Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера

Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера
Алекс Бертран Громов


Человек-загадка
В истории найдется, пожалуй, не так уж много женщин, чья жизнь была бы более загадочной и противоречивой. Ее называли «второй Матой Хари», но была ли она на самом деле «шпионкой № 1»? Она блистала в светских салонах Петербурга, Москвы и Берлина; горячими поклонниками ее восхитительного таланта были и Сталин, и Гитлер. До сих пор нет однозначного ответа на вопрос: кто вы, Ольга Чехова, легкомысленная «суперстар» или изворотливая разведчица?





Алекс Бертран Громов

Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера



© Громов Алекс Бертран, 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015


* * *


Большинство популярных киноартистов люди публичные: профессия обязывает. И поэтому их биографии, как правило, состоят из двух частей: описание фильмов и съемок, с одной стороны, светская жизнь между этими событиями – с другой. Ольга Чехова уникальна тем, что многие эпизоды ее жизни до сих пор содержат нераскрытые загадки. Более того, в них присутствует целый пласт событий, связанный с тайнами сильных мира сего и деятельностью разведок. Именно это до сих вызывает наибольший интерес, порождая споры и гипотезы…




«Ты обязательно станешь актрисой»


Ольга Чехова родилась в городе Александрополь (ныне Гюмри) на территории современной Армении, а тогда Российской империи в 1897 году. Ее отец Константин Леонардович Книппер приходился родным братом знаменитой актрисе Художественного театра Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой. В семье было трое детей – дочери Ада и Ольга, а также их брат, в будущем известный композитор Лев Книппер, автор популярной песни «Полюшко-поле».

О своем детстве актриса рассказывала немало романтических, почти сказочных историй, полных эмоций, переживаний и невероятных подробностей. «На старом кладбище я чувствую особую привязанность к одной могиле, обсаженной кипарисами и почти полностью заросшей дикой малиной. Ягоды спелые и висят на ветвях, словно капли крови. Я сижу на полуразрушенной надгробной плите, погружаюсь в их созерцание, и перед моим взором проходят отрывочные картины ужасной битвы. Позднее я узнаю, что это и впрямь были видения прошедших событий: когда-то, как свидетельствуют старинные рукописи, на месте кладбища разразилась одна из кровавых битв…»

Но пока девочка воспринимает подобные откровения – она еще не раз будучи взрослой станет замечать за собой способность к необъяснимым снам и предчувствиям – как должное. Когда родители переезжают в Царское Село, то юной Ольге стараются дать всестороннее образование по части изящных искусств. Скульптура, живопись, графика… Ольга потом признавалась, что идей и вдохновения у нее было много, а усидчивости терпеливо доводить замысел до конца – почти никакой. И тут судьба дает ей первый знак о будущем. В своих мемуарах «Мои часы идут иначе» Чехова писала о том знаменательном моменте так: «В это время внутреннего перелома происходит событие, которое, вероятно, становится первым толчком для моего профессионального развития, – Элеонора Дузе приезжает с гастролями в Санкт-Петербург. Сенсация – и не только для прессы. Всемирно известная итальянская драматическая актриса в зените своей славы. Она не нуждается в утрированных жестах и громовом голосе, не признает театральной пафосности, распространенной в то время, каждой своей роли придает индивидуальный рисунок и создает образ изнутри. Она вся светится, даже когда просто стоит и не произносит ни слова. Она играет – изящно, грациозно, утонченно, со своими чудными глазами и узкими кистями рук – женские образы Гауптмана, Ибсена, Метерлинка, Сарду, Чехова, Дюма и д'Аннунцио, которого знала лично».

Элеонора Дузе знакома с тетей Ольги – прославленной Книппер-Чеховой, актрисой театра Станиславского, – и она приходит в петербургский дом семейства Книппер. Она пристально смотрит на юную Ольгу, гладит ее по голове и говорит:

– Ты обязательно станешь актрисой, дитя мое…

Девочка, сама не зная отчего, ударяется в слезы при этих словах.

– Почему ты плачешь? – спрашивает Дузе. – Боишься стать актрисой? Пройдет время, и ты узнаешь, что это такое – обнаженной шествовать по сцене…

Бедная девочка воспринимает это буквально и начинает рыдать еще сильнее. «Обнаженной на сцене! Даже воздушные акробатки в цирке не выступают совсем голыми. Много позднее я поняла, что имела в виду Дузе. Отринуть все условности и каждый раз по-новому, “духовно обнаженной” представать перед зрителем».

Однако встреча с Дузе сильно повлияла на Ольгу, недаром она потом следила за судьбой театральной звезды, предсказавшей ей будущее. Книппер-Чехова вновь встретилась с Дузе во время гастролей Художественного театра в Америке, в начале 20-х годов, и Ольга с ее слов запомнила, что в Штатах великая трагическая актриса обрела все что угодно, кроме счастья. Элеонора Дузе умерла в 1924 году в Питсбурге (штат Пенсильвания).

«Но самым неизгладимым впечатлением в моих воспоминаниях остается писатель Лев Николаевич Толстой, – пишет в воспоминаниях Ольга. – Однажды я гощу в его имении Ясная Поляна. Чудесно гулять с ним по лугам и лесу и слушать его. И что самое замечательное: он разговаривает со мной как со взрослым человеком. Кажется, меня впервые воспринимают всерьез. Правда, я еще слишком юна, чтобы хорошо осознавать все, что говорит великий писатель. Но, насколько я понимаю, он ненавидит нетерпимость и войну, чем бы ее ни оправдывали. Однажды во время нашей прогулки он совершенно неожиданно останавливается, смотрит на меня серьезно и проницательно, словно его переполняет глубокая забота, и наконец произносит непривычно требовательно: “Ты должна ненавидеть войну и тех, кто развязывает ее”. Позднее я буду часто вспоминать эти слова…»

Через несколько недель после встречи с Дузе Ольга своими глазами увидела и легендарную Анну Павлову; «она танцует “Умирающего лебедя”, еще и сегодня знаменитый балет, который она прославила во всех частях света».

Каждый год семейство Книппер, в полном составе или порознь, отправлялось путешествовать по России, а также и за границу. Ольгу часто отправляли в поездки с тетей. Однажды они побывали в Швейцарии. «Мы видели один из первых полетов дирижабля, цеппелина, над Боденским озером. Удивительно, но на меня он произвел слабое впечатление. Тетя не могла этого понять и посчитала немного задавакой. Наверное, она была не права: в начавшемся двадцатом веке мы, дети, уже столкнулись со многими революционными новшествами, например электрическим светом, телефоном, самолетом и автомобилем. Гораздо большее впечатление, нежели цеппелин, на меня произвел наш первый автомобиль. Крестьяне в страхе разбегались перед “дьявольской” повозкой, крестясь и с ужасом глядя вслед. Я находила восхитительным нестись со страшной скоростью 50 (пятьдесят!) километров в час».






Л. Н. Толстой



Ольга отмечала потом, что Царское Село представляло собой идеальную площадку для смешения эпох, былое и ультрасовременное встречалось тут, смешивалось в разных пропорциях, порождая причудливые картины бытия. Иногда столкновение восторженной фантазии с действительностью порождало глубокие разочарования. Одним из таких моментов стало для юной Ольги лицезрение императорского семейства. «Как одаренный фантазией ребенок представляет царя и его семью, благосклонно являющих себя народу? Царя – в короне и, конечно же, одетым в ниспадающую волнами пурпурную мантию на соболях, а государыню и принцесс, само собой разумеется, в коронах и дорогих бальных платьях.

Папа, мама, брат с сестрой и я отправляемся гулять. Папа первым замечает открытый экипаж. Мы останавливаемся. Папа говорит, что это едет царь со своей семьей.

Сердце мое отчаянно бьется. Сестра и я делаем глубокий книксен, папа и мама склоняются в поклоне – как и все взрослые вокруг, мимо которых проезжает царь.

Я заканчиваю делать книксен, отваживаюсь взглянуть и обнаруживаю экипаж с позолоченными фонарями, с кучером и лакеями в красных плащах… Я жду, что короны, золото и пурпур ослепят меня, и – крайнее разочарование: ничего подобного! Царь одет в ничем не примечательную офицерскую форму, а его семья – в еще более простые платья».

Бабушка Ольги, которую она называет то придворной дамой, то просто бывавшей при дворе, однажды привозит внукам приглашение в гости к детям во дворец. «Мы с нетерпением ждем этого дня и на месте расстаемся с еще одной иллюзией: и во дворце государь, государыня и их дети ходят без корон; более того, одеты они очень просто, стиль их жизни скромен, почти буржуазен. И даже кровати у них не из чистого золота, а совсем как наши собственные: никелированные, светло-голубой краски и украшенные блестящими шарами.

Оба примыкающих к резиденции замка, построенных Екатериной Великой, больше соответствуют моим представлениям о дворе: Екатерининский дворец – “маленький Версаль”, роскошный, облицованный лазуритом и малахитом и с прелестной Янтарной комнатой, в которой стены, детали потолка и вся мебель сотворены из янтаря, отделанного чем-то голубым и позолотой. В этом дворце проходило большинство официальных приемов, тогда как дворец поменьше, так называемый Александровский, раньше был собственно местом жительства Романовых. Мы играем в дворцовом парке с царскими детьми Ольгой, Татьяной, Марией, Анастасией и Алексеем.

Правда, Алексей только смотрит на нас. Его сопровождающий – дядька большей частью носит цесаревича на руках. Любая маленькая ранка, любая царапина опасна для его жизни: наследник страдает неизлечимой болезнью крови, гемофилией; врачи из России, Германии и Англии бессильны. Никому не удавалось остановить у Алексея кровотечения, любое из которых могло оказаться смертельным».

Это описание больше похоже на впечатления взрослого человека – вряд ли юная девочка могла так сильно заинтересоваться медицинскими подробностями. Но понятно, что на склоне лет Ольга Чехова была в курсе всех обстоятельств, предшествовавших падению дома Романовых. Однако она, по ее словам – опираясь на тогдашние рассказы бабушки – приводит малоизвестные подробности появления при дворе Распутина. Царевича лечили не только европейские медики, пишет она, но и целитель из загадочного Тибета. Однако справиться с гемофилией полностью не могут даже суперсовременные методы медицины, а в начале ХХ века не было и их. Медицина нетрадиционная тоже оказывается бессильна. «И доктор из Тибета был вынужден капитулировать. Но тибетский врач знает одного человека в Сибири, которому приписывают сверхъестественную целительскую силу, Григория Ефимовича Распутина, крестьянского сына, монаха, члена секты хлыстов, которые с помощью оргиастических танцев, песнопений и бичеваний доводят себя до экстаза и “приобщения” к Богу.

Отчаявшиеся родители престолонаследника об этом ничего не знали; они ухватились за последнюю надежду и призвали Распутина из сибирского села ко двору.

Распутин появился во дворце – неотесанный, грубый, грязный мужик в похожем на кафтан одеянии и поначалу робкий и неловкий.

Он постоянно находился поблизости от наследника трона, и ему не пришлось долго ждать своего первого испытания: однажды Алексей сделал неловкое движение и упал – колено стало кровоточить. Распутин положил свою руку на пораненное место и стал утешать Алексея: “Сейчас сразу перестанет…” Царь и царица поспешили к сыну и не поверили своим глазам: кровь остановилась.

Распутин сделал то, что до него не смог ни один врач…

С этого времени Распутин стал незаменимым человеком при дворе и беззастенчиво пользовался этим для упрочения своей политической власти, которая ускорила падение дома Романовых».




Поцеловал – женись!


Когда детство миновало и Ольга стала прелестной девушкой, родители отправили ее в Москву к тете Ольге Книппер-Чеховой. Под ее покровительством Ольга стала посещать школу-студию при Московском Художественном театре. «Мой учитель Константин Сергеевич Станиславский – один из основателей этого всемирно знаменитого театра. Правда, пока не ему и не его школе-студии отдано мое восторженное девическое сердце, а моему кузену Михаилу Чехову, молодому, талантливому актеру…» Виталий Вульф в предисловии к русскому изданию мемуаров Ольги Чеховой так описывает сложившуюся тогда романтическую коллизию: «В нее сразу влюбились двоюродные братья Чеховы: Владимир, сын Ивана Павловича, и Михаил, сын Александра Павловича. Михаил был артист Первой студии Художественного театра. Еще до Художественного театра он сыграл царя Федора Иоанновича в Суворинском театре. По словам Ольги Чеховой, она была с ним знакома давно и уже маленькой девочкой к нему неравнодушна. Действительно, она вспоминает о своих пылких чувствах, особо ярко вспыхивавших, “…когда он, как правило со своим дядей Антоном Чеховым, бывал у нас в гостях. Мое сердце билось чаще, когда Миша оказывался где-нибудь поблизости, и я постоянно искала и находила предлог, чтобы быть с ним рядом. Разумеется, меня всегда глубоко ранило, когда я замечала, что в конце концов я для него просто маленькая девочка. Живо помню Мишу в то пасхальное воскресенье, когда после церкви по православному русскому обычаю с восклицанием “Христос воскресе!” принято поцеловаться и он целовал одну взрослую девушку гораздо дольше, чем меня… Михаил Чехов для меня красивее и пленительнее всех актеров и даже всех мужчин. Я схожу по нему с ума и рисую себе в своих ежедневных и еженощных грезах, какое это было бы счастье – всегда-всегда быть с ним вместе…”»






О. Л. Книппер-Чехова



Но, похоже, им было суждено хоть на какое-то время, но оказаться вместе. «И тут на помощь приходит великий случай. Для благотворительного представления мы оба репетируем в “Гамлете”. Миша – Гамлет, я – Офелия. Репетиции полны тайного флирта, но дальше этого дело не идет. Я робка, а Миша – я все еще опасаюсь – недостаточно влюблен… И вот наступает великий день. Спектакль исполняется перед исключительно избранной публикой. Бурные аплодисменты, я преисполнена гордости. Вновь и вновь мы с Мишей появляемся перед занавесом. Станиславский хвалит меня, тетя Ольга поздравляет, это мой первый успех…»

Успех приходит и в осуществлении трепетных мечтаний о любви: «Все решается в этот вечер. Я ухожу с Мишей за кулисы, где нас никто не может увидеть. И тут под замирающие аплодисменты публики он целует меня… Что за странное чувство! Сначала мне кажется, будто я умираю от блаженства. Но потом меня пронизывает глубокий страх: я еще нетронутая, “из приличного дома” и сексуально абсолютно невежественна; ему двадцать три, он уже знаменит как актер и режиссер у Станиславского, очарователен, явный соблазнитель и донжуан театра.

“Если меня так поцеловал мужчина, – проносится в моей наивной голове, – то у меня будет ребенок”.

Итак, густо покраснев и смутившись, я лепечу:

– Но теперь ты обязан на мне жениться, Миша…

Он смеется:

– А чего еще я могу пожелать?»

И вот «по сиюминутному влечению, по решению, принятому в несколько секунд», наивная девочка и легкомысленный молодой актер решают вступить в брак. С учетом того, что развод в те времен был если и не совсем невозможным, то весьма затруднительным, из ряда вон выходящим делом, затея выглядит и сейчас более чем авантюрной. В ней, по словам Ольги, «смешались моя неопытность, “страх за последствия”, туманный романтизм, тщеславие, а у него – авантюризм, легкомыслие, мужская гордость “обладателя” и, возможно, известная доля расчета». Да, описывая свою первую свадьбу, многоопытная Ольга Константиновна уже, конечно, понимала, что тогда Михаил Чехов, хоть и известный театральный деятель с неплохим жалованьем, но, во-первых, он «все, что получает, разбрасывает полными пригоршнями», а во-вторых, собственное жалованье – это совсем не то, что богатое приданое, которое по логике вещей должна получить девушка из весьма и весьма обеспеченной семьи. Но все равно скоропалительный брак оказался сумасбродством, за которое впоследствии придется дорого расплачиваться обеим сторонам…

Свадьба была обставлена как в романе или сентиментальной драме: «Для венчания Миша нашел маленькую деревеньку, примерно в десяти километрах от Москвы, чтобы быть уверенным, что наша тайная свадьба никем не будет расстроена. Правда, попа, который в соответствии с церковными предписаниями настаивает на письменном разрешении родителей, все равно приходится “подмазать”… Так приключение-мечта начинает беспрепятственный и безумный бег: я надеваю свой самый элегантный наряд – черную бархатную юбку, белую шелковую блузку, черные лакированные туфли и спешно укладываю ночную рубашку и зубную щетку. Затем мы встречаемся с шаферами где-то на окраине Москвы и на двух дрожках едем к месту нашего венчания. Я вся дрожу, но не от радостного возбуждения. Мне страшно. Как-то вдруг мне перестает нравиться это приключение. Я обращаю страстные молитвы к Небу, может, еще что-нибудь случится, еще что-нибудь помешает…

Но ничего не случается.

Миша мужествен и серьезен.

Церковь – маленькая простая часовня – явно не предназначена для того, чтобы поднять мое настроение.

Перед церковью стоят с десяток пожилых крестьян и по обычаю держат в руках зажженные свечи – “как на похоронах”, пронзает меня мысль.

Мы проходим в часовню. Обряд венчания свершается торопливо. Хора нет. Все происходит тихо и с какой-то странной поспешностью. И погода соответствующая: неожиданно налетает вихрь. Церковная дверь визжит в петлях. Каждый раз, когда ветер хлопает ею о стену, я вздрагиваю от хлесткого удара.






М. А. Чехов



После венчания мы едем прямо на Мишину квартиру».

Вот тут-то Ольга осознает, что прекрасные мечты имеют мало общего с не слишком приглядной реальностью. «Едва войдя, сразу ощущаю, что меня ожидает в будущем: от его матери и няньки веет холодом неприязни. Обе безмерно гордятся своим Мишей. Обе не имели и ничего не имеют против его подружек, которых он меняет как перчатки, напротив, они кичатся этим, их Миша – настоящий мужчина! Мать любит его просто до безумия. А теперь вот прихожу я, избалованная девушка из богатой семьи, его жена, принадлежать которой он должен отныне и навек. Мать Миши возненавидела меня с первого взгляда. Она приготовила скромный свадебный обед. Но я не могу проглотить ни куска, положение ужасное, я ломаю себе голову, как сообщить своей семье о браке. Наверное, через тетушку Ольгу Книппер-Чехову. Ведь это из-под ее опеки я улизнула. А она ни о чем не догадывается, не говоря уже о моих родителях…»

Даже в наши ко всему привыкшие времена исчезновение шестнадцатилетней девушки, практически еще подростка, и ее скоропалительное замужество вызовет, мягко говоря, сильное беспокойство. Что уж говорить о временах, когда подобную ошибку было почти невозможно исправить… «После еды я прошу Мишу позвонить тете Ольге в театр и сказать, что сегодня вечером я к ней не приду, потому что… да, потому что мы поженились, ну и, разумеется, теперь я буду жить у мужа.

Миша звонит.

Тетя Ольга отвечает так громко, что свекровь, няня и я без всяких усилий тоже слышим ее: тетя Ольга велит передать мне, чтобы я без промедления возвращалась в ее квартиру – без промедления и без Миши! Мишина мать и няня злорадно усмехаются; они уже так и видят себя снова наедине с их ненаглядным Мишей.

Пока Миша и я размышляем, что же нам делать, Станиславский присылает друга, который без всяких поздравлений сурово “мылит Мише шею”, называет все произошедшее скверной шуткой и категорически требует, чтобы брак незамедлительно был расторгнут, “чтобы избежать скандала”.

Я собираю свои немногочисленные вещички и еду обратно на квартиру к тете Ольге. Миша меня не удерживает».

Звезда Художественного театра тоже не решается сразу поставить в известность брата. Она телеграфирует его жене, матери Ольги: «Срочно приезжай – по поводу Оли». Та мчится в Москву, а узнав, что случилось, поначалу проявляет завидное хладнокровие:

– Вышла замуж… что ж, слава Богу, это еще не самое страшное…

Ольга не знает, что делать. То ли все случившееся признано нормальным и инцидент исчерпан, то ли можно считать, что вообще ничего не было? «Однако, когда мы остаемся вдвоем, она яснее излагает мне свою точку зрения:

– Ты самовольно вышла замуж, что же, теперь изволь сама отвечать за последствия. Я дам тебе добрый совет: не сделай второй глупости. Смотри не забеременей, пока вы оба как следует не узнаете друг друга!

И все. Никаких упреков, жалоб, лишь еще одно утешение “на всякий случай”:

– Ты всегда можешь вернуться, если станет невыносимо.

Тем не менее уже следующим вечером мы в спальном вагоне выезжаем в Петербург. Тринадцать бесконечных часов. До отъезда я Мишу не видела и с ним не говорила.

В поезде у мамы довольно времени, чтобы разработать свою стратегию. “Приедем домой, ты сразу ляжешь в постель, – вслух размышляет она, – папа еще будет в министерстве, а когда вечером вернется, решит, что ты больна. Остальное предоставь мне…”

Что мама собирается сказать папе, она умалчивает. А я ее не спрашиваю. Она советует мне снять обручальное кольцо и спрятать паспорт, чтобы папа прежде времени не открыл, кто обвенчал меня и Мишу».

Ольга, по ее словам, пролежала в постели два дня, непрерывно рыдая. «Папа входит в мою комнату восемнадцать часов спустя. В соответствии с девизом “нападение – лучший вид обороны” я демонстрирую ему лучшие образцы своего актерского таланта. Я впадаю в истерику… Прежде чем у папы находятся слова, я кричу: “Если ты будешь меня упрекать, выброшусь из окна!”»

Решение отца озвучено им спокойно и сурово:

– Что же, дитя мое, теперь ты можешь возвращаться к своему мужу – правда, без денег, без приданого и без драгоценностей. Разумеется, можешь забрать свое белье и платья…

И вот Ольга возвращается в Москву. «Миша и его мать забирают меня с вокзала. По дороге “домой” мы почти не разговариваем. Как только я переступаю порог крошечной, полутемной трехкомнатной квартирки, меня встречает притворно-ласковая улыбка няни. Я в замешательстве. Миша помогает мне разобрать багаж.

Няня между тем готовит ужин; она суетится, гремит посудой, у нее явно не руки, а крюки. Свекровь кричит на нее, та не смеет и пикнуть. За едой они вновь безмолвно объединяются против меня в холодном неприятии. Я торопливо ем и поспешно ухожу… Свекровь никак не может заснуть – брюзжит, ворочается в постели и зовет няню. Маша, так зовут это несчастное создание, должна, как обычно, почесать ей перед сном пятки.

Маша чешет. В это время “мама”, всхрапывая и без сновидений, проваливается в объятия Морфея.

Мне становится дурно. Миша улыбается. Не следует воспринимать все так серьезно, считает он, добавляя, что уже давно к этому привык…

Он ведет меня к своей, к нашей – постели.

Я стою, словно окаменев, и пытаюсь понять, что это означает: “наша постель”.

В какое-то мгновение я вновь чувствую его поцелуй, какой он подарил мне после того спектакля в школе-студии.

Но на губах остается пресный привкус.

В квартире дурно пахнет. И поблизости все так же храпит Мишина мать.

Я тоскую по свежему воздуху моей девичьей комнаты в Царском Селе. Я говорю Мише, что сильно устала. Я не лгу…»

Однако постепенно у молодых супругов налаживается какое-то подобие упорядоченной интимной жизни – вполне достаточное для того, чтобы породить новую жизнь. «Я говорю Мише, что жду ребенка. Он только бросает на меня взгляд, пожимает плечами и уходит из дому. Я словно в столбняке, бесцельно брожу по улицам, не замечая, что одета слишком легко, и сильно застужаю почки. Мне приходится неделями проводить в постели и пить много жидкости. Я распухаю; можно подумать, что у меня будет двойня. Когда я снова могу встать, часто ухожу гулять, чтобы оказаться подальше от дома».

Однако будущий отец вовсе не чувствует себя скованным не только супружеской верностью, но и приличиями, как таковыми. В этой части воспоминаний Ольга к нему беспощадна: «Далеко за полдень. Я возвращаюсь с очередной прогулки. Моя комната занята. Мать Миши и няня заняты починкой и штопкой; они разложились со своими вещами, словно собираются оставаться здесь и дальше.

Я прошу их перейти в свою комнату; они обмениваются взглядами, словно две заговорщицы из романа ужасов. Няня глупо ухмыляется; Мишина мать не говорит ни слова и продолжает шить. Мне тяжело стоять с моим отекшим телом. Я ищу стул. На стульях в моей комнате сидят Мишина мама и няня. Я направляюсь к двери соседней комнаты, в которой обычно обитают эти женщины.

Дверь заперта. Я слышу за ней женское хихиканье.

Через несколько минут Миша выходит с девушкой, “не замечает” меня, мимоходом кивает матери и няне и с улыбкой говорит:

– Теперь можете возвращаться…»

В таком духе продолжалось, по словам Ольги Константиновны, все время ее беременности. В последний месяц ситуация лишь чудом не обернулась трагедией. «За три недели до предполагаемых родов я еду с мужем и его матерью на так называемую дачу под Москвой. Дача – маленький, совсем примитивный домик, что снимают лишь на короткий срок.

Поблизости от дачи есть теннисный корт. Миша хорошо играет в теннис. Я сопровождаю его на корт.

Когда мы подходим, как раз заканчивает играть одна юная девушка с подругой. Миша предлагает этой девушке сыграть еще партию и обворожительно улыбается:

– Возможно, мне удастся исправить ваш удар слева…

Они играют и флиртуют. Они так бесстыдно флиртуют и после игры, что у меня сдают нервы: я кричу на Мишу, слезы льются из моих глаз.

Миша раздражен, или, точнее, ему неловко от моей сцены.

Я с яростью смотрю на него. Я еще не знаю, что бессмысленно пытаться удержать мужчину слезами.

Миша просто оставляет меня одну.

Позднее, прямо сразу после нашего развода, он женится на этой девушке…

Я ухожу с теннисного корта так быстро, насколько позволяет мое состояние, и не замечаю, куда бегу. Хочется просто пособирать ягоды в лесу – ни о чем не думая и не анализируя. Лес в этих местах большой и нехоженый. Мне он совсем незнаком.

Время бежит. Внезапно темнеет. Я в отчаянии ищу дорогу. Но ничего не нахожу. Вокруг меня одни тени. Спускается ночь…»

Действительно ли Ольге пришлось не только ночевать в лесу, но и столкнуться там с медведем, сказать трудно. Но в воспоминаниях она писала, что проведя ночь в каких-то кустах, поскольку залезть на дерево она в своем состоянии уже физически никак не могла, утром она услышала «хруст сучьев и звуки, знакомые мне с детства: это ворчание медведя». Дальнейшее бегство она описывает как полумистическое следование за «белым пятном, которое высвечивает перетекающие одну в другую картины сна. Световое пятно удаляется. Я бегу за ним, как в трансе, метр или километр – трудно определить. При этом совершенно отчетливо ощущаю на затылке горячее дыхание медведя. Вдруг я сильно ударяюсь головой и сразу же прихожу в себя. Я выбежала по лесной просеке к телеге с дровами. Выстрелы разрывают тишину».

Описанная история выглядит на удивление кинематографично, но в такой необычной судьбе могло быть подобное. «Бледный крестьянин на телеге опускает ружье и ошеломленно смотрит на меня. Его выстрелы отпугнули медведя.

– Ты бежала впереди него как сумасшедшая, – бормочет он испуганно. – В твоем положении… Матерь Божья, спаси и сохрани!

Он крестит меня. Его короткая молитва, похоже, услышана: в целости и сохранности он доставляет меня на дачу.

Мишина мать тотчас едет со мной в Москву в клинику. Миша остается на даче; он обещает приехать, как только придет время родов».

Вскоре начинаются схватки, Ольга вспоминала, что чувствовала себя на грани жизни и смерти. «Жизнь побеждает. Так в мир приходит моя дочь Ада. В мир, в котором бушует война и заявляет о себе русская революция».

Брак Ольги и Михаила вскоре распался. Виталий Вульф пишет: «После четырехлетнего замужества она ушла от Михаила Чехова с неким Фридрихом Яроши, бывшим австро-венгерским военным, красивым, обаятельным авантюристом, обладавшим большой внутренней силой».

Михаил Чехов описал решающий момент так: «Помню, как, уходя, уже одетая, она, видя, как тяжело я переживаю разлуку, приласкала меня и сказала: „Какой ты некрасивый, ну, прощай. Скоро забудешь“ – и, поцеловав меня дружески, ушла».

Ольга о Яроше не пишет ничего, повествуя лишь, как забрала свою малышку и вернулась к матери. Ей довелось пережить в России страшные годы революционной разрухи и голода, но она выжила и все это время продолжала играть на сцене.

Но в ее судьбе назревали значительные изменения.




За рубеж с кольцом во рту


Согласно версии, которую в предисловии к мемуарам Ольги Чеховой излагает Виталий Вульф, она решилась переменить свою жизнь именно под влиянием Фридриха Яроша – в январе 1921 года актриса уехала с ним в Германию.

Сама же Чехова в воспоминаниях пишет, что получила в то время разрешение на полуторамесячную поездку в Германию от Луначарского, благодаря связям Ольги Леонардовны. Причем это было сложное и опасное путешествие – регулярного железнодорожного сообщения все еще не было. Единственный шанс уехать, по словам Чеховой, заключался в том, чтобы пристроиться в эшелон с освобожденными пленными: «Один-два раза в неделю идут составы с военнопленными – немцами, австрийцами, венграми и другими – на Запад; от случая к случаю они берут с собой гражданских. Муж одной из моих школьных подруг – начальник такого немецко-австрийского состава с военнопленными. Я отдаюсь под его покровительство…»

Актриса потом вспоминала, что чувствовала себя готовой к сложному пути по опасной земле (в России еще не закончилась в полной мере Гражданская война) – ей шел двадцать четвертый год, юность она считала уже прошедшей, но все же энергии и легкости было пока предостаточно. Пережитое – неудачный брак, война, революция, голод – научили ее в любой ситуации определять и выделять то немногое, что было действительно важным.

Имущества в дороге у нее был самый минимум: «То, что я взяла с собой в поездку из носильных вещей, можно перечислить в одном предложении: старое перелицованное пальто мамы, тонкий платок, пара сапог на картонной подошве из коврового материала и кольцо. Кольцо не просто украшение – оно должно дать мне средства для моего пребывания в Германии, но это и опасно: украшение, как объект мены-продажи, представляет интерес повсюду. Поэтому во время поездки патрули Красной армии постоянно выискивают драгоценности. Кто будет схвачен с кольцом или колье, завершает свое путешествие на ближайшей станции. Я везу свое кольцо под языком и говорю при этом тихо, но без особого труда – благодаря занятиям сценической речью в школе-студии…»

Драгоценный перстень и его ловкая обаятельная хозяйка благополучно пересекли все границы и добрались до Берлина. Подруга Чеховой, встречавшая ее на вокзале, была, по словам артистки, потрясена тем, как та истощена и измучена. Первым делом дамы отправились в ближайшее приличное кафе, где подруга принялась угощать Ольгу пирожными со взбитыми сливками. «Я в Германии, – думала тем временем Чехова, – в бедной, разрушенной войной и инфляцией и тем не менее богатой стране, если помнить о нищете в России».

Ее измученный организм не выдержал внезапных лакомств и следующие несколько дней актриса вынуждена отлеживаться в комнатке пансиона на Гроссбееренштрассе: «Как и большинство владелиц маленьких пансионов в так называемых приличных жилых кварталах, моя хозяйка потеряла своего мужа-офицера на войне. Она знавала лучшие дни и соответствующим образом держит себя. Хозяйка ведет себя несколько сухо, но в то же время старается привести мой желудок в порядок и отдает горничной точные распоряжения, полагая, что в этих случаях нужно пить много отвара ромашки».

Слегка придя в себя, Ольга вынуждена наконец-то искать способ реализовать привезенное с такими ухищрениями кольцо. Вместе с подругой, исполняющей обязанности переводчицы, она направилась к ювелиру. «Ювелир – маленькое, с блестящей лысиной проворное существо – прыгает вокруг, словно резиновый мячик, беспрестанно усаживает нас, извергает слова, как водопад, изучает кольцо. Нет, он священнодействует, исследует кольцо, как выжига, одобрительно поджимает губы и называет цену, от которой моя подруга бледнеет. Я вопросительно смотрю на нее. Цена намного ниже стоимости… Ювелир продолжает вертеться вокруг, беспрестанно треща, жалуется на ужасные времена, дико жестикулируя, твердит “жаль, жаль”, готов накинуть еще сотню марок и причитает, будто дает такую цену себе в убыток».




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleks-gromov-2/olga-chehova-taynaya-rol-kinozvezdy-gitlera-14653590/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.


Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера Алекс Бертран Громов
Ольга Чехова. Тайная роль кинозвезды Гитлера

Алекс Бертран Громов

Тип: электронная книга

Жанр: Кинематограф, театр

Язык: на русском языке

Издательство: ВЕЧЕ

Дата публикации: 30.09.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: В истории найдется, пожалуй, не так уж много женщин, чья жизнь была бы более загадочной и противоречивой. Ее называли «второй Матой Хари», но была ли она на самом деле «шпионкой № 1»? Она блистала в светских салонах Петербурга, Москвы и Берлина; горячими поклонниками ее восхитительного таланта были и Сталин, и Гитлер. До сих пор нет однозначного ответа на вопрос: кто вы, Ольга Чехова, легкомысленная «суперстар» или изворотливая разведчица?

  • Добавить отзыв