрствиль, доставивший несколько бочонков свежего молока, коробку чистых голубиных перьев и шесть бутылок лавандовой воды. Эрствиль – костлявый мальчик-посыльный с изрытым оспинами лицом. Он регулярно наведывался в туннели Грандибля. Он был примерно на год старше Неверфелл и на два дюйма ниже и с удовольствием проводил с ней время, отвечая на ее вопросы, хотя вел себя покровительственно. Она ловила каждое слово, его визиты были очень важны для нее, и Неверфелл подозревала, что ему это очень нравится.

– Эрствиль, что ты знаешь о мадам Аппелин? – Вопрос вырвался, не успел посыльный присесть.

У Эрствиля не было сердитых или раздраженных Лиц. Дети из рабочих семей не учились таким выражениям – предполагалось, что им они ни к чему. Тем не менее Неверфелл заметила, что его плечи застыли, и почувствовала, что обидела его. Он пришел гордый и довольный, собираясь о чем-то ей рассказать, а она своим вопросом лишила его этого удовольствия. Неверфелл принесла ему чашку имбирного чаю, и он оттаял.

– Вот, взгляни. – Он чем-то взмахнул у нее перед лицом и тут же спрятал в карман, она успела только заметить, что это маленькое пожелтевшее изображение наземной сцены. – Мне нужно доставить это торговцу в Крамблс, но я дам тебе посмотреть в обмен на три яйца.

Когда Неверфелл принесла ему три маринованных яйца в голубых скорлупках, он показал ей картинку. На ней был изображен маленький домик с окошками, устало глядящими сквозь вуаль ветвей, а за ним вздымался холм. В небе виднелось большое круглое пятно.

– Это солнце, да? – спросила она, указывая на пятно.

– Да, поэтому на картине никого нет. Ты же знаешь почему, верно? Солнце сжигает людей. Многим из них приходится работать в полях, но если они слишком много времени проводят на солнце, их кожа краснеет, покрывается волдырями и облезает. И никто не может посмотреть вверх, иначе солнце ослепит их.

Он искоса взглянул на Неверфелл, очищая яйцо и обнажая карамельную мякоть в тонких прожилках.

– Ты только посмотри на себя, выглядишь, как больная крыса. Тебе повезло, что я прихожу к вам, не то ты бы спятила. Однажды Грандибль пожалеет, что запер тебя одну-одинешеньку. Ты спятишь и убьешь его.

– Что ты несешь! – взвизгнула Неверфелл, и в ее голосе прозвучали горечь и возмущение.

Она слишком многое рассказывала Эрствилю о себе, и он знал, что временами она и правда сходит с ума. Иногда ей кажется, что она в ловушке и потеряла последнюю каплю надежды, иногда туннели становятся особенно темными и душными, каменные стены придвигаются, сдавливают. Несколько раз это случалось с ней без видимых причин. Грудь в тисках жуткой паники, сердце проваливается в пятки, нечем дышать… а потом она приходит в себя в другом месте, больная и дрожащая, вокруг беспорядок, ногти сломаны, потому что она царапала каменные стены и потолок.

Она почти ничего не помнила, что происходило с ней во время приступов, – только отчаянное желание света и воздуха. Не зеленоватого света ламп-ловушек и не тусклого красного свечения золы, а обжигающей необъятности, которая смотрит сверху. Не привычного пряного воздуха сырных туннелей, а воздуха, который пахнет чем-то большим и которому нужно место. Воздуха, который толкает и рычит.

Эрствиль хмыкнул при виде ее замешательства, и к нему вернулось хорошее настроение.

– Ладно, хватит. – Он отобрал картинку и убрал ее в карман куртки. Разрезал яйцо пополам, показался густой темно-бирюзовый желток. – Ты хочешь узнать о мадам Аппелин?

Неверфелл кивнула.

– Легко. Я все о ней знаю. Она одна из лучших создателей Лиц в Каверне. Ей лет семьдесят, хотя за последние сорок она как будто не состарилась ни на день. Остальные создатели Лиц терпеть ее не могут, ненавидят еще сильнее, чем друг друга, потому что она стала создательницей Лиц не как положено – отслужив подмастерьем. Семь лет назад она была никем, просто какая-то кривляка из отдаленных пещер, учившая гримасам за копейки. А потом она внезапно показала Трагический набор.

– Трагический набор? – Неверфелл тут же вспомнила усталость, которая привиделась ей за улыбкой мадам Аппелин.

– Да. Видишь ли, раньше все нанимали создателей Лиц, потому что хотели иметь самые новые, самые яркие улыбки или самые гордые взгляды. Трагический набор был совсем другим. В нем были печальные Лица. Страдающие Лица. Отважные Лица. Не всегда красивые, но с их помощью люди выглядели глубокими и интересными, как будто у них есть тайные печали. Двор пришел в восторг. С тех пор она знаменитость.

– Но… какая она? Имею в виду, она хорошая? Ей можно доверять?

– Доверять? – Эрствиль поковырялся в зубах. – Она же создательница Лиц. Все в ней – фальшь. И на продажу.

– Но… Лица же должны откуда-то рождаться? – настойчиво спросила Неверфелл. – Я хочу сказать, за ними должны быть чувства. Так что… может, семь лет назад с ней что-то случилось, какая-то трагедия, поэтому она и придумала все эти Лица?

Эрствиль пожал плечами. Ему уже надоела мадам Аппелин.

– Я не могу сидеть и болтать весь день. – Он стряхнул скорлупки в ладони Неверфелл. – И ты тоже. Нечего сидеть клушей. Тебе же надо готовить ваш драгоценный сыр для банкета, да?

Приближение великого банкета всегда вызывало трепет в туннелях Каверны. Парфюмеры в масках капали одну-единственную каплю жемчужной жидкости в просторный вольер, чтобы выяснить, сколько птиц впадут в экстаз. А меховщики аккуратно сдирали шкурки с кротов, чтобы пошить из них тончайшие перчатки. Все предметы роскоши тщательно изучали, ведь какие-то могли оказаться слишком примитивными для двора, а какие-то – слишком изысканными, чтобы ими можно было пользоваться.

Для Грандибля и Неверфелл банкет означал только одно – дебют великого Стакфолтера Стертона. Это был сыр невероятных размеров и весом с Неверфелл. Стертоны славились способностью вызывать особые видения. Эти сыры показывали людям правду, которую они и так знали, но нуждались в напоминании, потому что либо забыли, либо не хотели ее видеть. Стертоны также были невероятно трудны в изготовлении, и Грандибль и Неверфелл приложили все силы, чтобы Стакфолтер Стертон созрел к нужному моменту. Его готовили, как невесту к свадьбе.

Каждый день требовалось покрывать пятнистую бело-оранжевую корку Стакфолтера Стертона смесью из масла примулы и мускуса и тщательно расчесывать его длинные тонкие отростки. Но что еще важнее, каждую сто сорок одну минуту огромный, почти полтора метра в диаметре, сыр надо было переворачивать, и для этого нужны были два человека. То есть каждую сто сорок одну минуту Грандибль и Неверфелл должны были бодрствовать.

В бессолнечном мире Каверны не существовало ни дня, ни ночи, но по молчаливой договоренности все делили сутки на двадцать пять часов. Чтобы в сырных туннелях всегда кто-то бодрствовал, Грандибль и Неверфелл спали в разное время. Грандибль обычно с семи до тринадцати, а Неверфелл – с двадцати одного до четырех. Но один человек не смог бы перевернуть Стертон.

После трех суток, в течение которых им ни разу не удалось поспать больше двух часов подряд, Грандибль и Неверфелл стали нервными. Дело осложнялось еще и тем, что перед банкетом на них посыпались заказы. В высших кругах прослышали о дебюте великого Стертона, и внезапно творения Грандибля вошли в моду. Начали поступать небольшие заказы от блистательных леди, в том числе от мадам Аппелин, которая однажды заказала маленький кусочек Каприза Зеферты. Судя по всему, эта леди утратила надежду заполучить Стертон, и все же Неверфелл цеплялась за надежду, как утопающий за соломинку.

– Разве мы не можем отослать крошку-другую Стертона мадам Аппелин? Пожалуйста! Давайте! Мы можем отослать ей пробу от образца!

Рядом с огромным Стертоном лежала его маленькая копия, напоминавшая яйцо неправильной формы. Ее разрежут перед тем, как Стертон отправится навстречу славе, чтобы убедиться: сырная мякоть именно такая, как нужно.

– Нет.

В конце концов страсти накалились. Все прочие сыры заметили предпочтение, отдаваемое Стертону, и начали жаловаться на нехватку внимания. Сердитые бри обиженно сочились сывороткой. Взрывной Квимп неожиданно загорелся, спрыгнул с полки и укатился довольно далеко – Неверфелл с трудом поймала его во влажное полотенце и затушила огонь. А те короткие минуты сна, которые выпадали на долю Грандибля, то и дело прерывались дикими воплями Неверфелл, нуждавшейся в помощи или боровшейся с надоедливыми насекомыми.

– Мастер, мастер, можно я разберу пресс? Мы поместим сыр между двумя половинками, я приделаю к ним рычаг, и можно будет переворачивать сыр в одиночку. Тогда мы сможем нормально спать, мастер Грандибль. Можно я попробую?

Грандибль, нетерпеливо отмахивавшийся от разных непрактичных предложений, задумался и почесал подбородок.

– Расскажи подробнее.

Но пресс не захотел легко сдаваться. Несколько раз он прищемил Неверфелл пальцы, однако в конце концов ей удался и этот механический эксперимент, как и многие другие, – переворачиватель сыра заработал. Когда Неверфелл продемонстрировала свое устройство, мастер внимательно и придирчиво посмотрел на нее, а потом медленно кивнул.

– Отправляйся в кровать.

Вот и все, что он сказал. И потрепал косички Неверфелл ладонью настолько большой и грубой, что это прикосновение ощущалось почти как удар.

Неверфелл, спотыкаясь, ушла и упала в гамак, зная, что наконец-то мастер Грандибль очень ею доволен. Сон поглотил ее, как пруд проглатывает камешек.

Она внезапно проснулась два часа спустя, уставившись в каменный потолок туннеля. В ушах звенело, как будто кто-то громко щелкнул пальцами у нее под носом. Она сразу поняла, что пробило двадцать пять часов – «нулевой час». Когда серебряные часы в гостиной Грандибля показывали нулевой час, они издавали глухой стук, означавший, что механизм перезапускается. По какой-то причине Неверфелл всегда просыпалась от этого звука, хотя в любое другое время суток звон часов на нее не действовал.

И теперь, несмотря на чудовищную усталость, этот звук разбудил ее. Неверфелл тихо застонала и свернулась в клубочек, но бесполезно. Сон совершенно покинул ее, она была бодра, как кузнечик.

– Нечестно, – прошептала Неверфелл, выбираясь из гамака. – Нечестно. Пожалуйста, я не могу снова выбиться из ритма времени. Только не это!

Поскольку в Каверне не было ни дня, ни ночи, иногда люди выпадали из ритма. Циклы их сна и бодрствования нарушались, и зачастую они вообще не могли сомкнуть глаз и долгие часы маялись бессонницей. Неверфелл была к этому особенно склонна.

Чем бы заняться? Чем заняться?

Ее мозг был как мочалка, и все вокруг плыло, когда она брела по коридорам, проверяя дремлющие сыры. Она попыталась заняться уборкой, но то и дело спотыкалась о ведро, расплескивая воду. В конце концов она отправилась к Стертону, зная, что мастер Грандибль наверняка найдет ей занятие.

В комнате царил бы полный мрак, если бы не пара ламп-ловушек по углам. В их мерцающем лимонном свете казалось, что гигантский сыр дышит, как спящее животное. По металлическим деталям искалеченного пресса пробегали зловещие огоньки. За ним, опираясь спиной на стену, сидел мастер Грандибль с закрытыми глазами и отвисшей челюстью.

Неверфелл внезапно стало нечем дышать, и она смогла выдавить из себя только едва слышный вскрик. Секунду она думала, что мастер умер. Иногда сыры восстают против тебя, даже самые хорошо воспитанные и скромные. Таковы риски профессии. Какое еще объяснение она могла найти? За все годы, что Неверфелл его знала, мастер Грандибль ни разу не ошибся, не поскользнулся, не забыл о своем долге. Наверняка даже сильнейшая усталость не могла…

Челюсть мастера Грандибля слегка шевельнулась, из горла вырвался вибрирующий храп. Да, случилось невозможное. Непогрешимый мастер Грандибль заснул на посту за две минуты до того, как надо было переворачивать Стертон.

Неверфелл подошла к нему на цыпочках и положила руку на плечо, но засомневалась и отдернула ладонь. Нет, зачем будить его? Ему нужно поспать, и она даст ему такую возможность. Она сама перевернет сыр в этот раз и в следующий тоже, если мастер не проснется. Он будет гордиться ею. Он должен.

Она отсчитала секунды, потом молча взялась за рукоятку и начала переворачивать огромный сыр. Потом руками перевернула маленькую копию Стертона и улыбнулась, испытыв незнакомое доселе самодовольство.

Нет смысла пытаться уснуть до того, как усталость возьмет верх, и Неверфелл занялась упаковкой заказов – деликатесы для ярмарки, верблюжий сыр для знаменитого шоколатье и пакет для мадам Аппелин.

За десять минут до того, как надо было снова переворачивать Стертон, зазвонил колокольчик у входной двери. Неверфелл нацепила маску и побежала открывать, чуть не попавшись в смертоносные ловушки, расставленные Грандиблем. В глазок она увидела лакея, надменно выдвинувшего вперед челюсть.

– Вы по какому вопросу? – Неверфелл попыталась имитировать отрывистые интонации Грандибля.

Внезапно лакей обаятельно улыбнулся, преисполненный чувства собственного достоинства. Его слова будто сочились влагой.

– Будьте любезны, подскажите, готов ли заказ мадам Аппелин? Если да…

Неверфелл осенило. Мысль ударила ее, словно кулаком, и Неверфелл пошатнулась и задрожала. Хорошая мысль, блестящая мысль, наверное, самая гениальная из всех, что приходили ей в голову, включая переворачиватель сыра. Нечестно, что это случилось именно сейчас, когда Неверфелл наконец удостоилась одобрения мастера Грандибля. Она заслуживает того, чтобы насладиться моментом, растянуть это счастье подольше. Но нет, идея пришла и завладела ею. Она закусила костяшки пальцев, а идея впилась зубами в нее, и Неверфелл поняла, что пропала.

– Минутку! – пискнула она и понеслась в комнату, где отдыхал Стертон.

На пороге она резко остановилась, потом медленно вошла внутрь, стараясь ступать как можно легче и не разбудить мастера. В метре от огромного спящего Стертона лежал Стертон-малыш, весь в пушистых белых отростках. У пояса Неверфелл висел круглый стальной нож для сыра, им следовало аккуратно надрезать сырную корку, чтобы извлечь наружу крошечный цилиндрик на пробу. Едва осмеливаясь дышать, Неверфелл бережно сжала Стертона-малыша большим и указательным пальцами. Нежные отростки крошились под ними и таяли, словно снежинки, заставляя ее морщиться. Она почувствовала одновременно страх и возбуждение, когда сырная корка подалась под ножом. Она достала образец созревшего сыра, и комната наполнилась ароматом диких цветов и мокрых собак, и на секунду ей показалось, что запах защекочет тренированный нюх Грандибля и разбудит его. Но нет, мастер только всхрапнул, и Неверфелл осторожно положила малыша на место, повернув его разрезом вниз, чтобы скрыть следы преступления и помешать запаху распространяться.

Она делает это и для него тоже, напомнила себе Неверфелл. Ему нужны друзья при дворе, и это будет мадам Аппелин.

В комнате для упаковки заказов она нашла коробку для мадам Аппелин, в ней на оливковых листьях лежал жемчужно-серый круг Каприза Зеферты. Неверфелл быстро достала украденный сыр и завернула его в клочок ткани. В порыве вдохновения она перевязала сверток черной бархатной лентой, чтобы мадам Аппелин вспомнила черную бархатную маску и поняла, чьих рук это дело.

Наружу, наружу, наружу, стучало ее сердце. Благодаря этому она выйдет отсюда. Мадам Аппелин сделает ей новое Лицо, и она сможет покинуть сырные туннели.

Грандибль, как обычно, спрятал ключи от входной двери, но маленькое окошко для посылок не запиралось, а коробка мадам Аппелин была достаточно маленькой, чтобы пролезть в него.

– Вот, распишитесь! – Неверфелл отодвинула засов и просунула чек. Как только лакей поставил подпись, она протолкнула в окошко коробку. – Возьмите!

Закрыв окошко, девочка в глазок наблюдала, как он уходит, а потом прижалась спиной к двери, с трудом переводя дыхание. Теперь можно поспать, можно… Нет! Надо перевернуть Стертон!

Она бросилась в комнату Стертона и распахнула дверь. Один вдох дал ей понять, что она едва не опоздала. Испарения сыра становились ядовитыми, глаза защипало. Скорее к рычагу! Грандибль полз по полу, и его подбородок дрожал, мастер задыхался от мощного запаха диких цветов. Задержав дыхание и зажмурившись, Неверфелл схватилась за рукоятку и медленно перевернула Стертон. Сыр постепенно начал успокаиваться.

– Мастер Грандибль! – Неверфелл подскочила к сыроделу вне себя от тревоги.

– Дитя… Я прощу тебе твою бессонницу. Если бы я проспал… сыр бы погиб. – Эта перспектива явно пугала его сильнее, чем собственная смерть. – Хорошая… хорошая работа, Неверфелл. – Он взглянул ей в лицо. – Почему ты в маске?

– О! – Кожу Неверфелл защипало, когда она сняла маску. – Я… я… приходил лакей забрать заказ… мадам Аппелин.

И, глядя ему в глаза, Неверфелл внезапно поняла, что мастер Грандибль совершенно точно знает, почему она заикается и почему нож у нее грязный. Он видит ее насквозь.

– Я хотела защитить вас! – закричала она, отбросив притворство.

– Погибель, – прошептал Грандибль. Его лицо приобрело привычное мрачное и упрямое выражение, но внезапно стало пепельно-серым.

Пауки

– Что я сделала? Что я сделала? Что-то ужасное, но что? Я просто хотела помочь! Я думала, если отправлю мадам Аппелин то, чего она хочет, у вас появятся друзья при дворе… Я просто хотела, чтобы вы были в безопасности!

– В безопасности? – Лицо Грандибля застыло, как маска. – В безопасности?

Он заревел, и с его бровей посыпались крошки Стакфолтера Стертона. Неверфелл вскрикнула, когда ее тряхнули, словно куклу, и отшвырнули прочь. Мастер Грандибль уставился на нее, занеся руку и словно раздумывая, ударить или нет. Потом протянул дрожащую ладонь и положил на плечо Неверфелл. Она задрожала, не понимая, чего он хочет, – чтобы она ушла? И что означает его жест – он сердитый или сочувственный?

– Человек, которому я доверял, – наконец проговорил он. Потом издал странный задыхающийся звук, в котором она не сразу узнала смешок. – Вот о чем я думал, когда выловил тебя из сыворотки. Ты была такая… – Он вздохнул и сложил ладони чашей, будто держал маленького мокрого котенка. – Что мне оставалось делать? Я защитил себя от любого мыслимого предательства. Но с этой стороны я его никогда не ожидал. – Он провел пожелтевшими ногтями по бороде, и послышался звук, похожий на скрип зубной щетки. – Ха! Предательство во имя моего блага.

– Что… что это значит? Что я сделала?

– Ты разбудила пауков.

Иногда мастер Грандибль изъяснялся чрезвычайно странно, вкладывая в знакомые слова новый смысл. Когда он говорил об обычных пауках, его голос звучал ровно. Но сейчас первый слог был серым и мертвым, второй почти неслышным, а последний тяжело упал в воздух. Па-у-ков.

– Сходи за сливовым джином. Принеси его в гостиную.

У Неверфелл скрутило живот. С пылающим лицом она убежала за бутылкой. Слова покинули ее: как это оказалось легко – из спасительницы превратиться в предательницу. Когда она явилась в гостиную, мастер Грандибль сидел в кресле. Его глаза были налиты кровью, дыхание вырывалось со свистом. Она поставила к его ногам свой крошечный пуфик, обитый гобеленовой тканью, и села, ссутулившись и уткнувшись носом в колени. Он взял бутылку, сделал глоток, потом уставился на горлышко.

– Неверфелл, что ты думаешь о дворе?

Неверфелл не могла облечь свои мысли в слова. Двор – это сияние, двор – это слава. Это прекрасные девы, тысячи новых лиц и быстрый стук сердца. Это весь мир. Это все, чего она здесь лишена.

– Я знаю, что вы его ненавидите, – ответила она.

Мастер Грандибль подался вперед и оперся широким подбородком на кулаки.

– Это гигантская паутина, полная сверкающих пестрокрылых насекомых. У каждого из них свой яд, они все связаны между собой и борются за жизнь любой ценой. Каждый тянет паутину в свою сторону, чтобы сделать себе приятное или задушить другого. И любое движение каждого из них влияет на остальных.

– Но мадам Аппелин…

«Мадам Аппелин не такая, – хотела сказать Неверфелл. – Я прочитала это по ее Лицу». Но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и умолкла.

– Теперь мне неприятно об этом говорить, – продолжил Грандибль, – но в молодости я занимал видное место при дворе.

– Правда? – Неверфелл дернулась от волнения, хотя догадывалась, что мастер ждет не такой реакции.

– Еще никому в этом городе не удавалось довести Молочный Уэйнпилч до зрелости и не лишиться зрения, – рассказывал Грандибль. – Мне же это удалось, и я отправил головку сыра самому великому дворецкому. И… говорят, когда он положил первый ломтик в рот, он действительно почувствовал его вкус.

– Так… это правда – то, что о нем говорят? Что без самых изысканных лакомств он был бы слеп, глух и нем?

– Не совсем. С его глазами, ушами, носом, кожей и языком все в порядке. Речь идет о его душе. Он может посмотреть на цветок и сказать, что он голубой, но это будет только слово. Можно положить кусок мяса ему в рот, и он скажет, что это ростбиф, сколько лет корове и какой она породы, сколько его готовили и какое дерево пошло на дрова, но все эти запахи и вкусы значат для него не больше, чем камешек. Он может их проанализировать, но больше не чувствует. Разумеется, что можно ожидать от человека, которому пятьсот лет? Говорят, он помнит дни, когда на горе над нами стоял город, а Каверны еще не существовало, здесь были только пещеры и погреба, где город хранил деликатесы. Он пережил этот город, видел, как он разрушился из-за войн и непогоды, а горожане постепенно ушли под землю и начали копать глубокие туннели. Четыреста двадцать из своих пятисот лет его тело пытается умереть. Он препятствует этому всеми возможными средствами – жидкостями, специями, мазями, которые могут отсрочить смерть, но у всего есть своя цена и свой предел. Его лицо утрачивает краски, и его чувства гаснут одно за другим, словно звезды. Вот почему мастера Каверны день и ночь, столетие за столетием придумывают что-то, что он сможет почувствовать.

– И вам удалось!

– Да. Я снискал благосклонность великого дворецкого.

В мрачном тоне мастера прозвучало что-то такое, что обуздало страстное желание Неверфелл узнать о выгодах от благосклонности великого дворецкого. «Он подарил вам золотую шляпу и обезьянку? Это от него вам достались часы? Посвятил ли он вас в рыцари? Пили ли вы жемчужины, растворенные в кофе?..» Неверфелл так и не задала эти вопросы.

– Некоторые люди говорят, что благосклонность великого дворецкого обоюдоострая. Они ошибаются. Это сплошное острие, и все об этом знают, но тем не менее придворные все время режутся об него. Как только тебя настигает слава, ты обретаешь сотню невидимых завистливых врагов. Я слишком часто кололся об это лезвие. Никакая милость этого не стоит. Я решил вырваться из паутины и закрылся в туннелях, чтобы не участвовать в играх двора даже случайно. Покинуть двор нелегко, потому что ты в паутине – долгов, угроз, секретов, людей, знающих твои слабости, и людей, чьи слабости известны тебе. Когда я ушел, многие шептались, что это просто ход в сложной игре, потребовавшей скрыться из поля зрения. В первый месяц меня четыре раза пытались убить.

Замки, предосторожности, предпринимаемые по случаю любого визита… Все это наконец получило объяснение.

– В конце концов меня оставили в покое, – продолжал мастер-сыродел, – но только потому, что год за годом я прилагал все силы, чтобы оставаться абсолютно нейтральным. Никаких игр, никаких союзов, никаких попыток влияния. Я со всеми вел себя одинаково. Без исключений.

– Ох… – На Неверфелл снизошло понимание, и она крепче обхватила колени. – Вот почему вы не захотели дать мадам Аппелин Стертон? Потому что это стало бы исключением?

– Да, – глухо произнес Грандибль. – А теперь все подумают, что я сделал это намеренно. На пиру во время дебюта Стертона клиент мадам Аппелин уже будет иметь подходящее Лицо. Очевидно, что это невозможно, если не попробовать сыр заранее. Все увидят его Лицо и поймут.

– Что… что мне делать? Я могу что-то исправить?

– Нет.

Вот и все. У Неверфелл что-то сжалось внутри. В результате ее необдуманных действий часто что-то ломалось. Но первый раз она испортила что-то огромное, что-то, что нельзя починить. Ее переполняла ненависть к себе, она мечтала рассыпаться на мелкие кусочки, как разбитый фарфоровый чайник. Уткнулась носом в колени и засопела.

– Нет, – повторил мастер. – Уже ничего не поделаешь. Я отправлю посыльного, попытаюсь перехватить пакет, но, думаю, уже слишком поздно.

– Но… вы же можете сказать всем, что это моя вина и что вы ничего не делали! Я могу рассказать, что произошло! Или отправьте меня к мадам Аппелин, я поговорю с ней! Я все объясню и попрошу вернуть нам Стакфолтер Стертон…

– НЕТ!

Впервые в жизни в голосе Грандибля прорезалась подлинная ярость. Неверфелл вскочила и убежала.

Бесполезно говорить ей, что она ничего не может исправить. Склад ума Неверфелл не позволял ей примириться с ситуацией. Она вообще была беспокойным созданием. Живой ум Неверфелл нашел единственный способ, чтобы выдержать жизнь взаперти. Она немножко сошла с ума, чтобы не сойти с ума окончательно. Чтобы нарушить унылую монотонность будней, она научилась придумывать и сама себе верить, жонглировать мыслями, пока они не становились странными и непредсказуемыми.

Неудивительно, что ее почти не понимали те, с кем ей удавалось поговорить. Она была как шахматный конь на доске, где прочие фигуры подчинялись правилам игры в шашки. Ее воображение то и дело прыгало в области, куда не совался больше никто, и даже если ее мысль понимали, люди не могли сообразить, как она пришла к такому выводу.

Сейчас ее мозг фонтанировал идеями, которые при ближайшем рассмотрении оказывались нелепыми.

Раздать образцы Стакфолтера Стертона всем! Всем при дворе! Это будет честно!

Заменить Стакфолтер Стертон другим огромным сыром, который выглядит точно так же, но с другим вкусом, и тогда Лицо мадам Аппелин не будет ему соответствовать.

Отправить ко двору сыр, который взорвется и выпустит струю жгучего дыма! Тогда всем придется убежать, и никто не заметит, какое Лицо приготовила мадам Аппелин!

К счастью, у Неверфелл хватало здравого смысла, чтобы увидеть недочеты в этих планах до того, как она изложит их Грандиблю. Маленького Стертона на всех не хватит, придется разрезать большую головку. Времени сделать похожий сыр нет, а если они подадут на пир великого дворецкого ядовитый сыр, от которого ослепнут он сам и его приближенные, вряд ли это улучшит положение мастера Грандибля.

В этом водовороте идей и фантазий на поверхность упорно всплывали пара вопросов. Почему мастер Грандибль так рассердился, когда она предложила взять вину на себя? Он с самого начала боялся, что она заговорит с мадам Аппелин. Неверфелл случайно может выдать какой-то секрет?

Наконец Неверфелл отважилась снова явиться перед очи Грандибля. Покашливание, слышное издалека, дало ей понять, что он отправился переворачивать Стертон, и Неверфелл решила пока его не беспокоить. Стол был завален бумагами – похоже, мастер перешел к активным действиям. Прежние ловушки и предосторожности казались ничем по сравнению с тем, что он готовил теперь. Судя по отметкам на карте, сыродел собирался установить несколько тяжелых дверей, чтобы дать себе возможность отступать и отступать, если воображаемые враги начнут ломиться внутрь. На двери, отделявшей его туннели от остального города, уже появились новые замки, и ключей было не видать. Проскользив взглядом по листку со списком своих новых обязанностей, Неверфелл тревожно вздохнула. Похоже, фортификационные планы полностью поглотили Грандибля, и его привычные обязанности теперь перейдут к ней.

Каракули «Сткфлтр 1 в день протирать млк крлика» стали понятны, когда однажды доставили посылку с дрожащим кроликом. Он косил на нее обезумевшими глазами и совершенно не обрадовался решению Неверфелл встряхнуть коробку, перед тем как открыть.

Светлая шерсть росла клочками, как будто кролик выдирал ее от скуки или беспокойства. Но когда он обнюхал Неверфелл носом-пуговкой, ее охватил приступ любви, какую могут испытывать лишь одинокие люди. Она попыталась прижать его к себе, но чувство не нашло взаимности – кролик оставил на ее руках длинные царапины.

Следует протирать Стертон молоком кролика. Но как доят кроликов? Неверфелл немного знала о коровах, овцах и козах. Интересно, это делается так же?

– Нет, тихо… Треклятое животное… Ой, вернись, золотко! Я не хотела…

Неверфелл на коленях стояла на каменном полу в коридоре, заглядывая под длинную деревянную полку. На полке покоились покрытые испариной головки Мясистых Чеддеров, испещренные красными прожилками. Под полкой распласталось светлое тельце, растеклось по полу, словно суфле. Длинные уши прижаты к спине, розовые глаза от ужаса потемнели.

Искусством дойки кролика она пока не овладела, зато усвоила способы, которые не ведут к успеху. Например, она узнала, что кроличий живот находится слишком близко к земле, чтобы под него можно было подсунуть миску, и животное вовсе не горит желанием приподниматься. Ей стало известно о высоте кроличьих прыжков, остроте зубов и скорости, с которой они перемещаются. К несчастью, кролик тоже усвоил некоторые уроки и скрылся в сырных туннелях, оставив за собой след из шерсти, блох и дикого ужаса, нервировавший нежные сыры.

– Ну, давай же…

Она резко вытянула руку, намереваясь схватить беглеца и стараясь при этом не думать, что он уже прогрыз дыру в ее рукаве. Кролик, сверкнув зубами, отпрянул, и Неверфелл упала, оцарапав костяшки пальцев о грубое дерево.

– Нет, не надо… – Непременно нужно успокоить и поймать кролика, пока не увидел мастер. – Дело в моем лице? Ну хорошо, я сейчас закрою его. – Она надела черную бархатную маску. – Вот видишь? Больше никаких ужасных лиц.

Кролик попятился и рванул прочь по коридору.

– Ах ты… – Неверфелл вскочила и понеслась за ним с ведерком в руках.

Кролик свернул в первый же проход налево, в коридор, где обитал Уистлплатч. Как гуттаперчевый, просочился между чанами и затаился. Неверфелл попыталась выгнать его ручкой метлы. Кролик опрокинул ведро со сливками, и какое-то время Неверфелл шла по белому следу. Все же она умудрилась поймать его, прыгнув и навалившись на дрожащее мягкое тельце. Прижала его к полу и попыталась взять в руки, но кролик превратился в обезумевший комок меха, когтей и зубов, наградив ее дюжиной новых ран. Ругаясь и истекая кровью, Неверфелл снова бросилась в погоню.

Каждый раз на развилке кролик выбирал коридор, ведущий вверх. Вверх, вверх, вверх, отстукивало его испуганное сердечко. Вверх – значит наружу. Неверфелл как будто слышала эти слова, и ее сердце стучало в том же ритме.

Но вот кролик оказался в тупике, где огромные сырные прессы выжимали сыворотку из гигантских головок, грубых, как язык коровы.

– Ха! – Неверфелл захлопнула дверь за спиной и окинула взглядом коридор. Вон, за прессом, пара длинных ушей – кролик забился в щель.

– Ох, не заставляй меня это делать.

Царапанье. Тишина. Царапанье. Тишина. Тишина.

– Ну ладно!

Неверфелл откинула волосы и попробовала отодвинуть ближайший пресс. Тяжелая махина неохотно отъехала от стены. Кролика не было. Второй пресс. Кролика нет. И… стены тоже нет.

Скалу в этом месте расколола вертикальная трещина метра полтора в высоту. У пола она расширялась, превращаясь в треугольное отверстие, наполовину засыпанное каменной крошкой. Наверное, в давние времена огромное тело горы содрогнулось, и так образовалась трещина. Ее закрывали ряды огромных прессов.

В пыли отпечатались следы кролика. Неверфелл уставилась на них. Легла на пол. Расчистила дыру от мусора. Всмотрелась, прижавшись щекой к земле. Разлом уходил в глубь скалы метра на три и там расширялся. Неверфелл прошиб пот, когда она поняла, что это край владений мастера Грандибля. Если там и есть туннель, она его никогда раньше не видела. Ее тренированный нос сыродела уловил тысячи нежных, незнакомых запахов.

Послушная ученица, она знала, что должна предупредить мастера Грандибля о прорехе в крепости. Но тогда он заделает эту прекрасную дыру, а Неверфелл к этому не готова. Впервые перед ней открылась дорога без единого замка.

Она помчалась в кабинет мастера, нашла карандаш и бумагу и оставила на столе записку:

КРОЛИК УБЕЖАЛ СКВОЗЬ ДЫРУ В СТЕНЕ ЗА ДАВИЛКАМИ. Я УШЛА НА ПОИСКИ.

Неверфелл удрала обратно к трещине. Ей действительно надо вернуть сбежавшего кролика, но не это было главной причиной, заставившей ее лезть в дыру.

«Я найду мадам Аппелин. Попрошу ее вернуть Стакфолтер Стертон. Я все исправлю».

У нее не было оснований считать, что мадам Аппелин к ней прислушается, и все же она верила. Неверфелл не могла выбросить из головы это печальное и удивительно знакомое Лицо. Между ними словно протянулась невидимая нить, тащившая Неверфелл за собой.

Неверфелл с трудом протиснулась сквозь трещину и вывалилась по другую сторону стены. Отряхнула с косичек каменную пыль, ослабев от волнения и ужаса. Перед ней простирался очередной коридор, но это новый коридор, и пыль здесь другая на вкус, и этих стен не касалась ее рука. Завороженная, она трепетала, пробираясь на далекий отблеск света.

Наружу, пело ее сердце. Наружу, наружу, наружу.

Перекресток

Каждая клеточка тела Неверфелл пульсировала от жажды жизни. Все было новым, и все опьяняло.

Она слегка присыпала камнями трещину, чтобы скрыть выход, а потом медленно двинулась в путь, ощупывая неровные стены мозолистыми пальцами. Новая скала, чисто вырубленная, не потемневшая от времени и не поросшая лишайником. Откуда-то издалека доносились звуки, отражавшиеся эхом, и она поняла, что это голос мира, музыка, до сего момента заглушенная разделявшей их толстой стеной. Ей показалось, будто из ушей вынули затычки.

В самом большом замешательстве пребывал ее нос. За семь лет он привык к вездесущему запаху сыра, и она могла бы ходить по туннелям Грандибля с закрытыми глазами, ориентируясь на ароматы сырных головок. А сейчас эти запахи исчезли… вернее, сменились другими, не сырными. Холодный свежий запах недавно вырубленного камня, влажный аромат невидимых, пробуждающихся к жизни растений. Теплые запахи животных. Запахи людей – ноги, пот, грязные волосы, мыло… Запахов было очень много. Все это волной обрушилось на Неверфелл, и она обрадовалась, что на ней маска со знакомым духом старого бархата.

На фоне этих ароматов она уловила запах кроличьего испуга. Скоро Неверфелл наткнулась на маленькую пирамидку из влажных коричневых катышков. Кролик явно побежал сюда. Неверфелл на цыпочках подкралась к выходу из коридора, присела и выглянула наружу. Перед ней раскинулась самая большая пещера, какую она видела в жизни.

Куполообразная, метров пятнадцать в высоту, ярко освещенная. Стены испещрены выступами и карнизами, с потолка свисают желтовато-розовые сталактиты, а на них – огромные, величиной с ее голову, светильники-ловушки. Они испускали бледный свет и зевали, демонстрируя тонкие зубы. Неверфелл догадалась, что в этой пещере бывает много людей, поэтому растениям хорошо. Они ярко сияли, а это значит, что недавно здесь прошел кто-то живой.

В отдалении громоздилась неровная отвесная скала с огромным количеством широких уступов. На самых верхних уступах были проложены металлические рельсы, и по ним время от времени проносились черные стальные вагоны высотой в рост человека. Они вылетали из зияющей пасти одного туннеля, стучали по рельсам, рассыпая искры и испуская дым из маленьких труб, и скрывались в другом туннеле. Карнизы поуже, похоже, предназначались для пешеходов: они были огорожены перилами и соединялись веревочными лестницами. Пыльный пол пестрел следами колес. Неверфелл сообразила, что эта пещера служит огромным транспортным узлом.

На полпути между скалой и укрытием Неверфелл в полу пещеры располагалась заполненная водой чаша с припонятым краем. Рядом были вбиты несколько ржавых колец, и к одному из них был прикован серый четырехногий зверь ростом с Неверфелл. Вспомнив рассказы Эрствиля, она поняла, что это шахтный пони, – на них по туннелям перевозили грузы. Неверфелл завороженно наблюдала, как пони пьет воду и фыркает. Серая шерстка, нос в крапинку, рябь на поверхности колодца, серебряные колокольчики на уздечке – она не могла оторвать взгляд.

Вдруг откуда-то высунулась бледная рука и похлопала пони по боку, и Неверфелл поняла, что рядом с животным кто-то есть. Судя по тени на стене, кто-то вроде нее, невысокий и худой, – может, ее ровесник или ровесница.

Сердце Неверфелл подпрыгнуло, но тело отреагировало рефлекторно. Внезапно она оказалась на полу, сжавшись в комочек и закрыв голову руками. Ее увидят. Великое Снаружи увидит ее. Она не готова. Думала, что готова, но нет.

– Эй!

Неверфелл отползла на пару метров, прежде чем услышала ответный крик и поняла, что возглас был адресован не ей. Она осторожно продвинулась вперед и выглянула в пещеру.

Там находились трое. Ближе к ней темноволосый мальчик примерно ее возраста расчесывал шкуру пони большой щеткой. Его лицо не выражало ничего, кроме ожидания приказа. Даже когда он оглядывался вокруг, выражение не менялось, словно он ждал инструкций от скал, лошади и фонарей. Предполагалось, что именно такое Лицо должно быть у рабочих, занимающихся монотонным физическим трудом.

Чуть дальше в маленькой деревянной повозке сидели две девочки – одна повыше, вторая пониже. Они болтали, но Неверфелл не сразу поняла, что они говорят на том же языке. Их речь лилась, как ручей, быстро, легко и свободно, и поначалу бедняжка Неверфелл разбирала только отдельные слоги. Как это не похоже на короткие рубленые реплики Грандибля. Они говорили еще быстрее, чем Эрствиль.

– …Надо срочно что-то делать, или нас бросят в колодец без веревки. Я бы с удовольствием позаботилась обо всем сама, но сейчас это невозможно. Мне нужна твоя помощь.

Старшая девочка говорила громче и увереннее, чем ее спутница. Лет пятнадцати на вид, с длинной светлой косой, спускавшейся на серое хлопковое платье. У нее были три любимые улыбки, которыми она явно гордилась. Когда она молчала, то регулярно меняла их одну за другой. Теплая и уверенная. Легкая и задумчивая. Любопытная и выжидательная, с легким наклоном головы. Разнорабочие и мальчики-посыльные, бывающие во владениях Грандибля, обычно пользовались только одной улыбкой. Эта девушка явно из более высокого социального слоя.

Вторая девочка, та, что ниже ростом, с убранными под чепец волосами, была полнее и вела себя не так уверенно. Неверфелл разглядела ее по-детски круглое лицо. Уголок рта неестественно изгибался книзу, а бровь поднялась вверх.

Тем временем мальчик запряг пони в повозку, повел его в сторону убежища Неверфелл… и скрылся в соседнем коридоре.

Близко, так близко! Неверфелл была совершенно очарована. Рукава платья белокурой девочки, усыпанные блестками в форме звездочек. Темная родинка на шее мальчика. Розовые, короткие, обкусанные ногти у маленькой полной девочки. Все такое новое, незнакомое и настоящее, и Неверфелл затошнило при одной только мысли о том, что в следующий миг все это исчезнет из ее жизни.

Глядя вслед маленькой повозке, Неверфелл заметила кое-что, отчего ее замутило еще сильнее. Сзади к повозке была прицеплена низкая тележка для багажа, и среди сундуков и коробок торчали кончики белых кроличьих ушей.

Конечно, у нее есть цель, и рано или поздно придется вернуться к мастеру Грандиблю. Нельзя даже помыслить о том, чтобы предстать перед ним без кролика.

Трое путников не заметили, как одетая в черное фигура в маске, из-под которой выбивалось облако рыжих косичек, выбралась из-за кучи мусора и поспешила следом. Миновав несколько широких коридоров, повозка свернула в узкий, грубо высеченный проход, единственным освещением в котором была лампа на посохе мальчика. Повозка замедлила ход, и Неверфелл увидела, что мальчик то и дело нагибается и убирает из-под колес камни. В сумраке Неверфелл осмелилась подойти ближе и, несмотря на эхо, смогла разобрать обрывки разговора.

– Боркас, тебе обязательно корчить эти странные Лица, когда я говорю? – спросила старшая девочка. – Очень отвлекает.

– У меня же сегодня прослушивание, ты забыла? Надо потренировать мышцы лица! – воскликнула младшая. Правда, Неверфелл не поклялась бы, что расслышала верно, – фраза прозвучала несколько неразборчиво, может, потому, что девочка продолжала тянуть уголок рта вниз.

– Ты бы лучше мозги потренировала, милочка! – парировала старшая. Несмотря на нетерпение, выражение ее лица и интонации оставались доброжелательными. – Ты забыла, какие у нас будут проблемы, если мы ничего не сделаем? Мадам Аппелин застала меня, когда я копалась в ее коробке. Как только она узнает, что мы – близкие подруги, то сразу поймет, кто привел меня на этот прием. Боркас, мадам Аппелин раз в году выбирает в академии Глиняную девочку, и вряд ли ею станешь ты, если она решит, что тебе нельзя доверять. И прослушивание не поможет.

Младшая, Боркас, обеспокоенно фыркнула.

– Ты обещала, что позаботишься об этом, – упрекнула она. – Ты сказала, что сделаешь так, что она обо всем забудет…

– И я бы это сделала, – перебила старшая. – У меня есть подходящее Вино. Но это сработает, только если она закажет Вино у моей семьи. Иначе я ничего не могу. Поэтому ты должна дать ей Вино во время прослушивания. Ведь все девочки приносят подарки создателям Лиц в жюри, не так ли?

Неверфелл вся обратилась в слух. Она знала, что каждый создатель Лиц нанимает нескольких девочек, на которых демонстрирует Лица потенциальным заказчикам. Девочек называют Глиняными потому, что их лицевые мышцы специально натренированы и оттого податливы, как глина или мастика. Самые удачливые потом тоже становятся создателями Лиц.

Но что самое важное, обе девочки знакомы с мадам Аппелин. Вдруг они помогут Неверфелл, покажут, где ее найти? Но тогда придется с ними заговорить.

Обмирая от страха, Неверфелл подкралась совсем близко к повозке. Она пыталась придумать какую-нибудь жизнерадостную фразу, которая их успокоила бы, но в голове царил хаос. Вскоре она смогла различить очертания девичьих голов на фоне слабого света лампы, длинную, изящную алебастровую шею старшей девочки и локоны Боркас. В полумраке подруги казались хрупкими ангелами.

– Прекрати трястись. – Старшая девочка демонстрировала теплую и уверенную улыбку, и в ее голосе звучали доброта и здравый смысл. – Тебе не о чем беспокоиться. Даже не надо принимать никаких решений. Я все за тебя сделаю. И всегда буду заботиться о тебе.

Эта сестринская забота внушила Неверфелл надежду. Ее беззащитное сердце изо всех сил устремилось навстречу девочкам, таким аккуратным и рассудительным. Может быть, все еще уладится. Она поговорит с ними, они же добрые. Они станут ее друзьями. Конечно, они еще ничего не знают, но если она пойдет за ними, будет их слушать, узнает их склонности, привычки и секреты, если заговорит с ними, они ее полюбят…

Поток взволнованных мыслей был нарушен внезапной переменой в настроении Боркас.

– Зуэль! Что это? – Ее голос исказился от страха.

– Что?

«Меня услышали? Увидели?»

– Я… я чувствую какой-то запах.

– Что? Погоди… да, я тоже. Пахнет чем-то испорченным… или… сыром?

Неверфелл удивленно втянула носом воздух. По ее мнению, этот туннель пах чем угодно, только не сыром. Но тут на нее снизошло понимание.

– Боркас… – Впервые голос старшей девочки утратил уверенные нотки. – Да… кажется, ты права. За нами что-то идет. Я слышала… Слышала шарканье.

«Скорее! Надо фыркнуть, словно я лошадь!»

Неверфелл понятия не имела, какие звуки издает лошадь. Поднатужившись, она издала нечто среднее между зевком и хрипом, эхом разнесшееся по туннелю. Девочки завопили. Мальчик, сохраняя удивительное присутствие духа, бросил камешек за повозку, разбудив огромную лампу-ловушку прямо за Неверфелл. Ловушка раздраженно вспыхнула, яростно щелкая тонкими зубами в поисках добычи. На полу обозначилась зыбкая тень Неверфелл.

– Смотри!

– У него нет лица!

– А-а-а! Красные черви вместо волос!

Пони и тележка понеслись с невероятной скоростью, лампа со стуком колотилась о посох.

– Постойте! Пожалуйста! Не бросайте меня! – Маска заглушила слова, и без того едва слышные на фоне воплей и стука копыт. Неверфелл бросилась бежать, спотыкаясь о камни, царапавшие ей ноги. Девочки обернулись, держась руками за край повозки и вопя от ужаса при виде преследующего их безликого чудовища. На лице Зуэль угадывались остатки улыбки, и Боркас не до конца утратила свое тренировочное выражение. Потрясение было настолько велико, что они забыли сменить Лица.

Неверфелл попыталась схватиться за край повозки и запрыгнуть в багажную тележку, но почувствовала удар в шею. Это Зуэль, схватив кнут не тем концом и размахивая им, угодила ручкой Неверфелл по шее. От неожиданности и боли Неверфелл разжала пальцы, споткнулась и упала на землю, ударившись подбородком. Ей оставалось только наблюдать, как повозка уезжает и свет гаснет вдали…

– Пожалуйста… пожалуйста, не бросайте меня…

Когда повозка скрылась, разбуженная ловушка решила, что еда ушла, и медленно погасла. Сомкнулся мрак, и капающая вода заглушила всхлипывания одинокой фигурки в маске. Великое Снаружи, царившее в мыслях Неверфелл, заметило ее и оценило. Увидело ее стремления. Но в ужасе закричало и убежало от нее.

Шея болела, но еще больнее было от воспоминания о том, как заботливая Зуэль ударила ее кнутом. Поморщившись, Неверфелл встала и ощупала свои ушибы и порезы. Продолжая всхлипывать, похромала следом за тележкой. Несмотря на все прошлые неудачи, Неверфелл так и не научилась сразу смиряться с отказом. Кроме всего прочего, ей надо вернуть кролика.

Через несколько минут ее настойчивость была вознаграждена. Раздался оглушительный треск.

Неверфелл понеслась на шум так быстро, насколько позволяли израненные ноги и темнота. Заглянув за поворот, она наконец увидела путников и поняла причину треска.

Повозка не просто так ехала медленно и осторожно. По всему коридору валялись камни разной величины, в полу то и дело попадались ямы, подстерегавшие неосторожное колесо. По тому, как накренилась повозка, стало ясно: во время отчаянного бегства левое колесо угодило именно в такую яму.

Обе девочки вылезли из повозки. Мальчик, слушая торопливые инструкции Зуэль, пытался вытащить колесо из ямы. Боркас стояла на страже, и выражалось это в том, что она хныкала и заламывала руки, оглядываясь по сторонам. Когда Неверфелл с поднятыми руками, демонстрируя, что они в безопасности, вышла из туннеля на дрожащих ногах, Боркас взвизгнула и показала на нее:

– Демон! Он преследовал нас! Он пришел за нами!

– А-а!

На Неверфелл посыпался град камней, от них откалывались куски.

– Я… прекратите! Вы чуть не… Прекратите! Я не причиню вам вреда! Я не хочу…

Она смогла бы объясниться, но именно в этот момент кролик решил, что с него достаточно, и рванул к трещине в стене. Неверфелл перестала умоляюще вздымать руки и бросилась к повозке, к вящему ужасу пассажиров, а потом распласталась в прыжке. Тело ударилось о камень, руки наткнулись на мех, и она схватила зверька, обезумевшего от ужаса. Присев на корточки, она зажала кролика между коленями, сняла куртку и через пару секунд стала обладательницей дергающегося клубка.

– Прошу прощения, – промямлила она. – Извините… мне надо было поймать… Он опрокинул ведро и убежал, я пошла за ним, и вот…

По сравнению с их голосами ее голос казался неприятным и скрипучим – ведь ей нечасто доводилось поговорить, а подступающие слезы окончательно испортили впечатление.

– Я не причиню вам вреда. – Она неловко встала и захромала к повозке.

– Чего ты хочешь? – В дрожащем голосе Зуэль звучала решимость. Трясущейся рукой она сжимала кнут, указывая им на Неверфелл.

– Я просто… просто… просто мне нужен сыр… – И Неверфелл зарыдала.

Трое незнакомцев сурово ее рассматривали, потом переглянулись.

– У нас есть сыр? – прошептала Зуэль. – Если дать ей сыр, она уйдет?

– Нет… не любой сыр.

Неверфелл упала на колени, изо всех сил сжимая в руках бьющийся комок. Разговор пошел не в ту сторону. Она сбивчиво поведала, что по ошибке отправила мадам Аппелин не тот сыр, что ей надо вернуть его, но слова звучали глупо даже для ее ушей. Договорив, она засомневалась, что ее вообще слушали. Она горела от ненависти к себе и едва слышала, о чем перешептываются в повозке.

– Нет, – шипела Зуэль. – Послушай меня. То, что надо. Это то, что надо. Она хочет найти мадам Аппелин. Мы хотим, чтобы кто-то подарил ей Вино. Так что ты проведешь ее в дом, украдешь приглашение или еще что-то придумаешь, а она поможет нам выпутаться. Прекрати ныть. Сделай милое Лицо. Я поговорю с ней.

Неверфелл очнулась, только когда рядом с ней заскрипел гравий под чьими-то шагами. К ней осторожно, словно пытаясь не спугнуть дикое животное, шла Зуэль. Девочка выжидательно улыбалась, и ее глаза блестели от любопытства.

– Хорошо, – сказала она с теми же интонациями, с которыми Неверфелл обращалась к кролику. – Все будет хорошо. Мы поможем тебе.

Неверфелл взглянула в улыбающееся лицо и решила, что это ангел.

Самозванка

После всех ударов и неурядиц этого дня Неверфелл была совершенно счастлива, что наконец кто-то решает за нее. И еще более счастлива оттого, что этот кто-то имеет ясный план – сама она, как ни старалась, не могла проследовать за ходом мысли Зуэль. Какое-то прослушивание, непонимание, происшествие, которое случилось с девочками вчера, – все рассказали ей так быстро, что детали словно утекли в песок.

– Понимаешь? – снова спросила старшая девочка, на этот раз медленнее и терпеливее.

Неверфелл опять махнула головой. Движение началось кивком, а закончилось странным подергиванием.

– Не важно, – нежнейшим голосом произнесла Зуэль. – Просто запомни, что тебе надо сделать, и все будет хорошо. – Она бросила многозначительный взгляд на свою упитанную подругу. – Что ж… мы переоденем тебя в новое платье. Ладно? Ты можешь снять маску?

Неверфелл придушенно вскрикнула и в панике прижала маску к лицу. Если девочки увидят, какая она уродина, они снова убегут, и ей придется начинать заново.

– Не беспокойся, – ворковала Зуэль. – Ладно… оставим. У тебя ожог или что? Не важно, мне можешь не говорить. Но если кто-нибудь спросит, почему ты в маске, скажи, что заботишься о цвете лица. Итак, ты придешь к двери мадам Аппелин и, когда тебя спросят, откуда ты, скажешь, что тебя прислали из академии Боморо и что ты пришла на прослушивание Глиняных девочек. Запомнишь?

Неверфелл кивнула.

– Очень хорошо. – Чудесная улыбка. – Так ты окажешься во владениях мадам Аппелин. Теперь видишь это? – Перед ее лицом в десятый раз помахали маленьким флакончиком с бурлящей пурпурной жидкостью. – Помнишь, что с этим делать?

– Отдать… слугам?

– Правильно. Скажешь им, что это подарок для мадам Аппелин в знак благодарности за приглашение на прослушивание. Вот и все. Потом ты можешь потихоньку ускользнуть и найти кладовку, или где там она держит покупки, и забрать свой сыр. Это же не кража, правда?

– Разве нельзя просто поговорить с мадам Аппелин? – Эта часть плана волновала Неверфелл больше всего. – У нее приятное Лицо…

– Нет, боюсь, что нет, – мягко возразила Зуэль. – Если ты это сделаешь, план не сработает. Она не отдаст тебе сыр, Неверфелл. С какой стати? Он ей нужен. И если она узнает, что ты не настоящая кандидатка, то не станет пить Вино.

Неверфелл уставилась на флакончик.

– Оно не причинит ей вреда?

– Нет, конечно, нет! – воскликнула Зуэль. – Это просто Вино. Мадам Аппелин иногда заказывает Вино, чтобы забыть о чем-то. Знаешь ли, люди часто так делают. Она просто лишится одного воспоминания, которое может ее расстроить.

Пока Зуэль говорила, все звучало вполне разумно. Неверфелл знала, что есть Вина, которые помогают забыть некоторое вещи или отрезок времени, и что они популярны среди скучающих богачей, которые уже все видели. Так они избавлялись от бесполезных или некрасивых воспоминаний, как другие люди выбрасывают разбитый фарфор, чтобы их разум не тяготила ноша минувших лет.

– Как только ты найдешь свой сыр, возвращайся к девочкам и уходи вместе с ними. Справишься?

Глаза Неверфелл не отрывались от матового стекла, из которого была сделана брошь старшей девочки. Брошь напоминала кусок сахара, и Неверфелл стало любопытно, какая она на вкус. Мысли рвались наружу, но их было так много, что они толпились на выходе, мешая друг другу. «Конечно, – хотела сказать она. – Ты самый добрый человек, которого я встречала в жизни, ты спокойная, замечательная, а я в любой момент могу ляпнуть глупость…»

– У тебя полосатые перчатки! – Вот и все, что Неверфелл смогла выдавить из себя.

– Да. В самом деле. – Зуэль облизнула губы. – Но ты понимаешь, что тебе надо сделать, да?

Неверфелл поколебалась, потом медленно и решительно кивнула, и плечи Зуэль слегка расслабились.

– Что мы будем делать с… – Младшая девочка взглянула на Неверфелл и многозначительно постучала себя по носу. – Все заметят.

– Гвоздика, – быстро ответила ее подруга. – Гвоздичное масло, и все подумают, что она лечит прыщи. Это достаточно сильный запах, чтобы замаскировать… А теперь самое важное. – Старшая девочка наклонилась, уставившись Неверфелл в глаза. – Самое важное: если ты увидишь кого-то из нас, то должна притвориться, что мы незнакомы. Что бы ни случилось, ты нас не знаешь. Иначе… нам всем несдобровать. Понимаешь?

В этот момент ради новых друзей Неверфелл была готова на все. Она бы отдала им все свои пуговицы, кролика мастера Грандибля, горы инжира, все балы на свете. Но они, судя по всему, хотели только, чтобы она кивнула, поэтому она просто кивнула.

Сидя в багажной тележке, среди чемоданов, Неверфелл понимала, что должна полностью спрятаться под покрывалом, но не могла удержаться и приподняла краешек, выглянув наружу. Коридор за коридором, поворот за поворотом – границы ее мира раздвигались. Некоторое время спустя колеса повозки перестали подпрыгивать, и она заметила, что теперь они едут по гладким плитам. Неверфелл обратила внимание, что эти туннели не являются частью естественной системы пещер, а тщательно вырезаны в скале. Стены ровные, углы прямые, потолки укреплены деревянными балками. Вдоль коридора вмонтированы держатели с черными железными ловушками для мошек, а по верху стен проложены огромные трубы.

Потом они оказались на шумной магистрали: повсюду слышались голоса, стук колес, ржание и шарканье ног. Звуки отдавались эхом и сливались в общий гул. Она видела, как мимо на одноколесных велосипедах проносятся мальчики-посыльные, растопырив руки для равновесия. Грохотали грязные тележки с камнями. Мускулистые мужчины с усилием толкали огромные колеса, и жемчужного цвета паланкины поднимались на тросах в шахты, чтобы оказаться в туннеле на уровень выше. В одной обширной пещере в скалу были вделаны огромные часы, настолько старые, что их коркой облепил известняк, спускавшийся к полу тонкими сталактитами. Под часами стояло несколько повозок с пони. Повсюду сновали носильщики с неподвижными лицами, в серо-коричневой униформе, и Неверфелл чувствовала запах их сальных волос и грязных ногтей.

Их повозка свернула в более тихий коридор, залитый зеленым светом, и наконец остановилась перед дверью с позолоченной ручкой и изображением серебряной цапли на синем фоне.

Последовал бурный разговор.

– Почему красть приглашение должна я? – прошипела Боркас.

– Потому что у тебя уже есть одно, – терпеливо ответила Зуэль, – так что тебя никто не заподозрит, и ты лучше знакома с остальными кандидатками, чем я, поэтому можешь подобраться ближе. Ну давай же, у нас мало времени!

Боркас скрылась за дверью и отсутствовала ровно столько, чтобы Неверфелл успела достичь крайней степени беспокойства, а кролик – наложить мягкую кучку ей на колени. Наконец вернулась раскрасневшаяся Боркас. В руках она держала какой-то сверток и открытку.

– Хорошо! – улыбнулась Зуэль. – Марден, поехали! К Витой Лестнице.

Повозка снова тронулась в путь.

Когда стук колес смолк, с Неверфелл сдернули одеяло, и она обнаружила, что повозка стоит в маленькой пещере шириной метра три, в потолке которой зияла широкая, грубо вырубленная шахта. В глубину шахты уходила спиральная лестница из черного железа.

Сверток Боркас распаковали и поверх обычной одежды на Неверфелл набросили легкое белое платье. Вокруг талии ей повязали широкий синий пояс с вышитой на нем серебряной цаплей, очень похожей на ту, что она видела на двери. Под цаплей были вышиты слова: «Академия Боморо». Растрепанные косички Неверфелл спрятали под полупрозрачный чепец, намазали шею, ладони и запястья кремом, и воздух наполнился острым ароматом гвоздики. Неверфелл вручили открытку, которую принесла Боркас, – это оказалось приглашение на отборчный тур по лицевой атлетике и мастерству.

– Готово. – Зуэль поправила чепец Неверфелл, подоткнув несколько выбившихся прядей. – Все готовы? Поднимайтесь по лестнице. Когда окажетесь наверху, в двадцати метрах налево будет дверь. Удачи вам обеим!

– Что… ты не идешь? – испуганно спросила Боркас.

– Я? Конечно, нет! После вчерашнего я и нос не могу туда сунуть, забыла? – Зуэль села в повозку. – Я буду ждать вас тут и присмотрю за кроликом. И если вы обе сделаете все в точности, как я сказала, все пройдет гладко.

Удрученная Неверфелл направилась вместе с Боркас к лестнице. Лицо Боркас хранило кривую гримасу, но пахла она, как загнанный в угол кролик Грандибля.

– Ты пахнешь как мой кролик, – прошептала Неверфелл.

– А ты как труп, сто лет пролежавший в чулане, – парировала Боркас, – но некоторые из нас слишком вежливы, чтобы говорить об этом.

– Боркас! – крикнула им вслед Зуэль. – Иди первой, а Неверфелл пусть подождет несколько минут, перед тем как подниматься. Вы же не хотите появиться там одновременно?

Неверфелл послушно остановилась и тронулась в путь, только когда Боркас превратилась в темное пятно на фоне металлических завитков лестницы. От природы Неверфелл была ловкой, но она не привыкла к длинным юбкам и поймала себя на том, что дрожит от волнения. В шахте слышались стоны и вздохи ветра, и время от времени мимо пролетала капля воды, исчезая где-то внизу.

Лестница вывела в длинный коридор. Боркас нигде не было видно. Слева Неверфелл увидела массивную дверь, утопленную глубоко в стену. Дверь украшали переплетения зеленых лоз, в которых гнездились золотисто-пурпурные птицы. При виде этой картины у Неверфелл заныло в животе, она запаниковала. Мысли обезумевшими мотыльками метались в голове, она с трудом вспомнила инструкции Зуэль и, подойдя к двери, дернула за красный шнур.

Среди птиц, нарисованных на двери, была большая сова, смотревшая прямо на Неверфелл. Девочка подпрыгнула, когда глаза совы неожиданно открылись, обнаружив две круглые дыры, а секундой позже в них показались человеческие глаза.

– По какому делу?

– Меня… прислали… из школы Бомо… Для… прослушивания Глиняных девочек. – Неверфелл неловко помахала своим приглашением перед глазами совы.

– Имя?

Неверфелл безмолвно открывала и закрывала рот под маской. На этот случай у нее инструкций не было.

– Имя? Я… я… забыла. – В панике изо рта Неверфелл вырвались глупые, невнятные слова.

Повисла пауза.

– Зобилла, – медленно произнес голос с интонацией человека, который что-то записывает. – Зобилла из академии Боморо. Тебе повезло, прослушивание еще не началось.

Человеческие глаза скрылись, сменившись совиными. Послышалась череда щелчков и шорохов, и дверь открылась. Каким-то образом, несмотря на панический ужас, Неверфелл смогла войти внутрь.

Сразу за дверью простирался красивый коридор с мозаичным хрустальным полом. На гобеленах, что увешивали стены, были изображены леса и мирные разноцветные животные. Того, кто открыл ей дверь, нигде не было видно, и Неверфелл пришлось в одиночестве идти по коридору под прицелом взглядов лазурных белок и пурпурных серн.

Деревянные двери в дальнем конце коридора вели в комнату, каких Неверфелл не видала. С потолка свисала огромная люстра со множеством растений-ловушек, настолько большая, что за ней почти не было видно маленького, одетого в черное мальчика, который старательно пыхтел, чтобы поддерживать ее яркость. Стены были закрыты гобеленами с пасторальными сценами и картинами в рамах.

В центре комнаты стоял длинный стол, застеленный бело-золотой скатертью и заставленный серебряными чайными принадлежностями. За ним сидели десять или двенадцать девочек с прямыми спинами и нервно стиснутыми на коленях ладонями. Среди них была Боркас. Она встретила взгляд Неверфелл выражением полнейшей незаинтересованности, но потом тихо прокашлялась и многозначительно посмотрела в другой конец комнаты. Неверфелл проследила за ее взглядом и увидела служанку рядом со столиком, на котором грудой лежали подарочные коробки. Догадавшись, что это подарки, которые девочки принесли создательнице Лиц, Неверфелл робко приблизилась к служанке, присела в реверансе и молча протянула свою бутылочку. Освободившись от ноши, она подошла к столу и тихо села на последний стул.

Большинство девочек были слишком погружены в свои мысли, чтобы поддерживать разговор. Многие сжимали в ладонях зеркальца, рассматривая свои лица. Некоторые, как Боркас, старательно изображали неестественные гримасы. Другие так быстро меняли выражения лиц, что казалось, будто у них припадок. Однако появление Неверфелл в конце концов привлекло к себе внимание. Особенно со стороны девочек, которые тоже носили униформу Боморо.

Неверфелл принесла Вино, как и обещала. Теперь, по плану Зуэль, она должна ускользнуть от остальных девочек и отправиться на поиски Стакфолтера Стертона. Но как это сделать, когда на нее все смотрят?

Высокая девочка с каштановыми волосами, сидевшая справа от Неверфелл, какое-то время внимательно ее рассматривала, а потом заговорила:

– Знаешь ли, тебе придется снять маску.

– Я… – У Неверфелл пропали все мысли и пересох рот. – У меня прыщи.

– Всем наплевать. Как ты собираешься участвовать в прослушивании с закрытым лицом?

Неверфелл не ответила. И правда, как, если она понятия не имеет, что это за прослушивание такое? Она склонила голову и пунцово покраснела под маской, усиленно размешивая варенье в своей чашке.

Этот краткий разговор вызвал целую бурю сплетен и предположений. Отовсюду до Неверфелл долетали обрывки фраз:

– …должно быть, приготовила особенное Лицо и не хочет, чтобы мы его видели.

– …может, не хочет, чтобы мы ее узнали… из какого-то высокопоставленного дома…

– …незаконнорожденная…

– …чувствуешь запах гвоздики? Она явно использует Духи и хочет это скрыть.

Неверфелл почти испытала облегчение, когда открылась другая дверь и в комнату, сверкая, словно стрекоза, вплыла мадам Аппелин в платье из изумрудного плиссированного атласа. Пока она, улыбаясь, скользила взглядом по рядам сидящих девочек, Неверфелл сообразила, что мадам Аппелин уже видела ее маску.

Больше всего на свете она хотела поговорить с мадам Аппелин, но теперь все пошло наперекосяк. Она проникла в этот дом, прибегнув ко лжи. Растерянная, испуганная, она сделала вид, что ее мучает приступ кашля, закрылась руками и салфеткой и согнулась пополам.

– Милочки, как чудесно видеть свежие, юные и подвижные лица. – Голос мадам Аппелин был таким же нежным и теплым, как помнилось Неверфелл. – Ваши школы отобрали вас как особенно талантливых кандидаток, и поэтому сегодня вы здесь. Для начала я расскажу вам, что вы должны сделать. Через мгновение вас проведут в эту дверь на свет. – Она взмахнула рукой в ту сторону, откуда пришла. – Вы увидите кое-что… совершенно необыкновенное. Я бы даже сказала, уникальное для Каверны. У вас будет полчаса, чтобы понаблюдать за тем, что вы там увидите, и приготовить набор из пяти Лиц, имеющихся в вашем репертуаре, которые, по вашему мнению, больше всего подходят для этой ситуации.

Дверь открылась, и вышла вереница девочек постарше, чем сидящие за столом. Все одеты в простые белые платья без украшений, с убранными назад волосами, открывающими безмятежные лица. У большинства из них были большие, широко расставленные глаза, высокие скулы и широкие рты, отчего казалось, что они принадлежат к одной огромной семье. Неверфелл предположила, что это те самые Глиняные девушки мадам Аппелин. Из двери струился настолько яркий свет, что свет канделябра на его фоне совершенно потерялся.

Мадам Аппелин улыбнулась напоследок и покинула комнату. Неверфелл и прочие кандидатки неуклюже пошли на свет. На пороге каждая девочка замирала, словно пораженная громом. Когда глаза Неверфелл привыкли к свету, ее сердце, до сих пор колотившееся, как у пойманного зайца, остановилось.

Вокруг расстилалась роща. До сих пор Неверфелл видела деревья только на картинках, но она сразу поняла, что это. Между высокими толстыми стволами извивалась тропинка. Грубую, изрезанную кору покрывали крошечные, блестящие капли росы. Падающий сверху золотистый свет превращал листья в языки зеленого пламени. В лицо дунул ветерок, и внезапно у нее возникло ощущение безграничного простора.

Роща. Роща в подземельях бессолнечного города Каверна.

Только сделав несколько спотыкающихся шагов, Неверфелл поняла, что она смотрит не на чудо, а на шедевр. Мягкая зелень под ногами оказалась ковром. Откуда-то она знала, как ощущается под ногами настоящий мох, скользкий и одновременно ломкий. Листья позвякивали на ветру, и она догадалась, что это стекло. Завороженная, она протянула руку к капле росы и поняла, что это хрустальная бусина. Провела пальцем по стволу, отчего-то ожидая, что под ее прикосновением раскрошится податливый лишайник и отстанет кусочек коры, обнажая бледную древесину и насекомых. Где-то высоко вверху, на невидимом потолке пещеры, должно быть, висят сотни мощных ламп-ловушек, излучая яркий свет.

Конечно, огромные стволы деревьев – это настоящее чудо. То есть не так, они – настоящие… Сотни лет назад они были живыми. Глубоко в скалах иногда обнаруживались окаменелые деревья – в местах, где земля провалилась, поглотив множество растений, а потом, за много лет, живая, наполненная соком плоть мало-помалу заместилась кварцем и разноцветными драгоценными камнями. Здесь землекопы, вместо того чтобы выбрать прекрасные розовые, золотые и зеленые кристаллы, просто удалили окружающие камни и оставили деревья нетронутыми. Этот драгоценный каменный лес не увядал. Каждое отверстие, каждая ветка сохранились в первозданном виде. Бесценное и абсолютно мертвое сокровище.

Несколько минут кандидатки могли только изумленно таращить глаза. Потом, оглядываясь друг на друга, они разошлись с зеркальцами в руках. Никто не хотел примерять Лица там, где соперница могла подсмотреть и похитить идею. И скоро Неверфелл осталась в полном одиночестве. Она внезапно вспомнила, что хотела именно этого.

У нее мало времени. Это единственный шанс отыскать образец Стертона – сейчас или никогда.

Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох и сосредоточилась на запахах. Чувствовались следы мыла и духов, запахи тел, ароматы сушеных цветов и, конечно же, гвоздичного масла, которым ее обмазали… И на этом фоне она почуяла едва заметный едкий привкус сыра – словно старый знакомец в огромной толпе. Убедившись, что поблизости никого нет, она ослабила завязки маски и сдвинула ее, чтобы лучше чувствовать запахи.

Шмыгая носом, словно гончая, она пошла по хрустальному лесу. Запах привел ее к маленькому белокаменному домику, стены которого густо покрывали изображения прыгающих рыб. Она дернула дверь. Та была заперта, но Неверфелл опознала замок – он был похож на те, которыми пользовался Грандибль, так что она быстро с ним справилась.

Домик, по всей видимости, служил кладовой. Широкие полки были завалены ящиками, мешочками, бутылками и кувшинами. Наверху Неверфелл увидела коробку, в которую упаковала посылку для мадам Аппелин. Она забралась на стул и достала ее. Не похоже, чтобы коробку открывали, и, когда Неверфелл сняла крышку, крошечный ломтик Стертона был на месте. Она забрала его, торопливо вернула коробку на место и спрыгнула с кресла как раз в тот момент, когда замок в двери щелкнул.

Времени на план не было. Когда дверь начала открываться, Неверфелл собралась в комок и ринулась в щель в надежде проскочить между ногами незваного гостя. Почти сработало. Она рванулась, ударилась головой о бедро слуги, стоявшего в дверях, и по инерции пролетела мимо… вернее, пролетела бы, если бы ей не вцепились в воротник. Она боролась и вырывалась, но слуга ухитрился схватить ее за талию. Внезапно ноги оторвались от земли. Развязанная маска упала на землю. Ее поймали. Ей конец.

«Но, – пришла ей в голову безумная мысль, – я все еще могу спасти мастера Грандибля. Я все еще могу исправить причиненный ущерб».

И, пока еще были свободны руки, Неверфелл сунула ломтик Стертона в рот. Он раскрошился и растаял у нее на языке, и в следующее мгновение мир взорвался.

Он рассыпался на части, и оказалось, что он всегда состоял из музыки. Не музыки для ушей, но нот чистой души и назойливой памяти. У нее не было тела, но тем не менее она чувствовала, что ее нос – это храм, где громко поет хор, а ее рот – это народ со своей историей и необыкновенно красивыми легендами.

А потом тело к ней вернулось, или так ей показалось, и она брела по лесу, где деревья сочились нежным соком и что-то шептали, свет тягуче проливался, словно мед, щиколотки путались в сочной траве по пояс и голубых цветах. И кто-то еще был здесь.

Но вот видение растаяло. Она снова оказалась в роще мадам Аппелин, и ее крепко держали. Маска лежала на полу. Вокруг нее среди фальшивых деревьев стояли кандидатки, Глиняные девушки и мадам Аппелин собственной персоной. Их лица застыли в изумлении, взирая на оголившееся лицо Неверфелл.

Ложь и обнаженные лица

Это уж чересчур. Слишком много глаз. Неверфелл вообще не привыкла, чтобы на нее смотрели, и уж тем более столько человек. Она зажмурилась, но холодные жесткие взгляды продолжали колоть кожу. Ошеломленное молчание сменилось беспокойными криками и отчаянными, испуганными вопросами.

– Прикройте ей лицо! – раздался вопль. – Пусть она прекратит!

– Невозможно! – прокаркал кто-то в состоянии крайнего потрясения. – Невозможно! – Кажется, это была мадам Аппелин.

Отовсюду доносился кислый запах страха, наполнявший Неверфелл до краев и лишавший остатков самоконтроля. Словно кролик, за которым она так упорно гонялась, Неверфелл обмякла в хватке слуги. Но спустя секунду отчаянно, бездумно, изо всех сил начала вырываться. Будто сквозь туман она услышала чей-то вопль и поняла, что вцепилась в кого-то ногтями.

– Скорее, заверните ее вот в это!

У Неверфелл перехватило дух, когда ее, несмотря на сопротивление, швырнули на землю. На нее набросили что-то мягкое и тяжелое, спутав ей руки, и она чуть не задохнулась. Обезумевшему разуму потребовалась секунда-другая, прежде чем она поняла, что ее заворачивают в мшистый ковер, покрывавший пол рощи. Ужас перед неумолимыми взглядами сменился более насущным страхом задохнуться.

Неверфелл хотелось попросить прощения, умолять, требовать, чтобы они прекратили, но она утратила дар речи, да и никто не услышал бы ее сквозь ковер. Ее крутили и вертели, пока она не повисла, кажется, на чьем-то плече. До нее доносились обрывки фраз:

– Что за черт?..

– Как она тут оказалась?..

– Как она это делает?..

– Следствие…

– Следствие с ней разберется…

Человек, который ее нес, бежал, при каждом шаге его плечо впивалось ей в живот, и Неверфелл затошнило. Ее бросили на что-то плоское и тряское, поскрипывающее под стук лошадиных копыт. Она хрипела, всхлипывала и рвалась, стараясь запрокинуть голову и вдохнуть немного воздуха. Жизнь, дыхание и разум покинули ее, ужас взорвался черным фонтаном и поглотил Неверфелл целиком.

Здравый смысл покинул ее. Долгое время в голове не было ни единой мысли, только сдавленные хрипы в горле и слепящая белая паника. Потом на нее опустилась немая темнота. Когда Неверфелл пришла в себя, она лежала ничком на чем-то холодном и твердом. От ужаса мозг опустел, словно сосуд из высушенной тыквы. Что произошло? Почему? Где? Она не могла вспомнить. Наверное, она испортила сыр. Наверное, мастер Грандибль рассердился.

Неверфелл неуклюже села, ударившись обо что-то головой. На ощупь она определила, что это лампа-ловушка – та медленно покачивалась и едва светилась. Неверфелл несколько раз дохнула на нее. Лампа засветилась ярче, и Неверфелл смогла осмотреться.

Она находилась в металлической клетке в форме луковицы метра полтора в ширину. Черные прутья выгибались наружу и сходились наверху в одной точке. Рядом обнаружились жестяной горшок и деревянный кувшин с водой. Клетка была подвешена на длинную толстую цепь. Чуть ниже тускло мерцала поверхность воды. Клетка висела между высокими стенами подземного канала. Вдоль дальней стены в полуметре над уровнем воды маячила деревянная пристань.

«Я не просто в беде, – смутно подумала Неверфелл. – Я в тюрьме». Что она такого сделала, чтобы угодить сюда? В ней вспыхнул упрямый огонек: что бы она ни натворила, этого недостаточно, чтобы оказаться тут.

Клетка медленно покачивалась в ответ на ее движения, и справа и слева от себя Неверфелл увидела другие клетки. Большинство из них пустовали, но в нескольких она рассмотрела что-то живое и шевелящееся. Вот кто-то издал длинный, низкий, отчаянный блеющий звук, непохожий на человеческий. Где-то виднелся только клубок спутанных черных волос. По обе стороны пристани Неверфелл заметила одетых в пурпурную форму охранников с алебардами.

– Эй! – слабо прохрипела она. – Эй?

До нее донеслись звуки разговора, потом в стене отворилась дверь, и на пристань вышли три человека, облаченные в темно-аметистовые одежды. Двое были мужчинами, но третьей оказалась седовласая женщина с волевой челюстью, на удивление легкой походкой и Лицом, изображавшим суровость, авторитет и холодное внимание. «Ничто не ускользнет от моего всевидящего ока», – говорило это Лицо, и Неверфелл торопливо склонила голову.

– Ты знаешь, кто я? – У женщины оказался скрипучий голос.

Неверфелл покачала головой, прикрывая лицо руками.

– Я следовательница Требль. Тебя поместили под следствие. Ты меня понимаешь?

Неверфелл всхлипнула, когда воспоминания о ее злоключениях начали возвращаться. Это не простой арест. Следователи – особые полицейские великого дворецкого, которые занимались необычными и опасными случаями.

– Если хочешь жить, если ты и правда хочешь жить, то должна честно отвечать на наши вопросы. Итак, как ты сюда проникла? Тут есть другие вроде тебя?

– Другие… – Какие другие? – Нет… только я, я просто пошла на пробы. Мне дали платье…

– Дали платье? Кто?

Кожа Неверфелл запылала. Она вспомнила прекрасную улыбку Зуэль и розовое лицо нервничающей Боркас. Она не может предать их, но как солгать? Она спрятала лицо в ладонях.

– Продолжай! Кто ты и откуда – очевидно. Кто твои хозяева?

Этого она тоже не могла сказать. Если она признается, кто знает, какие беды ждут мастера Грандибля?

– Говори! Кто впустил тебя в Каверну? Сколько вас здесь? Почему ты проникла на пробы мадам Аппелин? Как тебя зовут? Кто тебя подослал?

Неверфелл продолжала тупо качать головой. Половина вопросов казалась бессмыслицей. Однако, услышав слово «убийца», она остолбенела. Охваченная страхом и яростью, она вскочила на ноги и ухватилась за прутья решетки, не беспокоясь о том, что они увидят ее лицо.

– Я не убийца! Я никому не хотела навредить! Никогда!

Реакция следовательницы была немедленной и поразительной. Лицо женщины не изменилось, но она так резко отпрянула, что ударилась спиной о стену. Несколько секунд она неотрывно смотрела на Неверфелл, потом выудила из кармана пурпурный платок и промокнула лоб.

– Как ты посмела? – воскликнула она. – Прекрати! Сделай более подобающее Лицо! Немедленно!

– Что?

– Прекрати! – Следовательница едва сохраняла контроль над собой.

– Прекратить что? – беспомощно спросила Неверфелл.

Несколько секунд следовательница Требль молча злилась, потом взмахнула рукой. Один из пришедших с ней мужчин отошел к стене, и Неверфелл заметила большую рукоятку. Он начал поворачивать ее, и клетка Неверфелл толчками пошла вниз.

– Если ты откажешься сотрудничать…

– Прекратите! – завопила Неверфелл, когда дно клетки погрузилось в канал и вода хлынула сквозь прутья. Неверфелл схватилась за цепь, на которой висела лампа, и подтянулась над водой.

Однако клетка продолжала погружаться, и все усилия Неверфелл оказались напрасными. Ледяная вода поглотила ее щиколотки, икры, колени, бедра. Когда клетка наконец остановилась, девочка почти полностью была под водой. Неверфелл упиралась макушкой в потолок клетки, и только подбородок оставался над поверхностью.

– Еще один поворот рычага… – произнесла следовательница.

– Я не понимаю! – взорвалась отчаявшаяся Неверфелл. – Я не понимаю, о чем вы говорите! Я не понимаю, почему я здесь! Я не знаю, что я сделала или делаю! И как я должна это прекратить?

Всхлипывая и дрожа, Неверфелл прислушивалась к обрывкам развернувшейся на пристани дискуссии.

– Как можно вести толковый допрос существа, которое так выглядит…

– Стеклянное лицо…

– Может, вернуть маску?..

– Нет, мы не сможем изучить ее как следует, если прикроем…

После долгой паузы Неверфелл услышала звуки, как будто снова поворачивали рукоятку. К ее немому облегчению, клетка не погрузилась еще глубже, а начала подниматься. Вода хлынула сквозь прутья решетки.

Следовательница Требль скрылась в ближайшей двери, потом появилась снова, сжимая в руке нечто, напоминающее сковородку, только с очень длинной ручкой.

– Вот. Возьми.

Отказываясь смотреть в лицо Неверфелл, она протянула «сковородку», коснувшись прутьев клетки. Опустив взгляд, Неверфелл увидела в «сковородке» какой-то темный прямоугольник. Она взяла его мокрыми, трясущимися руками.

– Успокойся и приведи себя в порядок. Когда ты сможешь принять подобающее Лицо, мы снова придем поговорить с тобой.

«Сковородка» отодвинулась, и следовательница снова скрылась за дверью. Неверфелл рассматривала предмет у себя на ладонях. Он имел деревянную рамку. Сторона, смотревшая вверх, была из темно-коричневого войлока, но Неверфелл чувствовала, что обратная сторона прохладная, гладкая и стеклянная.

В руках у Неверфелл было зеркало. Если она перевернет его, то наконец увидит то, что мастер Грандибль решил скрыть от всего мира. Она увидит лицо, которое заставило людей ужасаться и обращаться в бегство.

Она вспомнила фразу, донесшуюся с пристани. «Стеклянное лицо». Что это значит? Может, у нее кожа прозрачная? Может, тот, кто на нее смотрит, видит пульсирующие сосуды, оскал черепа и глазные яблоки? Может, именно поэтому они все разбежались.

Она не могла заставить себя посмотреть. Она не будет. Завороженно и беспомощно она наблюдала, как ее руки медленно переворачивают зеркало и перед ней впервые оказывается ее собственное отражение.

Она долго стояла и смотрела в зеркало. Голодная лампа-ловушка рядом с ней засветилась ярче, но Неверфелл не понимала, что она ожила от ее участившегося дыхания. Отражение в зеркале шевельнулось, и девочка содрогнулась с головы до пят. Потом вскрикнула, и этот крик прошил ее насквозь.

Зеркало упало на пол и разбилось, но этим дело не кончилось. Лампа закачалась, бросая дикие отсветы и тени на клетку, маленькое растение слепо хватало воздух, когда его мир покачнулся. Запертая на засов дверь содрогалась под градом ударов. Только окончательно выбившись из сил, Неверфелл осела на пол. Танцующий свет блестел на крошечных осколках стекла, усыпавших мокрый пол.

В зеркале она увидело лицо с бледной кожей, со светлыми веснушками вроде тех, что усеивали ее руки. Длинный овал, полная дрожащая нижняя губа, густые рыжие брови, большие светлые глаза. На нем было Лицо. Неверфелл этого не ожидала, она ведь никогда не учила Лица. Оно было незнакомым, но в точности отражало ее чувства. Потом Лицо в отражении изменилось, и это было так странно. Одно выражение плавно перетекло в другое – Неверфелл никогда не видела подобного. Но она разбила зеркало не поэтому.

Глядя на новое Лицо, она читала мысли, эхом отражавшиеся в ее голове.

«Ты запер меня, – говорило Лицо. – Ты запер меня на семь лет, мастер Грандибль. Ни за что».

Лицо в зеркале не было красивым, но и безобразным оно тоже не было. Никаких шрамов, ожогов или уродств. Если не обращать внимания на любопытную смену Лиц, с ним все было в порядке.

Неверфелл думала, что следователи сразу же прибегут, услышав шум, может быть, с палками и цепями, но нет. Она была предоставлена самой себе. Дрожа, Неверфелл съежилась в темной покачивающейся клетке, осколки стекла позвякивали при каждом движении, капли воды падали в канал. Она попыталась дозваться кого-нибудь, но ее голос был едва слышен в колодце темноты. У нее появилось множество вопросов, но отвечать на них было некому. «Если с моим лицом все в порядке, почему от меня все разбегаются? И почему я здесь? Я просто украла маленький ломтик сыра, который вообще не следовало отдавать. Почему я под следствием?»

Неверфелл впала в оцепенение и через некоторое время перестала чувствовать заледеневшие руки и ноги. Несмотря ни на что, она задремала и потому не поняла, сколько времени прошло до следующего посещения.

В полусне она услышала, как дверь открылась и закрылась, пристань заскрипела под осторожными шагами. Но это не имело значения, потому что вялый страх отступил, уступая место теплому, сонному ощущению безопасности. Она знала, что пришел тот, кому можно доверять. Одновременно Неверфелл почувствовала едва уловимый приятный запах розмарина, серебра и сладчайшего сна. Расслабься, говорил этот запах, отдыхай.

Запах поглаживал душу и разум, словно перышко павлина… И Неверфелл отпрянула, ударившись головой о прутья. Что-то подсказывало ей, что нельзя касаться чужого разума таким образом. Окончательно проснувшись, своим тренированным носом она унюхала в этом запахе некую скрытую силу, что-то неправильное и безобразное. Она вспомнила, как Грандибль снова и снова твердил ей, что, прежде чем впускать в туннели посетителей, их надо обнюхивать сквозь окошко на предмет порабощающих разум Духов.

«Ты поймешь, когда их унюхаешь. Ты же сыродел. Мы приучены чуять гниль, пусть даже другие ничего не замечают».

Она зажала нос пальцами и сразу же перестала чувствовать доверие к посетителю.

Он стоял на пристани. Рассмотреть очертания фигуры было трудно, и Неверфелл поняла, что лампа чем-то прикрыта. Человек отступил к стене, и Неверфелл похолодела, снова услышав металлический скрип рукоятки.

– Нет! – во все легкие завопила она. – Прекратите! Прекратите!

Эхо ее крика билось между стенами пойманной птицей. Послышался резкий скрип, и клетка с плеском ухнула в воду, в считаные секунды погрузив Неверфелл с головой. Ей едва хватило ума набрать побольше воздуха в грудь, перед тем как ее утащило под черную ледяную воду. Мокрая одежда облепила тело. Приглушенный стук возвестил, что клетка ударилась о дно канала.

«Это смерть, – подумала Неверфелл. – Это смерть, я одна и в ловушке, и некого позвать на помощь».

А потом, когда в легких не осталось ни капли воздуха, клетка снова поплыла вверх. Приглушенный стук металла о металл, и ее лицо снова оказалось на поверхности. Клетка поднялась над водой. Ткань с лампы сняли. На пристани стояла Требль, а вместе с ней еще несколько следователей, один из которых изо всех сил крутил рукоятку. Когда из ушей Неверфелл вытекла вода, она услышала, что Требль кричит:

– Что, черт возьми, происходит? Кто опустил клетку? – Она подошла к краю пристани и уставилась на Неверфелл. – Ты видела, кто это? Ты видела, кто опустил клетку?

Все, что могла Неверфелл, – только тупо качать головой и попытаться понять, что же произошло. Кто-то пытался убить ее, и не по приказу следователей.

С этих пор возле ее клетки постоянно находился стражник. Часов не было, освещение не менялось, и кое-как считать дни можно было только благодаря тому, что ей на «сковородке» приносили еду и воду. Неверфелл не могла сказать, сколько она продремала, когда ее разбудило тихое вежливое покашливание.

На пристани стоял незнакомый высокий мужчина. Он внимательно рассматривал Неверфелл. В его осанке не было присущей следователям жесткости, наоборот, он прислонился к стене с таким видом, как будто решил отдохнуть во время прогулки. В руке он держал лампу, но Неверфелл могла рассмотреть только его туфли.

– Посмотрим-ка на тебя. – Голос у него был добрый.

Неверфелл послушно дышала на свою лампу, пока та не засветилась ярче, озаряя ее лицо. Незнакомец долго и внимательно изучал его. Он не дрожал.

– Значит, это правда, – тихо сказал он спустя некоторое время. – Это… воистину поразительно. О, секунду. Это ведь нечестно, правда? Секунду. – Он поднял свою лампу и дул на нее, пока та не разгорелась. – Так мы равны, верно?

Лампа осветила вытянутое лицо с узкой черной, как будто нарисованной бородкой. Серьезные внимательные глаза, подвижный рот – тайник незаметных улыбок. Его Лицо выражало самоуверенность, готовность развлечься и крошечную каплю сочувствия. Самое дружелюбное Лицо, какое Неверфелл видела с момента своего ареста.

Ростом выше среднего, необыкновенно худой, причем одежда еще больше подчеркивала высокий рост и худобу. Пальцы перчаток были длиннее, чем нужно, с подушечками на концах, чтобы руки выглядели более утонченными. На длинном бордовом пальто из кротовьих шкурок были вертикальные полоски.

– Ты боишься, – заметил он, внимательно рассматривая Неверфелл. – Ты растеряна, борешься с ощущением несправедливости и предательства и понятия не имеешь, что происходит, не так ли? – Он покачал головой и слабо улыбнулся, потом пробормотал: – Идиоты. Прячутся и болтают о том, какие ужасные Лица ты корчишь. А чего они ждали, подвесив тебя над Спуском Ярости?

– Я не корчу Лица! – отчаянно завопила Неверфелл. – Я даже не знала, что они у меня есть, я не помню, чтобы я их учила! И я не знаю, почему они так меняются! Пока не оказалась тут, я никогда не видела зеркала! А теперь кто-то хочет меня убить, и я не знаю почему! Вы должны поверить мне!

– Да. Да, я действительно тебе верю. – И снова эта легкая мрачная улыбка. – Ох! Мы должны что-то придумать, не так ли? – Он тихонько стукнул каблуком о стену. – Ты хочешь выбраться отсюда?

Неверфелл вцепилась в прутья клетки и отчаянно закивала, умудрившись выдавить из себя тишайшее, скромнейшее «да».

– Посмотрим, что я могу сделать. Но ты должна довериться мне. Что ты рассказала Следствию?

Неверфелл напрягла мозги.

– На самом деле ничего, они ни о чем не спрашивали меня, после того как я разбила зеркало.

– Ну что ж, тебе придется рассказать им свою историю. – Он поднял руку, не позволяя Неверфелл возразить. – Я вижу, что ты пытаешься кого-то защитить. Однако позволь мне рассказать, что им уже известно. Они знают, что тебя зовут Неверфелл и что ты – подмастерье сыродела Грандибля. После того как вода канала смыла с тебя гвоздичное масло, запах сыра уже ничто не заглушало, и они сразу же определили, чем ты занимаешься. А потом это был уже вопрос времени – как быстро курьеры, бывающие в сырных туннелях, опознают твою бархатную маску.

– Мастер Грандибль в беде? – Сердце у Неверфелл ушло в пятки. Она так пыталась защитить хозяина, но его раскрыли из-за запаха ее одежды и кожи.

– Боюсь, что да.

– Но он ни в чем не виноват! Он даже не знал, что я вышла из туннелей!

Подумав, что мастера могут обвинить в ее проступках, Неверфелл испытала такую же горечь, как когда разбила зеркало.

– Проблема не в этом. Его могут арестовать за то, что он все эти годы прятал тебя и давал тебе убежище.

– Почему? – Прутья леденили пальцы, но Неверфелл отчаянно цеплялась за них, задавая свой самый важный вопрос: – Что со мной не так?

– Ты и правда не знаешь? – Несколько секунд незнакомец смотрел на нее, склонив голову, и Неверфелл испугалась. – Ты хочешь знать?

Она кивнула.

– Ничего, – ответил он. – С тобой все в порядке, если не считать того, что у тебя нет Лиц. У тебя обыкновенные глаза, нос, рот и все прочее, но выражение твоего лица… все равно что окно. Все, что ты думаешь и чувствуешь, сразу видно. В подробностях. В Каверне нет второго такого человека. Ни одного. Даже чужаки обычно могут изобразить пару неуклюжих Лиц, пусть даже их собственные эмоции проглядывают сквозь них. Но ты! Каждый раз, когда ты о чем-то думаешь, все это мгновенно угадывается на твоем лице. Вот почему следователи не могут смотреть на тебя. Ты вне себя от расстройства, и им больно видеть твое лицо.

– Значит… они думают, что я чужачка?

– Разумеется. Это же правда. Разве нет?

– Я… не знаю. – Неверфелл и впрямь ничего не знала. Она откуда-то снаружи? Первые несколько лет жизни она видела другой мир? Тысячи крошечных деталей и невысказанных мыслей начали одолевать ее мозг, и в ушах зашумело. – Я не помню ничего до того, как оказалась в туннелях мастера Грандибля семь лет назад.

– Совсем ничего? Ничего о твоей жизни, о том, как ты попала в Каверну, кто тебя сюда привез?

Неверфелл медленно покачала головой. Правда ли это? Неужели она на самом деле пришла снаружи? Она вспомнила любопытное видение, которое ей подарил Стакфолтер Стертон, – лесной пейзаж. «Цветы мне по пояс, как будто я совсем маленькая. И Стертоны говорят о вещах, о которых ты знаешь, но не отваживаешься подумать о них или просто не помнишь. Возможно ли, чтобы когда-то я гуляла по тому лесу, давным-давно, в далеком детстве? Или это просто сон, не имеющий отношения к моему прошлому?»

Она не знала наверняка, но единственное, в чем была уверена, – что мастер Грандибль семь лет прятал ее от всего мира. Если она явилась снаружи и если Грандибль всегда это знал, тогда понятно, почему он заставлял ее скрывать лицо. Но кого он пытался защитить, Неверфелл или себя?

– Что будет с мастером Грандиблем? – спросила она.

– Судя по всему, ничего хорошего. Есть строгие правила, касающиеся чужаков. В конце концов, существует опасность перенаселения или заразы. И он с первого взгляда должен был понять, кто ты, даже если ты сама не знала. Он опытный мастер-сыродел, сведущий в сотнях ритуалов, а Каверна должна защищать свои тайны. Так что… скорее всего, тюрьма. Или рабство по соглашению. А может, даже казнь.

– Казнь? – в ужасе вскрикнула Неверфелл.

– Ты и правда хочешь защитить его, да?

Неверфелл поколебалась, а потом яростно кивнула.

– Хорошо. Способ найдется. Вот что тебе нужно сделать. Скажи следователям, что ты берешь на себя полную ответственность за свое нахождение в Каверне, и тогда никого не накажут, кроме тебя, – согласно параграфу сто сорок девять закона о масках и проникновении. Потом расскажи им все, что помнишь о прошлом. Потом – как ты попала в беседку мадам Аппелин, только не выдавай тех, кто тебе помог. Объясни, что это были случайные люди и что ты берешь на себя ответственность за их действия. Только так ты сможешь защитить их всех – и себя.

– Они действительно позволят мне это сделать? – спросила Неверфелл, не смея надеяться.

– В этом случае, полагаю, да, – ответил незнакомец. – Не думаю, что они так уж хотят арестовать мастера-сыродела Грандибля. Он просто откажется выходить, и им придется осаждать его убежище, а это… хлопотно. Но если они позволят тебе взять вину на себя, то смогут связать тебя договором, выставить на продажу и еще подзаработать.

– Но я не хочу, чтобы меня продали!

Слуги, проданные по договору, считались немногим лучше рабов, и ходили жуткие истории о том, как на них испытывали Вина и опасные помады.

– Не волнуйся. Когда тебя выставят на продажу, я тебя куплю. Меня зовут Максим Чилдерсин, я глава семьи виноторговцев Чилдерсин, и я могу только посочувствовать тому, кто захочет посоревноваться с моим кошельком.

Чилдерсин. Неверфелл слышала это имя. На самом деле в Каверне не было людей, которые бы его не знали. Семья Чилдерсин делала Вино уже лет триста и владела виноградниками по всему надземному миру. Они – повелители памяти, они могли отнять ее у вас, но могли и вернуть. Они делали Вино, чтобы вы могли в мельчайших подробностях вспомнить лицо своей давней любви или забыть отдельные главы книги, чтобы с удовольствием снова ее перечитать.

Неверфелл затопило надеждой, смешанной с облегчением. Принадлежать семье виноторговцев – это явно лучше, чем болтаться в клетке и ждать, когда тебя убьют. Однако оставались детали плана, которые она не до конца понимала.

– Но… если ваша семья делает Вино… зачем вам подмастерье сыродела?

– Потому что ты самое интересное создание, которое я видел за многие годы. Позволить тебе сгнить в тюрьме или скитаться в далеких пустошах – непростительная трата потенциала. То, что тебя столько лет держали взаперти в сырном чулане, – ужасное преступление, и я не позволю этому повториться. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я напишу мастеру Грандиблю, чтобы он знал, что ты в безопасности, но не позволю тебе вернуться к нему. Прости.

«Я не смогу вернуться домой». Неверфелл с трудом понимала значение этих слов. Она могла воспринимать эту новость лишь по частям. «Прощайте, серебряные часы. Прощай, гамак между полок. Прощайте, коридоры, по которым я могла пройти с закрытыми глазами. Прощайте, бухгалтерские книги с неразборчивыми записями.

Прощайте, мастер Грандибль».

Но последнее предложение было слишком всеобъемлющим, и ее разум не мог его воспринять. И если бы сейчас она оказалась лицом к лицу с сыроделом Грандиблем, то не знала, что отразилось бы на ее лице.

Семья

Максим Чилдерсин оказался прав во всем. Не прошло и получаса, как Неверфелл уже сидела в его подпрыгивающей карете и смотрела на головы двух коренастых гнедых пони. Ее ладони то и дело тянулись к лицу в попытке понять, чем оно занимается. Прямо сейчас ее рот растягивался в широченной улыбке, а настроение улучшалось с каждой секундой. Что бы ни было дальше, она больше не сидит в клетке. И что совсем хорошо, она спасла Зуэль и Боркас от неприятностей, а Грандибля – от палача.

Вокруг было так много новых картин и звуков, и они опьяняли ее. Кареты на дорогах были без крыш, чтобы не застрять в туннелях с низкими потолками, поэтому Неверфелл могла рассматривать хорошо одетых пассажиров. Карета миновала колоннаду из песчаника и поехала по дороге из розового мрамора, напоминающей земляничное мороженое. Кареты здесь были еще красивее, а их пассажиры еще лучше одеты. Неверфелл поразилась, какие они высокие – намного выше людей, встреченных раньше, толпящихся вдоль дорог. Даже их слуги были выше ужасных следователей, от которых ее только что спасли. Неверфелл догадалась, что это придворные, и высунулась из кареты, глазея на них.

Еще один резкий поворот, и карета оказалась на улочке длиной метров пятнадцать. По обе стороны на десять метров вверх поднимались стены, разрисованные силуэтами разнообразных домов, которые она нередко видела в книгах. Пастельная краска мягко сияла. В стенах были пробиты двери и поблескивали окна, а кое-где виднелись деревянные балконы, с которых свисали бумажные фонари, похожие на разноцветные луны.

– Вот мы и приехали, – объявил Чилдерсин.

Неверфелл помогли выйти из кареты, и она остановилась, поедая глазами улицу. Под ногами был булыжник. Оштукатуренный потолок выкрашен в темно-синий цвет ночного неба. Неподалеку люди прогуливались под балдахинами, которые держали слуги, или отдыхали в деревянных шезлонгах.

– Здесь тепло! – Неверфелл открыла рот и медленно выдохнула, но у нее изо рта не шел пар. – Почему здесь так тепло? – Она почти не слушала, как Чилдерсин терпеливо объясняет ей, что под полом тлеют угли.

Пешеходы обходили Неверфелл стороной, поднося к носу надушенные платки, но при этом рассматривали ее с искренним любопытством. Неверфелл ощутила себя кляксой на странице, исписанной каллиграфическим почерком, но все вокруг было настолько прекрасным, что она отбросила эти мысли. Неожиданно она снова стала самой собой – неуклюжей торопыгой, которой хочется всюду сунуть нос и пальцы.

– Смотрите! Обезьяна!

– Эм-м, нет, Неверфелл. Это просто невысокий слуга, он сутулится.

– У этого мужчины усы крашеные!

– Как мило. Неверфелл, если ты изволишь пойти…

– Почему дома выглядят так, словно их посыпали сахаром?

– Потому что… Неверфелл, я не думаю, что тебе стоит туда лезть. Нет, нет, Неверфелл! Не надо лизать стены! Иди сюда.

Только твердая рука, взявшая ее за шиворот, помешала Неверфелл с любопытством устремиться прочь, и ее с трудом препроводили к одному из домов. При приближении Чилдерсина дверь распахнулась, и Неверфелл оцепенела, когда наружу хлынула толпа слуг. Услужливые руки сняли с нее ботинки, подставили тапочки. Кто-то забрал пальто Чилдерсина, и им дали теплые чашки с подогретым сидром. При этом Неверфелл и Чилдерсину, кажется, даже не пришлось сбавлять шаг.

Неверфелл не знала, чего ожидать, и вошла в дом, думая, что ей сразу же сунут в руки метлу и дадут огромный список заданий. Но, отхлебывая сидр, она заподозрила, что жизнь явно налаживается.

– Сначала дело, – объявил Чилдерсин, пока Неверфелл изумленно рассматривала квадратную комнату, аккуратно вырезанную в камне и украшенную коврами. Ни неровных стен, ни сталагмитов, ни каменной пыли. – Здесь есть кое-кто, кто очень обрадуется твоему появлению, Неверфелл.

Он провел ее в следующую комнату, и Неверфелл изумленно вскрикнула:

– Зуэль!

Это и правда была таинственная блондинка. Она казалась еще большим ангелочком, чем прежде. И что самое замечательное, она продолжала присматривать за кроликом, которого ей препоручила Неверфелл. Зверька вымыли и посадили в маленькую переносную клетку. Его шею украсили розовым бантом, хотя кролик уже изрядно погрыз ленту.

Зуэль бросилась к Неверфелл, потом замешкалась, но все же осторожно обняла ее, не обращая внимания на влажную, потрепанную одежду. Как и прохожие на улице, она никак не могла оторвать взгляд от лица Неверфелл, но продолжала улыбаться. Это была «улыбка номер один», теплая и уверенная.

– Зуэль Парактака Чилдерсин, моя любимая племянница, – представил ее Чилдерсин. – Зуэль, ты уже знакома с Неверфелл.

Неверфелл обратила внимание, что, несмотря на храброе Лицо, ее подруга очень бледна. Внезапно она вспомнила о своей роли в плане Зуэль, роли, которая обернулась сущим провалом. А в следующий миг она вспомнила о своем обещании никогда не признаваться, что знакома с Зуэль и Боркас.

– О нет! Разве я… – Неверфелл умолкла, подумав, что, если закончит предложение, все будет еще хуже. – Ты в порядке? То есть у тебя нет проблем?

– Больше нет, – быстро сказал Чилдерсин. – Ты спасла ее, подписав бумаги. Кстати, это одна из причин, почему я с такой готовностью решил помочь тебе. Ты так рисковала, чтобы защитить едва знакомую девочку, и я подумал, это самое меньшее, чем я могу тебе отплатить.

Неверфелл заулыбалась и ткнула пальцем в кролика, который попытался цапнуть ее зубами.

– О… но этот кролик принадлежит мастеру Грандиблю! Можем мы отправить кролика к нему, а я напишу записку? Просто сообщу, где я и что со мной все в порядке.

– Разумеется, – с улыбкой согласился Максим Чилдерсин. – А теперь мне надо кое-что обсудить с Зуэль, но я оставляю тебя в хороших руках. Мисс Хоулик! – В ответ на его зов в дверях появилась женщина средних лет. – Это юная леди, о которой я говорил. Теперь она будет жить здесь. Ей нужны бумага и карандаш, чтобы написать прежнему опекуну. А потом у меня будет для вас поручение. Последние несколько дней были очень трудными для Неверфелл, поэтому ей понадобятся горячая ванна и новая одежда. Через двадцать пять часов она должна быть готова для самых высших кругов. Высочайших.

От любви к окружающим у Неверфелл кружилась голова. Она откинула назад грязные косички, радостно уставилась в круглое, ничего не выражающее лицо мисс Хоулик и объявила:

– Ваше лицо похоже на большую булочку!

Чилдерсин и мисс Хоулик переглянулись.

– Сделайте что сможете, – уступил Чилдерсин.

Зуэль ужасно гордилась тем, что у нее всегда есть план. Когда случалась катастрофа, она неизменно сохраняла чуть более холодную голову, чем ее сообщники, и быстрее соображала, как обратить ситуацию в свою пользу.

Но сейчас она не могла совладать с собой. Следуя за дядей, она мысленно перебирала свой репертуар улыбок, но отчаяние нарастало. Зуэль не была до конца уверена, насколько зол ее дядя, но точно знала, что не может позволить себе казаться веселой, легкомысленной, беспечной или самодовольной. Слишком поздно быть милой и обаятельной.

На самом деле дядя приходился ей прапрапрадедушкой. Как многие из его круга, Максим Чилдерсин принял необходимые меры, чтобы его тело не старело. Он выглядел молодым и умел расположить к себе людей, но Зуэль знала, что он смотрит на мир глазами старика и замечает каждую мелочь. В семье у Зуэль были враги, однако ее голова всегда была вскинута высоко, увенчанная одобрением и ожиданиями Максима Чилдерсина, словно короной. Но сейчас она опасалась, что ее корона упала.

– Пойдем в мою лабораторию. Там нам не помешают.

Как обычно, комната была слабо освещена, чтобы не потревожить изменчивые Вина. Зуэль аккуратно ступала между столиками, заставленными бутылочками, весами и масками-ловушками, оберегающими от ядовитых испарений. У Зуэль, как и у каждого члена семьи, достигшего соответствующего возраста и обладающего достаточным умением обращаться с Винами, в распоряжении имелась собственная лаборатория. Смешивание Настоящих Вин – опасное дело, ведь все они обладают разными характерами, зачастую противоречивыми.

В углу лаборатории Максима Чилдерсина вздыхала белая бочка Дымственного Вина, разрисованная алхимическими символами. В центре комнаты беспокойно поскрипывал, дозревая, бочонок Аддлемо. Чтобы сдержать сварливый нрав своего детища, винодел солью начертил вокруг него несколько концентрических кругов. Вина еще не были готовы к смешиванию. В Аддлемо недостаточно ясно звучали полутона ванили, а Дымственное Вино пока не побороло страх перед незнакомцами. Но оба, если их потревожить, были способны вырвать из человека душу, как дерево из земли.

Чилдерсин опустился в широкое мягкое кресло и несколько минут пристально изучал свою прапраправнучку. Она к тому времени уже сделала выбор в пользу Лица номер 65 – «Ученик, почтительно ожидающий распоряжений», самого безобидного в ее арсенале.

– Так-так-так. Вы только посмотрите на нее. Я всегда думал, что справляюсь с ролью дядюшки, но оказалось, кое-что я упустил. Стоило мне на секунду отвлечься, и моя любимая племянница решила резко повзрослеть.

При желании его слова можно было расценить как комплимент, но Зуэль почему-то только сильнее занервничала. Она давно научилась различать в мягком тоне Максима Чилдерсина предвестники грядущего камнепада.

– Я сразу понимаю, есть ли у человека талант и стоит ли тратить на него время, – продолжал он. – И в тебе, Зуэль, я с первых дней видел потенциал. Ты знаешь, зачем я отправил тебя в школу Боморо? Чтобы ты набралась опыта. Дочери именитых семейств, амбициозные, умные, безразличные к богатству твоей семьи, – среди них ты должна была в полной мере овладеть искусством интриг и манипуляций. Подразумевалось, что школа Боморо подготовит тебя к тому, чтобы вступить в большую игру, когда ты станешь старше. Но тобою овладело нетерпение, верно?

Зуэль сглотнула и опустила голову.

– Тебе хотелось поскорее присоединиться к взрослым играм. – Максим Чилдерсин не спрашивал, но утверждал. – И когда мадам Аппелин пришла в Боморо, чтобы поговорить с директрисой насчет прослушивания для Глиняных девочек, ты решила залезть к ней в сумку и посмотреть, что там за бумаги.

– Мне… мне очень жаль. – Все силы Зуэль уходили на то, чтобы говорить ровным голосом. – Я была излишне самонадеянна… и просто хотела помочь. Я знаю, что мадам Аппелин – не друг нашей семье. Я думала, что найду в ее сумке какие-нибудь компрометирующие документы или письма. Я надеялась оказаться полезной…

– Полезной? – мягко переспросил Чилдерсин. – Тебя поймали за руку. Какая нам от этого польза? И после, вместо того чтобы пойти ко мне и рассказать о случившемся, ты предпочла все утаить. Ты решила обманом заставить создательницу Лиц выпить Вино, которое стерло бы ее воспоминания о последнем месяце – и о девочке, сунувшей любопытный нос в чужую сумку. А когда тебе встретилась Неверфелл, ты решила, что лучше будет подослать к мадам Аппелин ее. Я все верно изложил?

Зуэль слушала дядю спокойно, сохраняя на лице выражение почтительного внимания. Она не могла позволить себе трястись от страха, ведь он расценил бы дрожь как постыдную мольбу о снисхождении и еще больше разочаровался бы в ней. Вместо этого Зуэль просто кивнула, сжав пересохшие губы.

– У тебя хорошее зрение, Зуэль. Посмотри на бутылку, которая стоит перед тобой. Что ты можешь о ней рассказать?

Зуэль прочистила горло и, уняв дрожь в руках, взяла вино, чтобы изучить этикетку.

– Это Пермонниак шестидесятидвухлетней выдержки. Ему нужен еще год, чтобы войти в полную силу. Очень редкое вино. И очень дорогое.

– И если бы кто-нибудь задал мне вопрос, что представляет для меня большую ценность – ты или это вино, как думаешь, что бы я ответил?

Сердце Зуэль упало. Какой ответ он хочет услышать?

– Это очень ценное вино, – неуверенно начала она. – Я…

Чилдерсин горько усмехнулся:

– Не будь глупой. Тут не может быть вариантов. Для меня нет ничего важнее семьи. Ты значишь для меня больше, чем все бутылки Вина.

Но Зуэль не спешила расслабляться – она чувствовала, что разговор еще не закончился.

– Итак, ответь-ка на мой следующий вопрос. Предположим, что прямо сейчас мне нужно выбрать, кого спасти – тебя или это Вино. Что я выберу?

Зуэль беспомощно подняла глаза на человека, которым восхищалась больше всех в мире. Голос не слушался. С губ рвался ответ, но Зуэль не хватало храбрости облечь его в звук: «Меня?»

Чилдерсин подался вперед и уперся локтями в колени.

– Еще пару дней назад я бы легко ответил на этот вопрос, – сказал он. – Но сегодня сделать это гораздо сложнее. Как я говорил, для меня нет ничего важнее семьи. Ничего. Все мои действия направлены на то, чтобы упрочить положение нашего клана и обеспечить его безопасность. Эта бутылка, – он ласково постучал по пробке, – ценный вклад, который поможет мне укрепить наши позиции и защитить семью. Несколько дней назад ты была таким же вкладом в светлое будущее Чилдерсинов. Но твоя детская шалость поставила всю семью под удар. Должен ли я оберегать того, кто подверг нас опасности?

Зуэль покачала головой. Теперь она уже не могла унять дрожь. Несмотря на ласковый тон дядюшки, его вкрадчивые речи как будто сдирали с нее кожу.

– Если я могу что-либо сделать, как-то…

– Что ты можешь сделать? У тебя наготове еще один план? Наподобие того, в результате которого мы оказались замешаны в воровстве, подделке документов, умышленном похищении памяти и сговоре с чужаком?

– Неужели следователи…

– …знают о твоем участии во всем этом? Нет. Я прибыл до того, как Неверфелл успела сообщить им что-нибудь полезное. Разумеется, останься она у них, рано или поздно девочка выложила бы всю правду. Мне пришлось выкупить ее и подписать договор об опекунстве, что обошлось недешево. Боюсь, молчание мадам Аппелин обойдется нам еще дороже. Я уже связался с ней, и, к счастью, она согласилась хотя бы обсудить случившееся.

Зуэль стало чуть легче дышать. С тех пор как ее план провалился, девочка все время боялась, что следователи схватят ее, будут допрашивать в темном зале, а потом бросят гнить в какой-нибудь сырой пещере с летучими мышами. Дядя спас ее. Это означало, что он по-прежнему ценит свою племянницу, несмотря на все, что она натворила.

– Спасибо, – прошептала Зуэль. – Обещаю, я больше не буду вмешиваться в дела двора.

– Еще как будешь.

Зуэль удивленно подняла глаза и увидела на лице дяди грустную улыбку.

– Ты решила, что готова играть по-взрослому. И я очень надеюсь, что ты не ошиблась, Зуэль. Потому что после того, как ты вступила в игру, выйти уже нельзя. Ты в игре, дорогая. Обратной дороги нет.

За всю жизнь Неверфелл ни разу не принимала горячую ванну с пузырьками и следующие шесть часов с наслаждением наверстывала упущенное. Жесткие от грязи косички торчали ломаными прутиками, но мисс Хоулик втирала в них ароматные масла и терзала щетками и расческами до тех пор, пока у Неверфелл не появились волосы – гладкие и шелковистые, они лезли в глаза, рыжими завитками спускались на плечи, колыхались в воде.

С въевшимся в кожу Неверфелл запахом сыра справиться было сложнее. Мисс Хоулик боролась с ним при помощи масел чабреца, шафрана и сандала и жесткой пемзы. Но главным ее оружием стали бесконечные ведра горячей воды. Наконец пальцы у Неверфелл совсем сморщились, а подошвы побелели. И когда от сырного запаха осталось лишь легкое воспоминание, учуять которое мог только самый чувствительный нос, мисс Хоулик послала служанку за некой мисс Метеллой.

Неверфелл хватило одного взгляда на мисс Метеллу, чтобы в страхе нырнуть поглубже в ванну, прячась под покровом мыльной пены. Мисс Метелла оказалась пожилой румяной женщиной со спокойным голосом, но все впечатление портили розовые повязки на глазах. На повязках синими нитками были вышиты глаза.

Неверфелл догадалась, что перед ней парфюмер, – их обычно ослепляли, когда принимали в ученики. Также Неверфелл знала, что парфюмеры не любят сыроделов, чья вонь оскорбляла их тонкое обоняние. Не способствовал дружбе и тот факт, что сыроделы обладали раздражающей привычкой улавливать запах Духов, применяемых втайне от остальных. Но у мисс Метеллы вид был до того благодушный, что Неверфелл отважилась высунуть нос из воды.

– Не бойся, дорогая, – улыбнулась парфюмер и капнула в воду что-то из пипетки. – Мы с тобой друзья Чилдерсинов, а значит, у нас нет причин враждовать.

Когда семь часов спустя Неверфелл посмотрела в зеркало, она увидела совсем другую девочку. Несколько минут она изумленно хлопала себя по бокам, как пытающийся согреться пингвин, желая убедиться, что это и в самом деле ее отражение. У новой Неверфелл были ниспадающие на плечи мягкие волосы цвета красного золота и простое зеленое платье с белой меховой опушкой на воротнике и рукавах. Пальцы так и чесались открутить вязаные шишечки с кружевных перчаток. На зеленых башмачках тоже белела опушка. А веснушчатое лицо светилось радостным изумлением.

Она принялась экспериментировать и растягивать щеки в разные стороны, заставляя лицо принимать разные выражения, но заметила, что за ней наблюдает Зуэль. К ее удивлению, племянница Максима Чилдерсина решительно подошла и захлопнула зеркало.

– Мисс Хоулик не должна была давать его тебе, – с плохо скрываемым раздражением сказала она. – Я с ней об этом поговорю.

– Что? Но почему? – Неверфелл оторопело уставилась на закрытое зеркало.

– Твое лицо испортится, если будешь так его разглядывать. Да и зачем тебе зеркало, ты ведь уже все видела. – Голос Зуэль снова стал уверенным и по-сестрински заботливым. Губы сложились в спокойную улыбку.

– Что случилось? Я сделала что-то не так?

Неверфелл чувствовала, как между ними невидимой бритвенно острой струной натянулось напряжение. Один неосторожный шаг, и струна разрежет ее пополам. И все равно Неверфелл не задумываясь кинулась бы вперед, только чтобы узнать, в чем причина внезапного охлаждения.

– Что ты сказала Следствию? – Лицо Зуэль было добрым, располагающим к доверию, но взгляд совершенно с ним не гармонировал. Она пытливо всматривалась в черты Неверфелл. – Дядя Максим говорит, что ты ничего им не сказала. Это ведь неправда?

– Нет! Я кое-что им сказала, чтобы объяснить, как я попала к мадам Аппелин, но про тебя ни разу не упомянула.

– Бессмыслица какая-то. – Зуэль меняла ласковую улыбку на выражение вежливой озабоченности и обратно, словно не знала, на каком Лице остановиться. – Разумеется, ты все им рассказала. С чего бы тебе молчать?

Неверфелл недоверчиво посмотрела на нее.

– Но ведь они посадили бы тебя в клетку, как меня! Я не могла этого допустить! Ты же всего-навсего хотела помочь. Ты мой друг!

Настала очередь Зуэль удивленно уставиться на Неверфелл. Во всяком случае, удивлялись ее глаза, остальное Лицо продолжало демонстрировать вежливую озабоченность. Потом она отвела взгляд, и с ее губ сорвался очаровательный смешок.

– Так и есть, – сказала она обычным голосом. – Я твой друг. И теперь я буду присматривать за тобой, Неверфелл. Дядя Максим попросил меня всему тебя обучить: как одеваться, что говорить, как вести себя в приличном обществе. У моего дяди на тебя большие планы.

Неверфелл воспрянула духом:

– Значит, все хорошо?

– Да, Неверфелл. Все хорошо.

Ну разумеется, все хорошо. Неверфелл зря волновалась, теперь она и сама ясно это видела. Она порывисто обняла Зуэль, и та не стала ее отталкивать. Правда, и ответила на ее объятия не сразу. И руки у нее были странно холодными.

Утренняя гостиная

Усталую, оглушенную последними событиями Неверфелл проводили в небольшую прелестную комнату в городском доме Чилдерсинов и сказали, что теперь она принадлежит ей. Неверфелл там очень понравилось, но следующие восемь часов она тщетно пыталась уснуть на маленькой кровати с балдахином и мягким золотым покрывалом. Рука так и тянулась погладить невесомый полог, однако Неверфелл привыкла спать в грубом гамаке и никак не могла устроиться на жестком матрасе. В комнате пахло не дремлющими сырами, а сухими фиалками, и тишину наполняли незнакомые шорохи. К тому же за день в голову Неверфелл набилось столько мыслей и картин, что теперь мозговые шестеренки отказывались угомониться. И наконец, ей чрезвычайно мешали часы в форме петуха, которые стояли на туалетном столике. На циферблате было только двенадцать чисел, часы тикали непривычно громко, но хуже всего было то, что они не били. Напрасно Неверфелл ждала, что они нарушат обет молчания: час проходил за часом, а в комнате раздавалось лишь размеренное тиканье. Наконец Неверфелл не выдержала, подсела к часам и сделала то, что делала всегда, когда выбивалась из ритма времени и пыталась успокоить разгоряченный разум.

Должно быть, в какой-то момент она сама не заметила, как уснула, уткнувшись лицом в кучу деталей, поскольку резкий стук застал ее сидящей за столом. Неверфелл заморгала и, пошатываясь, побрела к двери. На пороге стояла Зуэль в белом платье.

– Ты еще не оделась! – ахнула она. – Разве будильник не разбудил тебя час назад?

Зуэль посмотрела за спину Неверфелл и сверкнула глазами, увидев наполовину разобранные часы, кучку шестерней на кружевной салфетке и остроклювую голову чуть в стороне.

– Неверфелл! Это ты разобрала часы?

– Я чинила их! – заикаясь, ответила Неверфелл. – Хотела сделать так, чтобы они били. Мне сказали, что все в этой комнате мое, и я решила, что никто не станет возражать, если я…

– Но это не значит, что тебе разрешили ломать вещи. Ты можешь пользоваться ими, но нельзя творить все, что тебе вздумается. – Зуэль глубоко вздохнула и пригладила волосы рукой. – Ладно. Скорее одевайся, не то мы опоздаем к завтраку.

Торопливо натянув платье, Неверфелл присоединилась к Зуэль в коридоре и с удивлением обнаружила, что остальные Чилдерсины тоже уже проснулись.

– Почему все встают одновременно? – шепотом спросила она. – Неужели вы спите не по очереди, чтобы кто-то обязательно бодрствовал?

Такой порядок вещей казался ей очень странным и непродуманным. Зуэль покачала головой.

– Мы всегда завтракаем вместе в Утренней гостиной, – ответила она. – Дядя Максим верит в семейные узы и настаивает на том, чтобы хотя бы раз в день мы собирались за одним столом. Должно быть, так заведено в надземном мире, и он хочет, чтобы мы следовали его примеру. Дядя Максим очень интересуется надземным миром. Он даже заставляет нас жить по его времени.

Зуэль махнула рукой на стену, и Неверфелл заметила, что они прошли мимо еще одних часов с таким же непривычно голым циферблатом.

– Но ведь… тогда… получается, что время на ваших часах отличается от остального времени в Каверне, – пробормотала Неверфелл. Будущая жизнь в доме Чилдерсинов вдруг представилась ей очень запутанной.

– Так и есть, – кивнула Зуэль. – Но мало кто отваживается перечить дяде Максиму, так что он почти всегда и во всем оказывается прав. Мы стали жить по надземному времени, когда мне было семь, и знаешь что? Никто в нашей семье с тех пор не выбился из ритма.

Неверфелл подумала, что, возможно, поэтому Чилдерсины пышут здоровьем и полны жизни. В Каверне легко было заметить тех, кто постоянно выбивается из ритма. Этих людей отличал лишний вес, мыльно-бледный цвет кожи и общий болезненный вид. Чилдерсины, напротив, выделялись чистой кожей, ясным взглядом и удивительной бодростью.

Утренняя гостиная находилась за пределами дома. Выйдя через заднюю дверь, обширный клан Чилдерсинов в полном составе зашагал по туннелю, которым могли пользоваться только они. Виноделы, как на подбор высокие и прекрасно сложенные, целеустремленно двигались вперед, являя собой необычное и впечатляющее зрелище. Важные дамы с украшенными кисточками зонтиками, призванными защитить их от срывающихся с потолка капель, толкали перед собой отделанные шелком коляски с младенцами. Семенившие следом за Чилдерсинами слуги с дымящимися кофейниками и круассанами на серебряных подносах в сравнении с господами выглядели чахлыми и тусклыми.

– Дяде Максиму понравилась комната в другом квартале, – вполголоса объяснила Зуэль. – Он сказал, что там освежающая обстановка, и повелел обнести ее стеной и построить проход к нашему дому. Так всегда происходит. Дядя Максим находит что-то, что ему по душе, покупает, а мы приспосабливаемся.

– Со мной он так же поступил? – шепотом спросила Неверфелл. Зуэль сделала вид, что не услышала.

Утренняя гостиная оказалась красиво обставленной залой с большим столом из орехового дерева посередине. В нише, вертя головами во все стороны, пронзительно щебетали две заводные бронзовые птицы. Под потолком висела стеклянная сфера, заливавшая комнату удивительным бело-синим светом, который потряс Неверфелл до глубины души. Она привыкла к царившему в Каверне желтому и зеленоватому освещению и, едва переступив порог гостиной, почувствовала себя живой, как никогда прежде, словно умылась кристально чистой родниковой водой. Но Чилдерсины, даже не взглянув на сферу, принялись рассаживаться вокруг стола. Увидев всю семью в сборе, Неверфелл в который раз поразилась, насколько Чилдерсины выше, здоровее, ярче и элегантнее всех знакомых ей жителей Каверны. Рядом с ними она в кои-то веки не чувствовала себя переростком.

– А, Неверфелл, – приветственно кивнул ей дядя Максим. Неверфелл с облегчением обнаружила, что ей отвели место между ним и Зуэль. – Прошу внимания, это Неверфелл. Обращайтесь с ней аккуратно. В конце концов, я ее только что купил, и она обошлась мне недешево.

В доме Грандибля Неверфелл привыкла торопливо проглатывать еду в перерывах между бесконечными заданиями, которые поручал ей сыродел. За столом у Чилдерсинов она впервые узнала, что существуют определенные правила. Даже яйца подавали в специальных фарфоровых чашечках, и люди аккуратно стучали по ним ложками, вместо того чтобы попросту ободрать скорлупу. Неверфелл наблюдала за Чилдерсинами чуть ли не с благоговением, ломая хлеб на коленях и украдкой, будто воришка, таская кусочки в рот. Чилдерсины словно точно знали, когда смеяться, как смеяться и когда остановиться; каждую шутку или остроту они встречали взрывом идеально согласованного смеха, который утихал в один миг, и только Неверфелл никак не могла подстроиться. К счастью, никто на нее не пялился, лишь изредка она ловила на себе случайные улыбчивые взгляды.

– Зуэль, это твои родители? – шепотом спросила Неверфелл, едва заметно кивая на пару, сидевшую напротив ее светловолосой соседки.

– Нет, это мой дядя и его жена, – так же шепотом ответила Зуэль. – Моих родителей поглотила бутылка Сардонского, когда мне было два года.

Она сообщила об этом так беззаботно, что Неверфелл оставила соболезнования при себе из страха показаться глупой.

Чилдерсины тихо делились последними сплетнями, большинство которых касались недавних краж, совершенных печально известным Клептомансером. Его преступления отличались дерзостью, непостижимостью и, казалось, преследовали цель вызвать как можно больше раздражения и недовольства. В этот раз, к примеру, Клептомансер похитил большое водяное колесо, которое вращала подземная река. Позже колесо нашли в заброшенной каменоломне. Оно лежало на боку, накрытое огромной скатертью и заставленное семнадцатью приборами для ужина.

Неверфелл не могла сосредоточиться на мерном журчании разговора. Все ее мысли занимал голубой свет. Он нашептывал ей о диких пространствах, лежащих за слепым пятном в ее памяти. Неверфелл потянулась за чашкой, но ослепительная белизна фарфора заставила ее моргнуть, и на секунду перед ее мысленным взором возникла бескрайняя, сверкающая поверхность воды, словно усыпанная бриллиантами. Неверфелл почти видела ее. Она хотела ее увидеть.

Вода! Ей нужна вода. На столе – только руку протяни – стояла большая бутыль. И… точно! Чаша с фруктами. Неверфелл торопливо освободила ее от яблок и груш и наполнила водой. Нет, все равно не так. Но если она расплещет воду вокруг, чтобы поверхность стола засверкала…

– Неверфелл, что ты делаешь? – прошипела Зуэль, не размыкая губ.

Неверфелл медленно убрала пальцы от чаши. Все Чилдерсины смотрели на нее. У некоторых на одежде темнели влажные пятна.

– Я… – Неверфелл в смятении уставилась на свои мокрые пальцы. – Там была вода. Много воды. Она простиралась до самого края… И свет. Яркий свет. Голубой, как… – Она подняла глаза к стеклянной сфере под потолком. – Мне почему-то кажется, что я помню этот свет.

Неверфелл медленно опустилась на стул и мысленно от всего сердца поблагодарила Чилдерсинов за то, что те – пусть и не сразу – вернулись к прерванным разговорам. Но вскоре она поняла, что Максим Чилдерсин по-прежнему неотрывно смотрит на нее, позабыв о воткнутой в яйцо чайной ложке.

– Мне кажется, что я помню этот свет, – тихо повторил он и положил испачканную в голубом желтке ложку на стол. – Я не люблю несоответствия, Неверфелл. В прошлую нашу беседу ты сказала, что ничего не помнишь о первых годах своей жизни.

Неверфелл услышала в его голосе незнакомые интонации, и на нее словно повеяло холодом.

– Но я и в самом деле ничего не помню! – поспешно воскликнула она. – Только какие-то обрывки. Чувства. И даже не знаю, настоящие это воспоминания или я все выдумала. Так бывает, когда просыпаешься и не можешь вспомнить, что тебе снилось, но в голове что-то остается.

– Что именно?

Неверфелл пожала плечами.

– Что-то расплывчатое… Чувство, которое не описать словами. Я толком ничего не помню, но иногда просто знаю, что что-то не так. Например, вон те птицы. – Она бросила взгляд на бронзовых птиц, которые раскрывали клювы, выдавая звонкие трели. – Они неправильные. Поют, как музыкальные шкатулки. Настоящие птицы поют не так. И я просто это знаю.

– Интересно.

От пытливого взгляда главного Чилдерсина Неверфелл все больше становилось не по себе.

– И… есть еще кое-что. Не знаю, воспоминание это или нет.

Неверфелл, запинаясь, рассказала Чилдерсину о дивном лесе, полном тягучего света, который привиделся ей, когда она съела ломтик Стертона. Затем, замолчав, покусала губу и подняла глаза на винодела:

– Мастер Чилдерсин, я хотела спросить. Можно ли определить, что именно Вино заставило тебя о чем-то забыть? Есть какой-то способ это узнать?

– Да, Неверфелл. Есть отличительные признаки. – Максим Чилдерсин аккуратно сложил салфетку. – Но эта тема заслуживает отдельной беседы. После завтрака жду тебя в своем кабинете.

– Посмотри на эти картины, Неверфелл. – Максим Чилдерсин устроился в кресле, обитом дорогим дамастом, и, сложив худые руки на груди, внимательно поглядел на нее. – Расскажи, что чувствуешь, когда смотришь на них. Пробуждают ли они твои воспоминания?

Неверфелл медленно обошла комнату, стены которой были увешаны многочисленными картинами. Ее пальцы легко скользили по завиткам и изгибам позолоченных рам. На половине картин в мельчайших подробностях были изображены налитые соком кисти винограда. Разумеется, в Каверне Неверфелл не доводилось пробовать свежий виноград, но она часто видела его на рисунках, так что узнала без труда. Остальные картины были пейзажами. Над линией горизонта – то почти идеально ровной, то причудливо изломанной – пламенели десятки нарисованных небес. Кое-где Неверфелл заметила бледный, слегка лохматый шар солнца. Никогда еще она не видела разом столько надземных пейзажей.

– Что это за места? – спросила Неверфелл, глядя на ближайшую картину.

– Мои владения, – ответил Чилдерсин. – Надземные виноградники в Шато-Белламер, Вронкоти и десятке других стран.

– А это? – Неверфелл указала на картину, изображавшую нетронутые желтые холмы, укрытые густо-серой пеленой облаков.

– Поместье в Тадараке, – отозвался Чилдерсин. Покинув кресло, он встал рядом с Неверфелл. – Тебе знакомо это место?

– Нет, но у меня такое чувство, будто я знаю, что это. – Поколебавшись, Неверфелл ткнула пальцем в странные галочки на рисованном небе. Неуловимое знание причиняло ей боль. Неверфелл зябко поежилась и подняла глаза на Чилдерсина. – А вы знаете?

– Понятия не имею. – Чилдерсин улыбнулся; отразившаяся на лице Неверфелл озадаченность его позабавила. – Я никогда не видел неба и никогда не покидал Каверну. Почему, ты думаешь, я нанял лучших художников, чтобы они нарисовали мои виноградники?

Он махнул на изящно обрамленную картину, где с лозы свисали тяжелые гроздья золотисто-медового винограда. Казалось, протяни руку – и теплые ягоды сами лягут в ладонь, до того настоящими они выглядели. От поблескивавшей на листьях росы словно веяло прохладой.

– Я как будто могу забраться внутрь и съесть их, – подумала вслух Неверфелл.

– Пожалуйста, не надо, – рассмеялся Чилдерсин и вздохнул, не скрывая охватившей его тоски. – Там, наверху, виноделы бродят по своим виноградникам, проверяя упругость ягод, вдыхают запах зреющих на солнце плодов. А мне приходится иметь дело с рисунками, подробными отчетами, картами, образцами почвы, изюмом и отсылать назад тысячи детальных инструкций.

– Но вы же такой могущественный! Если хотите там побывать, разве вы не можете что-нибудь сделать?

– Никому не разрешено покидать Каверну. В особенности это касается мастеров. И на то есть причины. Если чужаки из надземного мира прознают, как мы создаем свои деликатесы, если выведают наши тайны, мы лишимся власти, и караваны верблюдов перестанут пересекать пустыню, чтобы привезти нам провизию. – Чилдерсин покачал головой и одарил Неверфелл короткой улыбкой, об истинном значении которой она могла только догадываться. – И даже если бы я мог оставить Каверну, я бы никогда этого не сделал. Слишком опасно. Придворные игры не прерываются ни на миг, и цена за пропущенный ход непомерно высока. Покинув Каверну, я вернусь к руинам: моя семья будет убита, в доме поселятся чужие люди, а винные погреба отойдут моим противникам. И что тогда? Я останусь ни с чем, и другие виноделы приберут к рукам мои виноградники и далекие замки. Для меня увидеть поместье в Тадараке значит потерять его… и все остальное.

– Но какой смысл владеть этими землями, если вы никогда их не увидите? – вырвалось у Неверфелл. Она моргнула, и на мгновение ей показалось, что черная галка в нарисованном небе задрожала, меняя очертания.

– Какой смысл смотреть на них, если они мне не принадлежат? – возразил в ответ Чилдерсин.

Неверфелл едва слышала его, завороженная образами недосягаемого мира.

– Мастер Чилдерсин, а вы можете вернуть мне память? Вино ведь может пробудить воспоминания?

– Не буду отрицать. Но правда ли ты этого хочешь? – Неверфелл открыла рот, чтобы сказать «да», но Чилдерсин предупреждающе вскинул руку. – Не торопись с ответом. Ведь опасность таит в себе не только Настоящее Вино, хотя оно способно убить неискушенных. Если твои ранние воспоминания действительно стерли, то кто-то пошел ради этого на большой риск – и немалые траты. Подобная роскошь доступна лишь придворным, а значит, здесь замешаны люди, облеченные властью. Сейчас ты не представляешь для них угрозы, поскольку ничего не помнишь. Но как только начнешь вспоминать, все изменится. Ты не способна скрывать свои мысли: даже когда молчишь, все написано у тебя на лице. И если ты вспомнишь, кто украл твои воспоминания, утаить это знание не сможешь.

– Но кто-то уже пытался убить меня! – Неверфелл сбивчиво рассказала о том, как едва не утонула, когда сидела в клетке. – Возможно, это было сделано по приказу человека, который стер мою память. От меня они уже хотят избавиться. Так, может, лучше мне узнать, кто это?

– Не обязательно. – Чилдерсин в задумчивости соединил кончики пальцев. – Тебе стоит поразмыслить над тем, что порой забвение – благо. Подозреваю, в твоем прошлом скрыто немало такого, о чем ты не захочешь узнать.

Неверфелл ничего не ответила. Горло сдавило. Внезапно она снова увидела, как Зуэль захлопывает складное зеркало.

– Ты дрожишь, – заметил Чилдерсин.

– Да. – Неверфелл обхватила себя руками, но это не помогло. – И не знаю почему.

– Я знаю. Сказать тебе, проблеск чего я заметил на твоем лице только что? Ярости. Точно такое выражение – буквально на долю секунды! – я видел у тебя сегодня утром, когда ты наполняла водой чашу для фруктов. Ты дрожишь, потому что тебя переполняет злость.

– Это не так! – воскликнула Неверфелл. – Я не злюсь! Я же не злюсь?

– Хм. Но кто-то точно злится. – Чилдерсин снова задумался. Его следующий вопрос застал Неверфелл врасплох. – Скажи, Неверфелл, ты когда-нибудь делала что-то, сама не зная зачем?

– Да я постоянно так делаю! Но это потому… что я слегка не в себе.

– Боюсь, мне придется с тобой не согласиться. Твои воспоминания, может быть, и заперты, но не уничтожены. И прежняя Неверфелл заточена где-то в глубине твоего сознания. Она все помнит – и время от времени подталкивает тебя в нужном ей направлении. Я уже видел подобное. И подозреваю, что эта Неверфелл сходит с ума от ярости. Возможно, она злится на что-то, что помнит только она. Или злится, что ее заперли. Не исключено, что она злится на тебя.

Неверфелл прижала руки к груди, проверяя, не толкнется ли под пальцами сердце той, другой Неверфелл. Сказанное Чилдерсином испугало ее. Она почувствовала себя яйцом, скорлупа которого могла треснуть в любой момент, выпуская скованную забвением сущность. Она прожила семь лет, ничего не зная о своем прошлом. Может, следует и дальше жить без этого знания?

– Нет! – вырвалось у Неверфелл. – Я так больше не могу! Я словно бегаю по кругу, и в голове у меня дырка, и мысли постоянно то выпадают оттуда, то залетают внутрь. Если не выясню, кто я, то так и останусь Неверфелл, которая слегка не в себе, которую никто не воспринимает всерьез. Моя жизнь будет лишена всякого смысла. Я должна узнать, мастер Чилдерсин. Я хочу узнать!

– Хорошо, – ответил Чилдерсин, разом став собранным и деловитым. – Я должен был предупредить тебя о возможных рисках, но мне самому крайне любопытно, что за секрет кто-то столь отчаянно пытается сохранить. Подожди меня здесь.

Он ушел, но вскоре вернулся с хрустальным кубком, на дне которого плескалась буквально пара капель Вина.

– Самое могущественное восстановительное Вино из моих погребов, – сказал Чилдерсин, вручая Неверфелл кубок. Она знала, что Вина способны подхлестнуть увядшие воспоминания, позволяя заново пережить забытые чувства. – Если уж оно не распечатает твою память, то ничто не сможет этого сделать. Так или иначе, мы узнаем, потеряны они для тебя или нет.

Густой, одновременно пугающий и завораживающий аромат коснулся носа Неверфелл. Ей на ум пришли истории о тех, кто сошел с ума, отведав слишком крепкого Вина, или забыл все, кроме дня своего рождения. Поборов охвативший ее страх, Неверфелл поднесла кубок к губам и осушила его.

В следующий миг ей показалось, будто она поднимается в воздух – или мир уплывает вниз. Комната исчезла вместе со стулом, на котором она сидела. Неверфелл зависла над пустотой, совсем как тогда, в клетке, но на сей раз пропасть под ней была полна света, а не тьмы. Из глубины поднялась стая мотыльков, они промчались мимо Неверфелл, едва не задевая ее бордовыми крыльями, но она ощутила лишь легкое дуновение ветра. Вкусы и ароматы засверкали рубиновыми и пурпурными искрами.

А затем Неверфелл швырнуло в темноту, и она почувствовала, как ее тянут в разные стороны. Кто-то большой и очень сильный обхватил Неверфелл за пояс и куда-то тащил, но она цеплялась за руку, что была в два раза больше ее. Она не может отпустить, они не заставят ее, она никогда не отпустит. И та рука держалась за нее так крепко, как могла. В этой руке был весь ее мир, все, что она любила. Но тени, которые желали их разлучить, были слишком большими, слишком сильными и слишком многочисленными. Пальцы Неверфелл выскользнули из такой родной руки, и раздался полный отчаяния крик, крик, который пронзил ее насквозь. Это была ее вина. Во всем виновата только она. Она не смогла удержаться. Пальцы подвели ее.

Всё померкло. Неверфелл снова парила в рубиновом свечении, которое пульсировало темными всполохами в такт ударам ее сердца. Громоподобный пурпурный голос обрушивал на нее вопрос за вопросом, и она силилась ответить, но едва различала, что говорит.

– Что еще? – Красная мгла отступала, и голос становился все больше похожим на человеческий. – Что еще ты помнишь?

Неверфелл открыла глаза. Она снова сидела на стуле, сжимая хрустальный кубок в трясущейся руке. Чилдерсин нависал над ней, всем своим видом выражая глубокую сосредоточенность. Что-то защекотало щеку Неверфелл; прикоснувшись к лицу, она поймала пальцем слезу.

– Ничего. Я больше ничего не помню. Только как меня уносят прочь от… кого-то. – Она разворошила свой разум, но запертые двери памяти продолжали безмолвно взирать на нее. – И больше ничего.

Какое-то время Чилдерсин внимательно вглядывался в ее лицо, затем медленно выдохнул.

– Вижу, – спокойно и доброжелательно произнес он. – Мне очень жаль, Неверфелл, но Вино, отнявшее твои воспоминания, было слишком сильным, чтобы мы могли обратить его эффект, не навредив тебе.

– Но… Я же видела что-то из своего прошлого! – Неверфелл была готова разрыдаться от разочарования, что, без сомнения, отразилось на ее лице. – Если мы попробуем еще раз…

– Мы можем предпринять еще сотню попыток, но это ни к чему не приведет, – печально ответил Чилдерсин. – А Вино разрушит твое здоровье задолго до этого. Полагаю, то воспоминание было особенно сильным и оставило глубокий отпечаток, так что тебе удалось ухватить его. Но чтобы вернуть твое прошлое целиком, нам придется прибегнуть к иным способам. Я ловлю тебя на слове, Неверфелл. Ты сказала, что хочешь узнать правду любой ценой. И потому я хочу предложить тебе очень рискованный план.

Завтра моя семья приглашена на пир к великому дворецкому. Тебя продали мне в качестве бесправной слуги, но по тем же самым документам я являюсь твоим опекуном. Если я сумею доказать, что ты почетный член моей семьи, то буду иметь полное право взять тебя с собой.

Неверфелл не знала, какое выражение проступило у нее на лице, но саму ее бросало то в жар, то в холод. Чилдерсин продолжал:

– Большинство подумают, что я привел тебя, желая похвастаться новым приобретением. Самые проницательные решат, что твой чуткий нос сыродела должен уберечь меня и членов моей семьи от воздействия Духов. И только нам двоим будет известна истинная причина твоего появления на приеме. Там будут присутствовать все, чье имя хоть что-то значит, так что ты получишь великолепную возможность посмотреть на этих людей и понять, пробуждает кто-нибудь из них твои воспоминания или нет. И даже если ты никого не узнаешь, есть вероятность, что кто-нибудь узнает тебя – и выдаст себя неосторожным словом или жестом.

Как ты думаешь, Неверфелл, у тебя хватит мужества на подобную авантюру? Ты еще не привыкла находиться в толпе, а двор наводил страх на людей куда более храбрых, чем я. Это опасное место. При дворе можно обзавестись смертельным врагом, всего лишь встретившись взглядом не с тем человеком – или выбрав для своего наряда оскорбительный оттенок пурпурного.

– Мне придется решать, какой вилкой есть, и пить из ледяных кубков с живыми рыбками?

Чилдерсин едва слышно рассмеялся:

– То есть ты согласна?

Неверфелл ответила, почти не задумываясь:

– Да. Да, я согласна.

– Отлично. Я не собирался так скоро представлять тебя ко двору, но будет преступным расточительством упускать подобную возможность. Только прошу, не забывай: этот план таит опасность не только для тебя. От твоего поведения зависит доброе имя и благополучие моей семьи. А семья для меня превыше всего.

Я приведу тебя на ужин к великому дворецкому, чтобы ты посмотрела на людей – и чтобы они посмотрели на тебя. Постарайся не сделать ничего… такого.

– Я постараюсь, мастер Чилдерсин.

– Браво, Неверфелл.

До дебюта Стакфолтера Стертона оставалось меньше одного дня. Что ж, судя по всему, они дебютируют вместе.

Изысканная смерть

Когда Неверфелл проснулась следующим утром, проспав девять блаженных часов без сновидений, она почувствовала, что наконец поймала ритм. Ее разум был непривычно ясным – впервые за долгое время. Почти тут же она заметила, что атмосфера в доме Чилдерсинов переменилась. Неверфелл не могла сказать, что именно изменилось и почему, но кожей ощущала покалывающее напряжение. От нее не укрылось и то, как смолкли разговоры, когда она вошла в комнату.

Зуэль подскочила к Неверфелл и схватила за руку.

– Пойдем, – решительно сказала она. – Нам столько нужно сделать, а времени почти не осталось.

На ее лице сияла очаровательная заботливая улыбка. А вот пальцы сжимали локоть Неверфелл, будто тиски.

Не успела Неверфелл опомниться, как по шею увязла в изматывающем экспресс-курсе придворного этикета. Мозг ее болезненно сжимался всякий раз, когда перед ней размахивали очередным пыточным инструментом и терпеливо объясняли, для какого блюда он предназначен. Даже под страхом смерти она не смогла бы отличить ложку для паштета из головастиков от ложки для финикового джема. Ей двадцать раз показали, как расправлять салфетку на коленях, и она в точности копировала движения своих учителей, но те все равно морщились и обменивались многозначительными взглядами.

Чем больше она старалась, тем сильнее волновалась и тем более неловкой становилась. Неверфелл было удивилась, как это другим удается оставаться спокойными, когда Зуэль издала странный звук и стремглав вылетела из комнаты.

– Зуэль?

Неверфелл кинулась за девочкой и обнаружила ее в коридоре. Зуэль стояла, привалившись спиной к стене. Судорожно сжатые кулаки красноречиво говорили о том, каких трудов ей стоило держать себя в руках.

– Ты хоть понимаешь, – сдавленным голосом произнесла Зуэль, – какой опасности подвергнешь всех нас, если хоть что-то сделаешь неправильно? Даже крошечная оплошность может разгневать великого дворецкого – или спровоцировать войну с другим домом! – Зуэль закрыла глаза и поднесла дрожащие пальцы к щекам. – Подобным пирам предшествуют годы упорных тренировок. Некоторые из нас готовились к приему у великого дворецкого с раннего детства, едва только научившись ходить.

– Прости… Мне очень жаль! – запинаясь, пробормотала Неверфелл. – Я не знала! – До нее вдруг дошло, что именно сказала Зуэль. – Так… для тебя это тоже первый пир?

Губы Зуэль были растянуты все в той же приветливой и ободряющей улыбке, и даже долгий, исполненный горечи вздох не изменил их изгиб.

– Предполагалось, что это будет мой дебют, – прошептала она. – Но теперь…

Ты все испортила.

– Тогда я не пойду, – запальчиво воскликнула Неверфелл. – Скажу мастеру Чилдерсину, что передумала. Притворюсь, что заболела…

– Нет! – В голосе Зуэль прорезалась неподдельная тревога. – Если ты пойдешь на попятную после того, как поговорила со мной, он во всем обвинит меня. Он уже все решил, так что поздно что-то менять. А раз он поручил тебя моим заботам, отвечать за твои ошибки тоже буду я.

Неверфелл неуверенно взяла Зуэль за руку, но та лежала в ее ладони холодная и безвольная, как кусок мыла.

– Не волнуйся, на пиру я буду повторять за тобой, – заверила она Зуэль. – Или просто стану сидеть молча и глядеть по сторонам, как попугай в клетке. Только без чириканья и выдирания перьев. Обещаю, я сделаю все, что ты скажешь.

Несколько секунд Зуэль безмолвно изучала их сцепленные руки. Лицо ее было безмятежным, как у фарфорового ангела.

– Что ж, хорошо, – сказала она наконец спокойным и даже отчасти скучающим голосом. – Может, мы и справимся, если ты ничего не будешь делать. А теперь нам нужно вернуться. Забудь про салфетку. Тебя еще многому требуется обучить…

Последовал длинный список запретов. Нельзя сморкаться, нельзя тыкать в людей мизинцем, нельзя чесать левую бровь, нельзя держать нож под таким углом, чтобы он отражал свет кому-нибудь в глаза – если, конечно, не хочешь вызвать человека на дуэль…

Затвердив очередные правила, Неверфелл ознакомилась с кратким перечнем странных или на первый взгляд безобидных симптомов, а также с ядами, которые их вызывают. Ее пальцы теперь унизывали кольца с противоядиями.

– Очень важно знать, что делать, если дядя Максим подаст сигнал тревоги. Помни, нам не позволят привести с собой свиту или охрану для защиты от наемных убийц. Конечно, ужасно признавать, что ты боишься за свою жизнь, но никто в здравом уме не явится на пир без тщательной подготовки. Нужно грамотно подобрать наряд, Лицо – и минимум восемьдесят два способа для того, чтобы избежать мучительной смерти.

Неверфелл беспокойно огляделась, словно ожидая, что в комнате притаились восемьдесят два убийцы. Пальцы ныли под тяжестью колец.

Все не то, чем кажется. Разумеется, и сама Неверфелл не была исключением, о чем она себе и напомнила. Все на пиру решат, что Максим Чилдерсин привел ее для забавы – или для того, чтобы защитить семью от Духов. Никто не догадается, что истинная цель Неверфелл – найти человека, который украл ее прошлое.

Настал час отправляться на пир. Неверфелл к тому времени уже вся извелась и успела сто раз передумать. Но кости брошены, и, даже если в последний момент она решится сбежать, вряд ли каблуки изящных атласных туфелек позволят ей это сделать. Зеленое платье Неверфелл, к счастью, отличалось простым кроем, а волосы были убраны венком из шелкового плюща. Зуэль вышла с новой улыбкой, которую приберегла специально для пира. Неверфелл она напомнила о холодном мерцании серебра. Улыбка отлично сочеталась с элегантными украшениями светловолосой Зуэль.

Обе девочки были в белых меховых накидках, но Неверфелл все равно дрожала. Это не укрылось от взгляда Зуэль; выйдя на улицу, она взяла Неверфелл под локоть. Рука Зуэль была теплой и крепкой, а взгляд решительным. Но Неверфелл так и не смогла разгадать, что означает ее улыбка.

В конце улицы Неверфелл увидела парящие в воздухе паланкины: богато украшенные носилки были подвешены на веревках, а сверху и снизу под ними темнели шахты. Мужчины с мускулистыми плечами стояли у поворотных механизмов, готовые по приказу поднять носилки сквозь потолок или опустить вниз. Несколько монет из кошелька Максима Чилдерсина перекочевали им в руки.

– Вниз, – сказал он. – К озеру.

Отпустив слуг, Чилдерсины забрались в обитые узорчатой тканью носилки. Неверфелл послушно села рядом с Зуэль. Но едва носилки пришли в движение и начали спуск, покачиваясь и подергиваясь, она не утерпела и вскочила с места.

– Неверфелл!

Не обращая внимания на предостерегающий оклик, Неверфелл высунулась за борт и принялась вглядываться в темноту шахты, туда, где дрожали натянутые канаты. Она почти рассмотрела медленно вращающийся барабан и систему осей и колес вокруг него, когда ее рывком затянули внутрь.

– Прости, – примирительно прошептала Неверфелл, возвращаясь на свое место. – Я только хотела посмотреть, как оно работает.

Зуэль вздохнула и ответила одними губами:

– Ничего. Не. Делай. Помнишь?

Неверфелл понурилась и принялась ковырять носком туфли пол носилок. Но когда спуск завершился, все мысли мигом вылетели у нее из головы.

Пещера, открывшаяся ее взору, была невысокой, но широкой – шире любой, что Неверфелл видела прежде. С грубо обтесанного потолка свисало множество светильников; каменные своды то возносились наподобие соборных куполов, то обрушивались вниз грозными зубцами. На мгновение Неверфелл показалось, что и пол пещеры представляет собой беспорядочное смешение выступов и ущелий. Но, когда по нему пробежала легкая рябь, она поняла, что это не пол, а отражение потолка в зеркальной глади бескрайнего темного озера.

Неверфелл вместе с другими пассажирами покинула носилки, постаравшись как можно скорее отойти подальше от шахты, которая уходила вниз, в глубины Каверны. На левом берегу озера их уже ждали белые гондолы. У одетых в белое гондольеров были одинаковые вдохновенно-задумчивые Лица.

Чтобы перевезти семейство Чилдерсинов, потребовалась небольшая флотилия. Неверфелл даже не пыталась вслушиваться в разговоры соседей по лодке. То тут, то там потолок почти соприкасался с водой; завороженная Неверфелл наблюдала, как гондольеры ловко лавируют между каменными выступами, едва двигая шестами. До нее донесся легкий всплеск, и Неверфелл показалось, что она заметила плывущую крысу.

Наконец потолок стал подниматься, и Неверфелл, раскрыв от изумления рот и запрокинув голову, принялась оглядывать самую большую пещеру, в какой ей доводилось бывать.

Она была почти круглой, а куполообразный потолок невообразимой высоты терялся во тьме. По стенам струились бесчисленные серебряные ручейки и водопады. Посреди пещеры поднимался из воды невысокий остров, к которому и направлялись гондолы. По краям острова возвышались четыре могучие колонны, подпиравшие потолок и не дававшие ему обрушиться.

Гондолы причалили к берегу, прошуршав обшивкой по галечному дну, и пассажиры сошли на сушу. Земля чуть подалась под ногами Неверфелл, она посмотрела вниз и увидела, что ее туфли утопают в белой пыли.

Песок, подсказала ей память, подбирая образы из далеких земель.

Не песок, запротестовали упрямые инстинкты. Слишком мелкий. Слишком белый.

«Все вокруг слишком белое, – вдруг подумала Неверфелл, и сердце ее забилось чаще. – И только ждет, когда я что-нибудь испачкаю или сломаю».

Оглядевшись, Неверфелл заметила расставленные по периметру острова большие столы. Каждый из них окружала изгородь, словно сотканная из легкой газовой ткани. Сквозь нее, как сквозь дымку, можно было различить силуэты других гостей. В центре столов стояли металлические деревья, с веток которых свисали лампы-ловушки, дававшие нежный розовато-кремовый свет. На дальней стороне острова виднелся деревянный мостик, перекинутый над водой. Маятниковые двери в стене пещеры то и дело распахивались, пропуская на мостик обслугу с салфетками, стаканами воды и прочим.

Два лакея в белых камзолах и с мрачно-торжественными Лицами выросли словно из-под земли, чтобы препроводить Чилдерсинов к свободному столу. Они отвели в сторону полупрозрачную завесу, и та едва слышно зазвенела. Неверфелл поняла, что она сплетена из крошечных металлических колечек, словно невесомая кольчуга. Еще одна предосторожность, чтобы защитить гостей друг от друга, догадалась Неверфелл.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/frensis-harding/steklyannoe-lico-37391402/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Ярь-медянка – зелёные или голубоватые отложения, формирующиеся со временем на меди, латуни или бронзе.

Читать книгу

Скачать книгу

Фрэнсис Хардинг

Тип: электронная книга

Жанр: Мистика

Язык: на русском языке

Издательство: Клевер-Медиа-Групп

Дата публикации: 23.06.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: В подземном городе Каверна живут самые искусные мастера в мире. Они создают невероятные вещи – сыры, помогающие увидеть будущее, и духи, внушающие доверие тому, кто ими пользуется, даже если он вот-вот перережет вам горло. В подземном городе Каверна живут удивительные люди. Их лица бесстрастны, как нетронутый снег. Чтобы выражать чувства, надо тренироваться, и знаменитые Создатели Лиц берут большие деньги, чтобы научить человека выражать радость, отчаяние или страх. В этот мрачный мир, где никто никому не доверяет и все манипулируют друг другом, попадает Неверфелл – загадочная девочка, потерявшая память. Но ее лицо – опасная угроза и бесценное сокровище, и за это лицо многие готовы пойти на преступление…