Главная страница | Современные детективы | Сатанинский Грааль. Приключения Энё Негьеши-2

Сатанинский Грааль. Приключения Энё Негьеши-2
Роман Кузьма
Будапешт в лихие 90-е – отнюдь не райское местечко, и Энё Негьеши, бывший студент-историк, а ныне – мелкий уголовник, не принадлежит к респектабельному классу. Он живёт с проституткой Кларой и мучится воспоминаниями о прошлом-будущем, которого не было. В то же время городской криминалитет неожиданно проявляет самый живой интерес к вернувшемуся из забвения древнему артефакту… Лихо закрученный детективный сюжет объединяет воедино мистику, коварство, бандитские «разборки» и, конечно, любовь!..

Сатанинский Грааль
Приключения Энё Негьеши-2

Роман Кузьма

© Роман Кузьма, 2021

ISBN 978-5-4490-3239-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1
Солнце, эта пламенная колесница Фаэтона, казалось, застряло в зените. Кто знает, возможно, у одной из лошадей отвалилась подкова или починка потребовалась упряжи или самой повозке? Пока обожествляемый греками возница неспешно приступил к ремонту, угрожавшему стать бесконечным, жаркое тепло беспощадно обжигало робкие весенние ростки, пытающиеся пробиться сквозь трещины в асфальте и зазоры между бетонными плитами. Играя с тенями, отбрасываемыми мрачными строениями эпохи «гуляш-социализма», солнечные лучи стремились проникнуть повсюду, даже в, казалось бы, недостойные этого тёмные, пахнущие мочой уголки подъездов.
Энё Негьеши, дымя сигаретой, с праздным любопытством разглядывал фантастические узоры, сплетаемые солнечными лучами. Неверно и причудливо преломляясь сквозь давно не мытое, покрытое толстым слоем пыли окно, они проливались желтоватым потоком на лестничный пролёт одной из кишпештских многоэтажек.
«Такова, наверное, и моя судьба, сплетаемая Норнами, – подумал Энё. – Старухи ткут её из звонких, наэлектризованных частиц Небесного Света, но, столкнувшись с грязью, те путаются и разбегаются, превращаясь в итоге во Мрак. Интересно, что бы сказал об этом Гесиод?»
Знание классической литературы уже давно стало мёртвым грузом, так как ни быт его, ни круг общения не имели ничего общего с платоновской философией. «Наверное, это потому, что я повзрослел и перестал верить в платоническую любовь, а шелест, издаваемый книжными страницами, отступил перед хрустом купюр», – суммировал он. Энё горько улыбнулся и вздохнул.
Выйдя из задумчивого забытья, он посмотрел вниз, во двор. Там, всего в полутора десятках метров, о чём-то спорили двое мальчишек. Одного из них, Андраша Каллоша, Энё хорошо знал. Любимчик самого Жолтана Эркеля, этот паренёк смог подавить сопротивление большинства сверстников в округе – и, фактически, стал тенью «авторитета» в подростковом кругу.
Второй, худой, почти тощий подросток с нездорового цвета землистой кожей, носил имя Августин. Августин был профессорским сынком, соседи и одноклассники его откровенно недолюбливали, одарив прозвищем «Октава». Последнее объяснялось его же глупым замечанием о том, что у древних римлян такое имя очень почиталось, а величайшего римского императора звали Октавианом Августом.
Сейчас Октава, оправдываясь перед обнаглевшим Андрашем за какой-то мнимый проступок, постепенно продвигался к тому, чтобы окончательно рассердить своего собеседника. Когда Андраш выйдет из себя, Октаве останется только покорно признать, что он неправ – и приступить к выплате дани, сперва почти символической, а потом всё более ощутимой для карманов его родителей.
«Такова судьба Рима – он тоже платил дань Аттиле, цинично именовавшему себя его полководцем и защитником», – Энё нашёл данную параллель с историей Тёмных веков вполне очевидной, ведь, в память об Аттиле и гуннах, Венгрия до сих пор именовала себя «Хунгарией».
Злорадная улыбка заиграла на его красивом лице. Стряхнув пепел в стоявшую на подоконнике пустую консервную банку, Энё с чувством затянулся. Когда мимо прошёл жилец с верхнего этажа, он постарался не заметить чужака – пацанов Жолтана, опознавая их каким-то шестым чувством, здесь откровенно побаивались. Кривая усмешка Энё стала ещё шире; стало ясно: сердито топочущий вниз по ступеням мужчина в засалившемся бежевом плаще сделает выводы и не скажет ни слова и Андрашу.
Значит, дельце выгорит – и Андраш беспрепятственно вкрутит «кран» в Октаву, а Жолтан и его «партнёры» – в профессора и его кафедру. Со временем. Взрослеют дети, растут и их проблемы.
Для этого Энё, собственно, здесь и находился – чтобы отпугивать потенциальных защитников жертвы. Нужно сказать, что немногие пытались сопротивляться воле Эркеля, насаждаемой его подчинёнными железной рукой. Кишпешт был покорен своему королю, чьим скипетром стал инкрустированный золотом австрийский «глок». К тому же взяточничество, процветавшее в университетах, учитывая наставшие голодные времена, вызывало всеобщую зависть и озлобление.
Энё снова затянулся и посмотрел, как обладатель поношенного бежевого плаща, выглянув наружу, постоял у дверей подъезда, колеблясь – и направился по своим делам, даже не замечая, что Октаву буквально раздевают среди бела дня. Он бы поступил точно так же, даже если бы этот умник приходился ему родным сыном – так высоко держался авторитет Эркеля в этом районе столицы. Стоило отозваться о нём с недостаточным пиететом, неосторожно обронить даже двусмысленную фразу – и суровое наказание становилось лишь вопросом времени.
Очень короткого времени. Суровое, даже жестокое наказание.
– Кишпешт – наш, – пробормотал Энё себе под нос и раздавил окурок в жестянке. Вздохнув, он проследовал во двор – ещё следовало сказать своё весомое слово в споре, исход которого определит, быть может, отношения его участников на всю оставшуюся жизнь.
Дверь подъезда, громыхнув, захлопнулась за ним. Энё на мгновение прищурился от яркого солнечного света, а потом, словно случайно заметив Андраша, поприветствовал того.
– Ха! Привет! – Энё приблизился к мальчишке и крепко пожал ему руку. – Даже не знал, что ты тут живёшь…
Энё умолк, подозрительно скосив взгляд на Октаву. Тот, перепугано глядя на взрослого снизу вверх, сразу же понял, что имеет дело не с каким-то слизнем. Гардероб Энё состоял из начищенных до блеска кожаных туфель, новеньких чёрных джинсов, тёмной рубашки с тонкими белыми полосками на воротнике – и куртки из великолепной чёрной кожи, считавшейся главным отличительным признаком настоящего kemeny, «крутого парня».
– А это кто? – Тон, максимально презрительный и гневный, поверг Октаву в полное замешательство.
– Да, – Андраш неопределённо махнул рукой. – Октава. Он меня учительнице школьной сдал. Сказал, что я с урока сбежал.
– Стукач? – возмущению Энё не было предела. Выпучив глаза, он приблизился к Октаве и угрожающе навис над совершенно парализованным от страха мальчиком. – Да ты знаешь, что с такими вообще делают?
Андраш подошёл и стал между ними, делая вид, что защищает одноклассника.
– Вот как раз объясняю, но он вообще идиот какой-то…
– Типа, честный? Компартия? – Энё рассмеялся. – Слушай… Октава, да?
– Октава, в общем, – отозвался тот сквозь слёзы.
– Если ты честный, то ты не должен сдавать друзей, – будто объясняя прописную истину, Энё придал своему лицу нравоучительное и даже слегка доброжелательное выражение.
– Да не друг он мне…
– Значит, враг? – Энё такой ответ привёл в ярость. Сделав шаг вперёд, он развёл руки в стороны резким жестом, а потом сжал их в кулаки.
– Враг, да? Так знаешь, что с врагами делают? Нет, я конечно, тебя не трону, ты же малолетка, но я постою рядом и буду других стукачей отгонять, пока Андраш из тебя всё дерьмо не выбьет. Пока ты тут без зубов не останешься и не начнёшь кровью на асфальт харкать.
Андраш тут же выступил у него из-за спины и сильно толкнул Октаву, отчего тот едва не упал.
– Вот видишь, что значит пацана врагом назвать? Так… постой, Андраш, я вижу, что он действительно чего-то не понимает – кто их только воспитывает сейчас… Постой, я тебе говорю! – Энё заслонил Октаву грудью, дав тому возможность почувствовать, что всё справедливо – и неписаные законы улицы могут даже работать в его пользу. Потом он обернулся к Октаве и сурово посмотрел в его карие, наполненные страхом, глаза.
– Ну, понимаешь теперь, что значит врага себе завести? Что значит предателем стать?
– Я ему всю рожу разукрашу, – Андраш смачно сплюнул на асфальт.
– Не лезь! Он, вроде, умный, может, и на словах поймёт. Кто знает, вдруг он станет кем-то, полезным людям – учёным или ещё там кем…
– Мой папа – профессор… – выдавил Октава ломающимся голосом.
– Вот видишь. Ну, если умный и не хочешь мозги потерять, то нормально извинишься. Не кровью, но деньгами – папа вроде не из бедных, правда?
– П-правда, – проблеял Октава.
– Ну и ладно. Всё, я вас оставляю, дальше сами договоритесь. Андраш, – Энё строго посмотрел на пацана, и, заметив, что Октава не видит выражения его лица, чуть улыбнулся краешками губ. – Узнаю, что ты его без причины бьёшь – голову оторву.
Закурив на ходу, Энё пошёл к Силарду. Свою долю с дани, взымаемой со школьников, он уже получил. То, что удастся сегодня вытрясти из Октавы, станет исключительно добычей Андраша – а ему пора. Организм, зависимый от выжимок из маковой соломки, требовал очередной дозы, деньги на которую сейчас уютно пристроились в левом кармане джинсов. Энё улыбнулся яркому апрельскому солнцу и зашагал быстрее, чувствуя, как пот начинает собираться у подмышек, пропитывая рубашку.
Он мысленно выругался – Клара опять рассердится, ведь она не любит стирать. Чёрт, она вообще ничего не любит делать! Вечно смотрит телевизор или лежит в кровати, впав в наркотический транс, и курит.
Мир, в котором жил Энё, населяли персонажи столь отвратительные, что порой ему хотелось оказаться где-то далеко, в другой стране, где у него есть волшебная сила, с помощью которой можно разрешить любые проблемы.
Детская, наивная мечта, достойная пятилетнего мальчишки.
Энё почти ничего не помнил о времени, когда на этой почве у него случился первый срыв. Клара, если ей, конечно, можно доверять в таких обстоятельствах, уверяла, будто он бился головой о стену и рвал на себе волосы, крича, что убил Люцифера. Потом его забрала «скорая» и началось лечение – он каждый раз вздрагивал, вспоминая часы, проведённые под воздействием препаратов, призванных излечить исстрадавшуюся душу.
И всё же воспоминания, несмотря ни на что, остались – копьё Христа, пронзившее грудь Люцифера, его демоническое тело, летящее, кувыркаясь, навстречу водам Дуная… Он помнил всё. Но уже не верил в это.
Кое-какие из этих воспоминаний, даже если они и не соответствовали истине, казались Энё приятными. В том, другом мире он не зависел ни от наркотиков, ни от Жолтана – превратившись в ужасного зверя, он даже убил своего криминального босса. Энё не рассказал этого психиатру, но тот сам описал ему симптомы подобных галлюцинаций: обычные мечты, живущие в подсознании каждого из нас, но удерживаемые там рассудком, личностью – тем, что именуется «Я». Энё вздохнул. В том мире он имел чувство собственного достоинства. Он не мирился с тем, что его девушка – подстилка. И он не сшибал, на пару с Андрашем, мелочь с малолеток. Он обладал хоть какой-то гордостью.
Энё ускорил шаг. Если он сейчас не уколется, это повторится снова. Его опять заберут в дурдом и будут пичкать разной дрянью. Воистину, гордость нужно заколоть стальной иглой и утопить в нескольких кубических сантиметрах доброго коктейля, варить который умеет только Силард.
И тут с ним что-то случилось. В первый миг Энё ещё осознавал, что просто сошёл с ума, но секунду спустя всё было по-другому. В глазах потемнело, а потом, когда солнечный свет снова стал ярким, мир вокруг безнадёжно изменился.
Те воспоминания опять воскресли. Он помнил все события предыдущих лет: как колесил по свету, собирая необходимые ингредиенты для заклинания, которое все бесы и демоны, населяющие преисподнюю, полагали попросту неисполнимым. Добившись этой цели, он, не дрогнув даже перед Дьяволом, изменил течение времени, создал поток, в котором они с Кларой воссоединились. Одновременно он помнил и то, как жил всё это время в Кишпеште с Кларой, как они постепенно опускались на самое дно общества.
Конечно, вторая правда, хоть и неприятная, всё же стала его каждодневной действительностью, в то время как первая – безумным бредом.
Он больше не мог выдержать этого и остановился. Отчаяние овладело им, и, закусив рукав так, что почувствовался вкус крашеной кожи, Энё с тихим рыданием опустился на корточки. Он хотел! Он мечтал – и одновременно понимал, что такое невозможно. Но… всё-таки человек имеет право на мечту.
Тут же, наполненная жгучей силой, в голову ему пришла мысль: за свою мечту нужно бороться. Бороться так, как это под стать лишь титанам. Если магия, колдовство и демоны действительно существуют, он их обязательно найдёт. Особенно демонов – те всегда являются сами.
Рассмеявшись сквозь слёзы, Энё выпрямился одним движением и, будто ничего не произошло, продолжил свой путь.

2
С самого раннего детства Казмер Сзабо хотел найти клад. Его воображение будоражили мысли о сокровищах, описанных Р. Л. Стивенсоном, одну из книг которого – ту самую, что посвящена пиратам – он прочёл от корки до корки, несмотря на крайнюю нелюбовь к знаниям и учёбе. С тех пор прошли десятилетия, однако алчный огонь в душе Казмера так и не погас. Эта не вполне осознанная тяга, хранимое в тайне от окружающих и даже от самого себя желание стать корсаром и разбогатеть, конечно, в большой степени объяснялось тем, что он так до конца и не повзрослел – его воспитание, начиная с тринадцати лет, было предоставлено улице. Даже женившись на такой же, как он, простой девушке и обзаведясь двумя очаровательными детьми, он порой позволял себе помечтать о драгоценных камнях и о горах золота, укрытых в незапамятные времена в глубоких тайниках.
Такая душевная незрелость, а также неспособность Казмера обеспечить семье достойный уровень жизни, конечно, только усиливались духом времени, ведь в девяностые, пропитанные духом махинаций и криминала, люди нередко преступали закон, чтобы разбогатеть. Впрочем, эти потаённые мечты, уже вполне оформившиеся в различные приёмы получения легальной и полулегальной прибыли, с переменным успехом приносившие ему средства к существованию, так и остались бы мечтами, если бы однажды не произошло событие, коренным образом повлиявшее на отношение господина Сзабо, мелкого предпринимателя, к жизни.
Дело было как раз после Пасхи, когда они всей семьёй выбрались на ярмарку. Казмер уже потратил определённую сумму на пиво; столько же поглотили аттракционы и детские леденцы. Он начал присматривать какой-нибудь маленький, но симпатичный подарок и для супруги – и вдруг ощутил, как она сильно сжала его локоть.
Обернувшись в направлении, указанном Гизеллой, он едва не выругался. Там виднелся красно-золотой шатёр, в котором, судя по вывеске, находилась великая прорицательница мадам Ильдико. Господин Сзабо явственно ощутил исходящую оттуда угрозу своему кошельку. Прежде чем он успел сформулировать достаточно веские аргументы contra, из его груди вырвался вздох разочарования. Это сделало все дальнейшие споры бессмысленными, так как Гизелла, почувствовав, что её муж просто упрямится и ищет повод увильнуть от встречи со сверхъестественным, силком потащила его в логово мадам.
Подобно всем обывателям, супруги Сзабо отличались любовью к разного рода суевериям, однако Казмер, будучи мужчиной, наличие у себя подобной черты характера всячески отрицал. Тем не менее, поспорив исключительно для виду, он с затаённым удовлетворением ступил внутрь, в наполненную загадочными тенями обитель потустороннего.
Казмер надменно улыбнулся и, потерев свой второй подбородок, гладко выбритый по случаю воскресенья, смело взглянул в глаза старой, как он полагал, мошеннице.
Мадам Ильдико смогла его удивить. По виду она едва разменяла четвёртый десяток, и лишь лёгкая паутинка морщинок у глаз свидетельствовала о том, что подлинный её возраст значительно больше.
Прорицательница носила яркое, цветастое платье, оставлявшее обнажёнными руки. Тёмные, явно крашеные, волосы сплетались в причудливый узел, удерживаемый старинной бронзовой заколкой. Кожа мадам Ильдико, такая же бледная, как и у четы Сзабо, выдавала в ней горожанку. Прямой нос, высокий лоб и – подумать только! – голубые глаза на вполне заурядном лице указывали на то, что их обладательница является, скорее, словачкой, нежели цыганкой.
Казмер, недолюбливавший и втайне побаивавшийся цыган, насмешливо фыркнул – предки «мадам» не имели ничего общего с окутанным мрачными легендами племенем, пришедшим в незапамятные времена в Европу с Востока – то ли из Египта, то ли из далёкой Индии. Впрочем, Индия всегда славилась своими сокровищами, особенно драгоценными камнями. Приободрившись, он решил воспользоваться приятной прохладой шатра, по крайней мере, на то недолгое время, необходимое, чтобы развенчать миф о всеведении великой прорицательницы.
– Гизелла, я не знаю, зачем мы сюда пришли. Ведь мадам Ильдико – я, конечно, не хочу никого обидеть – даже не цыганка. Вероятно, я уже слишком взрослый для подобных розыгрышей…
Говоря так, Казмер пренебрежительно скривился, как делал всегда, когда торговался на базаре. Возможно, он даже разрешит этой Ильдико погадать ему или его жене – впрочем, за чисто символическую сумму. Посмеявшись вдоволь, он уйдёт победителем, настоящим героем, особенно в глазах своего старшего, Виктора, который рос весь в него.
Ответом ему стало молчание. Казмер обернулся – и обнаружил, что жена вместе с детьми уже покинула шатёр.
– Казмер, а кто вам сказал, что я цыганка? – Голос мадам Ильдико – холодный и удивительно чувственный одновременно – источал высокомерие, принудившее посетителя почувствовать себя неотёсанной деревенщиной.
– Я… Что… Откуда вы знаете моё имя? – возмутился он. Уже произнося эти слова, Казмер начал мысленно ругать Гизеллу. Конечно, та уже побывала здесь накануне и обо всё договорилась. Свойственная ему недюжинная проницательность – результат долгих лет работы на рынке – недвусмысленно подсказывала – он и впрямь стал жертвой злой шутки, за которую жена жестоко поплатится, как только они придут домой.
– Ваше имя поведала мне ваша жена, – мягко улыбнулась мадам Ильдико. – Нет, отнюдь не высшие сферы, как вы бы ожидали от меня услышать. Присаживайтесь, пожалуйста.
Тело подчинилось машинально. Казмер грузно сел на стоявший тут же стул с прямой спинкой. Мадам Ильдико, с чьих уст не сходила загадочная улыбка, заняла позицию с противоположной стороны небольшого, покрытого тканью с вышитыми изображениями необычных существ и магических символов, столика.
Пластиковый, как подозревал Казмер, столик показался знакомым, такие можно увидеть в любом кафе-шантане. Он и сам однажды перепродал небольшую партию этого товара. Любопытство и наглость торговца возобладали над сдержанностью, и Казмер приподнял ткань, чтобы осмотреть стол. Действительно, белый пластик.
– Вы что-то ищете? – спросила Ильдико с едва скрываемым раздражением. – Это обычный столик, оставьте его в покое.
– Конечно, мадам. Можно, я закурю?
– Когда выйдете наружу. Казмер, – голос прорицательницы вновь стал проникновенным, – ваша жена приходила ко мне вчера и просила составить гороскопы для неё и членов её семьи.
Казмер сглотнул. Можно только предполагать, во что обошёлся этот визит Гизеллы семейному бюджету. По своему опыту он знал, что обращаться в полицию в таких случаях бесполезно – у Ильдико и ей подобных там всё схвачено.
– Вы можете не верить в судьбу, но она предначертана свыше, и никому из нас её не изменить. Когда вы родились…
– Докажите! – негромко сказал Казмер. Он видел её насквозь, эту Ильдико. Аферистка и её сообщники, они как-то «подцепили» его несчастную легковерную жену – и сейчас взялись за него, стремясь обобрать до нитки.
– Мы не в суде, господин Сзабо, и я не обязана вам ничего доказывать. Могу лишь сказать, что в девятилетнем возрасте, когда вы даже не подозревали о существовании Гизеллы, равно как и она – о вашем, вы тайком выкурили свою первую сигарету. Вы купили её у одного из одноклассников и уединились в одной из подворотен у школы. Потом вам сделалось дурно. Всю дорогу до дома вас тошнило, и во время ужина…
– Как вам это удаётся? – потрясённый Казмер почувствовал, что краснеет. И вновь неземная улыбка тронула уста мадам Ильдико.
– Я трачу на вас время, за которое вы не заплатили, господин Сзабо. И раскрывать вам секреты мастерства, которые далеко превосходят ваши способности к пониманию, не собираюсь.
Слова эти, словно оплеуха, взбесили Казмера. Он уже собирался встать, когда взгляд его упёрся в глаза мадам. В этот момент он почувствовал, что силы оставляют его – и медленно опустился на стул. Парализованный страхом, он сидел, как кролик перед удавом, слушая биение собственного сердца и жадно внимая каждому слову, изрекаемому ведьмой.
– Да, ты правильно меня назвал в своих мыслях, Казмер. Я – ведьма, та, что ведает. А теперь слушай главное: тебе предстоит обрести сокровище, равного которому ты не можешь себе и представить.
Острые когти страха, впившегося, казалось, в самую душу Казмера, на миг ослабили свою мёртвую хватку. Он почувствовал облегчение, даже робкую надежду разбогатеть… или обрести силу.
– Могущество, которое дарует это… сокровище, столь чудовищно, что способно уничтожить слабую душу. В незапамятные времена предмет этот, называть который в месте, где нас могут услышать посторонние, я опасаюсь, сокрыли от глаз людских, дабы с его помощью более не творились дела, величие которых соперничает с их невыразимой, гнусной жестокостью.
– … И я буду обладать… он станет моим? – Казмер, чей голос всё-таки дрогнул, едва скрывал торжествующую ухмылку.
Мадам Ильдико звонко рассмеялась.
– Я слышу голос человека, желающего обладать петлёй, накинутой на его шею! Ладно, Казмер, Гизелла заплатила мне и попросила предупредить об опасности, которая угрожает твоей жизни.
– И какова эта опасность? – Казмер, уже ощущавший себя магом, почти равным Ильдико, вновь полностью владел собой.
– Тебе этот предмет не принесёт ни желаемого величия, ни силы, ни богатства. Если ты попытаешься оставить его себе, тебя постигнет участь по-настоящему жуткая и омерзительная. – Ильдико сделала паузу и пристально посмотрела в глаза собеседнику. Казмер почувствовал, будто с него сдирают кожу живьём – столь могучей была воля прорицательницы. Казалось, Ильдико читает его, как раскрытую книгу, переворачивая страничку за страничкой своими тонкими, холодными пальцами.
Когда мадам заговорила снова, в её голосе слышалась горькая насмешка.
– Понимаю… Ты всё-таки не веришь мне до конца. Знаешь, я даже почти хочу, чтобы ты мне не поверил, но я дала клятву, а это многое значит в нашем деле… И знай: единственный способ для тебя сохранить рассудок и жизнь – это самому отдать сокровище, когда за ним придут.
– Но что это за сокровище? – спросил Казмер; он чувствовал себя обманутым.
– Ты поймёшь сразу же, как только увидишь.
Он встал, повинуясь жесту мадам Ильдико, и направился к выходу. Уже находясь на пороге, он не выдержал и обернулся.
– Но как я узнаю, что сокровище хотят отнять?..
На сей раз смех, в котором ощущался пронизывающий до костей холод полярных широт, поверг Казмера в полное замешательство.
– О, ты всё поймёшь задолго до того, как тебе позволят с ним расстаться!

3
Беспокойство, сперва лишь чуть ощутимое, крепло день ото дня. Что бы Энё ни делал, он постоянно ощущал какую-то смутную тревогу, словно незримая тень легла на всё его существование. По возможности, он пытался скрывать своё волнение от Клары, справедливо опасаясь, что вновь может оказаться в учреждении определённого типа.
При мысли о Кларе на душе у Энё неизменно становилось легче. Они жили вместе уже около двух лет, почти с тех самых пор, как познакомились. Страсть, поначалу ослепившая его, вскоре привела к первому уколу морфия, который будто открыл для историка-первокурсника двери в новый, неведомый доселе мир наслаждений. Нечасто студент приходил в себя, порой с некоторым изумлением взирая на происходящее как бы со стороны. Ситуации, в которых ему то и дело приходилось обнаруживать собственную персону, становились всё более неординарными и даже откровенно криминальными.
Как и следовало ожидать, подобный образ жизни достаточно быстро привёл к отчислению из университета за неуспеваемость. Энё было всё равно: к тому времени он проводил большую часть времени в объятиях Морфея и своей возлюбленной, не слишком уверенно проводя между ними разграничительную линию. В конце концов, ему пришлось уйти из дома, благо тётка Клары предоставила ей на время свою квартиру. В любых других обстоятельствах их ожидала свадьба и супружеская жизнь – но не в их случае.
Клара зарабатывала на жизнь проституцией и зависела во всём, в первую очередь материально, от сутенёра – Жолтана. Энё, в значительной степени утративший нормальные представления о морали, отчаянно нуждался в деньгах. Он относительно спокойно принял новые для него правила игры – и стал одним из подручных Золотого Пистолета, исполняя разного рода поручения, как правило, противозаконные.
Тем не менее, разительный контраст между прежней жизнью и жизнью теперешней сделал реакцию отторжения, как выразился впоследствии психиатр, неизбежной. Она приняла категоричную, решительную и вместе с тем необычную форму – Энё всерьёз полагал, что прибыл из параллельного потока времени, который ему удалось изменить самым героическим образом – поразив насмерть не кого-нибудь, а Люцифера собственной персоной. Судя по его горячечным объяснениям, сколь многословным, столь и невразумительным, оружием Энё послужил заржавленный римский пилум – якобы легендарное Копьё Христа.
Врач, рассматривавший его дело параллельно с делом о грабеже, в результате которого Энё и оказался в тюрьме – и лишь оттуда перекочевал в больницу, – настаивал на том, что пилум символизирует подавленное, но всё ещё достаточно крепкое мужское начало Энё, и в то же время связывал этот образ с иглой и наркотической зависимостью.
Дьявола Энё ненавидел почти открыто, и звался тот, несомненно, Эркелем. Пациент, постепенно пришедший в себя от шока, в который его повергла сперва тюрьма и царящие в ней нравы, а затем – психиатрическая лечебница, с энтузиазмом ухватился за предложенную ему спасительную ниточку. Конечно же, он просто повредился умом от длительного воздействия наркотиков, сдобренного пагубным влиянием Эркеля. Конечно, Жолтан Эркель – Дьявол во плоти.
Уладив все необходимые формальности, Энё Негьеши покинул стены лечебницы с соответствующей справкой в кармане. Суд, учтя все обстоятельства, вынес ему условный приговор. На какое-то время его ложные воспоминания об оборотнях и лепреконах, как и память о жизни до знакомства с морфием, отступили. Затем они начали понемногу тускнеть, превращаясь не более чем в тему для разговоров и досужих сплетен. И вот сейчас, спустя месяцы, Энё вновь почувствовал тяжёлый стук в дверь собственного подсознания. Это напомнил о себе тот, другой Энё, казалось бы, навсегда и надёжно запертый в далёком тёмном чулане.
Он остро осознавал необходимость скрывать болезнь от Клары, иначе дело может зайти далеко. На прошлой неделе Энё еле вывернулся – гнев Жолтана, причины которого тот даже не потрудился объяснить, едва не стоил ему жизни. Клара, досконально изучившая своего возлюбленного, могла раскусить его с минуты на минуту. В последние дни Энё неоднократно ловил на себе подозрительный взгляд девушки; интуиция подсказывала ей: Энё что-то скрывает.
Тем не менее, выдерживая непрестанную душевную борьбу, он успешно утаил самый её факт. Энё не поддавался наплыву воспоминаний, которым не место в мозгу нормального человека. Только усугубившаяся бледность, вследствие которой лицо его приобрело характерный полупрозрачный вид, да сосредоточенный, ушедший в себя взор, указывали на невероятное психическое напряжение, пожиравшее все его силы без остатка.
И всё же однажды он утратил самоконтроль. Это не могло не случиться, рано или поздно.
Что произошло на самом деле, он узнал лишь несколько часов спустя, когда Кларе удалось привести его в чувство. Воспоминания Энё ограничивались лишь тем мгновением, когда он утром, едва проснувшись, прошёл на кухню. Поприветствовав Клару, Энё с любопытством заглянул в кастрюлю, надеясь обнаружить там вчерашние спагетти – и неожиданно отпрянул, потрясённый увиденным.
Должно быть, выражение крайнего ужаса, легко читаемое на его лице, передалось Кларе – девушка испуганно вскрикнула. Впрочем, если бы сожительница могла видеть открывшееся в тот миг взору Энё, её рассудок, наверняка, помутился бы окончательно и бесповоротно. Фантастическое видение лишило его сознания на долгие часы, в течение которых покинувшая тело смятенная душа пребывала в краях, недоступных простым смертным.
Воспоминания, за исключением одного, не отличались чёткостью. Всего лишь мгновение видел он лицо женщины, облачённой в средневековый наряд. Гальванизирующий взгляд её чёрных глаз обладал способностью излучать энергию, идущую, казалось, из самых глубин Ада. Единственная фраза, произнесённая тоном, настолько властным, что менее стойкие люди, услышав сей голос, неминуемо опустились бы на колени, навеки отпечаталась в памяти Энё:
– Выпей драконьего огня!
Когда он пришёл в себя, то находился в постели, у которой хлопотала Клара.
– Что с тобой, Энё? Ты меня узнаёшь? – В глазах её застыли слёзы отчаяния, смутившие парня. Несмотря на крайнюю слабость во всём теле, ему удалось принять сидячее положение. Печальная улыбка пробежала по губам бывшего студента, когда он встретился взглядом с Кларой. Её серые глаза излучали безграничное понимание, терпение… и любовь. В этот момент они были близки как никогда.
– Я говорил во сне? – Самая глупая из фраз, которую можно сказать в таких обстоятельствах. Девушка не выдержала и расплакалась – видимо, не в первый раз за время, что провела у постели больного.
– Нет. – Утерев слёзы, Клара улыбнулась ему. – По крайней мере, неразборчиво. А может, это какой-то неизвестный мне язык.
– В школе я учил английский, – неловко пошутил Энё.
– Я не слишком сильна в лингвистике, ты же знаешь. Как ты думаешь, что скажет врач?
Энё хмыкнул.
– То же, что и все врачи. Он скажет: «Дайте мне побольше денег, и я расскажу, насколько тяжело вы больны и как сильно нуждаетесь в лечении». Если серьёзно, – Энё нахмурился, одновременно скорчив гримасу, – на этот раз всё не так уж и плохо. Я себя контролирую.
– Энё, ты потерял сознание. Прежде с тобой такого не случалось. Я даже думала вызвать «скорую»…
– Тем не менее, я себя контролирую, – твёрдо повторил он. – Врач прописал бы покой и прогулки на свежем воздухе.
– И ты так и сделаешь?
– Мы так и сделаем, – сказал он с ударением на слове «мы». – Завтра же поедем куда-нибудь за город, где нет всей этой суеты, и отдохнём пару дней.
– Серьёзно? – Клара уселась рядом на кровать и положила голову ему на грудь. – И куда это мы поедем?
Энё помрачнел лицом, прилагая все усилия для того, чтобы не выдать себя ни интонациями, ни мимикой, ни жестом. Он уже вспомнил, где видел портрет этой женщины, чей единственный взгляд чуть не лишил его жизни.
– Куда-нибудь. Туда, где есть первозданная природа или какая-нибудь историческая достопримечательность. Может, на экскурсию.
Он говорил кислым, чуть скучающим тоном, едва скрывая дрожь, охватившую его руки.
Им предстояла поездка в Чахтицкий замок.

4
– Что там с этим сопляком, Лайош? Он тебе нужен? – В приоткрытую дверь кабинета просунулась коротко остриженная голова прапорщика Ковача. Несмотря на то, что лейтенант уголовной полиции Лайош Наги носил офицерские погоны, Ковач, его давний приятель, часто обращался к нему по имени.
– Ему только шестнадцать стукнуло, – пренебрежительно скривился Наги. – Каллоша всё равно отпустят, судимости за этот «мобильник» ему, скорее всего, удастся избежать. В любом случае, это не мой профиль. – Лайош встал, одёрнул китель и достал из ящика стола пачку сигарет. В голове у него промелькнула неожиданная мысль: появление компанейского Ковача попросту вызывает подсознательные ассоциации с выпивкой и обменом сплетнями в курилке. Тем не менее, отказать себе в сигарете, благо та уже прилипла к пальцам, лейтенант не смог.
– Будешь?
Ковач вошёл и тоже взял себе одну. Открыв настежь окно, они закурили.
– Зачем он мне, Имре? Кого-то убил?
– Нет, конечно. Ты шутишь. – Ковач выдохнул струю дыма в направлении вечернего Кишпешта. – Но может пригодиться. Каллош – «сынок» Эркеля.
Это звучало интригующе. Наги, особенно когда речь шла о грабежах и убийствах, всегда следовало иметь в виду группировку Эркеля. Эркеля – и, конечно же, его всемогущего «патрона», владельца ночного клуба «Гадюка» Фригьеса Кишша.
Кишш, подлинный владыка Кишпешта, очень не любил, когда вмешиваются в его тёмные делишки. Проявлявшие чрезмерный интерес к «Гадюке» полицейские сталкивались с неприятностями по службе. С другой стороны, Наги и сам пользовался некоторыми бесплатными услугами теневой «империи» Кишша, поэтому смысла бороться за создание чистого мира без правонарушений не видел. Философский вопрос, определяющий существование правоохранительных органов: окончательное искоренение преступности ведёт к исчезновению самой нужды в правоохранителях. Вследствие этого ни в одной стране мира полиция так и не одержала окончательной победы, ловко балансируя между взяточничеством и отдельными показательными делами.
Тем не менее, у Эркеля, как и у всех ему подобных безмозглых исполнителей, имелся свой «срок годности».
Потом Хозяин отбросит его. Утратившему покровительство Жолтану придётся оставить привычные «кормушки» на панели и заняться откровенным криминалом. Тогда он станет дозволенной дичью. В ожидании этого неминуемого и не столь далёкого дня полицейским управлением и накапливались пухлые папки с материалами уголовных дел. Конечно, всякий ключик к обороне Эркеля следовало использовать уже сейчас.
– Это «кошак»[1] (https://ridero.ru/link/khhxTGHtT_) Эркеля? – Он придал своему голосу насмешливые интонации. – Уже на игле? Тогда закрываем прямо сейчас – он тут за пару суток дойдёт до ручки, мы на него все наши «мобильники» повесим. Только у Хорвата за последний месяц – полтора десятка нераскрытых краж.
Наги знал: это невыполнимо. Но он сохранил ещё остатки совести и некоторое трудолюбие, а потому не спешил уклоняться от исполнения служебных обязанностей.
– Ну, так сразу не получится. – Ковач начал переминаться с ноги на ногу – он всегда так делал, когда его пытались выбить из седла. – Но взяться за него нужно сейчас; всё равно наши последующие встречи неизбежны, я в этом абсолютно уверен.
– Не знаю. – Наги стряхнул пепел прямо в окно. – Дело мелкое, развалится. Соглашение о сотрудничестве подпишет?
– Нужно работать, – упрямо ответил прапорщик, вероятно, просто повторяя слова начальства.
– Понятно, – протянул Наги. – А в камерах сейчас никого нет нормального, кто бы ему всё по полочкам разложил?
– Дай мне Ангела.
Информатор, носивший кличку «Ангел», также «Агнес», являлся особой гордостью Лайоша Наги. Покрытый устрашающими наколками, этот уголовник во время «отсидки» предоставлял заключённым сексуальные услуги за сигареты и наркотики. В последнее время он подвизался на рынке, где зарабатывал мелким мошенничеством и вымогательством.
– Ангел, кстати, судим за грабёж. Ладно, Имре, сейчас я ему позвоню, пусть этого мальчишку на тебя гонит. Но… – Он умолк. – Послушай, а Эркель, наверно, этому шкету рассказал, что к чему, да и подсаживать в камеру к малолетке… Если оно всплывёт…
– Ангел тоже молодой, ему не то девятнадцать, не то двадцать. На несколько часов всего – никто и не заметит.
Наги, казалось, колебался. В конце концов, чувство локтя, отличающее всех полицейских, победило.
– Ладно, сейчас ему перезвоню. Может, действительно прибежит, посидит тут немного. – Наги сплющил окурок о подоконник.
Ковач, удовлетворённо улыбаясь, покинул кабинет.
Наги с минуту обдумывал содержание разговора, а потом, покачав головой, подошёл к большому тёмно-зелёному сейфу и открыл собственным ключом. Две папки покинули железную утробу, чтоб переместиться на исцарапанный письменный стол. Тот видал виды и смену режимов, и от веса папок со всеми смертными грехами даже не скрипнул.
Сперва Наги развязал папку потолще. Там имелись и фотографии, сделанные скрытой камерой, и копии протоколов допросов. Всё, что можно собрать на Эркеля, не являясь официально назначенным следователем. Нашлось даже упоминание об Андраше Каллоше, но отрывочное, более в связи с неким Энё Негьеши, совершенно никчёмным типом, наркоманом и психически больным. Последний уже успел заработать условную судимость; он жил на квартире с одной из «девушек» Эркеля, Кларой Сзенаши.
Читая о «достижениях» Негьеши на криминальном поприще, Наги не мог сдержать отвращения. Этот жалкий подонок, угрожая ножом, ограбил пожилую женщину. То, что потерпевшая имела при себе свою скромную пенсию, свидетельствовало о предварительной слежке, осуществлённой, вероятнее всего, именно Каллошем или кем-то из его приятелей.
Лейтенант Наги почувствовал, что пора переговорить со своим информатором. Теперь он открыл тоненькую папочку, где, среди пачки листов с доказательствами многочисленных преступлений, обнаружился и клочок бумаги с актуальным номером телефона Ангела.
Наги тут же набрал его. Ангел оказался в хорошем расположении духа, пообещав немедленно явиться поработать «наседкой», ради чего требовал позволения нагрубить первому попавшемуся наряду полиции. Лайош Наги благожелательно пообещал дождаться его появления и повесил трубку. Ненависть уголовников к обществу – и к нормам поведения в нём – порой просто поражала. Даже Ангел, последний «кошак» – и тот соглашался оказывать оперативные услуги, если в ответ ему разрешат совершить хотя бы мелкое преступление.
Покачав головой, следователь вновь посмотрел на фото Негьеши. Бледное лицо, тёмные, горящие нездоровым огнём глаза, слипшиеся чёрные волосы. Парня периодически преследовали галлюцинации, в которых он мнил себя колдуном.
Полицейский улыбнулся: Негьеши, начитанный, как следовало ожидать от студента, выдумал неплохую сказку, в которой добыл для Дьявола Копьё Христа, оружие, способное убивать сверхъестественных существ. Желая сохранить свою бессмертную душу и повернуть время вспять, он убил Дьявола, расторгнув, таким образом, сделку. И он действительно вернулся в прошлое, попал во время, в котором его жизнь пошла совсем по иному руслу. Но и Дьявол, вместе с его кознями, в этом «пространстве-времени» продолжал существовать, постепенно превращая Энё в кусок дерьма.
Что ж, такие парадоксы как раз и являются излюбленными трюками нечистой силы, подумал следователь.
Всё-таки дальнейшая судьба Негьеши внушала опасения – и лейтенант Наги даже проникся невольным сочувствием к наркоману. Почти наверняка эта психическая «болезнь» возникла под влиянием Клары, получавшей соответствующие инструкции от Эркеля. Подобные симуляции считались нормой: испугавшись тюремного заключения, подозреваемые настаивали на собственном безумии, а со временем даже начинали верить в свою ложь. Негъеши, вне всякого сомнения, однажды действительно убьёт кого-то, кто сойдёт за Дьявола. Кого-то, на кого укажет Клара или Эркель – или даже «случайный» прохожий. Трагедии такого рода на его памяти случались неоднократно.
Лайош Наги задумчиво потёр переносицу. Вряд ли он сможет вытащить этого безумца из пропасти, в которую тот опускается. Но, как гласило одно из основополагающих правил полицейского, есть вещи, которые можно использовать в оперативных целях.

5
Бельварош, исторический центр Будапешта, в ту апрельскую субботу, как всегда, кишел туристами: с праздным, временами даже сонным видом, периодически разрежающимся вспышками любопытства, те слонялись по древним улицам, помнящим времена великих королей. Обветшавшие кварталы с местами подретушированными фасадами прорезались мощёными линиями проспектов и кривыми проулков; окаймлённые неоновыми огнями манящих витрин, те в большой степени утратили былую чопорность – здесь предлагали развлечения и услуги на любой, самый взыскательный, или, проще говоря, извращённый вкус. В этой, больше частью безвкусно одетой толпе, то и дело мелькали разного рода подозрительные типы и сомнительные дельцы, готовые продать хоть родную мать всего за пару филлеров.
Превосходная весенняя погода – на чистом голубом небе не виднелось ни облачка – к середине дня выманила едва ли не всех жителей центральной части города на улицы. Их ряды то и дело пополнялись обитателями отдалённых районов. Те прибывали в плотно набитых вагонах метро на площадь Деака Ференца, чтобы разбиться на отдельные группы и пары и разбрестись по старинным улочкам в поисках дешёвых удовольствий. Расположенные то тут, то там лавочки и магазины, торгующие сувенирами по «скромной» цене, собирали обильный урожай в форинтах, на которые каждый иностранный гость столицы мог обменять свои кровные дойчмарки, лиры и австрийские кроны в любом из столь же многочисленных пунктов обмена валют.
Каталина Чик, студентка четвёртого курса, двигалась вдоль улицы Ваци лёгкой, порхающей походкой. Её одежду составляли: лёгкий светлый плащ, удачно гармонирующий с причёской, а под ним – кофта цвета спелого манго и тёмно-синяя юбка из ангорской шерсти до колен. Сверкающие коричневые туфельки, то и дело цокающие каблучками, дополняли наряд. Она ежеминутно улыбалась прохожим беззаботно расцветавшей на её привлекательном лице мимолётной улыбкой. Сегодня Каталина не собиралась идти к «парню» и спрашивать, поселился ли в отеле состоятельный клиент, готовый оплатить полную страсти ночь. Нет, не сегодня – день выдался слишком торжественный. Её мужчина, которого она втайне мечтала отбить у жены, дал Каталине поручение, свидетельствующее: между ними возникло нечто большее, чем просто отношения.
На мгновение девушка предалась мечтам, а потом, сочтя их несбыточными – но всё-таки не до конца несбыточными, – тряхнула тщательно завитыми каштановыми кудрями и, победоносно улыбнувшись воображаемой сопернице, продолжила свой путь.
У одного магазинчика, торгующего антиквариатом, она, точно вспомнив о чём-то, остановилась и начала осматриваться по сторонам. Наконец, сверившись с наручными часами, Каталина покачала головой – жест, адресованный наблюдателям, если таковые имелись. Взявшись за массивную бронзовую ручку, она толкнула дверь и прошла внутрь.
Мгновение глаза привыкали к царившему там сумраку, а потом взору посетительницы открылась внутренняя обстановка во всём её великолепии. Стеклянные витрины, а в них – бережно уложенная в специальные деревянные ящики с выемками в бархате серебряная кухонная утварь прошлых веков. За спиной продавца, тщедушного мужчины средних лет, на тянувшихся вверх полках виднелся бесконечный ряд некогда незаменимых вещей, среди которых Каталина узнала табакерки, карманные часы, портреты неизвестных ей людей в одежде прошлых веков; манекены, одетые в старомодные сюртуки, панталоны и длинные платья, несли молчаливую стражу в глубине помещения.
– Добрый вечер, – приветствовал её ледяным тоном продавец, являвшийся, если судить по манерам, одновременно и владельцем магазина. Невысокого роста, он отличался мелкими, но правильными чертами лица. Глубоко посаженные глаза неопределённого, почти неразличимого цвета, бросали недоверчивые взгляды из-под тонких, сведённых в одну сплошную линию бровей. Небольшой рот, обозначенный бескровными губами, переходил в едва заметный подбородок, свидетельствующий, как принято считать, о безвольном характере. Зато уши, напротив, казались огромными, особенно учитывая общие пропорции лица – чуть оттопыриваясь в стороны, они едва ли не доставали до облысевшей макушки. Непривычно длинный череп чуть расширялся в затылочной части. Насколько знала Каталина, ни одна из существующих рас не отличалась столь необычной формой головы.
– Ах, добрый вечер! – Словно только что заметив продавца, Каталина широко распахнула глаза и улыбнулась чарующей улыбкой, неизменно лишавшей её однокурсников способности трезво оценивать происходящее вокруг.
Впрочем, антиквар уже вышел из возраста, в котором красавицы толкают мужчин на необдуманные поступки. Судя по внешности и поведению, едва ли на свете существовало хоть что-то – не считая предметов старины, – способное разжечь в нём чувство. Улыбнувшись сколь широко, столь и невыразительно, он заговорил всё тем же безжизненным голосом.
– Желаете сделать фотографию на память? Это совсем недорого, уверяю вас. Если же вас интересует фарфор начала девятнадцатого века…
Несмотря ни на что, голос антиквара содержал иронию, причём настолько убийственную, что Каталина растерялась.
– Нет… Я жду… – Она оглянулась в направлении запруженной улицы, строго следуя плану. Согласно продуманной загодя легенде, вот-вот должен был подойти её приятель.
– О, – губы продавца приняли точно такую же форму, словно он написал «о» у себя на лице. В любом другом случае это вызвало бы смех Каталины, но на сей раз, столкнувшись с настолько таинственным и внушающим подсознательный страх собеседником, она не нашла в себе сил даже коротко захихикать. С большим напряжением сил ей удалось улыбнуться – самыми краешками губ, как девушка делала всегда, когда чувство юмора по каким-либо причинам покидало её.
Разыгрывая вежливое любопытство, она пару раз оглянулась по сторонам, а потом неожиданно обратилась к владельцу лавки с вопросом.
– Послушайте, а ведь вы, наверное, разбираетесь в иностранных языках, не так ли?
– Немного, – прозвучал снисходительный ответ.
– Ой, тогда у меня есть к вам один вопрос, – Каталина приняла тон, которым обычно позволяла отличникам помочь ей с подготовкой к семинару, и полезла в сумочку. Порывшись там, она вскоре извлекла сложенный вчетверо лист бумаги с надписью на некоем мистическом языке.
– Вот. Похоже на иероглифы, но это не японский и не египетский…
В глазах антиквара вспыхнул огонь, который ему лишь с определённым усилием воли, не ускользнувшим от внимания его собеседницы, удалось погасить.
– Нет, это не японский. – Он сделал паузу, позволив девушке ощутить стыд оттого, что она настолько невежественна. – А откуда срисована надпись?
Несмотря на то, что тон его оставался ровным, Каталина всё же уловила лёгкую тень нетерпения. Голос продавца дрогнул – на короткую, почти неуловимую долю секунды.
– Да так, подружка одна дала…
– Понимаю. – Антиквар уже вернул себе прежнее самообладание, и его лицо вновь приняло непроницаемое выражение. – Это не ваш парень пришёл?
Обернувшись, девушка увидела фигуру Акоша, который, как они и договаривались, подошёл ровно в пять.
– Ой, да. Спасибо вам большое. – Каталина улыбнулась на прощание и торопливо вышла из лавки.

6
Акош пригладил свои светлые, как солома, волосы и посмотрел на Каталину сверху вниз. Девчонка в последнее время слишком увлекается наукой и преподавателями, подумал он, и в голову ей лезут разные глупости. Всё же её новая привязанность не сможет перерасти в нечто серьёзное, это скажет любой из тех, кто знает правду о ночной улице Ваци. Когда на днях Каталина пришла к нему и спросила, может ли он подыграть ей в одном небольшом мероприятии, Акош и бровью не повёл. «Конечно, малышка, весь мир для тебя. А что это за глупая затея, если не секрет?», – говоря так, он широко и как можно снисходительней улыбнулся.
Каталина начала юлить, и стало ясно: здесь замешан мужчина. Ни одна девка, конечно, не станет хранить секреты какого-то незрелого студента от сутенёра. Другое дело, если речь идёт о преподавателе – и Акош уже на следующий день знал, о каком именно, – который решил задействовать свою новую пассию в каких-то комбинациях. Судя по всему, имелась на продажу вещица, чей возраст, возможно, достигал двухсот-трёхсот лет, и Акош с трудом умерил раздиравшее его любопытство, чтобы не выдать себя прежде времени.
Свой интерес всегда нужно скрывать.
Проворачивая каждый месяц как минимум десяток подобных сделок, Акош досконально знал стратегию их организации: секретность, активное участие всех сообщников, игра на слабостях партнёра. Используя любые уловки, на которые Акош был мастер, следовало всячески разжигать интерес в противоположной стороне – и неуклонно повышать ставки; следуя этим законам, он никогда не оставался внакладе.
И тут Каталина решила сорвать куш на пару с каким-то хмырём, а его, Акоша – попросту отыметь!
Те, кто не понимал существующего порядка вещей, сталкивались с неизбежностью жестокого наказания. Данный случай, когда Акоша – возмутительно само по себе! – попыталась использовать его же собственная девка, явно обещал стать таковым.
Акош поделился новостью с приятелями, и те сперва даже подняли его на смех, но потом всё-таки согласились оказать необходимое содействие, если, конечно, дельце окажется достаточно выгодным. Акош пообещал, что за ним не заржавеет.
Он сразу заметил: Каталина и её приятель не знают об улице Ваци элементарных вещей, раз они решили вот так просто взять и использовать одного из ребят, простоявших на её мощёном тротуаре едва ли не всю свою сознательную жизнь.
Акош улыбнулся собственным мыслям. Если кусок окажется слишком маленьким, он и сам его с лёгкостью захватит, это очевидно, ведь с небольшими суммами люди расстаются сравнительно легко. Правда, само поведение Каталины, упорно скрывавшей свою «женскую», как она утверждала, тайну, свидетельствовало об обратном. Речь явно шла о чём-то по-настоящему ценном, причём, вероятнее всего, девушка видела это собственными глазами.
– Ну что, Липот понравился тебе? Этот дряхлый старец торгует здесь, сколько я себя помню. Поговаривают, ему не меньше ста лет.
– Мне он не показался старым, я бы не дала ему и пятидесяти, – улыбнулась Каталина, чуть выпятив грудь. Она явно путалась возбудить в нём ревность.
Акош смолчал, ограничившись улыбкой – он отчаянно надеялся, что девушка не заметит, как кровь отхлынула у него от лица. Чтобы улыбка не превратилась в болезненную гримасу, он вынужденно сжал внезапно посеревшие губы.
В памяти Акоша ожили воспоминания об имевшем однажды место посещении антикварной лавки. Липот продемонстрировал ему товар, отнюдь не столь невинный, как тот, что попадал на прилавок. Экспонаты настолько загадочного и в тоже время гадкого, будто источающего враждебность, внешнего вида встречались Акошу впервые. У него до сих пор подгибались коленки при одном воспоминании о том давнем визите.
– А что это за «антик», который ты хочешь продать? – вдруг спросил Акош. Преодолев страх, он решил использовать циркулирующий в крови адреналин в качестве источника собственной агрессии. В большой степени ему это удалось. Да кто она такая, в конце концов?
– Да такое, Акош, – взгляд её откровенно скользнул в сторону. Этого он уже не стерпел, тем более что все приятели в один голос потребовали для начала приструнить девицу, потерявшую, как видно, последние крохи ума.
Акош схватил Каталину за руки повыше локтей и прижал к стене. Ребята из пригородов не гнушаются вразумлять своих «кобыл» при помощи бритвенных лезвий – неоправданная суровость по меркам улицы Ваци, однако и здесь мужчина должен порой доказывать, что является настоящим kemeny.
– Что ты городишь, дрянь? – Первая пощёчина, после которой Каталина попробовала вырваться, только убедила его: дело пахнет деньгами. В таких случаях Акош останавливаться не привык – крепко выругавшись, он добавил ей ещё. Тут же, невинно улыбнувшись паре прохожих, он затолкал вяло сопротивляющуюся девушку в ближайшую подворотню, в которой уже всыпал ей по-настоящему. Сперва, как обычно бывает в таких случаях, в ответ слышались лишь проклятия, но вскоре злость Каталины угасла, и она, осознав своё бессилие, сползла вдоль стены, рыдая.
– Так что это такое? Откуда надпись? – Он вновь угрожающе занёс руку.
– Стой, Акош! Стой, не надо больше, – взмолилась она. – Это гравировка на какой-то вещи, которую ищет Карой – ну, ты его знаешь…
Акош только хмыкнул в ответ. Конечно же, он знал преподавателя истории Кароя Попрочи, большей частью понаслышке. Он давно уже получил подтверждение, что тот является подлинным вдохновителем столь необычного для Каталины поведения.
– Да, знаю. И что он ищет?
– Он не сказал. Акош, прости меня…
Нытьё Каталины начало его раздражать, и Акош поднял руку, требуя замолчать. Что-то в её рассказе было не так, даже если не учитывать самой по себе нерасшифрованной надписи на языке, доказательств существования которого не смогли якобы найти даже в университете. Что-то, без чего Каталина, несмотря на всю её непроходимую тупость, никогда не пошла бы на риск.
Конечно, она недоговаривала и откровенно лгала ему.
– У этого Попрочи что-то есть. Что-то очень ценное – и, готов побиться об заклад, невероятно древнее! Верно я угадал, а? – Уже по тому, как она хлопнула своими длинными ресницами, он сделал вывод, что не ошибся.
Акош расстегнул свою коричневую куртку лайковой кожи и выудил из внутреннего кармана пачку сигарет. Холёные пальцы скользнули в карман голубых, почти белёсых джинсов, чтобы извлечь небольшой футлярчик со сверкающей стальной зажигалкой.
Бросив подозрительный взгляд на Каталину, Акош щёлкнул кремнём, закурил. Не обращая внимания на привкус осевших на кончике сигареты паров бензина, он жадно затянулся.
– Что это? Говори, дура, потому что ты – в доле. Может, мы разбогатеем. – Акош широко раскрыл глаза, стремясь показать своё восхищение способностями Каталины, которые могли принести им сказочное богатство.
Незамысловатый приём, но он сработал – девушка заговорила.
– Это золотой нож. Он действительно очень старый. Ему не меньше тысячи лет. Карой говорит…
Акош оборвал её сбивчивую речь нетерпеливым жестом. Пусть знает: на улице Ваци никому не интересно, что там говорит какой-то Карой.
– Тысячу лет, говоришь? – Он недоверчиво прищурился. – Такого не бывает. Вещи не живут столь долго.
Он не преувеличивал. И Липот, да и любой другой торговец настоящим и поддельным антиквариатом подтвердили бы. Золотая вещь ни за что не сохранит на своей поверхности мёртвый язык – тот канет в Лету вместе с его носителями. Завоеватели всегда переплавляют захваченные трофеи – благородные металлы служат сырьём для новых, порой даже более изящных украшений.
– Я говорю правду, клянусь тебе! – Выражение лица Каталины служило доказательством её искренности. – Это очень примитивный нож, его выковали, может, ещё до нашей эры.
– И кто его купит? – с издёвкой спросил Акош. – Старик Липот?
– Да любой коллекционер! Там не в этом дело, – Каталина рывком поднялась на ноги. Вытряхнув сигарету из собственной пачки, она требовательным жестом дала знать Акошу: нужно прикурить. Снисходительная улыбка пробежала по тонким губам сутенёра – и он благодушно крутанул колёсико «зиппо»…
Каталина удовлетворённо затянулась:
– Нож обладает магической силой, это больше, чем деньги…
– Ну, понятно. – Акош, даже не пытаясь более слушать взбудораженную девушку, успокоил её грубоватыми, умелыми ласками и торопливо попрощался – у него ещё имелись дела.
– Держи, это тебе на косметику. – Он сунул в руку Каталине несколько крупных купюр. – Всё, иди домой и больше не волнуйся. Приведёшь этого Попрочи сюда, и мы всё ловко обтяпаем, он даже не поймёт ничего. Золото там наверняка низкой пробы, но ювелир за нож что-то даст, если он и впрямь увесистый.
Шлёпнув напоследок девушку по заду, Акош проводил её к выходу из подъезда и ещё с минуту следил за тем, как её фигура удаляется в вечерних сумерках. Даже после того, как Каталина растворилась в толпе, он ещё долго не мог отвлечься от мыслей о происшедшем. Наконец, мало-помалу гнев отступил, и Акош смог сконцентрировать свою мысль на происходящем.
На нож действительно мог найтись покупатель, причём весьма солидный, Липот или кто-то из тех, кто покупает у него наиболее ценные вещи. Лица эти, обладающие огромным состоянием и властью, даже не светились в людных местах, Липот сам бегал к ним на поклон.
Акош подумал: возможно, он действительно нащупал путь в высший свет… и испугался. Сначала загадочная надпись, а потом история с золотым ножом – всё это внушало ему безотчётный страх. Акош почувствовал, как его ладони и спина покрываются потом. Причиной тому, конечно, являлся Липот, слывший в Бельвароше колдуном; всё, что касалось сделок с этим антикваром, вызывало у Акоша непреходящее, близкое к панике беспокойство.
Он зашёл в ближайшее кафе и перекусил. Палинку[2] (https://ridero.ru/link/GqPCNHimTu) заказал, скорее, для успокоения, чем для аппетита. Воспоминания о давнем визите в подвал Липота, которые никак не оставляли его уже битый час, принуждали нервы дрожать, подобно натянутой струне. Дрожали и пальцы, когда он опрокидывал рюмку.
О старике, который выглядел от силы на сорок, шла дурная молва, и Акош был готов поклясться чем угодно: на то имелись все основания. События, происшедшие три с половиной года назад, до сих пор не укладывались у него в голове.
Он закурил сигарету, уже вторую подряд – и, как показали несложные подсчёты, восьмую за два часа, – в безнадёжной попытке обрести спокойствие духа и чёткость мысли.
Жизнь его имела сторону, тайную даже для полицейского куратора и подельников. Ещё в двенадцатилетнем возрасте отец, а вслед за ним и мать, сообщили своему единственному сыну, что тот – попросту чертёнок, давно заложенный в соседнем ломбарде. Акош тогда только рассмеялся в ответ и пошёл играть в карты с приятелями. Однако прошли годы, и настал момент, когда он убедился в правоте своих родителей.
Как-то раз Липот, его новый деловой партнёр, чья пропитанная скверной репутация отпугивала дружков Акоша, провёл его в подвал под своей лавкой. Содрогаясь, Акош вспомнил, как антиквар предложил ему, бывшему к тому же навеселе, пройти колдовской обряд.
Акош всегда уважал нечисть и считал себя её верным слугой; ещё учась в школе, он многократно участвовал в различных сатанинских ритуалах, считавшихся в его кругу более чем подобающим случаем, чтобы завязать удачное знакомство и укрепить существующую дружбу. Однако зрелище, представшее его взору в ту мрачную ночь, стало чем-то исключительным.
Спустившись по ветхой деревянной лестнице, они оказались в большом, но сильно захламлённом помещении. С потолка свисала то и дело мерцающая маломощная лампочка без абажура. Потемневшая от времени лавка, на которую присел Акош, имела прикреплённые ручные кандалы. Зловещее приспособление это, как оказалось, использовалось некогда для порки. Помутившемуся от алкоголя взгляду молодого «уличного коммерсанта» открылись многочисленные бурые пятна, почти наверняка кровавые.
– Ей полтора века, – с усмешкой, принудившей гостя побледнеть, сказал хозяин. – Австрийцы шомполами пороли на ней революционеров.
Акоша было не так-то легко запугать. Он с любопытством ощупал лавку.
– Да некоторые пятна совсем свежие. Что ты мне лапшу на уши вешаешь… – Он умолк, столкнувшись с весьма выразительным взглядом Липота; помолчав мгновение, Акош махнул рукой и рассмеялся. Осмотревшись по сторонам, он увидел разнообразные орудия пыток и убийства, некоторые – весьма причудливого внешнего вида. В дальнем углу виднелось подобие решетчатого железного шкафа со стенами, усеянными длинными смертоносными шипами. Он узнал её – печально известную «железную деву», бесчеловечное изобретение Средних веков.
Демонстрируя бесстрашие, Акош широко, хоть и натянуто, улыбнулся.
– Серьёзная вещь! Откуда?
Липот мерзостно захихикал в ответ.
– Бавария, семнадцатый век. Подойди-ка сюда, парень. – Сам не зная, почему, Акош повиновался. Когда он приблизился, старик показал ему массивную книгу в кожаном переплёте, наверняка очень старую.
– Читай! Показания Ханны Шмидт, отдавшей богу душу в этой самой клетке без малого триста лет назад.
Акош не очень хорошо знал немецкий, так как никогда, особенно на школьных уроках, не отличался прилежанием. Тем более, что витиевато построенные фразы и предложения отличались излишней сложностью, видимо, автор, записывая показания обвиняемой, пользовался каким-то архаичным диалектом. Он разобрал только то, что жертве исполнилось 22 года и что она являлась крестьянкой. Акош тут же сообщил это Липоту с обычным в таких случаях высокомерием. Даже дал понять, что понимает текст целиком, просто состоит тот из глупостей, недостойных внимания. Обычная увёртка.
– Да, правильно, Акош. Теперь прочти-ка вот это. – Липот протянул вторую книгу, также в кожаном переплёте, очевидно, являющуюся ровесницей первой. Хотя Акош и не сумел разобрать написанное там, он сразу обратил внимание на странную деталь: страницы были сделаны не из бумаги, а из пергамента.
– Муть какая-то, это даже не немецкий. Ничего разобрать не могу. А что там? – спросил Акош, добавив в свой голос скучающие нотки. Чтобы отсутствие у него интереса к содержанию книги выглядело как можно более убедительно, он даже сел на лавку и закурил.
– Это писали при помощи зеркала, так что буквы повёрнуты в противоположную сторону. Что ж, слушай: «Я, верный слуга Асмодея, вчера присутствовал при пытке Ханны Шмидт, обвиняемой нами в том, что она намазалась жиром убитого ей младенца и летала по ночам, сея страх среди обывателей, при помощи колдовства и чёрной магии наводила сглаз и порчу, лишала рожениц молока, а мужчин – их силы, других же, наоборот, соблазняла, внушая им греховные мысли и желания, и доводила тем самым до безумия.
Даже под пыткой оная Шмидт поначалу всё отрицала, уверяя, что любит Пречистую Деву Марию и Иисуса больше жизни, однако отец-настоятель, присутствовавший здесь же, с лёгкостью уличил её в ереси. Это было очень ловко и умно проделано, ведь Ханна не умеет ни читать, ни писать, и совершенно не разбирается в теологии. Тогда, благо наступила полночь, и силы Ада стали сильнее, мы, используя в равной степени пытку и уговоры, смогли принудить её сознаться в разврате и порче.
Отец-настоятель сказал, что ему этого достаточно, и поутру Ханну можно будет спокойно казнить, разве что она сознается в ереси – и тем облегчит свою участь. Раскаяние – единственный путь к спасению, убеждали её мы, и Ханна, истекая кровью и слезами, вскоре согласилась. Имея её признание, мы стали требовать большего, убеждая несчастную: чем больше зло, от которого она отрекается, тем более яркий свет всепрощающей Божьей благодати прольётся на неё. Железо в который раз доказало своё превосходство над живой плотью, и Ханна, запертая в «железной деве», изрекла необходимое признание, поставив под ним крест собственной рукой. К сожалению, причинённые ей раны оказались слишком глубокими, и вскоре она впала в забытьё, а поутру скончалась, лишив нас возможности провести казнь при большом стечении народа. Сейчас я, отец-настоятель, бургомистр – и ещё с десяток честнейших граждан Зальцбурга, – принеся сию жертву нечистому, рассчитываем на ответную милость, включая долголетие, благополучие и разнообразнейшие телесные услады, к коим и приступим в ходе начинающейся чёрной мессы…».
Акош расхохотался, и Липот, издавая резкие, гортанные звуки, отдалённо напоминающие птичий клёкот, присоединился к нему. Акош, сперва удивлённый двуличностью автора, вдруг понял, что на самом деле мир с тех пор не очень-то изменился. Он и сам жил по тем же правилам, одно из которых гласило: в церкви заводятся приличные знакомства, а на тайных оргиях они достигают уровня неприличных – но куда более серьёзных и плодотворных.
Тем не менее, он не мог поверить в услышанное.
– Это подделка!
Липот пожал плечами.
– Написано – и подписано, мой мальчик. На пергаменте из человеческой кожи. Чернила содержат кровь, тоже человеческую – это подтвердил один мой знакомый, он работает судебно-медицинским экспертом.
Акош вновь рассмеялся, даже думая простить это «мой мальчик», когда Липот вдруг стал удаляться от него с головокружительной быстротой. Казалось, дело происходит в кино, и камера, наведённая на антиквара, отъезжает назад. Мгновением спустя Липот уже находился на другом конце туннеля, всё равно ведущего, куда бы ни повернулся потрясённый Акош, к антиквару, о котором все говорили – и Акош слышал это десятки раз, чёрт возьми! – что тот – колдун.
Когда Липот вновь заговорил с ним, Акоша уже сжал в своём властном кулаке всемогущий Страх, и он готов был выполнять любые приказания старика. Указаний, однако, он так и не получил, по крайней мере, его разум, сформировавшийся в привычном мире, не получил.
Липот продолжал читать, и душа Акоша наполнялась благоговейным трепетом, слушая слова на неизвестном языке. Наконец, с некоторым удивлением, словно всё происходило с кем-то другим, он почувствовал, как опускается на колени. Он повиновался требовательному приказу, исходившему из маленького, как у ребёнка, рта этого потустороннего существа. Липот стал стремительно приближаться, увеличиваясь в размерах, пока его рука, наконец, не легла Акошу на плечо. В тот миг, полностью осознавая, что происходит, он принёс клятву вечной верности на этом уродливом, ненавистном и в то же время вызывающем восхищение каждым своим звуком языке.
Акош осмотрелся по сторонам. Он снова пребывал в кафе, вокруг сидели не обращающие на него внимания посетители. Скучные, ограниченные людишки! Они и не подозревают о существовании и близком соседстве жутких и таинственных сил. Пуская корни в далёкое, покрытое сумраком прошлое, когда предки человека ещё лазали по деревьям, эти силы обладают могуществом, поражающим всякое воображение.
За годы, прошедшие с тех пор, он неоднократно убеждал себя: Липот просто дал ему какой-то наркотик и воспользовался гипнозом, чтобы сломить ослабленную волю, но всякий раз, уже почти утвердившись в таком мнении, чувствовал, что при одной мысли о колдуне-антикваре ноги его начинают слабеть, а всё тело покрывается холодным, липким потом.
Страх всё ещё владел им.
Сил для того, чтобы обсудить случившееся с кем-либо из знакомых, он в себе так и не нашёл, да и Липот никогда не напоминал о том случае. Однако что-то в их отношениях решительно, непоправимо изменилось, и все, наблюдавшие их разговоры со стороны, подмечали это. В глазах Акоша вдруг появлялось заискивающее выражение, и он охотно шёл на любые, даже заведомо невыгодные предложения, если те исходили от маленького антиквара.
Акош тихо, едва слышно выругался, пытаясь вернуть себе уверенность. Посмотрев на часы, он подумал, что и сын, и жена, уже, должно быть, вернулись домой. Его благоверная заведовала сейчас отделом в супермаркете; финансовая независимость порой придавала Эве наглости, в результате чего она завела себе привычку пилить Акоша, когда тот возвращался домой нетрезвым.
Он терпел это, в конце концов, их квартира досталась Эве в наследство от родителей.
Оставалось ещё раз обдумать сегодняшние события, прежде чем идти к семье. Вплоть до этого момента он сохранял уверенность, что Липот подчинил его, произнося заклинания на исковерканном венгерском или немецком языке, в котором слова выговариваются наоборот, однако надпись, продемонстрированная Каталиной, свидетельствовала: всё обстоит совершенно иначе. Существовал какой-то особый язык, неизвестный современной науке, и предметы, дарующие волшебную силу тем, кто ими владеет.
Акош жёстко, по-волчьи улыбнулся и встал из-за стола. Если ему удастся добыть этот золотой нож…
Шагая по улицам вечернего Бельвароша – как раз прошёл лёгкий дождик, и Акош то и дело наступал на крошечные лужицы, – он предался размышлениям о том, что бы сделал, если бы сам стал колдуном. Бросил бы вызов Липоту, который так унизил его?..
Уже свернув в давно ставший родным проулок, он заметил: вокруг происходит что-то странное. Ветер, непривычно сильный, нёс обрывки бумаги, сдирал извечную грязь с мостовой, даже поднимал в воздух содержимое мусорного бака. Небольшие вихри, кружащиеся тут и там, преграждали путь Акошу.
Он застыл. Переходить к активным действиям первому почему-то не хотелось. Кто знает, не опасны ли эти вихри? В любом случае, одежду придётся отправить в стирку. В конце концов, мелькнула мысль, такое ведь не может продолжаться вечно.
Последнее оказалось правдой, однако в несколько ином смысле, поскольку маленькие вихри не рассосались, но начали собираться в один большой. Смерч этот, дико завывая, вскоре достиг высоты третьего этажа. По мере поглощения им своих меньших сородичей скорость вращения заметно снижалась, что опять вселило в сердце Акоша надежду на благоприятный исход.
И вновь его постигло жестокое разочарование. Едва ветер утих, взору менялы и сутенёра предстал огромных размеров жук, видимо, скарабей. Пятиметрового роста тварь угрожающе тянула свои омерзительные мохнатые лапы к хрупкому человеческому телу. В горле поднялся, так и не прозвучав, отчаянный крик; Акош ещё нашёл в себе силы отступить на пару шагов, но, упёршись спиной в стену, ощутил уже совершенно неописуемый ужас.
Он замер, не находя в себе сил даже пошевелиться.
Скарабей, источая гнилой смрад, приблизился к своей жертве вплотную и сжал её в смертельных объятиях. Акош, бессильно махавший руками и ногами, оказался в воздухе; шестиногий монстр поднёс свою жертву к огромной пасти. Изогнутые кинжалоподобные клыки зловеще щёлкнули…
Эта тварь явно собралась полакомиться человеческой плотью.
Устрашающего вида голова оказалась настолько близко, что её можно было рассмотреть в мельчайших деталях, столь отвратительных, что разум отказывался поверить увиденному. Тёмно-коричневая, почти чёрная, кожа на вид напоминала резину, от её горячей поверхности шли ударявшие в нос зловонные испарения. Пасть далеко выдавалась вперёд, как у хищных зверей, однако её ребристая, кожистая поверхность выглядела непривычно и чуждо. Исходившие от навозного исполина флюиды ненависти ко всему живому, казалось, подчёркивали связь чудовищного жука с глубинами преисподней.
Заглянув в неестественно большие, выпирающие в стороны округлые глаза, Акош получил подтверждение своей догадке. Разделённые на множество маленьких многоугольников-фасеток, они загадочно поблёскивали в темноте. То и дело один из участков глаза оказывался на свету, пуская необычные отсветы; прищурившись, Акош улучил подходящий момент и смог, как в зеркале, различить картинку внутри.
Вместо собственного отражения он лицезрел нечто иное – отражая мысли исполинского насекомого, в фасетке виднелось обнажённое мужское тело, методично расчленяемое мощными челюстями и постепенно перевариваемое в полупрозрачном желудке.
Акош не выдержал и закричал. Потом лицо его словно сжало стальными тисками; он почувствовал, как кожу и кости медленно протыкают длинные, тонкие клыки. Крик Акоша становился всё громче, пока на него не обрушилась тьма.
Сознание возвращалось очень медленно, как утренний лучик света, робко шарящий в потёмках. Наконец, Акош почувствовал, что всё ещё жив. Всепоглощающая боль, от которой буквально разламывалась голова, стала прямым тому подтверждением.
Мертвецы не способны ощущать боль, это он знал наверняка. Слабое, но всё-таки утешение.
Акош, напрягшись, пошевелился – и понял что лежит ничком в куче мусора. Грязь набилась в рот, в ноздри – и даже в уши. Когда он смог, наконец, приподняться и встать на четвереньки, охватившее его естество с самых первых мгновений желание проблеваться взяло верх, и Акоша вырвало. Тогда, почувствовав некоторое облегчение, он встал и, пошатываясь, побрёл к своему подъезду, с каждым стоном посылая мысленные проклятия Липоту – несомненному виновнику происшедшего. На ходу Акош ощупал себя, проверил карманы. Бумажник, мобильный телефон, золотые украшения – всё осталось при нём, значит, с момента падения, о котором свидетельствовала запёкшаяся кровь на голове, прошло совсем немного времени.
Часы, оказавшиеся в рабочем состоянии, подтвердили это. Шатаясь, он вошёл внутрь, и, держась одной рукой за перила, начал медленно, одну за другой, отсчитывать ступени, которые, наконец, привели на второй этаж. Отперев дверь своим ключом, Акош, не отвечая на расспросы Эвы, прошествовал в спальню и, едва сняв куртку, рухнул на постель, чтобы проспать почти двенадцать часов подряд.
Он даже не разулся.

7
В Трнаву они прибыли ещё до полудня. Рейсовый микроавтобус, следовавший через Чахтицы[3] (https://ridero.ru/link/ZXThHyPrmT), доставил Энё и Клару в эту вполне заурядную деревеньку, известную миру лишь из-за её былой госпожи, графини Надашди, урождённой Батори.
Обычно её называли просто – графиня Дракула.
– Туристы? – спросил по-венгерски занимавший соседнее сиденье мужчина, судя по всему, местный житель. Его тёмное от загара лицо, прорезанное ранними, но глубокими морщинами, и мозолистые руки с грязью под ногтями свидетельствовали о том, что он, как и его предки, является крестьянином. Бросив взгляд на пластиковые пакеты и сумки, сложенные в одну, выглядевшую получше и почище прочих, Энё пришёл к выводу, что их владелец, должно быть, возил выращенный им товар на продажу в Трнаву.
– Да, хотим увидеть вампиров, – ответил Энё, чуть улыбнувшись.
– Вампиров там сейчас, считай, и нет. Едут, правда, разные гниды, вроде сатанистов, молятся там чёрным козлам и прочей нечисти…
Крестьянин не договорил – правая ладонь Энё, описав широкую дугу, опустилась ему на спину. Послышался звучный шлепок. Кто-то из пассажиров бросил любопытный взгляд через плечо, но тут же отвернулся. Энё, не мешкая, наклонился через проход и вдавил собеседника лицом в подголовник кресла из переднего ряда. Когда тот попробовал сопротивляться, он встал и, сменив руку, удерживавшую захват, опустил правую в карман куртки, где у него находился пружинный нож.
Щелчок выбрасываемого лезвия, даже не видимого со стороны, прозвучав неестественно громко, принудив противника покорно обмякнуть.
– Что там происходит? – спросил по-словацки водитель. Энё, разобравший, скорее, суть вопроса, нежели слова, широко улыбнулся в ответ и, по-приятельски хлопнув крестьянина по плечу, выпрямился.
– Мадьяры! – ответил он. – Это мадьярское приветствие.
Вскоре показались Чахтицы – застроенное одно- и двухэтажными домами обширное селение, сжатое россыпью зелёных холмов. На вершине самого высокого из них, более напоминавшего гору, виднелись руины каменного замка. Энё каким-то неведомым науке чувством ощутил, что именно там находится цель их путешествия; там он сможет получить ответы на мучающие его вопросы.
Микроавтобус остановился лишь затем, чтобы высадить двоих пассажиров – и немедленно покатил дальше, словно торопясь как можно быстрее покинуть проклятое место.
– Пойдём. – Энё одел на плечи рюкзак и помог хрупкой Кларе, попросту севшей на асфальт и просунувшей руки в лямки, подняться. Ему всегда нравилось демонстрировать свою силу в её присутствии, а Клара, в свою очередь, всегда находила повод обратиться к нему за помощью. «Кто мы, если не семья?» – неоднократно задавал он себе вопрос, но всегда получал неутешительный ответ.
Пока они зависимы от наркотиков и от Эркеля, им никогда не стать нормальной парой. Клара уже имела два аборта, один из которых – от Энё, и окончательно утратила возможность иметь детей, а он, обладая справкой о психическом расстройстве и судимостью, просто ожидал своей очереди, чтобы отправиться в «зону».
Когда-нибудь его всё-таки посадят. Возможно, она и дождётся его освобождения, а возможно, лишь получит от тюремных властей лаконичное уведомление, ответ на запрос – текст с сухими, казёнными словами, сообщающий: заключённый Энё Негьеши умер такого-то числа, «покончив с собой» или «вследствие заражения крови», да вообще по любой из десятков причин, которыми обычно прикрывают многочисленные убийства за решёткой.
Вырваться из этого порочного круга было не под силу никому, однако Энё, помнивший и другое, безвозвратно ушедшее от него, время, втайне рассчитывал на помощь потусторонних сил. Пока те ничем себя не проявили, и он умело маскировал свои эфемерные мечты и связанные с ними планы под желание избавиться, наконец, от преследующих его наваждений. Клара, отлично изучившая его за время, проведённое вместе, конечно же, видела своего любимого насквозь, но молчала. Как и все женщины, она привыкла повиноваться мужчине, никогда не оставляя надежды, что тот, наконец, поймёт, насколько он заблуждается. Энё искренне разделял её мнение, отчаянно моля всех богов о том, чтобы путешествие в Чахтицкий замок, наконец, дало определённый ответ на все вопросы.
Подъём по немощёной дороге, местами присыпанной гравием и крупными, предательски скользкими из-за недавнего дождя булыжниками, оказался неожиданно долгим и трудным. Дважды они делали привал – и, то и дело бросая полные злости взгляды на всё никак не приближавшиеся развалины, бессильно лежали на обочине, куря сигареты.
– Говорят, она убила сотни девушек. Пытала их, отрывала от тела огромные куски, выпускала кровь из своих жертв и купалась в ней. – Клара выдохнула струю дыма, лёжа прямо на рюкзаке, который так и не сняла. Энё невольно проследил за её взглядом. Полуразрушенный замок едва виднелся вверху. На фоне поросшей травой вершины он казался обломанным зубом, выплюнутым незадачливым драчуном на зелёное сукно биллиардного стола.
– Это правда. Её даже в Книгу рекордов Гиннесса внесли. Однако, – в Энё проснулся несостоявшийся историк, – не всё в этом деле чисто. Палатин Турзо, расследовавший дело, задолжал графине огромную сумму денег – и, таким образом, смог избавиться от необходимости вернуть долг.
Клара удивлённо распахнула глаза.
– А как же доказательства?
Энё хмыкнул.
– Только свидетельства нескольких слуг, вырванные под нечеловеческими пытками. Рассказы перепуганных крестьян, свидетельствовавших, что их дочерей, отправленных в услужение графине, вскоре возвращали мёртвыми, на их телах отчётливо виднелись ожоги и раны.
Клара вытянула ноги и выгнула спину дугой, потягиваясь.
– А ты что думаешь?
– Я задавал этот вопрос одному из наших преподавателей, который мне благоволил – и очень хорошо разбирался в таких вопросах, – чтобы получить неожиданный ответ: убийства, несомненно, имели место, потому как иначе все эти сотни девушек, пребывавших в полном расцвете сил, не смогли бы умереть в столь короткий промежуток времени.
– А долг Турзо?
– Ха! И я так спросил. Дело, впрочем, обстояло проще. Турзо, в силу того, что задолжал овдовевшей и, видимо, от этого обезумевшей графине, был вынужден погасить задолженность иным образом – дать ей неслыханно мягкий приговор. Согласись, домашний арест, даже в единственной, замурованной комнате – это не слишком суровое наказание за совершённые ей злодеяния. Сын и наследник графини и стал тем, кто претворял приговор в жизнь. Впрочем, если бы дело дошло до открытого суда и казни, Надашди, несомненно, потеряли бы всё своё имущество.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/roman-kuzma-13216601/sataninskiy-graal/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.