Главная страница | Юмор и сатира | Спасибо, папа!.. Семейные хроники

Спасибо, папа!.. Семейные хроники
Александръ Дунаенко
Эта книга – нежное признание в любви нашим папам и мамам. И щемит сердце, и улыбаешься, и даже смеёшься, и выступают слёзы на глазах – всё это происходит, когда читаешь эту, поистине талантливо и от души написанную книгу. И каждого погружает она в собственные воспоминания, и, прежде всего, оттого, что ничего собственного, частного у нашего поколения и поколения наших родителей не было, а была общая «колхозная» жизнь, которую мы узнаём тут даже в деталях.Ольга Огородник-Антипова

Спасибо, папа!..
Семейные хроники

Александръ Дунаенко

Дизайнер обложки Дунаенко Александръ

© Александръ Дунаенко, 2021
© Дунаенко Александръ, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-4474-7134-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие
Новую книгу замечательного автора Александра Дунаенко нельзя назвать завершающей, скорее – обобщающей. Дочла последние строки книги и надолго задумалась – так что обобщающей?.. Кого?.. В том числе, и меня, и вас. Наше поколение и поколение наших родителей. Нашу страну, если хотите. Страну, которой уже нет, но была… Точно была! Огромную страну нашего детства: от Курил до Днепра, от бабушек наших и дедушек до сегодняшних нас.
Эта книга – нежное признание в любви нашим папам и мамам. И не важно, кто из нас кем вырос, в какой семье родился, в какой географической точке «великой империи» появился на свет. Читая эту книгу, мы узнаём и свои семьи, своих родителей, себя и страну, которой уже нет на карте, страну нашего детства – союз советских социалистических республик. Как пелось когда-то в известной песне: «Я, ты, он, она, вместе – целая страна!..»
И щемит сердце, и улыбаешься и даже смеёшься, и выступают слёзы на глазах – всё это происходит, когда читаешь эту, поистине, талантливо и от души написанную книгу. И каждого погружает она в собственные воспоминания и, прежде всего, оттого, что ничего собственного, частного у нашего поколения и поколения наших родителей не было, а была общая «колхозная» жизнь, которую мы узнаём тут даже в деталях. Собственно, эти «детали» и делают книгу особенно узнаваемой и, если хотите – родной, нашей, своей.
Читайте её и обрящете. Найдёте любовь в ней и нежность. И загрустите по детству. И вспомните родителей и время, когда деревья ещё были большими.

    Ольга Огородник-Антипова.

Как я родился
27 марта 1951 года я сказал маме, что буду родиться. У нас с мамой на эту тему уже проходили совместные обсуждения, так что ничего нового она от меня не узнала и, в принципе, была готова мне помогать.
Собрала вещички в узелок, пошла в контору, где ей выделили лучший по тем временам транспорт – тарантас. Ехать нужно было в город, а до него из нашего посёлка Растсовхоз двенадцать километров.

За кучера на тарантасе был Артур Циммер, пожилой молчаливый немец. За всю дорогу Артур не сказал ни слова. Только, когда подъехали к Илеку, и встал вопрос о том – переезжать на другой берег, или нет.
Дело в том, что весной маленькая речка Илек превращается в широкую полноводную реку. Мутная талая вода в считанные часы поднимается на несколько метров, смывая на пути все насыпи и самодельные мостики, которые люди нагородили для себя, чтобы летом через этот Илек переезжать.
Между посёлком Кирпичный и городом Актюбинском и делали каждый год такую насыпь. Из щебня, камней, протяжённостью около полукилометра. В насыпи были неширокие проходы, русла для протекания речки. И сверху – деревянный настил, по которому в одну сторону могла проехать только одна машина или лошадь с повозкой.

Наступала весна, уровень воды в речке поднимался, вода шла через верх и смывала, уносила в Каспий все доски и брёвна, разрушала насыпь. Потом, после половодья, машины привозили новый камень, брёвна. Приходили бульдозеры. Промоины засыпались. Мостики восстанавливались.
Мама с Артуром подъехала к насыпи-мосту как раз в момент, когда весенняя вода уже пошла через дорогу. Насыпи уже не было видно. О ней можно было только догадываться по линии водопада, которая протянулась от одного берега широкой реки до другого. Обыкновенная такая картина, как на Ниагаре: спокойное течение мутной коричневой воды с обломками мусора, веток и льда на поверхности до определённой линии и – полоса мутной клокочущей пены, поток, срывающийся с насыпи.

Лошадь остановилась. Дорога уходила в воду. По обе стороны реки собралась толпа людей, машин, повозок.
Артур молчал. Мама тоже.

А я толкнул маму и сказал: – Надо бы ехать…

И мама тогда тоже сказала Артуру: – Поехали, может, получится.
Артур согласился. Ответил: – Да…
Тронул поводья, и лошадь ступила в воду.
Он не подгонял лошадь и ею не правил. Просто – сидел, спокойно глядя перед собой на живое течение. Просто – сидел.
Где была насыпь, где – настилы этих нескольких деревянных мостов?

Мутный поток и – шум воды, обрывающейся с насыпи вниз.

А воды было уже много.
Мама рассказывала – временами ей казалось, что вода подбирается под самые сиденья тарантаса.
И ещё она рассказывала, что не боялась. Совсем не боялась.

Лошадь ни разу не ошиблась, не оступилась. И через вечность на сухую землю ступили её копыта, а за ними выехал и сам тарантас с пассажирами.

Артур довёз нас до самого родильного дома. И всё завершилось благополучно.
Я родился в час ночи.

Спустя несколько дней мама возвращалась, уже со мной на руках, обратно в наш Растсовхоз. Через речку нужно было переправляться на лодке. Ну, лодки – они специально приспособлены к тому, чтобы плавать, перевозить людей.
Поэтому особых проблем с переправой уже не возникло. Хотя Илек уже привычно, по-весеннему, разлился, воображая себя Волгой или Амуром-батюшкой.

Возле Растсовхоза рос яблоневый сад. Через него проходила уютная тенистая кленовая аллея. Мама несла меня на руках по этой аллее. Было тепло, солнечно. Пели всякие птицы. В воздухе чувствовался аромат цветущей где-то вербы.

И собирались зацвести яблони.

Уральские яблоки
Пионерский лагерь под Уральском. Мне тринадцать лет. По бесплатной путёвке от железной дороги родители отправили меня на отдых среди пионеров. Да и сам я – самый настоящий советский пионер.

Мой город Актюбинск – это степь да степь кругом. А Уральск – это зелень. Это река Урал с притоками.
Я впервые увидел яблоневые сады. Настоящие, с яблоками. И мы, юные пионеры, через стоячую речку Чаган плавали их воровать.
Сады охранялись. Говорили, что сад, который сразу за рекой, принадлежал Дому инвалидов. Инвалиды свой сад охраняли. И как-то одного юного пионера поймали и сильно избили. Так рассказывали в лагере.
И представление у нас было об этих инвалидах, как о страшных чудовищах. Которые волосатые, с одной рукой, с одной ногой, возможно, даже и только по одному у них глазу – сидят на противоположном берегу и с толстыми суковатыми палками караулят маленьких пионеров, которые просто хотят покушать яблочка из их, инвалидского сада.

И был у нас однажды совершенно фантастический день.

Сказали нам пионеровожатые, что соседний яблочный совхоз приглашает нас помочь в уборке яблок. И нас посадили в автобус и рано утром отвезли в это фруктовое царство.
Это было что-то!
Кругом – куда ни глянь – ряды яблонь, изнывающих от тяжести плодов.
Вот – подумалось: «яблоня» – существительное женского рода. Мужского не бывает. Видимо, у них, у яблонь, мужчин не бывает, и живут они совсем без них. Плоды бывают, а мужчин – нет.
И сразу множество проблем у них в жизни с повестки дня снимаются.
Ни тебе вонючих носков, ни – ожиданий в ночи, ни разочарований, ни слёз.
Пришло лето – налились плоды-яблочки, отпали – и до следующего сезона…

Яблоки мы собирали в корзины, вёдра.

Запомнилось: под одной яблонькой они насыпались в три слоя, и мы вынесли оттуда восемь корзин первосортнейших яблок!
Да – и что это были за яблоки! Красивые, совершенные один-в-один. Никаких червоточин! И мы, конечно, сразу принялись их есть. И поначалу вкусными казались все подряд. Потом – через один. К середине дня яблоки внутрь организма уже не пролазили. Но опять находился какой-нибудь экземпляр, который поражал и видом своим и ароматом. И, после некоторого диалога с самим собой, яблочко это всё-таки надкусывалось…
Корзины с яблоками мы относили к садовому домику. И там этих яблок собирались горы. И эти горы потом раскладывали в ящички и увозили на грузовиках.
Никогда не забыть мне этого фантастического пейзажа: яблоневый сад, горы яблок…

В Актюбинске я видел небольшие кучки яблок только на базаре. Их привозили из Средней Азии спекулянты.
Если бы спекулянты из Средней Азии не привозили в Актюбинск фруктов, то их, даже в маленьких кучках, у нас бы никто и не видел.
Я вот сейчас, оглядываясь туда, в свой пионерский лагерь 60-х годов, думаю: ведь вокруг лагеря нашего пионерского было полно этих яблочных садов. И – неужели нельзя было в пионерский наш рацион на каждый день включать, сколько хочешь, сколько съешь, этих яблок?..

Почти с первого дня пребывания в лагере, мы переплывали Чаган, туда, где был инвалидский сад со страшными и злыми сторожами. Торопливо срывали полузелёные плоды и кидались обратно в воду. Скорей, обратно.
У яблок, кроме их вкусовых свойств, есть ещё одно замечательное свойство: они легче воды.
Поэтому, набрав яблок целую сетку, можно было спокойно плыть с ними в воде, чуть подталкивая и направляя…

О! Уральские яблоки!
С ними я провёл весь сезон.

Как и другие юные пионеры, я делал для яблок специальный «тайник». Где-нибудь в густых кустарниковых зарослях, в траве. А потом бегал туда с книжкой Конан Дойля, где и проводил долгие счастливые часы в компании Шерлока Холмса и доктора Ватсона.

После месяца яблочной диеты я, наконец, попал домой.

Спрыгнул с поезда на полминутной остановке на станции Дженешке – и бегом! Это уже было почти рядом. Сорок минут крупной рысью. Дом! Родители! Соскучился!
А впереди меня ожидал главный праздник: помидоры! Мама приготовила целую тарелку салата из помидоров, картошку. На картошку я даже и не посмотрел. Салата съел одну тарелку, вторую…
Никогда не думал, что обычные помидоры могут оказаться вкуснее яблок…

От пионерской жизни в лагере у меня почти не осталось никаких воспоминаний.
Только один эпизод.
На второй день я не нашёл своих новеньких сандалий.
Увидел их только пару дней спустя на рослом мальчишке. Они ему, видно, подошли. Я пробовал объяснить, что произошла ошибка и сандалии, которые теперь носит этот мальчик – это мои сандалии. А он ещё был и не один. У него в лагере уже была своя компания. И другой мальчик из этой компании объяснил мне, что эти новые сандалии уже не мои.
Но и не сказать, что мальчики эти были какие-то уже совсем звери. Мне взамен принесли другие сандалии. Старенькие стоптанные. Но в них можно было ходить.
Вот я тут и хотел бы, совсем не к месту, сказать, почему я не люблю радо «Шансон».
Хотя сейчас они и включают в свой рацион и Окуджаву, и Высоцкого.
«Шансон» почему-то любит иногда блеснуть блатными перлами. Речь не просто о воровской, тюремной тематике. А именно – «блатняк». Где проглядывают наглость, нахрапистость, хвастовство. Гордость от наглости.
Песни из той, «социально близкой» устроителям нашего справедливого общества, среды.
Мне не нравятся песни, где герой – какой-нибудь Сэмэн. Который герой. Потому что вор в законе. Или просто потому что – вор.

У Высоцкого тоже есть песни, будто похожие. Но его герои никогда не гордились наглостью, не гордились тем, что можно кого-то поунижать, поиздеваться над слабым… Просто – сунуть кому-то «перо»…

Одна из школ, которую я заканчивал, находилась рядом с заводом ферросплавов, на ВОХРе. Это так назывался посёлок – ВОХРа. Во время войны строился завод. Его строили пленные немцы и всякие другие заключённые. И рядом, конечно, нужен был этот обязательный посёлок с военной охраной – ВОХРа. Завод построили. Пленных и заключённых – кого развезли по тюрьмам, кого – похоронили. А посёлок, вместе со своим названием, остался.
В нём уже давно не было охранников. Но жила в землянках и длинных бараках всяческая нищета. Которая потом «из этих коридоров» находила дорогу в другую жизнь. Каждый – в свою.
И, конечно, была в этом посёлке школа-восьмилетка. Куда мы, детишки из заречного Растсовхоза, ходили доучиваться после начального образования.
Три километра туда – три – обратно.

А в ВОХРе всякое было население. Кто – работал на том же заводе ферросплавов. А кто – и неизвестно чем, занимался.
Посёлок был многонациональным.
У нас в классе учились и Чжу-мин-чен и Чай-фан-сы.
И был ещё в посёлке местный Сэмэн. Правда, вором в законе, я думаю, он не был. И звали его не Сэмэн, а Терентий. Трудно сказать о его возрасте. Нам, подросткам, он казался уже вполне взрослым мужиком.
Про Терентия и его компанию ходили слухи, что иногда для забавы избивают они «не местных». Тех, кто каким-то образом на ВОХРу заблудился, иди просто решил пересечь, путь сократить. Избить – просто так. Дружки избивали, а Терентий смотрел.
Правда, когда они с компанией ходили насиловать семиклашку Таньку Бедикову, то первым был Терентий. А остальные смотрели.
Родители у Таньки были на работе. Её и сильно-то принуждать не пришлось. Пару раз ударили хорошенько. Кожаным военным ремнём с пряжкой…

Однажды я возвращался домой после занятий. Через ВОХРу.
Компанию Терентия заметил издали. Она у барака грелась на солнышке со своим предводителем.
От компании отделился мальчонка и направился ко мне.
Ничего хорошего встреча с этим мальчонкой не предвещала. – Иди, тебя Терентий зовёт, – сказал мальчонка. И я пошёл вслед за ним.
Конечно, представил варианты беседы. Вернее – вариант. Вряд ли Терентий собирался у меня спросить, какая сейчас на улице погода.
Ноги несли меня к Терентию, и настроение у меня складывалось прескверное.
Бежать я, конечно, мог. Но… Неудобно как-то…
– Эй – всё ещё издали крикнул Терентий своему мальчонке, – не надо!
– Что? – переспросил посланник. – Не надо! – повторил Терентий, – пусть идёт!..

Не люблю я радио «Шансон»…

А в пионерском лагере Уральска было, конечно, было у меня ещё одно сильное впечатление. И совсем не такого безобразного свойства, как с сандалиями. А, скорее, напротив.
Купаться нам всем разрешали в специально сделанной деревянной клети без крышки, где было воды по пояс, поэтому безопасно. И купались отдельно группами. Отдельно девочки. Отдельно – мальчики.
И там я впервые увидел девочку, у которой была уже настоящая грудь. У подростков скорость созревания разная. И купаться в деревянный загончик забегали ещё будто бы дети, но у некоторых уже явно проглядывались признаки взрослости.
И вот я, проходя мимо очередного купального мероприятия, увидел вдруг такую девочку-девушку. Которая прыгала в воде, играла с подругами, смеялась…
Думаю, смотрел я на неё где-то 1/125 секунды. Потом, как от ожога, отвёл глаза.
И второй раз взглянуть уже не решился.
Да оно уже и не нужно было особенно. И так врезалось, отпечаталось.
До сих пор помню.
В 3D…

Да, и ещё одно сильное впечатление от моего уральского пионерского лагеря.
Были ещё в лагере вечера.
Когда все, кто более-менее подрос, собирались на танцевальную площадку. И кудрявый цыган играл на баяне для танцев музыку.
Так вот – мне этот цыган запомнился
С песней «София – ты любовь моя!».

Ничего особенного – цыган просто её спел, под свой же аккомпанемент. А у меня прямо земля от счастья поплыла под ногами.
Потом – уже в культпросветучилище я, со вздыбленными волосами, почти так же, слушал в исполнении баянного оркестра «Токкату ре-минор» Баха.

Через год дедушка Коля подарил мне сто рублей, и родители купили баян «Москва». Конечно, песня «София – любовь моя!», была одной из первых, которые я подобрал на слух сразу, как только научился немного управлять пальцами.
Недавно я почему-то вспомнил эту песню.
Ведь я, после того, как в уральском лагере её спел на танцевальном вечере цыган, никогда её не слышал. Никогда и нигде. Только от самого себя.
Да и то – музыку. Слов, кроме одной строчки, я запомнить не мог.
И я пошёл в Гугл. А он мне заладил одно и то же: Ротару и Ротару…
Тогда я обратился к Яндексу.
И тот намекнул: есть, мол, у Магомаева что-то похожее. Называется «Помню Болгарию».
Пошёл к Магомаеву – Есть! Она самая!..
Включил. Слушаю.

И сквозь голос известного всемирно и горячо любимого певца слышу, как тёплым летним вечером при свете лампочки на зелёной танцевальной площадке поёт мой цыган.

От ремней баяна рубашка у него чуть протёрлась на плече.

И одна из девушек, которые стоят совсем рядом, глядя на это плечо, тихо говорит подруге: – Я бы её зашила…

Украина
Украина… Запах мёда, вишнёвого варенья. Варенья абрикосового. Орехи, которые нужно было раскалывать тяжёлым замком. Или – закладывать в расщелину двери и раздавливать там.
Грецкие орехи – они где-то растут на деревьях. Разгрызаешь ядрышко и кажется, что не наешься никогда…

Мы жили в Казахстане.
Вокруг степь. Любой фрукт – экзотика. Из совхозного сада червивые ранетки – изысканное лакомство.
Одного из совхозных мальчишек сторож застрелил из ружья, когда тот пытался пробраться к ранеткам и съесть государственное добро.

В нашей советской стране всё было по-взрослому.

А посылки с орехами и вареньем приходили к нам из Украины. Когда-то там жила моя мама. Потом переписывалась с украинскими родственниками.
Иногда они присылали фанерные ящички, плотно набитые редкостными и вкусными вещами. Мёд… Если бы не посылки из Украины, я бы ещё долго об этом продукте знал только из книжек.
Моя мама тоже любила мёд.
Из-за любви к мёду она стала фельдшером. Когда-то там, в Украине, она увидела объявление, что идёт набор учащихся в медтехникум. Наверное, там будут давать мёд – решила мама. И поступила в техникум даже без всяких раздумий.
Вскоре выяснилось, что мёдом в техникуме и не пахнет. А пахнет формалином, спиртом, всякими лекарствами. Впервые увидев кровь, мама упала в обморок. Но это было ещё и от постоянного недоедания. Но вскоре всё наладилось. Потому что в техникуме было трёхразовое питание. Такое, что несколько кусочков хлеба маленькая Галя могла приносить в выходной день своим братишкам и сестрёнкам.
Спустя годы они и присылали маме пахучие посылки с вареньем, сухофруктами и орехами.

Мама очень тосковала по родине своей – Украине.
И летом они, случалось, выбирались с папой «На Украину». Иногда получалось взять с собой и меня. Летом, да… Нужно было, чтобы и у папы и у мамы совпал отпуск.
Украина была на связи.
Нам держали одно-два вишнёвых деревца. «Ряснушки». Это, когда дерево с ног до головы усыпано вишнями.
Уже бабушка все вишни обобрала, все абрикосы уже были разложены на крыше кухни для просушки (разломленные надвое, без косточек). Но «ряснушки» так и стояли с обвисшими от тяжести крупных ягод ветками.
К нашему приезду они уже были переполнены соком, потемневшие от горячего августовского солнца…

Проснувшись, утром я выбегал в райский сад, где росли эти райские деревья – «ряснушки». Растопырив пальцы, я запускал их в гроздья переспевших ягод и стаскивал их с плодоножек: полная горсть упругих полуразрушенных истекающих кровавым соком, шариков. Ладонь в каплях сока. Вишнёвого, сладкого… Потом всю горсть вишен сразу, целиком – в рот. И не говорите мне, что они не мытые! Вкусней этих лопающихся во рту сладко-кислых капсул не бывало ничего на свете!
Ева не яблоком кормила Адама. Она дала ему попробовать горсть переспевших вишен!..

Поторопился я, забежал вперёд…

Украина начиналась ещё с поезда. Вот когда переставали встречаться на пути посёлки и большие города с большими промежутками равнин и дремучих зарослей, когда из духовки, из горячих казахстанских степей, поезд втягивался в сплошную зелень лесов и садов, а мимо окон поплыли те же города и посёлки, но без всякого перерыва, переходящие плавно одни в другие – это уже была Украина. Конечно же – «хатки» – уютные маленькие домики, крытые соломой.
Но главное, главное, чего ожидали все мы, к чему ещё задолго, ещё в Актюбинске, готовила нас мама – главное событие, которое нам предстояло пережить – это встреча со знаменитой украинской рекой – с Днiпром!..
Много раз мама рассказывала нам с папой, какое волнение, какое счастье она испытывала всегда, когда, ещё с поезда, неожиданно откуда-то из-за поворота открывался вот этот вид на настоящую Украину: где-то внизу, в окружении сплошной зелени лесов вдруг появлялась эта неописуемой красоты река – Днепр! Днiпро…

Мы ехали на электричке из Днепропетровска по направлению к Днепродзержинску. Сходили на полустанке, откуда пешком добирались до бабушки. Посёлок Карнауховка, улица Партизанская, 10.
Вся дорога – это постепенный спуск от железной дороги к Днiпру, через посёлки-сады, сады и посёлки.
Чудеса и сказки обнаруживали себя на каждом шагу.
Во-первых: Украина пахла фруктами. В августе воздух Украины переполнен запахом фруктов. Сами украинцы, возможно, этого не знали и не замечали за своей родиной такой особенности.
Но в Казахстане не растут не каждом шагу фруктовые деревья. Поэтому он и не пахнет фруктами.
Казахстан пахнет травами, тюльпанами, степным разноцветием. Ароматами, которые воздействуют, прежде всего, на воображение овечек, лошадок и поэтов…

Я шёл в сандаликах по глинистому оранжевому «пухляку» нескончаемой сельской улочки и вдыхал этот волнующий, съедобный, запах. На дорогу из-за низеньких заборчиков свисали перегруженные ветви абрикосов. Абрикосы были везде – в траве, в дорожной пыли… Хотелось их поднимать, и сразу в рот.
На наших базарах абрикосы стоили баснословных денег. И вишни. И груши. Всё стоило неимоверно дорого на рынках степного нашего Актюбинска. А тут всё под ногами. Даром!..

В (на) Украине с родителями я бывал несколько раз. И всякий раз повторялась одна и та же история: в первые дни я без всякой меры наедался фруктовых сокровищ. Я их ещё раз перечислю: яблоки, груши, вишни, абрикосы, сливы… Были ещё «калировки» – гибриды сливы и абрикосов. Конечно, и виноград. Этот список – тоже Украина. Где ещё и компот из свежих вишен. Который в кастрюле стоял в погребе. Куда можно было спускаться по глиняным ступеням в прохладу и полумрак.
Не сказать, что там было уж очень холодно, потому что компот через какое-то время начинал бродить, превращаясь в напиток с совершенно новыми свойствами…

А я наедался, наедался, наедался абрикосов и груш. И потом… Да, это было неизбежно… Потом у меня расстраивался желудок.
И несколько дней потом уходили у меня на восстановление здоровья…
Потом я ещё не раз приезжал в гости к бабушке, и история повторялась…

Днепр… Днiпро…

Великую реку в Карнауховке, как божество, не называли по имени. Когда шли купаться, то говорили – «пiшли до берега».
И, действительно, как можно идти купаться к целой реке, когда пользоваться предполагалось всего одной её капелькой? Которая тут – у берега. И у берега всякое было дно. То – песочек. А то приходилось пробираться по «муляцi»…

И вот – ещё одно удивление. То, что у Днепра казалось противоположным берегом, оказалось совсем не берегом, а – островом. А за этим островом – остров ещё. И только где-то там, вдалеке – основное течение. Где мог уже кататься на деревянной яхте Тарас Бульба и выбрасывать за борт восточных красавиц.

И уже не деревянные лодки и корабли, а многотонные баржи, теплоходы проплывали по глубоководному Днепру. «Ракеты» и «Метеоры» на подводных крыльях…

На лодке мы проплывали к островам.
Это сказка, чудо и фантастика! Среди тишины и мелководья – деревья. Венеция без домов. Только вода и деревья. Вода прозрачная, видно песок и водоросли. Мелких рыбок. Аквариум под лодкой. А над головой – густая листва, где задержалось солнце. И ярко-зелёная крыша, которая светилась, пропуская сквозь ветки золотые лучики солнца.
Там же – в просветы листвы можно было увидеть голубое-голубое небо…
На Днепре я научился плавать…

И попал я ещё на Днiпро в более старшем уже возрасте. Наверное, было мне уже за двадцать.
И взял меня с собой покататься на лодке по Днiпру муж маминой фронтовой подруги, Марии, дядя Володя Хлобузов.
И я увидел ещё другой Днепр.

Сплошные заросли высокого камыша среди днепровских островов. И среди них улицы-коридоры, по которым с большой скоростью проносились моторные лодки. Ощущения незабываемые…

А ещё на Украине (в) жили украинцы.

Они разговаривали на языке, на котором у нас в Казахстане мама и песни пела, и читала отрывки из «Кобзаря»: «І незчулась, як зуспiли Днiпровi дiвчата – Та до неi, ухопили, Та й ну з нею гратись, Радiсiнькi, що пiймали, Грались, лоскотали…». Из учебника физики: «На тiло, занурене в рiдину, дiе пiдйомна сила, спрямована вгору…».
И попросила меня бабушка сходить к соседке и попросить «олii». Дала бутылочку. Я пошёл. И другой бабушке, соседке, слово в слово так и повторил: «олii», мол, нам нужно…
Так узнал, что «олiя» – это масло. Пахучее, подсолнечное.

А чердак по-украински назывался «горище». Много незабываемых часов я провёл в середине шестидесятых у бабушки на «горище». Случайно среди старых книг я нашёл «избранное» Джека Лондона. Первым рассказом там был «Мексиканец». И – всё. Джек Лондон меня захватил. Томик был мной с жадностью прочитан от одной потрёпанной корки до другой. Там, у бабушки Тани, на «горище».

Совершенно особенными показались у украинцев застолья. Неожиданно вдруг – начинали петь. Один… к нему присоединялся другой… Так же естественно, как разговаривают, украинцы переходили к пению. Тут же, за столом, на несколько голосов. Задушевно, так, что пощипывало в глазах…
И как это можно так?..

Когда в Актюбинске появилась пластинка с трио Маренич, она была заслушана моими родителями до дыр.
В Казахстане у нас не пели.
В нашем посёлке ссыльных немцев, молдаван, татар петь как-то было не принято. Да и вообще – громко разговаривать.
Немцы на своих улицах первыми вывешивали красные флаги на каждый советский праздник.
Я тогда не знал ещё подробностей нашей истории. В учебниках они, подробности, опускались, и я удивлялся тому, что именно немцы почему-то так уважают советскую власть…

А водка на столе у бабушки Тани называлась «горiлка».
Бабушка её делала сама. На летней кухне у неё была печка и классический самогонный аппарат: два чугуна и змеевик. В один чугунок заливалась фруктовая брага, другой был с дыркой. Им первый чугунок накрывался, как крышкой, стыки промазывались тестом. В дырку сверху вставлялся змеевик, соединение тоже промазывалось тестом – и всё. Аппарат был готов к работе!

Папа очень любил эти, почти ежегодные поездки на Украину.
Конечно, потому, что было там всегда во всех отношениях тепло и гостеприимно. И за песни. И – к Днiпру.
Но ещё и потому, что каждый день к обеду, наряду с борщом и картошкой подавалась ещё рюмка фирменной бабушкиной «горилки». С неповторимым, непередаваемым ароматом сивухи и самых разнообразных фруктов.
…Ну, может, две-три рюмки…

Бабушка Таня всю жизнь прожила одна, воспитывая четверых детей. У них с дедушкой была очень сильная любовь. Бабушка Таня была маленькой и дедушка сделал ей небольшую табуреточку, чтобы ей было удобнее всё по дому доставать. И – чтобы было удобнее целовать бабушку.
Дедушка работал на заводе в Днепродзержинске. И что-то изобрёл. Ему выдали приличную премию, на которую они с бабушкой и купили небольшую хатку в Карнауховке. В ней бабушка потом, когда дедушку убил Сталин, всю жизнь растила и воспитывала детей…
Все выросли, у каждого сложилась своя жизнь.
Только сын Саша не вернулся с войны. Саша… Александр Васильевич Очеретяный…
Его именем назвали меня…

Одна из моих Украин совпала с четырнадцатым летом. У двоюродной сестры Ани была подруга, в которую я сразу начал влюбляться. Для этого были все предпосылки: подружка была невыносимо очаровательной и на меня совсем не обращала внимания. На фоне этого моего прекрасного безответного чувства на все улицы из радиоприёмников гремела самая популярная в шестидесятые музыка. Полад Бюльбюль-оглы пел про «позвони скорей!». Крутили музыку радиохулиганы, которых в Карнауховке называли «радиолюбители». Мальчишки как-то соединяли проводками радиолампы, подключали всю эту конструкцию к проигрывателю и микрофону, и в эфире появлялась новая радиостанция. Можно было услышать всё, что и не снилось нашим государственным радиостанциям. Если и снилось, то в снах страшных, кошмарных.
«Радиолюбителей» отлавливали, штрафовали, отбирали их радиостанции. Эффективность таких мероприятий была маленькой. И в эфире, для такого заезжего иноземного гостя как я, всё звучал немыслимый, нескончаемый полузапретный музыкальный праздник.

Сейчас, когда я слышу Бюльбюль-оглы из тех далёких времён, я вспоминаю летнюю Украину середины шестидесятых и девочку, подружку моей сестры Ани, которая так меня и не полюбила…

А ещё – из виденных мной чудес света – это кручи, которые пересекали Карнауховку и устремлялись дальше, вниз, к Днепру. Кручи – впервые услышанные и увиденные мной в Украине глубокие овраги, прорытые дождями и талыми водами в красной глине. Насколько глубокие? Ну – сорваться туда – всё равно, что в пропасть. Высокая шелковица, абрикосы с вишнями, которые росли на дне этих круч, казались сверху мелким кустарником. Спуститься в кручу можно было по узенькой тропинке. Страшно и опасно: с непривычки кружилась голова. Но пройтись по дну кручи в жаркий полдень было довольно приятно. Прохладно и отовсюду – фрукты, фрукты, фрукты… Которые никто не собирал и не ел…

А ещё в отвесных стенах круч были пещеры.
Их выкопали местные жители Карнауховки во время войны. Они там прятались от бомбёжек…

Когда пишешь рассказ, стихотворение, всегда управляющим сигналом бывает вспыхивающая, потрескивающая электричеством, основная мысль, фраза, строка, из-за которой и выплёскивается потом на бумагу, экран поток слов и мыслей…

Вот и сейчас…

Я люблю тебя, Украина…

Папа
Папа выходит из дома. Перед этим он в передней становится на половичок и тщательно вытирает ноги.

– Папа, ты же из дома выходишь, а не заходишь в квартиру с улицы!..

– Ах, да, говорит папа.

Дошаркивает левой ногой о половичок и выходит.

За папой всё время нужно следить. Как бы он чего не отчебучил. Проследить, что он надевает на себя перед тем, как пройтись по деревне, как он ходит, что собирается делать. От прежней городской жизни он вынес убеждение, что и тут, в забытом Богом отделении бывшего совхоза, а теперь А/О, он должен выглядеть интеллигентно и идти в ногу со временем. Поэтому он почти не расстаётся с фетровой шляпой, оставленной впопыхах сбежавшими в Германию друзьями-немцами. Шляпа изгрызена молью, что, по мнению папы, подтверждает её происхождение из дорогих натуральных материй. К нам в отделение ничего натурального уже давно не привозят, только забирают. Заезжие лица кавказской национальности, обративши внимание на папин простодушный вид, попытались выманить у него шляпу за леденец. То ли, как тряпку, то ли – как цветной металл. Папа запросил триста долларов, как за тарелку НТВ, чем ещё больше убедил смуглых пришельцев в том, что у него не все дома. Но шляпы они так и не получили. Только и поживились, что сняли ночью сердечники с поселкового трансформатора, да метров сто алюминиевого провода. Хотя, может, сердечники с проводами сняли и не они, потому что прошлый месяц в местную милицию взятку за лицензию на воровство цветмета возил наш, русский.

Папу не смущает, если из дома он выходит в разных ботинках и ему на это укажут. Носки он каждые два дня проворачивает на ноге на 90 градусов. По его мнению, так пятка меньше изнашивается, а срок службы каждой пары увеличивается в 4 раза. Со свитерами сложнее. Их можно проворачивать только на 180 градусов, т.е. надеть задом наперёд, чтобы не протирались рукава на локтях.

Папе ничего бы не стоило уйти из гостей в чужой обуви, но это невозможно физически: у папы очень большой размер ноги.

Обустраивая подворье, папа откуда-то приволок старые двери, высотой метра три или четыре, и с метр шириной. Откуда такие могли взяться, остается загадкой. Может, половинка от входа в опочивальню какого-нибудь великого князя? Тащили, тащили по степям белогвардейцы, да и бросили. Или тащили красные для опочивальни своего комиссара, грабанув и обосрав напоследок помещичью усадьбу?..

Конечно, дома такую вещь приспособить было негде, и папа установил свою находку во дворе, в центре забора, для удобства прохождения из огорода к сараю. Под сооружением осталось установить объёмную надпись: «Никто не забыт. Ничто не забыто». И водить туристов. Потому что второй такой в данном огородном контексте в мире больше не было. Дверь было видно за версту. Проезжающим по трассе шофёрам она стала служить ориентиром. Вначале на горизонте появлялась дверь. Потом – папин посёлок.

Однажды, загрузившись дустом, дверь сбил низко пролетавший над посёлком самолёт-кукурузник.

Папа забывает всё и про всё на каждом шагу. Встаёт в 5 часов утра в мороз, в метель, уходит на работу, на маленькую газораспределительную станцию, передавать режим. Через час возникает из ночи, как снеговик: ключи забыл. Но дома их нет. Всей семьёй помогаем папе искать ключи. Находим у него же в кармане. Выражение муки и обречённости на лице папы сменяется детской радостью: «Ну, я, прям, опять – как чукча…».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandr-dunaenko-8543106/spasibo-papa-semeynye-hroniki/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.