Главная страница | Современная русская литература | Микстура. Сборник рассказов

Микстура. Сборник рассказов
Алексей Еремин
«Микстура» объединяет рассказы из разных жанров воедино, чтобы каждое следующее произведение для читателя было неожиданным, а сборник в целом – увлекательным и непредсказуемым.

Микстура
Сборник рассказов

Алексей Еремин

© Алексей Еремин, 2022

ISBN 978-5-4474-3623-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Блие
Богу – богово.

Глава первая
Занавешенное жалюзи окно было приоткрыто, узкий луч тянулся наискось через тёмный кабинет к столу. Из квадратной малахитовой пепельницы, грубой, будто работы древнего мастера, поднимался дымок и струился наискось по солнечному лучу к окну. За столом сидел профессор Питер Блие (Peter Blear). Ему было тридцать пять. Сквозь прямоугольные стёкла в роговой оправе он вглядывался в монитор слезящимися глазами. Правая рука медленно опускала мышь по коврику; строки на греческом языке сменялись новыми. Над строками блестели две залысины в коротких чёрных волосах. Он опустил голову записать на листке, шею уколола бородка, на экране засветилось гнёздышко макушки в редких ростках последних волосинок.
Джоан, его многовластный начальник, руководитель отдела древней истории кафедры истории университета, давно ушла домой. Уже ушли и все благоразумные преподаватели, – ему же оставили проект программы научной конференции. До позднего вечера он писал электронные письма коллегам, выискивал в Интернете новые публикации об «экономических и культурных взаимосвязях городов-государств, членов первого Афинского морского союза». Питер читал, писал, печатал. Но иногда, словно красное вино амфору, его тело заполняла жаркая ярость, – он швырял мышь, и она свисала на проводе со стола, швырял ручку, и она отлетала от прочнозапертой двери, толкался от стола, и стул на колёсиках ударялся в стену; все опять заняты собой, на него снова свалили свою работу, и он вновь не посмел отказать!
Но напряжение исчезало, когда вспоминалось, что уже в пятницу начнётся отпуск. Он улыбался отпуску, семеня каблуками подъезжал на стуле к столу, и с улыбкой, которая не сходила с круглого лица, читал вновь на греческом, английском, немецком о древней Элладе.
Утром, в перерыве между лекциями, пышнотелая Джоан, высокая американка лет сорока с большими грудями, всегда нацеленными на собеседника, на которые пялились студенты, исчиркала с гримасой на лице его план. Её лицо, когда она говорила с ним или о нём всегда было неспокойно, как многошумное море; оно или недовольно морщилось, или неестественно приветливо улыбалось. Блие Джоан была неприятна этим лицемерием, громким голосом, но сильнее, той робостью, которую наводила на него. Сейчас он слушал её недовольные реплики, и ему было неудобно, что выкрики, резкие, словно военные команды, слышны в коридоре, где проходили преподаватели и студенты, хотя он и знал, что все привыкли к её власти над ним. А Джоан, словно нарочно, всё повышала и повышала голос, а Питер всё не решался просить её говорить тише. Больше стыда его злило знание, что план конференции будет его, она лишь переставит местами слова да добавит свою тему. Но злость пряталась, а он сидел перед ней как ученик, положив на колени кисти рук, выстроив ногти в ровный ряд навесных щитов на борту греческой триеры.
Выходя из кабинета на лекцию, он встретил сочувственный взгляд Лиз, секретаря исторического факультета. Это было оскорбительно.
Питер шёл по коридору, ему казалось, что все смотрят на него снисходительно, или насмешливо, потому как всегда он опустил глаза к полу; часто студенты забывали здороваться, или молчали с улыбочками и стремились подавить его нахальными взглядами, или преподаватели встречали его усмешками, либо вообще не замечали, – от всего он робел, сосредоточенность сходила, он терялся в аудитории.
Вот и сейчас, дверь в класс захлопнулась слишком громко, предав нервозность, отчего все глаза класса нацелились на него. Питер слишком тихо сказал «начнём лекцию», – на задних партах заговорили. Стало неприятно. Ведь это была самая маленькая, всего лишь восемь человек, но и самая любимая, факультативная группа. Здесь он преподавал студентам настоящее произношение ионического диалекта древнегреческого языка, который так правильно не звучал на планете уже несколько тысяч лет. Блие учил их своему особому произношению, которое совсем не походило на удобное для англоязычных преподавателей древнегреческого, упрямо объясняя на все возражения, даже недовольство, что его вариант произношения есть результат научных изысканий и именно так говорили древние.
Студенты занимались не первый год, и теперь случались моменты, когда в классе американского университета, в двадцать первом веке, несколько минут звучал ионийский диалект древнегреческого языка. Говорили о торговле, о том, что в порт пришли торговые суда с зерном, что закупят много масла, что урожай оливок был богат, и не будут вводить ограничения на вывоз оливок или оливкового масла. Разговаривая со студентами, слушая их речь, он на мгновение почувствовал себя в древнегреческом полисе, на торговой площади, и был этим счастлив. Счастье теплилось в нём, словно горел огонёк светильника в чёрной комнате. Он шёл в столовую и лелеял волшебное ощущение воплотившейся в двадцать первом веке древности. Он собирал на поднос обед и ему казалось, что и студенты почувствовали Элладу, её жизнь, её мир. Он садился за столик и глупо улыбался перед собой.
«Питер, идите к нам», – ему натянутой улыбкой белела из-за длинного стола Джоан. С одной стороны от неё сидели Бёрт, Лука, напротив них Роуз, Бет и Маргрет. Бёрт преподавал физкультуру, Лука испанский, Роуз и Бет американскую историю, Маргрет всемирную историю в новое время.
Бет было двадцать пять; худенькая, невысокого роста, с красивым лицом; большими карими глазами, маленьким прямым носиком, черными волосами, остриженными шапочкой. Когда профессор Блие впервые увидел её, она вспыхнула в его теле, и он покраснел. Как новый человек в коллективе она была молчалива и застенчива. Питеру она показалась шансом в холостяцкой жизни. Он много раз подходил к ней, заранее сложив диалог. Он заговаривал, пряча глаза. Бет охотно отвечала, но собранный заранее разговор разваливался, Питер терялся, и как она не старалась, с готовностью отвечая на его самые нелепые вопросы, хоть сколь-нибудь осмысленной беседы не получалось. Позже Бет вошла в компанию Джоан, освоилась, оказалась весёлой болтушкой и пропала для Питера. Часто он замечал, как они смеялись, глядя на него, когда Бет говорила, и был уверен, что она смешила их байками об их вымученных беседах. Ещё ему казалось, что уже что-то случилось между Бет и Лукой, и вечерами он мучился, представляя их близость.
«Ну же, Питер, вы не желаете с нами общаться?» – спросила Маргрет. Он торопливо встал, подсел к ним, поправил роговые очки. Салат остался на пустом столике. Лука ему подсказал. Блие покраснел, встал, взял тарелку, вернулся, сел.
Блие предчувствовал, что у них созрел какой-то план относительно него, какой-нибудь дурацкий розыгрыш. Он сидел напряжённо, сложив на коленях ладони, не касаясь стола, словно столешница ловушка. Но с пожеланием приятного аппетита все принялись за еду. Ели молча. Затем Лука рассказал анекдот. Все посмеялись. Даже Питер осторожно выпустил улыбку и спрятал, не решаясь при них смеяться. Затем Бёрт рассказал анекдот одного из учеников. Анекдот был не свеж, не смешон, и все только вежливо улыбнулись.
«Питер, наверное, вы знаете, что я с семьёй, и Маргрет с мужем, и Роуз, и Бёрти и Лука, все мы собрались на недельку отдохнуть во Флориду?» – сказала Джоан, глядя в глаза, и замолчала, не отводя взгляда.
«Неужели они думают, я отправлюсь с ними? В свой отпуск?!», – Питер не позволил себе открыто улыбнуться, – за столом все смотрели на него, словно собаки ожидая кусок мяса от псаря. – «И дело в том, что Бет очень хотелось бы поехать с нами. Но поскольку почти все летом уходят в отпуска, на кафедре не остаётся преподавателей. Вы ведь согласитесь поменяться отпусками с милой Бет?»
«Нет».
«Что?»
«Нет, я не стану меняться,» – сказал Питер чётко и раздельно, словно отдал приказ.
«Питер, мистер Блие, как же, Блие, как это вы не согласны?» – заговорили все разом. «Питер, вы должны это сделать,» – с упором на должны твёрдо приказала Джоан.
«Тем не менее, я не стану меняться с мисс Элизабет. Всего хорошего», – Блие встал, увидев с высоты своего роста разом их лица, у кого злые, у кого удивлённые, и тёмные глаза Бет – грустные.
Профессор шёл в кабинет, не думая, что таким решительным его ещё никогда не видели. Внутри клокотало, словно кипящая смола в чане на стене крепости. Если бы кто-нибудь сейчас приблизился к нему, хоть Джоан, хоть даже ректор университета, он бы выкрикнул злость в лицо. Отпуск, который он вынашивал как старая мать позднее дитя, который вожделел с апреля месяца, отпуск в который вырвется уже в пятницу, они хотели отобрать у него отпуск! Семнадцать дней свободы невиданной с четвёртого июля, променять на нежности Бет с этими самцами?! Какая глупость! Да знают ли они, что для него отпуск?!
В их кабинет Джоан вошла молча. Села за стол напротив. Блие почувствовал так, словно в освещённом кабинете стало пасмурно, как перед дождём.
Молча они разошлись по занятиям. Но всю лекцию её молчание громко дрожало в груди, словно поселилась нимфа Эхо.
У двери их кабинета его сердце бешено заколотилось. Питер ощутил себя как воин, готовый броситься в рукопашную схватку. Постояв с секунду, он раскрыл дверь. Джоан ждала его за столом. Она поздоровалась. Она встала, заколыхавшись огромным телом. Она подошла к его столу и вкрадчиво заговорила о том, какая хорошая девушка Бет, как она устала за год работы, первый, самый трудный год на новом месте, как необходимо ей отдохнуть в дружеской компании. Питер дал ей договорить, взглянул в её лицо, – подавленный силой, его взгляд опустился на её чёрные туфли. Не поднимая глаз он ответил, что не сможет помочь Бет с отпуском.
Позже Питер сравнивал, происходившее после его слов, с возмущением госпожи негодным рабом. И воспоминание трепетало в нём страхом, как рыба на дне лодки.
В оставшиеся дни вся компания Джоан, кроме Бет, по очереди старалась убедить его. Наконец, сам всевластный декан исторического факультета советовал ему уступить Джоан. Декан! Последнему илоту явился молнийметатель Кронион. Для робкосердечного Питера любые слова декана были повелениями. Но отпуск был необходим: «я не могу» прошептал Блие.
Последние дни, все кто знал о «невежливом поведении профессора Блие», «у которого нет семьи, нет обязательств, как у других, но кто не хочет помочь милой Бет», «третирует мнение коллектива», и «уже может не рассчитывать на прежнее, всегда исключительно доброжелательное отношение», смотрели на него удивлённо, словно говорили «уа, слабохарактерный Блие, а мы и не ожидали, что ты способен противостоять Джоан с её подручными».
В пятницу вечером Питер собрал сумку с вещами и вышел из пустого кабинета. Пересекая на новеньком Форде пустые перекрестки городка, добрался домой.
Профессор жил на тихой улочке двухэтажных коттеджей, вдоль дороги поросшей платанами.

Глава вторая
Он поставил машину в гараж, вошёл в дом. Включил на кухне микроволновую печь. Достал из холодильника начатую бутылку вина, налил половину бокала, долил водой из крана. Убрал бутылку в холодильник, оставил вино согреваться.
Он поднялся в спальню, разделся догола. В ванной комнате включил воду, заткнул чёрной пробкой розовое дно. Снизу три раза пропищала микроволновая печь. Блие положил на тарелку бифштекс, ворох порезанного палочками картофеля, взял бокал, поднялся в ванную. Снял запотевшие очки, лёг в горячую воду. Лёжа в ванной поужинал. Затем помылся, вытерся полотенцем, не одеваясь прошёл в спальню. Из комода под телевизором он выдвинул ящик, достал оттуда ключ и коробочку.
Схватив посредине кровать он засеменил назад ногами. Кровать с писком поехала на него. Питер скорчился у стены между окнами. Он вставил в щель ключ, повернул, раскрыл маленькую дверцу. Из сейфа он вынул автоматический пистолет «Беретта», два магазина, глушитель, кобуру с наплечными ремнями, кожаный мешочек и ключ. Кряхтя, оттолкнул кровать на место и вернулся в ванную. Раскрыв коробочку, он вынул из раствора и вложил в глаза линзы. Поморгал глазами в зеркало и вытер слёзы. Надел наплечные ремни, вложил в кобуру пистолет. Взял в руку кожаный мешочек и два магазина, зажал в зубах ключ. Прошёлся по дому, выключая свет. По бетонным ступеням спустился в подвал. В подвале стояли стеллажи с книгами, два деревянных шкафа со створками. Питер левой рукой раскрыл створки шкафа. Сгорбившись под полками, заставленными видеокассетами, опустился коленями на пол между старыми кроссовками. Влип ладонью в стенку и сдвинул её в сторону. Нащупал в стене ключом замочную скважину, открыл и оттолкнул от себя потайную дверь. На корточках выполз в комнатку, погасил свет, и на ощупь вернулся к шкафу. Блие поместился в шкаф. Закрыл за собой створки, прополз через щель потайной дверцы. Ущипнул пальцами и задвинул за собой заднюю стенку шкафа.
Питер на ощупь включил свет. Посреди тайной комнаты пластмассовая, непрозрачная колонна подпирала потолок. К ней по полу и потолку протянулись дряблые корни проводов. Справа от входа лежали напольные весы с резиновыми розовыми ступнями под ноги, рядом пластмассовая коробка.
Блие запер дверцу. Снял со стены сигару фонаря, мигнул светом. Поднял с пола кожаный мешочек, две обоймы, коробку и встал на весы. Затем, подойдя к колонне, нажал на алую кнопку. Щелчком открылась щель в человеческий рост. Он раскрыл на себя половину колонны, вошёл внутрь. Внутри по стенам торчало несколько рукоятей, в дверце умбоном щита выпирал круглый калькулятор с дисплеем. Питер опустил рукоять, – в комнате погас свет, в потолке колонны зажегся. Питер перекрестился. Закрыл дверь колонны. Клавишами калькулятора набрал на дисплее цифры, по очереди опустил все рычаги. Раздался шум, как рокот прибрежной волны.

Глава третья
Свет зажегся после темноты. Блие открыл дверь, вышел в каменную комнату, освещённую из колонны. Было холодно, его голое тело покрылось мурашками. В каменной стене напротив блестели две металлические полосы. Питер положил на пол вещи, взял двумя руками пластмассовую коробку и погрузил её в нишу, вырубленную в полу. Щёлкнуло, словно разом открылись замки автомобиля. Рядом стоял большой мешок, связанный узлом на заячьи уши. Блие поднял фонарик, зажёг и вставил в рот. Закрыл пластмассовую колонну, погасив свет. Нащупав лучом в полу круглый камень, Блие встал на него босой пятой. Кашлянув два раза тихо зарычал мотор. Из стены выступила каменная плита, размером с дверной проём и сдвинулась влево. Открылся проход в полную темноту. Питер взвалил на лопатки мешок, что звякнул и сгорбил его спину, покачиваясь вышел в темноту. Пьяный свет освещал ему выбоины в плоском камне. Звякнув мешком о камень, Блие вернулся в комнату, взял магазины, кожаный мешочек и вышел. Рядом с мешком он нащупал фонарём круглый камень, наступил на него и каменная стенка встала на место. Укусив покрепче фонарь, профессор рывком вскинул на спину мешок, схватился за узел правой рукой, в левую поднял с пола, присев на корточки два магазина и кожаный мешочек, поднялся, пошатнувшись, и пошёл, рассматривая камни под ногами в дрожащем круге света.
Он шёл в темноте несколько минут. Затем впереди посветлел выход. Шум воды зазвучал громче. Питер остановился, свалил мешок, погасил фонарь, вложил его в пустой карман кобуры под магазин. Вновь взвалил мешок на спину и пошёл к выходу из пещеры. Через приоткрытый узкий рот он выполз сам, вытянул за уши мешок.
Блие стоял на узкой полосе каменистого пляжа. В ночном небе светила луна, словно фара мотоцикла. Согревая ледяное тело, с моря дул тёплый ветер. Справа и слева дрожали приближались огни. Летели бессмысленные обрывки гимна. Качаясь на камнях, Питер вошёл по колено в тёплую воду, согревая замёрзшие пальцы. Волна накатывала, омывая бёдра. Он смотрел в бескрайнее море и улыбался. Пение становилось громче, громче, он уже различал отдельные слова.

Глава четвёртая
Питер включил фонарь и вонзил короткий меч света над собой. Справа и слева пение затихло, наступила тишина, и тишину, как сирена полиции в его мирном городке, разорвал вой. Питер улыбнулся, выключил фонарь. Он смотрел, как с криками к нему неслись и прыгали факелы. Через минуту толпа мужчин и женщин, тяжело дыша, стояла перед ним на коленях. За его спиной по морю протянулась полоска света.
Его одели в шерстяной хитон до колен, обули в сандалии. Он поманил из толпы к себе девочку. Она встала перед ним на колени. Повинуясь словам, пролезла головкой под юбку хитона и несколько раз заглотнула его замёрзший твёрдый челен. В детском горячем ротике он согрелся, стал расти, и Питер отпустил её.
Профессор шёл по берегу. Под ногами хрустела мокрая галька, за спиной раздавалось нестройное пение. Несколько человек шли рядом, рассказывали новости случившиеся за его отсутствие. Питер возвышался над окружавшими его людьми на целую голову.
Через час они вышли на каменистый пляж. Перед ним на брёвнах покоилась чёрная ладья. Дальше ещё одна. Питер подошёл к выпуклому днищу корабля. Между толстыми досками лежали глубокие щели, из рассохшегося дерева выступали бугристые шляпки бронзовых гвоздей. В море торчало круглое бревно тарана, окованное блестящим панцирем, шитым из бронзовых листов.
У кромки моря стояла молча толпа мужчин и женщин в пурпурных, серых, полосатых одеждах. Над ними поднималось ослепительное солнце, словно мощный прожектор светил в глаза. Питер повернулся.
Между двух гор от моря в глубину острова поднималась долина. Мощёная камнем узкая дорога вела вверх по склону между деревянными и сложенными из камня домами, что поднимались как ряды в кинотеатре. По склонам холмов, на террасах, укреплённых плитняком, корчились оливковые деревья, торчали палки в листьях лозы, пятнами зеленел ячмень. Выше домов стоял большой дом с колоннами, а ещё выше тянулась колоннада храма под терракотовым скатом крыши.
Питер приказал расходиться до вечера по домам, мужчинам готовить корабли в плавание и пошёл вверх по каменной дороге между домами, собранными из глиняных блоков или дерева, между оград, сложенных из камней или сплетённых из прутьев. Хотелось спать. Отчего-то вспомнилась Джоан, её крики, как колыхалась её грудь. Питеру захотелось увидеть её здесь. Он представил, что сделал бы с ней, улыбнулся.
Со свитой из рабов и приближённых он поднялся к дому. Гладкие стволы деревьев, окрашенные в синий цвет, проросшие чёрными вертикальными трещинами подпирали жёлтые балки крыши. Три длинные ступени, сложенные из блоков обожжённой глины, поднимались к деревянным створкам в глубине, между колоннами. На створках, окрашенных в золотой цвет, озарённых утренним солнцем, с каждой ступенью вырастала его тень, пока не погасила солнечный блеск. С порога Блие приказал оставшимся ждать у ступеней, чтобы срочно готовили оружие, корабли, припасы в плавание, к вечеру готовились к пиру и жертвоприношениям.
Через проход, открытый в обе стороны длинными глухими коридорами, Питер прошёл в квадратный двор. На утоптанном глиняном полу, на коленях, склонив лысую голову, его ждал управляющий, одетый в полосатый, сине-жёлтый хитон. Питер приветствовал его. Лысый щуплый старик проворно поднялся с колен, умными глазами встретился с Питером. Старик доложил, что его покои готовы, баня готова, все ждут повелений. Питер поднялся по ступням в галерею побелённых столбиков, с трёх сторон окружавшую двор, прошёл мимо череды дверей в стене, как кабинетов в колледже.
Тёмную комнату через длинные узкие окна вдоль потолка рассекал свет. В солнечном луче, посреди белокаменного пола стоял медный чан. Над ним в солнечном свете дымился пар. Рядом стояла розовая мраморная скамья. Из угла выступал квадратный бассейн, сложенный из глиняных блоков. На деревянном столе, слева от входа стояла родосская амфора – на оранжевом фоне сидела чёрная птица с белым глазом, к ней шла чёрная лошадь, между ними густо проросли узоры белых трав. С афмору возвышался вулкан жирной красной глины, рядом лежали щётки, пышная губка, деревянная плошка с маслом. Голый раб Солон поклонился, закрыв стриженым черепом в точках волос гениталии.
Посмотрев на него Питер распорядился о желаниях, сбросил одежду и наступив на спину Солону перебрался в чан. Тёплая вода обволокла тело. Нежные пальцы Солона мяли шею, тело, плечи.
В открытую дверь вошёл мальчик лет двенадцати. Профессор пристально посмотрел ему в лицо; мальчик опустил глаза, поднял их и спрятал в босых пальцах, на секунду смело взглянул на Питера, и снова потупился.
Вошла женщина в длинном, до пят, белом хитоне с серебряными застёжками на плечах, подпоясанном тканным алым поясом. Красный платок спускался вдоль толстых щёк и сквозь кулак, поджатый широким серебряным браслетом, повисал под полным подбородком. На лице, обсыпанном белой мукой, чернели ресницы и веки, намазанные сажей.
Её большое белое тело вылупилось из одежды в глаза Питеру круглым животом, толстыми бёдрами, двумя круглыми щитами грудей. Она подошла к мальчику, расстегнула костяную застёжку на его плече; серый короткий хитон упал между ними. Она взяла своей полной рукой, унизанной серебряными кольцами, его маленький орган, и он стал на глазах у Питера толчкам расти вверх. Женщина нагнулась, её большие груди повисли, словно уши собаки. Низкий мальчик встал за ней на холмик из одежды. Сооружение из почтенной супруги одного из его приближённых и мальчика-раба стало дёргаться, а Питер, расслабленный движением нежных пальцев по шее, голове, тем не менее с интересом следил, как менялись их лица.
Наконец, мальчик задрожал и с испугом на лице впервые кончил. Питер отпустил его движением кисти, вылез из чана подошёл к ожидавшей его матроне. Он звонко шлёпнул её по голой заднице, улыбнулся. Ущипнул пальцами горошины её сосков и развел груди словно крылья. Её карие глаза, обведённые по глазнице сажей, в строчках морщин и чёрных лучиках ресниц были близко-близко и смотрели не него, удивлённо и восхищённо. Блие отпустил соски, и груди шлёпнулись о тело.
Профессор прошёл в парную. Густой пар пах сосновой хвоей. Подумалось высечь её собственноручно розгами, но это было скучно.
После парной были холодные обливания, после чего его на руках, словно врачи новорождённого, отнесли на кровать, где он заснул.
На закате всё население Аполлонии собралось выше дворца, на сухой земляной площадке перед ступенями храма. Десять побелённых деревянных колонн несли покатую терракотовую крышу. Над колоннами тянулся барельеф разноцветных фигур; зелёное лицо морского дьявола с золотыми ветвями волос и белыми глазами, раскинуло в стороны шесть рук; рядом бежал ногами, но лицом смотрел на зрителя розоволицый Геракл, к нему скачками кардиограммы несла голубое змеиное тело Лернейская гидра, раскрыв зрителю красную пасть под оранжевыми всплесками глаз. Питер отвёл взгляд от пёстрой ленты, тянувшейся под карнизом крыши, к праздничной толпе перед ним, поросшей оливковыми ветвями. Толпа ждала чуда, распевая песнопения, колыхаясь телами, шелестя зелёными листьями олив.
Питер понимал, что чудо для них непознаваемо, как было бы непознаваемо чудо людей, живущих через три тысячи лет после 21 века для него, но всё равно презирал их. Ему даже захотелось истребить их, как неудачное творение. Но он знал, что может уничтожать их, а они ещё больше будут восхищаться им, распознав в его раздражении праведный гнев. Потому Блие достал из-под хитона «Беретту», прицелился в глаз быка, что спокойно стоял в десяти метрах перед ним, и выстрелил раз, и не давая глазу выпасть из прицела, второй, третий.
Бык рухнул. Гимн перешёл в вой.
Брезгуя испачкаться, Питер дождался отделения тёплого сердца и бедра, и, вытянув перед собой истекавшее кровью мясо, пошёл вдоль колонн к главному входу. Народ за ним вошёл в храм. Профессор Блие на жертвенном огне сжёг мясо, провозглашая хвалу отцу своему, лучезарному Аполлону, и отцу отца своего, всемогущему Зевсу.
Затем был пир. Деревянные столы и скамьи разместили во внутреннем дворе дворца. На блюда разложили остатки жертвенного быка, мясо кур, свиней, баранов. Расставили глиняные кувшины, расписанные травами, поросшие деревьями, пронзённые копьями гоплитов и покрытые белоснежными парусами чёрных кораблей. Лепёшками лежал хлеб, горками маслины и луковицы, сушёный виноград. Отдельно ото всех, перекрывая проход во внутренние покои, стоял стол Питера, за которым восседал он в резном кресле.
Питер объявил, что через два дня поход. Все они вскочили, подброшенные радостным криком, как школьники, узнав об отмене уроков.
Питер клал в рот хлеб, пил белое вино, свысока смотрел на двор, заставленный столами, погружёнными в тень, – лишь в дальнем левом углу ещё пекло солнце. Здесь кричали, шумели, не ели, но жрали, но Питеру всё равно пир напомнил обед в университетской столовой. Только здесь, среди этих головорезов, ему было гораздо спокойнее, чем там, среди любезных преподавателей.
По очереди вскакивали пьяные бородатые мужики, поднимали бокалы, восхваляя его. Если речь ему нравилась, он отвечал, молчал, оставшись равнодушным. Устав однообразным пиром, Блие захотел послушать певца. Молодой человек с чёрными кудрями до плеч, с длинным прямым носом, в коротком белоснежном хитоне уже с мишенью от вина на груди вышел на площадку, отделявшую Питера от остальных столов.
В руках у юноши была цитра. Он забренькал струнами, как начинающий гитарист и запел. Он пел под монотонное вздрагивание струн, которые лишь изредка, на несколько секунд превращались в последовательность мелодии, а затем снова распадались в разорванные звуки. Он пел песню из «Падения Илиона».
Был жаркий летний вечер. Уже весь внутренний двор покрыла тень, но небо ещё светлело. Блие отпивал белое вино из золотого кратера, смотрел на певца, на замолчавшую толпу пирующих. Раздавался звон цитры, растягивались в песне слова о грозном копьеносце Менелае, о доблести Одиссея, облачённого в доспехи Ахилла, о страхе троянцев, бегущих по домам, о том, как сражаясь, один за другим гибнут сыны Приама. И удивительным было то, что это безыскусное пение, эти простые вирши были прекрасны. Профессор чувствовал, что и в этих полуживотных, сидящих перед ним, есть нечто, способное возвышаться. Он пил вино и размышлял, как удивительно, что эти грубые простейшие способны иногда подняться до его божественных высот.
Блие наградил певца золотым кратером, после чего пир возвратился к пьянству и обжорству. Довольные его щедростью, обилием мяса, вина, все они спешили наесться и напиться впрок. Питер кусал ячменную лепёшку, кивал их выкрикам и складывал про себя речь, которая в переломный момент напомнит им его доброту и могущество, заставит умирать за него. Но Питера уже злило, что в угоду этим мужикам он должен томиться здесь, в то время как в покое уже ждут его три самых красивых женщины Аполлонии, в треножниках, расставленных по углам широкого ложа горит ароматный огонь, и сквозь прозрачные одежды видны их тела, умелые в искусстве любви.
Утром Питеру захотелось на завтрак девочку, что приглянулась ему на пляже. Её быстро привели. Он нагнул её, но сзади она была слишком узкой для него. Потому, не меняя позы, под стон её подавленного страха, он вошёл в неё. Внутри было тесно, она кричала, и Питер насладился её твёрдым, ещё не пожившим телом и криками боли, которые возбуждали ещё больше. Наказав привести её через пару дней, он позавтракал хлебной лепёшкой с кувшином молока и овечьим сыром.
Жарким утром профессор Блие в нарядной белой тунике и широкополой соломенной шляпе обходил Аполлонию. За ним следовали, звякая металлом, обливаясь потом, по его прихоти снаряжённые в броню телохранители. Он спускался по главной улице. Он заходил в дома, смотрел, как женщины сшивают куски холста в паруса, мужчины чистят доспехи, как на берегу забивают косматые верёвки деревянными молотками в щели корабельных днищ, как смолят корабельщики остроносые чёрные ладьи чёрными палками с намотанными на концах тряпками, похожими на фаустпатроны, с головок которых стекает на камни пляжа смола. В обед, в самую жару, в тени навеса он разбирал споры жителей Аполлонии. Выстроившись в очередь, они с поклоном подходили к нему, он же решал их судьбы. Затем он принимал подробный отчёт управляющего о доходах своего дворца. Под вечер наварх доложил о работах на кораблях, приготовленных запасах, воинственном духе воинов.
В большом зале на стене висели доспехи Питера; слуги вытащили их из мешка, начистили до блеска, пропитали маслом засохшие ремни. Здесь же стояли два его копья с широкими лезвиями, между ними овальный щит с выпуклой фигурой Аполлона натянувшего лук.
С помощью раба Питер надел панцирь, поножи, застегнул ремешок высокого шлема с конским хвостом, свисающим с гребня, опоясался мечом, закинул за спину щит, уложенный в походный мешок, взял два копья. Привыкая к доспехам, он ходил по пустому залу, выстукивая деревянными подошвами ремённых сандалий на белокаменных плитах. Представилось, что сказала бы Джоан, увидев его в броне, он сделал выпад двумя копьями ей в живот, выхватил меч и стал рубить и колоть преподавателей университета, избивая беззащитное стадо.
Вечером следующего дня корабли спустили на воду. На рассвете, истощённый бессонной ночью, Блие принёс на берегу жертвы богам. Затем мужчины взошли по перекинутым с камней доскам на чёрные корабли с высокими хвостами на корме, с жёлтыми истуканами Аполлона на носах. Питер смотрел на толпу на пляже у подножия созданного им города похожего на микросхему, поросшего вверх по склону словно сухой лишайник по камню.
С плеском вёсел берег медленно удался, удалялся совсем иначе, чем удалялся в будущем, быстро, с шумом мотора. И тишина, и медлительность движения, и скрип вёсел, и отрывистые команды наварха позволили Питеру почувствовать, что он совсем в другом мире. Он счастливо улыбнулся.
Островок Блие находился в стороне от постоянных ветров и течений Эгейского моря, этих хайвэев греческого мира. Для Аполлонии это означало безопасность. Лишь случайный шторм или упорство исследователя могли привести чужеземца в царство Питера. Но именно поэтому, три дня, сменяя друг друга на вёслах, они гребли в оживлённый мир. Всё время Питер жил в отдельной палатке на корме. Он слушал скрип вёсел, шум моря, рабочие песни гребцов, и в этих простых словах, простых звуках была так жива история, что Питер плакал от счастья.
Профессор много спал и много совещался с приближёнными. Решая события ближайших дней для сотен людей, постоянно ощущая поклонение подданных на тесном корабле, ощущая превосходство своего ума, своего тела, своих знаний, своей воли, он чувствовал себя богом. Это чувство божественного могущества и божественной безнаказанности было особенно упоительно рядом с воспоминаниями о Джоан, Бет, университете, декане, улыбочках преподавателей и студентов.
На ночь в палатку Блие пригласил юношу, предварительно приказав выкупать его за кормой на верёвке.
Крепкое, мускулистое тело, холодная кожа, покрытая мурашками, мокрые волосы с капельками воды на кончиках, девственные, мягкие усики, скрип мачты, качающаяся палуба, овечьи шкуры на полу, тени плывущие по холсту палатки, дрожание огня в стальном котелке и запах лаванды.
Питер проснулся поздно. В палатке было жарко, он потел. Откинув полог Блие вышел на палубу. Справа и слева внизу, за обрывами палубы ходили вперёд-назад чёрные головы, загорелые, сверкающие на солнце потом спины, приподнимая и пряча за бортом длинные мокрые вёсла. Справа по курсу была видна башня. Он прошёл на нос, обнял ребристую фигуру Аполлона. Теплый боковой ветер пах морем, брызги воды кололи тело прохладой.
На старинном медном блюде, по краю украшенному кольцом из выбитых животных в чёрточках травы, подали хлебную лепёшку, сушёный виноград, чищеные орехи, молоко в медном кувшине. Голый Питер сидел на колючих досках палубы, пил, ел под плеск волн, скрип вёсел, единый вдох и выдох десятков людей. Проглатывая невидимую еду, он, словно подросток, впервые зашедший на порно сайт, заворожено смотрел на приближающуюся башню. Каменистый берег склоном осыпался в воду, где лежал полосой каменных глыб. На конце каменного языка берега возвышалась башня, на фоне заросшей сосновым лесом горы с белой вершиной. На каменном фундаменте, кривые брёвна, проложенные кое-где камнями, поднимали высоко в небо пеплос дыма. Проплывая рядом с башней, он поднял приветственно руку. Утонув по грудь, с башни на корабли смотрели двое бородатых мужчин в соломенных широкополых шляпах. Узнав Питера они подняли руки, подняв над шляпами короткие копья. С кормы раздался крик, – вёсла правого борта опустились в воду, гребцы по левому борту налегли на вёсла; корабль медленно повернулся.
Перед ними лежала бухта. С одной стороны тянулся поросший сосной берег, поднимавшийся вверх тупоконечной хвойной горой с меловыми сколами на вершине, с другой – каменный мыс с башней, а двухстах метрах по курсу стояли низкие стены с башнями, сложенные из каменных блоков. В воде перед стенами лежала триера без мачты, несколько больших лодок. С озарённых солнцем стен здесь и там поднимались в голубое небо дымы. Питер знал, что горели дрова под чанами с кипящей водой. Он внимательно смотрел на зубцы стен; на солнце вспыхивали шлемы и латы горожан.
Под плеск волны, крики чаек, молчание людей Питер сошёл на песчаный берег по стукающей доске. Стук доски под ногами грохотал в его сердце.
Один, утверждая свою смелость, он прошёл к вооружённой до бойниц крепости. Блие подошёл к воротам. Сейчас любой мальчишка, любой испуганный старик мог убить его камнем или стрелой, любая небрежность грозила смертью, – могли случайно обварить кипятком, могло случайно сорваться со стены бревно… Профессор Блие приветственно поднял руку, просьбой коснулся пальцами подбородка и заговорил.
Речь, заготовленная Питером, была божественна. Как могущественна была риторика в прошлом, как ослабла к веку двадцать первому. Нет, только здесь он был богом! Дома драгоценные знания, ставшие достоянием всех, людские условности, гипертрофированная мораль, поддержанная силой, умаляли его власть.
Питера узнали, радостно приветствовали, освобождаясь от страха смерти и рабства.
Во дворце Питера принял местный тиран. Блие принёс щедрые дары. Они быстро договорились об условиях торга. Определили, что за стены людей Питера допустят без оружия, в количестве не больше тридцати, торг будет производиться только на площади перед храмом.
Вечером был пир. Блие пил мало, от женщин отказался, ушёл рано.
Утром Питера зашили в мешок и вынесли вместе с другими мешками с корабля на повозки. Повозки грохотали, но ехали медленно по неровной дороге. Питеру было тяжело дышать сквозь плотную мешковину. По крику погонщиков, Питер и его люди разорвали мешки и выскочили из повозок. Профессором овладели страх смерти и злость, накопленная в сердце, – он стоял в полном вооружении, с коротким копьём в руке и сквозь щели для глаз в маске шлема искал жертву. Но охрану въездных ворот зарезали кинжалами одетые погонщиками и торговцами его люди, и не найдя соперника, Блие пронзил копьём испуганного ребёнка, прибив его к стене. Вокруг древка копья на сером хитоне выступило красное пятно, словно зажегся запрещающий свет светофора. Блие выдернул копьё, – мальчик куклой сложился к его ногам.
«Сигнал!» – закричал Питер, и все бросились разворачивать из арбы нарядный оранжевый плат, которым обворачивали в праздники тела женщины. «Вы, ко мне!» – трое без броней бросились к нему. Питер приказал им собрать копья стражников и подняться на проездную башню.
По доскам с корабля сбегали вооружённые люди и цепочкой, словно рабочие муравьи, или покупатели у супермаркета в первый день распродаж, протянулись к воротам. Обливаясь потом, Питер по каменным ступеням, построенным вдоль стены, взбежал к бойницам. На широкой площадке, на которой бы свободно разошлись два самых тучных студента университета, было пустынно. Но дальше по стене темнел вход в следующую башню. Питер мог бы остаться здесь, в безопасности, и меткими выстрелами божественной «Беретты» разить защитников. Но университетскому профессору хотелось опасности, хотелось не метких выстрелов, но живых убийств. Увидев, как в захваченные ворота вбегают первые воины, он пошёл с телохранителями к башне. Питер шёл, прикрыв тело и горло овальным щитом. В дырках маски крупные булыжники башни дрожали и приближались. Капля пота скользнула в глаз и щипала, выдавливала слёзу. Было тяжело дышать, как в полном автобусе жарким днём. Он шёл бездумно, только одна мысль, снова и снова, словно ошибка на экране монитора, возникала перед ним: «могут попасть стрелой в отверстия для глаз, могут попасть стрелой в отверстия для глаз, могут попасть стрелой в отверстия для глаз».
Башня была пуста. Только по каменной лестнице сбегал воин в доспехах. Ожидание, страх взорвались в нём счастьем погони. Он метнул копьё, но оно пролетело рядом. Воин испугался, пошатнулся и сорвался со ступеней вниз, поднялся и побежал, поднимая пыль на узкой улочке между черепичными крышами. Питер выхватил меч, огромными шагами догнал его короткие ноги и вонзил ему в шею, между шлемом и панцирем толстое лезвие. Человек споткнулся, словно уткнулся в препятствие и свалился с ног, перевернувшись на спину. Блие почувствовал запах мочи. Из-под тусклого круглого шлема без маски крупные на маленькой голове глаза смотрели по животном дико. Питер с плеча рубанул мечом в открытое горло, вонзив меч в землю. Он выдернул меч, и голова с шеей отделилась от тела. Над ним закричали, он поднял голову, хлопнув и взорвав пыль, рядом упал камень, а за ним молча свалилось тело женщины в чёрном пеплосе, поглотившее в боку половину копья. Рядом, озираясь по сторонам, стояли два его телохранителя. Блие хотелось вломиться в дом и рубить, рубить, рубить, чтобы в него брызгало кровью, чтобы ноги стояли на мягких телах, чтобы рука чувствовала, как проламывает металл кость, как проткнув кожу, меч мягко входит в тело. Но осторожный, он вернулся на стену.
Согласно плану в город уже ушёл первый отряд солдат. Они заходили в дома, гнали жителей к захваченным воротам и двигались дальше. За стеной, на дороге уже сидела и гудела толпа пленников, вокруг, опираясь на длинные копья, стояли несколько его воинов в доспехах и шлемах. Блие собрал два отряда, приказал им очистить стены, сам же, с последними воинами пошёл по главной дороге в город. Он шёл впереди них, возвышался над ними, словно взрослый учитель в толпе подростков.
Профессор шёл быстрым шагом. Словно дети семенили за ним, переходя иногда на бег, его воины. Пот заливал лицо, щипал глаза. Дыхание сбивалось. В горле пересохло. Хотелось снять шлем. Пистолет, притороченный к левому бедру, натирал ремнями кожу. Но при этом он был счастлив! Он чувствовал своё могущество, чувствовал освобождение накопленной ярости, освобождение задавленной обществом злости, и был счастлив. Радостно подумалось, что он может остановиться и убить любого из своих людей, а остальные всё равно пойдут за ним. Он даже решил остановиться, чтоб убить кого-нибудь из последних, отстающих от колонны воинов, но мысль заглушили крики впереди. Он прибавил шагу и выбежал на площадь.
Выше площади, притягивая взгляд, вдоль голубого неба тянулся скат крыши, сложенный из высохших глиняных пластин. Под крышей вился каменный барельеф из цветных резных фигур. Разноцветный пояс фигур поддерживали двенадцать белёных каменных колонн. Но колонны были видны лишь до половины, остальное закрывала густая толпа, над ней торчали копья, сверкали солнцем шлемы, мечи, пролетали стрелы. Оттуда неслись крики, лязг металла, и какой-то постоянный гул, какой бывает в большом ресторане, когда замолкает музыка, поглощающая все шумы. На крышах домов вокруг площади, справа и слева, сидели и стояли лучники, безоружные мужчины, женщины, дети, – в его воинов летели камни, горшки, копья, стрелы. Его солдат теснили, вжимая обратно в улицу.
Питер приказал своим лучникам быстро расстрелять всех, кто был на крышах, остальных построил клином, приказал двум музыкантам громко играть. Писклявые звуки рожка и флейты прорезали лязг и гул толпы, ободрив его воинов, испугав защитников. Питер закричал и услышал, словно со стороны, как безумен его крик, и как дико за ним заорали его люди. Выставив копья они бегом вонзились в толпу, насаживая на копья врагов и своих, кто не успел отбежать. Пошла рубка на мечах и Питер забылся, с удовольствием нанося, отбивая удары, которые не успели принять его телохранители. Через минуту рубки защитники не выдержали и побежали. Победный клич обратил в бегство самых упорных. Блие рубил спины, убегавшие перед ним. В погоне за спинами, перекошенными от страха лицами, Питер оказался на улице, перед ним была дощатая дверь. Питер ударил ногой раз, два, доски треснули, с разбега, выставив щит, он проломился внутрь. Перед ним стоял старик, держал в голых тощих руках длинный нож. В полутьме Питер видел в его глазах страх нерешительности. Профессор быстро шагнул вперёд и ударил мечом, выбив на земляной пол длинный нож. Скинув тяжёлый щит, он оттолкнул старика ладонью и прошёл в темноту дома, где в углу хлюпала какая-то куча. Женщина, накрыв телом своих детей, смотрела на него дрожащим глубокими морщинами лицом с красными прыщами на дряблых щеках. Питер схватил её левой рукой за плечо и стал рвать на себя. Он завизжала и кинулась на него, царапая пальцами броню и маску шлема. Питер погрузил в неё меч, и она, от испуга, ещё не почувствовав боли, заорала. Питер скинул её на пол. Прижавшись друг к другу, свернулись, словно щенки собак во сне, две девочки и совсем маленький мальчик, лет пяти. Питер вложил меч и выдернул девочек. Одна была ребёнком, другой было лет двенадцать.
(Фрагмент удалён по требованию редакторов Ridero, как недопустимый к публикации).
Он качался взад-вперёд, слушая вокруг себя плач и стоны, которые иногда перекрывал чей-то истошный крик с улицы. Через прорези в шлеме, видная в прямоугольное окошко стена дома напротив, сложенная из тёсаных квадратных блоков пористого камня то приближалась, то отдалялась. Липкими от пота и крови руками Питер крепко сжимал тощее, постоянно дрожащее тело, чувствуя пальцами маленькие хрупкие кости таза, рёбер, и ему вспоминался его тихий городок, месяцы одиночества, когда он мечтал о Бет, представляя её то с Бёртом, то с Лукой; тесный городок, в котором он не мог даже пригласить к себе проститутку, унижение его, взрослого человека подростковым самоудовлетворением, снисходительные взгляды одиноких кумушек, бьющие, словно разряды электричества, весь этот идеальный мирок, который словно гири висел на нём, не давал распрямиться, – и тут неожиданно, опрокинув воспоминание, наступил оргазм, словно освобождение.

Глава пятая
На площади у храма валялись тела. Раздавались стоны. Между тел ходили его солдаты и копьями добивали раненых, другие, став на колени, снимали с трупов доспехи, третьи сносили охапками в кучи оружие. Двое солдат без шлемов, подхватив под колени и плечи, сгорбившись под грузом, несли раненого в пыльной броне. Его спутанные чёрные волосы, словно борода электрических проводов, свисали с затылка и качались над землёй. Через площадь, вдоль белёных колонн храма гнали бегом колонну рабов. На ступенях храма горел костёр, в котором двое солдат калили наконечники копий, несколько богачей лежали на земле перед ними. Из переулков выходили по одному и группами тяжело гружёные солдаты и складывали в кучу добычу – гора росла. Из города на площадь неслись крики, треск дверей. На парапете храма, надо всем стоял Питер и улыбался. Он был потрясён убийствами, воплями обожжённых торговцев, стонами раненых, кровью на своём лице, кровью на руках, которая остыла, присохла и стягивала кожу. И это потрясение, эти опустошающие чувства, и боль ссадин, и дрожание мышц ног, которые уже не могли нести тело, были осуществлением мечты, воплощением насыщенной жизни.
Подвели подростка, поставили спиной к нему, ступенью ниже. Питер размахнулся и с одного удара срубил ему голову мечом. Мальчик упал, но было важно, что голова отделилась раньше. Питеру хотелось проверить, сможет ли он с одного удара снести голову стоящего человека, тот, кого он убил у стены, лежал на земле, потому там рубилось проще.
Он пошёл по площади, поднимая руку в ответ на счастливые выкрики его головорезов. В городских банях с него сняли доспехи. Омыли тёплой водой, смазали маслом и мазью лечебных трав ссадины. Затем он лежал на мраморном столе, а его мазали жирной глиной, тёрли тёплой губкой, обливали холодной и горячей водой. Из-за стены раздавались женские голоса, и Блие улыбался им, улыбался победе, улыбался усталости тела и боли, прижигающей кожу.
В большой зале его ждала толпа молодых женщин и девочек города. Сбившись в толпу, голые, они с животным страхом смотрели на него. По приказу они по очереди подходили к нему. Голый Питер смотрел в их тела, и желание поднималось в нём. Но главное он искал в глазах; он искал гордость или презрение, восхищение или ярость. Но редкие взгляды жили своей жизнью, – остальные заполонил страх.
Он остался с двадцатью женщинами, отпустив охрану за двери. По его воле, девки и женщины, худые и толстые, загорелые и бледные, красивые и роскошные, присели и подняв на него глаза, стали волновать внутри себя пальцами. Он улыбался им и смотрел сверху вниз. Он высматривал в их взглядах проблеск удовольствия и ласкал правой рукой себя. Профессор заметил, как взгляд одной, другой женщины потерял осмысленность и счастливо рассмеялся.
Он построил их спиной к себе, по приказу они нагнулись, раздвинули шире ноги и упёрлись в стену руками. Питер расхохотался, представив среди этих красивых тел широкую, в буграх целлюлита, с белым пятном от трусов задницу Джоан. Он подошёл к первой в ряду, и её бёдра вздрогнули в его ладонях.
Твёрдое возбуждение профессора входило внутрь женщин; и там ему было то тесно, то свободно, то влажно, то сухо до боли, но с каждым открытием Питер возбуждался ещё больше. Он боялся не донести себя до конца ряда, но дошёл, и затем освободился в самом уютном, самом удобном нутре.
Солдаты принесли вино, фрукты и он провёл до ночи день победы среди лучших женщин города, и никто не смел отвлечь его от удовольствий.

Глава шестая
Ещё прошлой весной, посещая этот городок на единственном корабле, Блие задумал набег. Раньше они нападали на отдельные усадьбы и деревни, высаживаясь с корабля и проникая вглубь суши. Но ценной добычей были только рабы, да рожь и пшеница на год. Торговый город сулили богатства, а главное, опасную и тем увлекательную авантюру. Успех означал славу и ещё большую веру в него. Его люди не видели, как две сотни людей захватят город в две тысячи жителей. Но Питер божественно предсказал всё. И что вооружённая охрана будет у морских ворот и они неожиданно её перебьют, и что ремесленники, пастухи и торговцы плохие воины, и что почти все они будут безоружны, и что захватывая и убивая мужчин на улице, ведущей на площадь, они уменьшат число бойцов, и что натиск подкрепления в нужный момент разнесёт мужество защитников города.
Весь следующий день после победы Питер смотрел добычу. Он выбирал среди пленных лучших ремесленников для своего города, лучших женщин для себя, прикидывал в уме цену продажи остальных, но главное, искал в них новых воинов, чтоб покрыть убыль штурма. Питер сидел в кресле у входа в храм на высоте пяти ступеней от площади. У подножия лестницы лежала голова тирана, напоминанием, что они в руках нового владыки. Его воины в хитонах без рукавов, опоясанные короткими мечами, в соломенных шляпах от солнца, подводили пленников, и Блие решал их судьбу.
Захваченный корабль и большую добычу готовили в плаванье. Под вечер Питер приказал перебить всех тяжелобольных и раненых из числа пленных.
Блие не было их жалко, и он не чувствовал вины. Таких людей, как и страданий, причинённых не его волей, здесь было множество. Погибшие, изнасилованные, изувеченные пытками совсем ничего не значили для Питера. Он совсем не искал оправданий своим действиям. Больше, был доволен и собой и своим могуществом, и не потому, что был бессердечен. Напротив, впервые переселившись в древнюю Элладу, он страдал за этих людей, за их боль и смерть, увечья, причинённые им. А затем их страдания стали привычны, его божественная сила увлекательна, и он перешёл на другой, высший уровень, по сравнению с этими людьми. Теперь он ощущал себя иной субстанцией, был над этой толпой, их человеческие измышления не были применимы к его деяниям. Пытаться этим людям постичь смысл его поступков такое же шарлатанство, как землянам толковать сны существа с другой планеты. Здесь он будто играл в компьютерную игру, и гибель его или чужой армии означала лишь, выиграл он у компьютера или нет. Его увлекал сам процесс игры, роль насильника, убийцы, жреца, повелителя, все эти захватывающие ощущения!
Тёплой южной ночью, под звёздным небом, на торговой площади шёл пир победителей. За рядами столов сидели его подданные. Между столами горели костры, на длинных древках копий дрожали в темноте огни факелов. На вертелах жарились целые свиньи, бараны, быки. Рабыни разносили вино и хлеб. Питер сидел в захваченном кресле тирана, на серебряных и золотых вставках блестел огонь и казалось трон в огнях иллюминации. Шумный пир продолжался до утра.
Последний день в захваченном городе его воины отдыхали, забавлялись с пленницами, до которых допустил их Питер. А ночью, накануне отплытия, оставшись один в тёмных покоях мёртвого тирана, Блие впервые вспомнил, что уже через четыре дня ему возвращаться в двадцать первый век. Он зажмурился, будто ослепило светом фар. Так скоро возвращаться в мир одинаковых, безликих в равноправии людей, в мир, где в столкновениях, словно в автомобиле, смягчают удар подушки безопасности. В том мире самое страшное, что может приключиться, это крик Джоан, да недовольные взгляды коллег, а самое прекрасное, тайные вылазки в большой город к продажным женщинам и пьянству, когда здесь смерть, власть, похоть, мучение, всё живёт и клокочет, а там, словно за стеклом, настоящая жизнь спрятана в коробках домов, лабиринтах кварталов, гаражах и уединённых подвалах. Там вновь будут подавлены живые чувства, там вновь он станет скучным, тихим профессором, живущим в роли одинокого, застенчивого человека.
Но ведь и там и здесь он был самим собой! И чем глубже прятались его чувства там, тем сильнее они жили здесь, и тем тише он был там.
Невозможно было бы всю жизнь прожить здесь или там. И профессор рассмеялся вслух, представив, чтобы учинили его головорезы в университетском городке. Если бы машина времени могла переносить хотя бы десять человек сразу! Но мощности едва хватало на одного с грузом.
В доспехах, потрясая копьями, размахивая мечами, громко топоча деревянными сандалиями по асфальту, колонна его людей бежала бы по тихой улице, под сенью сросшихся над головой платанов. Они ломали бы ногами, рубили бы топорами хлипкие двери, убивали мужчин и насиловали женщин. Смешная толпа голых преподавателей кафедры истории, во главе с деканом, сбившаяся в кучу, в окружении вооружённых древнегреческих воинов, забрызганных кровью, в гладких масках вместо лиц. Смешно видеть голую Джоан, как она бежит, прыгая незагорелыми грудями, трясясь желе толстых бёдер от его весёлых солдат. Вообще мысль, забрать её сюда и сделать храмовой проституткой. Его низкорослые ребята будут довольны иметь такую огромную тушу! Экзотика, чудо природы. Только представить, как жила она, преподавала, смотрела телевизор, воспитывала детей, уважала себя необычайно за ум, успехи, презирала Питера, и вдруг, в пять минут оказалась в Древней Греции храмовой шлюхой, а Питер её повелитель! «Это было бы увлекательно!» – подумал Питер по-английски и с этой мыслью заснул, укрывшись красным шерстяным одеялом, обшитым по краю золотыми птицами и рыбами.

Жизнь сна
Предисловие.
Во сне перевоплощается жизнь. Во сне события обыденной жизни принимают причудливый облик. И этот загадочный облик, и сам запутанный сюжет сна, есть информация о сущности каждого из нас. Сущности чувств и мировосприятия, что скрываются в тени рассудка.

Вступление
Сновидец. Семейный мужчина средних лет и среднего роста. Служащий среднего звена, средней по размерам компании. Любящий отец единственной дочери. Хороший водитель среднего по цене, но подорожавшего с трудом и потому любимого автомобиля. Со средней школы счастливый друг. Осторожный обладатель незамужней любовницы. Любимое чтение газеты и исторические романы. Любимое зрелище спорт.
Он разделся, покрыв одеждой спинку стула, лёг в кровать, пожелал жене в потолок «спокойной ночи», повернулся к ней спиной, и, усталый, заснул:
«Будильник звенел долго, было видно, как внутри него стальной язычок бьётся о блестящие стенки разбухших гланд. Наконец на вскрике он захрипел, покачнулся, спрыгнул со стола, покатился по солнечному окну на вишнёвом паркете, воткнулся в узкую дверную щель, звякнул, дверь приоткрылась, и скрылся. Я вскочил. Белое одеяло подлетело кверху, повисло на рожке люстры паранджой. Я отпихнул занавес и прошёл босыми ногами по паркету, прохладному в тени и тёплому в окне. Собрав быстро каменные ступени выскочил на улицу.
Будильник резал встречную толпу, что расступалась, словно раскрывались кулисы. В конце человеческих шпалер стояла фигура, которая с дрожью, высушивая дыхание, вырастала в моих глазах. Будильник ударился в рытвину в асфальте, звякнул, полетел, блеснув на солнце стальной спиной, и упал в руку Генерального Директора. Не успел! И не сделал домашнее задание! От разрывающегося в крике и дрожи часового механизма взгляд Генерального Директора стал медленно взбираться по моему телу.
Я продавил телом человеческую стену, что подалась, как дряхлая каменная кладка. Из толпы, обернувшийся мне в след, нырнул в подъезд.
В подъезде, сидя на холодной ступени лестницы, освещённой электрическим светом, отдышался. Взгляд опустился от двери вниз, я увидел, что совершенно гол. Голый в городе, где меня уже ищут. Дома наверняка засада. Жену вскоре возьмут под контроль. Дочь они не тронут. К Степану!
Приняв усталый и независимый вид, я вышел на улицу. Толпа ожила и двигалась, не замечая меня. В квадратном дворе затопленном тенью одинокий мужчина с ростом карлика выгуливал на золотой цепочке синюю собаку. Собака была огромная, мужчина только на голову выше; всадником оседлал бы спину. Карлик повернул голову, я узнал Степана, бывшего профессионального баскетболиста, теперь спортивного агента. Он покачал мне несколько раз головой и скосил глаза на подъезд. В груди оборвалось. Я благодарно моргнул и ускорил шаг. Вдруг двери подъездов со стуком о кирпичную стену стали распахиваться одна за другой, словно стреляли, одиночными и очередями. Во двор выбегали солдаты лейб-гвардии гренадерского полка в парадной чёрной форме с золотыми пуговицами в два ряда, расходившихся к плечам, с киверами, подхватив наперевес мосинские винтовки образца 1891 года с четырёхгранными штыками. Я кинулся бежать и сразу почувствовал, как больно ударяются обнажённые ступни о твёрдый асфальт. Выскочив на улицу, обернул на себя взгляды прохожих. Женщины из бухгалтерии, весь отдел продаж, мои клиенты, дочь видели меня голым. Мой шеф смотрел на меня, злорадно улыбаясь.
«Бежать на стадион, там, среди обнажённых атлетов не буду выделяться». Сквозь толпу я бросился к дороге. Оттолкнул милиционера, который записывал в книжку, перепрыгнул по капоту к водителю, раскрыл дверь и выдернул его за руку на проезжую часть.
Сверху, как с крыши дома, видна милицейская машина, что мчится по пустому Олимпийскому проспекту, сверкая огнями. Рядом, по тротуарам вдоль проспекта, разрезая цветастую толпу, извиваются две чёрные змеи гренадёр. На повороте машину занесло, под свист шин она пошла боком, я вжал педаль газа, она рванулась вперёд и остановилась у распахнутых ворот стадиона.
Стало жгуче стыдно, что так много людей видели меня голым.
По шершавой дорожке стадиона я медленно пошёл в ряду между белыми линиями разметки. Неожиданно, прямо передо мной оказались моя жена и друг Рома. Обнажённые, они стояли боком ко мне. Она наклонилась телом вперёд, упёрлась ладонями в колени. Её плоские длинные груди свисали, потное лицо, с выражением похотливого блаженства было повёрнуто ко мне, волосы клубились растрёпанной причёской. Рома стоял за ней выпрямившись, огромный его орган входил и выходил из её тела. Мы встретились взглядами, он сказал: «Не обращай внимания. Это не должно повлиять на нашу дружбу. Мы же однокашники, друже». Жена громко закричала, он торопливо сказал: «Извини, брат, потом договорим», – и стал толкаться в неё сзади быстрее. Она кричала всё громче, громче, потом замолкла, увидела меня, и перебивая частое дыхание словами сказала: «А ты… так… никогда… не мог».
«Папа!», – на противоположной стороне футбольного поля мою дочь заталкивали в чёрную машину кавказцы. Между нами мелькали футболисты в бело-сине-красной (футболка-трусы-гетры) и красно-чёрной форме. Я побежал к ней через поле. Мимо бежал красно-чёрный игрок с мячом. Я прокатился по скользкой траве в подкате. Мои чёрные бутсы зажали мяч. Я прокинул его вперёд и побежал. Передо мной возник игрок. Я толкнул мяч вправо, в шаге впереди возник второй защитник, я пробросил влево, подставил спину, и меня столкнули в траву. По свистку я мгновенно отдал пас и помчался вперёд. Мяч в одно касание мне вернули на свободное пространство. Подхватив его, на пятнадцати метрах чуть оторвался от игроков, у угла штрафной замедлил бег, шагнул вправо, катнул мяч влево, на движение обойдя последнего защитника, пробил левой со всей силы. Пущенный по дуге мяч перелетел через вратаря и вонзился в дальний верхний угол. Я вскинул в небо руки, с запястьев к локтям стекли белоснежные рукава, обнажая загорелые руки со светлыми волосками. Ко мне бежала, раскрыв объятья, крича раскрытыми ртами наша команда, но я провернул ладонями барабан замены и побежал.
Большой чёрный «Мерседес» медленно двигался вдоль поля по беговым дорожкам. Я бежал и бежал за ним. Пот заливал глаза, мышцы дрожали, дыхание сбилось, но я бежал и бежал. Бег за чёрным автомобилем был наполнен ужасом. Даже не от того, что дочь там в машине. Просто бег был страшен. От отвращения и страха на бегу меня рвало. Спазмы сжимали пустой желудок, вытекал пустой сок, но я бежал и бежал, поскальзываясь шипами на беговой дорожке. Бег за машиной длился и длился, уже несколько минут, пока я не упал. Дорожка обожгла ладони шкуркой царапин. Автомобиль мгновенно оторвался, замигал правым оранжевым поворотником и выехал за ворота.
Я побрёл к выходу. Зашёл в буфет на работе. За квадратным столиком, в углу двух больших окон, откуда открывался вид на крыши центра города, сидели начальник юридического отдела Мюрсепп и мой шеф. Они смеялись, поднимая друг к другу молочные чашечки с присохшими слезами кофе. Голубые глаза Мюрсеппа поверх чашки увидели меня, – лоб его вырос, а белые волосы сдвинулись назад. Шеф оглянулся через плечо. На мгновение на веселом лице проступил испуг, затем черты приняли покойное выражение.
Я схватил его за его любимый сине-гранатовый галстук с надписью FC Barcelona, зная, как это взволнует его. Я сминал скрюченными пальцами галстук, а он кричал: «Только не галстук! Пожалуйста, я уволюсь, садись на моё место, только не галстук!»
«Где моя дочь?», – крикнул я и ударил кулаком ему в кадык. «В нашем кабинете». Со всей силы я дёрнул за кроткий конец его галстука. Лицо его стало гранатовым, пальцами двух рук он схватился за воротник рубашки и повалился на спину, ударившись затылком об окно. Моё отражение лопнуло и пласт стекла рухнул на его горло. Голова отскочила от тела и полетела вниз. Я выглянул в ветреный тёплый воздух и успел увидеть, как голова раскололась на две дольки. Прилетели вороны и стали есть из чаш мозг.
«Опять ты хулиганишь?» – моя школьная классная руководительница стояла передо мной, – «Не хорошо!», – на животе, затянутом в синее шерстяное платье, соединились короткие толстые пальцы, унизанные золотыми кольцами: «Жена и друг тебя уже предали? А о дочери забыл?»
С её слов ужас бежал со мной по ступеням вниз, сталкивая куривших на площадках у урн, блестящие жерла которых были густо обсыпаны пеплом. Трое кавказцев в одинаковых чёрных кожаных куртках и черных лакированных туфлях, но в разноцветных, дынных, арбузных и абрикосовых тренировочных стояли над телом, лежащем на сером блестящем полу кафельной плитки, расчерченном цементными линями. Каждый сжимал в ладони по ножу. Они оглянулись. Я увидел их горбатые носы и загорелые, с иссиня-чёрными бородами лица. Мгновенно они исчезли, а на кафельной плитке оставалась моя дочь в изорванном платье. Её полные руки в длинных красных царапинах тянулись ко мне, лицо заморозила гримаса плача. Я обнял её и поднял на ноги. «Папа, я больше не буду, никогда не буду приходить после двенадцати ночи. И у Гали, и у других девочек не буду оставаться ночевать».
Я вышел из лифта. Настроение было победное: дочь дома, сборная выиграла, я гол забил. Входная дверь была приоткрыта. Я вошёл. Она встретила меня в свадебном платье. Рядом стоял её бывший муж в белом фраке, белой рубашке с чёрной гвоздикой в петлице. Они единогласно громко сказали: «Я возвращаюсь к мужу. Больше не приходи. А жене твоей я всё рассказала. Позвонила по телефону, тебя не было дома, она спросила, кто звонит, я ответила полно».
В распахнутой двери стояли жена и дочь. Перед ними два чемодана, светлой и тёмной кожи, купленные в Германии. «Уходи», – сказала жена. «Папа, как ты мог изменить маме?», – сказала дочь. За ними, переходя из комнаты в комнату, с серьёзными лицами на меня смотрели Рома, Степан, остальные друзья. «Пока», – одновременно крикнули жена и дочь и закрыли дверь.
Я разозлился и злорадно подумал, что теперь заживу в своё удовольствие. С обидой, что я спас свою дочь, а она мне так отплатила, я поднял чемоданы и положил их один на другой на заднее сиденье автомобиля. Потом несколько минут посидел за рулём, прогревая машину и успокаиваясь.
Уеду в маленький город, куплю домик на берегу озера. Квартира и дача останутся жене, а мне машина. Без пробок буду за пятнадцать минут добираться до работы, где-нибудь в городском центре. Буду жить один, раз все предали. Никаких больше обязательств, жён, друзей, детей. Только лёгкие отношения, книги, рыбалка, телевизор. Первая передача вошла чётко, и под тарахтенье дизеля машина мягко тронулась. Полный бак. Доеду до работы уволиться, – после того как Генеральный видел меня голым и поймал будильник, а шефу я смял галстук и отрубил голову, оба они не станут со мной работать. Значит заявление об увольнении подпишут сразу и сегодня же уеду из этого города. Не буду никому звонить, у них есть мой мобильный, если соскучатся, пусть сами звонят.
Утро, но проспект до работы был неожиданно свободен; опасаясь подвоха, я не ехал в крайней левой полосе, устроился в середине дороги. Ехал не быстро, километров шестьдесят. Вдруг наступило предчувствие плохого. Через мгновение сверху увидел, как сзади в правое крыло въехал чёрный бандитский «БМВ». Машину развернуло. В это время чёрный «Мерседес» с сигнальными огнями, мчавшийся навстречу по нашей проезжей части ударил спереди в правое крыло.
Машина, смятая с двух сторон, стояла рядом. Передо мной инспектор ГАИ, друг сразу и бандита и чиновника, чьи машины разбили мою, говорил: «Вы ехали слишком медленно посредине дороги и не уступили транспортному средству, приближавшемуся к вам сзади и транспортному средству, двигавшемуся с проблесковым маячком. Потому виновником дорожно-транспортного происшествия признаётесь вы. Кроме того, из школы нам сообщили, что вы изволили скрываться бегством от нижних чинов и господ офицеров его величества лейб-гвардии гренадерского полка. Кроме того, вы хотели покинуть столицу ради тихой провинции, в то время как должны молить о прощении семью и начальство. Кроме того, вам ещё картошку на даче выкапывать и забор докрашивать».
«Ты думаешь, если ушёл, сможешь не работать на даче и в семье?», – пьяная жена стояла на месте инспектора в окружении мужчин в костюмах. Двое стояли рядом с её телом, опустив за её спину руки. Карлик в белом фраке подбежал к ней, подпрыгнул, она нагнулась и чмокнула его губами: – Ты должен, – карлик, топоча каблуками, вновь пробежал к ней, они поцеловались, – работать на нас, как раньше, – карлик подпрыгнул и повис на её шее, целуя в щёки. За ними стояли ещё мужчины в костюмах, держали на палках опахала страусовых перьев, что крылами шуршали над ними.
Я подошёл к ней и ударил по голове бутылкой пива. Она рухнула к ногам, я наступил на неё и погрузился сапогами в ил. Вода была чёрная от торфа, поросшая у берега редкими стеблями сухой травы, а дальше боковой ветер гнал мелкую рябь вправо, быстро сносил белый поплавок на дуге лески. Низкие тёмные тучи висели над водой, противоположный берег не был виден. Ветер усилился, – я потянул на себя леску, но поплавок относило всё дальше. Вставив конец уды в ил, я потянул её на себя двумя руками, отклоняясь назад телом, как раб рычаг катапульты. Но ветер подул сильнее, пришло ощущение, что рыбалка это борьба, в которой необходимо вытянуть поплавок. Нельзя проиграть! Понимание, что необходимо преодолеть ветер, что это решающие мгновения, подавляло силы, уда вырывалась из сжатых кулаков, но я тянул и тянул, упираясь каблуками сапог в мягкий ил, скользящий под ногами. Я упрямо боролся, но росла обида, что ил скользит, что подошвы не могут упереться в прочную корягу, что жена, друзья, дочь предали, что будильник сам прыгнул в руку Генерального Директора.
Когда уда разлетелась в руках, когда тело моё взмыло в солнечный свет над серой пенкой облаков и полетело, кувыркаясь, я принял поражение.
Шею колол бугорок ниток верхней пуговицы рубашки. В пиджаке потели подмышки, – надо было их в воскресенье побрить. На рабочий стол лёг напечатанный лист, в левом углу косо начертано: «Проверить, доложить». Перед столом надо мной усмехалось красное, в капельках пота лицо шефа. На белой рубашке из наклонённых сине-гранатовых полосок выглаженного галстука сверкали золотым шитьём косые надписи FC Barcelona, а шея была гладкая, белая, даже без прерывистой строчки зажившей царапины. Закричал будильник. Звенел не переставая, прямо в самое правое ухо. Наверное, подкрался Генеральный Директор с моим будильником, чтоб напомнить, как я голым бегал по улице, и показать, что он видел меня в толпе. И стало ясно, что здесь жить и работать до смерти, что пойман я прочно, но может быть, за это мне вернут мою машину. Будильник рвался в самое ухо. Пахло кофе. В бухгалтерии пьют кофе. Генеральный нарочно подкрался с будильником, чтобы…»
Он рано проснулся в выходной, ехать на дачу, пока нет пробок на выезде из города.

Карьера
В голубом небе мятыми целлофановыми пакетами лежали облака. По асфальту катилась коляска, вздрагивая в трещинах опутавших дорожку, скрипело хромавшее колесо. Близнецы неслышно спали, он иногда останавливался, подносил к их носиками сложенные пальцы, чтоб ощутить живое дыхание. Скрипящие обороты колеса проворачивали секунды прогулки, однообразные, как его работа: договор поставки, договор поставки, договор поставки, претензия, договор поставки, договор поставки, договор на рекламу, договор поставки, претензия, договор поставки, договор поставки… Неожиданное предложение места заместителя директора засветилось тёплым огоньком сигареты в сумраке однообразных дней. Но предложение дрожало в груди, – неясная перспектива, малознакомый директор, иная работа, люди в подчинении.
Проехал мимо, увозя с собой мысли, большой внедорожник.
Зачем одному такая громадная машина. Прилетела из машины бессмысленная песенка с припевом, что словно колёса теперь снова и снова проворачивался в его голове. Какие пустые песенки слушает богатый человек.
Он втянул дым, в голове вновь завилась прежняя забота. Он не мог просто поменять работу, он должен был не потерять в деньгах, чтоб содержать жену и близнецов. Работать в новой компании придётся за двоих, не останется времени ни на гитаре с ребятами играть, ни классику читать.
Вслед за окурком в урну провалилась мысль и занялась с новой сигаретой. Всю жизнь он будет сидеть на одном месте, выполнять одну работу, получать одни и те же деньги, и стало ясно, что без риска не будет качественных перемен в жизни, а с друзьями на гитаре можно и в выходные поиграть.
Через неделю на своём изрядно подержанном автомобиле он поехал через весь город на новую работу, нервно выкуривая одну сигарету за другой и думая о будущем семьи. Теперь он выезжал из дома рано и возвращался поздно, работал в выходные и праздники, уставал и был счастлив. Все силы его тела, как сигарету, высасывал трудовой день, но вечером он верил, что от работы его команды дела фирмы продвинулись вперёд, словно дом, который все они тащили на верёвке. Работа поглощала его целиком, пусть теперь он и не читал книг, не играл с друзьями джемы, а видел только на обязательных днях рождениях.
При встречах друзья как один говорили, что в его должности не подобает ездить на древнем авто, нужно покупать иномарку. И все горячо поддерживали его супругу, что теперь каждый рабочий день он должен проводить в костюме и при галстуке. И когда однажды, одетый в лучший дорогой костюм он играл с друзьями рок-н-ролл, пьяный выкрикивал непристойные слова, в глазах жён друзей он увидел удивление и осуждение. Он почувствовал их мысли так ясно, как если б просветили темноту мощные фары его новой машины: нейдёт ему теперь это бесшабашное веселье и дикие прыжки. А когда ночью возвращались домой, он пьяный шатался и опирался на жену, скользил и падал на отполированный снег, ронял чехол с гитарой, а жена выговаривала ему, что он не имеет права напиваться, он отец, муж, начальник, наконец, и может своим поведением повредить репутации фирмы.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksey-eremin/mikstura/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.