Главная страница | Триллеры | Единственный человек на земле. Часть 1. Ты – моя причина жить…

Единственный человек на земле. Часть 1. Ты – моя причина жить…
Сергей Федоранич


Без права на жизнь #1
Саша Лавров – единственный человек на Земле, который знает, как выглядит самый разыскиваемый преступник на планете. Вот так, оказавшись не в том месте и не в то время, он потерял все – друзей, семью и свою жизнь. Рухнуло все. За его голову объявлено вознаграждение, наемники идут по его следу и скрываться больше не получается. Власти России и США помещают его в программу защиты свидетелей и прячут буквально у всех на виду: из Саши делают звезду шоу-бизнеса мирового масштаба. Но чем на самом деле это обернется – прекрасной сказкой или приглашением на казнь?.. Ранее книга публиковалась под названиями: «Расскажи, как надо жить», «Ты – моя причина жить».





Сергей Федоранич

Единственный человек на земле. Часть 1. Ты – моя причина жить…


Все события романа – вымышленные. Любые совпадения имен и фактов совершенно случайны.





Глава 1



Саша

Россия, Иркутск

Мама не видела, как меня скрутили. Я надеюсь, ей вообще ничего не известно о моем бизнесе и долгах.

Три месяца назад я, как самый гениальный человек на планете, решил открыть свое дело. Отец дать денег отказался и приказал не совать рога туда, где я ни бельмеса не шарю. Я его, конечно же, заверил, что все понял, но не послушал. И раздал всем своим партнерам по моему скромному бизнесу личные гарантии. Кто же знал, что так дела не ведутся?

И вот, когда стало понятно, что бизнес прогорел, все деньги съедены, а позор остался, я не успокоился и нырнул еще глубже – занял денег у бандита по имени Маруф. Мой друг по кличке Палец настоятельно рекомендовал мне не занимать у Маруфа. Однако и друга своего я слушать не стал. Я же всех на свете умнее и творю поистине великие дела.

Но хуже дурака только дурак деятельный, как говорится.

«Пятьдесят тысяч долларов сумма не маленькая, но не настолько большая, чтобы убивать человека», – рассуждал тогда я.

Но если верить моим суждениям, то сейчас я должен быть дома, а не с вонючим мешком на голове, связанными руками, ногами и под дулом пистолета ехать в гараж, где меня прицепят к батарее, а отца заставят выплатить мой долг. А может, и вовсе убьют.

В этот момент во мне боролись несколько чувств. Я был так зол на себя, обижен на весь мир, но при этом испытывал невероятную жалость к себе. Я вдруг стал таким беззащитным, власть надо мной была в руках людей с пистолетами. И да, штаны… я, кажется, обмочился. Боже, какой позор.


* * *

А вся эта невероятная история началась с моей гениальной идеи создать комедийно-эротическое шоу. Сексуальные девушки должны были показывать смешные сценки, танцевать и исполнять каверы на главные хиты эстрады. Так как я был вхож во все известные иркутские клубы и лично знаком со многими арт-директорами, найти денег на старт не составило труда.

Мой бизнес-план оценили и на взаимовыгодных условиях заключили сделку. По моим подсчетам, через несколько месяцев я должен был вернуть кредиторам деньги с процентами, а в качестве бонуса предоставить возможность получить бесплатно по одному-два выступлению. Быстро собрал команду, арендовал помещение для репетиций, нанял танцоров и хореографов, вложился в покупку декораций и костюмов. Работа началась.

На первом выступлении сразу же возникли проблемы. Оказывается, не так просто заставить людей смеяться. Пришлось нанять фокус-группу. Мы заказали сценарий у известного комедийного автора. Я проводил на сцене по двенадцать часов, репетируя номера. Кое-как мы все же скомпоновали новую программу, которую назвали «Распутницы», и пригласили всех спонсоров для просмотра.

Шоу провалилось с треском не только в глазах спонсоров, но и в моих. То, что ожидалось от «Распутницы», не получилось даже на десять процентов. Шутки казались избитыми, девушки танцевали так, словно стояли в очереди в туалет, ну а петь просто не всем дано. Неудивительно, что через полчаса ушли практически все спонсоры, остались только друзья и те, кто успел много выпить. Я был готов застрелиться от стыда прямо там, за кулисами. Как отметил один арт-директор, покидая площадку, шоу «Распутницы» – это «амёбы в купальниках».

На следующий день я отправился переубеждать арт-директоров. Но ни один из них не захотел даже выслушать меня. Их интересовали лишь деньги, которые я теперь им был должен. Но у меня не было ни копейки, чтобы заплатить за свой позор. И тогда я поехал к Маруфу. Я занял денег, чтобы отдать долги и вложиться в новую программу. Тем же вечером, рассчитавшись с арт-директорами, я решил собрать свою команду, чтобы обсудить новое шоу.

Но никто не пришел.

Я остался один на один со своими идеями и долгом. Палец, узнав обо всем, испарился, как будто и не было его вовсе. Очень быстро информация о том, что моя команда развалилась, дошла и до Маруфа. Он потребовал вернуть деньги через три дня. Я пытался договориться с ним, но все усилия были напрасны. Пришлось заверить его, что через три дня деньги будут.

Через три дня – это завтра.

А сегодня я уже с мешком на голове.

Сволочь патлатая. Гад, низкопробный ублюдок! Интересно, о чем думает его дурная башка? Каким образом я теперь смогу раздобыть деньги? Он, скорее всего, рассчитывает шантажировать отца… Не на того нарвался. Мало того, что отец теперь откажется отдавать деньги, так еще и посадит придурка.

– Вам всем конец, – прохрипел я. – Вы разве не понимаете?

В ответ тишина. Только спокойный рев мотора и укачивающая тряска. Мы едем в «Газели», я лежу на полу, лицом вниз. Перед тем как мне натянули черный мешок на голову, внушительных размеров нерусский мужик показал мне пистолет и выразительно приставил его к моему лицу.

– Пикнешь – убью. Все понятно?

С этим парнем явно шутки плохи. Я кивнул, что понял его, и меня запихнули в машину. Несколько пар ног быстро вскочили следом, и машина тронулась.

Мы ехали очень долго. У меня затекли руки, казалось, что кисти вот-вот отвалятся. Я хотел в туалет, но на мои просьбы остановить машину никто не реагировал.

– Мой отец найдет вас всех и посадит, – решил я действовать иначе и стал угрожать. – Вы не знаете, с кем связались. Я уверен, что он уже выслал группу захвата.

После этих слов машина остановилась. Я услышал нерусскую речь. Человек что-то обсуждал по телефону. Я постарался напрячь слух. Неужели они напугались и отпустят меня? И тогда я решил добавить масла в огонь:

– Если вы меня отпустите, я попрошу отца отпустить вас. Передайте Маруфу, что мы обо всем договоримся. Я отдам деньги…

– Заткнись, – прервали меня, не дав договорить.

Голос был жестким и холодным. Я решил не сдавать позиций: контакт – ведь это уже очень хорошо! И попытался снова начать диалог:

– Хорошо, но подумайте, лучше все решить сейчас, пока еще вас не успели всех повязать.

Мне было жутко страшно. Еще чуть-чуть – и в штаны вырвется еще одна позорная струйка. Кто знает этих исполнителей? Какие у них приказы?

В ответ – тишина.

Захрустел гравий, к нам подъехала машина. Меня подняли и вывели из машины. Ноги заплетались, но я был рад, что мне позволили их размять. И похоже, сейчас все закончится. Скорее всего, это полицейская машина, отец уже нашел меня! Через секунду с головы сорвали мешок. В глаза ударил яркий свет от фар. Я зажмурился и глубоко вздохнул. Боже, как чудесен запах январского леса! После провонявшего бензином и машинным маслом коврика на полу «Газели» чистый лесной воздух опьянял. Я оглянулся – мы стояли на шоссе перед машиной, в которой ехали. По обочинам – деревья с мягкими снежными подушками на плечах. Рядом стоял черный джип. Точно такой же у Маруфа. Это точно он, сукин сын! За руки меня держал тот самый мужик, что показывал пистолет, а рядом с ним курили его приятели. Но они не были похожи на выходцев из Персии. Скорее на цыган в тяжелых тулупах и шапках-ушанках.

Дверь джипа открылась, и оттуда вывалился толстый мужик в овечьей дубленке нараспашку; голова была без шапки, в мясистом ухе – маленькая сережка-колечко. Он миролюбиво посмотрел на меня, захлопнул дверцу джипа и подошел, разгоняя мерзлый гравий на обочине дороги темно-синими мокасинами.

– Здравствуй, красавец, – сказал он все с той же мерзкой улыбкой и сильным акцентом.

– Здравствуйте, – ответил я нарочито вежливо, так, словно вся эта история происходит не со мной, ведь я вежливый, культурный мальчик.

– Я специально попросил моих парней остановить машину, чтобы объяснить тебе кое-что, Саша. – Мое имя он произнес с ударением на последний слог, на французский манер. Может, он другого Сашу имел в виду? Но, помолчав пару секунд, он добавил: – Ты можешь не переживать за Маруфа и деньги.

– Что это значит? – в недоумении спросил я.

– Маруф получил свое. Я купил его у тебя. Он получил с курьером конверт, где было написано «От Саши Лаврова». Ты очень ценный груз, красавец.

И своим толстым пальцем он провел по моему подбородку. Меня передернуло от отвращения, и я заорал, выпуская клубы пара, как лошадь на морозе:

– Идите к черту! Верните меня домой!

– Нет, дорогой, – ответил цыган, не переставая мерзко улыбаться, – ты теперь принадлежишь мне. Ты поедешь со мной и будешь делать все, что я захочу.

– Я не просил вас отдавать долг за меня! – Во мне вдруг заиграла злоба. Какого черта он себе позволяет?!

– О нет, мой дорогой, я заплатил твои долги, но деньги для меня не имеют совершенно никакого значения, мне нужен ты, – проговорил он тихо, практически по слогам и без всякого акцента.

Я сдержал судорогу, но желудок срочно требовал избавиться от завтрака. Сглотнув слюну, задрал лицо кверху и, отрывая фразы, как будто от этого они становились более весомыми, проговорил:

– Мой отец найдет меня. Вас всех посадят. Ты настоящая мразь.

Улыбка на дряблых губах цыгана померкла. Черные как вороново крыло глаза блеснули злобой. Он ударил меня ладонью по лицу с такой силой, что на секунду все вокруг закружилось, а в глазах резко потемнело. До этого дня меня никто и никогда не бил. Откуда-то изнутри выстрелило унижение, тупым ударом под желудок. Я покачнулся, но меня удержали.

Я сплюнул на сухой гравий слюну (спасибо, что без крови), а цыган скомандовал своим парням:

– Поехали.

– Вы забыли мешок, – сказал я дрожащим голосом, только что вернувшись в этот мир после удара. – Ведь я могу запомнить дорогу.

– Планы изменились, – сказал один из похитителей и приставил пистолет к моей голове. – Те, кто обижает барона, обычно не выживают. Так что можешь запоминать дорогу.

Машина барона тронулась. Мой палач взвел курок и ухмыльнулся.

Только сейчас я понял, как ошибался. Меня уже никто не найдет. Я останусь гнить здесь с пулей в виске. От страха я зажмурил глаза.


Вася

Россия, Москва

Знаете, как обычно показывают в фильмах смерть – боли, хрипы, стоны… Но ничего этого не будет. Правда, ничего. Как всегда, ровно в 23.15 мама почистит зубы, облачится в свою старенькую ночную рубашку, аккуратно счистит нежную кожицу с сочного яблока, съест его и ляжет спать. Я подожду, пока она уснет, чтобы подоткнуть одеяло у вечно стынущих ног. Каждый раз боюсь, что, подойдя к кровати, я не услышу сонного дыхания мамы. Я тихонько позову ее, но не для того, чтобы вырвать из сна, а чтобы увидеть чуть вздрогнувшие веки или слабую натугу спящих голосовых связок.

Спустя мгновение я что есть силы буду трясти бесчувственное плечо мамы, но тело будет лишь послушно колыхаться. Глаза будут прочно закрыты, губы сжаты.

Я боюсь, что мама умрет.


* * *

Ни у меня, ни у мамы больше никого нет. С раннего детства я люблю ее всем своим насквозь больным сердцем. В мире нет больше никого, к кому бы я испытывал хоть каплю такой же любви. Ни к своему без вести пропавшему отцу, ни к покойным ныне дедушкам и бабушкам.

Мы живем очень скромно: на мамину пенсию по старости да на мою по инвалидности. Полученное мы аккуратно складываем в жестяную банку из-под печенья. В месяц выходит двадцать шесть тысяч семьсот сорок пять рублей. Львиную долю тратим на наш быт – оплату «двушки», покупку лекарств и продуктов. Но мы не унываем – у нас есть все, чтобы радоваться жизни. Главное, что мы есть друг у друга. А в нашем доме тепло и уютно.

Когда я прихожу с рынка домой с полными пакетами продуктов, мама всегда говорит одно и то же:

– Васенька, повесь пальто в шкаф, не бросай где попало. И вообще, чай стынет, я пирожков испекла. Мой руки и к столу, сынок.

Я аккуратно вешаю в шкаф пальто, задвигаю дверцу и только потом приступаю к распаковке сумок. Из того, что мне удается купить на выделенные из жестяной банки деньги, мама всегда умудряется приготовить настоящие шедевры.

Каждую среду и субботу мы делаем генеральную уборку, а после усердной работы мама ставит в печь курник, мы пьем чай у телевизора под передачу Малахова. У нас нет возможности подключить кабельное телевидение, ресурсы в жестяной банке не позволяют. Но главное ведь поставить цель, верно? В этом году у нас их было две – подключить кабельное телевидение и купить маме пальто. Начали мы, конечно же, с самого важного.

Купить маме пальто мы запланировали давно, еще в середине лета. Разумно посчитав, что у меня есть теплая куртка, бобровая шапка, неплохие ботинки на эту зиму, все накопления на покупку одежды посвятили маме. И вот в день получения маминой январской пенсии последняя капля упала в жестяную банку, и мы отправились в магазин, в котором долго и придирчиво выбирали, щурясь на ценники.

– Васенька, я не хочу быть бабулькой. Это пальто безобразно в принципе, а на мне уж тем более, – причитала мама, примеряя одно за другим изделие.

В конечном счете маме понравилось драповое пальто с мехом лисицы. Кирпичного цвета, длинное, с аккуратным поясом на ажурной латунной застежке.

Вот как сейчас помню этот момент. Я нагибаюсь, чтобы посмотреть ценник, да так и остаюсь в полусогнутом состоянии. Пальто, по нашим меркам, стоит безумных денег – 8770 рублей. А на покупку мы отложили лишь 6500 рублей. В дефиците аж 2270 рублей! Нам это пальто не по карману еще целых три месяца! А о кабельном придется забыть как минимум до лета.

– Что там, Васенька? Сколько? – любуясь на себя в зеркале, спрашивает мама.

Я прячу ценник и говорю, что немного дороже. Всего на триста рублей. Но и за ними необходимо идти домой. Мама долго думает, крутится у зеркала, слушает восхищенных продавщиц и, наконец, соглашается. Она снимает пальто, надевает свою старенькую бобровую шубку, не раз латанную и местами весьма истертую, велит мне договориться на кассе, чтобы пальто отложили на пару часов или до завтра, а сама выходит на улицу. Я договорился, что выкуплю пальто утром, и внес задаток в 6500 рублей.

Мама хочет это пальто. Я знаю ее и чувствую, когда она по-настоящему рада. Примерив пальто с лисицей на воротнике, она расцвела и даже как-то помолодела.

Но боже, где взять 2270 рублей? В копилке такие деньги есть, но они «продуктовые». Потратив их, покупать еду будет не на что. Это очень большие для нас деньги, поверьте. Я инвалид с детства, у меня больное сердце. Даже поход на рынок дается с трудом. Мой мотор к двадцати четырем годам износился так, как будто мне все шестьдесят! Кардиостимулятор не дает ему остановиться, но примерно раз в день я чувствую острое сопротивление электроники зову природы. С таким диагнозом ни о какой работе и речи быть не может. Утром, пока мама готовит завтрак, я беру деньги из банки, иду в магазин и возвращаюсь домой с пальто наперевес.

– Васенька, протри ботинки тряпочкой, не наследи. Вчера только пол вымыли, – слышу я мамин голос.

Я снимаю ботинки, бросаю их прямо у порога и влетаю счастливый в кухню.

– Посмотри, что я принес! – Улыбка не сходила с моего лица.

Мама помешивает манную кашу. Как всегда, в домашнем костюме, поверх которого старенький, но идеально чистый передник. На ногах мягкие байковые тапочки с отворотом из цигейки.

– Что там, Васенька?

– Это пальто, мама! Пальто! Да положи ты ложку!

– Пальто?.. – удивленно переспросила мама.

– Да! – все с той же улыбкой ответил я.

Мама берет из моих рук пакет и извлекает из него пальто. Именно то, которое мерила вчера. Драповое пальто кирпичного цвета, с лисьим воротником и ажурной латунной застежкой на поясе. Застежка все еще помнит мороз и покрыта инеем.

– Вороти его, сегодня же. – Мама строго посмотрела на меня, нахмурив брови.

Я не верю своим ушам. Мама хочет вернуть пальто, о котором так давно мечтала? В чем дело? У меня уже есть план, как восполнить дефицит. И вот, нате вам!..

– Почему, мама? Оно тебе не нравится? – удивленно интересуюсь я.

– Нравится, даже очень, – смущенно отвечает мама.

– И?..

– Это дорого для нас, Васенька. Я слепая, но не настолько. В магазине это пальто висело в секции с ценником «от 8000 рублей».

– Мама! Не переживай ты из-за денег! Это не такая уж и проблема в наше время! Люди берут кредиты. И я возьму.

Мама с грустной улыбкой гладит мех на воротнике.

– Васенька, кредит – это хомут на наши шеи. Я не могу этого допустить. Даже три тысячи на полгода это по пятьсот рублей. Плюс проценты. Выйдет почти семьсот рублей в месяц. У нас нет такой возможности, сынок. Вороти его, пожалуйста, поскорее.

Я расстроенный ушел к себе в комнату вместе с пальто. Разложив его на кровати, долго гладил мягкий мех и плакал. Понимаю, мама права, и нам придется недоедать, чтобы рассчитаться за пальто. Но ведь она так ждала, так мечтала! Мама всю жизнь со мной. Отца же рядом никогда не было. Она воспитывала меня одна. С моего рождения мама изо дня в день во многом отказывала себе, чтобы я ни в чем не нуждался и был как все. Но мои сверстники выросли, возмужали и теперь зарабатывают деньги самостоятельно, помогают матерям и покупают им шубы. Я же не могу купить своей маме даже это чертово пальто! Я инвалид, у меня нет возможности заработать.

Черт! В конце концов, я мужчина. Нездоровый, но мужчина. У меня есть мать, пришло время позаботиться мне о ней. Не может же она тащить меня на своем горбу до самой смерти. У каждого проблемы, бывают ситуации и похуже, чем моя. Я обязан не просто купить это пальто маме, я обязан его ей подарить! Что в своей жизни я сделал, чтобы отблагодарить ее за любовь и заботу? Ничего. Я вышел в коридор, решительно открыл шкаф, взял незанятую вешалку и натянул на него пальто.

– Вася, что ты делаешь? – с испуганными глазами спросила мама.

– Мы купили это пальто, и точка.

– Василий!

– Мама, этот вопрос закрыт!


* * *

Павлу Витальевичу я позвонил тем же утром.

– Соедините, пожалуйста, с Павлом Витальевичем, – попросил я администратора.

– Как вас представить? – поинтересовалась она.

– Василий Ковалев.

– Минуту, – сказала она, и в трубке заиграла мелодия.

– Я слушаю вас, – после минутной задержки ответили на том конце провода.

– Здравствуйте, Павел Витальевич! Это Василий Ковалев. Мы созванивались с вами несколько месяцев назад.

– Доброе утро, Василий. Я помню. Как ваше здоровье?

– Все хорошо, спасибо. Я звоню вам по делу. Ваше предложение о работе еще в силе?

– Да, конечно. Но, как я понимаю, противопоказания к работе у вас никуда не делись?

– Изменились обстоятельства, – ответил я, решив не вдаваться в подробности. – Я согласен. Готов приехать в офис сегодня же, чтобы подписать все бумаги.

– Хорошо, мы будем вас ждать.


* * *

Что бы между нами ни происходило, мама всегда приходит мне на помощь. Даже сейчас, когда я, раздираемый чувством вины, собирался с силами, чтобы извиниться перед ней за свою неоправданную резкость, она пришла сама, тихо постучав в дверь.

– Входи, мама.

В комнату она вошла в пальто со слезами на глазах, но при этом гордая и абсолютно счастливая.

– Васенька, пойдем завтракать? – нежно улыбнулась она мне.

Я поцеловал маму и спросил:

– Мама, ты в пальто завтракать будешь?

Она на секунду задумалась, зарывшись в воротник лицом, после согласно кивнула.


* * *

Ровно в четыре часа я уже сидел в офисе, ожидая встречи с Павлом Витальевичем. В издательстве все ходили в дорогих костюмах и модных туфлях. Сидя на диванчике в приемной в своих старых ботинках, чуть белых от уличных реагентов, мокрых и далеко ушедших от моды, я чувствовал себя ущербным. Под курткой, выцветшей от времени, у меня был свитер – предел моей гордости. Я приобрел его на рождественской распродаже с огромной скидкой в одном из бутиков города, в который в обычное время я не рискнул бы зайти. Вышло рублей на семьсот дороже, чем на рынке. Но мы смогли себе его позволить.

– Василий Ковалев? – обратилась ко мне секретарь. Она сидела за большим столом, который был завален бумагами доверху. Даже компьютера из-за кип видно не было, лишь макушку ее головы.

– Да, это я, – тут же подскочив с дивана, подошел я к столу.

– Проходите, вас ждут, – мило улыбнулась мне девушка.

– Спасибо. – Улыбнуться в ответ вышло плохо, уж слишком я нервничал. А вся окружающая обстановка давила.

Павел Витальевич восседал на троне. Ей-богу, таких огромных кресел я не видел никогда. Темно-бордовое кожаное кресло, подкатанное к стеклянному столу на бронзовых ножках – очень экспрессивно. Никаких бумажных завалов – видимо, пройдя через секретаршу, они становятся лаконичными заметками в электронном виде.

Павел Витальевич вскочил с кресла, проводил меня до гостевого трона, малость меньше хозяйского кресла темно-зеленой расцветки, и усадил в него.

– Чай? Кофе?

– Если можно, чай. Черный и две ложки сахара.

– Сейчас исполним.

Он сделал через селектор заказ и спустя пару минут секретарь с непрошибаемой улыбкой внесла на подносе чашку чая и вазочку с конфетами.

– Я очень рад, Василий, что вы передумали, – сказал Павел Витальевич, когда секретарь удалилась. На столе перед ним лежало мое резюме. – Так, специального образования у вас нет, но переводите вы очень достойно. Кроме того, албанский язык – явление в России редкое, переводчиков сосчитать по пальцам. Мы платим пять тысяч за один авторский лист. Когда будете готовы к переводу, звоните нам, и мы тут же заказываем для вас текст, который необходимо перевести за сутки. Не более, в противном случае мы теряем свежесть идеи и содержания. Если вы согласны, то можете начать уже сегодня.

– Я согласен.


* * *

Текст, который мне необходимо было перевести, был ужасным. Абсолютно бездарный, наспех набросанный, поверхностный и глупый. После ночи мучений, сидя над документом, я уже отчаялся хоть как-то вникнуть в его суть. О каких-то заключенных, то ли узниках совести, то ли смертниках. Бред полнейший. Текст надо сделать душещипательным. Чтобы вызвать у читателей сострадание и буквально заставить их сделать взнос в рекламируемый журналом фонд помощи заключенным.

Мама, как и я, не спала всю ночь. Она тихо плакала у себя в комнате, чем безумно отвлекала. Да, мне нельзя не спать по ночам – мое сердце может остановиться. Отдых должен быть полноценным. В противном случае начинались тахикардия и сбой ритма. Кончиться такое может полной остановкой сердца. Но нам нужны деньги, и это мое решение. Не надо плакать, мама!

В десять часов утра текст был готов. Дышать было трудно. Словно вместо сердца в груди образовалась свалка чугуна. Но я продолжал работу. Вычищал текст, скруглял его и старался сделать конфеткой. В конце концов я перевернул последнюю страницу своего труда и невольно загордился работой – еще немного колдовской пыли, и текст станет очень даже хорошим!

Ровно в пять часов я был в офисе издательства. Сергей Андреевич, редактор, с серьезным видом вычитывал какой-то материал и не мог оторваться ни на минуту. Не поднимая головы от бумаги, он улыбнулся мне и жестом пригласил присесть. Я уселся, сжимая в руках рукопись в обычном пакете из супермаркета. Хотел же еще забежать в канцелярский магазин и купить файл, делов-то на рубль пятьдесят, но не вышло. Так торопился, что забыл. Да еще и сердце не давало покоя.

– Я закончил, – оповестил меня Сергей Андреевич.

Он собрал бумаги в кучу и сдвинул на край стола. Потом взглянул на меня и протянул руки, чтобы взять текст. Я вытащил из пакета исписанные черными чернилами серые листы и, придерживая подолы куртки, чтобы не снести ноутбук со стола, подал редактору рукопись. Читал он недолго, выборочно.

– Отлично, Василий. Текст принят. Новый возьмете?


* * *

Мама приготовила легкий ужин, и пока мы ели, она то и дело хваталась за стакан с водой и пододвигала мне. Я мужественно терпел недомогание и всячески демонстрировал, что чувствую себя лучше, чем на самом деле. Мама, естественно, не верила. После ужина я принял душ и лег в кровать.

Сердце покалывало и металось.

Проснулся я тревожный, глубокой ночью. Работа, ожидающая меня в портфеле, не давала покоя. Выпив на кухне стакан воды, я сел за свой письменный стол и достал из сумки новую статью. Она была намного меньше той, что я переводил всю прошлую ночь, и намного понятнее, отчего – проще. Приступлю сразу же после приема лекарств.

Я нагреб горсть таблеток из баночек, которые стояли на моей прикроватной тумбочке, и вернулся на кухню. Взял таймер, подготовил жидкости для запивания – стакан теплой воды, стакан молока и стакан холодной воды – и принялся за дело. Сначала идут гипертонические таблетки, их следует запивать теплой водой. Я тщательно разжевал три таблетки и запил их. Потом прополоскал рот и съел булочку с молоком – сердечные таблетки на голодный желудок не принимаются. Запустив таймер, я выпил две капсулы, запил молоком, выждал ровно три минуты и выпил еще две, но уже запил остывшей водой. Спустя пять минут финишировал своим любимым глицином под язык. Когда сладкая и вязкая масса под языком рассосалась, принял витамины и запил их холодной водой. Все.

Я проверил сон мамы. Она мирно посапывала у себя в комнате. Я подоткнул одеяло у стынущих ног, поцеловал ее во вкусно пахнущую ночным кремом щечку и принялся за работу.


* * *

Следующий день я помню плохо, какими-то обрывками. Помню, что перевод второй статьи лежал в моем портфеле. Портфель – у меня на коленях. Сам же я сидел на скамье. Скамья – в вагоне метро. Вагон мчался по тоннелю. За окном со свистом проносились яркие лампы в темноте. И каждая уверенным кулаком била меня в глаз. Я чувствовал себя плохо. Мне было душно, по лицу стекал пот.

В голове рождались странные мысли. Помню, как думал о том, что будет, если поезд затормозит посреди тоннеля. Смогу ли я найти в стене дверь и выйти к эскалатору? Конечно же, смогу. Мало воздуха, мало…

Потом помню бригаду «Скорой помощи» на станции… Все почему-то кричат. Я слышу лишь обрывки фраз, плавающие в душном мареве: молодой совсем… ему воздух нужен!.. какое белое лицо… не нужно ему махать перед лицом, женщина… почему врачи тащат его наверх?..

И вдруг резко и отчетливо:

– Марина, адреналин, два кубика. Быстро. Сынок, ты только держись!


Ника

Каких сил мне стоит не разреветься! Но еще больших сил мне стоит не врезать по этой наглой старой морде. Свалить бы ее с ног и растоптать, прыгая всем свои центнером по мясистой морде. В голове вырисовываются детальные картинки расправы. Я этого невероятно хочу, и только Уголовный кодекс (дай бог здоровья его создателям) удерживает меня.

В реальности дела обстоят совсем иначе. Я самая настоящая сопля и размазня. Да и картинки эти воображаемые сворованы у какого-то писателя, то ли у Дина Кунца, то ли у Чака Паланика, то ли у самого Стивена Кинга. Что-то у них там такое было. Я не способна даже на кассиршу в магазине наорать, когда она под видом отсутствия мелочи не дает мне сдачу. То, что в голове моей пылает огонь расправы, совсем не означает, что в настоящей жизни я могу сконцентрировать свое необъятное тело на причинение страдания другому человеку. Нет, ну почему я такая слабохарактерная?

Начальница цеха, куда я только устроилась, плюет мне на фартук и в очередной раз восклицает:

– Приперлась, сука толстая, теперь обучай тебя!

– Но я впервые у станка, – возражаю я с дрожью в голосе, – я еще не знаю, как работать и что мне делать.

– Да мне насрать, жиробаска ты непутевая! – орет она, брызгая на меня слюной. Уж лучше бы она сразу плюнула. – Вы, русские, москвички, хитро сделанные, на нас выживаете! А мы работать должны за пятерых, чтобы вы получали такую же зарплату, как и мы! Убила бы суку!

Такого я выдержать не в силах. На глазах наворачиваются слезы. Несправедливо! Ну почему же так? Почему она так говорит? Боже мой, да она меня старше в два раза, я не могу ей ответить тем же. Хотя кого я обманываю, даже если бы она была моей ровесницей, я бы все равно в ответ даже не тявкнула, потому что я чмыриха! Только и умею реветь.

За что она со мной так? Я всего два часа у станка и сделала всего одну ошибку, карой за которую мне стал ушат помоев и обильно смазанное слюной лицо. Эта смена и три последующие – стажировка на заводе, мне ее не оплатят, зато наверняка руководство выпишет этой хамке премию за стажировку нового сотрудника. Ну почему она считает, что я буду лениться и не работать, а все взвалю на ее плечи?

Мордовка, так ее называют за спиной другие сотрудники, развернулась и ушла, оставив меня одну. Я выхожу за ней следом в общую раздевалку из туалета. Женщины громко что-то обсуждают, сидя где попало – кто-то облокотился о стену, кто-то прямо на полу, а кому-то досталось место на колченогом табурете. Счастливицы. Чувствую, как свело спину, кажется, я не сяду, даже если сильно захочу. Я снимаю маску, наподобие медицинской, только сотканной из более плотного материала, стягиваю фартук и бросаю в утиль.

Есть не хочется, зато хочется курить. Я вынимаю свою сумку из ячейки, которая не запирается, и в принципе любой может ее забрать или хорошенько в ней пошарить. Где чертова зажигалка? Ну всегда так – пачка толстых сигарет лежит на виду, а маленькая черненькая зажигалка непонятно где. Я усиленно потрошу сумку, а когда наконец нахожу потерю, над головой завыла сирена. Женщины бросают свои недоеденные бутерброды, закрывают пластиковые контейнеры с домашними салатами и отбивными, прячут все в сумки. У выхода уже собралась очередь за новыми халатами, слышен стрекот скотча, которым надлежит перетягивать заднюю часть перчаток, чтобы они не свалились во время работы.

– Толстуха, ты вообще первой должна быть у станка! – орет мордовка, завязывая фартук. Ее глаза смотрят злобно, без какой-либо человечности или сочувствия. Я прячу сигареты обратно в сумку и встаю в очередь.

Раздатчица швыряет мне в лицо фартук и пару перчаток. Я натягиваю все на себя.

– Что ты медленная такая! Толстуха! Быстрее давай! Работа не ждет!

Я замотала скотчем сначала одну, затем другую перчатку и покорно поплелась за мордовкой. Ее внушительных размеров ягодицы явно больше моих. Важно перекатываясь, как валуны в шторм, они сообщают всем, что эта мордовка – важная шишка в цеху мясного комбината. В цеху мордовки мы делаем очень важную и ответственную работу – пакуем сосиски в пачки по полкилограмма, ровно десять штук в упаковку. А есть еще цеха, в которых пакуют по килограмму и по два в пачку. Там женщины убиваются за одну смену полностью, рыдают прямо в намордниках.

Сосиски вываливают на стол справа от меня, а по контейнеру передо мной едут упаковки, в которые мне нужно сначала собрать, а потом уложить десять сосисок. На то, чтобы укомплектовать одну упаковку сосисками, мне отведено не больше десяти секунд. Я не укладываюсь, и мои упаковки едут полупустые к мордовке, она доукомплектовывает их, сопровождая каждую пачку матом в мой адрес. Я пытаюсь ускориться, но все равно не выходит: хоть сосисок в пачку я успеваю всунуть ровно десять, но ссыпаны они у меня соломой, а нужно – аккуратным рядочком.

Мордовка вскоре не выдерживает и швыряет в меня упаковку с сосисками.

– Сука рукожопая! – орет она. – Сколько я могу за тобой все переделывать?

Сосиски прилетают мне в лицо, достаточно сильно, мокро и унизительно. Они распадаются, рассыпаются под ногами. Я пинаю их под конвейер, стараясь держать себя в руках. Женщина напротив меня делает вид, что ничего не происходит. Она уже разрезала сосиску на пять частей и теперь тихонько просовывает кусочки под намордник в рот. Не дай бог охрана увидит, за каждую сосиску вычтут семьсот рублей из зарплаты. А камеры установлены напротив каждой комплектовщицы.

Я беру себя в руки и снова приступаю к работе. Если я не буду совершать ошибок, то мордовка перестанет на меня кричать? Все, что было мне сейчас нужно, чтобы меня оставили в покое, дали сосредоточиться – и у меня все получится.

Ведь я не глупая дура, не безмозглая! Нет, я сноровистая, терпеливая, и руки у меня пришиты куда нужно. Просто сейчас нелегкий период в моей жизни, и это новая работа, новый опыт. Я никогда не работала руками, и этот навык мне нужно приобрести, чтобы я могла им пользоваться в рабочих целях. Ну почему не понятно, что человеку нужен опыт? Почему эта женщина на меня орет, кидается сосисками?

Чувствую, как к глазам снова подступают слезы. Ника, Ника! Видела бы тебя сейчас мама! Но ее тут нет, и я никогда не позволю себе рассказать ей о сегодняшнем дне и о последующих, если все так и будет продолжаться. Я не стану волновать маму ни за что на свете. Ничего исправить она не сможет, а переживать будет еще как! Нет, это исключено.

Но, боже мой, как хочется после смены поехать не домой, а к родителям, зарыться в теплое одеяло, чтобы мама легла рядом, гладила меня по голове, как в детстве, и тихонько напевала мою любимую колыбельную. Отец будет сидеть в своем кресле в очках с толстыми стеклами и читать газету с безразличным видом, а в душе рваться к нам в кровать. Но он же мужчина, кремень! Все эти нежности не для него!

Я смеюсь про себя. Папа всегда был мужественным и редко проявлял чувства, а когда все же снисходил, то предела этой нежности не было. Мы были счастливой семьей… Но время идет, мне уже двадцать шесть, пора становиться самостоятельной.

Из родительского дома я ушла в двадцать, когда училась на третьем курсе университета международных отношений. Родители жили далеко, в Котельниках, а бабушкина квартира, которая после ее смерти досталась мне, была в десяти минутах пешком от «Водного стадиона». И под предлогом более близкого расстояния к университету я перебралась в бабулину «однушку». Родителям, конечно же, пришлось разориться на ремонт. Квартира получилась уютной. Сразу видно, сделано с любовью.

Пожалуй, это все, что у меня есть. После окончания университета я поняла, какую глупость совершила. Работать по специальности мне противопоказано – с моей внешностью только ворон пугать. Я толстая, некрасивая, совершенно не женственна. Короче, в международных отношениях я никому оказалась не нужна. Пару лет я работала переводчиком газетных статей, а потом мне так это надоело, что я забросила работу, и вскоре меня уволили. Пару месяцев повалялась на диване, скатываясь в долги по кредитке. Вскоре пришлось приступить к поиску новой работы. Там, где работать я могла по специальности или хотя бы используя свой диплом, меня не брали. А брали меня только туда, где мой диплом был не нужен, как и голова. Бери больше – кидай дальше. Я посидела у эскалатора в метро, проспала час пик и была с позором уволена. Ой, вою было! На самом деле, функция человека у эскалатора очень важная: в час пик говорить: «Занимайте левую и правую сторону на подъем», в противном случае скапливается очередь. Сами люди не хотят конфликтовать с «бегунами» и встают только на правую сторону. Моя очередь скопилась настолько, что образовался затор, мешающий выходить людям из вагонов. Разбудил меня град, обрушившийся на мою будку – пассажиры возмущенно барабанили по стеклу с требованием сделать хоть что-нибудь. Нет, в тот период я еще не думала, что трудиться на любой работе нужно с максимальной долей ответственности, а не спустя рукава.

После метрополитена я устроилась продавцом в магазин одной крупной торговой сети. В первый же день я сделала недостачу в шесть тысяч рублей. Такого просто быть не могло! Я внимательно следила за кассой и деньгами, но каким-то непостижимым мне образом наколола себя на шесть тысяч! Я выплатила недостачу, и мне указали на дверь. После этого ко мне пришло осознание моей никчемности. Депрессия длилась недолго – что-то надо было жрать. Я порыдала пару дней, а потом в магазине отказала кредитка. Я исчерпала весь лимит! Шестьдесят пять тысяч! Мамочки!

Занимать у родителей не позволяла совесть. У мамы пенсия двадцать тысяч, у отца – восемнадцать. Почти половина уходит на лекарства отцу, остальное родители экономно расходуют на проживание. Так еще нужно учесть, что коммунальные платежи за мою квартиру платят родители – три тысячи. Мама настояла, когда поняла, что с работой у меня туго. Так что родители сами на мели, хотя отдадут мне последнее. Но я твердо решила, что со своими проблемами справлюсь сама. И скрепя сердце заложила бабушкино кольцо в ломбард, оформила медицинскую книжку и подала документы на мясокомбинат. Вообще-то у меня была медицинская книжка, но в отделе кадров мне сказали, что чужие медкнижки не подходят, и я должна пройти их медкомиссию, заплатив три тысячи сразу или же их вычтут потом из зарплаты. Я решила не откладывать это на потом. Еще мне сказали, что каждая смена будет приносить мне две тысячи рублей, но первые четыре придется отработать бесплатно, в счет неоплачиваемой стажировки. Трудовой договор я подписала, но на руки его не выдали.

– Мы не выдаем на руки, – сказала кадровичка, – вы потеряете, потом мы виноваты. Когда вам будет нужно, можете ознакомиться с ним.

Я помню из курса правоведения, что трудовой договор – это именно договор, а не кабальный лист, и составляется в двух экземплярах по одному каждому. У работника должен оставаться документ с условиями работы, подписанный обеими сторонами, чтобы в случае чего он мог обратиться в суд и у него были доказательства, что он работает. Но спорить не стала: мне позарез нужна работа.

– Есть место в упаковочном цеху, – сочувственно посмотрела на меня кадровичка, – работа тяжелая, но оплачивается хорошо. Двенадцать часов на ногах, в морозилке, три перерыва по пятнадцать минут, с восьми утра до восьми вечера, два через два. Смена – две тысячи на руки.

– Согласна, – вздохнув, ответила я.

– Первые четыре смены бесплатные, – строго предупредила меня женщина.

Я хотела возразить, что бесплатного труда не бывает, но опять-таки не стала. Два через два – это пятнадцать смен, то есть тридцать тысяч на руки. Пусть в первый месяц я получу двадцать две тысячи, зато у меня будут деньги и работа. Что поделать, раз условия такие.

И вот я приперлась на работу. В хорошем настроении, надо заметить. И сразу попала в ад. Все началось с того, что встречающая меня на пропускном режиме женщина спросила:

– Новенькая? В какой цех выходите? – с улыбкой спросила меня она.

– В упаковочный.

– В полукилограммовый, поди? – уже менее радостно поинтересовалась женщина.

– Вроде да.

– Бедная. Ну ты крепись, – сочувственно сказала она мне, а потом шепотом добавила: – Там мордовка всем заправляет, мафию создала. У нее там ад кромешный, развела Саранск!

Я не поняла, при чем тут Саранск и жители Республики Мордовия, поэтому молча прошла через турникет и направилась по указателям в сосисочный цех, где и должна была провести ближайшие двенадцать часов. В раздевалке я тут же словила свой первый плевок. В самом прямом смысле – необъятная бабища в цветастом платье, сгущающемся на пожухлой груди, смачно сплюнула на пол мне под ноги, не успела я войти.

– Приперлась-таки, сука, – сказала она.

– Что, простите? – переспросила я, подумав, что показалось.

Я правда думала, что ослышалась. Ну не может же женщина так знакомиться.

– Я тут главная, – сказала она, – и ты моя раба до конца смены. Снимай свои тряпки, быстро переодевайся в халат и тулуп и бегом к станку. Чтоб не халтурила мне! Работать вместо тебя никто не будет!

И удалилась с важным видом. В комнате было несколько женщин, но они все сделали вид, что ничего не происходит. Одна женщина азиатской внешности подошла ко мне и тихо сказала:

– Не обращай внимания на нее, она больная. Ты спокойно переодевайся, давай я тебе все покажу. Меня зовут Соэль.

– Ника, – представилась я, все еще оторопевшая.

Соэль показала мне шкафчик без дверец, куда следовало ставить обувь, а на нее – сумку. Где брать халаты и перчатки, как надевать ботинки на толстой резиновой подошве, чтобы не мерзли ноги, как повязать фартук и натягивать перчатки. Когда раздался звонок, оповещающий о начале смены, я была укомплектована и чувствовала себя защищенной. Соэль стояла рядом, и мы намеревались всю смену работать вместе, спасая друг друга от мордовки по имени Людмила.

Но не тут-то было. В раздевалку зашла мордовка, так же упакованная. Выразительно прочистив горло, она сказала:

– Работаем так. Китаеза сегодня пашет в браке, а новенькая на упаковке. Остальные как обычно. Вперед, бабы, не простаиваем, сосиски уже несут!

Соэль помахала мне и побежала куда-то, а Людмила, сильно сжав мое запястье, потащила меня за собой к огромному подиуму, по которому толстым слоем ползла резина, а на ней целлофановые упаковки.

– Отпустите, мне больно, – попыталась возмутиться я.

– Заткнись. Тебе слова не давали.

С этими словами «мордовка Людмила» для меня стала просто «мордовкой». Она швырнула мою руку и указала на место у железного стола, абсолютно чистого.

– Сюда свалят сосиски, по контейнеру плывет упаковка. Все просто: бери десять сосисок и клади ровными рядами.

И ушла, встав через метров десять от меня.

– Где сосиски? – заорала она. – Где эти дармоеды ходят?

В помещении было прохладно, но не холодно. Напротив меня стояла женщина, смотрела на проплывающие мимо контейнеры, которые сваливались где-то далеко с тихим стуком. Наверное, их потом соберут с пола и выкинут, ведь нельзя же взять пакет с пола и упаковать в него сосиски?

Оказалось, именно это и следует сделать! Когда конвейер остановился перед перерывом, мордовка расшвыряла нам пустые упаковки с пола и велела запаковать остатки сосисок в них.

Первый запуск я не успевала даже набрать сосиски и упаковывала каждый третий контейнер, за что мордовка покрывала меня дичайшим матом. Второй запуск я не успевала укладывать, а на третий у меня получилось набрать сосиски и даже запихнуть их в пакет, но не ровно, и мат с оскорблениями не прекратился.

В перерыве я еле добежала до туалета. Из-за того, что простояла в очереди целую вечность, не успела покурить. Пришлось отложить это до следующего перерыва. Но и в следующий перерыв удалось лишь сходить в туалет. Еле дождавшись третьего перерыва, я решила однозначно, что буду курить, тем более в туалет не хотелось. Захотелось, как только я встала к станку, но отойти было нельзя. Одно заикание об этом вызвало усмешку у женщины напротив и дикий ор мордовки.

– Ты что, дрянь московская, думаешь, мы тут за тебя работать будем? Не поссала – терпи до конца смены! И не смей нассать в штаны, мыть весь цех будешь!

Скажем, мыть весь цех куда проще, чем пописать в штаны, но говорить я ничего не стала. К концу смены у меня буквально сочилось желание сесть и желательно на унитаз.

В раздевалке я с наслаждением села на пол и дала себе минутку отдохнуть, прежде чем начать собираться домой. Да, уработалась. Но ничего, привыкну.

– Девчонки, Соэль на «Скорой» увезли. Говорят, что у нее кровотечение открылось, надорвалась, – сказала одна из женщин.

Я напряглась. Действительно, Соэль в раздевалке не было.

– И правильно, я бы всех узкоглазых поубивала, – ответила мордовка и плюнула в сторону, – видеть их не могу. Что за нация? Убожества, а не люди! С этими словами она покинула раздевалку. За ней потянулись и остальные. Никто даже не вступился за Соэль.

Даже я.


Игорь

Россия, Иркутск

С фотографии на Игоря смотрел красивый молодой человек. Таких принято называть баловнями судьбы. Шикарные волнообразные волосы, пронзительные изумрудные глаза, немного нахальная улыбка. На фото, помимо жертвы, присутствовала еще девушка, которую парень обнимал свободно, без волнующего намерения прикоснуться к чему-то запретному. Фотография была сделана в одном из ночных клубов Иркутска, вокруг парочки в забавных позах замерли другие посетители заведения. Нарядные и изрядно выпившие, это можно было определить, даже особо не всматриваясь в их лица. Сам же Александр Лавров выглядел трезвым, как и его спутница.

– Саша не любил алкоголь, – рассказала Игорю Валентина Соколова, девушка с фото. – Он и мне не разрешал пить, хотя я считала, что вольна делать все, что угодно моей душе. Но Саше удалось меня переубедить, и я, так сказать, втянулась в трезвый образ жизни. Саша умел веселиться без допинга. Нам было хорошо вместе.

– Насколько мне известно, вы расстались? – спросил Игорь.

– Да, Саша предложил разойтись, я не стала возражать. Вернее, у нас не осталось другого выхода. К тому моменту мы оба этого хотели, поэтому просто мирно друг друга отпустили. Никто ни на кого не в обиде.

Игорю стало очевидно, что девушка его обманывает. Ее мимика и жесты говорили об обратном, она до сих пор таит обиду. В глазах читался не столько страх за парня, сколько разочарование, что все надежды на возможное воссоединение рухнули.

Валентина попыталась задать вопросы, но Игорь отмахнулся от них, встал и вышел из кабинета следователя, оставив девушку в полном недоумении. Он сталкивался уже с подобными особами. Они считают, что если выложили следователю все, что знали, то он должен им рассказать что-то в ответ. Но они слишком самонадеянные, он ничего никому не должен, кроме этого парня, чье фото по-прежнему сжимает в руке.

Игорь должен найти его, спасти и задержать похитителей, чтобы они предстали перед судом и ответили за свои действия.

Игорь Романов вот уже без года двадцать лет занимается расследованием особо важных дел, он всю свою жизнь посвятил работе. Игорь не был женат, но у него была дочь – малышка Виктория, его любовь и отрада, единственная женщина на свете, которой разрешается вмешиваться в жизнь Игоря и дробить ее как пожелает. Дочка живет с мамой, которой так и не удалось стать единственной и неповторимой женщиной в судьбе Игоря. Они расстались тихо, без громких скандалов и битья посуды. Катя просто собрала свои вещи и ушла от него. После него она так и не нашла себе никого. Они познакомились еще в университете, когда Игорь был на втором курсе и только-только стал влюбляться в юриспруденцию и следственную работу. Катя же училась там не по зову сердца, а по велению отца. Их роман продлился шесть лет, за которые Игорь успел защитить с отличием диплом, поступить на работу в прокуратуру и отработать там помощником следователя три года.

Первый раз Катя ушла от него еще будучи беременной. Вика родилась в июне 2000 года. Еще год с небольшим они жили в режиме «ухожу, но возвращаюсь», но когда дочери исполнилось два, в отношениях с Катей была поставлена точка.

– Ты невыносим, Игорь. Я люблю тебя так же сильно, как и ненавижу, – сказала она в тот вечер, собирая чемодан.

После нанесенной душевной раны Игорь еще больше ушел в работу, которая с удовольствием сжирала все его время, выплевывая его на поверхность только для того минимума, чтобы он мог удовлетворить свои биологические потребности, и засасывала обратно.

Постепенно из рядовых следователей Следственного комитета при прокуратуре России он вырос в следователя по особо важным делам. Стал заниматься особо тяжкими преступлениями, дежурил сутками, повышая свой рабочий день практически до восемнадцати часов.

Похищения были всегда его главным козырем. Он участвовал в спецоперациях, процент раскрытия дел, которыми он занимался, был очень высокий. Игорь старался быть лучшим в своей области. Постепенно из его работы стали уходить рутина, грабежи, разбои, простые убийства, – руководство не желало тратить время ценного сотрудника на дела, которыми могут заниматься молодые салаги.

В 2011 году следственный комитет вышел из-под управления прокуратуры, став самостоятельным органом, не относящимся к какой-либо ветви власти. Вместе с комитетом из прокуратуры ушел и Игорь.

Он получил предложение занять место следователя в следственном комитете и заниматься резонансными делами, львиную долю которых составляли похищения и заказные убийства.

В штате следственного комитета в том самом отделе, где работал Игорь, работало всего сто человек, восемьдесят из которых следователи. Несмотря на то что их отдел был внутри следственного комитета, у него было собственное неофициальное название – Федеральное судебное следствие (ФСС). ФСС работает на территории всей России, по закону каждый следственный орган и суд должны оказывать посильную помощь следователям ФСС, проводящим расследование.

Нельзя сказать, что все дела были одинаково сложными или идентичными. Абсолютно нет. Каждое похищение или заказное убийство отличалось как по мотивам, так и по содержанию.

Последний раз с похищением Игорь работал месяц назад, и тогда дело было совсем легким: похитители требовали выкуп, обещая убить ребенка. Когда в дело вступил Игорь, переговорщики дошли до предъявления требований. Игорь, изучив все материалы дела, пришел к выводу, что, к сожалению, ребенок давно мертв. Он закрыл розыскное дело и возбудил уголовное, которое было передано в следственный комитет. Родители похищенного мальчика долго пытались убедить следователя в обратном, но Игорь был на сто процентов уверен, что ребенка невозможно спасти и теперь преступление необходимо квалифицировать как убийство, сопряженное с похищением человека с целью вымогательства средств. Родители бились в истерике, но сделать было уже ничего нельзя. Они решили проявить самостоятельность и отправились на встречу с похитителями. Деньги они поместили в черный мусорный мешок. Ровно три миллиона рублей. Им пришлось продать квартиру, чтобы собрать необходимую сумму. Как только родители ребенка появились на месте, их убили двумя точными выстрелами. Снайпер сработал чисто. К убитым тут же подбежали люди в масках, схватили мешок с деньгами и скрылись. Правоохранительным органам слишком поздно стало известно о том, что родители пошли на встречу с похитителями.

Наутро тело ребенка было выброшено в один из мусорных баков. По заключению судебно-медицинской экспертизы, ребенок был мертв уже две недели, то есть его убили еще в день похищения.

Игорь еще несколько недель вспоминал это дело. Как раз тогда он проходил медицинское освидетельствование в связи с повышением звания, и на приеме у психолога выяснилось, что Игорь частично винит себя в смерти семьи.

– Что заставляет вас ощущать свою вину? – поинтересовался психолог.

Игорь и сам бы очень хотел знать ответ. Он никак не мог разобраться в своих чувствах, и такое с ним было впервые. Ведь он мог постараться убедить родителей ребенка в том, что уже нельзя ничего исправить и их дитя невозможно спасти, что стоит смириться с потерей и дать следователям сделать свою работу. Обычно ему было плевать на чувства людей, и он не утруждал себя работой, не связанной с расследованием. Из-за этого его считали заносчивым, жестким и даже бездушным. В свой адрес Игорь неоднократно слышал оскорбления и угрозы, но продолжал поступать так, как считал нужным. Он не думал о людях, которые приходились жертвам преступлений близкими. Они ему были безразличны, как и то, что они чувствуют и думают.

– Я не знаю причин, которые заставляют меня ощущать вину. Обычно меня не заботит кроме дела ничего. Но, наверное, в этот раз я облажался и тут. Дело развалилось благодаря самодеятельности родителей ребенка. Ведь я мог убедить их не идти на поводу у вымогателей. Тогда бы все было как надо.

– Игорь Сергеевич, мне кажется, что вы сейчас нечестны даже с самим собой. Только ли по этой причине, что дело вышло из-под контроля, вы осуждаете себя?

– Вы ошибаетесь. Я говорю как есть.

– То есть вы хотите сказать, что вам абсолютно безразличны судьбы людей, которые зависят от вас?

– От меня никто не зависит. Но от моей работы зависят жизни жертв. Все остальные сами по себе.

– Возможно, вы правы. Вы испытываете ненависть к людям?

– Нет, но и любить их не за что, – резко ответил Игорь. – Люди убивают друг друга, похищают, грабят, насилуют. При этом, как правило, этими убийцами, мошенниками и насильниками являются самые близкие люди. Преступники – самые добрые и порядочные люди, по утверждению самих жертв! Мне мерзко от понимания этой истины. Именно за это я и не люблю людей.

– В ваших словах есть логика. Но все же, может быть, вы дадите шанс людям доказать вам обратное? Не все видят единственный способ справиться с проблемой совершить преступление? И такие люди достойны того, чтобы проявить заботу об их чувствах. Вы можете со мной не согласиться, но подумайте хотя бы над моими словами. После похода к психологу в душе Игоря появилось некоторое смятение. Он искренне не понимал, почему его жизненная позиция стала вдруг так неприятна психологу? Из-за того, что он сказал правду? Все люди друг друга ненавидят, это факт. Они делают вид, что любят, испытывают симпатию, но в реальности это не так.

Люди так и говорят чаще всего: «Я думаю, что люблю».

Когда Игорь впервые увидел фото Саши Лаврова со своей девушкой, то сразу понял несколько вещей. Во-первых, они расстались вскоре после того, как был сделан снимок. По запечатлённому на фото положению руки на плечах девушки Игорь сделал вывод, что у парня отпала необходимость скрывать свое безразличие, а значит, он намерен с ней расстаться. А во-вторых, девушка без ума от фотографа. Ведь она знала, что это фото увидит ее парень, но тем не менее не смогла сдержать лукавого взгляда на человека, который и сделал этот снимок. Хотя, что в голове у девушек, понять сложно даже тогда, когда все очевидно. Ведь вполне вероятно, что этот лукавый взгляд должен был пробудить в Саше ревность.

Следователь, который возбудил дело по факту похищения Александра Дмитриевича Лаврова, выдвигал одну-единственную версию и обсуждать какие-либо иные даже не собирался. Игорю было плевать на мнение следователя, он знал, как нужно делать свою работу.

Игорь запросил у следователя план, изучил его и внес несколько корректировок. С этим планом они отлично доживут до завтрашнего утра. А тем временем ему предстоит отбросить другие версии.

Первая была связана с похищением парня из личных мотивов. Судя по собранной информации, жизнь у Александра била ключом: он занимался спортом, заканчивал обучение в университете по специальности «юриспруденция» и встречался с Валентиной до недавнего времени. В день похищения Саша был свободен от отношений, в ссорах ни с кем не состоял, заклятых врагов не имел. И вообще был душкой и рубахой-парнем.

Игорь сильно сомневался, что этот парень мог быть «рубахой», ибо с такой внешностью и такими возможностями мало кто остается адекватным человеком без короны на голове. Да и к тому же, если ни мать, ни сестра, ни девушка не знали о возможных проблемах и недоброжелателях парня, это вовсе не значит, что у него их не было. Как правило, родственники большинства убийц никогда даже не могли подумать, что их «хороший парень» может быть душегубом.

Он еще раз вгляделся в фотографию. На заднем плане в экстазе замерли два молодых человека, по их выражению лица было понятно, что они кайфуют. А вот девушка, стоящая прямо за Валентиной, танцевала, не сводя глаз с камеры. И тут два варианта: либо она хотела просто попасть в кадр, либо у нее была конкретная цель.

Игорь вернулся в комнату, в которой допрашивал Валентину. Она все еще находилась там, заполняла какие-то бумаги. Он сел напротив и указал на фото:

– Вы знаете эту девушку?

– Знаю, ее зовут Алина. А что? – недоумевая, какое это отношение имеет к делу, спросила девушка.

– Саша ее знал? – проигнорировав вопрос Валентины, продолжил Игорь.

– Да, она с нами учится. С соседнего курса, финансист.

– Хорошо. Вы сейчас встречаетесь с кем-нибудь? – Его вопрос явно заставил Валентину занервничать.

– Нет.

– Хорошо. Вы будете не против, если мы вызовем для допроса человека, который сделал этот снимок? – Игорь внимательно наблюдал за реакцией девушки.

– Мишу? Зачем? – уже не скрывая волнения, спросила Валентина.

– Потому что вы мне лжете, – сказал Игорь.

– Я не лгу, неправда! Я просто еще ни в чем не уверена! – тут же попыталась оправдаться девушка.

– Оставьте следователю все известные вам контакты этой девушки Алины и Михаила. Василий Александрович, доставьте их для допроса как можно скорее.

– Но уже восьмой час вечера! – Следователь был явно недоволен, что ему придется задержаться на работе.

– Я знаю, – сказал Игорь и вышел из комнаты.

Ему выделили небольшой кабинет, поставили стол и разрешили в помещении курить, хотя Игорь не курил. Он выглянул в окно. В январе в Иркутске холоднее, чем в Москве, но днем так же солнечно. Осматривая место преступления, Игорю даже пришлось надеть солнцезащитные очки. Отражающийся от белоснежного снега солнечный свет слепил глаза. По утверждению матери, Александра забрали прямо возле его машины, на которой он собирался поехать в университет.

По словам коллег Игоря, сестра Саши – Лиза Лаврова – бьется в истерике, обвиняет во всем отца, уже не раз пыталась свести счеты с жизнью. Игорю хотелось поговорить с ней, но делать этого было нельзя до тех пор, пока в его руках не окажется очевидная версия произошедшего. У Игоря на руках была копия бумаг с допроса Лизы, но у него имелся еще ряд вопросов к ней.

Игорь был уверен, что парень жив. Он чувствовал, любовные дрязги здесь ни при чем. Все гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.


Саша

Приближается время кормления. Бесстыжая луна шарит по каменному полу в камере, заливая своим светом засохшие пятна крови и вчерашнего супа.

Я не свожу взгляда с входной двери. До моей камеры долетают отголоски громких мужских голосов, смеха и пения, несколько раз я слышу свое имя. Болит голова, я измучен бессонницей. Тело дрожит. В легких надрывно и болезненно гуляет воздух, вдыхаемый неразборчиво, вне такта.

Я сижу, обхватив колени, и пытаюсь согреться. Раны на теле покрыты корками, болезненными, грязными, они постоянно чешутся. Я стараюсь сконцентрировать все внимание на двери, но боль не дает мне ни малейшего шанса.

Это третий восход луны, который я вижу сквозь маленькое окошко. Значит, я здесь уже трое суток. И до сих пор жив. Я слаб, избит, голоден, болен, но жив.

Глазами больно шевелить, словно у меня высокая температура. Ноги, обутые в кроссовки, прилипли к полу, но мне не хватает сил их переставить. Затекшая спина требует разогнуться. Но я не шевелюсь, экономлю силы. Я слышу шаги в коридоре, сердце начинает биться чаще, трепещет как мотылек у светильника. Внутри разливается горячая кровь, словно кто-то открыл кран, и она бурлящим потоком бередит меня, заставляет подняться на ноги, занять уверенную позицию. Мне страшно. Я голоден, но каждый раз не могу заставить себя съесть хоть что-то из рук этого извращенца, который навещает меня в камере.

В комнату входит человек в тяжелых берцах и камуфляже. В руках у него поднос с тарелкой, на которой что-то навалено горой.

– Еда, – говорит мужчина. У него дикий акцент, и получается что-то вроде «ита». Этот голос мне не знаком, значит, это не тот человек, что приходил ко мне предыдущие дни. Совершенно новая личность в моей погребной яме.

Я чувствую запах жареной курицы. Желудок тут же сводит, в глазах мутнеет. Боже, как же я голоден. Рот наполняется слюной.

Мужчина делает несколько шагов ко мне навстречу, куски жареной курицы подрагивают в лунном свете, над ними поднимается ароматный пар. Я осторожно делаю несколько маленьких шагов. Приблизившись к человеку, я протягиваю руку к еде. Ничего не происходит, он не пытается ударить меня или отнять еду. Я нетерпеливо хватаю горячий кусок мяса и сую в рот. Божественно вкусно. Курица приготовлена отлично, сочная, немного смочена лимоном, идеально посоленная. Хотя сейчас мне не до гастрономических изысков, едва ли я отличу вкусного цыпленка от непроваренного супового. Жадно проглотив кусок, я протягиваю руку за следующим, но брать не осмеливаюсь.

– Еда, есть, не бойся, – миролюбиво говорит человек.

В отличие от предыдущего надсмотрщика, этот без маски. Не переставая есть, я поднимаю на него глаза, чтобы внимательно рассмотреть. Пытаюсь поглубже впечатать снимок его лица в память. Когда освобожусь, я буду должен максимально точно описать его. Хотя уже сейчас мне кажется, что я опознаю его из миллиона таких же, как и он.

Я плохо разбираюсь в национальностях и не могу точно определить, к какой относится этот охранник. Он смугловат, с большими темными глазами, острым носом и толстыми губами. Зачесанные назад волосы напоминают вареную китайскую лапшу.

Вожу носом, пытаясь учуять запах чего-либо, кроме курицы, но не могу.

Доедая второй кусок курицы, я понимаю, что сыт.

– Пить… Я хочу пить, – говорю я.

– Пять минут идти в душ, – отвечает человек. – Еда все?

Я киваю. Человек разворачивается и уходит.

– Спасибо, – говорю ему вслед.

Мужчина молча запирает за собой дверь. Я облизываю остатки жира с губ. Меня клонит в сон, но нужно сделать над собой усилие, потому что охранник сейчас вернется, чтобы сопроводить меня в душ.

Через пару минут, за которые я несколько раз чуть не рухнул на пол, не в силах побороть сонливость, он вернулся. Еда умиротворяла, и теперь мне хотелось одного – лечь на каменный пол и заснуть.

Но в душ хотелось сильнее.

Дверь открывается с громким лязгом.

– Выходить, – сказал охранник.

На ватных ногах я плетусь к двери, осторожно выхожу за порог камеры и замираю возле охранника. Наверное, он наденет на меня наручники, но ничего подобного предложено не было. По темному коридору, подталкиваемый в спину, я, спотыкаясь, бреду до комнаты, откуда несет канализацией. Света в ней нет.

Душевая комната похожа на мою камеру, с тем исключением, что в одном углу унитаз, а в другом – неуклюже торчащая палка с лейкой на конце, табурет у входной двери.

– Полчаса, – говорит охранник и запирает дверь снаружи.


* * *

Горячая вода льется тонкими струйками, стекая по дрожащему телу. Я не нахожу мыла и мочалки, поэтому просто стою под водой и наслаждаюсь каждой отведенной минутой. Я обтираюсь своим свитером, так как полотенца тоже не нахожу. Когда дверь в комнату открывается, я уже полностью одет, в руках мокрый свитер. Мне намного лучше. Чистое тело, горячая вода и еда вернули меня к жизни.

Когда мужчина выводит меня в коридор, я поворачиваюсь по направлению к камере, но охранник, неожиданным мягким прикосновением, поворачивает меня в другую сторону, туда, где вдалеке горит свет, пахнет вкусной едой, слышатся голоса и смех людей.

– Другая камера, – говорит он.

Мне тут же становится не по себе. Я помню, как отец рассказывал о смертной казни в СССР. Дату казни заранее никто не знает: ни родственники, ни сам заключенный. В день, когда все должно произойти, заключенного кормят, выводят в душ, после чего сообщают, что его переводят в другую тюрьму, и во время конвоирования казнят, пуская пулю в затылок. Ничего не подозревающий заключенный засыпает мирным сном со свинцом в мозгах.

Дрожащими ногами измеряя каждый метр длинного коридора, приближаясь к свету и голосам, я думаю, дойду ли я до вон той трещины в каменном полу или упаду на нее лицом, получив пулю в затылок? Будет ли больно? Услышу ли я звук выстрела? Почувствую ли, как горячий свинец дробит затылочную кость и впивается в мягкую ткань мозга? Увижу ли, как стремительно приближается каменный пол? Или все закончится в один миг? Отец рассказывал, как расстрельная команда извращалась над приговоренными к казни, специально выстраивая траекторию выстрела таким образом, чтобы пуля прошла по касательной, раздробила часть черепа, но оставила человека в живых мучиться до тех пор, пока он не истечет кровью.

Я напуган настолько, что хочется просто упасть замертво и все это прекратить. Чувствую, как желудок сжимается, в глазах мутнеет.

Темнота.




Глава 2



Вася

Россия, Москва

«Парализация нижних конечностей на фоне инфаркта миокарда и тяжелого течения сопутствующих заболеваний». Такой диагноз мне написали в эпикризе. Федор Петрович вручил листок с синей печатью, его закорючкой внизу и потрепал меня сочувственно по плечу.

Восемь лет Федор Петрович Михайлов является моим лечащим врачом. Никогда в жизни я не позволял себе усомниться в его профессионализме. Я чрезмерно благодарен Федору Петровичу за его работу. Как и всем врачам, во всех больницах, во всем мире. Но сегодня мне было тяжело даже смотреть на него. И дело не в моей болезни и даже не в том, что теперь я прикован к инвалидному креслу.

Мое сердце разорвала совсем другая боль. Нет, не от перенесенного сердечного приступа, не от осознания необратимой парализации ног. Я больше не чувствовал себя целым, потому что мир, где есть мама и я, перестал существовать. Я аккуратно сложил заключение врача в папку с остальными медицинскими документами и уже собирался разворачивать свои новые ноги-колеса в сторону двери, но вдруг Федор Петрович меня остановил:

– Вася, подожди.

Он обогнул мое кресло и запер дверь. Подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Я сожалею о твоей маме, сынок, – сочувственно произнес он.

– Спасибо, Федор Петрович. – На глазах наворачивались слезы, но я сдерживал их.

– Послушай меня, сынок. Ты доверяешь мне свою жизнь вот уже восемь лет, запомни то, что я сейчас скажу. Ты не виноват в смерти мамы. Когда приехала бригада «Скорой помощи», она еще была в сознании. Ее схватил приступ прямо на остановке, возле метро. Она везла тебе яблоки и теплые носки. Помнишь, я передал их тебе? Твоя мама ехала к тебе не для того, чтобы обвинить тебя в безответственности, а чтобы заглянуть в твои глаза и сказать, что любит. Гордится твоей силой воли. Она просила непременно передать тебе ее слова.

В его речи я как будто слышал мамин голос. Я до сих пор не могу прийти в себя после ее ухода. В день смерти мамы мне приснился странный сон. Будто она умерла ровно так, как я себе это представлял. В своей постели, скушав очищенное яблоко на ночь. Мирно и безболезненно. А не на улице, брошенная и никому не нужная.

– И вот еще что, – сказал Федор Петрович, – я принес тебе его. Пальто, в котором твоя мама… оно у меня… здесь.

Доктор открыл шкаф и достал пакет, а из него извлек и положил мне на колени пальто. Оно было чистым. Я понюхал лисий воротник. Мамой пахнет. Моей мамой.

– Разве это случилось не на улице? – переспросил я, заметив, что пальто абсолютно не испачкано.

– Лариса почистила его, – сказал Федор Петрович.

Лариса – это жена Федора Петровича, добрая женщина, страдающая астмой.

– Спасибо, – сказал с благодарностью я.

– Досталось тебе, сынок. Твой инфаркт, ноги, еще и мама. Это самое малое, что мы можем для тебя сделать.


* * *

Когда я вернулся домой, мне предстояло сделать много дел. Самое главное – похоронить маму. А все, что у меня есть – это семнадцать тысяч рублей. Остатки от нашей последней пенсии плюс гонорар за вторую статью. Мама успела отвезти материал в редакцию вместо меня, предупредив Павла Витальевича, что я заболел.

Чтобы не дать себе умереть от тоски и страха, я запретил себе плакать. Сердце щемило постоянно, но так теперь будет всегда – единственная, кто могла его успокоить, ушла навсегда. Я обзвонил несколько похоронных агентств. Никогда не думал, что для того, чтобы достойно проводить человека в последний путь, необходимо так много денег. Недолго думая я решил взять кредит. Агент должен был приехать в шесть вечера. А до этого времени у меня есть два часа, чтоб обзвонить всех маминых подруг и знакомых. Дядя Яков, хоть и неформальный родственник, придет к семи, чтобы помочь всем, чем сможет.

Без пятнадцати шесть в дверь позвонили. Открывал я долго. Пока докатился до двери, пока примостился, чтобы открыть замок, пока отъехал, да пока палкой зацепился за ручку, чтобы потянуть на себя… Целая вечность.

На пороге стоял Павел Витальевич.

– Здравствуйте, Василий, – удивленно посмотрел он на меня.

– Здравствуйте, Павел Витальевич. Проходите, пожалуйста.

– Спасибо.

Павел Витальевич разулся и прошел на кухню. Я предложил чаю, но он отказался и сразу перешел к делу.

– Прошу прощения за вторжение, Василий, но обстоятельства выше нас и наших манер. Я пришел, чтобы сообщить вам неприятную новость. Вы неверно перевели статью. Дело не в тонких мелочах, а в принципиальных различиях – вы не смогли достоверно донести мысли. В то время как в оригинале статьи указано, что заключенные все еще содержатся под стражей в колонии, вы пишете, что смертные приговоры приведены в исполнение и деньги нужны для организации похорон. Разумеется, наши спонсоры жертвовали деньги людям живым, а не мертвым.

– Простите, Павел Витальевич, но я не понимаю. Это невозможно.

Сказать, что я расстроился, услышав это, не сказать ничего. Меня затошнило от накатившей головной боли. Стальной горячий обруч стянул голову, казалось, из ушей сейчас польются мозги.

– Тем не менее это так. Все переводы подписаны вами. Мы сравнили, что напечатано в журнале и что приносили вы.

– Павел Витальевич, не могли бы вы принести мне папку на моем столе в комнате? Она там одна, вы не перепутаете. Я буду делать это очень долго и задержу вас.

– Конечно. Я еще хочу сказать кое-что. Мой визит – это не стремление вас унизить или оскорбить. Единственная цель – разобраться в ситуации.

Пока Павел Витальевич отсутствовал, я вспоминал свой перевод. Я не мог перепутать время и додумать то, чего в материале не было! Больше того, я отчетливо помню тот текст. Однозначно, речь в нем шла не о похоронах!

Когда редактор вернулся и вручил мне папку, зазвонил телефон в кармашке моей коляски, которую мне выделило государство бесплатно. Громоздкий, неповоротливый сундук на колесах. Но спасибо и за это, ведь без него я бы не смог передвигаться вообще.

Звонила подруга мамы, которая получила сообщение на автоответчик.

– Клавдия Степановна, это правда. Я не стал бы вас разыгрывать, поверьте мне. Похороны мамы послезавтра, в час дня. В похоронном зале около кладбища. Да, в котором мы прощались с вашим мужем. Спасибо, мне тоже очень жаль.

Я повесил трубку и положил ее под плед, на колени. Звонков еще будет много, а тянуться несподручно.

– Василий, у вас умерла мама? – недоумевая, спросил Павел Витальевич.

– Да, вчера.

– Мои соболезнования, Василий, самые искренние!

Я поднял глаза, чтобы увидеть его реакцию. Он ведь пришел разобраться в серьезной ошибке переводчика, которому доверился из жалости, и вовсе такого не ожидал. Мне стало интересно, искренне ли он мне сочувствует или это просто из вежливости? По лицу Павла Витальивеча читалось, что он шокирован.

– Спасибо.

Он залез в карман пиджака и достал бумажник.

– Пожалуйста, не сочтите за грубость, но мне не нужны ваши деньги, – сказал я. – Более того, если вы правы и в моем переводе такая грубая ошибка, я верну вам гонорар.

– Нет, я пришел не за тем, чтобы потребовать с вас деньги.

– Тут не о чем дискутировать. Вы не против, я проверю?

– Конечно.

Я раскрыл папку и достал черновики статьи и распечатку текста, который напечатан в журнале. Нашел то место, о котором говорил редактор и прочитал.



Рукопись:

Фонд помощи призывает всех неравнодушных ознакомиться с подробным отчетом на сайте фонда о делах Г. и П. и попытаться помочь им, внеся небольшое пожертвование, которое пойдет на открытие судебного процесса по проверке приговоров в Европейском суде по правам человека.



Журнал:

Фонд помощи призывает всех неравнодушных ознакомиться с подробным отчетом на сайте фонда о делах Г. и П. и попытаться помочь им, внеся небольшое пожертвование, которое пойдет на похороны казненных и открытие судебного процесса по проверке приговоров в Европейском суде по правам человека.

– Это не мой перевод, Павел Витальевич, – сказал я.

– Как не ваш? – Он явно был удивлен таким заявление.

– Вот так, не мой.

– Но в журнале точная копия вашего перевода. Смотрите, он у меня с собой, здесь даже есть ваша подпись.

Павел Витальевич указал на правый нижний угол страницы. Там действительно стояла моя подпись. И тут я вспомнил тот день, когда оказался в больнице. Мама тогда вместо меня отвезла рукопись в редакцию, а потом заехала ко мне и сказала, что Сергей Андреевич, редактор, просит подписать чистые листы, на которых будет набран текст, потому что я пишу от руки.

– Почему у вас рукописный текст? Вы сначала переводите на бумаге, а потом перепечатываете? – прервал мои воспоминания Павел Витальевич.

– Нет, я сдаю перевод в рукописном варианте. У меня, к сожалению, нет компьютера.

– Но Сергей Андреевич сказал, что эта рукопись-оригинал, – настаивал Павел Витальевич.

– Нет, это перепечатка с оригинала. Мой текст был написан моей рукой на серых листах. Черными чернилами. Пара клякс, простите за них.

Редактор читал текст черновика и сравнивал с «оригиналом». Когда он закончил, то сказал:

– Я разберусь в этом. Очень сожалею о вашей потере и еще раз предлагаю свою искреннюю помощь.

– Спасибо, я справлюсь. Если вам не сложно, сообщите мне, когда все станет известно. Можно просто позвонить, не обязательно тратить время на визит.


* * *

Похороны прошли тихо. Было много приятных слов, греющих душу. Я в последний раз посмотрел на маму и поцеловал ее в щечку. Она выглядела умиротворенной. Я знал, что скоро мы с ней увидимся – она обязательно навестит меня в моих снах. Надеюсь, она поймет меня, и мне не придется объяснять ей свой следующий поступок.


* * *

Дядя Яков ездит чрезвычайно неаккуратно. Может быть, от того, что он слеп, как курица ночью, или от того, что страдает от расстройства желудка, из-за которого теряется пространственная ориентация, или еще черт знает от чего, но когда его старенький фургон подъехал к магазину, где я купил маме пальто, я готов был выбежать сам, без коляски.

Он помог мне выбраться из машины и вкатил в магазин. Мы подъехали к прилавку, и я сказал:

– Три недели назад я покупал у вас пальто для своей мамы. Я бы хотел его вернуть.

– Почему? Оно пришло в негодность? – поинтересовалась продавец.

– Нет, с пальто все в порядке. Но я хочу его вернуть. – Мне не хотелось объяснять истинную причину своего поступка.

Продавец сдула темный локон со смуглой щеки и посмотрела на меня со смесью раздражения и жалости. Мне надо привыкать к этому взгляду – другого уже не будет никогда.

– То есть изделие качественное? – возмущенно спросила она.

– Верно.

– Почему же вы хотите вернуть его? – непонимающе посмотрела на меня девушка.

Потому что мне нужны деньги. У меня их нет даже на хлеб. Решение вернуть мамино пальто далось мне тяжело. До пенсии ждать еще полмесяца, а, из нее еще половину выдернет похоронное агентство. А маме это пальто уже никогда не пригодится. Но я не мог сказать об этом продавцу. Поэтому молчал.

– Так нельзя, мы не можем принять пальто. Вы могли вернуть его только в течение двух недель с момента продажи. Но прошло больше. Извините.

– Правда? – Я вдруг растерялся.

– Да.

– Ну что же, простите за беспокойство. Дядя Яков, мы можем уезжать.

Дядя Яков мужчина крупных размеров. Проблемы с сердцем заставили его тело стать больше, хотя и природой ему дарован рост под метр девяносто. Весит он более ста килограммов. Лицо всегда красное, как будто бы в нем постоянно закипает ярость. Откатив меня подальше от кассы и поставив мою телегу на «тормоз», он подошел в упор к продавщице, отчего та прогнулась в страхе, и гневно зашептал ей в лицо, но я все равно все услышал:

– Послушайте, леди, у этого парня две недели назад случился инфаркт. У него отнялись ноги – и это навсегда. А неделю назад его мать умерла, когда ехала к нему в больницу с теплыми носками. Позавчера он ее похоронил, влез в кредит. Знаете, сколько стоит сейчас упокоить человека? Я скажу вам – самая скромная церемония обойдется в пятьдесят тысяч. Работать он не может, у него небольшая пенсия. Деньги за пальто ему жизненно необходимы. Попробуйте что-нибудь решить, я оставлю номер его телефона. Вы еще слишком молоды, чтобы понять это, но вы дочь. У вас есть мама. От нас двоих – здоровья ей и вам благополучия, чтобы вы не оказались в его положении. До свидания!


* * *

Я махал всеми подвижными частями своего тела, когда дядя Яков привез мне продукты. Я возражал, говорил, что не собираюсь быть нахлебником, что придумаю что-нибудь. В конце концов сяду на диету до пенсии. Но он просто разгрузил продукты в холодильник и, собираясь уходить, потрепал меня по голове. Я подъехал к холодильнику, открыл его и стал швырять в дядю яблоками, требуя, чтобы он все немедленно забрал. Дядя Яков велел мне съесть все, потому что послезавтра привезет еще. После этого он захлопнул за собой входную дверь, и я остался один на один с полным холодильником еды.

Я кинул последнее яблоко. Оно попало в дверь, после чего вернулось мне в лицо. Наверное, будет шишка. Я схватил яблоко и разгрыз его прямо в прихожей.

Неожиданно в квартире раздался телефонный звонок, выдернув меня из раздумий о том, что же мне теперь делать.

– Алло!

– Василий? Это Павел Витальевич. Я не вовремя? – поинтересовался он.

– Здравствуйте. Я слушаю вас.

– Мы выяснили, что случилось с вашим переводом.

– Расскажите скорее, – попросил я Павла Витальевича.

– Открывайте.

В этот момент раздался звонок в дверь. Я повесил трубку и подъехал к двери. Проделал все манипуляции, расчистил дорогу от яблок и потянул тростью дверь на себя.

– Вы просили позвонить, – улыбнулся Павел Витальевич, – вот я и позвонил. Но все же заехал, если вы не против.

– Проходите, – улыбнулся я в ответ. – Извините за яблоки.

– Варенье варили? – поинтересовался он.

– Нет, прогонял кое-кого. Угощайтесь, если не брезгуете. Пол чистый.

– С удовольствием.

Павел Витальевич нагнулся, выбрал самое вкусное, по его мнению, яблоко, собрал и положил на тумбочку другие. Выбранное яблоко он все же потер о джинсы, отполировал лацканом пиджака и с хрустом откусил.

– Вкусно! Чаю не предлагаете? – спросил Павел Витальевич.

– Отчего же, проходите, я сейчас.

Редактор разделся и прошел на кухню. Я залез в холодильник. Достал конфеты, которые купил дядя Яков, цикорий вместо кофе и молоко. Когда приехал в кухню, чайник уже вскипел, а редактор доедал яблоко. На столе лежали три больших конверта формата А4.

– У меня только цикорий. – Мне было неловко, но выбора не было.

– Устроит.

Павел Витальевич залез в портфель и достал бутылку коньяка.

– Мне нельзя…

Редактор выбросил огрызок в мусорное ведро под раковиной, достал кофейные чашки и за процессом разведения цикория, игнорируя мои попытки стать гостеприимным хозяином, начал рассказывать:

– Знаете, Василий, жизнь действительно полосатая. Кажется, что полоса темного цвета длится вечность, а светлая пролетает вмиг. Все хорошее мимолетно. Но если бы не было темного, как бы мы узнали, что существует белое? Банально вышло, не так это у меня в голове звучало. Мы каждый день видим смерть и стараемся сократить эти зрелища. – Тут он резко перевел тему разговора. – Василий, ваш текст перепечатывала девушка, имеющая диплом престижного лингвистического вуза, но я не взял ее на работу, потому что у нее был только диплом. Знаний не было. С вами все наоборот. Она даже не удосужилась прочитать ваш перевод до конца. Сергей Андреевич поручил ей тоже переводить текст, потому что не был уверен, что вы уложитесь в сроки. Когда вы сдали перевод, она заменила его на свой и выдала за ваш. После того как вышел номер, она пришла ко мне и показала результат в журнале, надеясь, что я вышвырну вас и повышу ее в должности. Выяснил все Сергей Андреевич. Он очень извиняется перед вами за произошедшее. Пейте цикорий, конфеты очень вкусные.

Павел Витальевич капнул в свою чашку коньяку, и уже было собирался продолжить разговор, как телефон зазвонил вновь. Я извинился и ответил:

– Алло.

– Добрый день, моя фамилия Шемантье. Я бы хотела услышать Василия Ковалева.

– Я слушаю.

– Василий, я управляющая магазином, в котором вы приобрели пальто. Наш продавец рассказала мне о вашей ситуации. Прошу принять наши искренние соболезнования по поводу скоропостижной смерти вашей мамы, а также извинения за доставленные неприятности в магазине. И еще хочу сообщить вам, что мы ждем вас в любое удобное время, чтобы вы могли вернуть пальто.

– Спасибо.

– Всего доброго, – сказала женщина.

Я положил трубку и посмотрел на Павла Витальевича, давая понять, что готов продолжить разговор.

– Хочу предложить вам работу, Василий. Ситуация с вашим переводом навела меня на мысль, что нам необходим эксперт, который бы проверял переводы наших авторов и давал бы заключения о проделанной работе. Если захотите, то сможете брать переводы сами. Что скажете? В этих конвертах статьи, которые необходимо отредактировать.

В этот момент я подумал, что жаль, мама меня не видит.

Я немного помолчал и отпил цикорий с коньяком вкуса светлой полосы.

– Все-таки оставлю его у себя, – многозначительно произнес я.

– Оставите? – переспросил Павел Витальевич. На его лице отразилось недоумение. – Что оставите, Василий?

– Мамино пальто.


Игорь

Россия, Иркутск

– Сын начальника госнаркоконтроля, похищенный два дня назад, до сих пор не найден. В полиции говорят, что на поиски Александра Лаврова направлены все силы, но результатов пока нет. Сегодня утром стало известно, что начальник госнаркоконтроля Дмитрий Лавров ушел в отставку. Ему и его семье выделена охрана.

Игорь выключил телевизор. Утренние новости его раздражали. Там всегда показывали то, что хотели видеть зрители. Но если этого хотят люди, то понятно, почему совершаются преступления. По телевизору показывали идеальную инструкцию для потенциальных преступников. Никакая передача о природе или культуре не может сравниться с рейтингом передачи о тяжких убийствах, жестоких изнасилованиях или изощренных мошенничествах. Люди любят чернуху, нуждаются в ней ежедневно, прикрывая свой неутолимый голод смерти любопытством или необходимостью знать, в каком мире живут. Это не добавляет людям привлекательности, в который раз подумал Игорь.

Вчера вечером он позвонил в Москву и доложил своему начальству о ходе расследования. Инструкций ему никто не давал, это понятно, но он очень хотел получить хотя бы рекомендации. Шеф не выразил уверенности, что похищение Александра Лаврова связано с деятельностью отца, поэтому посоветовал не отметать пока другие версии.

Игорь внимательно изучил документы по делу, прежде чем звонить в Москву, и обнаружил, что некоторые протоколы допросов из материалов изъяты.

– Я думаю, есть засекреченные сведения, – сказал он боссу. – Мне нужно разрешение на ознакомление с ними.

– Выясни, какой там режим секретности. Ты знаешь свои пределы, если будет нужно больше, позвонишь, – ответил босс.

Следующим утром Игорь первым делом заехал в прокуратуру, чтобы уточнить насчет режима секретности. Прокурорша, молодая энергичная женщина, провела процедуру ознакомления с порядком предоставления доступа к сведениям, содержащим государственную тайну, и запросила разрешение. Бумаги ожидались к вечеру. У Игоря не было на это времени.

– Доставьте меня к семье жертвы, – приказным тоном попросил он.

Прокурорша согласовала данную встречу с начальством, и уже через пять минут за Игорем приехали.

– У входа вас ждет автомобиль, водитель знает дорогу.

Игорь встал и вышел. Около здания прокуратуры его ждала черная «Волга» с государственными номерами, за рулем которой ожидал спокойного вида мужчина. Машина была заведена, выпуская клубы пара на морозный воздух. Игорь сел на заднее сиденье и скомандовал:

– Поехали.

Не задавая вопросов, водитель тронулся с места. Погода была солнечной, Игорь все никак не мог привыкнуть к тому, что в Сибири такая морозная, но солнечная зима. Он всегда считал, что Сибирь живет в ледяном холоде и мраке. Они проезжали по центральным улицам Иркутска, города-музея, сплошь состоящего из памятников старой архитектуры. По бокам узких центральных проспектов какой век подряд доживали старинные деревянные дома, вросшие в землю по самые окна. Некогда величественные усадьбы, а сейчас откровенные развалины соседствовали с недавно выстроенными торговыми центрами, создавая коллапс архитектурного вида. Это было странно и пугающе. Как будто город не желал упокоить своих мертвецов, оставляя их у всех на виду, безжалостно заставляя людей смотреть на гниющую историю. Никто не реставрировал старые дома, они просто рассыпались на глазах. Но что самое страшное: внутри по-прежнему жили люди.

Когда в очередной раз подобное сооружение сгорит или обвалится, похоронив под своими обломками маленьких детей или целые семьи, власти начнут бить себя кулаком в грудь и кричать, что никто не мог даже представить себе, что подобная трагедия может случиться.

В цивилизованных странах старые сооружения спасают в единичных экземплярах, реставрируя и перемещая из центра города в удаленные районы, организовывают там музеи. Таким образом все находится на своих местах: город свободен от зловонных и опасных мертвецов, а музеи полны экспонатами. Но, видимо, у старожилов Иркутска несколько другие задачи.

Игорь отвернулся от окна, раскрыл портфель и извлек материалы дела. Ему необходимо еще раз убедиться, что он ничего не упустил.

Итак, согласно показаниям сестры жертвы, Саша проснулся в тот день очень рано. Это не свойственно для него в последнее время, потому что он учился на пятом курсе и проходил преддипломную практику в одном коммерческом предприятии, которое не требовало приезжать к девяти утра. Практиканты собирались к часу или двум и занимались давно определенными делами. В тот день молодой человек быстро позавтракал, собрался и около одиннадцати утра попрощался с семьей и вышел из дома. Он не был взволнован, не говорил о неприятностях. Саша вообще был весьма позитивным человеком, мало когда грустил, чаще улыбался. В то утро он был в самом обычном своем расположении духа. Возле дома семьи Лавровых было четыре парковочных места. Машины отца уже не было, он в отличие от сына работал с раннего утра, и в восемь уже был на работе. Мать Саши была на больничном, а у сестры в этот день не было занятий. Женщины вышли на балкон второго этажа дома, чтобы помахать Саше. Они видели, как он подошел к своей машине, поднял голову и помахал им в ответ. А потом на территорию, открыв ворота, ворвалась «Газель» с тонированными стеклами, оттуда выбежали трое, схватили Сашу и погрузили в машину.

Никто не успел ничего даже сообразить, как след автомобиля уже остыл. Мама и сестра Саши Лаврова, сначала опешив, просто кричали в голос, а потом ринулись в дом, чтобы выбежать на улицу. Когда они обе выбежали, на расчищенном асфальте в клубах вонючих выхлопов валялась Сашина шапка.

Внятно описать автомобиль женщины не смогли; похитителей – тоже. Самые обычные фразы – черный автомобиль с тонированными стеклами. Сзади двустворчатая дверь, через которую в салон забросили Сашу и запрыгнули сами. Номеров у авто не было.

Похитители – трое мужчин, крепкие, высокие, в черных куртках, синих джинсах и шапках на головах, натянутых до подбородков. Других свидетелей похищения – охранника, соседку – допрашивали следователи, но ничего нового они не сообщили.

Первичный допрос не дал никаких результатов. В деле появилось еще больше вопросов. Игорь открыл протокол повторного допроса и стал внимательно читать. Здесь следователь выяснял детали личной жизни Саши Лаврова. Никаких новых сведений ни мать, ни сестра дать не смогли. Показаний отца, Дмитрия Анатольевича Лаврова, в материалах дела не было; но это понятно, наверняка его показания касались работы, а это в большей части – государственная тайна.

По словам матери, Саша был прекрасным молодым человеком, джентльменом. Он всегда знакомил семью со своими девушками, и на памяти Елены Сергеевны их было пять, последняя – Валентина. Друзей у него много, но близких – всего двое. Один парень, Владик, из простой семьи, работает официантом. Владик часто приходил в гости и всегда приносил какой-нибудь вкусный кофе, чем завоевал расположение Елены Сергеевны, но чем безумно раздражал Лизу. Девушка из состоятельной семьи, ей были присущи циничные нотки, но в целом, насколько мог судить Игорь, основываясь на словах следователей, Лиза неплохая, просто избалованна. Второй товарищ жертвы – Максим, сын ректора одного из иркутских университетов, мальчик богатый и заносчивый, по утверждению Елены Сергеевны, и невероятно обаятельный, по словам Лизы. Увы, третьего варианта не было: показаний Александра в деле, естественно, не было, а сам Максим Владимирович сейчас находился за границей на стажировке. Владика допрашивал следователь-первогодка, поэтому показания собраны скудные, из них практически ничего не усматривалось. Владик, видимо, парень сообразительный и секретов друга не выдал. Из его показаний выходило, что Саша практически постоянно находился в состоянии активного поиска новой пассии, поскольку со своей прежней собирался расстаться и в конце концов сделал это.

Елена Сергеевна на втором допросе подтвердила, что Максим не особо интересовался личной жизнью друга, и она часто слышала от Саши слова упрека о том, что ему не с кем, кроме Пальца (прозвище Владика Пальцева), поделиться своими проблемами. Но и Палец, человек занятой, не всегда мог уделить Саше столько времени, сколько ему было нужно.

То есть либо проблемы личной жизни, из которой вполне могло вырасти похищение, остались при Саше, либо о них знает Влад, но по какой-то причине молчит. Игорь сильно сомневался, что Лиза была доверенным лицом брата, что она знает о существовании девушки по имени Алина. А вот с Владом нужно побеседовать.

Игорь позвонил следователю и велел доставить Пальцева на повторный допрос.

После чего сложил материалы дела обратно в портфель и спросил у водителя, долго ли им еще ехать. Тот ответил, что не больше трех минут. Семья находилась в своей резиденции за городом. Возле большого двухэтажного кирпичного коттеджа, огороженного мощным кирпичным забором со стальными шпиками, водитель и остановился.

– Вас подождать? – осведомился водитель.

– Конечно.

Игорь вылез из машины и вошел на территорию коттеджа. К нему тут же подоспел охранник, а с ним – сотрудник в форме полицейского.

– Добрый день, – вежливо сказал полицейский, – вы Игорь Сергеевич?

– Да.

– Покажите, пожалуйста, ваше удостоверение.

Из внутреннего кармана пальто Игорь извлек документы, раскрыл их перед носом у полицейского.

– Все в порядке, Леша, проводи Игоря Сергеевича.

– Минуту, я бы хотел осмотреться, – сказал Игорь.

Дом семьи Лавровых располагался не на территории коттеджного поселка, а стоял в небольшом углублении на Байкальском тракте, шоссе, соединяющем Иркутск и побережье Байкала. Парковочные места находились внутри ограды дома, а не рядом – выезд из углубления сразу же на тракт. Сейчас на парковке всего четыре автомобиля – голубой «Мерседес» (наверное, принадлежит матери Саши Лаврова), розовый «Мини-купер», очевидно, что это машина Лизы. Черный джип «Лендкрузер» начальника госнаркоконтроля и белая «Тойота Премио».

Игорь помнил из схемы похищения, составленной следователем, что автомобиль Саши Лаврова – белая «Тойота Премио», стояла крайней, у самого выезда.

Он представил то утро. Вот Саша подходит к своей машине и оборачивается, чтобы помахать маме и сестре. Где-то вдалеке шумит оживленное шоссе. На часах одиннадцать утра. Вдруг неожиданно открываются автоматические ворота и к дому на большой скорости подъезжает машина, из которой выбегают трое. Никто не понимает, что происходит. Мать с дочерью на балконе охвачены тревогой, но еще не паникой. Саша даже не делает попыток убежать.

Мужчины в масках подбегают к Саше, хватают за ноги и руки и очень быстро грузят в «Газель». Двери захлопываются, автомобиль, выпустив облако сизого дыма, резко стартует с места.

– Я закончил здесь, – сказал Игорь, – ведите в дом.

Охранник понимающе кивнул и попросил следовать за ним.

– Мы входим не через парадный вход? – поинтересовался Игорь.

– Там все заблокировано. Вход теперь через дверь со двора.

Дмитрий Анатольевич Лавров, видимо, был очень хорошим работником, если смог построить на бюджетную зарплату такой коттедж. Или же, наоборот, плохим, и построил такой дом на деньги из бюджета и взятки. Так или иначе, здание было добротным. Игорь мало что понимал в профессии строителей, но в домах разбирался очень хорошо. Он до сих пор выплачивал ипотеку за дачный дом в Подмосковье, который построил в прошлом году. Он тоже хотел выложить кладку дома из красного кирпича подобного качества, но стройматериалы оказались безумно дорогими, и пришлось купить более дешевый кирпич. А вот на окнах сэкономили – обычные пластиковые, не деревянные, современные и безопасные, а токсичные и откровенно безобразные. Себе в дом Игорь купил более дорогие, но надежные и экологичные.

Дорожка была расчищена от снега, выложена хорошим булыжником. Приятно идти. Игорь поднялся вслед за охранником по ступеням и вошел в дом. Он сразу попал на кухню. Интерьер был традиционно американский – большой стол посреди, по левую стену под окном кухонный гарнитур, по правую стену – углубление в небольшой зал-столовую. Семья из трех человек сидела за столом, о чем-то тихо переговариваясь.

Не разуваясь и больше не осматриваясь, Игорь прошел в столовую, поймал неодобрительный взгляд хозяйки дома (наверное, потому что проигнорировал тапочки у входа и прошел в ботинках), уселся напротив троицы, раскрыл портфель, извлек рабочий блокнот, ручку, скинул пальто и сказал:

– Меня зовут Игорь Сергеевич Романов. Я буду задавать неприятные вопросы, возможно, потребуется беседа с каждым по отдельности.

Лавровы во главе с Дмитрием Анатольевичем любезно поздоровались. Они не привыкли к такому тону общения. Едва ли кого-то из женщин до этого случая допрашивал следователь или кто-то из правоохранительных органов. Несмотря на то что Дмитрий Лавров был начальником регионального госнаркоконтроля, женщины в этом доме были далеки от системы правосудия и понятия не имели, какую должность занимает Игорь, а разъяснять им он ничего не хотел.

Его правила были приняты главой семейства, поэтому женщины помалкивали.

– Вы сами ушли в отставку или вас попросили? – начал беседу Игорь.

– Сам ушел.

– Причина?

– Об этом поговорим отдельно. У членов моей семьи нет доступа к государственной тайне, а эти сведения ее содержат.

– Не продолжайте, – ответил Игорь и обратился к Лизе: – У вас есть что добавить к своим показаниям? – Игорь внимательно следил за реакцией девушки.

– Нет, – ответила Лиза и зачем-то посмотрела в сторону родителей.

– У меня несколько вопросов по поводу личной жизни вашего брата. Вы знаете, кто такая Марина?

Игорь достал фотографию и показал Лизе девушку на фото с безразличным видом, которую звали, конечно же, Алиной. Этот способ он позаимствовал у своего босса. Сделай намеренную ошибку, и, если человек знает правду, его будет грызть это чувство и рано или поздно, как бы ни хотел он скрыть правду, из него вылезет превосходство.

– Нет, я ее не знаю, – едва взглянув на фото ответила Лиза.

– Когда вы последний раз видели Валентину?

– Ну, в участке, когда нас допрашивали всех…

– А до этого?

– Недели две назад, когда они еще встречались с Сашей, она приезжала с ним сюда. Они тогда повздорили еще.

– Из-за чего? – спросил Игорь.

– Ну, она выпендривалась все время, то ей не то, это не так… Не знаю точно, в чем у них там дело было, мне как-то по фигу их отношения, у меня своих проблем хватает.

– Почему же вы не занимаетесь своими проблемами сейчас? – поинтересовался следователь.

– Что вы имеете в виду? – Девушка явно разозлилась. – У меня брата похитили!

– Ну так это его проблемы, не ваши, – подлил масла в огонь Игорь.

– Простите, – не сдержалась Елена Сергеевна, – почему вы так разговариваете с моей дочерью? Кто вам позволил?

– Лена, не вмешивайся, – велел Дмитрий Анатольевич, – это его работа.

– Пап! – возмутилась Лиза. – Что это вообще такое?!

– Лиза, вы лжете, это очевидно. Говорите правду, из-за чего поссорились ваш брат и Валентина?

– Да не знаю я! – Девушка перешла на крик.

– Кто-нибудь знает? – спросил Игорь и обвел семейство безразличным взглядом.

– Игорь Сергеевич, я не думаю, что Лиза в курсе происходящих в личной жизни Саши событий. А до недавнего времени у нас у каждого были больше свои дела и заботы, чтобы вмешиваться и контролировать личную жизнь Саши, – ответила Елена Сергеевна.

– Он не делился с нами своими проблемами с девушками, – ответил Дмитрий Анатольевич, – но из того, что я слышал в обрывках фраз, к моменту расставания и у Саши, и у Вали уже кто-то был на примете. Когда они здесь выясняли отношения, Валентина никак не могла смириться с тем, что Саша так быстро нашел себе новую девушку. Сашу же возмущало то, что она уже встречается с другим парнем. В общем, самая обычная ситуация у молодежи. Я не понимаю, почему вы эту версию вообще рассматриваете. Очевидно же, что дело в другом.

Для женщин семейства Лавровых это было новостью, и Игорю стало немного не по себе. Зря он наехал на Лизу, она не обладала такой информацией. Лиза и Елена Сергеевна многозначительно переглянулись, округлив глаза.

– Я попрошу вас оставить нас наедине с Дмитрием Анатольевичем, – обратился Игорь к женщинам.

– Девочки, пожалуйста, оставьте нас, – попросил отец семейства.

Мать и дочь поднялись и вышли. Игорь остался наедине с полковником Лавровым.

– Вернемся к вашей отставке, причины? – спросил Игорь.

– Вероятнее всего, моего сына похитили, чтобы оказать давление на меня, – сказал Дмитрий Анатольевич. Лицо у него было напряженное, но руки спокойные. Он был уверен в своих словах, скрывать ему было нечего. Но что он чувствовал по отношению к своему поступку, оставалось непонятным, и Игорь должен обязательно это узнать. Тем временем бывший начальник продолжил: – Мы разрабатывали операцию по устранению перевалочной базы в Ангарске, это город недалеко от Иркутска. По оперативной информации, там происходит приемка и расфасовка сыпучего сильнодействующего наркотика, которым снабжают всю область. Это одна из крупных точек. Есть еще две, одна в Братске, вторая в Усть-Куте, это все у нас в регионе. Когда Сашу забрали, я сложил с себя полномочия, чтобы не иметь возможности повлиять на операцию.

– Вы пожертвовали своим сыном? – безжалостно спросил Игорь.

– Я сделал его похищение бесполезным. Я никак не могу повлиять на операцию. Он больше им не нужен, – ответил Дмитрий Анатольевич спокойно, но руки сжались. Значит, чувствует вину.

– И вы думаете, что они его отпустят? Нет, Дмитрий Анатольевич, они его убьют.

– Нет, вы не понимаете…

– Это вы не понимаете, – оборвал его Игорь. Его бесило, что этот человек, проработав в органах столько лет, говорит глупость. – Похищение по таким мотивам предполагает справедливый обмен. Теперь у вас нет козырей, чтобы выманить похитителей на переговоры, понимаете? Это объясняет, почему до сих пор нет требований.

– Я думаю, они его отпустят! – ответил полковник.

– Как они это сделают? Извинятся и отпустят вашего сына, а вместо этого захватят в заложники семью нового начальника? И будут так делать до бесконечности, пока наконец-то не удастся под всю эту возню реорганизовать базу? Я думал, что вас попросили сложить полномочия, но я и представить себе не мог, что вы сделали это сами!

Дмитрий Анатольевич держался достойно. Он считал, что принял верное решение. Игорю не было его жаль. Это еще раз подкрепило его уверенность в том, что любить людей не за что. Если отец так легко может предать сына, ради спасения операции. Но Лавров, видимо, считал иначе.

– У нас очень мало шансов, Дмитрий Анатольевич, – сказал Игорь. – И мне жаль. Перевалочная база, снабжающая наркотиками регион, приоритетнее жизни вашего сына.

– Убирайтесь, – вскочил со стула Лавров и указал на дверь.

– Обязательно, когда закончу. На какой стадии операция была, когда вы подали в отставку?

– Уже были выписаны ордера на аресты, выемку, прослушку. Шел сбор доказательств. В банду внедрили людей, – выдохнув, сел на стул полковник.

– У вас есть доступ к списку внедренцев?

– Уже нет, – ответил мужчина.

– У вас есть хоть какая-то информация, которая сможет нам помочь? Планы, списки, имена людей, которые могут что-то рассказать?

– Есть.

– Отправьте мне все, что сможете раздобыть.

– Хорошо.

– Займитесь этим сразу же, как только за мной закроется дверь. Когда я приеду в город, все необходимое у меня должно быть на почте.

– Что вы будете делать?

– Я попытаюсь связаться с возможными внедренными лицами в банду, чтобы постараться спасти вашего сына.

– Но это может подорвать всю операцию!

– Это вас сейчас должно волновать меньше всего. Вы должны только дать информацию, ничего не говорите бывшему начальству, я сам займусь этим.

С этими словами Игорь встал, накинул пальто, сложил свои вещи в портфель и вышел.


* * *

За окном падал мокрый снег. Игорю было хорошо и тепло в машине, а главное – спокойно. Он мог подумать над делом в тишине, не отвлекаемый бесчисленными просьбами и разговорами.

Если отбросить версию с похищением из мести бывшему руководителю госнаркоконтроля, то вариантов не остается никаких. Следователи изучили круг общения Саши и установили лиц, с которыми парень общался чаще всего. Из их показаний не выходило ровным счетом ничего.

Отработали и версию о долгах. Лавров-старший почему-то не сказал, что Саша попросил у него денег на открытие собственного бизнеса. Видимо, потому что отказал сыну и решил, что тот послушал совета отца и забросил эту глупую затею. Но отец Саши даже не мог предположить, что его сын пойдет и займет денег у бандита. Маруф, услышав в «Новостях» о похищении Саши, испугался, что его заподозрят, и быстро прибежал в полицию сам. Он сказал, что Лавров-младший действительно занял у него деньги, но все вернул. Утром в день похищения к нему приехал курьер, передал ему ровно пятьдесят тысяч долларов в конверте, на котором было написано «От Саши Лаврова». Конверт Маруф не сохранил, человека в лицо не запомнил. Камеры видеонаблюдения у подъезда дома, где проживает Маруф, не установлено. Купюры, на которых могли быть следы отпечатков пальцев, давно розданы.

Даже если бы Маруф сам не пришел бы в полицию, ситуация с долгом рано или поздно всплыла бы. Да и не похищают сейчас людей ради таких денег, максимум – пугают и бьют. Если бы похищение было спланировано и исполнено Маруфом, он бы не прибежал в полицию с испуганными глазами. Едва ли дело в долге Саши.

Здесь замешаны более серьезные люди.

Автомобиль затормозил возле входа в Главное региональное следственное управление, где Игорь разместил штаб. Следователи были далеко не рады покидать свои рабочие кабинеты в здании следственного комитета, но Игорь наотрез отказался работать в старом прокуренном помещении, и им пришлось подчиниться и переехать вместе с ним. К тому же он надеялся, что ему могут пригодиться силовики следственного управления, а также их ресурсы.

Игорь вышел из машины, даже не поблагодарив водителя. Человек выполняет свою работу, за которую ему платят. За что его благодарить?

У входа в управление стояли трое полицейских. Одного из них Игорь знал – невысокого пузатого мужичка лет сорока пяти. Он работал в дежурной части, был приветливым и вежливым. Игорь поздоровался с ним за руку, проигнорировав протянутые руки остальных. Ему в принципе не нравилась процедура рукопожатия, а уж тем более с людьми, которых он не знает.

Возле дежурного поста на проходной маялся бомж. Заискивающе, словно что-то выпрашивая, он сгорбился, чтобы упереть лицо в окошко. Игоря всегда возмущали окошки, расположенные на уровне пояса визитера. Понятное дело, что дежурному это удобно, он ведь сидит, а вот остальным…

– Господин полицейский, – лебезил бомж, – ну очень нужно поговорить с господином Лавровым, поймите.

– Или ты сам отсюда сейчас уйдешь, или я тебе помогу! – рявкнул дежурный.

Игорь остановился.

– Я Лавров, что вы хотели? – сказал он.

Бомж резко обернулся. Он был одет в старое пальто, видавшее лучшие годы на чужих плечах. Под пальто у него была спортивная куртка, когда-то она была ярко-красной, а теперь покрытая бурыми пятнами, местами засаленная и залитая чем-то темным. Спортивные брюки в цвет куртки, явно неподходящая одежда в морозном январе, обвисали на тощих ногах, обутых в тяжелые пыльные раскуроченные ботинки. В опухших от мороза и алкоголя руках он сжимал чистый бумажный конверт синего цвета. Конверт никак не подходил его образу, и поэтому Игорь протянул руку, чтобы выхватить конверт у бомжа, но тот вдруг юрко спрятал его в недра своей куртки.

Игорь посмотрел ему прямо в глаза своим самым строгим и тяжелым взглядом, от которого подозреваемые сразу начинали просить воды и адвоката. Но в глазах этого человека читалось превосходство. В них не было страха, сейчас он был выше всех, кого считал небожителями.

– Сначала покажите документы, – попросил бомж.

Игорь поставил портфель на пол, извлек удостоверение из нагрудного кармана, раскрыл его перед лицом бомжа. Шевеля губами совершенно беззвучно, тот внимательно изучил раскрытое удостоверение.

– Но вы не господин Лавров, – сказал мужчина и посмотрел на Игоря строго, как на провинившегося первоклассника.

– Именно, – ответил Игорь. – А теперь давайте конверт.

– Не могу, мне поручено вручить исключительно в руки Лаврову!

– Кем поручено? – поинтересовался Игорь.

– Я не вправе раскрывать личность моего работодателя, – хмыкнув, заявил бомж.

Игорь за весь день устал от разговоров и объяснений, поэтому он просто схватил бомжа за руку, завел сначала одну, потом другую за спину, впечатал его лицом в стену и сказал дежурному:

– Давай наручники!

Дежурный с перепуганным лицом выскочил из каморки с наручниками наперевес, быстро щелкнул им по запястьям бомжа, взял его под локоть и спросил:

– Оформлять?

Игорь не ответил. Он запустил руку бомжу за пазуху, где было жарко и липко. Он нащупал карман, а в нем что-то, что ему совершенно не понравилось. Это были какие-то проводки. Осторожно потрогав их, Игорь спросил:

– Что это?

– Это мое сердце, – ответил бомж. – А теперь не двигайся.

Произнеся это, мужчина вдруг резко подался вперед, и рука Игоря уперлась ладонью во что-то твердое. Раздался щелчок – ладонью Игорь нажал на кнопку на коробочке, которая оказалась зажатой между грудью бомжа и рукой Игоря.

Он попытался отвести руку, но кнопка пошла вместе с ним.

– Эта пружина взорвет нас, – сказал бомж. – Не убирай руку.

– Эвакуировать всех, быстро, – закричал Игорь дежурному.

Застывший от неожиданного поворота событий дежурный активизировался и испарился. По зданию раздалась сирена, после чего тут же послышался грохот хлопающих дверей и топот сотен ног. Сотрудники выбегали через запасной вход, в проходную никто не входил.

Игорь по-прежнему стоял, держа руку на кнопке у сердца бомжа.

– Ну и что дальше? – спросил Игорь. – Что будем делать?

– Сюда должен приехать Лавров, как можно скорее. Иначе мы взлетим на воздух. Вокруг моего тела обвязан тротил, можете сами проверить.

Свободной рукой Игорь ощупал живот и спину бомжа. Под пальто прощупывались небольшие тубусы, из которых торчали проводки. Игорь задрал пальто бомжа, расстегнул куртку и поднял грязную футболку. На скотч были намотаны красные тубусы тротила, соединенные между собой разноцветными проводками. Они были аккуратно заправлены за резинку спортивных штанов. Игорь насчитал десять тубусов, прикрепленных к голому торсу бомжа.

– Как тебя зовут? – спросил Игорь.

– Валера.

– Валера, зачем ты пришел в следственное управление, обвязанный тротилом?

– У меня есть дочка, – ответил мужчинка. – Она живет в детском приюте, ее туда поместили, когда нас с ее матерью лишили родительских прав. Я живу в подвале возле Цирка, но холодными ночами я прихожу в приют для бездомных. Это возле усадьбы Кузнеца, – объяснил он. – Ночью туда ворвались люди с оружием и повязали нас всех. Человек десять нас было. Сотрудники приюта не ночуют в здании, кроме нас там никого не было, а больше мы никому и не нужны. Нас всех схватили и увезли на «Газели» за город. Там нас вывели из машины и повели в лес, где была вырыта яма. Всех из приюта поставили на краю этой могилы. Когда мы выстроились, кое-кто из наших начал задавать вопросы. Прозвучал выстрел, и человек упал в яму. Я был уверен, что скоро тоже стану покойником, но они вдруг спросили, у кого из нас есть родственники. Кто-то подходил сзади, упирал дуло пистолета в затылок и спрашивал. Три ответа, три выстрела, три падения. Глухие такие, знаете, как мешки с землей. Я ответил, что у меня есть дочь. Меня и еще троих посадили в автобус, что с остальными, кого при мне не расстреляли, я не знаю.

Валера замолчал. Игорь пошевелил пальцами затекшей руки. К ним вернулся дежурный.

– Все эвакуированы, приехали саперы. Мы заводим их?

– Нет, не надо! Они ничего не смогут сделать! – закричал Валера. – Приведите сюда Лаврова!

– Игорь Сергеевич, что делать?

– Вызовите Лаврова, кто-нибудь из саперов пусть зайдет.

– Я сказал нет! – занервничал бомж.

– Подожди, ты хочешь, чтобы мы взорвались втроем? Ты, я и Лавров? Это твоя цель? – поинтересовался Игорь.

– Нет! Я должен передать ему письмо!

– Ну хорошо, передашь. А дальше что? Мы будем вечно жить с моей рукой у тебя на груди?

Валера замолчал.

– Сними наручники с Валеры и выполняй мой приказ, – велел Игорь дежурному. – Продолжай, Валера. Что было дальше?

– Мы поехали к приюту, где живет моя дочь. Они оставили там человека, который убьет ее, если я не передам этот конверт Лаврову.

– Ты мог просто сказать нам, где твоя дочь, и мы бы ее защитили!

– Я так и хотел, но ведь ты полез в карман! Я понял, что тебе ничего объяснить невозможно, что ты упертый, как баран, и теперь мы в этой ситуации! А они наблюдают за входом! Если бы все было тихо, они бы заподозрили и убили мою дочь! Мне все предельно ясно сказали! Лавров должен прибыть сюда!

Игорю захотелось отпустить кнопку и быстро скрыться за металлической дверью. Но судя по количеству тротила, которым был обвешан Валера, дверь его не спасет.

– Ты не знаешь, детонатор на радиоуправлении или нет?

– Я не знаю, – ответил Валера.

В здание вошел сапер в специальном скафандре.

– Постарайтесь не двигаться, – сказал он. – Детонатор со временем?

– Нет, – ответил Валера. – Он придет в действие, если мы отпустим кнопку.

– Понятно. Кнопка зажата между рукой и грудью? – поинтересовался сапер.

– Да, – ответил Игорь. – Посмотрите на тротиловые шашки, может быть, это муляж?

– Сомневаюсь: разве вы не чувствуете запах? – поинтересовался сапер.

Игорь не чувствовал запаха тротила. Вонь, исходящая от бомжа, перебивала все другие запахи. Он потянул носом, пытаясь уловить нотки пороха, но безрезультатно. Только запахи пота, немытых волос и грязного тела.

Сапер приподнял на бомже пальто и маленькой стальной палочкой легонько коснулся тротиловых шашек. Палочка издала тихий писк и залилась красным цветом.

– Устройство активировано, – сказал сапер, – и да, это тротил. Я скажу больше: здесь обратная цепь, и разминировать ее очень сложно, но возможно. Главное понять, где точка отсчета, где источник питания…

Руками в защитных перчатках он аккуратно ощупал туловище бомжа, нащупал коробочку, к которой была прижата рука Игоря, потрогал ее и спросил:

– Какова возвратная сила пружины?

– Как я должен вам это объяснить? – возмутился Игорь. – Я не умею руками измерять ньютоны!

– Плавно идет или туго? – спросил сапер.

– Плавно, сразу же за рукой.

– Я сейчас вернусь, – сказал сапер и быстро вышел из здания.

Игорю стало страшно. Он знал, что в случаях, когда сапер убеждается в отсутствии возможности разминировать устройство, он говорит «Скоро вернусь» и уходит, чтобы больше не вернуться никогда. Неужели это все? Он даже не успел подумать о своей дочери, о своем неудавшемся браке, о своем безобразном отношении к людям. Но вот вернулся сапер в сопровождении своего коллеги.

– Я так понимаю, никто не против, чтобы мы разминировали устройство? – спросил один из саперов.

– Пока в здание не войдет Лавров, никто ничего не делает, – сказал Валера грозно.

– Валера, Лавров уже едет. Он в любом случае зайдет сюда. Но если устройство на радиоуправлении? Как только он сюда попадет, мы взлетим на воздух. Ты понимаешь? – спросил Игорь.

– Я боюсь за свою дочь. – В глазах мужчины читалась тревога. Игорю было знакомо это чувство, ведь у него самого есть дочь.

– В каком она приюте? – спросил Игорь.

Валера назвал номер и адрес приюта, Игорь велел дежурному организовать защиту девочки. Саперы приступили к разминированию бомбы.

– Валера, Лавров получит конверт и передаст его мне. Сам он ничего читать не будет. Поэтому ты можешь отдать его мне.

– Я не советовал бы вам его смотреть, – ответил Валера. – Я не могу сказать точно, что там, но ничего хорошего. Они сказали, что, если я хочу жить, я должен быть в другом помещении, когда конверт откроют.

Саперы, тихо переговариваясь между собой на каком-то странном языке аббревиатур, ощупывали проводки на тубусах тротила, подключали к ним какие-то устройства. Пищали приборы, мигали разноцветными огоньками.

– Все серьезно? – спросил Игорь.

– Насколько это возможно, – ответил один из саперов. – Но вы не волнуйтесь, ничего сверхсложного, мы справимся. Главное, постарайтесь не двигаться.

– Хорошо. Но моя рука уже начинает дрожать.

– Придется потерпеть.

Игорь это и сам знал. Что может находиться в конверте? Он вспомнил, как выглядит конверт. Обычный бумажный конверт синего цвета, без надписей. Значит, внутри может оказаться биологически активный порошок, но явно не жидкость и не газ. Что? Сибирская язва?

Лавров приехал через сорок минут. Саперы продолжали возиться с тубусами, приборы все пищали. Бывший начальник госнаркоконтроля вошел в дежурную часть в сопровождении двоих полицейских.

– Лавров пришел, – сказал Игорь бомжу.

– Документы… покажите документы.

Лавров показал паспорт. Валера все так же беззвучно прочел данные паспорта и сказал:

– Мне несколько неудобно сейчас передать вам конверт, поэтому скажу на словах. Но это не та информация, которая находится в конверте. Те люди сказали, что убьют вашего сына ровно через трое суток. Больше мне ничего не известно.

– Ты сможешь описать тех людей? – оживился Игорь.

– Смогу.

– Ребята, как у нас дела? – спросил следователь у саперов.

– Ничего не получается. Нам нужно еще оборудование. Все лишние уйдите.

В голосе сапера Игорь уловил беспокойство, но не стал заводить себя. А Валера, облокотившись о стену, вдруг часто-часто задышал.

– Только не это… аура…

– Что? Какая аура? – Игорь забеспокоился.

– Скажите, им чтобы поторопились. У меня сейчас начнется припадок. Эпилепсия.

– Нам нужен врач! – закричал Игорь. – Срочно позовите врача!

Лавров поспешил позвать на помощь.

Валера глубоко и часто дышал. Он закрыл глаза, его лоб покрылся испариной. Игорь почувствовал, как тело бомжа слабеет. Он начал оседать. Игорь следовал за Валерой, сначала на колени, потом тот лег на спину, закинув голову назад из-за топырящихся тубусов с тротилом на спине.

– Как купировать припадок? – спросил Игорь.

– Никак, – ответил Валера. – Разгон долгий, минуты три-четыре. Но припадок неизбежен. Ты не успеешь убежать.

– А если придет врач? Как-нибудь можно купировать припадок? Валера? Ты слышишь меня?

– Да… никак. Никак нельзя. Если бы было можно, неужели бы люди во всем мире мучились бы? Купировали бы…

Его глаза затуманились, тело лихорадило. Пот на лбу превратился в ровную влажную пленку. В дежурку влетели двое медицинских работников. Один совсем молоденький рыжеволосый паренек с оранжевым чемоданчиком в руках и в синей робе с надписью «Скорая помощь» и серьезного вида женщина примерно возраста Игоря. Она внимательно осмотрела Валеру, проверила зрачки и вопросительно глянула на Игоря.

– У него начинается эпилептический припадок, – сказал Игорь. – Но нельзя, чтобы он дергался. Вы можете купировать это?

– Конечно.

– Но он сказал, что это невозможно.

– Это давно можно купировать, – ответила она и обратилась к своему коллеге: – Леша, три кубика фенобарбитала, я сама поставлю. И два кубика брома в отдельный шприц.

Леша кивнул и стал торопливо натягивать перчатки и брякать ампулами в чемоданчике. Женщина между тем задрала штанину на Валере и громко сказала:

– Мужчина, я поставлю вам укол фенобарбитала, это поможет купировать ваш припадок.

Валера не отвечал. Его глаза закатились, дышал он прерывисто.

– Доктор, ситуация опасная. Сейчас начнутся судороги? – спросил Игорь.

– Необязательно. Припадок может быть и без судорог. Леша, препараты готовы?

– Да, Марина.

– Давай, – скомандовала она.

Марина схватила шприцы в одну руку, другой смочила на ноге ваткой со спиртом небольшую область. После этого сняла колпачки со шприцев и поочередно и точными ударами поставила два укола. Игорь перевел взгляд на лицо Валеры, надеясь увидеть улучшение тут же. Ничего не менялось.

Саперы тем временем подключали какие-то устройства к тубусам.

– Доктор, вы сделали все, что могли? – поинтересовался Игорь.

– Практически.

– Вам нужно уйти, – сказал Игорь.

– Я не могу. А вдруг у него начнутся судороги? Я должна оказать помощь.

– Что нужно делать? – спросил Игорь.

– Держать голову набок, следить за дыханием, траекторией судорог.

– Я справлюсь.

– Нет, я останусь, – запротестовала Марина.

– Вы понимаете, что ваш пациент заминирован? Если начнутся судороги, все здесь взлетит на воздух. Поэтому уходите, вы сделали все, что могли, – сказал Игорь.

– А вы? – обеспокоенно посмотрела на Игоря женщина.

– А я держу руку на детонаторе, – нервно улыбнулся Игорь.

Марина встала, посмотрела на Игоря, у которого на лбу выступил пот. Он не отказался бы снять пальто и принять более удобную позу, чем в полусогнутом положении готовый побежать в любую секунду.

Кивнув своим мыслям, она обошла лежащего Валеру, подтянула чемоданчик поближе к его голове и сказала своему коллеге:

– Леша, иди отсюда.

Парень особо не сопротивлялся и смылся, словно его и не было. Только морозный заснеженный ветерок ворвался в жаркую дежурку. Марина тем временем села возле головы Валеры, подложила под голову свою куртку, после чего смочила марлевую тряпочку жутко пахучим веществом – наверняка нашатырный спирт – и приблизила к носу пациента.

– Марина, уходите! – велел Игорь.

– Не командуйте, – ответила она. – Мужчина, вы слышите меня?

– Слышу… – тихо ответил Валера совершенно другим голосом, словно язык его не слушался.

– Есть признаки ауры?

– Да, она повсюду… Зеленые круги, они повсюду…

– Концентрируйтесь на моем голосе. Вы чувствуете запах хлороформа?

– Нет…

Она практически прижала марлю к его носу.

– А так?

– Да.

– Постарайтесь прогнать ауру. Слушайте мой голос. Чувствуйте запах, концентрируйтесь на нем. Все хорошо, у вас не будет припадка. Вы слышите меня? Говорите со мной.

– Меня тошнит, – сказал Валера.

– Это вам кажется. Все в порядке. Чувствуете запах? Мужчина?

– Его зовут Валера, – сказал Игорь.

– Валерий! – громко сказала Марина. – Ответьте мне!

– Да.

– Говорите со мной. Зеленые круги все еще здесь?

– Да. Мне плохо.

– Валерий, потерпите немного, скоро все пройдет. Вы чувствуете запах? – продолжала спрашивать женщина.

– Он же сказал, что чувствует, что вы спрашиваете его раз за разом? – взбесился Игорь.

– Если он перестанет чувствовать запах, значит, начался припадок. То есть сознание изменилось. Поэтому я спрашиваю его постоянно. Вы можете массировать его мизинец? Сильно, но не травмировать. Его нужно постоянно держать на связи с реальностью.

Игорь схватил мизинец Валеры. Он был грязным и горячим. Он стал массировать его.

– Не массажировать, а массировать. Сильнее нажимайте, это должно быть неприятно.

Игорь усилил движения, Валера стал легонько вытягивать руку из тисков.

– Он вытягивает руку, – сказал Игорь.

– Это хорошо! Валера, слышите меня?

– Да.

– Вам лучше? – спросила Марина.

– Немного…

– Вам нужно пройти курс лечения. Вы не наблюдаетесь у врача?

– Я бомж.

– Какая разница? Ваши припадки можно купировать совсем, главное – вовремя принимать лекарства. Это очень опасно. Чувствуете запах?

– Да. Можете убрать его немного подальше, меня уже тошнит от этого.

Марина немного отвела в сторону марлю.

– Можете отпускать кнопку, – сказал один из саперов и снял цилиндр с головы. – Мы обезвредили механизм.

– Вы уверены? – подозрительно спросил Игорь.

– На сто процентов. Устройство деактивировано, смотрите сами.

Все той же палочкой, что и в прошлый раз, он прикоснулся к каждому тубусу с тротилом, и она не среагировала ни разу.

– Хорошо, Марина, уходите отсюда.

– Я не могу. Человек в опасности, – ответила она.

– Вам жить надоело? Игорь посмотрел на женщину со всей серьезностью. Он не привык, что его кто-то может ослушаться. Если в первый раз он оставил это, то теперь был настроен довести дело до конца.

Марина смело выдерживала взгляд. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Игорь вдруг поймал себя на мысли, что не злится на эту женщину. Ему было интересно, кто победит в этой битве.

– Вам же сказали, что бомбу обезвредили, – ответила она ледяным тоном.

– Может быть, они ошиблись.

– Не только вы не ошибаетесь, – почти язвительно сказала Марина. – Ребята профессионалы, я им верю.

– Так и напишут на вашем памятнике, – в том же тоне парировал Игорь.

– Обязательно проследите за этим, – улыбнулсь женщина.

Саперы, освободившись от тяжелых спецодежд, недовольно смотрели на Игоря, но ему было плевать. Как эта женщина смеет перечить ему? Что в ней такого, что она позволяет себе так с ним разговаривать? Он, и только он мог решать, что и кому делать в пределах своей юрисдикции.

Но Марина считала по-другому. Она смотрела в упор на Игоря, практически не моргая, держа в ладонях изможденное лицо бомжа Валеры. Пахучая марля лежала у нее на руке, недалеко от его носа.

Игорь чувствовал запах нашатырного спирта, видел Марину, которая была тверже камня, и вдруг понял, что ему все равно. Хочет упираться – пусть. Она вольна делать, что хочет. Пусть хоть на воздух взлетит, упертая дура.

Он убрал руку и отпустил мизинец Валеры.

Бомж издал громкий вздох, полный ужаса. Игорь отпрянул.

Ничего не произошло. Секунды длились вечность. Никто не двигался и не дышал.

Через мгновение раздался оглушительный взрыв, а затем крик, полный боли и ужаса.


Саша

В голове тихо играет мелодия. Все, что сейчас мне нужно, – музыка.

Упорная луна находит меня повсюду, куда бы я ни пристроился своим ноющим от побоев телом, она находит меня, заливая глаза желтоватым светом, заставляя пульсирующую боль в голове взрываться с новой силой.

Я чувствую, что это мои последние минуты перед ужасом.

За окном давно ночь. Наступает время моего кормления. Я пытаюсь не заснуть, чтобы не оказаться перед врагом беззащитным.

Тело болит, ссадины на спине и животе кровоточат, оставляя на футболке липкие пятна. Периодически я отрываю ткань от ран, испытывая при этом жгучую боль. Она возвращает меня в реальность, не позволяя окунуться в беспробудный сон.

Спать мне приходится на холодном бетонном полу. Это, конечно, не моя шикарная домашняя двуспальная кровать с мягким матрасом. Я переворачиваюсь со спины на бок, поджимаю к груди колени, но быстро выпрямляюсь обратно с тихим воем. Боль сковывает мое тело.

Я слышу, как по коридору раздаются шаги. Пытаюсь сесть, но тут же теряю сознание. Резкая боль в ребрах отдается эхом в голове. Я широко распахиваю глаза и встаю сначала на четвереньки, а потом – на ноги. Прижимаюсь сухими кровяными корками на спине к стене и не свожу взгляда с маленького окошка для глаз на двери.

Моя новая камера ничем не отличается от той, в которой я провел первые трое суток. В окошке я никого не вижу, но знаю, что там, за дверью, стоит человек, который смотрит прямо на меня.

Через секунду дверь открывается. В камеру входит человек. Лунный свет отражается на его кожаных берцах, мягко ощупывает заправленные в сапоги брюки цвета хаки, пропитывает толстый серый свитер грубой вязки. Лишь голова остается вне света. На ней у мужчины надета вязаная шапка до носа с прорезями для глаз. Его исламскую улыбку, чуть желтоватые зубы и синюю щетину на подбородке и скулах я запомню на всю жизнь.

– Ужин, – говорит надзиратель.

– Я не хочу есть, – морщусь я.

– Подойди ко мне и жри, – приказывает он.

Я отлипаю от стены. Помню, что, если не повиноваться, будет только хуже. Он снова станет меня бить, не реагируя ни на какие мои крики: прямо этими берцами по лицу, телу, голове, без сожаления и сострадания.

Делаю шаг к нему навстречу. В нос ударяет запах немытых волос и пота. Меня мутит, я заглядываю в кастрюлю, которую он принес, и еле сдерживаю рвотный рефлекс. Там плавают какие-то порубленные куски, запах еды я не чувствую, только смрад охранника и затхлый запах человеческих испражнений, оставленных в камере. Я опускаю руку в кастрюлю, нащупываю кусок чего-то большого, средней твердости, похожего на вареный овощ. По рукам течет жидкость, овощ распадается в пальцах, но я доношу его до рта и откусываю. Это свекла, безвкусная, словно вата. Я проглатываю ее и кусаю снова.

– Давай, жри, – с ухмылкой на лице говорит мужчина.

Меня тошнит, знобит, больше нет сил все это терпеть. Я на грани. Ненавижу… Ненавижу этого садиста. Сколько еще издевательств мне надо пережить, прежде чем все это закончится? Стоит, тварь, ухмыляется… Чувствует свое превосходство.

Надзиратель делает резкий выпад, чтобы напугать меня, я инстинктивно вздрагиваю. Кастрюля наклоняется и из нее выливается ледяной бульон, прямо мне на ноги. Охранник ржет и опрокидывает остатки мне на голову. Меня трясет от отвращения и злости. Во мне вдруг просыпается невероятная сила. Я вырываю из его сальных пальцев кастрюлю и со всего маху ударяю ею по его извращенной голове. Кастрюля отлетает в сторону, а надзиратель остается стоять как ни в чем не бывало.

Я опираюсь о стену, выплевываю недожеванную свеклу, которая скатывается по футболке как сгнившая плоть.

Он трясет головой, приходит в себя, а потом достает из кармана пистолет. «Вот он, конец», – проносится у меня в голове. Я закрываю глаза. Не хочу видеть, как он нажмет на курок и довольно улыбнется. Ну же! Стреляй, сука! Раздается выстрел.

Я замер. Жду. Боль все не приходит. Тогда я напрягаю слух, по-прежнему боясь открыть глаза. Раздается глухой стук, словно кто-то кинул на пол мешок с картошкой.

Я осторожно открываю сначала один, а затем и другой глаза.

Садист лежит на полу, вокруг его головы растекается черная жижа. На входе в камеру стоит охранник, который водил меня помыться.

– Гнида, – говорит он.

Мужчина прячет пистолет в карман штанов, нагибается, хватает за берцы убитого и тянет на себя. Тело Садиста, размазывая жижу по каменному полу, медленно уезжает сквозь проем двери, а потом, повернувшись, исчезает.


* * *

Новый охранник по имени Магди говорит по-русски и просто бесценная находка для шпиона. Ему не больше двадцати пяти лет, но выглядит он намного старше. Высокий, черноволосый, с зализанными назад курчавыми волосами, худой, но сильный. Он сам рассказал, что родился в Хургаде, долине туристических курортов, но горбатиться на богатых иностранцев не хотел, и в двадцать лет уехал в Эмираты, где познакомился с большими и серьезными людьми, занимающимися торговлей наркотическими средствами по всему миру. Эти люди для него боги, как и его босс – Наркобарон. Несколько раз я закинул удочку с целью узнать, до каких глубин я смогу добраться доброжелательной беседой. Оказалось, что практически до любых.

Я выяснил наконец, почему я здесь. Все дело в отце, вернее, в его работе. Оказывается, отдел, который он возглавляет, собрался накрыть бизнес Наркобарона. Поэтому босс Магди и его помощники ищут пути отхода: позволить порушить многомиллионный бизнес они не дадут.

Один из способов – захват заложника. Сына начальника госнаркоконтроля.

После того как Магди убил предыдущего надзирателя, жить стало легче. Магди кормил меня, выводил в душ, даже прибрался в камере и кинул на бетонный пол матрац. Но в его поведении две вещи меня настораживали.

Во-первых, Магди не скрывал своего лица. Во-вторых, рассказывал мне обо всем, что я спрашивал, и даже не переживал, что выболтал лишнего. Не явный ли это признак того, что в конце концов меня убьют?

Хотя если бы хотели, то давно убили бы. Но и тут есть нюанс. Им может потребоваться, чтобы я подтвердил, что жив, здоров по телефону. Пока все требования не будут удовлетворены, я точно не умру. А дальше по ситуации.

Меня волнует вот еще какой момент. Магди сказал, что сейчас они в довольно затруднительном положении, что ситуация выходит из-под контроля, и вероятнее всего, нужно будет принимать иные меры. Как это скажется на мне, я пока не понял. И это пугало еще больше. Из фильмов о заложниках я помнил, что стимулировали к выполнению требований захватчики частями тела заложника. Эта мысль не дает мне покоя. Возможно, что в скором времени Магди вернется, чтобы отрезать у меня палец, ухо или целую кисть.


* * *

Кровоточащие раны на теле затянулись и больше не оставляют следов на одежде. Меня перестали бить и вполне приемлемо стали кормить. А может, я просто привык ко вкусу пищи, которую мне дают. По крайней мере, аппетит не отбивают отловленные из жидкого супа волоски, семечная скорлупа в каше, недоваренная курица и черствый хлеб. Я ем все быстро и без разбору. Магди держит поднос с едой в руках, пока я обычно подчищаю все, что на нем находится. Как-то раз я просил Магди поставить поднос на пол и оставить меня наедине с едой, но получил категорический, но обоснованный отказ: заложник должен есть с рук врага.

Я давно потерял счет дней. Не могу вспомнить, сколько я уже нахожусь здесь. Наверное, дней семь или восемь.

Магди заменил матрац на узкий топчан с подушкой и тонким пледом, который не согревал совершенно, но позволял ощущать легкое тепло. Лежа на кровати, на которой даже перевернуться нельзя без упора ногой в пол, я со слезами вспоминал домашний уют. Свою шикарную двуспальную кровать с мягким матрацем, теплым пушистым одеялом и воздушными подушками. Дни невыносимо тянутся один за другим, ничего не меняя в жизни. Я очень скучаю по матери, отцу и Лизе. Мне страшно не только за свою жизнь, но и за жизнь своей семьи. Эти люди способны на все. Но я благодарен Магди хотя бы за то, что он меня не бьет, позволяет периодически ходить в душ и туалет. В знак благодарности я выполняю все его требования и никогда не перечу ему.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sergey-fedoranich/ty-moya-prichina-zhit-24125822/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.