Главная страница | Современные любовные романы | Палач, скрипачка и дракон

Палач, скрипачка и дракон
Василий Криптонов
По закону скрипачка Энрика должна выйти замуж до Нового года. Однако девушку подставил жених, и теперь ей грозит казнь. Энрика обращается к ученику колдуна, и тот переносит ее на другой край Земли, туда, где год еще не закончился. У Энрики меньше двенадцати часов, чтобы найти мужа и избежать казни. Но палач отправляется за ней – в город, откуда его однажды изгнали. В город, над которым нависла тень дракона, каждый год требующего новую жертву. Чтобы выжить, палач и скрипачка должны объединиться.

Палач, скрипачка и дракон

Василий Криптонов

Дизайнер обложки Ася Криптонова

© Василий Криптонов, 2024
© Ася Криптонова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-4490-3452-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1
– Я не люблю тебя!
Энрика Маззарини вздрогнула, подняла взгляд от вязания и уставилась в глаза своему отражению напротив. Это вот она произнесла? Так жестоко и безжалостно? Быть не может!
– Нет, – подумав, сказала Энрика. – Надо что-нибудь помягче. Например, так: «Я люблю тебя, но…» Ой, это уже вообще какой-то кошмар!
Она задула ставшую ненужной свечу – в комнату уже проникало достаточно света через высокое окно – и на минуту выбросила из головы все лишнее, заканчивая вязание. Алый шарфик вышел довольно милым. Полюбовавшись, Энрика свернула его и положила на стол, заваленный нотными листами. Не успела убрать вчера, сегодня опять не до того будет. Вот и в новый год – все с тем же беспорядком, что обычно. За одним лишь исключением.
Энрика подошла к окну, глядя туда, где возвышается шпиль церкви Дио. Хотела привычно скорчить рожу и погрозить кулаком, но так и замерла, глазам не веря. Церковь запорошило снегом. Снег пушистыми коврами устилает крыши домов, дворы и мостовые. Столбики забора перед домом напротив увенчаны белыми шапками. Солнце поднимается, и снежинки, будто серебряные, начинают блестеть.
А ведь вчера кругом серела стылая грязь. Может ли быть так, что мир за одну лишь ночь изменился до неузнаваемости?
Открыв окошко, Энрика вдохнула морозный воздух, уже полнящийся ароматом праздника – даже хвойный запах долетает от лесочка – и зачерпнула с подоконника пригоршню снега. Чистый и холодный.
Скрипнула дверь за спиной. Энрика обернулась.
– Мама, смотри, снег!
– С днем рождения, Рика!
Два голоса прозвучали одновременно. Девушка и женщина, которые выглядели бы почти одинаково, если бы не разница в возрасте – обе высокие и темноволосые, стройные и черноглазые – улыбнулись друг другу, и Энрика подняла перед собой пригоршню снега, а Агата Маззарини – смычок.
Рука Энрики дрогнула, снег шлепнулся на ковер, но никто этого не заметил. Энрика шагнула вперед, протянула руки, но тут же, спохватившись, вытерла их о первую попавшуюся тряпицу – красный шарфик, только что с таким тщанием связанный.
– Что это? – прошептала Энрика, приняв из рук матери смычок.
Белый волос, колодка из слоновой кости с золотом… Сердце заколотилось. Чего ждать? Счастья или трагедии? Прежде чем в дверях показался отец с новеньким черным кофром, Энрика поняла: неоткуда явиться счастью.
– Лучано Альбертацци отменил заказ? – вздохнула Энрика.
Отец – преждевременно поседевший мужчина с добрыми и чуть хитрыми глазами – уселся на заправленную кровать Энрики.
– В любой другой день я бы сказал – «да». Но сегодня скажу иначе: ты выбрала свой путь давным-давно, и я слишком хорошо тебя знаю, чтобы допустить, будто ты с него сойдешь. За право идти этой дорогой придется сражаться. А у каждого воина должно быть оружие. – Герландо Маззарини отщелкнул застежки и открыл кофр. – Вот твое оружие, Энрика. И, поверь, это – не просто лучшее мое творение. Это – совершенство.
Энрика приблизилась к кровати, наклонилась над кофром, рассматривая блестящую лакированной древесиной скрипку. Безупречно симметричные эфы вдруг исказились, превратились в бесформенные провалы, и Энрика поспешила осушить слезы все тем же шарфом.
– Не надо! – Мама приобняла дочку за плечи. – Не смей рыдать в свой день рождения, Рика. Уже завтра все у нас будет прекрасно. Правда ведь?
Кивнула, не в силах сказать ни слова. Обняла мать, затем – отца и опять замерла, рассматривая притаившееся в кофре волшебство.
– Он отменил заказ, когда я только получил материалы, – спокойно говорит отец, стоя рядом. – Так что я не думал о нем, пока работал. Я думал о тебе и старался успеть. Она твоя, Энрика. Давай, подари миру немножко музыки!
Улыбка, сперва горькая, но тут же – озорная, осветила лицо девушки.
– Сегодня ведь – конец поста, правильно?
Мать и отец молча склонили головы.
***
Каждая ступенька поскрипывает по-особому. В те дни, когда еще музыка переполняла мир, Энрика поспорила с отцом, что узнает любую из пятнадцати по звуку. Она сидела, отвернувшись, с завязанными глазами, в музыкальном классе, а он наступал тихонько на ступеньки, прыгал на них, топал ногой. «Пятая! – кричала Энрика, уловив только ей заметное различие. – Седьмая! Первая и третья одновременно, не обманешь!»
Она ни разу не ошиблась, даже не задумалась. Не было в мире двух одинаковых звуков, и каждый из них Энрика считала своим другом. Сейчас, сбегая на первый этаж, она заставила лестницу разразиться неудержимым аллегро. Лестница – единственный музыкальный инструмент, на котором она могла «играть» последние три месяца строгого поста, больше напоминавшего траур. Но теперь, наконец, все изменится.
На всякий случай Энрика толкнула дверь в классную комнату. Пусто. Сквозь закрытые ставни проникают тонкие лучики, в которых вальсируют пылинки. Никто не ждал окончания поста, как Энрика. Никто не хотел поскорее коснуться клавиш фортепиано, провести смычком по струнам.
«Захотят! – твердо сказала себе Энрика. – Обязательно захотят!»
Потянулась было за шалью, но махнула рукой. Музыка согреет!
Дверь, открываясь, очистила от снега полукруг на крыльце. Энрика встала на подмерзшие доски, снова глубоко вдохнула морозный воздух и вскинула скрипку. Свое единственное оружие, но зато – самое лучшее.
Смычок коснулся струны, и первый звук, тоскливый и протяжный, разнесся над пустующей пока улицей. Захлопали крылья – с крыши дома напротив снялись несколько ворон и полетели в сторону церкви, будто спеша наябедничать. А вслед им понеслась стремительная и радостная мелодия, каждая нотка в которой кричала: «Я жива!»
Мгновение – чтобы вспомнить ощущение инструмента. Еще миг – привыкнуть к новой скрипке, своенравной и непокладистой. А потом – все исчезло. И скрипка, и смычок, и пальцы, скользящие по струнам, и снег, и холод, и улица, на которую постепенно выходят заинтересованные люди. Энрика растворилась в музыке, позволила ей вырваться из самого сердца и затопить мир. Позабылось все то, из-за чего во всю ночь не сомкнула глаз: и пустующий месяцами музыкальный класс, и получившие расчет работники отцовской мастерской, и огромные долги, и вкрадчивые намеки Фабиано Моттолы, что надо бы освободить дом, за который семья Маззарини больше не может платить в городскую казну.
Музыка унесла и страхи, и сомнения, и оторопь перед тем, что сегодня должно произойти. Новогоднее чудо – Энрика перестанет быть Маззарини, покинет семью, чтобы спасти ее от краха. Целая жизнь закончится сегодня, а завтра – завтра начнется новая.
Но сейчас Энрика не думала о прошлом, настоящем и будущем. Сейчас жила только музыка – пронзительная, быстрая, безумная и веселая, разбивающая надоевшую тишину, заставляющая каждую снежинку звенеть в резонанс, ветер – подпевать, а сердца – отбивать такт. Ради этих минут забвения Энрика могла вытерпеть все, что угодно.
***
– Эй, хозяин! – Рокко Алгиси постучал ногой по порогу. – Плесни-ка пенного, чтоб Дио в сердце снизошел!
Ламберто Маннини, младший жрец Дио, побежал к посетителю по проходу, смешно задирая полы рясы.
– Ты что? Ты что?! – шипел он, выпучив глаза. – Это же церковь, безумец! Тут люди…
– Что, уже? – Рокко зевнул и окинул взглядом пустующий зал. Впрочем, не совсем пустующий – один человек там все же сидел. И, хотя он сгорбился, будто стараясь стать незаметным, хотя ставни еще закрыты, и церковь тонет во мраке, разгоняемом лишь парой свечей, невозможно не узнать монументальную фигуру Нильса Альтермана, командира карабинеров и городского палача.
– Вообрази себе, – сказал Ламберто, забрав у Рокко оплетенную бутыль. – Ты принес порошок?
– А было надо? – Рокко насмешливо сверкнул на жреца карими глазами. – Неужто еще дуры найдутся?
– Найдутся! – заверил его Ламберто и тут же спохватился: – И не дуры, а возлюбленные Дио!
– Бедный Дио, – покачал головой Рокко. – Нормальных девок быстро разбирают, а ему – одни воблы плоские. Неудивительно, что он так нас всех ненавидит. Ладно, хватит языком трепать. Наливай, да я пошел. Дел невпроворот сегодня.
Ламберто, ворча себе под нос, удалился в пареклесий, а Рокко, сложив руки, прислонился к косяку. Проходить дальше порога не хотел. Не столько потому, что у колдунов свои отношения с Дио, сколько из-за Фабиано Моттолы, старшего жреца. Церковь, казалось, насквозь провоняла смрадом его гнилого сердца.
Скучающий взгляд Рокко отвлекся от все еще неподвижного Нильса (может, уснул вовсе? Что, в конце концов, позабыл в такую рань в церкви туповатый солдафон?) и задержался на кафедре, установленной посреди алтаря. Ну да, Моттола сегодня будет вещать, окончательно портить прихожанам настроение рассказами о вечных муках. Вот бывают же люди – сами не живут и другим не дают. Скорей бы уж его хворь какая одолела! Да нет, хранит Дио для какой-то надобности.
А вот и сам Дио, на огромной фреске за алтарем. Лица не разглядеть – темно. Но белые одежды и зеленеющие вокруг сады – вполне различимы. Рокко поднес пальцы правой руки ко лбу и чуть склонил голову, без всякого раболепия выказывая должную степень уважения тому, кто создал мир и непрестанно о нем заботится.
– Вот! – Вернувшийся Ламберто всучил Рокко бутылку. – А порошок принеси. Старший будет сильно недоволен, если, придя, обнаружит, что не все готово.
– Отшлепает тебя? – спросил Рокко. – Любит он это дело, а?
Побагровевший жрец воздел кулаки, не то готовясь кинуться в драку, не то насылая безмолвные проклятия. Рокко угостил его напоследок еще одной усмешкой и вышел из церкви.
Снег радостно хрустит под ногами, уши немного подмерзают – надо было шапку надеть, ну да уж ладно. Не так далеко идти, если по прямой.
Рокко отсалютовал бутылкой трем карабинерам, топтавшимся у ворот церкви, видимо, в ожидании начальства, и поторопился к дому. Однако пройдя первый домик, хозяин которого, пыхтя папиросой, откидывал деревянной лопатой снег с дорожки, Рокко замедлил шаги.
Звук, донесшийся из центральной части городка, будто силой растянул губы в улыбке. Встрепенулось, застучало быстрее сердце. И, подумав, что Аргенто устроит ему разнос за опоздание, Рокко потер сначала левое, потом – правое ухо и пошел к главной улице Вирту.
Шаг его то ускорялся, то замедлялся – в такт движению мысли. В который уже раз Рокко, загибая пальцы, считал годы, потом – дни. Да, ошибки быть не может, решил он, свернув на Центральную. Сегодня Рике восемнадцать. А значит, до полуночи ей предстоит принять важное решение, выбрать судьбу. Кем же она станет?
Яростно-развеселые переливы мелодии, звучащие все громче, не оставляли сомнений в одном: монастырь точно ничего не получит. Остается замужество или работный дом. Рокко попытался представить Энрику, в поте лица зарабатывающей копейки на одежной фабрике. Получилось, но картинка вышла пренеприятной. Выдуманная девушка смотрела на него с грустью и мольбой: спаси меня отсюда, Рокко!
Рокко перекинул бутыль с освященной водой в левую руку, а правую, замерзшую, спрятал в карман. Там обнаружился стеклянный шарик – тоже холодный. Этот не нагреется, он для всех будет холодным, кроме той, для которой делался. Прикосновение к гладкой поверхности приободрило Рокко, и он зашагал быстрее. Миновал булочную, мясную лавку, хозяин которой чуть ли не танцует у порога: пост закончился, и скоро, буквально после службы, к нему выстроится очередь до самого горизонта. Да вон уже народ тянется.
А кабак закрыт. Владелец его, Антино Арригетти, уже два года как покончил с собой – сразу после того как Фабиано, да прими Дио его душу поскорее, ввел запрет на пьянство. Нет, он-то это, конечно, так не называл. Просто разнылся на проповеди, что каждый, кто выпьет, отворачивается от Дио, и Дио на него больше смотреть не захочет. Потом – в отпущениях стал отказывать тем, кто замечен был. Ну, народ перепугался, да и перестал ходить к Антино. Жаль, хороший мужик был. И кабак хороший…
А музыка все громче. Кажется, саму душу вон из тела вынимает, кружит в танце и – в небо, к звездам, что уж побледнели – не разглядеть. Даже холод будто отступил. Рокко глубоко вдохнул и, наконец, увидел музыкантшу.
Содрогнулся. Вот безумная девчонка! В одном легком домашнем платье стоит на крыльце – и смычком по струнам шпарит! Так ведь не первую минуту же – давно музыка звучит. Вон и родители ее – стоят в окне второго этажа, обнявшись, слушают, улыбаются. Что ж за родители такие? Нет бы загнать домой сумасшедшую, да чем горячим напоить – развесили уши!
Своих родителей Рокко не помнил, о нем с ранних лет кое-как заботился колдун Аргенто Боселли, который всегда строго следил за тем, что он – не отец, а именно учитель. Но, тем не менее, Рокко почему-то был твердо уверен, что знает, как именно должны себя вести нормальные, правильные родители.
Рокко шагнул было к калитке, что едва до подбородка ему доходила, раскрыл рот – заметить, что холодно, – но музыка будто толкнула его в грудь: «Не подходи, не мешай, не лезь!» И он подчинился. Так и замер напротив домика, с бутылкой в руке, будто завзятый пьяница.
«Ну и когда мне с ней поговорить? – думал Рокко, пока вокруг него резвилась музыка. – Дождаться, пока доиграет? Околею тут. Перед службой? Не дело… После? Колдун припашет, не отвяжешься… Вечером? А ну как она до вечера уже в монашки соберется?..»
Сжав в кармане шарик, – для храбрости – Рокко дал себе клятвенный зарок: поговорить с Энрикой после службы, чтобы ей Фабиано голову не задурил. Все равно сейчас снова в церковь бежать – порошок тащить. Там-то, авось, и пересечемся.
Порешив так, Рокко кивнул и, развернувшись, чтобы уйти, нос к носу столкнулся с Лизой Руффини.
***
Подобно Энрике, Лиза этой ночью почти не спала. Восемнадцать лет ей исполнилось еще осенью, а судьбу свою она выбрала в далеком детстве, но вот подошел последний срок, и на душе отчего-то кошки скребут. Не иначе – Диаскол сомнения в душу заронил. Этот может. Если он когда-то самого Дио, брата родного, усомниться заставил, то чего ж о простой смертной девушке говорить?
Лиза молилась сперва лежа, потом – стоя на коленях перед крохотным изображением Дио в углу. Однако Могучий не послал ей ни сна, ни покоя, ни уверенности. Должно быть, испытать решил в последний раз. Эта мысль, как ни странно, Лизу подбодрила. Страдания хорошо терпеть, когда знаешь, что прав.
Чуть свет пробился в щель меж ставнями, Лиза их распахнула и громко вскрикнула, увидев, что знакомая улица сделалась белой. Снег в Вирту выпадал через два года на третий, да обычно так мало, что детям едва хватало на крошечного серого снеговичка. Сейчас же навалило по щиколотку, не меньше.
Хлопнула дверь дома напротив, и Лиза увидела Энрику со скрипкой. Улыбнулась. Ох, и тяжело же ей, верно, пришлось в этот пост! Рика постоянно играла – то на скрипке, то на арфе, то на фортепиано. Играла, когда грустила, играла, когда радовалась, когда хотела подумать и когда думать не хотела. Но в прошлый год его святейшество Фабиано Моттола призвал горожан воздержаться от всяческих развлечений в пост, и веселый домик на улице Центральной уныло замолчал.
Лиза видела, как он умирает. Как постепенно перестали ходить ученики к Энрике, потом – покупатели к ее отцу. Музыка покидала город. Оставались только органные стенания в церкви, да те бешеные скрипичные смерчи, что поднимала Энрика – одинокая музыкантша, бросившая вызов целому городу.
Спохватившись, что сочувствует подруге и восхищается ею, Лиза поспешно захлопнула ставни. Вот опять Диаскол в душу залез, будь он неладен! Разве можно осуждать решения Фабиано Моттолы? Он – старший жрец, его слово – закон, его мысли – тайна величайшая. Лизе ли судить о них, глупой девчонке, рожденной во грехе? Энрике бы стоило покориться, принять неизбежное, а не дерзить церкви в глаза. Впрочем, сегодня она сделает шаг во взрослую жизнь, где, наверное, что-то да изменится.
Лиза вышла из комнаты, сунула нос в кухню – там уже тепло, вкусно пахнет пирогом и горько – табаком. Мама готовит, не выпуская папиросы из зубов. Увидев дочь, улыбнулась – из-за папиросы получился жуткий оскал – и махнула рукой.
– С добрым! – низким, с хрипотцой, голосом сказала мама. – Сегодня-то хоть поешь нормально, или так и сдашься натощак?
Лиза прошла в крохотную кухню, уселась на заскрипевший рассохшийся табурет. Мама, не отрываясь, следила за ней взглядом. Вопрос прозвучал шуточно, но Лиза понимала, что ждут от нее ответа на другой.
– Я не передумаю, – сказала она, глядя в глаза матери. – Я в пять лет пообещала себя Дио, и…
– Да-да-да! – Мать вздохнула и повернулась к печи. – Знаю. Какая я плохая, как каждого встречного негодяя в постель тащила, чтоб тебе на кусок хлеба заработать.
– Я никогда такого не говорила! – воскликнула Лиза. – Тебе очень тяжело пришлось, знаю, и все из-за меня. И если я теперь могу хоть как-то отплатить…
– Лиза! – Мама подошла к ней, опустилась на корточки, взяла в руки ладони дочери. – Мне, думаешь, в радость это золото пойдет? Надо оно мне? Да пусть Фабиано им ужрется и обгадится! Но зачем тебе, здоровой, молодой девке, жизни не знавшей, в монастырь себя закрывать? Выйди ты лучше замуж хоть за кого-то – глядишь, и понравится. А балахон черный надеть – никогда не поздно.
Лиза только головой покачала. Бесполезно объяснять матери, что для нее монастырь – не тюрьма, не вечный траур, а, напротив, – вечная радость и свобода духа. Что с нетерпением ждет обряда. Что день и ночь грезит о крохотной келье, о днях, мерно текущих в молитвах и благочестии. И чтобы вокруг – такие же кроткие люди, возлюбившие Дио всем сердцем…
Мать, поняв, что не достучится до сердца дочери, вздохнула, встала. Окурок папиросы смяла пальцами – привычка, от которой Лизу всегда передергивало, – и запулила щелчком в помойное ведро.
– Поздравь хоть пиликалку свою, – сказала, вернувшись к печи, в которой, не требуя никакого к себе внимания, доспевал пирог. – День рождения у нее ведь. Да ботинки заодно попробуй.
– Ботинки?!
В прихожей, прежде незамеченные, стояли кожаные высокие ботинки. Глядя на них, первым делом Лиза подумала, что стоят они столько, сколько мать за два месяца зарабатывает, прибираясь в богатых домах. Потом уже подумала, что выглядят они чересчур… греховно. Черные, блестящие, будто горды своей чернотой. А эти цепочки по бокам – зачем? Просто украшение?
Лиза покачала головой. В подобном легко себе представить Энрику – бойкую, решительную девицу, готовую хоть с самим Диасколом в пляс пуститься, лишь бы не скучно. А ей, Лизе, завтрашней монахине, к чему такое?
– В город ездила, – послышался сзади голос матери. – Там сейчас такие в моде. Вот, решила…
– Спасибо тебе, мама, – сказала Лиза, подумав, что поблагодарить в любом случае лишним не будет. – Да только, боюсь, не по мне они. Не пустят в монастырь в таком вот…
– Ой, все-то ты с монастырем своим! – Мама развернулась, пошла обратно в кухню. – Ну срежешь цепочки, сойдут за нормальные. Делов-то…
Тон матери Лизу не обманул – обиделась. Даже не обиделась, а глубоко огорчилась, что таким вот нелепым подкупом не вернула в мир дочкину душу. Горько стало и тяжело. Захотелось уступить, чтобы в этот последний день увидеть на лице матери улыбку. Но вот улыбнулся из вечной тьмы Диаскол, и Лиза решительно обула свои стертые ботиночки.
Закутавшись в старенькое пальтишко, которое еще мать в ее возрасте носила, Лиза пересекла дворик, толкнула калитку, с которой осыпался на руку пушистый снежок, и чуть не натолкнулась на кого-то. Мужская рука легла ей на плечо, останавливая.
– В монастырь собралась, а сама в землю смотришь, – произнес укоризненно голос. – В небо смотреть надо, там Дио живет!
– Дио – везде, – возразила Лиза, прежде чем поняла, что над ней смеются. Да не кто-нибудь, а Рокко, ученик колдуна. Вспыхнув ярче утреннего солнца, Лиза отстранилась.
– Да не шарахайся ты, я со святой водой, – махнул бутылкой Рокко. – Видишь? Был бы совсем плохой – сгорел бы сейчас, к Диасколу. Хошь – глотну? – И он сделал вид, будто пытается вынуть пробку из бутылки.
– Оставьте меня, пожалуйста, со своими греховными разговорами, – сказала Лиза, бочком обходя дерзкого парня. – Я хочу с подругой поговорить…
– Вот как… – расстроился Рокко. – А чего ж ты мне душеспасительных слов не скажешь? Я, может, не совсем пропащий-то! Мне б кто по-доброму, по-понятному разложил про Дио, так я бы и…
– А вы приходите в церковь на службу, да исповедуйтесь после, – сказала Лиза.
– Это Ламберто, что ли? – фыркнул Рокко. – Да он от моей исповеди со стыда сгорит живьем, а мне отвечать. Не… Давай, я тебе исповедуюсь?
– Мне сан не позволяет. Прощайте, синьор Алгиси.
Лиза отворила калитку дома Маззарини и укрылась от наглого взгляда. С улицы послышался смех Рокко, звук шагов – снег заскрипел. Лиза перевела дух, потерла щеки, которые отчего-то пылали.
А Энрика все играла. Закрыв глаза, растворившись в музыке, со сверкающими в черных волосах снежинками…
***
Нильс Альтерман смотрел на полускрытое мглою изображение Дио и пытался отыскать в душе покой. Он специально пришел в церковь так рано. Потом будет служба – толпа соберется. А дальше – работы непочатый край. Обойти неблагополучные дома, патрулировать улицы, присматривать за сборищами молодых.
Молодых! Нильс усмехнулся. Надо же, как быстро черту провел. Ведь пару лет назад сам еще в сопляках ходил. Да и сейчас – не так чтоб старик, двадцать пять лет всего. Другое дело, что в плечах широк, да кулаки – пудовые. Ну и ума с опытом прилично накопилось. Хватило, чтобы судьбу верную выбрать, да выбора держаться. Только… Отчего-то неспокойно на душе, хоть ты тресни.
Минул первый год жизни в Вирту. Удачный был год, нечего сказать. Пришел никем, а теперь – начальник над карабинерами. Почетная должность, отличное жалованье, а то, что в нагрузку пришлось на себя палачество взвалить, – так это ерунда. Ну кто в этом мирном городке так набедокурит, что ему голову рубить придется? Самое большее – за решетку на неделю. А уж это Нильс умеет, слава Дио.
Первые несколько месяцев Нильсу прохода не давали девушки. Но потом постепенно отстали, убедившись, что рослый красавчик угрюм, нелюдим и на юных прелестниц отчего-то посматривает недобро. Друзей в Вирту у Нильса не завелось, поэтому он никому и не рассказывал, что, однажды поддавшись чарам красавицы, навлек на себя проклятия и изгнание. Никто, кроме жреца Фабиано Моттолы, не знал, что на родине его чуть не казнили. Спасибо уж, хватит с Нильса так называемой любви. Кусок хлеба есть, крыша над головой не протекает, – вот и ладно.
– Спасибо, – шепотом сказал Нильс, глядя на изображение Дио. – Спасибо, что дал возможность искупить вину, жизнь прожить достойно. Клянусь, не упущу второго шанса. Знаю, не каждому дается…
– Эй, хозяин! – Нильс нахмурился, услышав за спиной такой неуместно веселый голос. – Плесни-ка пенного, чтоб Дио в сердце снизошел!
Рокко Алгиси, ученик колдуна. Ох, принесла нелегкая… И чего Фабиано их терпит? Вроде как пользу какую-то приносят, грешники эти. Надо бы и к ним в дом сегодня заскочить на всякий случай – пусть не думают, будто им там все дозволено. Хоть чуток, да пусть побеспокоятся.
Нильс вздохнул. Теперь уже покоя вовсе не видать. Щемит что-то сердце, тоска какая-то непонятная. Правда бы сейчас пенного кружку-другую накатить – праздник ведь. Но, раз нет тут такого завода, – значит, нечего и мечтать. Кто сказал, что второй шанс от Дио будет веселым да беззаботным?
Когда крикливый ученик колдуна покинул церковь, Нильс подождал еще немного, чтобы не догнать его невзначай, и встал со стула. Поклонился изображению Дио, коснулся пальцами лба, груди, живота. Тяжелые, гулкие звуки его шагов прозвучали под сводами церкви, как отдаленные взрывы.
На улице ветер взметнул русые волосы Нильса. Он поморщился – не от холода, нет, – думая, что надо бы постричься покороче. Дурной пример подчиненным. А вот и они – Армелло, Эдуардо, Томмасо. Армелло протягивает карабин, улыбаясь. Нильс ответил на его улыбку мрачной гримасой – ничего не поделать, не снизошло в душу умиротворение. Внутри будто ледяная пружина напряглась.
– Обстановка? – потребовал Нильс.
Томмасо тут же вытянулся по стойке смирно:
– В городе все спокойно! Из нарушений – выявили один легкий случай древопочитания.
– Где?
– В доме Берлускони.
Нильс покачал головой. Вот она, проверка на прочность. Махнуть бы рукой, сказать солдатам, что ничего не видели – послушают! – и шагать себе спокойно, город патрулировать… Дома, в Ластере, такое «древопочитание» – в каждом доме, в каждом дворе, на каждой площади. Здесь же… Здесь Дио хочет иначе.
– Идем.
Трое карабинеров молча последовали за Нильсом. Давно уже не пытались разговорить молчаливого командира, знали, что бесполезно. А Нильс будто и не замечал этой тяжелой тишины, неловкого молчания. Шел себе и делал, что положено, не сворачивая с прямого пути.
Когда звуки музыки достигли его ушей, он замер, и карабинеры остановились позади. Нильс прислушался. Три месяца молчания – и вот снова. Мелодия эта – развеселая и злобно-яростная одновременно. Как будто волк беснуется в клетке, не понимая, что свобода навсегда потеряна, еще упиваясь своей молодецкой силой, от которой больше никакого толку.
В Ластере, откуда пришел Нильс, музыка звучала частенько, и никто не обращал на нее внимания. Здесь же только одно живое существо осмеливалось издавать подобные звуки.
– Синьор Альтерман? Синьор капитан?
– Да, – очнулся Нильс от раздумий. – Да… Пойдем-ка через Милостивую…
Нильс, живший в Вирту чуть больше года, только по разговорам знал, что раньше улицы назывались как-то иначе. Сам привык к новым названиям, которые все равно чуть-чуть менялись в устах жителей. Например, улицы Милости Дио, Благодати, Праведности, – превращались в Милостивую, Благодатную, Праведную. А улица Священная вовсе отказалась переименовываться, так и осталась для всех Центральной. За год дважды вешали таблички с правильным именем, но по ночам они исчезали. И Нильс догадывался, что за нахалка смеет поступать таким образом, но молчал. Потому что знал, что, поступи Энрика так, у нее хватит ума хорошенько запрятать таблички. А еще – потому что каждый раз, узнавая о новой ее выходке или слыша дерзкую мелодию, вспоминал себя. Такого давнишнего, молодого и глупого, осмелившегося пойти против всех во имя своей веры… Вспоминал – и обходил стороной. Дио многое может потребовать от человека, но не все.
Окольными путями вышли к дому сурового дровосека Филиберто Берлускони. Постояли на улице, скорбно качая головами. В большом окне одноэтажного домика, будто стройная нарядная девица, красовалась елка. В украшениях из цветной бумаги, с резными деревянными фигурками птиц и зверей, она стояла не то смелым и отчаянным вызовом, не то несравненной глупостью.
– «Легкий случай», – пробормотал Нильс.
– Ну, синьор капитан… – жалобно протянул Томмасо. – Жрецы здесь не ходят, кроме нас – никто…
Нильс едва не сбил его с ног тяжелым взглядом. Томмасо замигал, отвернулся. Убедившись, что больше никто не хочет поделиться своим мнением, Нильс толкнул калитку. Заперто. Приподнялся на цыпочки, перекинул руку через забор, нащупал задвижку. Нехорошо, конечно, как вору пробираться, но иначе – как до Филиберто дозваться? В воздух из карабина палить, весь городишко собрать?
Кованые сапоги простучали по расчищенной от снега каменной дорожке. Остановившись на крыльце, Нильс трижды громко ударил в дверь и прислушался. Кажется, вот только слышался внутри детский смех, – и все смолкло. Тишина.
– Карабинеры его святейшества! – крикнул Нильс. – Требую открыть дверь, иначе мы ее вынесем.
Для подтверждения серьезности слов ударил по двери еще раз, посильнее, – теперь доски противно скрипнули.
Шаги. Нильс отступил, сложив руки перед собой. Чуть сзади трое солдат взяли карабины наизготовку. Эти дело знают. Пусть и злятся на командира, а в обиду не дадут. Правильная выучка.
Бухнул засов, открылась дверь, выпустив наружу бородатого мужика, который почти не уступал Нильсу в росте и ширине плеч. В правой руке он держал топор. Злобные глаза вперились в командира.
– Чего надо? – рявкнул Филиберто. – Я у себя дома! Никому дурного не сделал. Пока. Но если вынудишь…
Он потряс топором.
– Угрожаете карабинерам? – наклонил голову Нильс. – Его святейшеству? Церкви? Дио?
С каждым словом топор опускался все ниже, а огонь в глазах Филиберто угасал.
– Для детишек ведь… – пробормотал он, и, будто только и ожидали этого момента, за спиной у него появились мальчишка и девчонка, лет по пять-семь. Еще в ночных рубашках, растрепанные, они широко раскрытыми глазами смотрели на карабинеров.
Тут же прибежала женщина. Эта наружу и взгляда не бросила – схватила детей в охапку и, что-то прошептав, увлекла вглубь дома.
– Эдуардо, – сказал, повернувшись, Нильс, – выпиши синьору Берлускони стандартное покаяние. Исповедь в ближайшие три дня, три минимальных пожертвования…
– Да это же просто елка! – взвыл Филиберто. – Это ж новый год! Ну чего вы, парни? Всегда так было…
– …а в случае повторения – одного из детей обещать Дио для служения в монастыре, – закончил диктовать Нильс. – Синьор Берлускони, прошу вас незамедлительно вынести дерево из дома и разрубить его на дрова.
Топор снова угрожающе поднялся.
– Я эту елку два часа домой волок!
– Синьор Берлускони… Вы отрекаетесь от Дио? Вирту – церковное поселение, и если вы отрекаетесь, ваш случай будет рассмотрен в особом порядке. Позвольте напомнить, что по результатам такого разбирательства вы будете либо казнены, либо выселены.
Последнего говорить не стоило. Нильс не хотел зла этому человеку и подсказывал ему правильное решение, тогда как Филиберто должен был принять его сам.
И он его принял. Десять минут спустя четверо карабинеров покинули дом Берлускони, оставив за спинами искрошенную в щепу елку и двух плачущих детей. Нильс сделал вид, будто не заметил, как Томмасо плюнул себе под ноги и прошептал безадресное ругательство.

Глава 2
– Уже пиликаешь? – Насмешливый голос заставил пальцы дрогнуть, и последняя нота вышла фальшивой.
Энрика открыла глаза, опустила смычок. На крылечке рядом с ней, сунув руки в карманы всегда безукоризненного черного пальто, щуря глаза и ухмыляясь, стоял Гиацинто Моттола.
Гиацинто был первым, с кем она подружилась, когда двенадцать лет назад приехала в Вирту. И с тех пор он будто бы совсем не изменился. Все такой же невозмутимо-насмешливый, строго одетый, покровительствующий. Наверное, с таким мужчиной чувствуешь себя как за каменной стеной…
– Я только разогрелась! – с улыбкой ответила Энрика, и тут почувствовала, как замерзли щеки и уши, да и пальцы, секунду назад, казалось, высекавшие огонь из трепещущих струн, одеревенели.
– Отец идет, прекращай, – посоветовал Гиацинто.
В ответ Энрика хмыкнула.
– Не нравится мне эта твоя рожица, – вздохнул, ежась, Гиацинто. – Тебе не кажется, что сегодня не лучший день…
– Сегодня я буду хорошей, – заявила Энрика, подняв смычок. – Слушай!
Мрачный, тяжелый гимн – один из четырнадцати гимнов Дио, обычно игравшихся на органе, – зазвучал чуть быстрее, чем нужно, но Энрика не могла унять эту лихорадочную страсть, что вновь наполнила ее огнем. Душа пылала, согревая тело, и звуки, долженствующие вселять в сердца священный трепет, понесли радость и восторг, говорили Дио спасибо за новый день.
Энрика никогда не видела нот, по которым играется гимн, но слышала его бесчисленное множество раз, и теперь вовсю импровизировала, развивая полунамеком лишь заложенные в него пассажи и темы. Она уже забыла, с чего начала, увлекшись созданием чего-то безусловно нового, выраставшего на благословленной почве, когда резкий голос оборвал ее полет:
– Какая мерзость!
Энрика открыла глаза и увидела застывшего за калиткой Фабиано Моттолу, в таком же, как у сына, пальто, только размером побольше. Бесцветные глазки на рыхлом лице горели от ярости, а редкие седые волоски стояли дыбом.
– Кощунство! – взвизгнул Моттола. – Ни у кого нет права исполнять гимны Дио без высочайшего на то соизволения! И уж тем паче – издеваться над его замыслом!
– Уж не хотите ли вы сказать, что Дио сам себе все гимны придумал? – выпалила Энрика, как всегда забыв вовремя прикусить язычок.
Моттола отвернулся и потопал, сопя, в сторону церкви. Повернув голову вслед ему, Энрика вздрогнула – только сейчас заметила Лизу Руффини, присевшую на корточки и обхватившую голову руками. Очевидно, она зашла поздороваться, но остановилась, ожидая, пока Энрика закончит игру, а потом увидела Моттолу и, перепугавшись, спряталась.
Гиацинто неверно истолковал содрогание Энрики.
– Не расстраивайся, – сказал он, взъерошив ей волосы. – Он просто бесится, потому что сегодня я женюсь на самой красивой девушке Вирту!
Энрика опустила голову, поняв, что улыбка выходит больно уж кислой. Они с Гиацинто много проводили времени вместе, беседовали. Он любил слушать, как она играет («пиликает», – так он это называл, но ласково, без обиды), она уважала его холодную расчетливость в словах и движениях. Они, наверное, были довольно близки, но до сих пор Энрика представить не могла Гиацинто своим мужем. Как это – спать с ним в одной постели? Да и не только спать… Он казался таким вот – монолитным, высеченным из камня вместе со своим пальто.
– Не забудешь? – попыталась пошутить она, но получилось жалко. – У меня времени только до полуночи.
– Не забуду, – заверил ее Гиацинто. – Приду к половине двенадцатого, и мы вместе встретим новый год. А сейчас извини – побегу. Надо отцу помочь в церкви.
И, напоследок еще раз пробежавшись пальцами по ее волосам, Гиацинто удалился. А Энрика, сразу выбросив его из головы, подскочила к Лизе:
– Ты чего тут мерзнешь? Идем в дом скорее! Мама, должно быть, уж чайник вскипятила…
– Это я-то мерзну? – улыбнулась Лиза. – Сама чуть не голая выскочила, сумасшедшая ты!
– Ты в монашки собралась, а я – сумасшедшая? – расхохоталась Энрика. – Идем!
Дома после уличного морозца показалось жарко. Огонь в печи пылал, а вот запах шел непривычный. Энрика с Лизой остановились, глядя на умирающие в пламени недоделанные скрипки.
– Их все равно никто не заберет, – тихо сказал подошедший сзади Герландо. – Все заказы отменились, придется экономить на дровах. В новый год мы идем ни с чем.
Последнюю фразу он произнес весело, раскатисто, будто только и ждал, как бы спалить все, что было прежде, и начать с чистого листа. Энрика, стиснув зубы, снова вызвала в памяти лицо Гиацинто. Будет, будет любить его, самой покладистой женушкой станет – лишь бы тот убедил отца разрешить музыку…
– Здравствуйте, синьор Маззарини, – поклонилась Лиза. – Позволите ли сказать слово?
Энрика уловила иронию отца по тому, как вздернулись чуть заметно его брови.
– Ну, скажи, сделай милость.
Лиза набрала побольше воздуха в грудь и заговорила:
– Возможно, Дио подает вам знак? Если ему неугодно ваше ремесло, так может, стоит задуматься и сменить его? Никто ведь не запрещает делать инструменты для себя, да и играть на них – тоже. Если только не в пост. Но ведь его святейшество правильно говорит: музыка и прочие искусства – они лишь для прославления себя, а не Дио. Займитесь угодным Дио ремеслом, смирите…
– Ой, трещотка ты диоугодная! – засмеялся Герландо и, будто дочь родную, обнял Лизу за плечи. – Все-то ты знаешь, про все-то в твоих книгах умных написано. Вот чего бы мы без тебя делали, а? Правда, Рика? Как придет, как расскажет про умысел Дио – аж будто камни с души валятся!
Лиза, смеясь, вырывалась, Энрика тоже, не удержавшись, расхохоталась, но быстро замолчала, заметив в глазах подруги слезы. Герландо тоже почувствовал, что Лиза напряглась, и, отпустив ее, предложил пройти в столовую.
Агата Маззарини выставила на стол свежеиспеченные булки и сливочное масло.
– Знаете, что самое лучшее в посте? – спросила она, глядя смеющимися глазами на мужа, на дочь, на Лизу.
– Его окончание? – усмехнулась Энрика.
– Именно!
– Ну, теперь можно котлеты не только ночью под одеялом есть!
– Ага, и самую жирную свинью, наконец, зарежем – в честь праздника, – поддержал шутку Герландо.
– Нельзя! – воскликнула Энрика. – Кто ж тогда службы проводить будет?
Она тут же осеклась, глядя на Лизу, в то время как Лиза смотрела в стол, а Герландо и Агата – в раскрытое окно, на пустую улицу.
– Н-да, что-то мы разошлись, – буркнул Герландо, взяв с блюда теплую блестящую булку. – Давайте о приятном.
Но приятного никто не вспомнил. Энрика смотрела на Лизу и не знала, чего ей хочется больше – обнять подругу или отлупить как следует. Сама ведь сидит, будто в воду опущенная. Понимает, что – все, в последний раз для нее это, с завтрашнего дня уже никакого веселья не будет, только строгость, уныние, молитвы – до самой смерти. И зачем такая жизнь?
Лиза взяла булку, разрезала ее, как делала всегда, положила внутрь кусочек масла. Агата, глядя на ее действия, вздохнула:
– Лиза, ты не передумаешь все-таки? Ну как мы без тебя тут?..
– Никто не будет досаждать разговорами про Дио, – улыбнулась Лиза и откусила булочку.
– Ой, уж кто-кто, а ты – не досаждаешь, – отмахнулся Герландо. – Прости великодушно – мы-то люди не больно верующие, где-то, может, и грубо скажем. Да не со зла ведь. Ты ж нам как родная. Брось ты эту затею, а? Молиться-то и здесь можно, кто запретит?
– Даже если передумаю – это замуж выйти надо. А до нового года – всего ничего. Где ж родную душу найти успеть? Я и не разговаривала с парнями-то почти никогда, не умею я этого…
Энрика хотела сказать, что у матери Лизы подобного опыта не занимать, и, будь прошено, помогла бы дочери добрым советом, но смолчала. От разговоров о маме Лиза всегда становилась еще грустнее и набожнее, чем обычно.
– Нет! – Лиза подняла решительно сверкнувшие глаза. – Это вам тут есть к чему стремиться – музыка ваша. А мне? Ничего не умею, да и уметь не хочу. Только в монастыре толк и будет с меня. И не надо отговаривать, и так на душе тяжело. Вы лучше порадуйтесь за меня, что нашла свое призвание, и не дайте мне с пути свернуть. Заберете у меня веру – что останется?
Энрика задумалась над этими словами. А что останется, если у нее забрать музыку? Ничего, должно быть. Да как это так – «забрать»? Если музыка – это самая ее душа, самая сущность? А что если и вера Лизы – то же самое?
Будто бы прочтя ее мысли, Лиза сказала:
– Тебе, когда тяжело, ты за скрипку берешься, больше тебе не на что в целом мире положиться, не на что уповать. А у меня – только молитва.
– Никто ведь не запрещает тут молиться, хоть бы и в пост, – проворчала Энрика, передразнивая давешние Лизины слова. – Нашла бы ремесло какое, да и била бы себе поклоны в свободное время…
Лиза не нашлась, что ответить. И Энрика, почувствовав, что никто не заступает ей дорогу, шагнула дальше:
– Не хочешь никакого дела делать – так и скажи. Выбрала себе, что полегче, – на коленях всю жизнь стоять, да об пол лбом колотиться. Много ли ума надо? Много ли умения? А ведешь себя так, будто на войну пошла, провожайте, мол, меня, слезы лейте…
– Рика! – Агата пристукнула по столу кулаком.
Лиза, с кривой улыбкой, поднялась со стула.
– Благодарю вас за угощение, – сказала, опустив взгляд. – Я совсем о маме забыла – она пирог испекла. Пойду. Спасибо еще раз вам всем, не держите зла. Если пирога хотите – приходите в гости, рада буду. Увидимся на службе. До свидания, синьор Герландо, синьора Агата, Энрика.
Герландо поднялся было ее проводить, но Лиза уже выскочила из столовой, а миг спустя стукнула дверь.
– Ну и что тебя за муха ужалила? – Агата посмотрела на дочь.
Энрика, бездумно разрывавшая булку на куски, потупилась.
– Все она правильно говорила, – вступился Герландо. – Нечего от жизни бежать. Ладно б старуха – а то девка молодая, живи да радуйся. Нет… Похоронит себя заживо…
– Ее жизнь – ей и решать, – заявила Агата. – А вам, умникам, со своей бы жизнью разобраться. В монастыре ее хоть кормить будут. А нам завтра чем питаться – знаете? И я не знаю. Будем Дио молить, чтоб утром кто с перепою пришел гармошку купить…
– Ну, Рику-то накормят, и то хорошо, – вздохнул Герландо.
Энрика швырнула остатки булки и вылетела из-за стола. Лестница разразилась гневным престиссимо, хлопнула дверь наверху.
– Хорошо праздник начался, – вздохнула Агата.
– Какой уж там праздник, – поморщился Герландо, тоже вставая. – Не праздник нынче, а похороны.
***
Долго терзаться трудными мыслями Рокко не умел и не любил. Лишь только скрылся из виду дом Энрики, он зевнул, поежился и посмотрел в серо-белесое небо, с которого все гуще валили снежинки.
– Хорошо, что я не девка, – сказал он. – Живи себе да радуйся, никаких забот. Спасибо тебе за это! – И коснулся лба замерзшими пальцами, имея в виду Дио.
Дом колдуна Аргенто Боселли издалека напоминал не то развалины дома, не то попросту кучу дров. Бесформенное сооружение отталкивающего вида занималось именно тем, чем и должно было – отталкивало. Всех, кроме Рокко. Он, еще мальчишкой, впервые попав в Вирту и увидев такую интересность, решил, что развалины ничейные и кинулся их обследовать. Первым делом, войдя в незапертую дверь, он понял, что в доме кто-то живет, а вторым делом ощутил, как его поднимают за шкирку, будто котенка.
«Нахал, – спокойно сказал, обдав мальчишку кислым запахом изо рта, косматый и бородатый мужчина. – Только в город пришел – а уже кража со взломом».
«Я не крал!» – возмутился Рокко.
«А это что?» – Пальцы колдуна скользнули в нагрудный кармашек ветхой рубашонки Рокко и вынули старинную зеленоватую монету с непонятным рисунком.
«Ух ты! – восхитился Рокко, позабыв как страх перед незнакомцем, так и обиду на обвинение в воровстве. – Научите так?»
Аргенто долго в задумчивости смотрел на малыша, потом поставил его на пол и сказал:
«Будешь хорошо учиться – будет крыша над головой и кусок хлеба. Но сразу предупреждаю: все лишнее из башки своей выброси! Кто б тебе в глаза ни плевал – утерся и забыл. Я тебе – закон, кроме меня никого не бойся и не слушай».
Рокко пообещал, и колдун протянул ему монету, видя, что мальчишке больше всего на свете сейчас хочется покрутить в руках необычный предмет. По лестнице простучали босые пятки, и вниз спустилась всклокоченная рыжая девчонка помладше Рокко года на два. Ей тогда было года четыре, а ему… Он и сам не знал, сколько ему.
«Ух ты, а кто это?» – выпалила она.
«Братишка твой новый, – ответил колдун. – Пока мелкие – будете в одной комнате спать, а как подрастет – я ему каморку освобожу».
«Так вы теперь – мой папа?» – поинтересовался Рокко, подняв взгляд на колдуна.
«Учитель! – рявкнул Аргенто. – Все, не досаждай мне! Ванесса – ты…»
Но Ванессу не нужно было упрашивать. Она схватила за руку новую увлекательную игрушку и потащила наверх – показывать комнату.
Повзрослевший Рокко, подбрасывая бутыль со священной водой, подошел к дому и протянул руку к двери – но та сама распахнулась, и его чуть не сбила Ванесса.
– С добрым утром! – завопила она, положила руки названному брату на плечи и запрыгала.
– Ты куда такая красивая? – поинтересовался Рокко, отметив ярко алеющие губы девушки и подведенные брови.
– В церковь, на службу!
– Белены объелась? Мало тебя папаня ремнем охаживал. Кончай дурью маяться, пошли лучше демона какого вызовем.
Ванесса перестала скакать и приосанилась:
– Очень надо! Я, если хочешь знать, сегодня замуж выхожу. Так что все эти детские шалости мне больше не интересны.
– Замуж? – Рокко озадачился. Опять в голове замелькали цифры. – Не рановато? Тебе ж семнадцать вроде…
– Не волнуйся, до восемнадцати себя сберегу, мы законы уважаем. Вся тебе достанусь! – И, подмигнув, Ванесса побежала по улице.
– Замуж, – повторил Рокко, глядя ей вслед. – Вот дура-то…
В этот миг его передернуло от холода, и он поспешил войти внутрь дома. Как раз вовремя, чтобы услышать кряхтение, рев, стон и прочую какофонию звуков, издаваемых Аргенто Боселли, пытающимся вытащить тяжеленный шкаф на середину комнаты.
Комната ничуть не изменилась с тех пор, как Рокко зашел сюда впервые. Немножко кухня, немножко столовая, немножко рабочее место колдуна (Аргенто величественно именовал ее непонятным словом «лаборатория»), самую капельку – гостиная. Огромный стол заставлен тарелками – чистыми и грязными. Между тарелками громоздятся колбы и баночки, пузырьки и мешочки, которые лучше не трогать, если не знаешь точно, что там.
По стенам тянутся бесконечные полки, где баночек и коробочек еще больше. Одни подписаны на древнем языке, другие – на современном, третьи – вовсе без подписей, только с таинственными символами.
Рокко, осторожно переставляя ноги через пуки трав, груды книг и бумаг, усеявшие пол, подошел к столу и грохнул на свободное место бутылку.
– Ламберто говорит, порошок закончился.
– Ламберто подождет, – прохрипел Аргенто, побагровевший от усилий. Черного дерева высокий шкаф отъехал от стены сантиметров на десять. – Помоги-ка…
– Синьор учитель, – вздохнул Рокко, подходя к шкафу. – Может, не надо? В вашем-то возрасте…
– Молчать! – Колдун распрямился и ткнул пальцем в грудь Рокко. – Не тебе, сопляку безмозглому, меня жизни учить! Я весь год спину гну, на мне одном весь город держится! А ты у меня и последнюю радость отобрать норовишь? Нет уж, все! У меня каникулы. Давай, помогай.
Они уперлись в шкаф вместе, поволокли, попутно распинывая книги и травы, освобождая путь.
– Я ж о вас беспокоюсь, – прохрипел Рокко. – А ну как сердце не выдержит? Ванесса со своим хахалем все хозяйство к рукам приберут, а меня на мороз вышвырнут.
– Обо мне он беспокоится! – фыркнул колдун. – Мое сердце еще поколотится.
– А за кого она собралась-то?
– А не все равно? Собралась – пусть выходит, куда глаза глядят. Мне уж за ней не с руки бегать, пеленки менять. Девка взрослая, разберется. А ты чего такой смурной пришел? С Ламберто закусился?
Шкаф тем временем вытащили на середину комнаты и остановились, переводя дыхание. За шкафом в стене – непрозрачное стекло, будто окошко куда-то в темноту. Над стеклом надпись: «Разбить, когда все надоело». Как-то раз Рокко спросил колдуна, что будет, если стекло разбить, и получил ответ: «Что-что! Книгу Дио не читал, что ли? Конец света будет. Вот и моли меня, чтоб мне все не надоело».
– Не, – отмахнулся Рокко. – Про другое… Тоже думаю, жениться, что ль…
– Да кому ты, дурак, нужен? – удивился Аргенто. – Ты ж колдовать-то путем не умеешь, бестолочь. Женилку отрастил, что ли?
– Есть мальца, – признал Рокко. – Да Рике сегодня восемнадцать. Мимо шел – стоит, скрипку мучает. Аж до печенок пробрало – будто в последний раз. В монастырь ведь она точно не пойдет, только в работный дом и остается. А тут – я, спаситель…
Колдун расхохотался до слез и долго не мог говорить – только головой тряс. Рокко, нимало не обижаясь, нашел на столе зачерствевший оладушек и принялся его грызть. Судя по тому, как рано ускакала Ванесса, завтрака не видать.
– Спаситель, глянь! – простонал, вытирая глаза, Аргенто. – Выбрось дурь из башки, не тебе она достанется.
Колдун прошел к полке, открыл коробочку, помеченную странным знаком, и достал из нее мешочек.
– На! – бросил мешочек Рокко. – Тащи в церковь, пока у них служба не началась. Потом вернешься – прибери тут, пентаграмму нарисуй – чтоб к вечеру готово было! – и начинай состав мешать. Воду-то принес из церкви? А, вот, вижу, молодец, хоть тут ума хватило.
– Прибраться? – уныло переспросил Рокко, разглядывая бардак, копившийся на полу целый год. – Но Ванесса…
– Ванессу видишь? Не видишь. Вот и я не вижу. Так что давай, впрягайся, коник, а то я тебе лицензию и вовсе никогда не выпишу.
«А то ты мне ее выпишешь когда-нибудь, – подумал Рокко, отвернувшись. – Сколько на тебя ни паши – а все „лодырь“, да „бездарность“… И толку от того, что я весь день буду здесь мусор убирать, да состав от похмелья готовить? С этим любой дурак бы управился, а я…»
Подзатыльник прервал унылый ток мыслей Рокко.
– За что?! – завопил он.
– Неча про меня всякие пакости думать с кислой рожей! – потряс пальцем колдун. – Думаешь пакость – рожу веселую делай. Пакостить – эт весело должно быть. И Энрику свою – забудь, я сказал. Не про тебя она цветет и пахнет, тебе другая достанется.
– А какая? – заинтересовался Рокко. Он смахнул со стола на пол несколько пустых склянок и уселся на их место, подбрасывая мешочек с порошком.
– Тебе скажи – ты, дурак, все испоганишь сию секунду. Терпи, ожидай, недолго уж. И с порошком поосторожней, бестолочь! Этот рассыплешь – у меня на два раза всего осталось.
Представив, что будет, если на второй раз порошка не хватит, Рокко мигом посерьезнел и убрал мешочек во внутренний карман. Нехотя сполз со стола. Да уж, хорош праздник – два раза за утро в церковь сходить, два раза Ламберто увидеть. Это ж в какой еще день столько радости привалит!
Колдун, увлекшийся проверкой содержимого баночек на полках, повернулся и, сдвинув брови, посмотрел на Рокко.
– Чего-то ты совсем скис. Подбодрить, что ли?
– Да… Праздника охота, как всем людям, – вздохнул Рокко. – А мне что? Опять тут вламывать до поздней ночи, а ночью Фабиано гуляния запретил. Вот и всей радости, что завтра отоспаться можно… А, нет, нельзя, – пьянчуг отпаивать придется.
Аргенто неожиданно позволил своему вечно хищному и злобному лицу смягчиться. Он подошел к Рокко, положил руку ему на плечо и даже сделал было движение обнять, но спохватился, что это уж слишком.
– Праздник, Рокко, это когда все дела сделал и сам собой доволен. Тогда – хоть пьяный в церкви валяйся, с балалайкой в обнимку. А ты собой доволен?
Рокко опустил голову и вздохнул.
– То-то же. Праздник ему подавай. Куда все стадо – туда и он. Я тебя из этого стада вытащил – ты мне даже спасибо не сказал ни разу, все только зубами скрипишь, волчонок ты этакий. Жениться еще придумал, от скуки, из вредности ли.
– Хоть попробую! – вскинулся Рокко. – Сами ведь говорите – из стада меня вытащили. Что ж я, как корова, каждого пинка слушаться должен? Моя жизнь, мне и пытаться. Нет – так нет, не помру.
Не дожидаясь ответа, Рокко стремительным шагом покинул дом. Ветерок ущипнул уши, взъерошил волосы.
– Ах ты ж… – Рокко выругался. – Опять шапку не взял. Да и Диаскол с ней, не возвращаться же!
***
Лиза нагнала семейство Маззарини у самой церкви.
– Постой, Рика! – крикнула она, оттаскивая подругу в сторону. – Давай поговорим.
Энрика смотрела на нее сумрачно, но не сопротивлялась.
– Я себя недостойно повела сегодня утром, – переводя дыхание после быстрой ходьбы, сказала Лиза. – Прости. Понимаю, ты за меня переживаешь, спасибо тебе за это. А я… Я даже поздравить тебя забыла. С днем рождения, Энрика!
Глядя в добрые глаза Лизы, Энрика вспомнила ту грустную девчонку, которая прибегала к ним в дом и сидела, съежившись, в уголке, когда к ее матери приходили «гости». Иногда, чтобы заглушить крики, несущиеся из дома напротив, Энрика брала какую-нибудь из отцовских скрипок, или садилась за фортепиано, стараясь играть как можно громче. В другое время отец бы на нее разозлился, сказал бы, что над инструментом издевается, но в такие вечера делал вид, будто ничего не замечает.
Энрика порывисто обняла подругу, шмыгнула носом у нее над ухом.
– Спасибо, Лиза. Ты меня тоже прости. У меня вся жизнь вверх тормашками…
– Держи! – Лиза, отстранившись, накинула на шею Энрике цепочку с крохотным кулоном. – Знаю, что разозлишься, но пусть это как память обо мне будет, хорошо? Обещай, что всегда носить будешь?
Энрика, грустно улыбаясь, смотрела на серебряную пластинку с выгравированным ликом Дио. На обратной стороне крошечными, почти не читаемыми буквами – молитва. Этот кулончик Лиза носила с детства. Такой ее Энрика и запомнила – грустной, молчаливой, сжимающей в кулачке изображение Дио.
– Уверена?
– Да, – кивнула Лиза. – Там, в монастыре, Дио будет повсюду.
Энрика бросила кулончик под одежду, ощутила прикосновение холодного металла.
– Ну – сразу не сгорела, значит, не совсем пропащая, – пошутила она и, встретив укоризненный взгляд Лизы, рассмеялась. – Идем! Уж какая есть, не перевоспитаешь.
Взяв Лизу под руку, она потащила ее в церковь. Родители уже прошли, и разыскивать их в толпе, заполнившей зал, они не стали. Сидячие места все заняты, в проходах между рядами толкаются, переругиваясь вполголоса, горожане. Лиза скорбно покачала головой, услышав пару крепких словечек. Энрика же и ухом не вела. Решительно растолкав хихикающих подростков в самом, на ее взгляд, удобном углу, она втащила туда Лизу и остановилась. Кафедра в центре алтаря видна отлично.
– Ну, послушаем, какие мы твари грешные.
– Нельзя так, – шепотом сказала Лиза, косясь по сторонам – не услышит ли кто.
– Мне можно, – даже не понизив голоса, сказала Энрика. – Раз уж я к этому толстяку гнилому в родню войти собираюсь.
Немного помявшись, Лиза сделала еще одну попытку образумить подругу:
– Рика, а можно ли так – замуж, без любви…
– Есть вещи поважнее любви.
– А я думаю, что нет.
– А чего ж ты тогда в монастырь собралась?
– По любви.
Они смотрели в глаза друг другу и чувствовали, что живут в разных мирах, пропасть между которыми ширится с каждой секундой. Все, что они могли сейчас сделать, чтобы не разругаться в пух и прах, – это замолчать. И они замолчали.
Краем глаза Энрика увидела Рокко, и сердце дрогнуло. Парень уверенно пробирался куда-то в сторону пареклесия, но улучил момент и махнул рукой Энрике. Она осторожно помахала в ответ.
С Рокко Энрику связывала давняя дружба. В том городке, где оба они родились, и названия которого теперь и не вспомнят, жить стало невозможно – голод, засуха, набеги разбойников разорили его вчистую. Многие тогда снялись с насиженного места, в том числе – семья Маззарини. А к ним прибился беспризорный мальчишка возрастом чуть постарше Энрики, которой тогда было пять лет.
Несколько месяцев тяжелого пути положили конец сначала глупым ссорам («А у меня-то мама с папой есть, и даже дом был!»), потом – умным ссорам («Кто ж так картошку чистит, дура? Да с этой кожуры еще неделю жрать можно!»), а потом выковали что-то куда как более прочное, чем дружба, и более долговечное, чем любовь.
Энрика и Рокко могли месяцами не разговаривать, но потом, встретившись внезапно, даже не тратили время на приветствия – сразу начинали болтать, обмениваться новостями и жаловаться на судьбу. Так всегда было, и только теперь Энрика с ужасом понимала, что боится встречи с Рокко, хотя всю ночь – всю ночь! – репетировала перед зеркалом слова, которые должна будет сказать.
– Я всегда думала, что вы рано или поздно поженитесь, – подлила масла в огонь Лиза.
Энрика, так же как утром пыталась представить семейную жизнь с Гиацинто, вообразила рядом с собой Рокко. Немногим лучше. Как с ним хохотать и дурью маяться – это она хорошо представляла, а вот что-то другое… Тех же детей воспитывать – это ж умом тронуться можно!
– Вот почему все так глупо устроено? – пожаловалась Лизе Энрика. – Всем обязательно жениться надо. Без того, можно подумать, радостей мало.
Она сообразила, что не смогла толком объяснить свою мысль. Слишком уж многое хотелось высказать. И сокрушение по поводу того, что после сегодняшнего объяснения Рокко, скорее всего, обидится и перестанет с ней разговаривать; и свой страх перед грядущим замужеством; и злость на Фабиано, принесшего в Вирту такие законы…
Однако уточнять времени уже не было. Дверь в пареклесий с грохотом отворилась, из нее практически вылетел смеющийся Рокко, следом вышли побагровевшие от ярости Фабиано и Ламберто. Энрика прыснула в кулак. Она-то хорошо представляла, как Рокко может выбесить служителей Дио. Повезло ему, если разобраться. Став учеником колдуна, получил негласное право все, что угодно делать и говорить, не боясь кары. Первый год после прихода Фабиано он даже елку ставил – и Энрика прибегала к нему встречать новый год. Потом, правда, колдун елке воспротивился – она, мол, какому-то важному шкафу мешает – и в следующем году они тайком наряжали елку в лесу. Заблудились, замерзли, и так бы и погибли, не отыщи их злой и не выспавшийся Аргенто. Оказывается, у Рокко была какая-то волшебная монета, которая, чуть только хозяин оказывался в беде, заставляла такую же монету у колдуна греться и подпрыгивать.
Рокко затерялся в толпе, а Фабиано, оправив сутану злым и резким движением, вскинул голову и прошел к кафедре. Народ перед ним почтительно расступался. Стихали разговоры, и под сводами церкви разливалась тишина. Как будто даже дыхания не слыхать. Энрика поежилась.
Ламберто отдернул занавеску в углу алтарного помещения, сел за сокрытый там орган и, помедлив немного, ударил по клавишам. Стены церкви задрожали от мрачных звуков гимна Дио – того самого, над которым недавно потешалась Энрика. Сейчас, слушая исполнение, она то и дело морщилась. Вот этот пассаж быстрее бы сыграть, эту тему развить, здесь добавить, тут поправить… Но Ламберто играл, как автомат, не внося в исполнение ничего нового. Год за годом, одно и то же. Энрика вдруг поняла, за что на самом деле так ненавидит и эту церковь, и этих жрецов. Им противно все новое, они не желают ничему учиться. Мир для них – написанная книга, которую остается лишь читать и перечитывать. Для Энрики же мир был – чистой тетрадью, в которой еще писать и писать.
– Совершенство, – выдохнула Лиза, когда гимн умолк.
Энрика покосилась на нее с обидой. Про ее музыку Лиза такого никогда не говорила. Да что с нее взять! Сошла с ума по своему Дио, вот и все.
Фабиано Моттола откашлялся, стоя за кафедрой, и начал предновогоднюю проповедь:
– Десять лет назад, – задребезжал его голос, – когда я, по велению высших служителей Дио, прибыл в город Вирту, он тонул во грехе. Добропорядочные люди боялись выйти из домов. Процветал разбой, вино реками затопляло улицы города.
Энрика вспоминала те времена, но ничего особенно страшного не находила. Да, иногда, по слухам, кого-то грабили. Порой – били. Да, вечерами с улиц доносились веселые пьяные голоса. Да, маленькая Лиза сидела в углу, делая вид, что не слышит за фортепиано шума, производимого «гостями» и матерью в доме напротив… Но разве было только это?
– Самым же главным пороком Вирту был разврат, – продолжал Фабиано, величественно глядя куда-то поверх голов собравшихся прихожан. – Чтобы победить этого зверя, пришлось приложить немало усилий, но наконец, волей Дио, мы одержали победу. Я знаю, что многие из вас втайне ропщут на строгость закона. Иные бы хотели и вовсе отменить этот закон. Но задумайтесь – какова цена? Неужели вы хотите снова видеть, как ваши дочери и внучки, сестры и матери отправляются «на промысел», сеют семена порока в душах благочестивых мужчин…
– Меня сейчас вырвет, – пробормотала Энрика. – Давай уйдем?
– Ты что? – Лиза посмотрела на нее круглыми глазами. – Покинуть службу?!
Да, подумала Энрика, это было бы уже чересчур. Надо привыкать. Выйти замуж за сына Фабиано – значит, обречь себя на долгие часы таких вот речей о порочных женщинах и благочестивых мужчинах. Хоть бы Рокко что-нибудь смешное выкрикнул, позлил бы этого барана напыщенного…
А Фабиано повысил голос, воздел руки:
– Лишь усмиряя дух и плоть, мы приближаемся к Дио! И вместо дороги к разврату я показал юным душам путь к блаженству вечному! Сегодня – праздник нового года. Завтра жизни некоторых из вас изменятся навсегда, и я, ваш духовник, ваш пастырь и наставник, желаю, чтобы каждый из вас обрел или упрочил свое счастье. Я молюсь за вас, дети мои, прошу Дио удержать души ваши от искушений, но знаю, что некоторые из вас падут жертвой Диаскола.
Тут Фабиано совершенно точно уставился на Энрику, и она, не успев даже осознать, что делает, спряталась за спину Лизы. Лизе же Фабиано улыбнулся.
Дальше Энрика не слушала. Ей сделалось дурно от этого беспощадного взгляда. Сквозь шум в ушах долетали отдельные слова – все те же, ничего нового: грех, порок, благочестие, снова грех… Сколько же еще это будет продолжаться? Мало ему, что она должна выйти замуж за его сына ради спасения семьи, он еще и глумиться над ней будет перед всем народом?!
Но все на свете когда-нибудь кончается – вышел срок и проповеди Фабиано. Ламберто обежал собравшихся с ящиком для пожертвований – так же, как когда-то бегала с шапкой маленькая Энрика, пока ее родители играли – иногда вдвоем, иногда с маленьким оркестром – на сцене далекого городка, ставшего расплывчатым сновидением. Сегодня она отвернулась от Ламберто, хотя мама убедила ее взять немного мелочишки. За что платить? Сыграл прескучно, речь – того хуже. Не за молитвы же, в самом деле.
Лиза бросила в ящик все, что смогла выискать в карманах – не так уж много, пять-шесть мелких монеток. Ламберто даже кивнуть не удосужился – побежал дальше, к тем, кто побогаче.
Наконец, Фабиано позволил горожанам разойтись.
– Пусть остаются девушки, коим в нынешнем году исполнилось восемнадцать лет, – добавил он, как будто без него о том не знали.
Когда толчея рассеялась, Энрика вновь увидела Рокко. Тот знаками показал, что подождет снаружи, и Энрике ничего не оставалось, кроме как кивнуть и вымучить улыбку.
Но вот ушел и Рокко. Ламберто тоже куда-то запропастился, лишь Фабиано, заложив руки за спину, стоял рядом с кафедрой. Энрика и Лиза подошли к алтарю, где переминались с ноги на ногу семь-восемь их ровесниц. Двоих Энрика знала, трех иногда видела, остальные, кажется, вовсе на глаза раньше не попадались. Фабиано окинул всех тяжелым взглядом.
– Итак. Сегодня каждая из вас выбирает судьбу. Это значит, что утром вы либо отправляетесь в работный дом учиться мастерству и трудиться во славу Дио, либо берете на себя тяжкое бремя монастырского служения. Увы, такова женская природа – ленность порождает разврат, а разврат ведет в лапы Диаскола. Вирту – благочестивый городок, и потому здесь не будет незамужних дам, достигших возраста зрелости. – Фабиано протянул к кафедре руку и взял плоскую коробочку. Открыл ее, никому не показывая содержимого, и снова поднял взгляд на притихших девушек.
– Амбра Висеконте, – провозгласил он. – Каков твой выбор?
Низенькая худая девушка, которая выглядела едва на пятнадцать, став центром внимания, как будто еще уменьшилась.
– Работный дом, – пролепетала она.
Склонив голову, Фабиано достал из коробочки белую просвирку и, величественно склонившись, положил в руки Амбры.
– Рита Маэстри?
– Работный дом, синьор.
Еще одна белая просвирка.
– Мелисса Трапанезе?
– Работный дом!
После пятого «работного дома» Фабиано начал хмуриться.
– Барбара ДиМарко! Отчего ты не желаешь пойти в монастырь?
– Дио так суров, – беззаботно отозвалась самая полная из присутствующих. – А я так слаба духом, что, боюсь, не сумею должным образом служить ему.
Фабиано как будто о чем-то задумался, глядя на Барбару, которая отвечала ему честным и прямым взглядом. Наконец, пробормотав «н-да», он протянул девушке белый хлебец.
«Что если он меня про монастырь спросит? – подумала Энрика. – Надо бы ответить что-нибудь этакое. Чтобы и самой посмеяться, и ему повода не дать…»
– Энрика Маззарини! – Оклик вырвал ее из раздумий. Взгляд Фабиано пронзал насквозь, но Энрика собрала в кулак волю и выдержала. – Твой выбор?
Она уже видела белую просвирку, показавшуюся из коробочки. Может, лучше так? Жизнь в работном доме она себе прекрасно представляла: подъем до рассвета, скромный завтрак, а потом – шить, стирать, гладить – куда приставят. До обеда. И снова. Один час перед сном свободный. А что будет, когда она станет жить с Гиацинто? Пустота, ничего даже вообразить нельзя.
– Энрика Маззарини! – Фабиано повысил голос. – Твой выбор – работный дом или, – он усмехнулся, – монастырь?
Белая просвирка поднялась еще выше. Энрика заставила себя поднять от нее взгляд к обвисшим щекам Фабиано. И, глядя в эти щеки, сказала:
– Я выхожу замуж.
Рука с просвиркой дрогнула. На Энрику обернулись все, кроме Лизы, которая стояла, сложив руки и опустив голову, – будто молилась за нее.
– Замуж, – повторил Фабиано. – Ты уверена? Я должен напомнить: времени у тебя до полуночи.
– Я знаю ваши законы, синьор, – отозвалась Энрика.
– Законы Дио, – поправил Фабиано.
– Законы Дио записывают люди, которым нравится писать законы, синьор. К сожалению, он не может донести их иначе.
Фабиано закрыл глаза, тяжело вздохнул, и просвирка вернулась в коробочку.
– Пусть будет так, Энрика Маззарини. Но помни: до полуночи у тебя есть время. До полуночи я нахожусь здесь, молясь за каждого жителя Вирту. Тебе достаточно будет войти и объявить о своем решении.
– Благодарю за трогательную заботу, – холодно ответила Энрика. – Но даже если я не успею – что с того? Меня схватит стража и потребует, чтобы я сделала выбор.
– Да. Если ты не оступишься – так и будет.
Энрика хотела спросить, что он имеет в виду, потому что слишком уж грязно прозвучал намек – так грязно, что о нем даже думать не хотелось. Но время Энрики закончилось.
– Лиза Руффини! – провозгласил Фабиано. – Каков твой выбор?
– Монастырь, синьор, – тихо сказала Лиза.
Ей досталась черная просвирка и улыбка Фабиано.
***
Выходя из церкви, Энрика с отвращением почувствовала, как дрожат ноги. Остановилась, пытаясь успокоиться, но коленки стали колотиться друг о друга – лучше идти. Лиза осталась в церкви получить монашеское одеяние, и некому было поддержать Энрику. Кроме одного человека, который подходил к ней, сияя добродушной улыбкой.
– Я уж думал, он там с вами окончание поста празднует, – сказал Рокко. – Ну чего? В работный дом собралась? К Диасколу такое счастье – выходи за меня замуж!
Ему пришлось подхватить Энрику, потому что она едва не рухнула.
– Эй, я понимаю, что ты рада, но прям тут на меня падать не надо! – Рокко, несмотря на браваду, все же чуть-чуть покраснел, придерживая Энрику за руки. – Я-то не против, да Фабиано разорется от зависти, еще удар хватит бедолагу. Нет, ты не подумай, – я всерьез. Ну как без тебя в этом городишке? Кто скрипировать будет?
– Чего делать? – Энрика даже трястись перестала.
– Ну, это… На скрипке играть.
Смешок вырвался против воли. «Скрипировать» – надо же… Зато полегчало. Теперь, наверное, можно и объясниться. Энрика подняла взгляд на доброе лицо Рокко и сказала:
– Сегодня я выйду замуж.
– Так, – кивнул Рокко. – Пока все правильно, но почему-то мне кажется, будто это не все.
– За Гиацинто.
Тишина. Рокко отпустил ее руки, стоял и смотрел непонимающим взглядом. Молчание длилось так долго, что Энрику пробрала дрожь – теперь от холода. Вынула шапку из кармана пальто, надела. Как Рокко-то не мерзнет? Хотя, мерзнет, конечно, вон уши какие красные… Красные, как шарфик, который вязала ночью. Вот он, в кармане. Прощальный подарок, совершенно нелепый и бессмысленный, будто перечеркивающий все, что было между ними.
– Гиацинто Моттола?
Энрика кивнула.
– Ты сейчас шутишь, да?
Мотнула головой.
– Рика, ты сбрендила? Выйти за сына Фабиано? – Рокко, казалось, поверить не мог. Энрика сжала в кармане теплый шарф, и ладонь Рокко тоже скользнула в карман, что-то стиснула.
– Так нужно, – твердо сказала Энрика. – Я не люблю его, ты не подумай…
– Вот уж чего никогда бы не подумал!
– … но это – единственный способ спасти нас от разорения.
Опять тишина. Стоят друг против друга, будто враги, готовые напасть, ударить, укусить.
– И как? – спросил Рокко. – Гиацинто подойдет к папе и попросит его сказать, что Дио начал обожать музыку? И сразу все кинутся к вам в мастерскую, в школу? Ты эту чушь с родителями обсуждала? Наверняка обсуждала… Нет, я поверить не могу! Это ведь чушь, Рика!
– А что мне еще делать? – крикнула она, будто оттолкнув Рокко голосом. Он отступил на шаг. – Так хоть какой-то шанс есть. А с тобой? Только и радости, что дурью маяться. Я до пятнадцатого колена перечислить могу своих предков, которые одной музыкой жили. И что теперь – все? Перечеркнуть, забыть, оставить?
– Рика… – Он протянул руку, но Энрика отдернулась. – Послушай… Это большая ошибка, серьезно. Я хорошо знаю Гиацинто, мы с ним, можно сказать, друзья…
– Чего? – фыркнула Энрика. – Впервые слышу!
– Потому что о некоторых вещах даже тебе слышать бы не стоило. Он не хороший человек, с какой стороны ни глянь. Если он согласился на брак с тобой – значит, что-то задумал. И, раз даже я не в курсе, значит, задумал что-то очень плохое. Подумай над тем, какую власть имеет муж над женой. Он сможет тебя бить, и никто ему слова не скажет, он… Да все, что угодно! Ты готова доверить ему свою жизнь? Не сходи с ума! Если бы я знал, что ты задумала такое…
– Что? Раньше бы подошел? – Энрика отвернулась. Там, дальше по дороге, стоят двое. Отсюда лиц не разобрать, но она знает, что это – отец и мать, ждут ее.
– Гораздо раньше!
– И все – чтобы меня, дуру, от Гиацинто спасти? Какие жертвы! Как благородно!
Глаза Рокко сделались круглыми.
– Рика, ты чего – вообще, что ли? Что плохого, если тебе пытаются помочь?
– А то, что не нужна я тебе – вот что! – крикнула она, чувствуя, что начинает плакать от собственной глупости. Слова даже в голове появиться не успевали – сразу как-то проскакивали на язык и летели в беззащитного Рокко: – Он ко мне хотя бы как к женщине относится, комплименты говорит. А от тебя только и слышишь: «дура», «сбрендила», «с ума сошла»! А чуть чего – сделал красивый жест, и я перед тобой на колени упасть должна?
– Так, все! – Рокко решительно махнул рукой, будто обрывая разговор. – Ты, дура, сбрендила окончательно, с ума сошла. Иди домой, остынь, потом поговорим. Меня где искать – знаешь.
– Да нужен ты мне!
– Не нужен – не ищи. Только одно запомни: красивых слов тебе и я могу наговорить, хоть ты от меня их и не ждешь. А в жизни важнее все-таки не слова, а поступки. Поэтому если тебя дурой зовут, да из пропасти вытаскивают – ты головой-то подумай! Может, не зря зовут? И не просто так вытаскивают?
– А я и без того – в пропасти! – кричала Энрика, спеша за уходящим Рокко. – Тебе-то что! Спрятался за своего колдуна – и горя не знаешь. Вас пальцем тронуть боятся. А моя жизнь?..
– Я тебе только что предложил жизнь ничуть не хуже, – бросил через плечо Рокко, даже не сбавив шага. – Красивых слов добавить?
– Моя жизнь – музыка!
– Ну и скрипируй себе на здоровье! Мне не помешаешь, а учителю вообще до звезды.
– Ты – бесчувственное, глупое, нелепое животное!
Рокко остановился, повернулся к Энрике.
– Чего?
– Чего слышал! Если бы ты хоть капельку меня любил, то понял бы! Я – жить хочу, творить! А ты мне что предлагаешь? Ничего.
Рокко не нашелся с ответом, и Энрика, обогнув его, двинулась к родителям. На середине пути наклонилась, зачерпнула свежего мягкого снежка и с силой протерла лицо, избавляясь от слез. Вот и прошло объяснение, да только камня с души отчего-то не свалилось. Наоборот – будто еще пару булыжников добавили.
– Как он? – спросила мама.
«Как он»! За него они беспокоятся, надо же! А она-то как? Ей сегодня в эту петлю лезть, она двух единственных друзей потеряла!
– Переживет, – буркнула Энрика и быстрым шагом пошла к дому. Больше колени не дрожали.

Глава 3
– Ну чего, женилку укоротили? – спросил Аргенто, спускаясь со второго этажа.
Колдун зевал и почесывал живот. Вообще, выглядел он затрапезно. В свободных штанах, похожих на пижамные, в тапочках и сорочке. Только ночного колпака не хватало. С кисточкой.
Рокко, кряхтя, разогнулся – он как раз закончил вычерчивать пентаграмму вокруг шкафа – и укоризненно посмотрел на Аргенто:
– Синьор учитель, ваши шутки не являются смешными.
– Была бы шутка, – зевнул колдун, критическим взглядом изучая плоды трудов Рокко. Пентаграмма удалась на славу – это Рокко сам понимал – а вот мусор он попросту распихал по сторонам и теперь волновался, не заставит ли колдун делать настоящую уборку.
Аргенто, похоже, вполне удовлетворился увиденным – трижды кивнул и перестал чесать живот.
– Приступим? – спросил Рокко, с осуждением глядя то на шкаф, то на учителя.
За окошком уже стемнело, день как-то незаметно закончился, и Энрика так и не пришла. Ну и Диаскол с ней, в самом деле. Свою голову не приставишь, как ни старайся. Да и когда эту пигалицу упертую получалось с пути свернуть? Упрется, как…
– Погодь, сейчас, – сказал колдун.
В дверь постучали. Аргенто лично откинул засов и впустил внутрь заснеженного мужичка со звенящим ящиком в руках.
– Ух! – выдохнул мужичок, поставив ящик на пол. – Ну и валит! Обратно бы доехать, дороги заметает – страсть.
И тут же исчез. Рокко присмотрелся к ящику – да, как и каждый год, бутылки игристого вина. Каких сказочных денег стоят колдуну эти «каникулы», – представить страшно.
– Ах! – вернулся мужичок со вторым ящиком.
– Ох! – внес третий.
– Синьор учитель, вам дурно не станет? – поинтересовался Рокко, но колдун его не удостоил ответом.
Аргенто повелел мужичку унести ящики в спальню и только после этого метнул холодный взгляд на Рокко:
– Так, теперь с тобой. Сидишь и делаешь состав от бодуна. И чтоб я тебя до утра не видел и не слышал. Поутру начинай продавать. Но по-тихому, осторожно. Пяток медяков с каждого. Усек?
– Усек, – вздохнул Рокко. – Думаете, пойдут? Фабиано…
– Фабиано – одно, новый год – другое, – оборвал его Аргенто. – Нагнали уже, поверь, а нынче ночью зальются – куда тому океану. А поутру – на службу. А там Ламберто и Фабиано присматриваться да принюхиваться будут. Кто с соображением – приползут к нам. А тут ты – с половничком. Спасибо вам, милейший, – сказал колдун спустившемуся мужичку и щедро отсыпал ему мелочи. – Приятных праздников!
Задвинув засов, Аргенто повернулся к Рокко с сияющими глазами. Будто ребенок, заждавшийся подарков. Только вот ни один ребенок не сможет скорчить такую злобную и одновременно веселую рожу. Рокко, содрогнувшись, бросил взгляд на часы на стене. Как раз сейчас молодняк в заброшенном кабаке соберется – подарками обмениваться… Эх, не успеть!.. В который уже раз он потрогал в кармане стеклянный шарик – и ему полегчало.
– По-ро-шок! – провозгласил Аргенто, беря с полки давешнюю коробочку. – Сейчас очень важно…
Забормотав совершенную невнятицу, колдун вытащил из коробочки мешочек и осторожно распустил на нем шпагат. Рокко, смирившись с неизбежным, взял со стола приготовленные заранее черные свечи, расставил их в углах пентаграммы и схватился за спички.
– Ополоумел?! – завопил колдун. – Оставь немедля!
Рокко про себя знал, что умом он, может, и не блещет, но вот понятливостью – вполне. Поэтому тут же спрятал коробок и сложил руки перед собой, всем видом изображая невинность и покорность.
Аргенто, привстав на цыпочки, достал с верхней полки тонкую лучинку. Подошел к Рокко, качая головой:
– Вот ничему-то ты не учишься. Ну? Вспомнишь хоть, что это?
– Щепа от гроба убийцы, – не задумываясь, сказал Рокко. – Да только чушь это все. Фабиано что, тоже у себя в церкви такое делает? Уверен, он там даже пентаграмму не вычерчивает. Загнал в шкаф – и…
– Фабиано пусть хоть на ушах пляшет. Мы по уму делать будем, у нас все серьезно.
Ну да, серьезно, подумал Рокко, поджигая лучину в подрагивающих от нетерпения руках колдуна. Фабиано сегодня через такой же шкаф Лизу в монастырь отправит – это так, детские игрушки. А вот у нас…
Аргенто со щепой начал зажигать свечи. Рокко, забрав у него сверток, опустился на колени перед шкафом, высыпал бурый порошок под него, осторожно подул, чтобы распространить ровным слоем, и отошел – его роль в ритуале закончилась.
Как только колдун поджег последнюю свечу, мигнули и погасли все лампы до единой. Волшебство началось. Рокко ощутил привычное покалывание на кончиках пальцев, волосы зашевелились на голове, будто ветерок поднялся, сердце мучительно сжалось.
– O, Diascol, magnus Dominus tenebrae! – заговорил колдун, стоя напротив шкафа с ритуальным стилетом в правой руке. – Nobis hac nocte ad flout leges vitam et mortem, vincere vires spatium et tempus!
Внезапным порывом ветра открыло окно. Створка ударилась в стену, разлетелось осколками стекло. Рокко подпрыгнул на месте, но смолчал. В комнату ворвался ледяной вихрь. Не тот живительный морозец, что щипал уши сегодня утром – замогильный холод, уничтожающий саму душу.
– Da nobis fortitudinem mutare consilium Dio causa ad curas corda nostra! – возвысил голос колдун.
Рокко стиснул зубы. Выстоять! Во что бы то ни стало – выстоять! Аргенто, его наставник, его учитель сейчас пропускает через себя такие страшные силы, что ему, сопляку, и не снились. Одно неверное слово, движение, действие, – и последствия будут ужасны. Ураган из преисподней сметет с лица земли городок Вирту, и долго еще путники будут удивляться, как в одну ночь он исчез, не оставив и следа.
Аргенто чиркнул лезвием по ладони левой руки, подождал, пока разрез заполнится кровью.
– Accipere cruenta offerens. – Рука колдуна дернулась, и брызги крови попали на дверцу шкафа. – Libero qui custoditus!
Кровь впиталась в черное дерево. Из щелей повалил дым, шкаф мелко задрожал, потом заходил ходуном. Почудилось пламя, пробивающееся из замочной скважины. Рокко, чтобы не начать молиться, принялся считать до ста, но сбился уже после десятка. Пол под ногами подпрыгнул, с потолка посыпалась какая-то шелуха. Воздух будто наполнился шепотками и смехом. Они уже близко. Вот-вот ритуал завершится…
– Sit eos hic veni, et jucundum oculis et lumbis! – кричал колдун, подняв руки. – Tres pulchra meretrix, tres whores, tres reprobari domina pertinentes ad Dio – venire!
Огонь черных свечей взметнулся, вспыхнула сама пентаграмма, и в призрачном зеленом свете нечеловеческого, неживого пламени Рокко разглядел струйку крови, текущую по старческому предплечью, подрагивающий в другой руке кинжал… Рокко всегда чтил учителя, но сейчас преисполнился истинным восхищением перед ним.
– Venit!
Человек, шагнувший в такие чудовищные пустоши запретных знаний, проклятых навыков и уцелевший, сохранивший разум… Можно ли представить кого-то более великого, сильного, могучего, отважного? Мысленно Рокко проклял себя за все те случаи досадного непослушания, за все резкие слова, которые думал или даже шептал за глаза про Аргенто. Глупый мальчишка! Каким был, таким и остался. Благодарным нужно быть, что такой человек тебя терпит!
– Venit! – гремел голос колдуна, заглушая рев зеленого пламени, окутавшего шкаф. – Venit! Venit! Venit!
Слепящая вспышка – и тьма, полная тьма. На мгновение Рокко испугался, что ритуал прошел неправильно, и Диаскол выбрался из заточения, одним махом уничтожив мир, опрокинув всех в небытие. Но тут же вспомнил памятку, вдолбленную ему в голову колдуном: «Если видишь тьму – это еще не ничто. Ничто – оно никакое. Ни светлое, ни темное. Узришь его единожды – лишишься и тех крох разума, которыми обладаешь».
Рокко осторожно тряхнул головой и, кажется, ощутил некоторые крохи разума. Да и темнота стала рассеиваться. Сами собой загорелись лампы, комната обрела прежний уютный и захламленный вид – все старания Рокко пошли прахом, потусторонний вихрь разметал мусор по полу.
– Окно, – пробормотал Рокко. – Надо заделать окно…
– Успеется. – Голос колдуна стал глуше. Немало сил потребовалось от него в этот раз. Еще в прошлом году Рокко боялся, что Аргенто не вынесет ритуала или его последствий. Но тогда обошлось. Обходилось пока что и сейчас, хотя последствия еще не явили себя. – Дверцу открой.
Аргенто оторвал от обшлага рукава полосу и замотал рану на ладони. Опустился на подскочивший услужливо стул – волшебством пропиталось все в доме, и даже Рокко сумел взглядом отбросить с пути наиболее серьезную кучу мусора.
Несмотря на холодок, сочащийся из разбитого окна, лоб колдуна усеивали бисеринки пота. Руки дрожали, но совсем немного. А уж лицо – и вовсе обычное. Надменное, злое. Выдержит, решил Рокко. Аргенто сильный, куда сильнее, чем, например, он. А старость для настоящего колдуна – это скорее хорошо.
Достав из кармана латунный ключ длиной с ладонь, Рокко шагнул к шкафу. Оттуда послышалась возня, но пока – ни слова. Должно быть, в себя приходят…
Вставив ключ в скважину, Рокко сосчитал до десяти и повернул. Едва успел убрать руку – дверь распахнулась.
– Рокко!!! – Три голоса зазвенели одновременно, и воздух наполнился смехом, криками, шуршанием юбок, звуками поцелуев. – Ты смотри, какой большой стал! А еще в прошлый раз совсем мальком был. Ах, кажется, только вчера… Тебе уже сколько лет? Еще не женился? А может…
– Отстаньте от меня, Диасколовы исчадия! – заорал Рокко, отбиваясь от трех восторженных девиц, выскочивших из шкафа. – Вон ваш хозяин, на него вешайтесь!
Упрашивать девушек не пришлось. Все трое повернулись к колдуну.
– Аргенто! – завизжали, бросившись к оскалившемуся старику. – Ну как ты тут без нас, соскучился? А уж мы-то как денечки считали! А ты дашь нам того вина, с пузыриками?..
Пока они по очереди мостились на колени к колдуну, скидывали шарфики, шляпки и осматривались, Рокко сходил к себе в кладовку, взял там подушку и попытался временно заткнуть ею разбитое окно. Сперва надо было вынуть из рамы осколки. Осторожно расшатывая их, он все косился на веселых девиц.
Вот эта белокурая прелесть с огромным бюстом – куда той подушке! – Аврора Донатони. Коротко остриженная брюнетка с ярко-голубыми глазами – Камилла Миланесе. А Лукреция Агостино остричься не успела – так и осталась с длиннющей, ниже пояса, русой косой, которую сейчас неспешно расплетала, напевая беззаботную песенку.
Им было восемнадцать лет, когда Рокко с Энрикой наряжали в лесу елку, и было восемнадцать сейчас. И будет столько же через сто лет, и через двести. Стараниями Аргенто Боселли, девушки проживали только один день в год, все остальное время проводя в пустоте и забвении. А началось все с Фабиано Моттолы.
В тот год он впервые обратился к колдуну за помощью – надо было как-то очень быстро и надежно отправлять пожелавших стать монахинями девушек в монастырь, находящийся в городе, до которого и за год на лошади не доедешь. Рокко тогда еще мало чего понимал, слышал обрывки разговоров. Но говорили долго и, наконец, сторговались на чем-то. Однако первая попытка окончилась провалом.
Возмущенные вопли Фабиано Рокко запомнил очень хорошо. Сразу три девушки, которых он попытался отправить, попросту исчезли. В шкафу их не оказалось, и, как сказал настоятель монастыря, беседу с которым через блюдо с яблочком организовал Аргенто, там они тоже не появились.
«Надо было по очереди, – спокойно пояснил тогда Аргенто. – Мы ведь обсуждали. А теперь – Диаскол знает, где они».
Что характерно – колдун не солгал. Где находятся три несостоявшиеся монахини – это знает только Диаскол. Однако раз в году они находятся здесь. В первый год девушки были тихи и напуганы. Аргенто тогда долго с ними разговаривал, что-то объяснял про какого-то дракона – Рокко так толком ничего и не понял, его постоянно отгоняли.
Уже на следующий год все ощутимо наладилось. Девушки повеселели и, как потом сообразил повзрослевший Рокко, отбросили всякие мысли о монастыре. А у Фабиано стали получаться перемещения других желающих, чем он бывал очень доволен. Пожалуй, увидеть Фабиано довольным можно лишь раз в году – первого января, когда очередная «возлюбленная Дио» отправлялась в монастырь.
– Ты чего в подушку пялишься, дуралей? – грянул над ухом Аргенто.
Рокко спохватился, что и впрямь застыл, глядя в заткнутое подушкой окно.
– Задумался, – сообщил он.
– Врет и не краснеет!
Повернувшись, Рокко исправил оплошность – покраснел. Но не от вранья. Колдун стоял, уперев руки в бока и выпрямившись во весь немалый рост, а на нем, смеясь, висели все три девицы, успевшие поскидывать лишние, на их взгляд, предметы одежды на пол.
– Праздновать! – хором потребовали они. – Давай скорее праздновать, противный колдун!
– Идем-идем, дорогие мои, – усмехнулся в ответ Аргенто. – Сейчас я вас отпраздную, как полагается. А ты…
– Да-да, отвар от бодуна, помню! – Рокко помахал бутылкой со святой водой.
– Это успеешь. Глянь, снегу-то неплохо подвалило. Сходи, что ли, каток людям заколдуй. Уж с водой-то управишься, неуч криворукий?
– Оно нам надо? – поморщился Рокко.
– А то нет? Нас, колдунов, должны бояться очень и любить немножко. Страху-то мы прилично нагоняем, но иногда надо и добро творить. Так что давай, дуй. И чтоб до полудня меня не беспокоил, а то я тебя в нужник превращу – рука не дрогнет! И ну-ка рожу кислую убрал! Опять пакость про меня подумал? Ух, негодяй!
– Аргенто! – воскликнула Аврора Донатони. – Не смей ругать мальчика! Он такой красивый.
– Такой хороший! – подхватила Камилла Миланесе. А Лукреция Агостино, тряхнув волосами, которые колыхнулись, подобно волнам, подмигнула Рокко:
– Ты приходи потом, как этот старый развратник захрапит. Поиграем во что-нибудь.
– Я те поиграю! – Аргенто тряхнул левой рукой, на которой висела Лукреция. – Ишь, игривая! Неча мне ученика с толку сбивать. Ты со мной сперва наиграйся – первая же в небытие запросишься.
Рокко проводил взглядом облепленного смеющимися девушками колдуна и покачал головой. Отчего так вдруг тяжко на сердце? Ах, да, Энрика… Н-да, неприятно получилось. Надо было вовсе молчать, не затевать разговора того дурацкого. А теперь…
– Не влюбился же, в самом-то деле? – строго спросил Рокко, глядя на подушку.
– Не, нормально, – ответил сам себе. – Только поругались зря. Надо помириться! А там и настроение подскочит.
И, вспомнив, что Энрика всегда очень любила кататься на коньках, Рокко улыбнулся. Схватил пару склянок, рассовал по карманам, повторил по книге несложные заклинания и, насвистывая, вышел из дома.
***
По традиции, как стемнеет, в канун нового года молодые люди собирались на посиделки. В этом году облюбовали заброшенный кабак. Вопреки чаяниям, запасов спиртного не обнаружили, но все равно вечер проходил весело. Несмотря на то и дело мелькавшую за окном фигуру Нильса Альтермана – неусыпный страж следил за порядком.
Большую часть времени он стоял спиной к кабаку и смотрел на звездное небо. Интересно, думал он, почему на небе ни тучки, а снег – валит и валит? Не то чудо, не то волшебство… От этой мысли Нильс содрогнулся. Ведь на родине никто не делал разницы между чудом и волшебством. Здесь же первое – проявление воли Дио, а второе – над ней надругательство. Но как разницу-то почуять простому человеку? Только и остается – сердце свое слушать. И хотя сердце сегодня все изнылось, глядя на звезды и кружащиеся снежные хлопья, Нильс улыбался. Чудо!
Так же падал снег и в тот день, когда он решился пойти против воли короля, против устава, против даже здравого смысла. Воспоминание нагнало тень на лицо Нильса. Тьма и холод, перепуганные глаза девушки, имя которой он заставил себя забыть. Бег через лес, яростный рев чудовища, не нашедшего жертвы… У Нильса было готово укрытие, но когда он из него выбрался утром и помог вылезти девушке, глазам его предстало ужасающее зрелище.
Дымящиеся руины домов, люди, потерянно бредущие по черному от копоти снегу. Плач и стон со всех сторон. А к нему уже спешит стража. И девушка – та, что всю ночь сбивчиво благодарила его, отскочила. «Зачем ты это сделал? – закричала она. – Что теперь со мной будет?»
Этого он не знал. Не знал даже, что будет теперь с ним. Ночью все казалось единственно правильным: нельзя позволить дракону сожрать ни в чем не повинную девушку! Но теперь закрались сомнения. Сомнения превратились в уверенность, когда на суде Нильсу озвучили страшные цифры – количество погибших.
«Вы раскаиваетесь в содеянном?» – спросил судья. Нильс раскаялся от всего сердца. Что он говорил – сам теперь не помнил, но, должно быть, речь прозвучала действительно жалко и прочувствованно – лик судьи смягчился. После долгих совещаний Нильсу вынесли приговор: изгнание.
Нильс вошел в шкаф, стоящий в потайном помещении замка, дверь за ним захлопнулась, сверкнула яркая вспышка, и следующим он увидел Фабиано Моттолу. «Как я понял, – холодно сказал тот, – теперь ты готов исполнять приказы и искупать вину?»
Так началась вторая жизнь Нильса Альтермана. Жизнь, которую он не собирался упускать. Диоугодная и праведная жизнь…
– Такой снегопад – предвестник больших перемен, – раздался рядом голосок.
Нильс был хорошим солдатом, он не умел вздрагивать. От неожиданности резко повернулся и скинул было с плеча карабин, но, заметив, кто с ним говорит, успел превратить это движение в нечто вроде подтягивания ремня.
– Синьорита Маззарини?
Энрика кивнула, глядя не на него, а на небо. Почудилось, нет ли – глаза ее как-то слишком уж влажно блестят. Нильс поежился. Бросил взгляд в ярко освещенное окно – там, внутри, все в полном порядке. Не пьют, не дерутся. Через пять минут можно будет заглянуть на всякий случай, но пока… Пока от него явно чего-то ждут.
– Могу быть чем-нибудь полезен? – спросил Нильс, исподлобья глядя на Энрику.
– У меня сегодня день рождения, – отозвалась девушка.
В вязаной шапочке, в сером пальто, сунув руки в карманы, она сейчас походила на замерзшую птичку, которую хотелось отогреть и накормить.
– Поздравляю, – пробормотал Нильс.
– Неужели не могут люди хотя бы этот, один день в году просто побыть рядом, просто поддержать? – Энрика не слушала его, говорила сама с собой. – Друзья называется…
Нильс еще раз взглянул в окно. Мог бы назвать по именам всех собравшихся. Парни, девушки… Не все пришли, конечно. Кто-то прихворнул и сидит дома, кто-то всегда чурался компаний – как, например, Гиацинто Моттола. Да ему бы и неприлично такое общество, сын жреца, как-никак. А еще не было Рокко, чему Нильс только радовался – без этого заводилы все гораздо спокойнее. Но Энрика, похоже, думала иначе.
– Я бы и взаправду лучше в работный дом ушла! – заговорила она уже громче. – В гробу я видала это замужество. Но если никак иначе! Почему он не понимает?
«И почему я все это выслушиваю? – терзался Нильс. – Не понимаю. Разу прежде словом не обмолвились, а тут – будто плотину прорвало».
– Синьор Алгиси причинил вам вред?
Энрика окинула взглядом Нильса, задержалась на его погонах и будто только сейчас сообразила, с кем говорит.
– Ничего он мне не причинил, кроме разочарования, – вздохнула, отворачиваясь. – Что за дурацкая такая страсть – кидаться спасать то, чего спасти не можешь? Какой смысл красть принцессу из башни, если не умеешь убить дракона?
Нильса бросило в жар. Приоткрыв рот, он смотрел на Энрику, и она ответила ему удивленным взглядом:
– Что? Что я сказала?
– Про дракона, – хрипло отозвался Нильс. – Откуда?!
– Ну… Сказки такие. Полно их. Дракон похищает принцессу, а потом приходит храбрый рыцарь, убивает дракона и спасает принцессу. Очень, по-моему, мудрые сказки – об ответственности. Да только из Рокко рыцарь такой…
Энрика вздохнула, опустила голову. Варежкой провела по глазам. Потом сняла варежки, сунула их в левый карман, из правого достала что-то ярко-красное.
– Вот! – развернула она шарфик. – Это – вам.
Почему-то все рефлексы разом изменили Нильсу, когда девушка, приподнявшись на цыпочки, накинула шарф ему на шею и быстро завязала простой узел. По черной шинели будто заструилась Алая Река из древней страшной сказки.
– Зачем? – изумился Нильс.
– Для теплоты, – сказала Энрика. – Там все подарками обмениваются, а вы тут стоите такой одинокий всегда… Праздник ведь. С новым годом! – И она впервые за весь разговор улыбнулась. – Завтра не станет Энрики Маззарини, будет Энрика Моттола. Хорошая девушка, которая не крадет таблички с названием улицы, играет только диоугодные мелодии. У нее много дел будет. Церковный хор учредить, учеников набрать, отцу подряд выхлопотать – орган в церкви настраивать. Фабиано в ножки поклониться, попросить, чтоб семью из дома не выгонял. – Энрика отвернулась, голос ее прерывался. – Вот она какая будет – Энрика Моттола! А вы… Вот посмотрите на этот шарфик и вспомните Энрику Маззарини, которая всем в этом городе поперек глотки встала. Потому что, видите ли, ей мастерство важнее, чем на коленях ползать и лбом об пол колотиться!
«Истерика, – грустно подумал Нильс. – Однако ж мне все равно полагается на ус мотать. Вон чего говорит-то… Но погоди! Неужели правда сегодня за Гиацинто выходит? Скрипачка – за сына жреца? И в тайне все до сих пор?»
Ох, как заныло у него сердце! Но почему, почему, Диаскол его раздери? Что за страшное предчувствие, почему кулаки сами собой сжимаются?
– Каток! – раздался в ночной тишине дикий вопль, и между Энрикой и Нильсом пробежал Бенедетто – пятнадцатилетний парень, который отчего-то задержался и не пришел на вечер подарков. Теперь он открыл дверь в кабак и заорал туда: – Колдуны каток залили! Бегом кататься!
Он тут же убежал, а вслед за ним из кабака рванула пестрая вопящая толпа. Нильс и Энрика прижались к стенам по разные стороны от входа. Когда пробежал последний человек, их взгляды встретились.
– Вы, наверное, туда же пойдете? – спросила Энрика.
– Разумеется. Мое дело сегодня – обеспечить порядок и безопасность.
– А как же ваши бравые ребята?
– Я позволил им побыть с семьями. Как знать – может, после полуночи придется работать. Праздник – время опасное.
– Ну, тогда проводите и меня!
Нильс опешил:
– Что сделать?
Энрика, уже шагнувшая вслед за унесшейся толпой, обернулась:
– Проводите! Ну, я тоже ведь часть этого города, хоть и не самая диоугодная. Обеспечьте мне безопасность и порядок, если вас не затруднит. – Она спрятала рот и нос за воротником пальто, спасаясь от мороза, усилившегося с наступлением темноты, и глухо добавила: – Вам ведь тоже, наверное, одиноко.
Они пошли вместе. Нильс бы добрался до площади с катком минуты за три-четыре, но с Энрикой плелись все десять, томясь тягостным молчанием.
– Гиацинто… – начал было Нильс, но Энрика его прервала:
– Не хочу про меня! Давайте про вас. Почему у вас нет жены? Неужели ни одна не согласилась?
Нильс обдумал вопрос, рассеянно теребя шарфик.
– Не спрашивал никого, – ответил он терпеливо ждущей Энрике. – Любви не было, так не из-за чего и жениться.
– Какой вы скучный – прямо как все, – вздохнула Энрика. – Любовь… Любовь – она у бездельников. А когда дело есть – не до любви, право слово.
– У меня было дело. Любви не помешало. Только вот с тех пор я и зарекся. Правильно ты говоришь – лучше делать то, чего от тебя Дио хочет, а все эти любови – ну их к Диасколу, один вред от них.
Во взгляде Энрики сверкнул интерес.
– А ты на самом деле другой, – сказала она, и Нильс вдруг сообразил, что они как-то незаметно перешли на «ты». – Значит, и любви не хочется, и без любви жениться противно?
Нильс кивнул.
– Эх, не в том мы мире родились, – засмеялась Энрика.
Теперь говорить приходилось громко – добрались до катка. Блестящее ледяное озерцо посреди центральной площади Вирту блестело в свете газовых фонарей, будто огромное зеркало. На нем уже не протолкнуться, а из в одночасье выросшего рядом домика с надписью «Коньки» выходили все новые желающие покататься.
– Надо работать, – извиняющимся тоном сказал Нильс.
– Спасибо за беседу, – кивнула Энрика и пошла, вздохнув, к домику.
– Синьорита Маззарини, – окликнул ее Нильс. Мог и хотел окликнуть по имени, но почуял нутром, что девчонке будет приятно услышать фамилию, которой она вот-вот лишится.
Она обернулась, вскинула голову, высвободив подбородок из-под воротника.
– Спасибо за подарок и – с праздниками вас! – Официальное обращение все-таки помешало удержать это зыбкое «ты». – Желаю в новом году счастья.
– Спасибо! – улыбнулась Энрика. – И вам того же. Да услышит Дио наши пожелания.
Когда она исчезла в дверях домика, Нильс еще несколько секунд стоял, глядя ей вслед, потом встрепенулся. Работать действительно нужно, на катке началось дикое столпотворение.
– Так, а ну – очистили пространство! – рявкнул Нильс. – Дайте сперва малышам покататься! Их уж скоро домой погонят – тогда и вам время будет. Ну? Мне что, два раза повторять? Я словами только один раз говорю, потом иначе объясняю!
***
– Нет-нет-нет, – качал головой Рокко, стоя за конторкой. – Я говорю – пять медяков за пару! Синьора Латтанци, уж вам ли прибедняться? Весь город знает, как вы «бедствуете». Либо отпускайте мальца на лед одного, либо – десять медяков, так-то.
Далила Латтанци, гневно сопя, высыпала в подставленную ладонь требуемую сумму, но не удержалась от замечания:
– Не надо, молодой человек, завидовать! Богат тот, кто экономить умеет.
– Было б что экономить – все бы экономили. Да, народ?
Народ, столпившийся в крохотном помещеньице, поддержал Рокко дружным гулом. Далила, тут же умолкнув, взяла коньки, протянутые Рокко, и поспешила удалиться. А к конторке уже протиснулась следующая желающая.
– Куда без очереди? – прикрикнул Рокко. – Самая умная, что ли?.. А, это ты? Заходи. – Он открыл дверцу и впустил за конторку Энрику. Она быстро проскользнула к нему, увернувшись от брызжущего искрами света шарика – их штук десять летало по комнате, светло было как днем. Прикрыв дверку, Рокко бросил незаметный взгляд на безымянный палец левой руки Энрики. И вздохнул с облегчением.
Передавая следующую пару коньков, Рокко про себя отметил, что все вроде бы вернулось на круги своя, и улыбнулся. Тут же Энрика заговорила ему на ухо:
– Ты надолго тут?
– Сейчас уйдем, только штуковину одну устрою.
Рокко провел рукой над банкой с мелочью, потом сделал несколько пассов перед стойкой с коньками и повернулся к очереди:
– Мне нужно отойти по важному делу. Коньки берем сами, пять монет за пару. Кто попытается обмануть – у того руки отсохнут, я предупредил. Подлечить потом – подлечим, но это уже сотня медяков, она же – серебряная. Кто выгоду считать не умеет – у соседей спрашивайте.
Рокко взял со стойки две пары коньков и, подхватив Энрику под руку, вытащил ее наружу, выставленным вперед локтем расталкивая людей. Оказавшись на улице, они направились к длинной скамье перед катком. Нильс уже успел всех организовать. По льду смешно ковыляли малыши, поддерживаемые родителями, а молодежь стояла вокруг и беззлобно смеялась.
– Ну что, синьора Моттола, не изволили передумать? – нарушил молчание Рокко, усаживая Энрику на скамью.
– Отстань, а? – взмолилась Энрика. – Ну чего ты как этот? Без того тошно, ты еще…
– Извини, – невозмутимо отозвался Рокко. Присев на корточки, он распускал шнурки на ее ботиночках. – Мне, поверь, не все равно, вот и беспокоюсь. Так, просто, на всякий случай замечу – хочешь, слушай, а хочешь – мимо ушей пропускай. Работу поменять всегда можно. Денег на кусок хлеба раздобыть – не велика проблема. А вот муж – это всерьез и надолго.
Энрика отрешенно смотрела на его руки, ловкие пальцы, развязывающие узел. Потом дернулась, спрятала ногу под скамейку.
– Что ты делаешь? Перестань. Увидит кто…
Пожав плечами, Рокко сел рядом, занялся своими шнурками. Каток шумел за спиной, а перед глазами – пустынная часть площади, даже фонари не горят.
– Дело не в деньгах и не в работе, – говорила Энрика, натягивая коньки. – Как ты-то этого не понимаешь?
– Да я-то все понимаю, – попытался заверить ее Рокко. – Только…
– Нет, ничего ты не понимаешь! – упиралась Энрика. – Этот человек уничтожил смысл моей жизни! Просто так, из вредности.
– Так ты отомстить хочешь? – Рокко ухмыльнулся. По части «отомстить» у него имелся богатый арсенал колдовских средств.
От него не укрылась заминка Энрики. Девушка задумалась. И ответ прозвучал неуверенно:
– Нет… Зачем сразу «отомстить»? Вернуть свое. Ох… Пятнадцать минут еще. – Она устремила взгляд на часовую башню, возвышающуюся над площадью. Без пятнадцати десять. Ровно в десять детишек погонят домой. К одиннадцати разойдутся и взрослые. В полночь каждый поднимет у себя дома бокал сока, съест вожделенный кусок жареного мяса и ляжет спать. Такой вот веселый праздник. Хвала Фабиано.
– Колдун говорит, если что твое – этого никто и никогда отнять не может, – произнес Рокко, хмурясь и хлопая себя по карманам.
– А ты его слушаешь, да? – фыркнула Энрика.
В ответном взгляде Рокко смеха не было, и девушка прикусила язычок.
– Всю жизнь слушаю. Пустых слов он не говорит. И, хотя между нами существуют определенные… А, вот!
Тут же позабыв о разговоре, Рокко показал Энрике пузырек с прозрачной жидкостью.
– Вода? – Энрика склонила голову, рассматривая.
– Ну не простая же!
Рокко бросил пузырек перед собой и, когда тот коснулся снега, щелкнул пальцами. Энрика вскрикнула – перед ней в мгновение ока раскинулось ледяное поле. Огромный гладкий каток, вокруг которого зажглись фонари.
– Погнали, пока остальные не прочухали? – улыбнулся Рокко.
Две ловкие фигуры заскользили, завертелись по блестящему твердому озеру. Энрика смеялась, позабыв обо всех своих бедах, и Рокко, ловя взглядом ее раскрасневшееся лицо, молча радовался.
– Послушай, – сказал он, схватив за руку проезжавшую мимо Энрику. – Давай утренний разговор закончим?
Помрачнела.
– Может, не надо? Все ведь ясно…
– Не все. – Вместе они покатили дальше, держась за руки. – Ты не думай, я тебе в любви до гроба признаваться не собирался.
– Ох! – вырвался у Энрики вздох облегчения. – Слава Дио! Я всю ночь думала, как бы тебе сказать, что мы – друзья и только.
– Об том и толкую, – кивнул Рокко. – Ума ты не великого, над простыми вещами целую ночь думаешь, а как что сложное решить – так рубишь с плеча. Все вы, Маззарини, такие. Я тебе что предлагал? Замуж за меня выйти. Я тут ни перед кем не расшаркиваюсь – и ты не будешь. Совсем другое отношение. И на скрипке – хоть в пост играй, слова никто не скажет.
– Я-то, коли захочу, и в церкви сыграю! – Энрика махнула рукой, будто ведя смычок по струнам. Или отрубая голову невидимому врагу. – Тут не все так просто. Город…
– Никто за тобой не пойдет, – тихо оборвал ее Рокко. – Давай начистоту. Фабиано дал возможность честно на кусок хлеба зарабатывать, вернул в Вирту покой и безопасность. Для людей это важно, а не музыка. Надо было раньше с тобой поговорить, да я думал, ты и так поймешь… Теперь времени мало. Брак с Гиацинто не поможет тебе ничем. Ты не успеешь оглянуться, а жизнь превратится в ничто. Если не хочешь за меня замуж – иди лучше в работный дом, от всей души советую. Там я, по крайней мере, не увижу, как ты в колоду безмозглую превращаешься.
Он видел на ее лице следы внутренней борьбы, но понимал, что борьба идет не там, где должна бы. Энрика просто ищет слова, чтобы скрыть обиду и досаду на него. Рокко вздохнул украдкой. Ну не получается у него говорить убедительно, увы… Ладно, пусть уж делает, что хочет. Авось, милостью Дио, как-нибудь и пронесет.
– Каток! Новый каток! – поднялся вопль.
– Поперло, – зевнул Рокко, увлекая Энрику к дальнему краю озерца. – Не бери в голову, все, закрыли тему. Ты сказала, я сказал. Не будем ссориться. Праздник все же…
Он вновь вспомнил о подарке, лежащем в кармане куртки, но не решился достать. Как-то жалко будет выглядеть. Лучше завтра. В честь, скажем, замужества.
Энрика, остановившись, обняла его за шею.
– Скажи мне что-нибудь ободряющее, – ворвался в ухо жаркий шепот. – Что меня все будто на похороны отправляют? Говорят, некоторые замуж с радостью идут…
Рокко похлопал подругу по спине:
– Синьора Моттола, все у вас будет – лучше не придумаешь… Какой ужас!
Энрика вздрогнула.
– Что? Что такое?
Не отпуская ее, Рокко ловким движением развернулся.
– Не могу на это смотреть. Ничего страшнее в жизни не видел. Ты видишь? Видишь?!
– Да что? – недоумевала Энрика.
– Нильса!
Страж порядка, сунув руки в карманы шинели, обходил по кругу новый каток, который уже заполонили юноши и девушки.
– Вижу. И…
– Шарф! – простонал Рокко. – Где он откопал такую отвратительную вульгарщину? Мало того что цвет девчачий, так еще и на таком здоровяке смотрится… Ужасно!
Почему-то Энрика напряглась в его объятиях, но тут же расслабилась. Засмеялась.
– А еще на нас с завистью смотрит Ламберто, – сказал Рокко. – Все, хватит руки распускать, отпрыгни-ка. А то ишь – как обниматься, так со мной, а как замуж, так за…
– Эй, Рокко! Да ты, никак, возлюбленную у меня отбить собрался?
Энрика скользнула в сторону от Рокко и нашла взглядом улыбающегося Гиацинто. Все в том же безукоризненном глухом пальто он стоял чуть поодаль. На ногах у него коньки – свои, не напрокат взятые. Вот он властно вытянул руку, и Энрика подъехала к нему, взяла ладонь.
– С праздничком, Гиацинто, – мрачно сказал Рокко. – Что ж не рассказал? Я бы вам подарок приготовил.
– Взаимно, Рокко. – Холода в голосе Гиацинто ничуть не меньше. Кажется, даже пар изо рта не идет. – Нам и без подарков хорошо будет. Да, любовь моя?
Энрика, покраснев, что-то забормотала. Жалкое зрелище… Рокко поморщился.
– Можно тебя на два слова, Гиацинто?
Сын жреца приподнял бровь. До какой же степени у него каждое движение – будто нарисовано! Даже мерзко.
Гиацинто повернулся к Энрике:
– Подожди меня немного, любовь моя. Я скоро.
Он приподнял ее голову за подбородок, поцеловал в щеку, и коньки будто сами по себе двинулись в сторону Рокко, унося монолитную фигуру владельца.
Убедившись, что Энрика не услышит разговора, Рокко негромко сказал:
– Ты что задумал, а?
– Жениться. А почему тебя это смущает? – Как же сильно хотелось Рокко одним ударом сбить с его лица улыбку! А лучше не одним…
– Потому что ты нашел единственную девушку, которая тебе на пушечный выстрел не нужна, вот почему.
– Ну, зато я ей нужен, – пожал плечами Гиацинто. – У тебя все?
– Нет, не все. – Рокко покачал головой. – Если думаешь, это тебе игрушечки, как в наших с тобой делишках, то жестоко ошибаешься. Узнаю, что она несчастна, – тебе конец. Понял?
Гиацинто изменился в лице, теперь лоб его прочертила складка – как у отца в минуты гнева.
– Тебе сколько повторять, чтобы про наши дела в Вирту – ни слова? – прошипел он, оглядываясь.
Рокко что есть силы сжал в кармане стеклянный шарик:
– Ты меня не пугай, жречонок. Нечем. Позаботься лучше о том, чтобы стать хорошим мужем. А еще лучше – отступись. И все будет замечательно, у всех нас.
Складка на лбу Гиацинто разгладилась. Губы изогнулись в отвратительной ухмылке, от которой Рокко передернуло.
– Что ж, я прислушаюсь к твоим словам и самым тщательным образом их обдумаю. Спасибо за беседу, Рокко. Желаю счастья в новом году.
– Счастья, – буркнул Рокко, провожая взглядом кружащуюся такую нелепую, невообразимую пару. – Мне и в старом неплохо было. Шел бы ты, со своими пожеланиями…
Часы над площадью пробили десять раз, и родители потащили домой разыгравшихся детей. Рокко, насвистывая, направился в домик с надписью «Коньки» – подсчитать прибыль. По всему, колдун должен быть доволен. Хотя он и без того сейчас явно не грустит.

Глава 4
Минуты тянулись, как мед, а час пролетел незаметно. Вот и одиннадцать. Энрика с недоумением смотрела на циферблат. Может, сломались? Но нет – вот доносится с площади бой больших часов. Раз, два, три… Одиннадцать ударов насчитала.
– Пойдем, пожалуй? – Герландо поднялся из-за стола с небогатым угощением и повлек за собой Агату.
Праздничный ужин прошел в напряженном молчании. Да и что в нем было праздничного? Три куриных крылышка? Все, что смогли себе позволить.
– Удачи тебе, дочка. – Агата склонилась над Энрикой, поцеловала ее в макушку – больно уж низко наклонила та голову, и лица не увидеть – и шепотом добавила: – Не бойся ничего. Ты станешь прекрасной женой, и все у нас будет замечательно.
Родители удалились наверх, в свою спальню, а Энрика все сидела, водя пальцем по столу. Внутри все сжалось, заледенело. Кажется, тронь кто – взорвется, рассыплется.
Энрика сорвалась с места, подбежала к оставленной в музыкальном классе скрипке, схватила ее, подняла смычок – и замерла. Тихо. Ни звука в ночи. Зачем все портить, зачем мешать людям, нарушать покой? Рука со смычком опустилась. Поникла скрипка.
– Рокко был прав, – прошептала Энрика. – Я уже сдаюсь…
Захотелось плюнуть на все и бежать, бежать к нему, согласиться и связать жизнь с человеком, которого, по крайней мере, понимаешь! Только вот ноги никуда не побежали. Они понесли Энрику обратно за стол, к окошку, смотрящему в снежную ночь. За окошком – дом Лизы Руффини. Скоро она выйдет оттуда и направится в церковь. У нее – свой путь. У Энрики – свой. Она его сама выбрала и отступать не собирается!
Энрика сложила руки на столе, опустила на них голову и закрыла глаза. Чтобы успокоить мятущееся сердце, попробовала представить будущее. Месяц-другой, конечно, привыкать придется, осваиваться. Жить в доме Моттолы… Бр-р-р! Представить страшно, но ничего. Шаг за шагом – а там и само все покатится.
Придется как-то угодить свекру. Перестать морщиться и плеваться при виде его толстой морды. Улыбаться миленько, слова говорить правильные, в церковь каждый день ходить, да молитвы честно читать.
Уж из дома-то семью точно не выгонят, это ж скандал на весь город! Каких бы новшеств Фабиано ни придумывал, а за родню тут всегда крепко держались. И если кто родственника обидел, тому не поздоровится.
Пока Энрика слабо представляла, как именно собирается вернуть музыку в город. Знала лишь одно: нужно заставить Фабиано полюбить музыку! Если Гиацинто почему-то нравится ее игра, то и ему понравится!
«Нравится ли?» – задумалась Энрика и вспомнила утреннюю встречу с женихом. «Уже пиликаешь?» – спросил он. Разве так говорят, когда нравится, когда… когда любишь? Словно воочию увидела она Гиацинто, в его неизменном пальто, за которым, как иногда кажется, – какая-то сплошная порода, а не человеческое тело.
«Увидишь ты его человеческое тело, – подумала вдруг Энрика, да таким мерзким мысленным голосом, что сама содрогнулась. – Может, уже сегодня». Только лишь попыталась вообразить брачную ночь – в глазах сделалось темнее, чем на улице.
– Ну а что же мне делать? – шепнула Энрика, закрыв глаза. – Правда – к Рокко бежать? Сыну жреца отказать? Точно из дома выкинут, и куда мы? К колдуну ютиться? То-то он обрадуется, нечего сказать! Нет… Хватит, Рика. Забудь про страх. Забудь про гордость. Знаешь, что должна делать, – вот берись и делай.
Она тихо заплакала, а потом задремала, измотанная треволнениями дня. Не заметила, как приоткрылось окошко от порыва ветра, как погасли свечи. Холод только укрепил ее сон, заставил кутаться в него, как в одеяло.
Энрике привиделся оркестр. Огромный оркестр: золотятся трубы, поблескивают лаком контрабасы и виолончели, высится пюпитр с нотами. Только никого нет, пусто. Инструменты лежат, позабытые, ненужные, и только Энрика стоит со скрипкой. Смотрит на все это богатство.
«Давай, пиликай!» – раздается голос сзади.
Энрика поворачивается и видит большой зрительный зал, но все места пустуют. Только на одном сидит, зевая, Гиацинто и придирчиво рассматривает ногти на правой руке. Кажется, вот-вот пилочку достанет…
«Ну же, пиликай! – повторяет он и смотрит на Энрику. – Ты ведь этого от меня хотела?»
Энрика понимает, что она в церкви. Стоит посреди алтаря. Не по себе становится. Пусто, страшно, а взгляд Дио сверлит спину.
Энрика поднимает скрипку, пальцы сжимают струны, скользит смычок… И ни звука. Тишина со всех сторон давит, сжимает инструмент. И скрипка кажется мертвой, безжизненной. Энрика играет изо всех сил, от звука уже должны вылетать стекла и рушиться стены, но слышит только тишину. Даже своего дыхания не различить.
– Рокко, – прошептала Энрика. – Прости…
– Рокко-то, может, и простит, – послышался издевательский голос. – А вот я за своих – со свету сживаю.
Будто толкнули. Энрика подпрыгнула, разом вынырнув из сна с гулко и часто колотящимся сердцем, выпученными глазами, бестолково глядящими в темноту. До чего же холодно! Даже на столе снег лежит.
Взгляд Энрики метнулся к окну, и крик едва не сорвался с губ – на подоконник с той стороны облокотилась Ванесса Боселли. Энрика узнала ее по горящим недобрым огоньком глазам, по пышной прическе.
– Ты? – выдохнула она.
– Я! – крикнула Ванесса и, рассмеявшись, сделала сальто назад. – Поздравь меня, я замуж вышла! Вот, гляди! – Она вновь подскочила к окну и сунула левую ладонь под нос Энрике.
– Поздравляю, – пролепетала та, разглядев тускло блеснувший золотом ободок.
Двор освещали два уличных фонарика, но Ванесса, видно, добавила к ним какого-то колдовского света. Ее рыжие волосы, казалось, горели, когда она заходилась ужасающим смехом.
– Раз! – крикнула она и одним прыжком взлетела на забор, где замерла, балансируя руками. – Два! Три! Четыре!
Что она считает? Зачем так кричит страшно? Энрика никак не могла унять сердце. Дрожа от страха и холода, негнущимися пальцами пыталась схватить ставень, но – тщетно.
И вдруг ее осенило: Ванесса считает удары часов!
Взгляд устремился к настенным часам, но те тонут во мраке. Сколько же? Одиннадцать, должно быть. Нет, одиннадцать уже было. Значит… Значит…
– Десять! – визжала Ванесса. – Одиннадцать!
Она замолчала, и в тишине Энрика услышала двенадцатый удар. Кровь отхлынула от лица, ноги подкосились, и она вновь упала на стул. Как же так? Что же теперь… Почему?!
Скрипнула калитка, во двор вошел Гиацинто. Такой же, как обычно, – черное пальто и снисходительная улыбка.
– Ты опоздал, – выдохнула Энрика.
– Нет, – покачал головой Гиацинто. – Это ты опоздала.
Руку пронзила боль. Подняв запястье к лицу, Энрика увидела расползающееся черное пятнышко. Это еще что такое?!
– Приятной казни, скрипелка! – крикнула Ванесса, спрыгнув с забора. Гиацинто небрежным жестом взял ее под руку, и на его пальце тоже сверкнуло кольцо. – Не надо было моего братца обижать. Идешь против семьи Боселли – значит, совсем в голове пусто.
– Я никогда не обижала Рокко! – закричала Энрика, опять вскакивая. Чем дальше – тем страшнее, непонятней делалось. Может, это еще сон?
– А кто с ним с самого детства по лесам бегал, а как замуж – так за другого? – прищурилась Ванесса. – Он-то, может, и смолчит, а я – ведьма страшная, ничего не прощаю!
– Мы с ним просто дружили, – прошептала Энрика.
– Мальчик и девочка? Ха! Какие еще сказки знаешь, смертница?
Но Энрика больше не смотрела на нее. Протянула руки к Гиацинто, недоумевая, прося разъяснений.
– А я, – сказал он, – очень не люблю, когда меня используют, чтобы подобраться к отцу. Прощай, Рика. Мне тебя будет не хватать. Сыграй. Сыграй, пока время не вышло. Реквием Энрики Маззарини! Исполняется в первый и последний раз!
***
Новый год Нильс Альтерман встретил в горячем источнике под открытым небом. Удивительное это было ощущение – холодный воздух и горячая вода, от которой столбом поднимается пар. Нильс лежал, раскинув руки по гладким камням, которыми выложили край источника, и наслаждался одиночеством и покоем.
В городе, где Нильс родился, климат посерьезнее, чем в Вирту, зимы не идут ни в какое сравнение. Здесь Нильс мог ходить всю зиму в летней одежде, но предпочитал не смущать жителей. Он вообще предпочитал не выделяться. Только изредка позволял себе такое вот расслабление. Местные зимой к источнику не подходили, не понимая, как можно принимать ванну в мороз. А Нильс не мог понять, что хорошего в том, чтобы лезть в горячую воду жарким летом. Летом он предпочитал обливаться холодной водой из колодца.
Далеко-далеко начали бить часы, и Нильс вздохнул. Еще чуть-чуть, и пора вылезать. Подойдут карабинеры, Ламберто… Сегодня днем все было спокойно, ничто не предвещало неприятностей, и Нильс полагал, что так оно и пойдет. Еще один мирный день в диоугодном городке Вирту. Который с восходом солнца станет еще более диоугодным.
Энрика Маззарини выходит замуж за Гиацинто Моттолу. Нильс всеми силами гнал прочь мысли о нелепости этого брака. Говорил себе, что решение верное, что строптивой девчонке нужна острастка, и флегматичный Гиацинто – то, что нужно. А близость Фабиано поможет Энрике проникнуться идеалами веры. И она исчезнет из поля зрения Нильса, превратится в заботу своего мужа, а не городских властей.
– И прекрасно, – прошептал Нильс в звездное небо.
Снежинки, кружась, превращались в капельки прежде, чем достигали поверхности воды. Будто моросит легкий дождик.
Бой часов окончился с двенадцатым ударом. Наступил новый год и, после недолгого затишья, Нильс услышал поскрипывание снега. Он узнал эти мелкие вкрадчивые шажки, обладателя которых втайне презирал. Ламберто. Младший жрец относился к той породе людей, которые могут пролезть куда угодно, зацепиться и держаться, несмотря ни на какие бури. Скользкие, льстивые, наглые, расчетливые. На родине Нильса таких не любили. Но Вирту отличался от Ластера, и далеко не всегда в лучшую сторону.
Вздохнув, Нильс поднялся, расправил плечи и замер, позволяя воде стечь.
– О, Дио всемогущий! – послышался сзади возглас. – Синьор Альтерман, прошу вас, прикройтесь!
– Синьор Ламберто, – ухмыльнулся Нильс, – отвернитесь. Потому что я сейчас – повернусь.
Растираясь полотенцем, Нильс заметил, что жрец и вправду отвернулся. В Ластере его бы за это подняли на смех, но здесь неуместная стыдливость в порядке вещей. Нильс неспешно облачился в форму и, поколебавшись, повязал на шею алый шарф – подарок Энрики. Праздник все-таки, можно и отойти немного от должностной инструкции.
– Ну и? – привлек Нильс внимание Ламберто. – Чем займемся?
Ламберто скосил взгляд и, убедившись, что палач одет, повернулся полностью. В его руках Нильс заметил широкий футляр из черной кожи. Судя по всему – увесистый. Ламберто то и дело его подбрасывал и перехватывал.
– Энрикой Маззарини, – оскалился младший жрец. – Скрипачка. Разболтала, что выходит замуж, но не вышла.
Нильс, храня каменное выражение лица, двинулся к городу. Два шага по теплым камням, потом подошвы сапог опустились в снег. Прощай, горячий источник.
– Вот как, – сказал Нильс, поднимаясь на пригорок. – Грустно слышать.
Внизу, увидев его, вытянулись по стойке смирно подчиненные – Армелло, Эдуардо, Томмасо. Последний держал карабин Нильса.
– Еще как грустно! – Ламберто семенил рядом, отчаянно пытаясь зачем-то заглянуть в лицо Нильсу. – Верховный жрец ожидал ее в церкви до полуночи, но – тщетно. На что надеялась – непонятно. Бедная, глупая Энрика…
Сочувствия в голосе Ламберто не слышалось ни на грамм, и Нильсу захотелось ударить его наотмашь. Одно движение рукой – и конец этому червю. Конец данному Дио шансу…
– Ладно, – сказал Нильс, подходя к своим и отвечая на их молчаливые приветствия. – Значит, оформляем нарушение, ведем в церковь и…
– Нет-нет, в церкви кровь ни к чему, все закончится на месте, – поспешил прервать его Ламберто.
Нильс, взявшись за цевье карабина, замер. Медленно повернулся к жрецу, который одарил его противной улыбочкой.
– Какая кровь? Вы о чем?
– Об Энрике Маззарини, которую вы должны казнить.
Нильс перевел взгляд на карабинеров. Судя по их опешившим лицам, ребята не знали ничего.
– С каких пор мы казним за то, что девушка не вышла замуж?
– О, нет-нет, – покачал головой Ламберто. – Если бы она просто не вышла замуж – это одно, тогда у нее был бы выбор – монастырь или работный дом. Но Энрику уличили в разврате, и теперь Дио ждет ее душу, чтобы очистить и воплотить в другой форме.
Справившись с волнением, Нильс повесил на плечо карабин.
– Энрику Маззарини – в разврате? – усомнился он. – И что же послужило причиной?
– В книге законов Дио, – принялся говорить наставительным тоном Ламберто, – сказано, что любая близость с мужчиной по достижении восемнадцати лет является развратом, исключая близость мужа с женой. Для того чтобы засвидетельствовать разврат, нужны показания двух уважаемых членов поселения. Двое человек видели, как Энрика обнималась с молодым человеком. Это еще полбеды, самое скверное, что молодой человек – ученик колдуна, закоренелый грешник!
– Закоренелый грешник, который служит Дио и является полноправным гражданином Вирту, – осадил жреца Нильс. – Не нужно приплетать лишнего. И кто же свидетельствовал?
Он уже шагал по колее, протоптанной им самим, карабинерами и Ламберто. До Вирту – минут пять. До дома Энрики – десять, если быстрым шагом. Но Нильс не торопился, а карабинеры так и вовсе спотыкались на каждом шагу.
– Хоть это и не ваше дело, – пыхтел Ламберто, увязая в снегу, чтобы двигаться рядом с Нильсом, – отвечу: лично я и Гиацинто Моттола.
Нильс остановился.
– Гиацинто Моттола свидетельствовал против Энрики Маззарини?
– Ну да. А почему это вас удивляет?
– Потому что они собирались пожениться.
– Что?! – Ламберто подпрыгнул. – Сын верховного жреца и грешница, осмелившаяся смеяться над истинной верой? Это какая-то глупая шутка, синьор Альтерман! Синьор Гиацинто сегодня действительно женился, но отнюдь не на Энрике Маззарини. Его избранница – Ванесса, урожденная Боселли!
Эта ночь, казалось, никогда не прекратит удивлять Нильса. Он смотрел на Ламберто, приоткрыв рот.
– Что? Сын жреца – на ведьме?!
– О, нет-нет, синьор Альтерман, – помахал пальцем Ламберто, радующийся остановке. – На благочестивой девушке, которая чудом сохранила приверженность Дио в греховном гнезде колдуна!
Нильс покачал головой.
– Ясно. Ванесса – единственная наследница колдуна. Когда старик умрет или отдалится от дел, Фабиано получит полную власть над городом, так? Духовную и колдовскую.
– Синьор Альтерман! – покачал головой Ламберто. – Мне не нравится ваш тон!
– Да мне вообще ваш голос не нравится. И внешность. Манера говорить и двигаться. Запах.
Ламберто пятился в сугробы, выпучив глаза, а Нильс вдруг почувствовал такую силу, какой не ощущал уже очень давно. Рядом с ним, безмолвные, но решительные, стояли карабинеры, готовые по команде превратить Ламберто в решето.
– С-с-синьор Альтерман, – пролепетал Ламберто. – Вы… Не надо делать того, о чем пожалеете!
– Что же вас напугало, младший жрец? – Нильс наклонил голову, будто пытаясь рассмотреть Ламберто под другим углом. – Неужто я произнес угрозу или оскорбление? Наши симпатии не зависят от нас, и, коли уж вы затеяли высказывать их, я просто поддерживаю беседу. Ну что же вы зашли в такой глубокий сугроб? Снег набился в ваши красивые ботиночки, промокли ваши кружевные носочки. Если вы простудитесь и церковь лишится вашего присутствия хоть на несколько дней – это будет невосполнимая утрата. А если заболеете чем-то серьезным?
Ламберто обернулся. За спиной – снежное поле. Впереди – четверо вооруженных мужчин.
– Синьор Альтерман, – прохрипел Ламберто. – Я не смогу отменить свидетельство.
– Почему же? – ласково спросил Нильс. – Я просто спрашиваю, это ведь обычный разговор, так?
– Разумеется. Но свидетельство записано в книгу Дио, и теперь это не мирское дело, а церковное. На запястье Энрики Маззарини появилась черная метка, и тот, кто дал обет служения, должен исполнить долг. Вы, синьор Альтерман. Вы служите палачом, вы в этом поклялись. Что бы вы ни думали обо всем происходящем, но такова воля Дио. Вы же не станете противиться?
Нильс молча смотрел в перепуганные глаза Ламберто. Вот он, момент выбора. Идти ли дальше по пути, предначертанном Дио, или повторить ошибку? Рев дракона, дымящиеся руины, ненавидящий взгляд девушки и крик: «Зачем? Зачем ты это сделал?!»
Словно прочтя мысли Нильса, Ламберто сказал окрепшим голосом:
– Вы уже делали неверный выбор, синьор Альтерман. Дио, в его великой мудрости, испытывает вас вновь. Докажите свою преданность ему. Смирите неуместную гордыню. Вы, я, Фабиано, ваши подчиненные, – все мы лишь инструменты в руках Дио, и чем меньше строптивости проявляем, тем лучше служим ему.
Нильс молчал, зная, что выбор уже сделан, и его прочли все – и карабинеры, и жрец. Ламберто шагнул навстречу, приподнял и бросил футляр. Нильс его поймал и ощупал. Теперь не осталось сомнений – внутри находилась переносная гильотина.
– Синьор капитан, – прошептал Томмасо. – Да неужели мы…
– Закон должен соблюдаться, – оборвал его Нильс. – Если не можешь служить закону – сдай оружие и уходи.
Он повернулся на резкое движение подчиненного. Томмасо держал в руках карабин, и глаза его горели недобрым огнем.
– Палач здесь – я, – тихо сказал Нильс. – Вам не нужно будет даже смотреть. Просто находиться рядом и обеспечивать безопасность. Исполнение приговора засвидетельствует Ламберто.
– Обеспечивать безопасность? – процедил сквозь зубы Томмасо. – Это родителям ее, что ли, руки выкручивать?
– Не можешь – сдай оружие.
Руки Томмасо дрогнули. Казалось, вот-вот он отдаст карабин, развернется и уйдет. Но нет. Карабин вернулся на плечо, взгляд опустился.
– Ну? – оскалился приблизившийся Ламберто. – Идем исполнять волю Дио?
***
Состав от похмелья на основе святой воды требовал сосредоточенности и скрупулезности в отвешивании ингредиентов. Но Рокко мешали сосредоточиться несущиеся сверху звуки. Крики, стоны, смех, звон бокалов, визг, грохот. Колдун и девушки веселились вовсю. Когда от очередного не то прыжка, не то падения с потолка посыпалась пыль, Рокко задрал голову и завопил:
– Во имя всеблагого Диаскола, учитель, наложите заклятие Sonus-non-Opus! Я тут деньги зарабатываю!
Крик этот был скорее проявлением отчаяния, чем просьбой, но, тем не менее, звуки приглушились. Хмыкнув, Рокко вернулся к склянкам, зевнул. Десяток порций состава уже готово. А сколько их всего нужно? Рокко покосился на бутыль с основным сырьем. Больше трех четвертей осталось. Ох, точно на всю ночь работы… Разве что схитрить немного?
Оглянувшись на всякий случай, Рокко поднес к губам горлышко бутылки и немного отпил. Святость переполнила его, и он икнул:
– Хорошо пошла.
Святая вода взбодрила не хуже чашки кофе, и Рокко поневоле задумался, как можно сэкономить на кофе… Впрочем, была б нужда. Деньжата у колдуна водились, а кофе на вкус приятнее.
Рокко бросил в колбу щепотку одного, ложечку другого, капнул третьим, нагрел над спиртовкой и, как только серая смесь в колбе стала золотиться, быстро залил все святой водой. Послышался «пых», и над колбой поднялось золотое облачко.
– Двенадцать! – объявил Рокко и перелил состав в следующий пустой флакончик.
Часы на площади только закончили бить, и Рокко сделал еще один перерывчик. Огляделся, думая, как бы отметить свершившийся праздник. На глаза попалась бутылка игристого вина. Темно-зеленая, с пробкой, завернутой в серебристую бумагу, она стояла у ножки стула. А ведь миг назад еще не было.
– Премного вам благодарен, о высокочтимый учитель, – сказал Рокко и будто наяву увидел улыбку колдуна.
Он взял бутылку, сорвал бумагу и попытался было выдернуть пробку, но тут с улицы донесся смех. Подушка из окна вывалилась внутрь, в разбитое окно ворвался холодный ветер и рыжая голова, которая сказала: «Бу!» – и тут же исчезла.
– Где ж тебя носит? – проворчал Рокко, когда открылась дверь. – Садись помогай, я тут замучился уже…
Он осекся, увидев, что Ванесса явилась не одна.
– Гиацинто? – нахмурился Рокко. – Ты какого Диаскола тут забыл?
– Знакомлюсь с семьей супруги, – отозвался тот. – Поздравишь нас?
Молодожены продемонстрировали потерявшему дар речи Рокко золотые колечки.
– Вы что, издеваетесь?! – Рокко вскочил. – Ванесса? Ты зачем…
– Расслабься, братец, – махнула рукой Ванесса, уже примеряющаяся к бутылке в руке Рокко. – Это абсолютно взаимовыгодный брак. Папаня одобрит.
Сверху, даже сквозь Sonus-non-Opus, послышался особо громкий рев колдуна и примешавшиеся к нему стоны заблудших монахинь. Гиацинто, вздрогнув, поднял взгляд, Ванесса же и бровью не повела.
– А Рика? – спросил Рокко.
– Забудь Рику. Я за тебя отомстила. Будет знать, как хвостом крутить, а потом сбегать.
– А я, – добавил Гиацинто, – взвесил твои слова и послушался: отступился. Теперь Энрика – сама себе хозяйка.
– Минут на десять! – захохотала Ванесса, и Гиацинто поддержал ее смехом.
Рокко упал на стул. Рука, сжимавшая бутылку, ослабла, и Ванесса этим воспользовалась. Завладев вином, вцепилась зубами в пробку, но только зарычала от бессилия. А Рокко все смотрел в пространство перед собой, пока в голове его суетились беспомощные цифры. Хоть засчитайся – ничего не изменится. Энрике восемнадцать, новый год сегодня, полночь миновала.
– Ты чего-то приуныл, – заметила Ванесса. – Нет чтоб спасибо сказать.
Гиацинто тем временем осматривался. Ходил, брезгливо перешагивая через кучи мусора на полу, так глубоко засунув руки в карманы, что казалось, пальцы сейчас покажутся из-под полы. То и дело морщил нос и дергал плечами. Жреческому сыночку здесь пришлось не по нраву.
– Почему ты не обсудила это со мной? – тихо спросил Рокко.
– Потому что это – новогодний подарок, глупый, – снисходительно произнесла Ванесса. – Сюрприз, понимаешь?
– Сюрприз, – повторил Рокко и поднял взгляд на Ванессу. – Ты серьезно так считаешь? Подумай над ответом, Несси.
Ванесса нахмурилась. Это прозвище ей не нравилось, и Рокко обычно его не использовал.
– В чем проблема? – с вызовом спросила она.
– Проблему я сейчас буду решать. Но прежде я должен знать, что было у тебя в голове, когда ты в это ввязалась. Ты правда полная дура, что считаешь такой поступок с моей лучшей подругой хорошим подарком, или же ты за что-то мстишь лично мне?
– Я бы попросил! – подал голос Гиацинто. – Соблюдай приличия, когда говоришь с Ванессой. Она моя жена, а ты ей – вообще никто.
– Тс-с-с! – успокоила его Ванесса. – Искорка сама.
Гиацинто улыбнулся во все зубы:
– Ну ладно, Уголек потерпит.
Рокко захотелось извергнуть все завтраки, обеды и ужины, когда-либо им съеденные – настолько отвратительно выглядела эта пара. Искорка и Уголек – о, Диаскол!
Ванесса, сдвинув брови, взглянула на Рокко:
– Вот можешь себе представить – именно порадовать тебя, слюнтяя, хотела. Думала, ты все же колдун, но ты – такое же стадо, как все остальные. Очнись, Рокко! Мы – сила! И люди нам – лишь расходный материал.
Гиацинто кашлянул, и Ванесса тут же фальшиво заулыбалась ему:
– Кроме тебя, милый. Ты – из другого теста, ты – тоже сила! – И вновь обратилась к Рокко: – И успокойся уже, никакой проблемы ты не решишь. Энрику Маззарини казнят с минуты на минуту.
– Что?! – вскочил Рокко. – Как, «казнят»? За что?!
– Обнималась с парнем по достижении восемнадцати лет! – доложил Гиацинто. – Только замужество могло ее спасти, но – увы. Тот парень убедил жениха отступиться.
Рокко бросился на Гиацинто, стараясь ударить в лицо, но мерзкий жречонок перехватил его руку и ловко вывернул. Рокко только и успел, что охнуть, сдув несколько сухих травинок с грязного пола, в который его ткнули носом.
– Осторожней, – посоветовал Гиацинто. – Я могу и не рассчитать.
– А я, – подхватила Ванесса, – в боевом колдовстве куда искусней тебя. Так что лежи, не дергайся.
– Тварь, – прорычал Рокко. – Аргенто…
– Спасибо, что беспокоишься, но папочка мне ничего не сделает, разве спасибо скажет. Надо сорняки из сердца сразу выпалывать, даже если больно. Иначе какой с тебя колдун? Так, знахарь никчемушний. А переможешься – глядишь, и лицензию получишь. Лет через сто и вовсе меня благодарить станешь!
Рокко тяжело дышал, взгляд его без толку метался по полу, мысли яростно мельтешили. Отбросить все лишнее, даже Энрику. Сейчас главное – отсюда вырваться. Но как? Гиацинто силен, гад. Да и Ванесса не просто так хвалится – в бою его одолеет. Разве только…
– Сила Дио, – прохрипел Рокко, – к тебе из тьмы вызываю. Пролей свет на мое сердце, дай силы справиться с исчадиями тьмы…
– Совсем ум за разум зашел, – махнула рукой Ванесса. – Молиться начал. Вот чего скрипачка с парнем сделала…
Мысленно Рокко только посмеялся. Как ни сильна Ванесса, а учиться никогда не любила. Читала бы книги отцовы внимательно – знала бы, чего стоит молитва колдуна, испившего святой воды.
– … и коли выживу я в этот страшный час, одного тебя славословить буду, Дио всемогущий!
Порыв ветра хлопнул дверью, закружил и повалил на пол взвизгнувшую Ванессу, снес Гиацинто и, судя по звуку, приложил головой о шкаф. Рокко вскочил на ноги, бросился к выходу, прихватив по пути лишь бутылку со святой водой. В домашних штанах и лёгкой рубахе выскочил он в холодную темноту. На бегу поднял взгляд к звездам.
– Спасибо, отец родной! Теперь бы успеть…
Дио в эту ночь, похоже, пребывал в радушном настроении – ветер подхватил Рокко и с утроенной скоростью повлек к улице Центральной.
В доме колдуна тем временем пришли в себя молодожены.
– Что это было? – хмурился Гиацинто, потирая ушибленный затылок.
– Дурак, а умный, – буркнула Ванесса. – Ну и пёс с ним, пусть расшибается. Идем к тебе, играть в брачную ночь?
– Да уж понятно, что ко мне! – Гиацинто еще раз окинул взглядом захламленное помещение и поморщился. – Эх… играть…
– Ну, – кивнула Ванесса. – Пообнимаемся одетыми под одеялом, чтоб Дио ваш не беспокоился.
– Ох! – простонал Гиацинто, обнимая супругу. – Ну как эту пытку вытерпеть? Дио слишком суров.
***
Было, было что-то такое в книге Дио, которой она не уделяла должного внимания! Энрика яростно шелестела страницами в свете вновь разожженных свечей. Все пропало, все рухнуло в одночасье, и, чтобы не разрыдаться, признавая свою беспомощность, Энрика рвалась к цели. Цель – разобраться во всем, а она не понимала пока лишь одного – что это за черное пятно расплылось на запястье?
Злость, страх, надежда, недоумение – вздымались и рассеивались с каждой перевернутой страницей. Что теперь? Работный дом? Монастырь? Работный дом – лучше. А в монастыре будет Лиза. Что же выбрать? Что же делать? Ах, вот, нашла!
«Дио несет закон чрез жрецов своих, – гласила запись в книге. – Жрецы, по собственному разумению, устанавливают правила, не противоречащие воле Дио, и назначают наказание за неисполнение. Наказание может включать: епитимью, паломничество, телесные наказания и даже смерть. Провинившихся до смерти Дио метит черною меткой, дабы каждый встречный знал, что перед ним – великий грешник, нет которому искупления в этой жизни, и что должно предать его смерти…»
Энрика, вскрикнув, отбросила страшную книгу. Увесистый том грохнул об пол, а Энрика уже пыталась оттереть пятно. Не может же быть такого! Что она сделала? Не иначе как просто Ванесса наколдовала это пятно! Да, конечно, вовсе это и не метка, в книге даже описания ее нет!
Метка от трения будто лишь сильнее в кожу въелась. Яростный стон вырвался из уст Энрики. А одновременно с ним в дверь принялись колотить.
– Карабинеры его святейшества! – послышался голос Нильса. – Требую открыть дверь, иначе мы ее вынесем.
Энрика вскочила, уронила свечу – та погасла. В свете фонаря за окном мелькают тени. Столько людей… Зачем они пришли? Да хватит уже себя обманывать! Казнить тебя пришли!
Сквозь стиснутые зубы Энрика застонала. Ну почему все должно закончиться именно так? Это ведь ошибка! Она объяснит Нильсу, что ничего такого не сделала. Нет, Нильс – только палач. Тогда попросит встречи с Фабиано. Он ведь жрец Дио, он не допустит казни невинной души!
Стучат все громче. От ударов дверь начинает потрескивать. В панике Энрика заметалась по столовой. Куда спрятаться? Что делать?!
Торопливо заскрипела лестница.
– Иду, иду! – хриплым со сна голосом кричит отец. – Ну что там, в самом деле?
Энрика, затаив дыхание, остановилась у окна. Последняя безумная надежда. Если они не ворвутся в столовую тотчас…
Щелкнула задвижка, отворилась дверь.
– Синьор Маззарини, – спокойным голосом говорит Нильс, – волей Дио ваша дочь признана виновной в разврате и приговорена к смертной казни. Прошу вас оказать содействие правосудию.
– Свидетельствую! – привзвизгнул Ламберто. – Энрика Маззарини обречена смерти, и доказательством тому – черная метка на ее руке. От Дио не спрячешься, Дио не обманешь! Где она?
– Энрика? – растеряно пробормотал отец. – Что за чепуха? Она… Она вышла замуж, какой разврат?
– Энрика Маззарини не вышла замуж, – терпеливо пояснил Нильс. – Синьор Маззарини, прошу вас, соберитесь. Давайте найдем вашу дочь, и пусть она покажет запястье. Если на нем действительно есть черная метка, вы не вправе требовать иных доказательств.
– Да ты…
Какая-то возня, звуки борьбы. Отец вскрикнул.
– Это тяжкое нарушение, – крикнул Ламберто. – Все будет…
– Ничего не будет, – оборвал его Нильс. – Никто ничего не видел. Синьор Маззарини, где находится спальня вашей дочери?
– Должно быть, наверху, – недовольным голосом ответил Ламберто. – Внизу у них мастерская и музыкальный класс.
Шаги – уверенные и робкие, громыхающие и шаркающие. Застонала, заплакала лестница. К ни о чем не подозревающей Энрике Маззарини идут ее убийцы…
Стоп! Энрика словно очнулась. Это же она – Энрика Маззарини! Она – здесь! И если это – не шанс, предоставленный Дио, то что тогда?
Ступая на цыпочках, Энрика беззвучной тенью выскользнула из столовой, проникла в прихожую и едва подавила крик. В тускло освещенном прямоугольнике дверного проема застыла фигура человека с карабином. Он смотрел прямо на нее.
Закрыв рот обеими руками, Энрика упала на колени. Вот и все, вот и кончено. Человек двинулся к ней, держа оружие. Половицы прогибаются под коваными сапогами. Закрыть бы глаза, да не получается. Не слушается тело больше.
Не останавливаясь, карабинер прошел мимо Энрики, поставил ногу на первую ступеньку лестницы и, подавшись вперед, закричал:
– Ну что там, нашли?
– Томмасо, ты покинул пост? – откликнулся сверху Нильс.
– Нет. Я же внизу. Так нашли или нет?
– Томмасо, вернись на пост, охраняй двери!
– Сию минуту!
Томмасо покосился через плечо на Энрику и вздохнул. Покачал головой, стал медленно поворачиваться.
– «Охраняй двери»! – передразнил он командира. – Можно подумать, эта Энрика такая дура, что попытается сбежать через двери. Да где ж такую полоумную найти, чтобы взяла, да сбежала через двери от верной смерти?! Нет, всякая нормальная казни дождется, да сама голову под гильотину подставит. Эвон чего придумали – через двери сбегать! Нет, я-то, конечно, постерегу, мне не трудно, да только пользы от моего сторожения никакой. Ну не пойдет, не пойдет она через дверь!
Наконец, яростный взгляд Томмасо привел Энрику в чувства. Она поднялась на ноги.
– Спасибо, – шевельнулись беззвучно губы.
Карабин дернулся, будто указующий перст: вон отсюда! И Энрика побежала. Все еще не веря, что получилось уйти, обернулась, и увидела вышедшего на крыльцо Томмасо. Повесив карабин на плечо, он взял деревянную лопату, стоявшую возле двери, и зачем-то принялся разбрасывать свеженападавший снег. «Следы!» – осенило Энрику. Карабинер изо всех сил старался скрыть ее побег.
Холодный ветер пронизал насквозь, разметал непокрытые волосы. Босые ноги тонут в снегу, легкое платьице – что есть, что нету. Но Энрика не замечала холода. Жадно хватая ртом морозный воздух, она бежала к единственному человеку, на которого могла положиться. К тому, кого оскорбила, оттолкнула, а он все равно не отвернулся.
Свернула на нужную улицу. Здесь темно – только смутные силуэты домов едва различаются. Небо заволокло тучами, валит и валит снег. Тихо, страшно, мертво… И кто-то бежит навстречу. Энрика попыталась обогнуть, но тот бросился наперерез, и вот его руки держат ее поперек туловища.
Энрика завизжала, но ладонь человека зажала ей рот.
– Тихо ты! – прошипел на ухо Рокко. – Ах ты, Дио, всевеликолепнейший! Что, одеться не успела? – Он присел, и Энрика ощутила прикосновение к ноге. – И босиком еще?! На шею прыгай, быстро!
Энрика упала на Рокко, обхватила его руками за шею. Тот, кряхтя, распрямился и быстрым шагом двинулся к дому.
– А ты ничего, легкая, – заметил он. – Что, со жратвой совсем туго стало?
Ответить Энрика не смогла – только еще крепче сжала шею Рокко. Он даже захрипел:
– Эй! Давай нежнее, а? Утром бы такой страстной была – уже, глядишь, валялись бы где-нибудь, голые да счастливые!
Вместо того чтобы рассмеяться глупой шутке Энрика разревелась.
– Ну и дура, – резюмировал Рокко. – Вот говорил же, что дура, – нет, не верила. Комплименты ей подавай, Гиацинто с розочкой в заднице. А Рокко теперь впрягайся – и давай разгребать. Хрена там, делать-то все равно нечего…

Глава 5
Больше всего Рокко боялся увидеть дома Ванессу и Гиацинто. И, хотя всю святую воду он выпил по дороге, не сомневался, что названная сестренка уже штук сто заклятий припомнила, против которых с молитвой не попрешь.
Повезло. Ванесса была и злой, и коварной, и безжалостной, но долго зацикливаться на одном, к тому же в праздничную ночь, она не могла. Хвала Диасколу, этой сумасшедшей ведьме одинаково весело убивать людей и на санках кататься.
– Приплыли! – Тяжело дыша, Рокко свалил Энрику на стул и щелкнул пальцами в сторону камина. Огонь, прежде чуть тлевший, взревел громко и жарко.
Энрика, стуча зубами, пыталась согреться, обнимая себя. Рокко схватил с пола подушку, заткнул свистящее ветром отверстие в окне. Стало тихо, и сверху донеслись рев и визги. Энрика подняла голову, даже перестав дрожать.
– Что это? – спросила она.
– Аргенто, – махнул рукой Рокко.
– Ему что, плохо?
– Нет, Рика, ему – хорошо. Лучше, чем нам… Так, дай-ка руку!
Присев на корточки перед стулом, Рокко взял левую руку Энрики и внимательно осмотрел метку.
– Настоящая? – спросила Энрика.
– Угу. Такое не подделаешь. Ну, Несси, мать твою, женщину неизвестную, я тебе еще устрою…
– Они поженились, – всхлипнула Энрика. – Ванесса и Гиацинто…
– Да ладно! – воскликнул Рокко. – Неужели правда?! Эй, не надо на меня так таращиться, я сам вот только узнал. Ты, вишь ли, престиж мне испортила, а я об том и не подумал.
– П-п-п-престиж? – Энрика затряслась снова.
– Угу. – Рокко подобрал с пола жакет и туфли Камиллы Миланесе, помог Энрике одеться и обуться. Ходить в доме колдуна босиком могло быть смертельно опасно. – Всем казалось, что мы – жених и невеста, а ты за Гиацинто собралась. И, будь по-твоему, все бы начали смеяться – мол, вот, колдуну нос натянули. Ванесса и выступила за честь семьи. Народ-то тупой, им поди объясни, что нас женить – только портить. Да уж выхода нет теперь. Ты согласна?
– На что?
– Рика, я тебя умоляю, начинай уже думать! Здесь я тебя от казни не укрою – ни сил, ни прав таких у меня нету! Выйдешь за меня замуж?
– А это поможет? – Губы Энрики задрожали.
– Тебе, я смотрю, ничего уже не поможет! – разозлился Рокко. – Не знаю я, пробовать будем. Хуже не станет, по крайней мере. Ну? Готова?
Энрика закивала, вытянула обе руки. Рокко сжал их своими и, глядя подруге в глаза, громко и четко произнес:
– Энрика Маззарини, согласна ли ты выйти замуж за меня, Рокко Алгиси, дабы пребывать вместе и в жизни земной, и в жизни загробной, доколе не будет воли Дио нас разлучить?
– Согласна, – шепнула Энрика.
Ничего не произошло. Рокко нахмурился, покосился на черную метку.
– Давай-ка еще раз, – вздохнул он. – Я попробую вознести еще одну молитву. Сила Дио, к тебе из тьмы взываю! Помоги уберечь грешную душу, ибо кается она. Припиши мне грех ее, а ее – очисти…
Тут все лампы в доме погасли, и даже камин. В наступившей темноте пророкотал спокойный голос:
– Рокко, прекрати мне досаждать. Ее грех – и так твой.
Загорелись лампы, вспыхнул огонь в камине. Рокко и Энрика смотрели друг на друга, широко раскрыв глаза.
– Это был Дио? – пролепетала Энрика.
– Нет, – шепотом отозвался Рокко. – Это Аргенто издевается. Тише говори, мы ему отдыхать, видно, мешаем. И про Дио молчи – ему от этого неприятно.
Отпустив ладони Энрики, Рокко встал, прошелся по комнате, потирая подбородок. Остановился, наткнувшись на шкаф.
– Темпоральное смещение? – пробормотал он в задумчивости. – Смогу ли я?.. Смогу!
Он заметался, подхватил с пола древнюю книгу с выпадающими листами, раскрыл на нужном месте и бегло просмотрел запись. Потом рванулся к полке, взял последний мешочек порошка из коробки, рассыпал его под шкафом. Повернулся к Энрике:
– Слушай сюда. Я отправлю тебя в прошлое.
– Зачем? – ахнула Энрика.
– Я слушать велел, а не «зачемкать»! Проще всего, чтоб с расчетами не мучиться, на двенадцать часов назад. Как раз после того как мы у церкви поссорились. Бежишь ко мне, извиняешься – а я обидчивый! – проведем брачный обряд и, как только увидишь кольцо у себя на пальце, тут же заставляешь меня тогдашнего вернуть тебя в зад. Поняла?
Энрика неуверенно кивнула, кутаясь в жакет. Согреться все никак не получалось.
– Только, прошу, безо всякой чепухи, – взмолился Рокко. – Никаких разговоров с Гиацинто или киданий на Ванессу. Вообще ничего лишнего не делай. Со временем шутки плохи. Перенесешься – и сразу сюда. Готова? Полезай в шкаф!
Он распахнул дверцу черного шкафа и сделал приглашающий жест рукой. Энрика поднялась, сделала несколько шагов и остановилась.
– Смелее, – подбодрил Рокко и вдруг, спохватившись, сунул руку в карман. – Вот… Все как-то не до того было. Подарок тебе. Ну, с днем рожденья, с Новым годом, в общем…
Энрика взяла шарик темного стекла, осмотрела его и подняла недоумевающий взгляд на Рокко:
– Что это?
– Волшебный шар. Их заговаривают на одного человека. Этот – твой. Некоторое время он будет молчать, но однажды заговорит, и тогда уж слушай его. В трудной ситуации подскажет, какой выбор сделать. Ну, надеюсь, в прошлом он тебе не понадобится. Хотя, от тебя всего ждать можно. Новый год, вон, отметила так, что чуть голову не отрубили.
Прижав шарик к груди, Энрика всхлипнула:
– Рокко… А я твой подарок со злости Нильсу подарила!..
– Ах ты, дрянь, – ласково произнес Рокко, обнимая Энрику. – Ну все, оскорбила смертельно, иди отсюда, пусть тебя на куски порубят. Погоди… Это тот шарфик, что ли?
Энрика закивала.
– Вот, значит, какая участь меня миновала… Пожалуй, большего от Дио сегодня просить – бессовестно. Ладно, все, не реви!
Рокко притопнул ногой, и Энрика одним прыжком от неожиданности запрыгнула в шкаф. Повернулась, бросила прощальный взгляд на Рокко. Тот улыбнулся:
– Все будет хорошо, Рика! Мы справимся. Удачи!
Он захлопнул дверь. Не теряя ни секунды, подошел к столу, отыскал стилет, испачканный кровью колдуна, отер его о штаны. Ритуал предстоял сложнейший. Темпоральное смещение – это не трех блудниц из преисподней вызволить.
***
Агата Маззарини плакала, сгорбившись за столом, Герландо стоял в углу, и на него шипел Ламберто, потрясая книгой Дио, найденной на полу.
– Ничего они не знают, – заметил стоящий у входа в столовую Томмасо. Нильс, прищурившись, посмотрел на него:
– Ты тут, внизу, ничего не заметил?
– А что я должен был заметить? – усмехнулся Томмасо.
– По существу отвечать!
– Ну… Видел ли я снежинки, залетающие в раскрытую дверь и тающие на теплых досках пола? Да, конечно. Видел ли я Энрику Маззарини, босиком, в одном платье убегающую из дома? – Томмасо фыркнул, сочтя высказанное предположение до такой степени нелепым, что и отвечать на него смысла не имеет.
Нильс еще несколько секунд пристально смотрел на подчиненного, потом отвел взгляд.
– Идем, – сказал он громко, чтобы услышал Ламберто. – Здесь ее нет.
Младший жрец отвернулся от Герландо и посмотрел на Нильса, широко раскрыв глаза.
– Что значит – «идем»? А как же…
– Нюхач, – коротко сказал Нильс, и лик Ламберто просветлел.
Запустив руку в карман теплой зимней рясы, он вынул нечто, напоминающее спутанный клубок из щепочек и веревочек.
– К колдовству заставляете прибегать, грешники! – укорил он родителей Энрики.
Агата обратила к нему заплаканное лицо:
– Оставьте вы ее, прошу! Уж коли сбежала… И так – не жизнь, а горе сплошное. Ну чем не наказание?
– Прошу вас, женщина, не подвергайте сомнениям законы Дио! – погрозил пальцем Ламберто. Для этого ему пришлось положить книгу на стол. – И не разбрасывайтесь впредь священными текстами – это тоже можно расценить как прегрешение.
Высоко подняв руку, он швырнул на пол клубок. Лишь только тот коснулся досок – подпрыгнул и завис в воздухе. Заметались щепки, поползли веревки, сплетаясь во что-то, что вдруг встало на четыре лапы и, повернув нелепую морду к Ламберто, тявкнуло веревочно-щепочным голосом.
– Предоставьте следствию какую-либо вещь, принадлежащую, либо сделанную руками Энрики Маззарини! – потребовал Ламберто.
Руки Нильса дрогнули, дернулись по направлению к алому шарфу, окутавшему шею, но тут же вытянулись по бокам. Ни Агата, ни Герландо не тронулись с места.
– Ну? – Ламберто нахмурился. – Я что, сам должен искать? Синьоры карабинеры!
– Что? – вяло откликнулся из угла Армелло. – Ткните пальцем, куда стрелять, да мы побежали. А в девчачьем бельишке ковыряться нас не нанимали.
Эдуардо и Томмасо, склонив головы, выразили полнейшее согласие с Армелло. Ламберто перевел взгляд на Нильса:
– Синьор палач?
– Готов рубить головы, ваше святейшество. – Нильс пнул носком ботинка стоящий у стены футляр с гильотиной.
– Прекрасно, – буркнул Ламберто, направляясь к лестнице на второй этаж. – О вашем поведении будет доложено Фабиано.
Когда шаги младшего жреца стихли, Герландо беззвучно приблизился к жене, сел рядом, взял ее за руку. Нильс посмотрел на них.
– Мне очень жаль, – сказал он, полагая, что выражает мысли не только свои, но и троих карабинеров.
Агата сверкнула на него глазами, столь похожими на вечно пылающие очи Энрики:
– Да пошел ты! Щенок фабиановский.
Герландо шикнул на нее и крепче сжал руку. Нильс отвел взгляд, уставился в окно. Шло бесполезное время. Как будто оно может что-то изменить для несчастной скрипачки. Не большим ли благом будет разыскать ее скорее и оборвать мучения?
– След взят! – завопил сверху восторженный Ламберто. – Ну что, синьоры карабинеры, синьор палач? Идемте, я покажу вам, куда стрелять и где рубить!
Моток веревок и щепок скатился по ступеням, вновь превратился в щенка и повторил свой невероятный «тяв», трясясь от нетерпения.
***
Нильс первым заметил припорошенные падающим весь день снегом следы босых ног и до крови закусил губу. Несчастная девчонка! Да что ж за жизнь-то такая несправедливая?
– Ага! – завопил Ламберто, углядев следы минуты через две. – Видели?! Скоро уже!
– Радость-то какая, – проворчал Томмасо.
«Щенок» ковылял по рыхлому снегу, за ним, поднимая полы рясы, торопился Ламберто, на пятки ему наступал Нильс, в затылок которому дышали трое карабинеров. Путь освещали факелами – на этой улочке фонари не приживались. Поговаривали, колдун не любил свет.
Вскоре к следам прибавились другие, возникла какая-то заминка, а потом босые следы исчезли. Ламберто ничего не сказал – видать, не придумал ни одного объяснения. А Нильс приободрился: кажется, у Энрики появился защитник.
Щенок же не обратил на перемену внимания. Ковылял и ковылял себе, ни на миг не останавливаясь. Мелкая безжалостная скотина, подумал Нильс. Дать бы пинка, чтоб на другой край земли улетел!
– След ведет к дому колдуна! – обрадовался неизвестно чему – наверное, просто завершению пути – Ламберто.
Бесформенная громада в конце улицы светила окнами в нарушение всех установлений Фабиано. И если со второго этажа сочился лишь мягкий свет свечей и метались тени, то первый этаж буквально сиял, сделав ненужными факела.
– А разве мы уполномочены обыскивать дом колдуна? – поинтересовался Томмасо.
– Со мной – уполномочены! – Ламберто побежал быстрее, но добраться до крылечка не успел. Одновременно распахнулись все окна в доме, дверь – тоже. Что-то громыхнуло, зеленый свет прянул на улицу, ослепляя. Порывом ветра повалило всех, кроме Нильса, который лишь отступил на шаг. Щенок-нюхач, взвизгнув, распался на составляющие и разлетелся по улице, но больше в нем не было необходимости.
– Йу-х-х-ху-у-у-у! – восторженно взвыл кто-то, кого колдовской волной вынесло на крыльцо. – Кажется, я накосорезил так, как никогда в жизни! Наверное, это от святой воды. Да. Да, однозначно, надо отлить. О! Здравствуйте, девочки, а вам кого?
– Синьор Алгиси? – Нильс шагнул навстречу Рокко. – Согласно нашим сведениям, вы укрываете у себя осужденную на смерть преступницу Энрику Маззарини.
– Я?! – изумился Рокко, прижимая кровоточащую руку к куртке. – Преступницу?! Да вы что! Неужто я бы супротив воли Дио со своим немытым рылом сунулся?
– Вы позволите обыскать дом?
– Он позволит! – взвизгнул Ламберто. – И уж на сей раз от ответственности не отвертится!
Оттолкнув Рокко, младший жрец влетел в дом. Рокко, как радушный хозяин, поклонился и сделал приглашающий жест. Сначала вошли три карабинера, последним – Нильс. Он задержался, глядя Рокко в глаза, и парень этот взгляд спокойно выдержал.
– Энрика здесь? – тихо спросил Нильс.
– Как можно! – возмутился Рокко. – Нет, конечно. Знать не знаю никакой Энрики, гражданин начальник. Заходите, убедитесь. Отличный шарфик, кстати. Где брали? Тоже бы себе такой прикупил, да увы – мужиком родился.
– Укрывательство преступницы – серьезное нарушение, – еще тише заметил Нильс. – Аргенто не прикроет.
Рокко на секунду задумался, потом выдал:
– Сколь помню закон, укрывательство преступницы можно доказать, только обнаружив оную во владениях обвиняемого. Проходите, изыскивайте.
Нильс зашел. Впервые оказался он у колдуна дома и остановился на пороге, пораженный царящим в помещении бардаком.
– Я тут мальца поколдовал, – доверительно сообщил Рокко. – Но вы не заморачивайтесь, ребята. Заходите, садитесь. Угостить, правда, нечем, но…
– Ага! – крикнул Ламберто, дальше всех ушедший в глубину комнаты. – Что, думал, так просто отвертишься? А ну, открывай!
Рокко с готовностью подбежал к шкафу, несколько секунд демонстративно рылся в карманах и, наконец, извлек ключ, которым тут же отпер дверцу.
– Как видите, синьоры, – сказал он, показывая пустой шкаф, – ни малейшего следа Энрики Маззарини.
Ламберто нахмурился и зачем-то опустился на колени, пытаясь заглянуть под шкаф. Вытянул руку, провел ладонью по полу и задохнулся от возмущения. Но сказать ничего не успел – сверху донесся совершенно определенно женский стон. Нильс поднял голову.
– Кто это?
Когда его взгляд упал на Рокко, он впервые в жизни понял смысл выражения «с лица спал». Лицо ученика колдуна не побледнело даже – сделалось серым. Глаза округлились, рот приоткрылся.
– Наверх! – вскричал Ламберто и вороном метнулся к лестнице. Но еще быстрее двигался Рокко. Нильсу показалось, что он попросту перепрыгнул через жреца и растопырился на проходе.
– Там нет Энрики! – заорал он, трясясь и обливаясь потом. – Умоляю, поверьте моему слову, Энрики там нет! Там… Там очень страшная колдовская волшебность, на которую нельзя смотреть никому!
– Ах, покарай меня Дио! – донесся сверху визг. – Накажи меня, ибо я прегрешаю!
– Святохульство! – проревел Ламберто и пошел напролом, но Рокко превосходил его силой и весом, так что от попытки никакого толку не получилось. Тогда к лестнице подошел Нильс.
– Синьор Альтерман, я вас умоляю, поверьте! – Рокко грохнулся на колени. Нильс на мгновение замешкался, потом, вспомнив про второй шанс от Дио, решительно сгреб парня за шкирку и поволок наверх.
***
Бедный Рокко лихорадочно соображал, кому напоследок помолиться. Однако и Дио, и Диаскол внезапно показались такими маленькими и несерьезными против гнева колдуна, что тратить время он не стал. «Если что и сможет сохранить жизнь мне и этим дуракам, – подумал он, – так это искреннейшее мое раскаяние. Ох, и достанется мне сейчас…»
Нильс подтащил Рокко к двери, из-за которой слышались крики и стоны, громко постучал.
– Карабинеры его святейшества! Требую открыть дверь, иначе мы ее вынесем.
С той стороны – только взрыв смеха и хлопок – очевидно, выстрелили пробкой из очередной бутылки.
– Выбивайте дверь! – приказал Ламберто, прыгая от нетерпения.
– Умоляю, синьоры, одумайтесь! – Рокко сложил руки, будто в церкви. – Да неужели вы думаете, что Энрика Маззарини, зная, что за ней охотятся, стала бы издавать подобные звуки за этой дверью?
– Развратницы – развратницы всегда, – величественно заметил Ламберто. – Их разум выжжен развратом.
Нильс, будто котенка, отшвырнул Рокко и, выставив плечо вперед, приготовился пойти на дверь. Рокко метнулся наперерез. Одно дело – потревожить Аргенто, привлечь его внимание. Другое – выбить дверь. Это ведь его, Рокко, обязанность – хранить покой колдуна!
Рокко успел возникнуть между плечом Нильса и дверью как раз вовремя. Вовремя, чтобы понять: никакого в этом смысла нет. Что он мог противопоставить здоровенному палачу?
Раздался треск. Рокко успел еще задуматься, трещат ли его ребра, или все же дверь. Долгое и мучительное падение. Испуганный визг…
Рухнув на пол, Рокко тут же перевернулся и оказался на коленях. Быстрым взглядом оценил обстановку. В большущей спальне, освещенной ароматными свечами, царил раздрай. Бутылки валялись повсюду, в воздухе летал пух от подушек. Три девицы, перепуганные вторжением, выглядывали из-под черного одеяла на огромной кровати колдуна, стоявшей посередине комнаты. Но хуже всего – сам Аргенто, облаченный в один лишь распахнутый серый халат. Когда взгляд Рокко дошел до него, колдун как раз опускал голову, кою запрокинул ради того, чтобы осушить залпом бутылку вина. В левой руке Аргенто держал семихвостую плетку.
Колдун покачнулся, выронил бутылку и мутными глазами посмотрел на Рокко.
– Синьор учитель, – пролепетал Рокко, недоумевая, как можно исправить ситуацию.
К счастью, Аргенто даже в таком состоянии соображал куда сноровистей ученика. Вот он перевел взгляд на дверной проем. Всмотрелся в каменное лицо Нильса, озадаченные – карабинеров и пунцовое от возмущения – Ламберто. Потом повернулся к кровати, взмахнул плеткой и заорал:
– Я за что вам плачу?, бездельницы?! В доме бардак, а они разлеглись, как ни в чем не бывало! А ну – быстро встать, и за работу!
Девушки недоумевающе переглянулись, а Аргенто опять повернулся к внезапным гостям.
– Служанки, – показал он плеткой на кровать. – Нерадивые до ужаса. Чем могу быть вам полезен, синьоры?
Заговорил Нильс:
– Мы располагаем неопровержимыми доказательствами того, что в вашем доме скрывается беглая преступница Энрика Маззарини…
Ламберто его перебил, взвизгнув:
– Ваш ученик куда-то перенес ее с помощью колдовского порошка! Это – укрывательство! Вы ответите по всей строгости закона Дио! Запахните, пожалуйста, халат, это невыносимо!
Аргенто побагровел. Запахнув и завязав непослушными руками халат, он нашел блуждающим взглядом Рокко.
– Простите, синьор учитель! – заголосил Рокко, колотясь головой об пол. – Простите, ибо я накосорезил…
– Ах ты, негодяй! – взревел Аргенто. – Щенок! Сопляк! Да я тебя до смерти забью!
На Рокко посыпались удары плети, если их, конечно, можно было назвать ударами.
– Учитель, учитель, – всхлипнул Рокко. – Эта плетка – латексная, она слишком мягкая для такого дурака, как я. Умоляю, возьмите настоящую!
– Заткнись, крысеныш! – заорал колдун.
– Прекратите балаган, – услышал Рокко голос Нильса. – Синьор Боселли, вы не могли бы ненадолго оставить своих служанок и внести ясность в вопрос с Энрикой Маззарини?
– Мог ли бы я? – озадачился колдун. – Это что – вопрос? Я все могу!
– О, это так же верно, как то, что сегодня Новый год, – подтвердила Аврора Донатони.
– Заткнись, нерадивая служанка! – погрозил ей плетью Аргенто. – Немедля одевайтесь и беритесь за уборку, я устал с вами бороться.
– А ты оставь нам Рокко, – хихикнула Лукреция Агостино. – Мы с ним поборемся.
***
– Да что ж за колотун такой? – проворчал, кутаясь в халат, Аргенто. – Эй, бездарь! А ну, закрыл тут все.
Рокко бросился исполнять повеление. Колдун тем временем, ворча и икая, обследовал снаружи и изнутри шкаф, заглянул под него, как немногим раньше – Ламберто. Потом его взгляд упал на раскрытую книгу, которую Рокко оставил на столе.
– Итак? – холодно спросил Нильс, остановившись на относительно чистом пятачке пола. – Мы можем надеяться увидеть Энрику Маззарини?
– Кого? – выпучил на него глаза колдун.
– Синьор Боселли, соберитесь! – мерзким до тошноты голосом заговорил Ламберто. – Подумайте о том, что вы можете утратить все свои драгоценные привилегии. А уж о ваших «служанках» непременно будет доложено его святейшеству!
– А чем вас расстроили мои служанки? – буркнул колдун, покачиваясь над старинной книгой.
Ламберто ответить не успел. По лестнице беззвучно, будто тени, спорхнули три девушки, облаченные в чопорные костюмы служанок, и, не поднимая глаз, принялись быстро наводить порядок. Не то случайно, не то нарочно – суетились они постоянно возле Ламберто, и тому приходилось отпрыгивать и уворачиваться. Рокко глазам не верил. Подумать только, на что способна эта тройка! Минуты не прошло, а уже видны доски пола, и на столе освободилось место. И чего, спрашивается, триста шестьдесят четыре дня в году прохлаждаются, где ни попадя?
– Служанки у меня хорошие, – продолжал бурчать колдун, щурясь в книгу. – Их расшевелить главное, умеючи. Так, стоп. Эй, полудурок! – Он нашел взглядом Рокко. – А ну, скажи, что это ветром страницу перевернуло!
Рокко в очередной раз заткнул подушкой разбитое окно, подскочил к учителю и, глянув в книгу, заявил:
– Нет, все правильно. Это я и сколдовал.
Глядеть на синеющее лицо колдуна было страшно, и Рокко мужественно отвернулся. Стал наблюдать за тремя «служанками», которые уже приволокли ведро воды из колодца и затеяли мыть пол.
– Так ты признаешь, несчастный, что нарушил закон? – спросил Ламберто и тут же взвизгнул – Лукреция Агостино «нечаянно» вылила воду ему на ноги.
– Ничего подобного! – ответил Рокко. – По закону «укрывать» – значит, помочь сбежать, либо предоставлять в качестве убежища свой дом. А я отправил Энрику в прошлое, исправить ошибку, следовательно, технически, она не «убежала». Неужели Дио до такой степени злобный, что ему всенепременно требуется кровь? Мне казалось, он только за, если грешник становится на путь исправления.
Ламберто несколько смутился или, во всяком случае, не сразу нашёлся с ответом. Но праздновать победу Рокко не пришлось. Он и сам готов был чем угодно поклясться, что ритуал прошел не совсем так, как должен. Теперь же, когда колдун закончил менять цвет и заорал, исчезли последние сомнения.
– Безголовое отродье! – Аргенто швырнул книгу на стол. – Дубина! Я тебя до пространственного колдовства не допускаю, так ты во временное полез?! Совсем ополоумел?!
– Шибко накосорезил, да? – понурился Рокко. По опыту он знал, что когда Аргенто орет – это значит, жить можно. А вот если молча за голову хватается – значит, все. Орал Аргенто практически постоянно, и Рокко делал то, что и нужно делать в такой ситуации: выглядел виноватым.
Интересно все же, думал он, куда я Рику-то запулил? Хорошо хоть с шариком – авось, подскажет чего умного.
– Да ты хоть соображаешь, что временные перемещения сперва с семью Старейшими обсуждаются?! – продолжал реветь колдун. – Потому что время – это такая материя, что…
– Я ей сказал, чтоб шибко там не шаталась, – вставил Рокко.
Колдун поднялся и, размахнувшись, влепил ученику пощечину. Рокко шарахнулся, скользнул по мокрому полу и упал. Аргенто навис над ним, грозя пальцем:
– Не смей перебивать, сопляк! Порошок еще додумался взять обычный – это тебя, дурака, и спасло. И меня с тобой вместе.
Тут Нильсу, видимо, надоело стоять без дела, и он, шагнув к Аргенто, задал вопрос:
– Так что в итоге? Энрика в прошлом?
– И да, и нет. – Колдун совершенно неожиданно перестал злиться и начал посмеиваться. – Там, где она сейчас, новый год еще однозначно не наступил.
– И где же это? – спросил Ламберто, оторвав скорбный взгляд от своих окончательно испорченных туфель.
Колдун, усевшись за стол, сделал жест вроде бы приглашающий, и так его все и восприняли, но в конце движения в руку ему прыгнула позабытая бутылка со следами зубов Ванессы на пробке.
Рокко, Нильс, Ламберто и три карабинера сели на внезапно отыскавшиеся стулья. Тут же снова возникли служанки и поставили на стол блюда с жареными окороками, вазочки с икрой, горы белого хлеба и много чего еще. Рокко предпочитал недоумевать молча. Тем более что есть действительно очень хотелось.
– Спасибо, конечно, за угощение, – сказал Ламберто, глотая слюни, – но мы бы в первую очередь хотели разобраться…
– К тому и веду, – кивнул Аргенто. – Этот охламон, – тут он закатил Рокко подзатыльник, – без толку возбудил колдовскую силу, как евнух – барышню. Волшебство… Оно – вот как вино! – Колдун махнул бутылкой. – Если его как следует трахануть…
– Что сделать? – переспросил Нильс.
– Тряхануть. – Колдун посмотрел на палача, продолжая булькать бутылкой. – А я как сказал?
– Нет-нет, все верно, это мне послышалось.
Удовлетворённо кивнув, Аргенто продолжил:
– Так вот, если волшебство взбаламутить, оно начинает искать выход. И выбивает пробку.
С этими словами колдун стукнул донышком бутылки по столу, и пробка с громким хлопком полетела в потолок. Из нетвердых рук Аргенто бутылку тут же выхватила Аврора Донатони и так ловко разлила по фужерам, что на стол не упало ни капли.
– В нашем случае пробкой оказалось пространственное смещение. – Колдун поднял бокал, посмотрел через него на Ламберто, который усиленно хмурил брови, пытаясь угнаться за мыслью. – Поскольку полудурок, – еще одна затрещина Рокко, только-только пригубившему вина, – вместо ритуала совершил какое-то непотребство, волшебство растерялось. Порошок требовал пространственного смещения, а заклинатель… – От очередного подзатыльника Рокко увернулся. – Заклинатель хотел темпорального. Волшебство подумало-подумало, да и сделало хорошо сразу всем.
– Я ж все предусмотрел, – с жаром принялся втолковывать Рокко. – Специально заложил двенадцать часов, чтоб Земля в той же точке была…
Колдун залпом опрокинул бокал и вылетел из-за стола. Схватил Рокко за плечи, швырнул на пол вместе со стулом.
– Ты когда считать научишься, олух?! – заорал на опешившего ученика. – В сутках – сколь часов?
– Двенадцать! – крикнул Рокко, и тут же усомнился: – Или это в полусутках?
Колдун молчал. Рокко – бледнел.
– Так это что же… Рика – в ничто?
Воображение нарисовало ему беспомощную заледеневшую фигурку, бултыхающуюся в пустоте, за пределами мира.
– В ничто – это я сейчас, – сообщил колдун. – А скрипачке твоей повезло, считай. Волшебством ее перенесло на другую сторону Земли, там как раз на двенадцать часов раньше, чем здесь. Вот что бывает, когда пространство со временем мешают. Бездарь.
Аргенто замахнулся на распростертого ученика, но вовремя подоспевшая Лукреция Агостино вложила ему в руку бокал вина. Колдун, казалось, тут же и забыл о Рокко, чем нерадивый ученик и воспользовался, чтобы вернуться на стул и набить полный рот мяса. Мало ли, что в следующий миг случится.
Торопливо жуя, Рокко думал. Значит, Энрика, скорее всего, жива. Это хорошо. Но вот исчезла ли черная метка? А впрочем, даже если исчезла… Тут Рокко задумался так глубоко, что даже челюсти двигаться перестали.
– Дошло? – бросил на него пронзительный взгляд Аргенто, садясь за стол. – Вот такой из тебя спаситель.
– Но… Но как же?! – пролепетал Рокко.
– А вот так. Наперед думать надо, а уж потом делать. Ну, друзья дорогие, за Энрику Недоприговоренную!
– За Энрику! – подхватили «служанки», каждая из которых тоже вооружилась бокалом. За стол они, правда, не лезли – стояли в сторонке, всем видом выражая готовность услужить.
– Прошу прощения, синьор Боселли, – заговорил Нильс, который единственный так и не притронулся к еде, – нам не вполне ясно, какая же участь постигла Энрику Маззарини?
Рокко с неудовольствием покосился на палача. Вот ведь – вцепился, будто клещ, и не оторвешь его никак. Колдун же охотно принялся объяснять. Взял яблоко с блюда с фруктами.
– Это – Земля.
– А разве Земля не плоская? – тут же вмешался Ламберто.
Колдун окатил его презрительнейшим взглядом:
– Это мать твоя плоская была, как вобла, молотом отбитая. А Земля – нормальная. Слушай, когда старшие говорят, а сам поменьше рот раскрывай. – И Аргенто, отвернувшись от побледневшего жреца, воткнул в яблоко зубочистку. – Тут мы, – пояснил он Нильсу и воткнул другую зубочистку в другую сторону яблока. – А тут ваша драгоценнейшая Энрика Маззарини. Поскольку до нового года тут еще часов одиннадцать, метки на руке осужденной нет. Но она появится, как только пробьют тамошние часы. Одновременно Энрика перенесется сюда.
Нильс задумался. Рассеянно взял вилку.
– Значит, – начал он, – нам достаточно лишь подождать одиннадцать часов, и преступница сама вернется в руки правосудия?
– Ну разумеется! – воскликнул колдун и, лишь только Нильс кивнул и положил в рот кусочек мяса, добавил: – Если, конечно, не выйдет замуж. Тогда казнить ее вы права не имеете. Женщина с кольцом на пальце не считается развратницей, доколе не изменит мужу. И, хотя я искренне верю, что Энрика – самая блудливая скрипачка в мире, вряд ли за неполный день в чужом городе она успеет не только выйти замуж, но и изменить мужу.
Рокко не сводил глаз с Нильса, который решал судьбу Энрики Маззарини.
– Остается лишь ввериться судьбе… – начал нерешительно палач. Но его прервало гнусное шипение Ламберто:
– Так-то ты исполняешь клятву? Снова девушку пожалел? Ну-ну, герр Альтерман, продолжайте.
Кулак Нильса сжался с такой силой, что вилка, угодив между пальцами, переломилась в двух местах.
– Я могу отправиться вслед за ней, синьор Боселли? – тихо спросил он, глядя в стол.
– Разумеется! – зевнул Аргенто. – Но только ты один, порошок почти весь выгорел. И казнить ее там тебе нельзя.
– Почему? – нахмурился Нильс.
– Ай, солдатик, какой же ты большой, а глупый! – всплеснула руками Аврора Донатони. – Меня вон тоже Дио телесностью не обидел, а я и то понимаю: за что казнить, коли чёрной метки нет?
Нильс метнул на колдуна недоумевающий взгляд:
– И что мне там с ней делать?
– А я почем знаю? – не меньше изумился Аргенто. – Хочешь – делай что хочешь, а не хочешь – не делай.
– Синьор учитель! – вскочил, покраснев от возмущения, Рокко.
– Молчать! – рыкнул на него Аргенто и повернулся к Нильсу: – От женихов отбивай, что тут еще поделаешь. Выбрал дурацкую работу – век дураком и быть.
К Нильсу обратился Томмасо:
– Синьор капитан, а может, ну его? Подождем, в самом деле…
– Нет, – покачал головой Нильс. – Закон должен быть соблюден. Энрика Маззарини должна умереть.
– А кроме того, – вмешался Ламберто елейным голоском, – если Энрика Маззарини ухитрится обмануть правосудие, вся колдовская братия пойдет под суд за содействие. И новоявленная синьора Моттола очень быстро вступит в права наследования.
В наступившей тишине сонно икнул Аргенто:
– Ну, так чего же мы ждем?

Глава 6
Энрика Маззарини, лучшая скрипачка городка Вирту, единственная надежда своей разорившейся семьи, покачнулась и взмахнула руками, чтобы не упасть. Открыла глаза и в недоумении огляделась, щурясь от яркого солнца.
– Ничего не понимаю, – пробормотала она. – Должно быть, Рокко напутал…
Вокруг, безмолвный и по-зимнему мертвый, высился лес. Ноги скрипачки, обутые в чужие туфли – вот, кстати, забыла поинтересоваться у «жениха», откуда у него столько женских одежек по дому разбросано! – утонули в снегу по щиколотку. Энрика поспешила выбраться на ближайшую тропу. Отряхнулась и вновь принялась осматриваться.
Узнать местность не удавалось. Как Энрика ни вглядывалась, ни вслушивалась, лес оставался лесом. Только покрикивала порой мрачная ворона вдалеке.
Ладно, подумала Энрика, я не могла оказаться далеко от Вирту. Каждый час на площади бьют часы – громко, отовсюду слышно. Надо просто подождать, и…
Тут она содрогнулась и обхватила себя руками. Как же холодно! Не успела толком согреться, и снова на мороз – так хуже всего. Жакет этот не сильно помогает. К тому же, кажется, тут гораздо холоднее. Энрика призадумалась, вспоминая полуденный морозец. Нет, вчера днем было не так, совсем не так! Или, может, в городке, согретом дыханием Дио, просто теплее, чем в лесу?
Однако надо что-то делать, куда-то идти. Как ни замерзла, ни устала, а придется выбирать: тропа может вести только к Вирту или от него. В любом случае, долго идти не придется: либо город увидишь, либо поймешь, что не увидишь.
– Ты устала, – послышался писклявый голосок из кармана жакета. – Приляг, отдохни, соберись с силами. Снег – мягкий и пушистый…

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vasiliy-kriptonov/palach-skripachka-i-drakon-34711825/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.