Жили-были в одной деревне… Сборник рассказов
Жили-были в одной деревне… Сборник рассказов
Галина Долбенко
Все мы родом из деревни. Всю Россию можно описать как большую просторную избу, стоящую на опушке леса, и населяют эту избу то домовые, то кот ученый. Где-то пекутся вкусные уютные пироги с капустой, кто-то сопит в углу на палатях, почесывая затылок, кто-то мотыжит картошку, кто-то рубит дрова или таскает воду, а где-то бабушка в цветастом платке рассказывает сопливым внучатам сказки. А в это время на завалинке соседи лузгают семечки и слушают песни про калину, про любовь, про Ивана да Марью…
Жили-были в одной деревне…
Сборник рассказов
Галина Долбенко
Иллюстратор Наталья Долбенко
Иллюстратор Александр Долбенко
Иллюстратор Галина Долбенко
© Галина Долбенко, 2024
© Наталья Долбенко, иллюстрации, 2024
© Александр Долбенко, иллюстрации, 2024
© Галина Долбенко, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-4493-3673-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тимошка
За окном начинался рассвет. Весна разгулялась, по улицам потекли ручьи, кругом слякоть. Деревья проснулись от зимней спячки и задышали набухшими почками. Воробьи расчирикались на сливе возле окна. Я проснулся и поглядел в окно. Вставать не хотелось, а надо. Все должен успеть, помочь матери почистить в хлеву у скотины, пока мать доит корову и успеть к десяти часам истопить баню, помыться и к обеду пойти с родителями и свахой сватать мне невесту. Ей шестнадцать лет, но у нас в деревне такое правило: не успела выскочить замуж, после двадцати уже старая дева, и уж девке пиши пропало – никто замуж не возьмет.
Меня, девятнадцатилетнего, мало волновали события, происходящие в стране, далеко от нас гремели невзгоды. Мы жили в достатке и нашу семью беды обходили стороной. Мой отец был хорошим плотником и столяром, научил меня своему делу, да так, что у меня получалось куда лучше, чем у него самого. Он всегда восхищался моей работой и приговаривал: «моего батюшки у тебя хватка, весь ты Тимка в деда удался, заговоренный, судьба, слава богу, у тебя счастливая и долгая». Вот я и жил с верой в это.
Невесту мою звали Клавушка. Русая толстая коса на зависть соседкам перекинута на высокую грудь. Высокая, статная – настоящая королевна.
Она залилась пунцовой краской, когда мы зашли к ним в горницу. Поздоровались. Мать ее встретила нас ласково.
– Проходите, гости дорогие, к столу, пожалуйста, отведайте наше угощение. Голубушка Клава сама стряпала.
Невеста сидела опустив глаза, щеки разрумянились, теребила свою косу, словно хотела расплести и своими волосами смести все со стола.
Еда оказалась вкусной. Мои родители сидят едят, чмокают да нахваливают девушку. Я встал и увел Клаву в сени, пусть взрослые поболтают. Целоваться она не давалась, но в щеку чмокнуть разрешила. Я улыбался, думая: вот будешь моей женой, тогда и спрашивать не стану, когда захочу, тогда и не только чмокну. Через несколько минут нас позвали в дом. Заходите, чего уж там прячетесь. Отец Клавы встал и поднял стакан мутного самогона:
– Ну, давайте выпьем за молодых, мы согласны отдать дочь за вашего сына, за такого дельного парня любые родители рады были бы отдать. Мастер ваш Тима на все руки, золотые они у него, дочь наша будет счастлива и с ним не пропадет, а насчет свадьбы – да хоть сейчас давайте справим.
Все засмеялись. Мы тоже сели за стол, но самогон не пили. Нам поставили сливового компота.
Назначили день свадьбы. Церковь находилась в пятнадцати верстах от нашей деревни. Когда пришло время, у нас обоих головы кружились от радости. А в самый разгар веселья пришла с конца деревни замужняя баба Таня. Я напугался, что она выдаст мое похождение к ней до свадьбы, но она только поздравила нас, хитро улыбаясь, пожелала хорошо провести первую ночь и напоследок добавила ехидно:
– Только детей у вас не будет, пустая твоя Клавка, бесплодная, – и ушла.
Я было разозлился, но и на том спасибо, что не осрамила меня при народе. А как дело-то вышло. Заказала она мне сделать бочку дубовую под соленые огурцы и попросила принести. Ну я сделал и принес. Мне тогда было лишь шестнадцать лет, а она на десять лет меня старше. Я называл ее тетя Таня: так у нас в деревне заведено старше себя кого на пять годов называть тетей, дядей, кто постарше – бабушкой да дедушкой. А она как расхохочется и отвечает: «я тебе покажу, какая я тебе тетя» и повалила меня на кровать. Прижала и давай всего целовать и раздевать меня. Я растерялся и молчал сначала, а потом мне понравились ее ласки, аж мурашки поползли по моему телу и облепили с ног до головы. Я не сопротивлялся этой тетке о двадцати шести лет. Сейчас-то даже самому смешно, что так ее называл. Вон и в тридцать нынче девахи какие ядреные ходят.
Дома у нее в это время никого не было, кадка стояла рядом и словно была с глазами, и я застеснялся этой посудины, а еще больше боялся ее мужа. Ох, зайди узнай он, не здобровать бы мне. К счастью, все обошлось.
После того случая она мне каждый день назначала свидания и я приходил тайком то к ней в сарай, то в баню. Иногда встречались в стоге сена, иногда у нее дома. Муж ее всегда работал и она называла его «мой холоп». Двух детей мальчиков она относила своей матери, которая жила на другой улице. В деревне Танькину мать называли ведьмой, но я не верил, что бывают в жизни колдуны и ведьмы. Татьяна угощала меня красным вином, борщом, каким-то особенным шиповным чаем, умела печь вкусные пироги из клюквы. Я много не пил, боялся своих родителей, да и не тянуло к спиртному. Но на еду Танька меня как заговорила: пью-ем и к ней тянусь, как теленок к вымени. У нее родился сын от меня, как она сказала, а потом еще двое, но она не требовала на ней жениться – муж уже есть.
С Клавой мы прожили два года. Как и накаркала Танька, детей не было. Жена моя от слез иссохла и пострашнела. Я жалеючи с ней жил, а уж чмокать как в сенях на смотринах уж не тянуло.
Вот однажды приехали ко мне из другой деревни двое мужиков на телеге и позвали поехать с ними:
– Заказ срочный, сделай – хорошо заплатим. Делать его лучше на месте: сырье наше, а инструменты возьми свои.
Я отправился с ними, сказав Клаве, что на неделю. Ершовка от нас находилась – километров восемь, я там никогда не был. Люди сами приезжали ко мне и заказывали кто ларь под муку, кто бочку, стулья, столы разные, шкафы. Я делал все без отказа, а в деревне, знамо дело, плотники в цене.
Приехали. Поселили меня в половинке дома, где жили родители с дочкой. Веселая, кареглазая, стройная Надя – услада любому парню. С утра до вечера я работал, а она около меня крутилась – и когда только успевала чистоту в доме навести, приготовить обед и за скотиной присмотреть, накормить? Так продолжалось с неделю. Как-то раз, задумчиво, без улыбки, Надя и говорит: «вот бы мне такого мужа как ты, Тима». Я встрепенулся, молоток выпал из рук – вот никак не ожидал такого поворота. Такая видная дивчина – такого случая нельзя упускать. Я возгордился, ведь много парней холостых вьются возле ее дома, а она меня выбрала. И ухнул: «а ты согласна выйти за меня замуж? Если да, то я готов жениться хоть сейчас.» Она залилась звонким смехом, я думал убежит. Но она осталась и отвечает: «Сначала домой съезди за вещами, да жене скажи, что покидаешь ее, что влюбился и не можешь без меня жить.»
Ко второй недели я заканчивал делать заказ и, чтоб побыть с Надей подольше, стал работать медленно, а по вечерам мы много целовались и миловались. Я забыл всех на свете. Две недели пролетели словно птицы. Я взял у Надиного отца лошадь и поехал за вещами. Родители ее ради счастья дочери в выборе ей не мешали.
Приехал я в свою Дерюговку. Клава, как чувствовала, стояла у порога. Косы не вижу и платок повязан на голове, закрыв половину лба. Спрашиваю, что с тобой случилось, а она голову склонила: «Сон я увидела, Тимоша, что ты меня бросил. Расстроилась, плакала. Тебя долго нет. Скучала, тосковала по тебе, вот и накинулись вши, да такие огромные. Пришлось остричь косы, разве ж истребишь их в густых длинных волосах.» Я ей в ответ: как же без волос-то, а она грустно так улыбнулась и ответила: «волосы не зубы, вырастут». Думаю, как начать: скажу ей, что бросаю – заплачет, бросится на шею, повиснет или упадет в ноги целовать. Вдруг я сжалюсь и прощай счастье мое с Надюшкой. Но к моему удивлению Клава спокойно сказала: «Я тебе, Тима, вещи твои собрала. Любила тебя, не поминай меня лихом. Видно не судьба нам жить с тобой и иметь деток. Правду говорили люди: не ходи Клавка за Тимошку, похаживает он к ведьме Таньке, не даст она вам житья, да и ее пророчество в день нашего венчания сбылось. Не послушала я их, любила тебя, думала, что со мной забудешь ты старую Таньку, да ошиблась – видать колдовство ее сильнее оказалось моей любви… одной моей любви оказалось мало. Ты вот хочешь бросить меня, ладно. Бог нам судья, рассудит, а вот что жить ты и с другой не будешь, в этом я уверена: тетка Танька не даст, чтобы ты забыл ее, да и детки ее трое на тебя, говорят, похожи. Все семена свои истратил ты на нее и мне нисколько не оставил, но я уже смирилась со своей судьбой. А тут недавно под воскресенье сон вижу вещий: замуж выхожу, и не хуже он тебя, и голос Ангела сказал мне: «Не плачь раба божья, будешь ты счастлива и дети у вас родятся через год.» Ну ладно Тима, прощай. Или ты хочешь привести жену в этот дом?
– Нет, – ответил я, – всю живность и дом тебе оставляю.
Взял вещи свои, поклонился Клаве в ноги и сказал: «Ты тоже не поминай меня лихом, сердцу ведь не прикажешь». Она усмехнулась: « Если сам не сможешь приказать, то другие ворожбой помогут. Ведь если черт рога кому приделает, то и с рогами будут ходить». На том и кончился наш разговор.
Уехал я, а на душе кошки скребли, словно что-то забыл здесь, недоделал или потерял и не нашел. Но время лечит. Как только увидел Надю и она мне бросилась на шею со словами «милый мой, а я уже думала, что тебя не увижу», то и совесть мучить перестала. Я взял ее на руки и, поцеловав, понес в дом, приговаривая: «без тебя мне нет житья, без тебя я не дышу, без тебя мне свет не мил». А она: «Вот врушка ты этакий» и поцеловала меня крепко-крепко, чуть не до крови.
Поп обвенчал нас не спрашивая меня, женатый я или холостой, сыграли свадьбу, пировали два дня. На свадьбе гуляли только ее родственники и соседи, с моей стороны никого не было. Я боялся своих родителей: они любили Клаву и считали, что первая жена от Бога и жить с ней надо, пока смерть не разлучит. Вторая жена от черта, а третья от людей, но я придерживаюсь своего мнения – кого люблю, с той и живу.
Зажили мы с Надей весело и дружно. Появилось у нас двое детей – мальчик и девочка. Мы радовались счастью. Всего-то было в достатке: скотины полный двор, сотни две гусей, уток, кур. Работал я не покладая рук. Но нашему счастью пришел конец. Бывшая полюбовница моя Танька приехала сюда жить с тремя дочерьми и матерью, злая-презлая. Колхоз ей дал старый домик не далеко от нас. Меня встречала часто и с укором говорила: «Что, горемычный, забыл меня? А я вот тебя помню: детки наши не дают забыть, напоминают про тебя.» И смеется. В последний раз не выдержал, вспылил: «Да ты что, белены объелась? Девочки-то не мои». Она от злости даже позеленела и зарычала: «Твоих сыновей я у мужа оставила. Он не отдал, помощники ему нужны и считает их своими. Тебе какая разница кто трое у нас с тобой. Пусть вместо мальчиков девочки будут. Приходи посмотри на них, на меня они похожи, зверь ты эдакий, аль уж не по нраву я теперь?» И добавила другим тоном, ласково глядя мне в глаза: «Я ведь не дам тебе житья с другой, мой ты, понимаешь, мой и ни чей другой». И вновь у меня с той поры в душе кошки заскребли. Люблю Надю и по Таньке тоска, разрывается сердце и душа на две половинки. Что со мной случилось – не могу с собой совладать, даже спать спокойно перестал. Стали с Надей ссориться и в конце концов после большого скандала я ушел к Таньке. Она рада-радешенька обняла меня и успокоила: «Завтра поезжай в соседнюю деревню Сосновку. Она отсюда всего четыре километра будет, там колхоз другой. Я узнавала, что там плотник нужен и дом дают поновей этого».
Я так и сделал. Дали мне жилье и Танька с детьми приехала ко мне, а мать ее там осталась. Надю я долго не мог забыть, временами Таню Наденкой называл, во сне снилась. Встану, попью водицы – ушел образ, а когда засну – опять Надю вижу – думал с ума сойду. Таня ругалась – я молчал.
А через три месяца приехала в гости к нам теща и объявила новость: Надя-то замуж снова вышла, да такого славного красавчика работящего захомутала. Меня это известие словно кипятком обварило, ревность душила: как она так быстро меня забыла? А еще божилась, что любит. В лице я изменился, побледнел. Жена нынешняя рассердилась и стукнула больно по плечу. Как в чувство привела. Все правильно: красивая молодая Надя не должна жить одна, я ведь ее сам бросил. И мне стало так спокойно на душе. Я посмотрел на стол, где с приездом своей матери Таня ставила угощение, и у меня такой волчий голод проснулся, словно я три дня ничего не ел. Сел за стол и начал уплетать щи да кашу с пирогами за обе щеки. Да так уплетал, что пищи оказалось мало: пришлось голод утолять молоком с черным хлебом.
Зажили мы спокойной жизнью. И совесть не мучила, и сны перестали сниться. Таня мне по хозяйству помогала, а оно у нас большущее было. В деревне ведь без скотины не проживешь, да еще большой семьей. Жил я всегда спокойно, ел сытно, вдосталь. Зарежешь свинью и наслаждаешься парным мясцом, а щи со свининой да жареная картошечка – одно наслаждение, а сальцо соленое с чесночком на ржаную горбушечку. Уф, слюни текут, как подумаю. Или бывало пойдешь в сарай, наберешь куриных яиц, нажаришь с мясом да с ржаным хлебом так умнешь и запьешь холодным молоком, что кажется лучше в жизни ничего не бывает.
Но на долго мою жену не хватило. Вдруг перестала мне помогать, я один стал ухаживать за скотиной, да еще плотничал, столярничал. С раннего утра на ногах до позднего вечера, уставал сильно, порой и покушать забывал. Бух на полати и уже отключился. Временами приходила маленькая дочушка Дина и лепетала « Холоп, а, холоп! Иди поешь, мама тебя зовет». Я не обращал на слова внимания, думал ребенок, что с нее взять, но после только и слышал «холоп да холоп, принеси, сделай, сходи». И жена и дети так кличат. Смотрел на Таню и не узнавал – узурпаторша злая, коварная, не ласковая. Я с ней и так и эдак, а она все мной не довольна, ворчит, колотит меня, имя мое забыла. Вспомнил я Клаву и Надю, куда как лучше бы жил с одной из них, и всегда меня Тимошенькой кликали, любили обе. Время назад не вернешь. Клава – не знаю как она и где. Надя вышла замуж. Ну а что, если поехать к ней, в ноги упасть, попросить прощения. Примет, так и заживем как раньше.
Огорченный, но с надеждой приехал к Наде, да разве такая красавица будет одна. Детям привез гостинца, муж был на работе, я его не видел. Надя пополнела и мне показалось, что стала еще краше, расцвела. Видно, жизнь у нее даже лучше, чем была со мной. Поговорили о пустяках и я уезжать собрался, только сел на лошадь верхом, Надя остановила.
– Постой, – говорит, – что хочу сказать: твоя любовница, а теперь жена, колдунья. Про нее и мать ее такое рассказывают, что страшно делается. И в кошек превращаются, и на метлах летают, и воют, когда на кладбище по ночам на крестах висят. А уж сколько от них скоту дохнет и урожай на корню гибнет – не перечесть. Но ты ведь сам ее выбрал. Поэтому мы с тобой и ссорились чуть не до драки – все козни Танькины. Я часто видела возле нашей калитки кошачий и собачий пух. Мне бы спросить у бабушек, что в таком случае требуется делать, а я внимание не обращала, не верила, думала обойдется. Не обошлось. Вот мы с тобой и стали жить, как кошка с собакой. Да и в еду она тебе подмешивала. Вот ты по ней и сох. А уж и сохнуть-то там не по чему…
Я ничего не ответил, поехал не солоно хлебавши, опустив голову. Прискакал к первой жене – может она приветит. А Клава сидит на лавочке возле калитки с младенцем на руках и рядом мальчуган побольше крутится – рада мне радехонька. Как время-то быстро летит и не заметил, казалось, что недавно только покинул этот дом, а у Клавы уже дети. Сон-то и правда ей в руку был. Поздоровались и говорю:
– А ты, Клава, права была насчет Татьяны. Слаб я против ее воли, слаб… А ты, вижу, счастлива. Рад за тебя.
И, не оглядываясь и не дожидаясь ответа, поскакал обратно. Слышал только в спину: «Спасибо, дай бог и тебе счастья!»
Придется мне снова с Танькой жить. Терпеть ее побои, насмешки. Сам выбрал эту дорогу, некого обвинять…
Грянул сорок первый. Сыновей взяли на фронт. Я их и знать-то не знал. Видел мельком раз-другой и все. Вроде бы и чужие, переживать не надо. А мне броню дали: нужный я работник в колхозе. Для лета телеги делал, для зимы – сани, бочки для засолки. Да и сердце шалить стало, а может от того болело, что жизнь не такую я хотел прожить, да не мог уже ничего поделать.
Война много горя людям принесла. Всех троих моих сыновей убили на войне. Не повезло им вернуться живыми. Так и остались лежать во сырой земле на чужбине, так и не узнав, что я их отец. Танька моя тоже по ним не убивалась, говорила, мол, судьба такая, что поделаешь.
– Вон ты, холоп, до глубокой старости доживешь, я вот раньше тебя умру, – и заплакала: – не справедливо.
Спрашиваю откуда ты знаешь, а в руках у нее книга в черной обложке – читала ее. Закрыла книгу и тычет пальцем в нее, приговаривая: «Библия моя мне поведала… У меня и иконка есть от покойницы-матери». Стал я с интересом разглядывать икону эту и вдруг нарисованная Богородица с венком на голове вместо нимба показалась мне живой. Кивнула мне, и глаз сверкнул не по-доброму будто бы. Пошевелила маленькой рученкой и я прочитал надпись «Одолею!», а под подписью стояли здоровые веселые люди. Пошевелила другой рученкой и тут же увидел надпись «Исцелю!» и внизу больных сидячих и лежачих людей с некрасивыми злыми лицами.
Я посмотрел на жену с недоумением. «В кого это ты веришь?» – «Каждый верит в то, что лучше лечит». Подумал жена из ума выживает. Она еще подала мне книгу: «Возьми, почитай—ка». Открыл я страницы черные, все расплывается, ничего не вижу, хоть и зрение хорошее. Ужас какой-то обуял резко. Вернул тут же. «На, забери, сама читай. И меня не втягивай.» Фыркнула Танька: «Холоп и есть холоп!»
В сорок пятом кончилась война, а разруха мою семью стороной обошла. Коровка молока давала, куры, гуси, утки, мясо и яйца – все в избытке. В огороде помидорчики, картошка, тыковка, яблоки со сливами – все свое. Все сыты.
Вскоре старшая дочь уехала в город от нас. Через год и вторая к сестре переехала, осталась с нами третья дочь Дина – еще три года с нами жила. Я их трех удочерил.
Дочери одна за другой вышли замуж но не долго жила Дина с мужем. Родила дочь и стала, как и мать, звать своего мужа холопом. Ну он и показал какой он холоп: стал ее бить и погуливать с другими бабами. Наплакалась Дина и вернулась к нам. Сильно уж себя любит: вся в мать характером и лицом – не вытерпела унижения. Но пожила у нас не долго. Снова замуж выскочила, правда страшненький был мужичок, маленького роста. Дина-то у нас высокая – метр семьдесят семь. Его голова чуть касалась ее груди. Маленькие светлые глаза, большой приплюснутый нос и огромный на поллица с толстыми губами, особенно верхней, рот. Губы всегда были мокрые от слюней. Мне на него смотреть было тошно. Дина его стала звать холопом, а он услышал и сердито ей заявил: если еще раз назовешь меня холопом, я тебе так нахлопаю, что разобью лицо в кровь и брошу, и запомни, я тебе муж, а не холоп. Этот урок она усвоила и стала звать его по имени. После этого случая я даже зауважал зятя, ведь сам-то так и не смог избавиться от поганой клички. Родила она еще двух девочек, но он и не знал, что не от него: Дина боялась, что дети от мужа уродками будут, потому и погуливала. А любовниками ее два друга были, и Света, внучка моя, похожа на светлого Колю, а младшая Таня – прям в черного Ваню.
Подросли внучки, бабушке Тане уже восемьдесят стукнуло, заболела сильно. Когда перед смертью начинала стонать и от боли кричать, то ее вопли было слышно через три километра. Людям надоело слушать, пришли и говорят мне: она у тебя ведьма, не умрет, пока не поднимешь крышу у дома. Пришлось с соседями балку поднимать. Только приподняли, как она, моя Таня, дух и испустила. Похоронили ее, и сразу тоска по ней у меня прошла. Ни одной слезинки не проронил. Словно и надо мной крышу подняли – легко на душе стало.
Первая внучка уехала в город и через несколько месяцев вышла замуж, но кровь родителей горячая, вот и стала погуливать от мужа, а тот в слезы. А ему его мать и говорит: потерпи сынок, она у нас красивая, всем нравится, нагуляется, тогда и остепенится. Потом родилась у них дочка, а муж все терпит, его же мать души не чает в невестушке. Я только наблюдаю за ними и удивляюсь, как моя покойная женушка преуспела, что и внучек выучила своему мастерству «холопов на привязи держать».
Вторая внучка с одним спит, а с другим в клуб ходит, но все же вышла за того, с кем спала. Изменял он ей, она ему тоже – в итоге разошлись. У них общая дочь, осталась с матерью, но не долго жила в одиночестве моя внучка Света: любовник ради нее свою жену и сына бросил и к ней переехал.
Ну и третья чернявая моя внучка Таня – в честь бабушки ее так назвали, тоже вышла замуж. И как-то раз приходит муж неожиданно домой пораньше и застает жену в своей кровати с другим. Ну, не долго думая, взял он веревку и петлю себе на шею накинул, еле успели снять его. Таня прощенья просила, умоляла не бросать, так что простил он ее. Стали жить дружно и спокойно, но внучка моя шельма, разве ее остановишь? Как гуляла, так и гуляет от него по-хитрому. Вот и правду говорят: яблоко от яблони не далеко падает.
А у меня после смерти жены невесты появились: в старости плохо и скучно жить одному. Дина сама стала мне невесту подыскивать и нашла.
Пришел я к ней в гости, а она сидит и голыми пятками сверкает: носки себе зашить даже не может. Нет уж, у меня была уже такая, хватит: сам все делал, сейчас другую хочу. Повернулся назад да и чаю даже не попил. Дина не довольная была, предлагала другую, еще хуже. Я знаю, почему она мне плохих подсовывала. Это чтоб свою жену ценил и после ее смерти.
Сижу как-то в гостях у дочери и слушаю как ругает она меня и вдруг приезжает из соседнего села Маша, сестра Дининого мужа, а брата нет дома. Ну она подзывает меня и говорит тихонько: поехали, дед, ко мне в гости, я на лошади приехала – отвезу. Что тебе-то здесь скучать? У меня две дочки, с ними посидишь – все разнообразие будет в жизни. Ну я и поехал.
Приехали в то село, а она меня не к себе повела, а в гости к кому-то и говорит, подмигивая: «невесту я тебе нашла». Заходим в дом – чисто, уютно в доме, хозяйка моложе меня и встречает приветливо, улыбаясь. Посмотрел я на нее и взгляд не могу оторвать, сердце сильно заколотилось и меня словно током прошило – даже в молодости такого не испытывал. Вот, думаю, кого мне надо: красивая фигура, что надо, добротная женщина, красивая. И я бросился к ней, не задумываясь над тем, что в дальнейшем произойдет, обнял ее и стал целовать, и она меня тоже, даже не оттолкнула. Очнулся я от голоса Маши: «ну вот и хорошо, будьте счастливы». Я посмотрел в глаза своей новой возлюбленной и спросил:» ты пойдешь за меня замуж?» и она сказала «да». Маша засмеялась и говорит: «ну а теперь познакомьтесь: это Аня, а это Тима.»
Анка, моя долгожданная Анка, сразу мне предложила остаться жить у нее, я, не раздумывая, и остался. Дина была ужасно не довольна.
Мы справили свадьбу и зажили с Анечкой так счастливо, как я себя никогда не чувствовал. Что как вспомню житье с Танькой, сердце начинает щемить, а Анке говорю: «где же ты была раньше, все эти годы, моя половинка, моя красавица, душа моя, счастье мое? И где я сам раньше был, почему не встретились? Ведь у прошлой жены имени своего не помнил, все холоп да холо, а Анка мне говорит: а ты мне не холоп, если ты холоп, тогда и я холопка. Ты мне муж любимый, Тима, Тимошечка.» И утром мне в постель какао горячее подает, а вместо воды – молоко. Подойдет ко мне, веселая, ласковая, статная, хоть ей семьдесят лет, а выглядит на пятьдесят, поцелуемся и в объятья ее приму, и расставаться не хочется. Так везде вместе и ходили не расставаясь: работать вместе, отдыхать вместе. Скотины полный двор, птицы, огород – все успевали сделать: и нацеловаться, и отдохнуть, хотя нам вдвоем работа была в радость, что мы не уставали.
Анка мне сказала:
– Я без мужа осталась рано, молодая была еще. Красивый он был, любили мы друг друга, но детей у нас не было. Хорошо мы жили, все нам завидовали, но вдруг он заболел тяжело и вскоре умер. Долго я горевала, много сватались ко мне, но вижу: все не тот, с которым я могу прекрасно жить, а как увидела тебя, Тима, меня словно током прошило. Вот, думаю, с кем мне жить и предложила тебе остаться. Хорошо, что Маша нас познакомила, мы ей благодарны до конца дней своих. Она нам как дочь стала.
От ее слов я расплакался. Ни Клава, ни даже Надя на нее похожи не были.
А как моя Аннушка сдобные пироги печет! – никто так не умеет и я сам никогда такие вкусные не ел.
Однажды Дина была у нас в гостях и не могла оторваться от сдобы, да так наелась, что рвота открылась.
Сдобные пироги моей Аннушке легко было стряпать: молоко, яйца, сметана, масло – все свое. Тесто печеное во рту таяло. Меду было много: пасечник родственником ей приходился. И мы едим ароматные пироги и глаз друг от друга отвезти не можем.
Аня мне всегда говорит:
– Где ты, Тима, раньше был? Я со своим мужем счастлива была, но с тобой еще лучше.
И я ей говорю то же самое: где ты всю мою жизнь была, почему не со мной? Я огорчен лишь тем, что на Земле жизнь коротка, и где же ты, моя красавица, раньше была и где я раньше был…
Дина злилась на меня и выговаривала: вот за мамой ты так не ухаживал, видно заколдовала сильно она тебя. А я подхожу к своей возлюбленной Анке и начинаю при дочери ее обнимать и целовать, а то на руки возьму и качаю как ребенка, а она меня целует. Дочь моя от злости вся трясется и зеленеет, а потом синеет и краснеет, начинает бубнить проклятия. Анка моя скажет: «ничего не говори, Тима, она погостит и уйдет, а мы останемся, и нам от счастья хочется всегда обниматься и целоваться. Пусть позавидует, не страшно.»
Но жизнь прожили мы вместе не долго. Счастье наше было не вечно. Прожили вместе мы всего шесть лет и покидать этот мир, как бы мне он дорог не был, все равно пришлось. И похоронили меня в одной могиле с Танькой, как она завещала детям. А через год и Аня ушла в мир иной от тоски по мне. Зачахла такой еще молодой, и похоронили ее в одной могиле с ее первым мужем. Почему люди и судьба распорядилась так несправедливо. Мы, едва встретившись, так надолго расстались, даже в общей могиле не лежали вместе…
А Танька перед самой своей смертью сказала:
– Хоть и ухожу раньше, не умрем с тобой в один день, но я тебя и после смерти не отпущу. Если есть другая жизнь, то и там не дам я тебе покоя. Как был ты мой, так моим и останешься.
В моих соседях, в другом подъезде, растут двое, брат и сестра. Старшая Таня, вредный подросток с курносым носом и вечно недовольной мимикой, и кривоногий мальчуган, на шесть лет ее младше. Тимошка. Всегда ходят вместе, он тащит сумки с хлебом из магазина, а сестра поворачивает голову назад и рычит на него: «ну чего ты телишься там взади, холоп бестолковый!»
Это совпадение или проклятие сработало? Возможно ли вообще такое? Тогда, наверно, где-то уже и Аня учится от мамки стряпать вкусные пироги.
БАБКА ВАЛЯ
Бабка Валя, развесив белье на веревку, села на скамейку и стала любоваться им, думая: «Какое у меня чистое белье! А как вспомню маленьких детей и мужа, который бил меня, работу на колхозной ферме, где и не отдыхала. Что ж мне, подохнуть от работы, что ли? Вот теперь благодать: дети выросли, разъехались, и я могу когда захочу поспать, поесть, в гости сходить, и никто мне не указ. Какое все же чистое белье, и похвалиться не грех, да и кому марать? – Я одна. Заезжают дети проведать меня лишь в неделю раз. Привезут гостинца, а кто дает немного денег, скажут: «мамуля здравствуй» и не помнят зла. Например Ванька. Больной уродился: ходить не мог до четырех лет. Сидит бывало в корзине – с фермы в ней картошку утащила, чтоб детей накормить, – и весь своим дерьмом измажется, и накушается, и сытый сидит молчит, таращит свои чайного цвета глазенки. Я с ним и в больницу не обращалась. А зачем, если судьба выжить, то жить будет. Их у меня четыре девки и шесть ребят, двое умерли. Лежали все вместе в больнице, когда заболели желтухой. Да и остальные дети благодарны мне: я их научила самостоятельно принимать решения. Голодные, есть хотите, а работать не хотите: непосильный труд любая работа, тогда вон – соседский огород рядом, сходите и нарвите что нравится. Они так и делали, и не попадались. Мешками яблоки таскали, картошку. Зачем самим сажать мучиться, когда можно украсть. Видно, у нас это в крови. Меня так моя мать, покойница, учила, царствие ей небесное. Нас у нее три сына и две дочери было. Все выжили, в голод в войну не огибли. И дети мои живучие. Только вот Юрке не повезло: пьяный всегда полезет воровать, и всегда попадет, и все ему по крупному своровать хочется – вот жадность да водка подводят. А так он у меня славный: накопает картошки у соседки, моркови нарвет, травки у нее, приправки, и приготовит покушать, и кличет меня: «мамуля, иди кушать, я приготовил». И вкусн-то как сготовит, аж пальчики оближешь.
А меня гордость распирает: дети на своих машинах приезжают на свои дачи по близости. Сами вышли родм из деревни и в деревнях понастроили домом, правда автомобили дешевые у них. Зато свои, и бог с ними. Девчонки меня ругают часто: «Зачем Юрке в тюрьму деньги посылаешь? Пенсии самой мало, приходится нам тебе каждый месяц по сто рублей давать. Вот перестанем давать, тогда будешь знать.» Они ведь не знают, что сын меня пьяный ругает: «Почему ты, мамуля, не кормила меня, а заставляла воровать, и не научила как правильно, чтобы не попадаться в руки правосудию.» Еще у меня другой сын, Толька, не путевый. В отца пошел: пьет и жену бьет. Первая терпела-терела, да не выдержала: с ребенком сбежала и уехала к матери, дальнейшая судьба их нам не известна. А вот второй жене все лицо испортил. Была симпатичная баба, а теперь не узнать: изуродовал ее так, что даже продавцом не берут работать: кто же подойдет покупать у такой, если вид бомжихи. Да, впрочем, они и есть без постоянного места жительства. Пьяные были и подожгли дом. Хорошо, что сами живы.
А вот остальным детям здорово повезло: у троих квартира в Москве, у других дома в деревне рядом. Ах, забыла, Ванька-то мой уже женился и живут в Курске, и поступил учиться на юриста. Говорит как-то мне: «Меня считают дураком, а я хочу всем нос утереть», и ведь утирает. Теперь уважать его стали. Слабенький был по здоровью, в армию не взяли: почки больные и мочевой пузырь. Я мучилась с ним: каждый день приходилось стирать постельное белье, не положишь ведь его на клеенку спать. С женой как он сейчас живет – не спрашиваю, боюсь обидеть. Говорит хорошо, а мне радость: с меня забота с плеч. Надеюсь вылечил почки и не ссыться больше. Ох…»
Гордость распирает ей не только душу, но и грудь. Бабка Валя закашлялась то ли от вдохнувшего холодного декабрьского воздуха, то ли от болезни, которую называет хроническим заболеванием бронхов. Идет в небольшой дом, старенький как и она. Ей семьдесят, но она хочет выглядеть моложе и одевает красивый с яркими цветами халат. Летом вечно нижние пуговицы не застегнутые и ветер, развевая подол, обнажает ее еше довольно упругие полные ноги выше колен. А через забор выглядывает сосед, пятидесятилетний дачник – майор на пенсии, и кричит ей: «Здравствуй, дорогая соседка!» А я наблюдаю за ними и думаю, неужели и ему, как и нам, она дорого обходится? А соседка несет ему уже куриные яйца, приготовленные заранее. Он их берет, благодарит за угощение и они долго болтают о пустом, потом расходятся. А бывает кофе к ней пить ходит с яйцами или с пряниками. Соблазняет его, что ли? Жена-то у него так в Москве и живет с сыном, на дачу редко приезжает. Вот, наверно, заскучал мужик и на Вальку и повелся.
Во дворе залаял пес – смесь дворняги с овчаркой. Бабка вышла и заорала:
– Мухтар, ты что разлаялся, это ведь бабушка идет! – а бабушка та – ее подруга-ровесница. Но пес продолжает лаять, надрывается и рвется вперед, норовит укусить.
Бабка Валька вновь прикрикнула на собаку и, отворив дверь, пригласила бабку Соню войти в дом. Та поздоровалась и протянула небольшой сверток, завернутый в белую ткань.
– Я вот тебе гостинец принесла: только сейчас испекла, хворост называется.
Хозяйка с расростертыми объятиями впускает подругу:
– Ну заходи, я сейчас чаю поставлю греть, – двигает ей табурет, гостья садится за стол и разворачивает принесенное лакомство.
– Как ты его стряпала? – спрашивает бабка Валька.
Бабка Сонька отвечает с важным видом и начинает, как учитель, объяснять по порядку, дережируя рукой:
– Беру куриные яйца, муку, делаю тесто и раскатываю в тонкий блин, затем сворачиваю в трубочку, а левой рукой держу за один конец трубочки, а правой ножом режу как лапшу тонкими лентами и ложу в кипящее растительное масло, подрумянив их, вынимаю на тарелку, и вот к чаю угощение.
Баба Валя уже разливает чай по чашкам и подруга начинает втягивать со свистом горячий байховый напиток с песком. На столе лежат конфеты и в банке стеклянной сахарный песок. Мед на стол гостям не ставит – дети ей для лечения привозят, но почему-то он не помогает. Кашель мучает ее постоянно.
Пока гостья пьет чай, хозяйка начинает вспоминать свое прошлое. Воспоминания одно за другим нахлестывают ее и она забывает пить чай. Он дымится и медленно отстывает. Баба Валя смотрит на подругу и радуется: не зря она за глаза называет ее бабушкой. Дружба у них длится два года, но за это время цветущая Соня превратилась в старуху. Лицо ее избороздили глубокие морщины, а у бабушки Вали только лишь у глаз мелкие, словно это от того, что много улыбается. Слегка злорадствует Валя: «То-то же, не будешь хвалиться, что вас с дочерью все путают.»
Рассказ Валька начинает с далекого детства, но прерывает: не хочется вспоминать годы войны, хотя их семья от голода не страдала. Мать работала в пекарне и любовник был управляющий, а по какой причине он не на фронте – никто не знал. После войны отец не скоро вернулся. Мать думала, что он женился и где-то там остался, потомучто на него похоронка не приходила. Отец неожиданно появился в пятьдесят первом году, ничего не объяснив, а через год родилась последняя дочь – самая красивая в семье, кареглазая Люба, но баба Валька не любит говорить про это, снова расхваливает себя: «Какая я была красивая!» – говорит и глаза ее устремляются вдаль, со стороны наблюдает за прожитой жизнью и продолжает рассказ:
«Много парней за мной бегали, но я выбрала Витьку гармониста из соседней деревни. Он как заиграет, так вся молодежь сбегается, начинают с частушками плясать. Я одна не пела и не плясала. Не хотела, да и не умела. Одна красивая деваха уж много около него вертелась, а сколько частушек знала! – возможно на ходу их сама сочиняла. Запоет и глазки строит, улыбается, а у меня сердце от ревности разрывается. А та начинает петь, да и притоптывает каблучками: «Гармонист, гармонист – тоненькая шейка. Развернусь – по харе дам. Играй хорошенько.» Его гармонь выговаривает слова и после проигрыша деваха другую частушку уже поет: «Гармонист, не гляди глазами вниз, гляди прямо на меня: завлекать буду тебя.» А я стою в стороне и чуть не плачу. Витька посмотрит на меня, улыбаясь, подмигнет, а плясунья свое продолжает: «Гармонист, у тебя на гармошке золотые планки. Не гуляй с моей подругой, такой хулиганкой.» Все засмеются, а я опущу голову вниз и думаю: «Все равно все сделаю – мой будешью.» А частушка уж другая режет мне слух: «Гармониста я любила, гармониста тешила. Сама гармошку на плечо гармонисту вешала.» Да еще подойдет к нему и поправит ремень. Все смеются, только мне не весело. Гармонист намеревается встать и идти меня провожать, а плясунья нервничает и начинает петь: «Я б тебе, милый гармонист, много частушек пела, да уж мне домой пора: ночь мне надоела.» И хватает его за руку, а я за другую. И он все же выбирает меня. Я, как сейчас помню, привожу его к себе. У нас мать с отцом спят, спит и младшая сестра, а три брата еще гуляют. Подаю ему чаю, он выпивает, целует меня и отправляется в свою деревню. Он живет с теткой Марусей. У нее нет детей и она с десяти лет воспитывала племянника. Витькина мать вышла замуж за старика – у того квартира в Москве была. Нашла его ей старшая сестра Груня, жившая по близости с мужем и сыном. Уговор был такой: «Ты, Дуня, выходи за старика, а когда он умрет – твоя квартира будет. А там и мой сын подрастет. Ты уже будешь старой и поженитесь фиктивным браком с ним, вот и твой племянник будет иметь свою квартиру. Наша его детям достанется, а твоя квартира – ему.» Так и порешили. Как-то так и вышло, что бросила она сына Витьку на бездетную Маруську. И забыла про него.
Рассказывала баба Валя о многом, но вот главного не сказала: как она смогла некрасивая такая, неприглядная, захмутать гармониста – завидного жениха на деревне, которого красивые девушки любили, – в свои сети. Не стала Соньке рассказывать. Только задумалась, всоминая как было. Мать ее учила, что и как делать надо, а в последствии она уже учила своих детей.
Молодой она была маленькой, худенькой, невзрачной. На нее и внимание-то никто не обращал, а Валя порвала у отца нижнии понталоны. Отец с матерью их потом искали, да не нашли. Связала из них веревку из семи узлов и под каждым произносила «Витя мой». Закопала под шиповник и стала ждать результата. А когда он в первый раз выпил чаю, настоянного из плодов того шиповника, то потом тосковать стал по Вале и женился на ней. Привел ее в теткин дом. А тетка вскоре и умерла, и вся семья Валина переехала в этот дом из своего развалившегося. Валя с Витей же на целину в Казахстан подались на заработки. Не говорила баба Валя даже подругам, как над каждым блюдом ей приходилось колдовать и приговаривать: «Витька гармонист, будь со мной речист. Называй Валюшкою, приласкай и обогрей, свою душу чарочкою согрей. А я туда уж не замедлю зелья капну, положу и потом ты пей. После горя будет радость, и все будет хорошо. Сама зелье приготовлю, ярко-красное на цвет: у меня его так много, что хватит на весь свет. Я по капле буду капать в пищу и питье. Будешь шелковый, поверь мне, и нежен как цветок. Буду я казаться милой – лучше не сыскать. Пей для радости отраву, а я буду колдовать.»
Много они изъездили по стране в поисках легкой жизни, но везде надо работать. И она работала: на ферме выращивала телят, а он – трактористом. Много деревень повидали и наконец остановились в большой деревне близ районного города Петушки, и уж поселились здесь окончательно. Тут она родила еще троих и стало десять детей.
Я видела сон, будто в прошлой жизни она была кошкой, а еще раньше – собакой. Вот почему так много нарожала, потомучто у нее от кошки остался рефлекс. Но это лишь сон, а в жизни она просто беременела и рожала, а муж пил водку и играл на гармони, и бил каждый день жену, плача и приговаривая: «Расколдуй меня, расколдуй! Ненавижу тебя. Когда вижу, то хочется тебя убить, а когда тебя нет со мной – тоска меня съедает по тебе, хоть умирай. Измучила ты меня, расколдуй же!» И начинает снова ее лупить, пинать ногами, если она упадет. И только соседи слышат: «Ненавижу тебя! Расколдуй! В тебе ведь ничего хорошего нет, а без тебя задыхаюсь. А как вижу – ненавижу, так бы и убил.» Но никто не вмешивался. Валька плачет, дети плачут, а он еше больше распаляется. Иногда соседка не выдержит и прибежит разнимать: «Не бей, – говорит, – пожалей детей», а он заплачет и одно твердит: «Ведьма она проклятущая, заколдовала она меня. А какие у меня невесты и любовницы были – не чета ей. Хотел ее бросить, да не могу – тоска смертная гложет.» За голову схватится и ревет сидит. И все ревут. Соседка головой окачает, да и домой вернется. А однажды не вытерпил гармонист, словно красного зелья перепил: в голову кровь и ударила. Нашли его повешенным на толстой-претолстой веревке в сарае. Отмучился. А гармонь так и лежит в углу пылиться.
Дети выросли. Баба Дуня, мать Вити, после смерти сына, всомнила о кровных узах и устроила двух внучек в училище в Москве, затем они вышли замуж в столице и получили квартиры, работая бригадиршми на стройке. Дуня в свое время, как и договаривалась, вышла фиктивно замуж за племянника и умерла. Племянник, он же ее муж, приехал к родственникм в деревню и попросил помочь похоронить Дуню, но ее внуки и сноха забыли о том, как она внучек в столице устроила, и прогнала незваного гостя со словами: тебе она квартиру подарила, вот сам и хорони. И не помянули бабку добрым словом.
Вот как-то муж второй дочери Лены говорит соседке по даче: «Помогите мне, жена в больнице лежит, а я с любовницей хотел бы остаться, жену бросить. Да не могу: когда ее вижу – убить хочется, а когда ее нет – тоскую по ней.» Соседка ему и отвечает:
– Это к колдунам обращайся, а я не могу тебе в твоем деле помочь.
Плохо мужичку приходится: и любовницу любит, и тоска по жене свободы не дает. Прям как когда-то у Вали с Витей было. Все повторяется. Но и это еще не все. Младшая Люба вышла замуж в районном центре. Все вроде хорошо идет. Жаловаться не на что: муж работает в милиции и зарлатой не обижен, сама Люба поваром в больнице трудиться: в доме всегда холодильник вкуснотой дефицитной завален. Но жизнь такая штука: никому поблажек не дает.
Вот как-то раз приезжает муж за женой, а работники столовой и говорят, а сами смеются:
– Вон, твою врач в кабинете обследует. Болезни ищет. Закрылись там на ключ. Он повернулся и уехал домой. Только оставил записку: «Не хочу вам мешать. Люблю тебя, Любушка, и сына нашего.» – и повесился.
– Схоронили его, да поплакали: хороший был, красивый да работящий. Только вот что-то сердце отказало, – сказала баба Валя и утерла щеку рукавом, делая вид, что Сонька не знает, как умер зять. – Автомобиль новенький остался, не продавать же. Вот научилась Любаша моя водить машину, права купила и теперь мужа себе нового ищет.
И тут зелье красного цвета службу сослужило или нижнее белье чье-то закопанное.
А баба Валя живет себе припеваючи: сладко пьет, вкусно ест, да только сосуды свои кровяные засорила и кашель мучил. Задыхалась от него она и кровяных телец было столь много в сосудах, что засоренные артерии не смогли справиться с потоком крови и подпустить к сердцу свежую кровь – парализовало ее, когда, проводив подругу, подошла успокоить собаку и упала возле пса. Пес выл возле нее и лизал ей лицо, но баба Валя уже была где-то далеко, в другом потустороннем мире. Возможно это ее гармонист Витька увел домой, как и в том далеком прошлом.
ДАР ВАКХА.
Часто вспоминаю маленькую деревеньку своего детства. Когда я была дитем, она казалась огромным миром, где мне всего хватало и я все любила. Она называлась поселком Гулюши в Татарии. Наверно и сейчас так же ее кличут.
Семья у нас была большая: папа, мама и нас девять детей. Я последняя. Папа Алексей работал скотником, подвозил корма скотине зимой, а летом пас на лошади коров. И я часто просилась с ним покататься. И он тешил нас своим удальством: как хлыстнет по воздуху огромным кнутом, по округе словно гром грянет – восторг. Мама же, Аня, работала ветврачом, но я к ней не ходила: так неприятно пахло лекарствами. Хозяйства своего мы не вели, но голодными никогда не были. В совхозе резали скотину и нам всегда отдавали головы и ноги. Мама варила холодец и щи, от которых у нас аж за ушами трещало, и мы надувались как шарики – вот до чего невозможно было оторваться от них. А на огороде только картошку сажали. Бывало выдем всей оравой и управимся – глазом не моргнешь.
– Ой, смотрите, Марулины, рабочий отряд на поле вышел! – смеялись соседи. Завидовали нашей сплоченности.
А мы и правда никогда не ссорились.
Нам половина деревни жалеючи носили кто мяса, кто овощей. И зимой и летом. А когда резали своих свиней, телят, овец, то почти весь ливер и конечности отдавали маме. Зато она бесплатно лечила их скотину. Но добрые люди все равно часто совали ей деньги: на, у тебя детей много, поднимай.
Мы же девятеро, ради озорства и от скуки лазили по чужим огородам, рвали яблоки, обдирали сливы. Родители не знали об этом, а нас никто из хозяев не видел. Интуиция нас не подводила.
У отца родители рано покинули этот свет, а у мамы оставались отец и мачеха. Дед мой женился вторично, когда у моей мамы уже было пятеро детей. Мачеха многому научила мою маму, хорошо к ней относилась, но я ее совсем не помню: едва мне стукнуло девять лет и эта бабушка ушла от нас. Дед Кирилл переехал к нам. Я его просто обожала. Для меня он был самый славный дедушка в мире. Он сам мастерил музыкальные инструменты, прекрасно играл на многих из них. И из всех внуков избрал меня своей любимицей.
– Ты избранная, – как-то молвил, погладив меня по голове.
– Кем? – спросила я.
А он ответил:
– Богом, который властвует над веселием и вином. Вакх, – и еще добавил: – Девочка моя, ты очень красивая растешь. Вакх избрал тебя своей земной невестой. Он сам подберет тебе жениха, когда вырастешь.
Меня разобрало любопытство узнать побольше, но дед ласково отмахнулся и сказал: «Вырасти сначала». И показал книгу:
– Она тебе поможет. Я ведь не возьму ее в могилу. Оставлю книгу твоей матери и тебе. Я ее называю Библией. Она досталась мне от отца и передавалась из рода в род. Все берегли ее и скрывали ото всех, иначе бы нас как колдунов закидали камнями и насадили на вилы. Разные бывают библии, от разных богов. Моя от бога Вакха.
До этого я часто видела ее у него. В черном переплете, с золотыми буквами. И на таких ремешках, чтобы закрывать на замок. Дед ее часто читал и мама тоже. Нам очень везло. Возможно из-за этой черной книги нам все помогали, хорошо к нам относились. Никто и не помысливал причинить вред.
Дед Кирилл привез с собой балалайку, скрипку, контрабас. Гитару он делал уже при мне. Долго выбирал в лесу дерево, точил, строгал, пилил, что-то нашептывал. Я его не спрашивала, а он не говорил, какое дерево использовал, что шептал, почему.
Однажды дедушка привлек меня, ласково погладил по голове и молвил:
– Вот Наташенька, пришла пора. Все знания, которыми наделил меня мой бог, я отдаю тебе. Разве только инструменты не будешь делать, да тебе это и не нужно. На этих инструментах ты будешь играть и станешь знаменитой чуть не на весь мир. Так будешь играть, что люди будут заслушиваться твоей игрой, плакать, смеяться, радоваться, веселиться. А ты не должна допускать чужих рук до моих инструментов. Ты их не бери с собой по гастролям. Оставляй дома. Они твой талисман. Ты и на чужих инструментах на любых, каких захочешь, будешь вертуозная, даже если первый раз их видишь. Так повелел Вакх. Я благословляю тебя на успех. А теперь возьми поиграй, – и подает мне маленькое пластмассовое сердечко. – На, не хрупкими же пальчиками по струнам будешь скрябать.
Я ударила медиатром по струнам. И что-то со мной случилось, как током прошило. Я не знала как, не знала что, но просто делала, будто через меня кто-то другой играл. Мне было хорошо и ни к чему было знать, от чего это так. Я словно разговаривала со струнами и говорила «играй» и музыка сама лилась, а я лишь легко дотрагивалась до инструментов.
Дед Кирилл был доволен мной. Захлопал в ладони, которые напоминали мне две темные разрисованные старой краской дощечки.
Я очень много времени проводила с дедушкой. Он рассказывал сказки, небылицы. О себе, как он был маленький и к нему явился бог. Веселый, небольшого роста, с пузиком и весь сиял смешным разноцветным светом. А лицо непонятно, молодое, старое ли. В левой руке бог держал черную книгу и говорил: «Это твоя главная грамота. В ней все, что тебе нужно для жизни». А в правой руке звенящий бубен. Он завещал беречь родовую книгу и искать в ней советы. Если нужно узнать будущее, дед открывал наугад страницу и красные строки вспыхивали меж черных шрифтов. Если кто-то чужой случайно открывал эту книгу, то буквы словно оживали и огромными букашками скакали и прыгали, а человек думал, что в глазах рябит. А то текст и вообще становился сплошным и будто на чужом языке написанный.
Один раз видел бога своего дед Кирилл, но это изменило его жизнь. Он ведь рос непослушным, драчливым и ему могла и не перейти по наследству волшебная книга. И жизнь прожить он мог плохо и неправильно. Дед говорил, что после этого он никогда не знал ни печали, ни горестей. У него было море поклонниц, деньги как с неба сыпались, его и войны не тронули, и власти не обижали.
Дед мастерил музыкальные инструменты и продавал их. Пел песни, сочинял музыку и где бы не появлялся, всегда был в почете.
Но не долго дедушка тешил меня своей компанией. Через два года, как переехал, тоже отдал богу душу. Мы сильно горевали по его кончине. Когда несли гроб с телом, мне вдруг страстно захотелось играть на скрипке и я запиликала. Так желал дед и так пела скрипка. Даже посторонние люди, встречавшиеся на пути, останавливались и вытирали непрошенные слезы. Скрипка словно выдавливала их из глаз. И вот последняя горсть земли кинута на свежий бугорок. Дед безвозвратно далеко. На обратном пути я выхватила гитару и забренчала веселую мелодию. Я ревела, а голос мой дрожал. Но песня была веселая и счастливая. Люди на меня зашикали:
– Наташка, перестань играть. Разве так можно? На похоронах плясовую.
Но я продолжала играть, напевая слова: «Так повелел мой дед, я исполняю его волю…» Кто-то сказал, что девочка тронулась умом с горя. От меня отстали. Я впервые играла эту мелодию. Снова я не знала откуда она взялась и кто ее автор. Может быть я даже не касалась струн пальцами. Дедушка витал где-то рядом. Может вселился в гитару и издавал прекрасные звуки. Но я его чувствовала рядом.
С той поры мне его очень не хватало. Я скучала. Хорошо, что рядом с нами жила одна семья. И в ней рос мой ровесник, в играх с которым я забывала об утрате.
Марьям, его мать, осталась вдовой с тремя малышами на руках. Работая на птичнике, познакомилась с Альгамом, который как-то привез корм курам. Ему двадцать пять. Ей тридцать. Глянули друг на друга и больше с той поры не раставались. Мать и сестры Альгама чуть не волосы на себе рвали: сильно воспротивились, ведь сын и брат в их глазах оставался нетронутым святым ребенком. А тут еще баба с тремя детьми. Не иначе заколдовала, охомутала парня, опоила зельем. Так судачили люди, но Альгам не слушал пересуды. Стал жить с Марьямкой и дети его полюбили, стали звать отцом. Появились еще два сына. Последний и был мой друг Камиль. Нас тянуло друг к другу. Нам было хорошо. Нас даже дразнили жених и невеста.
Время шло. После смерти дедушки родители решили уехать отсюда. На другое поселение близ Арзамаса. Тоже работать в совхозе. Но там для совхозников строились кирпичные дома со всеми удобствами: газом, паровым отоплением. Из крана даже текла вода и не надо было с коромыслом ходить в колодец. Да и что греха таить, отхожее место не надо искать за сараем и морозить ягодицы. А водонапорная башня, высившаяся в конце пока единственной нашей прямой улицы казалась мне таинственной башней с заточенной там принцессой.
Нам дали просторный светлый дом. Мы несказанно радовались новоселью. У нас даже для девочек и мальчиков отдельные комнаты появились.
Поселок наш высился на крутом холме и мы любили с гиком сбегать с него. Все дома красивые, с большими садами. Фруктовые деревья, кусты обильно плодили каждый год. Чернозем давал богатый урожай. Мы как в рай попали. Например, одна картофелина была такой крупной, что могла весить аж три килограмма, а лук можно сравнить с большим мужским кулаком. И еще здесь росло невысокое диковинное дерево, колючее, усеянное серыми мохнатыми плодами. Настолько плодовитое, что кажется полностью серым и без листьев. Люди по-разному его называли. Кто серушка, кто сливянка войлочная. Мы очищали мохнатую шкурку и сладкая розоватая мякоть таяла во рту. А язык хочет еще и еще и не может насытиться. Одна загвоздка, не всем нравится сердцевина плода. Это волокнистый серый как мышь комочек, в котором скопились несколько семян, похожие на виноградные. Только покрупнее. Если сердцевину разжуешь, то вкус ореха напоминает. Дети очень любят эту мышку. Только потом за животы хватаются и бегут к матерям делать клизмы. Старожилы не помнят откуда появилось такое деревце и почему в других местах его нет. Видные ученые-ботаники брали саженцы, семяна, но саженцы в другом месте погибали, а семяна не всходили. А странное дерево по весне распространяло такой дурманящий запах, что ничего другого больше не чувствуешь и ходишь счастливый и пьяный. В нашем поселке каждый сажал себе такое деревце как талисман.
Внизу улицы в самом саду среди одних этих мышиных деревьев красовалось каменное здание нашего клуба. По вечерам там собирались в зарослях на лавочках парни и девчата. Шутили, пели песни и слушали как протекает неподалеку маленькая речушка. Настоящее раздолье для гусей, уток и малышни.
Я быстро прижилась здесь. Ребята называли меня по-разному. Кто Натка, кто Наташка, кто просто Наташа, но для всех я была – великий музыкант. Каждый вечер молодежь приходила гурьбой к моим окнам и вызывала меня поиграть на гитаре и на скрипке. Каждый вечер я брала разные инструменты. Возьмешь балалайку и тут же пародируешь животных, птиц. Все вокруг смеются, от хохота скрючиваются. И мне радостно. Я просто сияла от счастья, что я и моя музыка нужны людям. По окрестным клубам разъезжать стала, приглашали на свадьбы. Обо мне несколько раз писали в газетах. Талант, самородок. А я с удовольствием исполняла всем свои песни. Сама сочиняла музыку и слова. А бывает на концерте выйду на сцену, вспомню деда и хватаюсь за скрипку, что все зрители как один плачут. А мне удивительно, как мой дед мог наделить меня и инструменты таким волшебством.
Однажды я выехала в Арзамас с концертом и мне после выступления подарили очень дорогую шубу с блестящим черным мехом. Торжественно накинули ее мне на плечи и все зааплодировали. Папа встал с первого ряда и поднялся ко мне на сцену, чтобы взять подарок. Снимая с плеч, выругался: «В жопу мать! Какая тяжелая!»
С первых рядов послышались распросы у моей мамы: «Что, что он сказал?» Мама чуть покраснела.
– Это он русскую молитву сказал.
Она ведь не могла ославить мужа, что он такой матершинник и грубиян.
Принес папа шубу в машину, пока меня ждали. Вахтер тут же свистнул в свисток и мигом явились два милиционера, охранять мою шубу. А сколько мне премий давали, цветами осыпали с головы до ног. Столичными конфетами заваливали. И всегда я деда вспоминала. Благодарила. Да и как не вспомнить. Его черная книга осчастливила не только меня, но и моих братьев и сестер. И каждый раз на приглашение учиться красными буквами оповещала: «В училище не ездий учиться музыке, и тем более в Москву.»
А я и родителей бросать не хотела. У меня и здесь славы и поклонников хватало. От парней отбоя не было. Но книга не велела никого выбирать из них, называла их бродягами и разбойниками. И как-то обмолвилась: «Когда поедешь на родину луком торговать на машине с сестрой и братом, там суженого и сыщешь.»
Так оно и вышло. Мне девятнадцать лет стукнуло. Мама решила отправить нас в село Никольское, что рядом с Гулюшами. И как раз на грузовой машине лук продавать. По осени за хорошую работу в совхозе нас троих – меня, брата и сестру- кроме денег наградили еще и луком. И получилось этого луку целый кузов. Самим нам его не съесть. А деньги всегда нелишние. Вот и направились мы на Родину. За одно и дедову могилу навестить. Едва мы только показались на дороге, как у нас по дорогой цене весь лук раскупили, да еще заказывали.
В тот же вечер подошел ко мне друг детства Камиль. Красивый вырос, статный. Широк в плечах. Я его и не узнала. А он меня почему-то сразу признал. Слово за слово и уже договорились встретиться у нас под Арзамасом через неделю. Он без опоздания приехал в назначенное время. Так и остался. Так и поженились. Мне на него книга прямо и указала.
«Это он» – так началась моя семейная счастливая жизнь.
У нас родились четыре девочки и четыре мальчика. Дочери на мужа похожи. Все черноглазые и смуглые татарочки. А сыновья в меня. Только последний сынишка Кирюша вылитый дед. И губки даже пухлые бантиком. Небольшой красивый носик, широкие глаза. И даже в его повадках было что-то дедово. И в голосе звучали знакомые нотки.
Но все еще были у меня особые три поклонника. Я уж многодетной матерью стала, а они по мне сохли. Не женились. Под окнами торчали. Ни один концерт не пропускали. Запили. Отъявленными известными дебоширами заделались. А когда я за Камилюшку моего вышла, они чуть в петлю не полезли.
Но муж мой никогда не ревновал меня, потому что знал, что я всегда останусь ему верна. Единственное только было странно в наших отношениях, да это и изменой-то не назовешь, это мои странные сны. Деда мне говорил: «Ты будешь земной невестой бога Вакха». Бога своего я никогда не видела, но во сне четыре раза была близка с неким мужчиной. Видеть его не видела, а вот тело его и дыхание совершенно реально ощущала.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/galina-dolbenko/zhili-byli-v-odnoy-derevne-sbornik-rasskazov-36970956/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Галина Долбенко
Все мы родом из деревни. Всю Россию можно описать как большую просторную избу, стоящую на опушке леса, и населяют эту избу то домовые, то кот ученый. Где-то пекутся вкусные уютные пироги с капустой, кто-то сопит в углу на палатях, почесывая затылок, кто-то мотыжит картошку, кто-то рубит дрова или таскает воду, а где-то бабушка в цветастом платке рассказывает сопливым внучатам сказки. А в это время на завалинке соседи лузгают семечки и слушают песни про калину, про любовь, про Ивана да Марью…
Жили-были в одной деревне…
Сборник рассказов
Галина Долбенко
Иллюстратор Наталья Долбенко
Иллюстратор Александр Долбенко
Иллюстратор Галина Долбенко
© Галина Долбенко, 2024
© Наталья Долбенко, иллюстрации, 2024
© Александр Долбенко, иллюстрации, 2024
© Галина Долбенко, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-4493-3673-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тимошка
За окном начинался рассвет. Весна разгулялась, по улицам потекли ручьи, кругом слякоть. Деревья проснулись от зимней спячки и задышали набухшими почками. Воробьи расчирикались на сливе возле окна. Я проснулся и поглядел в окно. Вставать не хотелось, а надо. Все должен успеть, помочь матери почистить в хлеву у скотины, пока мать доит корову и успеть к десяти часам истопить баню, помыться и к обеду пойти с родителями и свахой сватать мне невесту. Ей шестнадцать лет, но у нас в деревне такое правило: не успела выскочить замуж, после двадцати уже старая дева, и уж девке пиши пропало – никто замуж не возьмет.
Меня, девятнадцатилетнего, мало волновали события, происходящие в стране, далеко от нас гремели невзгоды. Мы жили в достатке и нашу семью беды обходили стороной. Мой отец был хорошим плотником и столяром, научил меня своему делу, да так, что у меня получалось куда лучше, чем у него самого. Он всегда восхищался моей работой и приговаривал: «моего батюшки у тебя хватка, весь ты Тимка в деда удался, заговоренный, судьба, слава богу, у тебя счастливая и долгая». Вот я и жил с верой в это.
Невесту мою звали Клавушка. Русая толстая коса на зависть соседкам перекинута на высокую грудь. Высокая, статная – настоящая королевна.
Она залилась пунцовой краской, когда мы зашли к ним в горницу. Поздоровались. Мать ее встретила нас ласково.
– Проходите, гости дорогие, к столу, пожалуйста, отведайте наше угощение. Голубушка Клава сама стряпала.
Невеста сидела опустив глаза, щеки разрумянились, теребила свою косу, словно хотела расплести и своими волосами смести все со стола.
Еда оказалась вкусной. Мои родители сидят едят, чмокают да нахваливают девушку. Я встал и увел Клаву в сени, пусть взрослые поболтают. Целоваться она не давалась, но в щеку чмокнуть разрешила. Я улыбался, думая: вот будешь моей женой, тогда и спрашивать не стану, когда захочу, тогда и не только чмокну. Через несколько минут нас позвали в дом. Заходите, чего уж там прячетесь. Отец Клавы встал и поднял стакан мутного самогона:
– Ну, давайте выпьем за молодых, мы согласны отдать дочь за вашего сына, за такого дельного парня любые родители рады были бы отдать. Мастер ваш Тима на все руки, золотые они у него, дочь наша будет счастлива и с ним не пропадет, а насчет свадьбы – да хоть сейчас давайте справим.
Все засмеялись. Мы тоже сели за стол, но самогон не пили. Нам поставили сливового компота.
Назначили день свадьбы. Церковь находилась в пятнадцати верстах от нашей деревни. Когда пришло время, у нас обоих головы кружились от радости. А в самый разгар веселья пришла с конца деревни замужняя баба Таня. Я напугался, что она выдаст мое похождение к ней до свадьбы, но она только поздравила нас, хитро улыбаясь, пожелала хорошо провести первую ночь и напоследок добавила ехидно:
– Только детей у вас не будет, пустая твоя Клавка, бесплодная, – и ушла.
Я было разозлился, но и на том спасибо, что не осрамила меня при народе. А как дело-то вышло. Заказала она мне сделать бочку дубовую под соленые огурцы и попросила принести. Ну я сделал и принес. Мне тогда было лишь шестнадцать лет, а она на десять лет меня старше. Я называл ее тетя Таня: так у нас в деревне заведено старше себя кого на пять годов называть тетей, дядей, кто постарше – бабушкой да дедушкой. А она как расхохочется и отвечает: «я тебе покажу, какая я тебе тетя» и повалила меня на кровать. Прижала и давай всего целовать и раздевать меня. Я растерялся и молчал сначала, а потом мне понравились ее ласки, аж мурашки поползли по моему телу и облепили с ног до головы. Я не сопротивлялся этой тетке о двадцати шести лет. Сейчас-то даже самому смешно, что так ее называл. Вон и в тридцать нынче девахи какие ядреные ходят.
Дома у нее в это время никого не было, кадка стояла рядом и словно была с глазами, и я застеснялся этой посудины, а еще больше боялся ее мужа. Ох, зайди узнай он, не здобровать бы мне. К счастью, все обошлось.
После того случая она мне каждый день назначала свидания и я приходил тайком то к ней в сарай, то в баню. Иногда встречались в стоге сена, иногда у нее дома. Муж ее всегда работал и она называла его «мой холоп». Двух детей мальчиков она относила своей матери, которая жила на другой улице. В деревне Танькину мать называли ведьмой, но я не верил, что бывают в жизни колдуны и ведьмы. Татьяна угощала меня красным вином, борщом, каким-то особенным шиповным чаем, умела печь вкусные пироги из клюквы. Я много не пил, боялся своих родителей, да и не тянуло к спиртному. Но на еду Танька меня как заговорила: пью-ем и к ней тянусь, как теленок к вымени. У нее родился сын от меня, как она сказала, а потом еще двое, но она не требовала на ней жениться – муж уже есть.
С Клавой мы прожили два года. Как и накаркала Танька, детей не было. Жена моя от слез иссохла и пострашнела. Я жалеючи с ней жил, а уж чмокать как в сенях на смотринах уж не тянуло.
Вот однажды приехали ко мне из другой деревни двое мужиков на телеге и позвали поехать с ними:
– Заказ срочный, сделай – хорошо заплатим. Делать его лучше на месте: сырье наше, а инструменты возьми свои.
Я отправился с ними, сказав Клаве, что на неделю. Ершовка от нас находилась – километров восемь, я там никогда не был. Люди сами приезжали ко мне и заказывали кто ларь под муку, кто бочку, стулья, столы разные, шкафы. Я делал все без отказа, а в деревне, знамо дело, плотники в цене.
Приехали. Поселили меня в половинке дома, где жили родители с дочкой. Веселая, кареглазая, стройная Надя – услада любому парню. С утра до вечера я работал, а она около меня крутилась – и когда только успевала чистоту в доме навести, приготовить обед и за скотиной присмотреть, накормить? Так продолжалось с неделю. Как-то раз, задумчиво, без улыбки, Надя и говорит: «вот бы мне такого мужа как ты, Тима». Я встрепенулся, молоток выпал из рук – вот никак не ожидал такого поворота. Такая видная дивчина – такого случая нельзя упускать. Я возгордился, ведь много парней холостых вьются возле ее дома, а она меня выбрала. И ухнул: «а ты согласна выйти за меня замуж? Если да, то я готов жениться хоть сейчас.» Она залилась звонким смехом, я думал убежит. Но она осталась и отвечает: «Сначала домой съезди за вещами, да жене скажи, что покидаешь ее, что влюбился и не можешь без меня жить.»
Ко второй недели я заканчивал делать заказ и, чтоб побыть с Надей подольше, стал работать медленно, а по вечерам мы много целовались и миловались. Я забыл всех на свете. Две недели пролетели словно птицы. Я взял у Надиного отца лошадь и поехал за вещами. Родители ее ради счастья дочери в выборе ей не мешали.
Приехал я в свою Дерюговку. Клава, как чувствовала, стояла у порога. Косы не вижу и платок повязан на голове, закрыв половину лба. Спрашиваю, что с тобой случилось, а она голову склонила: «Сон я увидела, Тимоша, что ты меня бросил. Расстроилась, плакала. Тебя долго нет. Скучала, тосковала по тебе, вот и накинулись вши, да такие огромные. Пришлось остричь косы, разве ж истребишь их в густых длинных волосах.» Я ей в ответ: как же без волос-то, а она грустно так улыбнулась и ответила: «волосы не зубы, вырастут». Думаю, как начать: скажу ей, что бросаю – заплачет, бросится на шею, повиснет или упадет в ноги целовать. Вдруг я сжалюсь и прощай счастье мое с Надюшкой. Но к моему удивлению Клава спокойно сказала: «Я тебе, Тима, вещи твои собрала. Любила тебя, не поминай меня лихом. Видно не судьба нам жить с тобой и иметь деток. Правду говорили люди: не ходи Клавка за Тимошку, похаживает он к ведьме Таньке, не даст она вам житья, да и ее пророчество в день нашего венчания сбылось. Не послушала я их, любила тебя, думала, что со мной забудешь ты старую Таньку, да ошиблась – видать колдовство ее сильнее оказалось моей любви… одной моей любви оказалось мало. Ты вот хочешь бросить меня, ладно. Бог нам судья, рассудит, а вот что жить ты и с другой не будешь, в этом я уверена: тетка Танька не даст, чтобы ты забыл ее, да и детки ее трое на тебя, говорят, похожи. Все семена свои истратил ты на нее и мне нисколько не оставил, но я уже смирилась со своей судьбой. А тут недавно под воскресенье сон вижу вещий: замуж выхожу, и не хуже он тебя, и голос Ангела сказал мне: «Не плачь раба божья, будешь ты счастлива и дети у вас родятся через год.» Ну ладно Тима, прощай. Или ты хочешь привести жену в этот дом?
– Нет, – ответил я, – всю живность и дом тебе оставляю.
Взял вещи свои, поклонился Клаве в ноги и сказал: «Ты тоже не поминай меня лихом, сердцу ведь не прикажешь». Она усмехнулась: « Если сам не сможешь приказать, то другие ворожбой помогут. Ведь если черт рога кому приделает, то и с рогами будут ходить». На том и кончился наш разговор.
Уехал я, а на душе кошки скребли, словно что-то забыл здесь, недоделал или потерял и не нашел. Но время лечит. Как только увидел Надю и она мне бросилась на шею со словами «милый мой, а я уже думала, что тебя не увижу», то и совесть мучить перестала. Я взял ее на руки и, поцеловав, понес в дом, приговаривая: «без тебя мне нет житья, без тебя я не дышу, без тебя мне свет не мил». А она: «Вот врушка ты этакий» и поцеловала меня крепко-крепко, чуть не до крови.
Поп обвенчал нас не спрашивая меня, женатый я или холостой, сыграли свадьбу, пировали два дня. На свадьбе гуляли только ее родственники и соседи, с моей стороны никого не было. Я боялся своих родителей: они любили Клаву и считали, что первая жена от Бога и жить с ней надо, пока смерть не разлучит. Вторая жена от черта, а третья от людей, но я придерживаюсь своего мнения – кого люблю, с той и живу.
Зажили мы с Надей весело и дружно. Появилось у нас двое детей – мальчик и девочка. Мы радовались счастью. Всего-то было в достатке: скотины полный двор, сотни две гусей, уток, кур. Работал я не покладая рук. Но нашему счастью пришел конец. Бывшая полюбовница моя Танька приехала сюда жить с тремя дочерьми и матерью, злая-презлая. Колхоз ей дал старый домик не далеко от нас. Меня встречала часто и с укором говорила: «Что, горемычный, забыл меня? А я вот тебя помню: детки наши не дают забыть, напоминают про тебя.» И смеется. В последний раз не выдержал, вспылил: «Да ты что, белены объелась? Девочки-то не мои». Она от злости даже позеленела и зарычала: «Твоих сыновей я у мужа оставила. Он не отдал, помощники ему нужны и считает их своими. Тебе какая разница кто трое у нас с тобой. Пусть вместо мальчиков девочки будут. Приходи посмотри на них, на меня они похожи, зверь ты эдакий, аль уж не по нраву я теперь?» И добавила другим тоном, ласково глядя мне в глаза: «Я ведь не дам тебе житья с другой, мой ты, понимаешь, мой и ни чей другой». И вновь у меня с той поры в душе кошки заскребли. Люблю Надю и по Таньке тоска, разрывается сердце и душа на две половинки. Что со мной случилось – не могу с собой совладать, даже спать спокойно перестал. Стали с Надей ссориться и в конце концов после большого скандала я ушел к Таньке. Она рада-радешенька обняла меня и успокоила: «Завтра поезжай в соседнюю деревню Сосновку. Она отсюда всего четыре километра будет, там колхоз другой. Я узнавала, что там плотник нужен и дом дают поновей этого».
Я так и сделал. Дали мне жилье и Танька с детьми приехала ко мне, а мать ее там осталась. Надю я долго не мог забыть, временами Таню Наденкой называл, во сне снилась. Встану, попью водицы – ушел образ, а когда засну – опять Надю вижу – думал с ума сойду. Таня ругалась – я молчал.
А через три месяца приехала в гости к нам теща и объявила новость: Надя-то замуж снова вышла, да такого славного красавчика работящего захомутала. Меня это известие словно кипятком обварило, ревность душила: как она так быстро меня забыла? А еще божилась, что любит. В лице я изменился, побледнел. Жена нынешняя рассердилась и стукнула больно по плечу. Как в чувство привела. Все правильно: красивая молодая Надя не должна жить одна, я ведь ее сам бросил. И мне стало так спокойно на душе. Я посмотрел на стол, где с приездом своей матери Таня ставила угощение, и у меня такой волчий голод проснулся, словно я три дня ничего не ел. Сел за стол и начал уплетать щи да кашу с пирогами за обе щеки. Да так уплетал, что пищи оказалось мало: пришлось голод утолять молоком с черным хлебом.
Зажили мы спокойной жизнью. И совесть не мучила, и сны перестали сниться. Таня мне по хозяйству помогала, а оно у нас большущее было. В деревне ведь без скотины не проживешь, да еще большой семьей. Жил я всегда спокойно, ел сытно, вдосталь. Зарежешь свинью и наслаждаешься парным мясцом, а щи со свининой да жареная картошечка – одно наслаждение, а сальцо соленое с чесночком на ржаную горбушечку. Уф, слюни текут, как подумаю. Или бывало пойдешь в сарай, наберешь куриных яиц, нажаришь с мясом да с ржаным хлебом так умнешь и запьешь холодным молоком, что кажется лучше в жизни ничего не бывает.
Но на долго мою жену не хватило. Вдруг перестала мне помогать, я один стал ухаживать за скотиной, да еще плотничал, столярничал. С раннего утра на ногах до позднего вечера, уставал сильно, порой и покушать забывал. Бух на полати и уже отключился. Временами приходила маленькая дочушка Дина и лепетала « Холоп, а, холоп! Иди поешь, мама тебя зовет». Я не обращал на слова внимания, думал ребенок, что с нее взять, но после только и слышал «холоп да холоп, принеси, сделай, сходи». И жена и дети так кличат. Смотрел на Таню и не узнавал – узурпаторша злая, коварная, не ласковая. Я с ней и так и эдак, а она все мной не довольна, ворчит, колотит меня, имя мое забыла. Вспомнил я Клаву и Надю, куда как лучше бы жил с одной из них, и всегда меня Тимошенькой кликали, любили обе. Время назад не вернешь. Клава – не знаю как она и где. Надя вышла замуж. Ну а что, если поехать к ней, в ноги упасть, попросить прощения. Примет, так и заживем как раньше.
Огорченный, но с надеждой приехал к Наде, да разве такая красавица будет одна. Детям привез гостинца, муж был на работе, я его не видел. Надя пополнела и мне показалось, что стала еще краше, расцвела. Видно, жизнь у нее даже лучше, чем была со мной. Поговорили о пустяках и я уезжать собрался, только сел на лошадь верхом, Надя остановила.
– Постой, – говорит, – что хочу сказать: твоя любовница, а теперь жена, колдунья. Про нее и мать ее такое рассказывают, что страшно делается. И в кошек превращаются, и на метлах летают, и воют, когда на кладбище по ночам на крестах висят. А уж сколько от них скоту дохнет и урожай на корню гибнет – не перечесть. Но ты ведь сам ее выбрал. Поэтому мы с тобой и ссорились чуть не до драки – все козни Танькины. Я часто видела возле нашей калитки кошачий и собачий пух. Мне бы спросить у бабушек, что в таком случае требуется делать, а я внимание не обращала, не верила, думала обойдется. Не обошлось. Вот мы с тобой и стали жить, как кошка с собакой. Да и в еду она тебе подмешивала. Вот ты по ней и сох. А уж и сохнуть-то там не по чему…
Я ничего не ответил, поехал не солоно хлебавши, опустив голову. Прискакал к первой жене – может она приветит. А Клава сидит на лавочке возле калитки с младенцем на руках и рядом мальчуган побольше крутится – рада мне радехонька. Как время-то быстро летит и не заметил, казалось, что недавно только покинул этот дом, а у Клавы уже дети. Сон-то и правда ей в руку был. Поздоровались и говорю:
– А ты, Клава, права была насчет Татьяны. Слаб я против ее воли, слаб… А ты, вижу, счастлива. Рад за тебя.
И, не оглядываясь и не дожидаясь ответа, поскакал обратно. Слышал только в спину: «Спасибо, дай бог и тебе счастья!»
Придется мне снова с Танькой жить. Терпеть ее побои, насмешки. Сам выбрал эту дорогу, некого обвинять…
Грянул сорок первый. Сыновей взяли на фронт. Я их и знать-то не знал. Видел мельком раз-другой и все. Вроде бы и чужие, переживать не надо. А мне броню дали: нужный я работник в колхозе. Для лета телеги делал, для зимы – сани, бочки для засолки. Да и сердце шалить стало, а может от того болело, что жизнь не такую я хотел прожить, да не мог уже ничего поделать.
Война много горя людям принесла. Всех троих моих сыновей убили на войне. Не повезло им вернуться живыми. Так и остались лежать во сырой земле на чужбине, так и не узнав, что я их отец. Танька моя тоже по ним не убивалась, говорила, мол, судьба такая, что поделаешь.
– Вон ты, холоп, до глубокой старости доживешь, я вот раньше тебя умру, – и заплакала: – не справедливо.
Спрашиваю откуда ты знаешь, а в руках у нее книга в черной обложке – читала ее. Закрыла книгу и тычет пальцем в нее, приговаривая: «Библия моя мне поведала… У меня и иконка есть от покойницы-матери». Стал я с интересом разглядывать икону эту и вдруг нарисованная Богородица с венком на голове вместо нимба показалась мне живой. Кивнула мне, и глаз сверкнул не по-доброму будто бы. Пошевелила маленькой рученкой и я прочитал надпись «Одолею!», а под подписью стояли здоровые веселые люди. Пошевелила другой рученкой и тут же увидел надпись «Исцелю!» и внизу больных сидячих и лежачих людей с некрасивыми злыми лицами.
Я посмотрел на жену с недоумением. «В кого это ты веришь?» – «Каждый верит в то, что лучше лечит». Подумал жена из ума выживает. Она еще подала мне книгу: «Возьми, почитай—ка». Открыл я страницы черные, все расплывается, ничего не вижу, хоть и зрение хорошее. Ужас какой-то обуял резко. Вернул тут же. «На, забери, сама читай. И меня не втягивай.» Фыркнула Танька: «Холоп и есть холоп!»
В сорок пятом кончилась война, а разруха мою семью стороной обошла. Коровка молока давала, куры, гуси, утки, мясо и яйца – все в избытке. В огороде помидорчики, картошка, тыковка, яблоки со сливами – все свое. Все сыты.
Вскоре старшая дочь уехала в город от нас. Через год и вторая к сестре переехала, осталась с нами третья дочь Дина – еще три года с нами жила. Я их трех удочерил.
Дочери одна за другой вышли замуж но не долго жила Дина с мужем. Родила дочь и стала, как и мать, звать своего мужа холопом. Ну он и показал какой он холоп: стал ее бить и погуливать с другими бабами. Наплакалась Дина и вернулась к нам. Сильно уж себя любит: вся в мать характером и лицом – не вытерпела унижения. Но пожила у нас не долго. Снова замуж выскочила, правда страшненький был мужичок, маленького роста. Дина-то у нас высокая – метр семьдесят семь. Его голова чуть касалась ее груди. Маленькие светлые глаза, большой приплюснутый нос и огромный на поллица с толстыми губами, особенно верхней, рот. Губы всегда были мокрые от слюней. Мне на него смотреть было тошно. Дина его стала звать холопом, а он услышал и сердито ей заявил: если еще раз назовешь меня холопом, я тебе так нахлопаю, что разобью лицо в кровь и брошу, и запомни, я тебе муж, а не холоп. Этот урок она усвоила и стала звать его по имени. После этого случая я даже зауважал зятя, ведь сам-то так и не смог избавиться от поганой клички. Родила она еще двух девочек, но он и не знал, что не от него: Дина боялась, что дети от мужа уродками будут, потому и погуливала. А любовниками ее два друга были, и Света, внучка моя, похожа на светлого Колю, а младшая Таня – прям в черного Ваню.
Подросли внучки, бабушке Тане уже восемьдесят стукнуло, заболела сильно. Когда перед смертью начинала стонать и от боли кричать, то ее вопли было слышно через три километра. Людям надоело слушать, пришли и говорят мне: она у тебя ведьма, не умрет, пока не поднимешь крышу у дома. Пришлось с соседями балку поднимать. Только приподняли, как она, моя Таня, дух и испустила. Похоронили ее, и сразу тоска по ней у меня прошла. Ни одной слезинки не проронил. Словно и надо мной крышу подняли – легко на душе стало.
Первая внучка уехала в город и через несколько месяцев вышла замуж, но кровь родителей горячая, вот и стала погуливать от мужа, а тот в слезы. А ему его мать и говорит: потерпи сынок, она у нас красивая, всем нравится, нагуляется, тогда и остепенится. Потом родилась у них дочка, а муж все терпит, его же мать души не чает в невестушке. Я только наблюдаю за ними и удивляюсь, как моя покойная женушка преуспела, что и внучек выучила своему мастерству «холопов на привязи держать».
Вторая внучка с одним спит, а с другим в клуб ходит, но все же вышла за того, с кем спала. Изменял он ей, она ему тоже – в итоге разошлись. У них общая дочь, осталась с матерью, но не долго жила в одиночестве моя внучка Света: любовник ради нее свою жену и сына бросил и к ней переехал.
Ну и третья чернявая моя внучка Таня – в честь бабушки ее так назвали, тоже вышла замуж. И как-то раз приходит муж неожиданно домой пораньше и застает жену в своей кровати с другим. Ну, не долго думая, взял он веревку и петлю себе на шею накинул, еле успели снять его. Таня прощенья просила, умоляла не бросать, так что простил он ее. Стали жить дружно и спокойно, но внучка моя шельма, разве ее остановишь? Как гуляла, так и гуляет от него по-хитрому. Вот и правду говорят: яблоко от яблони не далеко падает.
А у меня после смерти жены невесты появились: в старости плохо и скучно жить одному. Дина сама стала мне невесту подыскивать и нашла.
Пришел я к ней в гости, а она сидит и голыми пятками сверкает: носки себе зашить даже не может. Нет уж, у меня была уже такая, хватит: сам все делал, сейчас другую хочу. Повернулся назад да и чаю даже не попил. Дина не довольная была, предлагала другую, еще хуже. Я знаю, почему она мне плохих подсовывала. Это чтоб свою жену ценил и после ее смерти.
Сижу как-то в гостях у дочери и слушаю как ругает она меня и вдруг приезжает из соседнего села Маша, сестра Дининого мужа, а брата нет дома. Ну она подзывает меня и говорит тихонько: поехали, дед, ко мне в гости, я на лошади приехала – отвезу. Что тебе-то здесь скучать? У меня две дочки, с ними посидишь – все разнообразие будет в жизни. Ну я и поехал.
Приехали в то село, а она меня не к себе повела, а в гости к кому-то и говорит, подмигивая: «невесту я тебе нашла». Заходим в дом – чисто, уютно в доме, хозяйка моложе меня и встречает приветливо, улыбаясь. Посмотрел я на нее и взгляд не могу оторвать, сердце сильно заколотилось и меня словно током прошило – даже в молодости такого не испытывал. Вот, думаю, кого мне надо: красивая фигура, что надо, добротная женщина, красивая. И я бросился к ней, не задумываясь над тем, что в дальнейшем произойдет, обнял ее и стал целовать, и она меня тоже, даже не оттолкнула. Очнулся я от голоса Маши: «ну вот и хорошо, будьте счастливы». Я посмотрел в глаза своей новой возлюбленной и спросил:» ты пойдешь за меня замуж?» и она сказала «да». Маша засмеялась и говорит: «ну а теперь познакомьтесь: это Аня, а это Тима.»
Анка, моя долгожданная Анка, сразу мне предложила остаться жить у нее, я, не раздумывая, и остался. Дина была ужасно не довольна.
Мы справили свадьбу и зажили с Анечкой так счастливо, как я себя никогда не чувствовал. Что как вспомню житье с Танькой, сердце начинает щемить, а Анке говорю: «где же ты была раньше, все эти годы, моя половинка, моя красавица, душа моя, счастье мое? И где я сам раньше был, почему не встретились? Ведь у прошлой жены имени своего не помнил, все холоп да холо, а Анка мне говорит: а ты мне не холоп, если ты холоп, тогда и я холопка. Ты мне муж любимый, Тима, Тимошечка.» И утром мне в постель какао горячее подает, а вместо воды – молоко. Подойдет ко мне, веселая, ласковая, статная, хоть ей семьдесят лет, а выглядит на пятьдесят, поцелуемся и в объятья ее приму, и расставаться не хочется. Так везде вместе и ходили не расставаясь: работать вместе, отдыхать вместе. Скотины полный двор, птицы, огород – все успевали сделать: и нацеловаться, и отдохнуть, хотя нам вдвоем работа была в радость, что мы не уставали.
Анка мне сказала:
– Я без мужа осталась рано, молодая была еще. Красивый он был, любили мы друг друга, но детей у нас не было. Хорошо мы жили, все нам завидовали, но вдруг он заболел тяжело и вскоре умер. Долго я горевала, много сватались ко мне, но вижу: все не тот, с которым я могу прекрасно жить, а как увидела тебя, Тима, меня словно током прошило. Вот, думаю, с кем мне жить и предложила тебе остаться. Хорошо, что Маша нас познакомила, мы ей благодарны до конца дней своих. Она нам как дочь стала.
От ее слов я расплакался. Ни Клава, ни даже Надя на нее похожи не были.
А как моя Аннушка сдобные пироги печет! – никто так не умеет и я сам никогда такие вкусные не ел.
Однажды Дина была у нас в гостях и не могла оторваться от сдобы, да так наелась, что рвота открылась.
Сдобные пироги моей Аннушке легко было стряпать: молоко, яйца, сметана, масло – все свое. Тесто печеное во рту таяло. Меду было много: пасечник родственником ей приходился. И мы едим ароматные пироги и глаз друг от друга отвезти не можем.
Аня мне всегда говорит:
– Где ты, Тима, раньше был? Я со своим мужем счастлива была, но с тобой еще лучше.
И я ей говорю то же самое: где ты всю мою жизнь была, почему не со мной? Я огорчен лишь тем, что на Земле жизнь коротка, и где же ты, моя красавица, раньше была и где я раньше был…
Дина злилась на меня и выговаривала: вот за мамой ты так не ухаживал, видно заколдовала сильно она тебя. А я подхожу к своей возлюбленной Анке и начинаю при дочери ее обнимать и целовать, а то на руки возьму и качаю как ребенка, а она меня целует. Дочь моя от злости вся трясется и зеленеет, а потом синеет и краснеет, начинает бубнить проклятия. Анка моя скажет: «ничего не говори, Тима, она погостит и уйдет, а мы останемся, и нам от счастья хочется всегда обниматься и целоваться. Пусть позавидует, не страшно.»
Но жизнь прожили мы вместе не долго. Счастье наше было не вечно. Прожили вместе мы всего шесть лет и покидать этот мир, как бы мне он дорог не был, все равно пришлось. И похоронили меня в одной могиле с Танькой, как она завещала детям. А через год и Аня ушла в мир иной от тоски по мне. Зачахла такой еще молодой, и похоронили ее в одной могиле с ее первым мужем. Почему люди и судьба распорядилась так несправедливо. Мы, едва встретившись, так надолго расстались, даже в общей могиле не лежали вместе…
А Танька перед самой своей смертью сказала:
– Хоть и ухожу раньше, не умрем с тобой в один день, но я тебя и после смерти не отпущу. Если есть другая жизнь, то и там не дам я тебе покоя. Как был ты мой, так моим и останешься.
В моих соседях, в другом подъезде, растут двое, брат и сестра. Старшая Таня, вредный подросток с курносым носом и вечно недовольной мимикой, и кривоногий мальчуган, на шесть лет ее младше. Тимошка. Всегда ходят вместе, он тащит сумки с хлебом из магазина, а сестра поворачивает голову назад и рычит на него: «ну чего ты телишься там взади, холоп бестолковый!»
Это совпадение или проклятие сработало? Возможно ли вообще такое? Тогда, наверно, где-то уже и Аня учится от мамки стряпать вкусные пироги.
БАБКА ВАЛЯ
Бабка Валя, развесив белье на веревку, села на скамейку и стала любоваться им, думая: «Какое у меня чистое белье! А как вспомню маленьких детей и мужа, который бил меня, работу на колхозной ферме, где и не отдыхала. Что ж мне, подохнуть от работы, что ли? Вот теперь благодать: дети выросли, разъехались, и я могу когда захочу поспать, поесть, в гости сходить, и никто мне не указ. Какое все же чистое белье, и похвалиться не грех, да и кому марать? – Я одна. Заезжают дети проведать меня лишь в неделю раз. Привезут гостинца, а кто дает немного денег, скажут: «мамуля здравствуй» и не помнят зла. Например Ванька. Больной уродился: ходить не мог до четырех лет. Сидит бывало в корзине – с фермы в ней картошку утащила, чтоб детей накормить, – и весь своим дерьмом измажется, и накушается, и сытый сидит молчит, таращит свои чайного цвета глазенки. Я с ним и в больницу не обращалась. А зачем, если судьба выжить, то жить будет. Их у меня четыре девки и шесть ребят, двое умерли. Лежали все вместе в больнице, когда заболели желтухой. Да и остальные дети благодарны мне: я их научила самостоятельно принимать решения. Голодные, есть хотите, а работать не хотите: непосильный труд любая работа, тогда вон – соседский огород рядом, сходите и нарвите что нравится. Они так и делали, и не попадались. Мешками яблоки таскали, картошку. Зачем самим сажать мучиться, когда можно украсть. Видно, у нас это в крови. Меня так моя мать, покойница, учила, царствие ей небесное. Нас у нее три сына и две дочери было. Все выжили, в голод в войну не огибли. И дети мои живучие. Только вот Юрке не повезло: пьяный всегда полезет воровать, и всегда попадет, и все ему по крупному своровать хочется – вот жадность да водка подводят. А так он у меня славный: накопает картошки у соседки, моркови нарвет, травки у нее, приправки, и приготовит покушать, и кличет меня: «мамуля, иди кушать, я приготовил». И вкусн-то как сготовит, аж пальчики оближешь.
А меня гордость распирает: дети на своих машинах приезжают на свои дачи по близости. Сами вышли родм из деревни и в деревнях понастроили домом, правда автомобили дешевые у них. Зато свои, и бог с ними. Девчонки меня ругают часто: «Зачем Юрке в тюрьму деньги посылаешь? Пенсии самой мало, приходится нам тебе каждый месяц по сто рублей давать. Вот перестанем давать, тогда будешь знать.» Они ведь не знают, что сын меня пьяный ругает: «Почему ты, мамуля, не кормила меня, а заставляла воровать, и не научила как правильно, чтобы не попадаться в руки правосудию.» Еще у меня другой сын, Толька, не путевый. В отца пошел: пьет и жену бьет. Первая терпела-терела, да не выдержала: с ребенком сбежала и уехала к матери, дальнейшая судьба их нам не известна. А вот второй жене все лицо испортил. Была симпатичная баба, а теперь не узнать: изуродовал ее так, что даже продавцом не берут работать: кто же подойдет покупать у такой, если вид бомжихи. Да, впрочем, они и есть без постоянного места жительства. Пьяные были и подожгли дом. Хорошо, что сами живы.
А вот остальным детям здорово повезло: у троих квартира в Москве, у других дома в деревне рядом. Ах, забыла, Ванька-то мой уже женился и живут в Курске, и поступил учиться на юриста. Говорит как-то мне: «Меня считают дураком, а я хочу всем нос утереть», и ведь утирает. Теперь уважать его стали. Слабенький был по здоровью, в армию не взяли: почки больные и мочевой пузырь. Я мучилась с ним: каждый день приходилось стирать постельное белье, не положишь ведь его на клеенку спать. С женой как он сейчас живет – не спрашиваю, боюсь обидеть. Говорит хорошо, а мне радость: с меня забота с плеч. Надеюсь вылечил почки и не ссыться больше. Ох…»
Гордость распирает ей не только душу, но и грудь. Бабка Валя закашлялась то ли от вдохнувшего холодного декабрьского воздуха, то ли от болезни, которую называет хроническим заболеванием бронхов. Идет в небольшой дом, старенький как и она. Ей семьдесят, но она хочет выглядеть моложе и одевает красивый с яркими цветами халат. Летом вечно нижние пуговицы не застегнутые и ветер, развевая подол, обнажает ее еше довольно упругие полные ноги выше колен. А через забор выглядывает сосед, пятидесятилетний дачник – майор на пенсии, и кричит ей: «Здравствуй, дорогая соседка!» А я наблюдаю за ними и думаю, неужели и ему, как и нам, она дорого обходится? А соседка несет ему уже куриные яйца, приготовленные заранее. Он их берет, благодарит за угощение и они долго болтают о пустом, потом расходятся. А бывает кофе к ней пить ходит с яйцами или с пряниками. Соблазняет его, что ли? Жена-то у него так в Москве и живет с сыном, на дачу редко приезжает. Вот, наверно, заскучал мужик и на Вальку и повелся.
Во дворе залаял пес – смесь дворняги с овчаркой. Бабка вышла и заорала:
– Мухтар, ты что разлаялся, это ведь бабушка идет! – а бабушка та – ее подруга-ровесница. Но пес продолжает лаять, надрывается и рвется вперед, норовит укусить.
Бабка Валька вновь прикрикнула на собаку и, отворив дверь, пригласила бабку Соню войти в дом. Та поздоровалась и протянула небольшой сверток, завернутый в белую ткань.
– Я вот тебе гостинец принесла: только сейчас испекла, хворост называется.
Хозяйка с расростертыми объятиями впускает подругу:
– Ну заходи, я сейчас чаю поставлю греть, – двигает ей табурет, гостья садится за стол и разворачивает принесенное лакомство.
– Как ты его стряпала? – спрашивает бабка Валька.
Бабка Сонька отвечает с важным видом и начинает, как учитель, объяснять по порядку, дережируя рукой:
– Беру куриные яйца, муку, делаю тесто и раскатываю в тонкий блин, затем сворачиваю в трубочку, а левой рукой держу за один конец трубочки, а правой ножом режу как лапшу тонкими лентами и ложу в кипящее растительное масло, подрумянив их, вынимаю на тарелку, и вот к чаю угощение.
Баба Валя уже разливает чай по чашкам и подруга начинает втягивать со свистом горячий байховый напиток с песком. На столе лежат конфеты и в банке стеклянной сахарный песок. Мед на стол гостям не ставит – дети ей для лечения привозят, но почему-то он не помогает. Кашель мучает ее постоянно.
Пока гостья пьет чай, хозяйка начинает вспоминать свое прошлое. Воспоминания одно за другим нахлестывают ее и она забывает пить чай. Он дымится и медленно отстывает. Баба Валя смотрит на подругу и радуется: не зря она за глаза называет ее бабушкой. Дружба у них длится два года, но за это время цветущая Соня превратилась в старуху. Лицо ее избороздили глубокие морщины, а у бабушки Вали только лишь у глаз мелкие, словно это от того, что много улыбается. Слегка злорадствует Валя: «То-то же, не будешь хвалиться, что вас с дочерью все путают.»
Рассказ Валька начинает с далекого детства, но прерывает: не хочется вспоминать годы войны, хотя их семья от голода не страдала. Мать работала в пекарне и любовник был управляющий, а по какой причине он не на фронте – никто не знал. После войны отец не скоро вернулся. Мать думала, что он женился и где-то там остался, потомучто на него похоронка не приходила. Отец неожиданно появился в пятьдесят первом году, ничего не объяснив, а через год родилась последняя дочь – самая красивая в семье, кареглазая Люба, но баба Валька не любит говорить про это, снова расхваливает себя: «Какая я была красивая!» – говорит и глаза ее устремляются вдаль, со стороны наблюдает за прожитой жизнью и продолжает рассказ:
«Много парней за мной бегали, но я выбрала Витьку гармониста из соседней деревни. Он как заиграет, так вся молодежь сбегается, начинают с частушками плясать. Я одна не пела и не плясала. Не хотела, да и не умела. Одна красивая деваха уж много около него вертелась, а сколько частушек знала! – возможно на ходу их сама сочиняла. Запоет и глазки строит, улыбается, а у меня сердце от ревности разрывается. А та начинает петь, да и притоптывает каблучками: «Гармонист, гармонист – тоненькая шейка. Развернусь – по харе дам. Играй хорошенько.» Его гармонь выговаривает слова и после проигрыша деваха другую частушку уже поет: «Гармонист, не гляди глазами вниз, гляди прямо на меня: завлекать буду тебя.» А я стою в стороне и чуть не плачу. Витька посмотрит на меня, улыбаясь, подмигнет, а плясунья свое продолжает: «Гармонист, у тебя на гармошке золотые планки. Не гуляй с моей подругой, такой хулиганкой.» Все засмеются, а я опущу голову вниз и думаю: «Все равно все сделаю – мой будешью.» А частушка уж другая режет мне слух: «Гармониста я любила, гармониста тешила. Сама гармошку на плечо гармонисту вешала.» Да еще подойдет к нему и поправит ремень. Все смеются, только мне не весело. Гармонист намеревается встать и идти меня провожать, а плясунья нервничает и начинает петь: «Я б тебе, милый гармонист, много частушек пела, да уж мне домой пора: ночь мне надоела.» И хватает его за руку, а я за другую. И он все же выбирает меня. Я, как сейчас помню, привожу его к себе. У нас мать с отцом спят, спит и младшая сестра, а три брата еще гуляют. Подаю ему чаю, он выпивает, целует меня и отправляется в свою деревню. Он живет с теткой Марусей. У нее нет детей и она с десяти лет воспитывала племянника. Витькина мать вышла замуж за старика – у того квартира в Москве была. Нашла его ей старшая сестра Груня, жившая по близости с мужем и сыном. Уговор был такой: «Ты, Дуня, выходи за старика, а когда он умрет – твоя квартира будет. А там и мой сын подрастет. Ты уже будешь старой и поженитесь фиктивным браком с ним, вот и твой племянник будет иметь свою квартиру. Наша его детям достанется, а твоя квартира – ему.» Так и порешили. Как-то так и вышло, что бросила она сына Витьку на бездетную Маруську. И забыла про него.
Рассказывала баба Валя о многом, но вот главного не сказала: как она смогла некрасивая такая, неприглядная, захмутать гармониста – завидного жениха на деревне, которого красивые девушки любили, – в свои сети. Не стала Соньке рассказывать. Только задумалась, всоминая как было. Мать ее учила, что и как делать надо, а в последствии она уже учила своих детей.
Молодой она была маленькой, худенькой, невзрачной. На нее и внимание-то никто не обращал, а Валя порвала у отца нижнии понталоны. Отец с матерью их потом искали, да не нашли. Связала из них веревку из семи узлов и под каждым произносила «Витя мой». Закопала под шиповник и стала ждать результата. А когда он в первый раз выпил чаю, настоянного из плодов того шиповника, то потом тосковать стал по Вале и женился на ней. Привел ее в теткин дом. А тетка вскоре и умерла, и вся семья Валина переехала в этот дом из своего развалившегося. Валя с Витей же на целину в Казахстан подались на заработки. Не говорила баба Валя даже подругам, как над каждым блюдом ей приходилось колдовать и приговаривать: «Витька гармонист, будь со мной речист. Называй Валюшкою, приласкай и обогрей, свою душу чарочкою согрей. А я туда уж не замедлю зелья капну, положу и потом ты пей. После горя будет радость, и все будет хорошо. Сама зелье приготовлю, ярко-красное на цвет: у меня его так много, что хватит на весь свет. Я по капле буду капать в пищу и питье. Будешь шелковый, поверь мне, и нежен как цветок. Буду я казаться милой – лучше не сыскать. Пей для радости отраву, а я буду колдовать.»
Много они изъездили по стране в поисках легкой жизни, но везде надо работать. И она работала: на ферме выращивала телят, а он – трактористом. Много деревень повидали и наконец остановились в большой деревне близ районного города Петушки, и уж поселились здесь окончательно. Тут она родила еще троих и стало десять детей.
Я видела сон, будто в прошлой жизни она была кошкой, а еще раньше – собакой. Вот почему так много нарожала, потомучто у нее от кошки остался рефлекс. Но это лишь сон, а в жизни она просто беременела и рожала, а муж пил водку и играл на гармони, и бил каждый день жену, плача и приговаривая: «Расколдуй меня, расколдуй! Ненавижу тебя. Когда вижу, то хочется тебя убить, а когда тебя нет со мной – тоска меня съедает по тебе, хоть умирай. Измучила ты меня, расколдуй же!» И начинает снова ее лупить, пинать ногами, если она упадет. И только соседи слышат: «Ненавижу тебя! Расколдуй! В тебе ведь ничего хорошего нет, а без тебя задыхаюсь. А как вижу – ненавижу, так бы и убил.» Но никто не вмешивался. Валька плачет, дети плачут, а он еше больше распаляется. Иногда соседка не выдержит и прибежит разнимать: «Не бей, – говорит, – пожалей детей», а он заплачет и одно твердит: «Ведьма она проклятущая, заколдовала она меня. А какие у меня невесты и любовницы были – не чета ей. Хотел ее бросить, да не могу – тоска смертная гложет.» За голову схватится и ревет сидит. И все ревут. Соседка головой окачает, да и домой вернется. А однажды не вытерпил гармонист, словно красного зелья перепил: в голову кровь и ударила. Нашли его повешенным на толстой-претолстой веревке в сарае. Отмучился. А гармонь так и лежит в углу пылиться.
Дети выросли. Баба Дуня, мать Вити, после смерти сына, всомнила о кровных узах и устроила двух внучек в училище в Москве, затем они вышли замуж в столице и получили квартиры, работая бригадиршми на стройке. Дуня в свое время, как и договаривалась, вышла фиктивно замуж за племянника и умерла. Племянник, он же ее муж, приехал к родственникм в деревню и попросил помочь похоронить Дуню, но ее внуки и сноха забыли о том, как она внучек в столице устроила, и прогнала незваного гостя со словами: тебе она квартиру подарила, вот сам и хорони. И не помянули бабку добрым словом.
Вот как-то муж второй дочери Лены говорит соседке по даче: «Помогите мне, жена в больнице лежит, а я с любовницей хотел бы остаться, жену бросить. Да не могу: когда ее вижу – убить хочется, а когда ее нет – тоскую по ней.» Соседка ему и отвечает:
– Это к колдунам обращайся, а я не могу тебе в твоем деле помочь.
Плохо мужичку приходится: и любовницу любит, и тоска по жене свободы не дает. Прям как когда-то у Вали с Витей было. Все повторяется. Но и это еще не все. Младшая Люба вышла замуж в районном центре. Все вроде хорошо идет. Жаловаться не на что: муж работает в милиции и зарлатой не обижен, сама Люба поваром в больнице трудиться: в доме всегда холодильник вкуснотой дефицитной завален. Но жизнь такая штука: никому поблажек не дает.
Вот как-то раз приезжает муж за женой, а работники столовой и говорят, а сами смеются:
– Вон, твою врач в кабинете обследует. Болезни ищет. Закрылись там на ключ. Он повернулся и уехал домой. Только оставил записку: «Не хочу вам мешать. Люблю тебя, Любушка, и сына нашего.» – и повесился.
– Схоронили его, да поплакали: хороший был, красивый да работящий. Только вот что-то сердце отказало, – сказала баба Валя и утерла щеку рукавом, делая вид, что Сонька не знает, как умер зять. – Автомобиль новенький остался, не продавать же. Вот научилась Любаша моя водить машину, права купила и теперь мужа себе нового ищет.
И тут зелье красного цвета службу сослужило или нижнее белье чье-то закопанное.
А баба Валя живет себе припеваючи: сладко пьет, вкусно ест, да только сосуды свои кровяные засорила и кашель мучил. Задыхалась от него она и кровяных телец было столь много в сосудах, что засоренные артерии не смогли справиться с потоком крови и подпустить к сердцу свежую кровь – парализовало ее, когда, проводив подругу, подошла успокоить собаку и упала возле пса. Пес выл возле нее и лизал ей лицо, но баба Валя уже была где-то далеко, в другом потустороннем мире. Возможно это ее гармонист Витька увел домой, как и в том далеком прошлом.
ДАР ВАКХА.
Часто вспоминаю маленькую деревеньку своего детства. Когда я была дитем, она казалась огромным миром, где мне всего хватало и я все любила. Она называлась поселком Гулюши в Татарии. Наверно и сейчас так же ее кличут.
Семья у нас была большая: папа, мама и нас девять детей. Я последняя. Папа Алексей работал скотником, подвозил корма скотине зимой, а летом пас на лошади коров. И я часто просилась с ним покататься. И он тешил нас своим удальством: как хлыстнет по воздуху огромным кнутом, по округе словно гром грянет – восторг. Мама же, Аня, работала ветврачом, но я к ней не ходила: так неприятно пахло лекарствами. Хозяйства своего мы не вели, но голодными никогда не были. В совхозе резали скотину и нам всегда отдавали головы и ноги. Мама варила холодец и щи, от которых у нас аж за ушами трещало, и мы надувались как шарики – вот до чего невозможно было оторваться от них. А на огороде только картошку сажали. Бывало выдем всей оравой и управимся – глазом не моргнешь.
– Ой, смотрите, Марулины, рабочий отряд на поле вышел! – смеялись соседи. Завидовали нашей сплоченности.
А мы и правда никогда не ссорились.
Нам половина деревни жалеючи носили кто мяса, кто овощей. И зимой и летом. А когда резали своих свиней, телят, овец, то почти весь ливер и конечности отдавали маме. Зато она бесплатно лечила их скотину. Но добрые люди все равно часто совали ей деньги: на, у тебя детей много, поднимай.
Мы же девятеро, ради озорства и от скуки лазили по чужим огородам, рвали яблоки, обдирали сливы. Родители не знали об этом, а нас никто из хозяев не видел. Интуиция нас не подводила.
У отца родители рано покинули этот свет, а у мамы оставались отец и мачеха. Дед мой женился вторично, когда у моей мамы уже было пятеро детей. Мачеха многому научила мою маму, хорошо к ней относилась, но я ее совсем не помню: едва мне стукнуло девять лет и эта бабушка ушла от нас. Дед Кирилл переехал к нам. Я его просто обожала. Для меня он был самый славный дедушка в мире. Он сам мастерил музыкальные инструменты, прекрасно играл на многих из них. И из всех внуков избрал меня своей любимицей.
– Ты избранная, – как-то молвил, погладив меня по голове.
– Кем? – спросила я.
А он ответил:
– Богом, который властвует над веселием и вином. Вакх, – и еще добавил: – Девочка моя, ты очень красивая растешь. Вакх избрал тебя своей земной невестой. Он сам подберет тебе жениха, когда вырастешь.
Меня разобрало любопытство узнать побольше, но дед ласково отмахнулся и сказал: «Вырасти сначала». И показал книгу:
– Она тебе поможет. Я ведь не возьму ее в могилу. Оставлю книгу твоей матери и тебе. Я ее называю Библией. Она досталась мне от отца и передавалась из рода в род. Все берегли ее и скрывали ото всех, иначе бы нас как колдунов закидали камнями и насадили на вилы. Разные бывают библии, от разных богов. Моя от бога Вакха.
До этого я часто видела ее у него. В черном переплете, с золотыми буквами. И на таких ремешках, чтобы закрывать на замок. Дед ее часто читал и мама тоже. Нам очень везло. Возможно из-за этой черной книги нам все помогали, хорошо к нам относились. Никто и не помысливал причинить вред.
Дед Кирилл привез с собой балалайку, скрипку, контрабас. Гитару он делал уже при мне. Долго выбирал в лесу дерево, точил, строгал, пилил, что-то нашептывал. Я его не спрашивала, а он не говорил, какое дерево использовал, что шептал, почему.
Однажды дедушка привлек меня, ласково погладил по голове и молвил:
– Вот Наташенька, пришла пора. Все знания, которыми наделил меня мой бог, я отдаю тебе. Разве только инструменты не будешь делать, да тебе это и не нужно. На этих инструментах ты будешь играть и станешь знаменитой чуть не на весь мир. Так будешь играть, что люди будут заслушиваться твоей игрой, плакать, смеяться, радоваться, веселиться. А ты не должна допускать чужих рук до моих инструментов. Ты их не бери с собой по гастролям. Оставляй дома. Они твой талисман. Ты и на чужих инструментах на любых, каких захочешь, будешь вертуозная, даже если первый раз их видишь. Так повелел Вакх. Я благословляю тебя на успех. А теперь возьми поиграй, – и подает мне маленькое пластмассовое сердечко. – На, не хрупкими же пальчиками по струнам будешь скрябать.
Я ударила медиатром по струнам. И что-то со мной случилось, как током прошило. Я не знала как, не знала что, но просто делала, будто через меня кто-то другой играл. Мне было хорошо и ни к чему было знать, от чего это так. Я словно разговаривала со струнами и говорила «играй» и музыка сама лилась, а я лишь легко дотрагивалась до инструментов.
Дед Кирилл был доволен мной. Захлопал в ладони, которые напоминали мне две темные разрисованные старой краской дощечки.
Я очень много времени проводила с дедушкой. Он рассказывал сказки, небылицы. О себе, как он был маленький и к нему явился бог. Веселый, небольшого роста, с пузиком и весь сиял смешным разноцветным светом. А лицо непонятно, молодое, старое ли. В левой руке бог держал черную книгу и говорил: «Это твоя главная грамота. В ней все, что тебе нужно для жизни». А в правой руке звенящий бубен. Он завещал беречь родовую книгу и искать в ней советы. Если нужно узнать будущее, дед открывал наугад страницу и красные строки вспыхивали меж черных шрифтов. Если кто-то чужой случайно открывал эту книгу, то буквы словно оживали и огромными букашками скакали и прыгали, а человек думал, что в глазах рябит. А то текст и вообще становился сплошным и будто на чужом языке написанный.
Один раз видел бога своего дед Кирилл, но это изменило его жизнь. Он ведь рос непослушным, драчливым и ему могла и не перейти по наследству волшебная книга. И жизнь прожить он мог плохо и неправильно. Дед говорил, что после этого он никогда не знал ни печали, ни горестей. У него было море поклонниц, деньги как с неба сыпались, его и войны не тронули, и власти не обижали.
Дед мастерил музыкальные инструменты и продавал их. Пел песни, сочинял музыку и где бы не появлялся, всегда был в почете.
Но не долго дедушка тешил меня своей компанией. Через два года, как переехал, тоже отдал богу душу. Мы сильно горевали по его кончине. Когда несли гроб с телом, мне вдруг страстно захотелось играть на скрипке и я запиликала. Так желал дед и так пела скрипка. Даже посторонние люди, встречавшиеся на пути, останавливались и вытирали непрошенные слезы. Скрипка словно выдавливала их из глаз. И вот последняя горсть земли кинута на свежий бугорок. Дед безвозвратно далеко. На обратном пути я выхватила гитару и забренчала веселую мелодию. Я ревела, а голос мой дрожал. Но песня была веселая и счастливая. Люди на меня зашикали:
– Наташка, перестань играть. Разве так можно? На похоронах плясовую.
Но я продолжала играть, напевая слова: «Так повелел мой дед, я исполняю его волю…» Кто-то сказал, что девочка тронулась умом с горя. От меня отстали. Я впервые играла эту мелодию. Снова я не знала откуда она взялась и кто ее автор. Может быть я даже не касалась струн пальцами. Дедушка витал где-то рядом. Может вселился в гитару и издавал прекрасные звуки. Но я его чувствовала рядом.
С той поры мне его очень не хватало. Я скучала. Хорошо, что рядом с нами жила одна семья. И в ней рос мой ровесник, в играх с которым я забывала об утрате.
Марьям, его мать, осталась вдовой с тремя малышами на руках. Работая на птичнике, познакомилась с Альгамом, который как-то привез корм курам. Ему двадцать пять. Ей тридцать. Глянули друг на друга и больше с той поры не раставались. Мать и сестры Альгама чуть не волосы на себе рвали: сильно воспротивились, ведь сын и брат в их глазах оставался нетронутым святым ребенком. А тут еще баба с тремя детьми. Не иначе заколдовала, охомутала парня, опоила зельем. Так судачили люди, но Альгам не слушал пересуды. Стал жить с Марьямкой и дети его полюбили, стали звать отцом. Появились еще два сына. Последний и был мой друг Камиль. Нас тянуло друг к другу. Нам было хорошо. Нас даже дразнили жених и невеста.
Время шло. После смерти дедушки родители решили уехать отсюда. На другое поселение близ Арзамаса. Тоже работать в совхозе. Но там для совхозников строились кирпичные дома со всеми удобствами: газом, паровым отоплением. Из крана даже текла вода и не надо было с коромыслом ходить в колодец. Да и что греха таить, отхожее место не надо искать за сараем и морозить ягодицы. А водонапорная башня, высившаяся в конце пока единственной нашей прямой улицы казалась мне таинственной башней с заточенной там принцессой.
Нам дали просторный светлый дом. Мы несказанно радовались новоселью. У нас даже для девочек и мальчиков отдельные комнаты появились.
Поселок наш высился на крутом холме и мы любили с гиком сбегать с него. Все дома красивые, с большими садами. Фруктовые деревья, кусты обильно плодили каждый год. Чернозем давал богатый урожай. Мы как в рай попали. Например, одна картофелина была такой крупной, что могла весить аж три килограмма, а лук можно сравнить с большим мужским кулаком. И еще здесь росло невысокое диковинное дерево, колючее, усеянное серыми мохнатыми плодами. Настолько плодовитое, что кажется полностью серым и без листьев. Люди по-разному его называли. Кто серушка, кто сливянка войлочная. Мы очищали мохнатую шкурку и сладкая розоватая мякоть таяла во рту. А язык хочет еще и еще и не может насытиться. Одна загвоздка, не всем нравится сердцевина плода. Это волокнистый серый как мышь комочек, в котором скопились несколько семян, похожие на виноградные. Только покрупнее. Если сердцевину разжуешь, то вкус ореха напоминает. Дети очень любят эту мышку. Только потом за животы хватаются и бегут к матерям делать клизмы. Старожилы не помнят откуда появилось такое деревце и почему в других местах его нет. Видные ученые-ботаники брали саженцы, семяна, но саженцы в другом месте погибали, а семяна не всходили. А странное дерево по весне распространяло такой дурманящий запах, что ничего другого больше не чувствуешь и ходишь счастливый и пьяный. В нашем поселке каждый сажал себе такое деревце как талисман.
Внизу улицы в самом саду среди одних этих мышиных деревьев красовалось каменное здание нашего клуба. По вечерам там собирались в зарослях на лавочках парни и девчата. Шутили, пели песни и слушали как протекает неподалеку маленькая речушка. Настоящее раздолье для гусей, уток и малышни.
Я быстро прижилась здесь. Ребята называли меня по-разному. Кто Натка, кто Наташка, кто просто Наташа, но для всех я была – великий музыкант. Каждый вечер молодежь приходила гурьбой к моим окнам и вызывала меня поиграть на гитаре и на скрипке. Каждый вечер я брала разные инструменты. Возьмешь балалайку и тут же пародируешь животных, птиц. Все вокруг смеются, от хохота скрючиваются. И мне радостно. Я просто сияла от счастья, что я и моя музыка нужны людям. По окрестным клубам разъезжать стала, приглашали на свадьбы. Обо мне несколько раз писали в газетах. Талант, самородок. А я с удовольствием исполняла всем свои песни. Сама сочиняла музыку и слова. А бывает на концерте выйду на сцену, вспомню деда и хватаюсь за скрипку, что все зрители как один плачут. А мне удивительно, как мой дед мог наделить меня и инструменты таким волшебством.
Однажды я выехала в Арзамас с концертом и мне после выступления подарили очень дорогую шубу с блестящим черным мехом. Торжественно накинули ее мне на плечи и все зааплодировали. Папа встал с первого ряда и поднялся ко мне на сцену, чтобы взять подарок. Снимая с плеч, выругался: «В жопу мать! Какая тяжелая!»
С первых рядов послышались распросы у моей мамы: «Что, что он сказал?» Мама чуть покраснела.
– Это он русскую молитву сказал.
Она ведь не могла ославить мужа, что он такой матершинник и грубиян.
Принес папа шубу в машину, пока меня ждали. Вахтер тут же свистнул в свисток и мигом явились два милиционера, охранять мою шубу. А сколько мне премий давали, цветами осыпали с головы до ног. Столичными конфетами заваливали. И всегда я деда вспоминала. Благодарила. Да и как не вспомнить. Его черная книга осчастливила не только меня, но и моих братьев и сестер. И каждый раз на приглашение учиться красными буквами оповещала: «В училище не ездий учиться музыке, и тем более в Москву.»
А я и родителей бросать не хотела. У меня и здесь славы и поклонников хватало. От парней отбоя не было. Но книга не велела никого выбирать из них, называла их бродягами и разбойниками. И как-то обмолвилась: «Когда поедешь на родину луком торговать на машине с сестрой и братом, там суженого и сыщешь.»
Так оно и вышло. Мне девятнадцать лет стукнуло. Мама решила отправить нас в село Никольское, что рядом с Гулюшами. И как раз на грузовой машине лук продавать. По осени за хорошую работу в совхозе нас троих – меня, брата и сестру- кроме денег наградили еще и луком. И получилось этого луку целый кузов. Самим нам его не съесть. А деньги всегда нелишние. Вот и направились мы на Родину. За одно и дедову могилу навестить. Едва мы только показались на дороге, как у нас по дорогой цене весь лук раскупили, да еще заказывали.
В тот же вечер подошел ко мне друг детства Камиль. Красивый вырос, статный. Широк в плечах. Я его и не узнала. А он меня почему-то сразу признал. Слово за слово и уже договорились встретиться у нас под Арзамасом через неделю. Он без опоздания приехал в назначенное время. Так и остался. Так и поженились. Мне на него книга прямо и указала.
«Это он» – так началась моя семейная счастливая жизнь.
У нас родились четыре девочки и четыре мальчика. Дочери на мужа похожи. Все черноглазые и смуглые татарочки. А сыновья в меня. Только последний сынишка Кирюша вылитый дед. И губки даже пухлые бантиком. Небольшой красивый носик, широкие глаза. И даже в его повадках было что-то дедово. И в голосе звучали знакомые нотки.
Но все еще были у меня особые три поклонника. Я уж многодетной матерью стала, а они по мне сохли. Не женились. Под окнами торчали. Ни один концерт не пропускали. Запили. Отъявленными известными дебоширами заделались. А когда я за Камилюшку моего вышла, они чуть в петлю не полезли.
Но муж мой никогда не ревновал меня, потому что знал, что я всегда останусь ему верна. Единственное только было странно в наших отношениях, да это и изменой-то не назовешь, это мои странные сны. Деда мне говорил: «Ты будешь земной невестой бога Вакха». Бога своего я никогда не видела, но во сне четыре раза была близка с неким мужчиной. Видеть его не видела, а вот тело его и дыхание совершенно реально ощущала.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/galina-dolbenko/zhili-byli-v-odnoy-derevne-sbornik-rasskazov-36970956/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Галина Долбенко
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 26.04.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Все мы родом из деревни. Всю Россию можно описать как большую просторную избу, стоящую на опушке леса, и населяют эту избу то домовые, то кот ученый. Где-то пекутся вкусные уютные пироги с капустой, кто-то сопит в углу на палатях, почесывая затылок, кто-то мотыжит картошку, кто-то рубит дрова или таскает воду, а где-то бабушка в цветастом платке рассказывает сопливым внучатам сказки. А в это время на завалинке соседи лузгают семечки и слушают песни про калину, про любовь, про Ивана да Марью…